Смирнов Андрей. Рыцарь

   Но молодой человек качает головой.
   – Нет, сначала я хочу узнать, что он собирался сказать мне. Ты будешь со мной, Али, во время нашего разговора. Что он сможет нам сделать? Он пес, которому выдрали зубы. – И приказывает стражникам: – Отпустите его.
   Воины отпускают графа. Юсуф и Али входят в шатер. Дон Альфаро следует за ними. На его губах играет усмешка.
   Внутри шатра – богатые ковры, высокие канделябры, табуретки, убранная постель, невысокий столик. Дон Альфаро некоторое время рассматривает дальнего родственника Юсуфа – могучего воина Али.
   – Мы ждем, пес, – говорит юноша.
   – Полагаю, – начинает граф, – вас весьма удивляет то, что я пришел к вам сам, безоружным, и отдался на вашу милость...
   – К тебе не будет милости, – перебивает его юноша, делая резкий жест рукой. – Воистину безгранично терпение следующих истинной вере – но только не к таким, как ты!
   – И это слова воина Аллаха?! – притворно изумляется граф. – Или обещания повелителя правоверных относительно христиан, желающих принять истинную веру, это для вас пустой звук?
   Али скрипит зубами и стискивает рукоять сабли.
   – Слова повелителя правоверных, – говорит юноша, – золотыми буквами начертаны в нашем сердце. Однако не пытайся обмануть нас, утверждая, будто ты – христианин. Подобные тебе хуже христиан и иудеев, хуже язычников и огнепоклонников. К подобным тебе нет ни милости, ни прощения.
   – Юсуф аль-Кейсар, а все ли в твоем войске – воины Аллаха? – спрашивает тогда граф. – Все ли они под защитой вашего бога?
   – Исключая наемный отряд христиан – все.
   – Ты ошибаешься, Юсуф, – говорит граф, не сводя глаз с двоюродного дяди Юсуфа, – не все. На лбу отнюдь не каждого твоего воина начертан знак веры, пусть даже на словах они и клянутся, что служат Аллаху всем сердцем, делом и помышлением. Но те, на которых нет этого знака, – ничьи, и нет для них никакой защиты. Твой дядя – как раз из таких. Что ты сделал, Али, что Аллах отказался от тебя? Изнасиловал жену эмира? Убил кадия? – Он смотрит воину прямо в глаза. – Или просто усомнился в сердце своем?..
   Али с рычанием выхватывает саблю и бросается к пленнику. Но тот отступает в сторону, и Али промахивается. Движения сарацина вялы и замедленны.
   Юсуф глядит на него с изумлением.
   – ...Али, Али, – укоризненно продолжает граф, и тонкая усмешка играет на его устах, – отказавшись от одного господина, тебе следовало бы принять другого – того, на службе у которого тебе было бы позволено делать все то, что тебе так нравится. А так ни там, ни тут никто не владеет тобой и в результате каждый, – тут он протягивает к Али правую руку, – может посягнуть на твою жизнь. Ты слышал, что я колдун? Это правда. Видишь, как в моей руке бьется твое сердце? А теперь – смотри.
   Он сжимает руку и делает движение, как будто бы давит в кулаке что-то.
   Сарацин хрипит. Хватается за грудь и падает на колени. Сабля, выпущенная из руки, утыкается в ковер. Али валится набок. Рот его раскрыт, изо рта вытекает слюна.
   Юсуф аль-Кейсар отрывает рот, чтобы позвать телохранителей, но голос его слабеет под взглядом Альфаро. Граф приближается к нему. Юсуф молится, и губы его и в самом деле бормочут что-то, однако разум его чист и полон только одним – ужасом перед наступающим человеком.
   Альфаро, не отпуская его взгляда, становится вплотную к Юсуфу. Тот пытается вытащить саблю, но тело отказывается служить воле своего хозяина. Взгляд графа – тьма, и Юсуф чувствует, как постепенно его собственный разум тает и растворяется в этой тьме. Глаза Альфаро совсем близко: Юсуф ощущает на своем лице дыхание этого человека.
   – Мальчик, – шепчет граф, – твои молитвы не спасут тебя от меня. Напротив, в некотором смысле даже хорошо, что твое внимание сосредоточено на бормотании слов, которые ты и раньше повторял слишком часто, чтобы их смысл успел выветриться у тебя из головы... Мальчик, я не имею власти над сроком твоей жизни, но твой разум и память... Право же, Аллах не слишком обидится, если я подправлю их самую малость. Слушай же и запоминай...

