Смирнов Андрей. Рыцарь

Андрей Смирнов
Рыцарь

Часть первая
КАК Я СТАЛ СТРАНСТВУЮЩИМ РЫЦАРЕМ

Глава первая

   Лошадка была старой, низкорослой, со спутанной гривой и усталыми глазами, полными бесконечного терпения. Старой была и телега – скособоченная, потемневшая от времени и, наверное, благодаря одному лишь чуду до сих пор не развалившаяся на части. Крестьянин, сидевший в телеге, настороженно посматривал на нас с Тибо. То, что от встречи с двумя вооруженными людьми на пустой дороге ничего хорошего выйти не может, было написано на его лице большими печатными буквами. Впрочем, лошадку свою он остановил, как только понял, что два всадника, скачущих ему навстречу, желают проявить интерес к его персоне.
   – Эй ты! До Чертова Бора далеко? – гаркнул Тибо.
   Во взгляде мужичка настороженности чуть поубавилось.
   – Не близко, – буркнул крестьянин и, повернувшись, махнул в сторону, откуда приехал. – За холмом тем развилка будет. Вам, знатчица, направо нужно. Как поедете вдоль леса, езжайте все прямо, прямо, и так к селу тому и выедете... А уж за ним и Бор будет.
   – К вечеру успеем?
   – Успеете, – последовал ответ, – на конях-то...
   Мужик так и не тронулся с места, пока мы не проехали мимо него и не пустили лошадей рысью. У холма я придержал Принца и оглянулся. Мужик по-прежнему сидел на телеге и глядел нам вслед. Перехватив мой взгляд, поспешно отвернулся и хлестнул поводьями свою понурую лошадку.
   Обогнув холм, мы на минуту остановились: столь впечатляющая развернулась перед нами картина – особенно после влажного заболоченного леса и неровной, состоящей из сплошных ям и ухабов лесной дороги. Перед нами расстилался широкий луг, плавно переходивший в низкие пологие холмы. Слева – густой ельник, справа, поодаль, – темная полоса деревьев. В небе над нами громоздились облака фантастических размеров и очертаний. Я улыбнулся, прищурившись от солнца, на миг проглянувшего между ними. Вон башня, вон парусный корабль, вон невиданный зверь, вон девушка в длинном платье...
   Тибо терпеливо ждал, пока я вдоволь налюбуюсь облаками. К моим странностям он уже малость попривык.
   Я не знал, что облака могут быть красивыми. Я вообще еще очень многого не знал о мире, который окружал меня. Точнее – не помнил.
   Собственно, поэтому мы и ехали в этот Чертов Бор. Говорят, там где-то неподалеку живет весьма уважаемая и опытная в своем ремесле ведьма. Тибо говорит.
   – Поедемте, что ли, господин Андрэ... – наконец не выдержал мой спутник. – А то ведь до темноты не успеем.
   Я рассеянно кивнул ему и тронул коня с места. Хорошо хоть, что, потеряв память, я не разучился ни править лошадью, ни орудовать мечом. А ведь рыцарю, как ни крути, без этих навыков никуда.
   Правда, то, что я – рыцарь, а Тибо – мой слуга и оруженосец в одном лице, я узнал все от того же Тибо. Совсем недавно.
   ...Первое, что помню: лежу на земле, в висках бешено стучит кровь, и голова... ну не то чтобы болит... звон в ней какой-то странный. Неприятный такой звон.
   Так вот, лежу я на земле, и стоит надо мной какой-то здоровенный бородатый придурок. Ухмыляется. Только эта улыбка и борода и видны из-под шлема. Шлем – круглый шишак, на лице – металлическая полумаска. В левой руке мужик держит дубину с шипами, а в правой – самый натуральный меч с обоюдоострым лезвием длиной около метра. И нещадно разит от этого бородатого придурка потом и чесноком.