* * *

   ...Когда через двадцать минут они выходят из шатра, сарацинские воины, охраняющие солдат графа Альфаро, весьма удивляются тому, что военачальник Али зачем-то остался в шатре, а Альфаро и Юсуф аль-Кейсар идут рядом, как равные.
   – Развяжите людей графа Альфаро и верните им оружие, – медленно приказывает юноша. – Проводите их, куда они пожелают. Я отпускаю их.
   Среди солдат возникает легкий удивленный ропот, однако то, что приказал Юсуф, исполняется. Альфаро, Мигель и десять графских телохранителей садятся на коней.

* * *

   Когда они вступают на перевал, граф поднимает руку, приказывая своим спутникам остановиться.
   – Мигель, – говорит он, кивая на знакомое возвышение, – поднимись на уступ и сообщи нам, чем заняты сарацины.
   Мигель исполняет приказание. Когда он возвращается, вид у него более чем растерянный.
   – Дон Альфаро, сарацины собирают лагерь. Кажется, они собираются снять осаду.
   Граф смеется и трогает коня с места...
   ...Когда они спешиваются во дворе замка Кориньи, к Мигелю подбегает слуга и что-то шепчет ему вполголоса.
   – Мой господин, – говорит Мигель графу, – женщины прибыли.
   – Наконец-то. Ко мне их. Живо.
   ...В большом зале замка он усаживается в свое кресло и, стащив с рук дорожные перчатки, бросает их на пол. Пока слуги снимают с него сапоги, Мигель вводит в зал двух женщин.
   Одна – стара и безобразна. Она тяжело дышит и при ходьбе опирается на длинную палку. Вся ее одежда увешана бирюльками и вырезанными из кости фигурками. Вторая молода. На ней крестьянская одежда. Она с беспокойством глядит по сторонам и не выпускает руку старухи.
   Дон Альфаро рассматривает их. Некоторое время.
   – Можешь ничего не рассказывать, – говорит он старухе. Говорит не на местном наречии, а на провансальском, говорит так же свободно, как будто это его родной язык. – Все, что ты рассказала моим людям, я уже знаю. Знаю я и то, как поначалу ты спутала своего господина с инструментом, который был предназначен для того, чтобы исполнить его волю. Это большая глупость, Рихо.
   Старуха перебирает завязки на своем платье и кланяется:
   – Так, господин граф. А что до того человека... Так ведь понимаете – не знала я ведь ничего. Мой повелитель в видении обещал, что придет. А когда тот рыцарь явился, так я подумала, что это он и есть. Больно уж не похож он был на обычного-то человека. Да и когда волю его хотела отнять, не вышло у меня ничего, а будто оттолкнуло меня от него что-то. Вот я и подумала: может, это и вправду мой господин? Может, вошел он в человека, а освоиться как следует не сумел, а потому и говорит временами что-то совсем непонятное?
   Граф негромко смеется:
   – Ты дура, Рихо.
   – Вот уж вы правы, ваша светлость, – дура дурой, – старуха тоже пытается засмеяться в тон Альфаро, но получается у нее не очень естественно, – это уж потом от ваших уже людей я узнала, зачем господин привел в Лангедок этого рыцаря и чего от него хотел добиться... Жаль, конечно, что не все вышло так, как вы хотели...
   – Вышло так, что лучше и не придумаешь, – перебивает ее граф, – а то, что моим людям не пришлось вылезать, чтобы подправить события, – так это даже и хорошо. Один дьявол только и знает, что мог бы натворить наш отшельник, если бы почувствовал чужое вмешательство. А так... Вышло – лучше и не придумаешь, – повторяет он.
   – Значит, удалось? – осторожно спрашивает старуха. – Ведь мы, после того как ваши люди нас из деревни взяли, и не слышали ничего толком про то, что там дальше случилось.
   Альфаро несколько секунд, улыбаясь, смотрит на старуху.
   – Можешь радоваться, старая ведьма. Твоя порча оказалась удачна, как никогда. Приманила, как я слышал, к вашей деревеньке целую банду.
   – А дальше-то, дальше-то что было? – спрашивает старуха, и живой интерес вспыхивает в ее глазах.
   – А с госпожой Амандой что? – набравшись смелости, спрашивает ее молодая спутница. – Плохо, если с ней что-нибудь случилось, потому что она нам никогда зла не чинила...
   Альфаро, не отвечая, смотрит на них, и под его взглядом женщины теряются. Улыбка графа становится шире, в ней сквозит какое-то умиление.
   – Зачем вам это знать? – спрашивает он. – Для всего мира вы мертвы. К чему мертвым интересоваться такими подробностями?
   Женщины в замешательстве.
   – Приведи солдат, – говорит граф Мигелю.
   А когда вооруженные люди появляются в зале, граф распоряжается:
   – Старуху – сжечь... Эй, куда вы ее поволокли? Стоять. Сначала – при мне – свяжите ей руки, завяжите глаза и рот. Эта женщина – ведьма, и она может околдовать вас. А что до молоденькой... – Он задумчиво глядит на Жанну и снова переходит на южнофранцузский диалект. – Девочка, отвечай на мои вопросы правдиво, ибо от этого зависит твоя жизнь. Ты уже присягала Великому Мастеру, или же, как его именуют в просторечье, Сатане?
   Жанна с ужасом смотрит на бабку, которую солдаты валят на пол и вяжут руки, потом – с еще большим ужасом – на графа и отрицательно трясет головой.
   – Превосходно. Доводилось ли тебе когда-нибудь встречаться... с отшельником Иммануилом, который жил недалеко от вас?
   – Да... Один раз... Я видела его издалека... Бабушка запрещала мне разговаривать с ним.
   – Твоя бабушка совершала иногда и довольно разумные поступки... – Лицо графа озаряется улыбкой.
   – Итак, – произносит он с удовлетворением, – все в сборе. Ненависть, Истина и Сила. В темницу ее! Да стерегите получше.