   – Признаешь себя моим пленником? – осведомляется он, не переставая ухмыляться. – А?.. Чего молчишь? Язык проглотил?! Отвечай, негодяй, а то, как Бог свят, на куски порежу!
   По роже видно – порежет. С большой радостью. Не знаю почему, но с агромаднейшей нелюбовью глядит на меня этот здоровенный бородатый дядя. И с большим трудом удерживается, чтобы не воткнуть в меня свой ковыряльник.
   Но мне почему-то очень не хочется признавать себя чьим-то пленником. Тем более пленником этого бородатого дяди. И очень мне не нравится то, что он поставил мне на грудь свою ногу. Слишком уж сильно эта нога воняет.
   – Да пошел ты, мудак! – искренне ответил я. Мужик, услышав мои слова, обрадовался. Очевидно, ждал чего-то в этом роде. Но когда он замахнулся, намереваясь выполнить свое обещание порезать меня на куски, я обеими руками вцепился в его ногу и что было силы дернул влево. Мужик хотя и не упал, но потерял равновесие и на мгновенье замешкался. Я ударил его в пах. Не попал. Но на локте у меня, как оказалось, была надета железная хреновина с шипом посередине... И вот она-то, хреновина, то бишь он – наруч, и решила дело. Мужик шарахнулся – и наткнулся ногой на шип. Я дернул руку на себя, вгоняя шип поглубже. И бородач свалился.
   Правда, поразительно быстро поднялся – поразительно быстро для человека, которому проткнули ногу трехдюймовым стальным шипом. Понятное дело, дяде хотелось жить.
   И мне тоже.
   Поэтому я оказался на ногах еще раньше.
   Происходило все это безобразие на небольшой зеленой полянке, словно самим Богом предназначенной для подобных мероприятий.
   На полянке мы были не одни. Но на помощь рассчитывать не стоило. Если наши зрители не вмешались, когда бородач едва не снес мне голову, то не станут вмешиваться и теперь.
   Зрителей присутствовало трое. Двое слева: один, поджарый, со шрамом поперек физиономии; второй – совсем еще мальчишка; третий – справа. Толстяк с обрюзгшим лицом. На заднем плане пощипывали травку лошади.
   Не успел я толком оглядеться, а бородач уже шел ко мне, выставив меч, хромая и изрыгая ругательства.
   И вот тут толстяк неожиданно заорал:
   – Меч, ваша милость!.. Справа!
   Услышав толстяка, поджарый мужик тоже завопил:
   – Гийом, выпусти ему кишки!..
   Признаться, я не сразу сообразил, кто кому что кричит и кто тут за кого болеет. Все мое внимание было приковано к бородачу, который направлялся ко мне явно с самыми недружелюбными намерениями. Я отступил на шаг...
   И увидел лежащий в траве меч. Рядом с моим правым сапогом.
   Я быстро нагнулся, чтобы поднять меч. Сердитый господин по имени Гийом рванулся вперед и едва не снес мне полголовы. Промахнулся. Я нырнул под клинок, схватил лежавший в траве меч и отразил им следующую атаку. И еще одну. А потом Гийом допустил ошибку – попытался ударить меня палицей. Он ведь по-прежнему сжимал палицу в левой руке. И мечом вертеть она ему совершенно не мешала.
   Как-то так само собой получилось, что, когда Гийом попытался достать меня палицей, я, вместо того чтобы снова отступить, рубанул его по левой руке. Гийом завопил и допустил вторую и последнюю в своей жизни ошибку – посмотрел вниз, на раненую руку.
   Я совсем не хотел убивать его. Но с того самого мгновения, когда я очнулся и увидел, что надо мною стоит неизвестный человек, собирающийся меня прикончить, я действовал, а не думал.
   Когда Гийом посмотрел вниз, мои руки, живя будто своей собственной жизнью, продолжили начатое движение. Мой меч взметнулся вверх и, описав в воздухе полукруг, вошел точнехонько в пространство между кольчужным капюшоном и густой темно-рыжей бородой сьера Гийома де Боша.