Глава третья

   ...Родриго умер не сразу. Несмотря на тяжесть полученных ран, он был еще жив, когда мы с Жаном вынесли его с ристалища. Каким-то чудом он сумел протянуть еще несколько часов, сражаясь со смертью с таким же упорством, с каким бился со своими врагами при жизни. Уже зашло солнце, а он все медлил ступить за последний рубеж, отделяющий живых от мертвых. Было ясно, однако, что до утра он не дотянет.

* * *

   ...Ричард Английский и другие гости графа Раймона пировали во дворце, отмечая завершение турнира, а мы с де Эльбеном сидели перед шатром Родриго и смотрели на пляшущие языки крохотного костерка, разгонявшего тьму. Не в наших силах было чем-либо помочь барону. Единственное, что мы могли сделать, – найти священника, который подготовил бы барона к смерти, проведя все те обряды, коим жители этого века придавали такое большое значение. Родриго, который то приходил в сознание, то снова уплывал в забытье, сейчас разговаривал с ним, а мы с де Эльбеном ждали завершения этого разговора, потому что больше нам делать было нечего.
   – Никогда от Ричарда не было добра, – неожиданно проговорил тамплиер. – Ни для кого.
   Я промолчал.
   – У него только и есть, что показной блеск, который слепит многих. На деле же... – Ги качнул головой. – У него есть слава, но он не сделал ничего, что стоило бы воспевать или что стоило бы помнить. Если бы только он не был королем...
   Снова установилось молчание. Длинной палкой я поворочал угли в костре. Тут Ги посмотрел мне за спину, и я, почувствовав сзади какое-то движение, оглянулся.
   Это был священник.
   – Что-то быстро, – пробормотал тамплиер. Священник остановился у костра и укоризненно посмотрел на нас с Ги.
   – Почему вы меня не предупредили, что этот человек отлучен от Церкви? – обвиняюще спросил он. – Я не могу дать ему причастие.
   – Какого... – Я с трудом сдержался. – Вы что, не видите, что он умирает? Уверяю вас, барон не сделал ничего, за что его стоило бы отлучать, но даже если и так – сейчас-то все равно уже поздно разбираться! Неужели вы не можете помочь умирающему? Снимите отлучение!
   – Это не в моей власти, – сказал священник и, повернувшись, канул во тьме.
   Я перевел взгляд на Ги, но тот безнадежно покачал головой.
   ...Откинув полог шатра, я приблизился к лежащему рыцарю. Шатер был обставлен скудно, по-походному: кровать, сундук, табуретка перед кроватью. Рядом с табуреткой – три зажженных свечи в подсвечнике.
   Барон лежал неподвижно. Дыхание его было тихим, почти неслышным. Голова, правая рука и верхняя часть торса были замотаны тряпками, пропитавшимися кровью. На губах Родриго была кровь, а в груди время от времени что-то тихо булькало.
   Я сел на табуретку и с горечью посмотрел на человека, который еще этим утром был образцом доблести, ловкости и силы. Если бы только его убийца не был королем...
   Глаза барона широко открылись, пытаясь пробиться сквозь застилавшую их тьму.
   Едва слышно:
   – Андрэ... это вы?
   – Да.
   – Я ничего не вижу... – Он долго молчал, собираясь с силами. – Священник ушел?..
   – Да.
   – Я не хочу... умирать так... под проклятьем.
   Я поднялся:
   – Я найду другого. И либо он снимет с вас отлучение, либо я отрежу ему голову.
   – Подожди...
   – Что?
   – Останься. Ты не... успеешь. Мне недолго осталось.
   Я сел обратно.