   Правда, то, что он сьер и де Бош, я узнал уже потом.
   Гийом грузно осел в траву. Он был мертв.
   Я же совершенно механически стянул латные рукавицы, вытер меч и подумал: «А из-за чего мы подрались-то?..»
   И вот тут я понял, что ничего не помню. Вообще. Не помню даже, как меня зовут.
   От тихой паники по этому поводу меня уберегли две вещи. Во-первых, во мне отчего-то жила твердая уверенность, что пройдет минута-другая и все встанет на свои места. Я вспомню, кто я такой, вспомню, что я здесь делаю, и тогда станет ясно, что теперь делать с трупом этого большого бородатого парня...
   Во-вторых, зрители наконец соизволили покинуть свои зрительские места и, громко переругиваясь, подошли поближе.
   – Это бесчестно!!! – вопил человек со шрамом.
   – Все честно!!! – орал толстяк. – Оружие было у него в руках!
   – Он должен был предложить ему сдаться!
   – А разве твой Гийом, когда вызывал на бой моего господина, не сказал ему: «Мы будем биться до смерти»?! Разве он позволил ему поднять свой меч?!
   Так я узнал, что, оказывается, являюсь чьим-то господином.
   – Но Гийом-то предложил ему сдаться! – не успокаивался поджарый.
   Я подумал, что пора бы и мне вставить словечко.
   – Уймись, – сказал я человеку со шрамом.
   Он заткнулся. Причем сразу же. Глянул на меня со злобой, но тут же вперил взгляд в землю и отправился к мертвецу.
   – Что с телом-то делать будем? – спросил я толстяка, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно естественнее. Почему-то казалось мне, что за это убийство меня схватят и посадят в тюрьму. С другой стороны, я защищался...
   Но толстяк смотрел на происходящее под другим углом.
   – Тело? А на что оно нам? Эй! – Он повысил голос. – А который тут гийомовский конь?
   Когда поджарый, услыхав это заявление, повернулся и вперил в толстяка ненавидящий взгляд, толстяк все так же буднично добавил:
   – И доспехи с него снимайте и тащите сюда.
   Я почувствовал, что что-то во мне противится этой идее.
   – Не надо, – вмешался я. – Не надо нам его доспехов.
   Поджарый мрачно уставился на меня, а толстяк удивился.
   Но возражать не стал.
   – Так уж и быть, – буркнул он. – Доспехи можете оставить себе. Но коня мы забираем! Так который конь-то, вороной, что ли?
   – Угу.
   Толстяк вопросительно поглядел на меня, но поскольку я не сдвинулся с места и ничего не сказал, сам подошел к вороному, ухватил за узду. Тот злобно фыркнул и попытался укусить.
   – Зовут как? – спросил толстяк.
   – Зверюга.
   Следующие десять минут толстяк пытался подружиться с этим злобным животным. Я предположил было, что кончится это тем, что конь лягнет толстяка в брюхо, но ошибся. Через десять минут толстяк отвязал жеребца и гордо прошествовал с ним на «наш» край поляны.
   – Справный конь, – сообщил он мне, привязывая жеребца на некотором удалении от двух других лошадей, очевидно наших, поскольку когда я подошел к ним поближе, они отнеслись к этому спокойно, а гнедой жеребец даже дружелюбно фыркнул и ткнулся носом мне в плечо. Я похлопал его по шее. Кажется, мы были с ним хорошо знакомы.
   Между тем проклятая память и не думала возвращаться. Казалось, еще чуть-чуть, еще одно случайное слово или какое-нибудь незначительное событие – и воспоминания всплывут наконец на поверхность сознания, и я вспомню и как зовут толстяка, и какую кличку имеет гнедой, и как, черт возьми, зовут меня самого! Но ничего не происходило, и уверенность, что пройдет еще немного времени и все встанет на свои места, таяла, как ледышка на солнцепеке.
   Я подошел к толстяку.
   – Слушай, – сказал я, решившись наконец на правду, – как тебя зовут?
   Сначала он не понял, к кому я обращаюсь. Потом до него дошло, что я обращаюсь к нему, поскольку больше вроде бы не к кому.
   – Шутите, что ли, ваша милость?
   – Нет, – сказал я. – Не шучу.
   Толстяк ахнул и прикрыл рот ладонью.
   – Святая Мария... – пробормотал он. – Значит, огрел он вас все-таки своей дубиной... А я-то думал, вы нарочно притворились...
   – Кто огрел?
   – Да он! Гийом этот проклятущий!.. Ох ты... вы что, и Гийома не помните?!.
   – Я даже не помню, как зовут меня самого, – честно признался я толстяку. – А вот Гийома помню. Ровно с той самой минуты, когда я валялся на земле, а он предлагал мне сдаться. А вот до этой минуты – ничего. Кто он вообще такой был, этот Гийом?
   Некоторое время толстяк глядел на меня широко раскрытыми глазами. Потом он издал странный звук – что-то среднее между «Ааааа...» и «Эээ-ээ...» – и снова закрыл рот.
   – Ну так что? – поторопил я толстяка. – Из-за чего вся разборка-то произошла? Что мы не поделили?
   – Да как же так... – жалобно протянул толстяк. – Вы ж ведь сами... Неужели и вправду не помните?
   – Как Бог свят, – сказал я, припомнив гийомовскую присказку.
   Похоже, этот аргумент толстяка убедил.
   – Де Бош, значит, нагнал нас на дороге...
   – Подожди. Кто такой де Бош?
   – Да он же! – Толстяк чуть не плакал. – Гийом этот! Сьер Гийом де Бош. Догнал, значит, на дороге и говорит, что, дескать, уже второй месяц вас разыскивает. А вы ему так с ехидцей – приятно, мол, когда хоть кто-то о тебе помнит. А Гийом, значит: «Так ты, мерзавец, еще и смеешься!..» Простите, ваша милость, это не я, это он сказал, что вы мерзавец!.. То есть вы не мерзавец... Тьфу ты, прости Господи!.. Ну так вот. Вызвал, значит, вас Гийом на поединок. Поехали мы в лесок, нашли полянку подальше от дороги... вот эту самую полянку... Тут вы с ним биться стали. А потом раз махнул Гийом палицей, вы вроде бы увернулись, но потом вдруг меч из руки выпустили, за голову схватились и наземь рухнули. Наверное, все-таки задел он вас своей кочерыжкой... Позвольте, господин, я вашу голову осмотрю.
   Я позволил. Толстяк расстегнул толстую кожаную куртку, которая была на мне, помог стянуть кольчужный капюшон. Только тут я сообразил, что не представляю даже, во что одет, – и с великим любопытством оглядел свои руки, ноги и туловище. Под курткой, изрядно, кстати, потрепанной, обнаружилась кольчуга. На локтях – шипастые браслеты, сыгравшие столь судьбоносную роль в жизни и смерти Гийома де Боша. На ногах – полотняные штаны, заправленные в высокие сапоги. Еще имелись латные рукавицы и пояс с перевязью. К поясу крепились ножны, в которых покоился меч.
   Я не помнил, как убирал в ножны меч. Видимо, мои руки сделали это автоматически. Равно как и вытерли клинок о рукав: о ту самую часть рукава, которая виднелась между кольчужным рукавом и наручем. Я поморщился. Ну на хрена я это сделал? Теперь уже кровь не отстирать...
   Латные рукавицы были настоящим произведением искусства. Сочетание кожи и металлических пластин. Весом примерно по полкило каждая.
   ... Полкило?
   Да что же со мной такое творится?..
   – ... Вроде бы крови нету, – заявил толстяк, исследовав мою макушку. – Целая, кажись.