   – В Каталонии, – тихо продолжал барон, – у меня есть кузина... Она моя... единственная наследница. Анна Альгарис... из замка Альгарис...
   Я едва разбирал, что он говорит.
   – Прошу вас, Андрэ... Привезите ее сюда... Защитите ее... от моих соседей...
   – От ваших соседей? – Мне показалось, что я ослышался. – Но ведь Рауль...
   Тут я понял, что горожу глупости. То, что я был знаком с Раулем де Косэ, еще не означало, что все остальные соседи барона столь же достойные люди.
   – Я отлучен, – прошептал барон. – На мои земли может посягнуть каждый, а Анну... могут не признать... Все... И Рауль тоже... Он... человек... практичный...
   Барон молчал, наверное, с минуту. Когда он заговорил, мне пришлось приблизить ухо к самым его губам, чтобы услышать то, что он говорит.
   – Защитите ее...
   – Хорошо.
   – Поклянитесь... честью...
   – Клянусь.
   Родриго обессиленно закрыл глаза. Я посидел с ним.
   Через некоторое время в шатер заглянул Ги де Эльбен и отозвал меня в сторонку:
   – Как?..
   – Его сильно тяготит церковное проклятие. Может быть, найдем какого-нибудь другого священника?..
   Ги покачал головой:
   – Без толку. Но подожди-ка...
   Он отстранил меня и сел на кровать рядом с умирающим.
   – Барон, – позвал Ги, – я Ги де Эльбен, тамплиер. Вы меня помните?
   Веки Родриго дрогнули:
   – Де Эльбен...
   – Я пока еще состою в Ордене, а это значит, что я не только воин, но и монах. В исключительных случаях я могу выполнять все обряды, которыми обычно занимаются духовные лица... Родриго, вы меня слышите?
   – Да...
   – Данной мне властью я снимаю с вас отлучение, наложенное легатом Верочелле. Я готов выслушать вашу исповедь и дать вам последнее причастие... Андрэ, подожди меня снаружи.
   Я вышел. Бесцельно походил вокруг костра. Облокотившись на чурбанок, у костра посапывал один из двух оруженосцев тамплиера. Как его называл де Эльбен?.. Анри, кажется...
   Рядом с ним сидел Жан. Он не спал. Лицо его как-то странно блестело в красноватом свете костра. Что это? Слезы?..
   Через некоторое время появился и второй оруженосец тамплиера. Принес воду в котелке, пристроил котелок над костром. Тут из шатра вышел и сам де Эльбен.
   – Ты и в самом деле мог снять это отлучение? – спросил я, ибо по данному вопросу у меня были очень большие сомнения.
   Ги уселся на бревно и задумчиво посмотрел на установленный над огнем котелок.
   – Честно? – Он пожевал губами. – Не мог.
   – Я так и думал.
   Прошло несколько минут. Вода в котелке начала закипать.
   – Барон попросил меня съездить в Каталонию, – сообщил я, – известить обо всем его кузину... Ты не знаешь, где находится замок Альгарис?
   – Не знаю. Но, думаю, выяснить это будет нетрудно. Переберемся через Пиренеи, там и узнаем.
   – Ты что, поедешь со мной?
   – А почему бы и нет? Или ты думаешь, в Испании нет командорств Ордена Храма? Все равно мне надо куда-нибудь отправляться. Так почему бы и не в Испанию?
   – Ну что ж... Я буду рад твоей компании.
   Де Эльбен кивнул. Он в этом и не сомневался.
   Опасение, что нам не позволят похоронить барона на освященной земле, не сбылось. Старый священник, живший в церкви при кладбище, устало махнул рукой.
   – Закапывайте его, где хотите. В последнее время кого здесь только не хоронят. Вытрясти бы все кости еретиков отсюда – так ведь зубами же загрызут, проклятые...
   – Покойники?
   – Родственники!