   Я рассеянно кивнул.
   – А из-за чего вообще он... ну, Гийом этот... из-за чего вообще он до меня докопался?
   – Ч-чево?
   – Почему он меня искал?
   – Так это... – Толстяк недоуменно дернул плечами. – Вы ж про него памфлет сочинили. Еще когда мы в Марселе были.
   – Памфлет? В Марселе?
   – Ну да. Неужели не помните? «Раз как-то грозный Гийом де Бош в авиньонском борделе устроил дебош. В канаве заснул и, проснувшись, услышал: “А боров ведь этот на де Боша похож!..”» Там еще четырнадцать куплетов. Говорить?
   – Потом. С де Бошем все ясно. Теперь расскажи мне, как меня зовут, кто я такой и что мы делали в Марселе.
   – Кто вы тако... То есть вы совсем-совсем ничего не помните?
   – Совсем. Итак, кто я такой?
   – Вы – мой господин, сьер Андрэ де Монгель.
   Толстяк снова замолчал, решив, видимо, что выдал мне более чем исчерпывающие сведения. Но я так ничего и не вспомнил. Андрэ де Монгель... Это имя не вызвало никаких эмоций, ни шквала воспоминаний – как я втайне надеялся. Просто набор звуков, не более.
   Поэтому я продолжил давить на толстяка:
   – Это всего лишь имя. А кто я такой? Чем я занимаюсь, что делаю, где живу?
   – Вообще-то, – сказал толстяк, – вы живете в Монгеле, в имении вашего батюшки. Но с другой стороны, вы там не живете вот уже почти восемь лет. А занимаетесь вы... Ну и не знаю, как сказать, ваша милость. Вы же рыцарь. Вот странствуем, стало быть. Восьмой уж год пошел...
   – Ах вот как... – задумчиво произнес я. – Значит, рыцарь... Странствующий рыцарь...
   Было в этих словах что-то... что-то знакомое до боли... и вместе с тем – совершенно неуместное. Мне почему-то вдруг захотелось громко расхохотаться.
   Но смеяться я не стал. Слишком уж серьезно, со странной смесью материнской заботы и дружеского сочувствия смотрел на меня взволнованный толстяк.
   – И давно мы с тобой странствуем?
   – Да вот... Как вернулись из Палестины, так и странствуем.
   – Из Палестины?
   – Из Палестины, – значительно подтвердил толстяк.
   – И давно мы оттуда?
   – Четвертый год тому уж.
   – А что мы там делали?
   И почти не удивился, когда услышал:
   – Сражались с нечестивцами за Гроб Господень.
   Я вздохнул:
   – Оставим пока Палестину в покое. Расскажи мне о моих родителях.
   Толстяк снова ахнул:
   – Что, даже батюшку вашего не помните? Вот грех-то какой, прости Господи...
   – Короче.
   – Граф де Монгель, значит, отец ваш... Матерью вашей с Жераром была Бланка из Тюи... Только померла она после родов-то... Вы и не знали ее совсем... Красавица была и хозяйка добрая...
   – Жерар – мой единственный брат?
   – Да. То есть нет... То есть брат у вас один, но есть еще и сестра. Младшая. Когда ваша матушка померла, господин граф снова женился. На дочери барона фон Штрауфзена. От того брака и сестра ваша, Луиза.
   – Понятно. А чего мне дома-то не сиделось?
   – А вот этого уж, – сказал толстяк, – уж вот этого я не знаю.
   И недоумевающе развел руками в стороны. Подумал немного и добавил:
   – А коня вашего Принцем зовут.
   – Ну хорошо, – сказал я. – А куда мы ехали, когда нас нагнал этот... де Бош? Или тоже не знаешь?
   – Почему же, – обиделся толстяк, – знаю.
   – И куда?
   – На запад.
   Ненадолго в воздухе повисло молчание.
   – И это все? Просто на запад?
   – Ну, вообще-то вы собирались в Тулузу, но до нее ж еще переть и переть... И к тому ж, кто вас знает, куда вам посередь дороги повернуть вздумается? Вот так восемь годков назад поехали мы с вами раз в один городок, где, как говорили, церковь построили новую... а вернулись только через четыре года, из Палестины из самой.
   Я хмыкнул:
   – И часто мы с тобой так ездили?
   – Господин мой, – проникновенно сказал толстяк, – все те восемь лет, что я с вами, мы только так и ездили.
   Дела.
   – Давай-ка теперь вернемся к тому, с чего начали. Как тебя зовут?
   – Тибо. Слуга я ваш. Неужели не помните?.. Мы ж с вами всю Палестину... От Акры до Аскелона... Вот напасть-то ведь какая, прости Господи...
   – Хватит ныть. Подумал бы лучше, что теперь делать.
   Тибо почесал затылок:
   – А что делать? В Эжль ехать надо. К епископу.
   – Зачем нам епископ?
   Тибо удивился:
   – Да как же? Чтоб рассказать о поединке. А то ведь еще наплетут всякого...
   – Самому епископу и рассказать?
   – Ну да. Это ж его земля. И отпущение он же даст. Индульгенцию.
   Что такое индульгенция, я у Тибо спрашивать не стал.
   Пока мы собирали шмотки, у меня крепло мрачное предчувствие насчет будущей верховой езды. Вдруг я и на лошадь залезть не сумею. Буду ходить вокруг да около и размышлять, как бы половчее вдеть ногу в стремя. Или свалюсь, едва Принц двинется с места.
   Предчувствия не оправдались. К своему собственному удивлению, я оказался весьма неплохим наездником. Мое тело отлично помнило, что ему следует делать, а Принц помнил, что следует делать ему. Мне оставалось только любоваться окрестностями.
   День выдался прекрасный. Лето, птички поют... лес вокруг...
   – Скажи, Тибо, – обратился я к своему спутнику, – а когда станет известно о смерти Гийома, у нас не будет неприятностей?
   Тибо пожал плечами:
   – Может, и будут. Если родственники у него найдутся. Но он же северянин. Пока еще доберутся до нас эти родственники...
   – Только родственников нам и надо опасаться?
   – А кого ж еще? Вы ведь честно его убили.
   Эжль оказался небольшим городком, окруженным садами и огородами. Ни городской стены, ни частокола вокруг Эжля не было, зато в самом центре громоздилась здоровенная постройка, поначалу принятая мною за крепость. Но это была не крепость. Это был монастырь.
   Вообще-то сей монастырь мало отличался от укрепленного замка. Толстые стены с бойницами, мощные дубовые ворота, затянутый ряской ров и невысокая насыпь, густо заросшая сорными травами. Западную стену оберегала круглая низенькая башня.
   На насыпи со скучающим видом сидела босоногая девчушка и следила за гусями, которые бродили внизу. Когда отдельные гуси-альпинисты пытались взобраться на насыпь, девчушка хворостиной сгоняла их обратно.
   Когда мы подъехали к воротам, те приоткрылись и выпустили нам навстречу мужика в темной длиннополой рясе и с бритой макушкой монаха.
   Монах поначалу нас не заметил – болтал с кем-то, остававшимся с той стороны. Затем они оба – монах и его невидимый собеседник – дружно заржали. Монах обернулся, увидел нас.
   – К епископу? – поинтересовался он. – Марк, не закрывай ворота!
   В створе показалась толстая морда в рытвинах от оспы.
   – Откуда едете?
   – Из Арля.
   – В Ним не заезжали?
   Тибо покачал головой:
   – Закрыт сейчас город. Болезнь там вроде какая-то.
   Монах кивнул:
   – Закрыт, значит... Додумались наконец... Ну, с Богом.
   – Епископ-то где? – спросил