* * *

   Похоронив барона, мы не мешкая двинулись в Каталонию. Жан поехал обратно, в замок, оставшийся без хозяина. Впрочем, у этого замка должна была скоро появиться хозяйка. Жан объяснит управляющему Гумберту, как именно следует поступать с остальными претендентами, кои могут предъявить свои права на наследство. А если претенденты заявятся не одни... что ж, в замке довольно пищи, чтобы выдержать даже и многомесячную осаду.
   Вверх по течению Гаронны, по землям графов Комменж, на юг до Сен-Жирона и перевала Сало... Это заняло пять дней – мы не слишком торопились. Вот уже далеко впереди показались вершины гор. Буковые рощи сменились дубовыми, дубовые – ельником и соснами. Местность неуклонно повышалась, становилась все более каменистой и дикой. Шумели водопады, в окружении сосен и пихт спали лесные озера... Время от времени на нашем пути попадались путники – торговцы и путешественники, монахи и наемники. Раз мы миновали процессию паломников, бредущих к знаменитой испанской святыне. Паломники были босые, в грубой ворсистой одежде, за плечами у каждого – дорожный мешок. Мы остановились поболтать с ними и узнали, что их нынешнее паломничество – наказание, наложенное на них римским престолом за какие-то прегрешения против Церкви. Среди них было несколько богатых горожан, ноги которых сильно кровоточили, и даже один благородный, тащившийся сюда едва ли не из самой Ломбардии.
   Мы заночевали на постоялом дворе, что был расположен у самого перевала. Постоялый двор мы отыскали уже в глубоких сумерках и, подъезжая, заметили, что сегодня мы отнюдь не будем единственными гостями в этом доме: в доме было шумно, из-под прикрытых ставен лился желтоватый маслянистый свет, а во дворе и в конюшне стояли мулы и низенькие крепкие лошадки. Судя по всему, сегодня здесь остановился караван купцов. Ги с бесконечной уверенностью в своей правоте тут же потребовал, чтобы стойла освободили для наших коней. Хозяин без малейшего протеста отдал конюху соответствующие указания по лошадиной рокировке.
   В доме, в большой комнате, было два длинных стола, за которыми разместились купцы и их охранники. Впрочем, свободное место за этими столами еще оставалось, и нам пятерым вполне бы его хватило. Проблема была не в этом. Проблема была в том, что большинство купцов были евреями. Вернее, это Ги сделал из этого проблему.
   – Чертовы христопродавцы! – процедил он, обведя комнату тяжелым мрачным взглядом. После чего сграбастал хозяина за шиворот и прорычал ему в лицо: – Ты что же, скотина, хочешь, чтобы честные благородные воины Христовы ели за одним столом с иудеями?
   – Но, господин тамплиер, – попытался оправдаться хозяин, – других мест нет...
   – Ну так гони их отсюда к чертовой матери! – рявкнул Ги несчастному мужику. – Или сейчас мы сами их выгоним – с тобой заодно!
   Хозяин постоялого двора, по-прежнему остававшийся в руках у тамплиера, обреченно закрыл глаза, а купеческие охранники с некоторым сомнением посмотрели на моего друга. Охранников было восемь, все при оружии и в кольчугах. Да и сами купцы были вооружены. Я окончательно убедился в том, что подозревал и раньше: где-то в песках Палестины славный рыцарь Ги де Эльбен слегка повредился рассудком. Когда он срывался с цепи, ему было уже плевать, сколько перед ним противников – пять или двадцать. Он вел себя точно так же, как один мой старинный приятель, вернувшийся из Чечни.
   – Ги, – сказал я негромко, – угомонись.
   Де Эльбен и не подумал это сделать.
   Я кинул плащ на скамью и сел сам.
   – Ги, отпусти его. Пусть принесет нам что-нибудь пожрать. Я голоден с дороги, как волк.
   Тамплиер со странным выражением лица посмотрел сначала на меня, потом – на двух купцов-евреев, сидевших на той же скамье, правда, на противоположном краю. Некоторую часть свободного места между нами занимали охранники.
   – Я, – раздельно проговорил Ги де Эльбен, – за один стол с иудеями не сяду.
   – Бедняга, – посочувствовал ему я. – Ты, когда в раю будешь, то же самое скажешь Иисусу Христу и апостолу Петру?
   Ги удивился. Ги удивился настолько, что прекратил орать, выпустил хозяина и с недоумением уставился на меня.
   – А при чем тут Христос? – спросил он с подозрением.
   Наши слуги с интересом прислушивались. Особенно Тибо.
   Я щелкнул пальцами, привлекая к себе внимание хозяина:
   – Эй, ты! Принеси нам поужинать... и выпивку не забудь... Да так, Ги, совершенно ни при чем. Как называлась страна, где родился Иисус? Кто он был по крови?
   – Кто? – переспросил де Эльбен.
   – Христос.
   Ги некоторое время молчал, не переставая меня разглядывать.
   – Христос, – заявил он наконец, – был Сын Божий. Это каждый дурак знает.
   Мама русская, папа юрист... М-да, тяжелый случай.
   – По отцу он был Богом, это верно, – согласился я. – А по матери? Кем была его мать?
   – Святой Девой Марией!
   – А по крови кем она была? А, Ги?.. Кем?
   Ги ничего не сказал. Он мрачно уселся напротив меня (купцы, сидевшие с той стороны, поспешно отодвинулись, чтобы не злить лишний раз гневливого тамплиера) и уставился в возникшую перед ним миску с мясной похлебкой. Разглядывал он свою похлебку довольно долго, как будто бы надеялся отыскать в ней подходящий ответ на этот нелегкий вопрос. Ответ, достойный истинного христианина и крестоносца.
   Я уже почти закончил свою порцию и собирался перейти к ватрушкам и меду, когда Ги оторвался от созерцания своей порции и брякнул:
   – Так иудеи же Христа и распяли!
   – Ммм?.. – Я разжевал кусок ватрушки. – Насколько я помню, после Христа остались какие-то там апостолы. Напомни мне, кто они были по вере? До того, как стать христианами?
   Ги предупреждающе вздернул руку:
   – Все, хватит! Я не желаю больше все это выслушивать!
   Я пожал плечами и окунул ватрушку в мед. Ги посмотрел на сидевшего рядом с ним иудея как на оборотня, только для виду принявшего человеческий вид, взял ложку и мрачно стал есть. В этот вечер он больше ничего не сказал.
   Кажется, Ги начал подозревать меня в тайной ереси. Ну и черт с ним.

* * *

   Проснулись мы рано, но оказалось, что купцы тронулись в путь еще раньше. Позавтракав, мы выехали следом за ними. Утро обещало быть ясным. Было свежо и ветрено.
   Неторопливо продвигаясь по перевалу, мы потихоньку догоняли купцов. В том, что они поехали в ту же сторону, что и мы, не было никакого сомнения – в дорожной пыли виднелись свежие следы повозок и отпечатки многочисленных лошадиных копыт.
   Я заметил, что Тибо все время с беспокойством поглядывает по сторонам. Дорога была шириной около трех метров, слева – крутой склон, справа – гора. В непосредственной близости от дороги огромные валуны, отчасти занесенные землей и щебнем, перемежались с редкими пихтами и елями.
   – Что высматриваешь?
   – Так это... – Тибо снова завертел головой. – Поговорил я на постоялом дворе кое с кем... Дорога, говорят, опасная. Живет тут, говорят, один барон. По названью-то – барон, а по сути – натуральный разбойник. Грабит путников без всякого снисхождения. Что хошь делает.
   – Не грабит, а взимает пошлину, – наставительно вмешался тамплиер. – Всякий благородный человек имеет право на своей земле взимать ту сумму с проезжающих, которая представляется ему справедливой.
   Подумав, Ги добавил:
   – Если, конечно, проезжающие сами не являются людьми благородного происхождения. Как, например, мы с Андрэ. В этом же случае взыскивать с проезжающих пошлину – дурной тон и хамство.
   Тибо неопределенно покачал головой:
   – Грабит он всех без разбора, ежли может, не спрашивая, кто благородный, а кто – не очень. И то сказать, господин Ги: одно дело – пошлину взять, ну, там десятую или двенадцатую часть, а совсем другое – обобрать до нитки.
   – И как зовут этого любезного синьора? – поинтересовался я.
   Тибо, однако, шутки не понял.
   – Да какой он там синьор, – махнул рукой мой оруженосец, – людей у него не больно-то много. А ежли даже и синьор – то уж никак не любезный. Впрочем, ежли вы полагаете, что он и синьор, и любезный, то и я стану его так называть. Потому как вашей милости виднее. А что до имени этого разбойника... то есть любезного синьора... то зовут его Бенедикт де Бале. На большие отряды или караваны он не нападает. Боится. А как несколько человек едут – как мы, к примеру, – он тут как тут... Опасное это место, ваша милость.
   Я посмотрел на ухмыльнувшегося при этих словах Ги де Эльбена и подумал, что если кому и следует опасаться этой встречи, так это не нам, а барону Бенедикту.
   Мы почти догнали купцов. Минуя один из дорожных вывертов (перед нами разверзлась глубокая расщелина, и дорога сворачивала вправо, в обход), мы заметили на другой стороне ущелья хвост удаляющегося каравана. Вскоре, впрочем, мы потеряли их из виду, но было ясно, что еще минут десять – и мы их догоним. Мы наткнулись на старый мост, перекинутый через расщелину в самом узком ее месте, и с некоторой опаской перебрались на другую сторону.
   Через несколько минут впереди, за поворотом, приблизительно там, где должен был находиться караван, раздались крики, звон оружия и ржание лошадей.
   Ги прислушался, а потом с ухмылкой обернулся к Тибо: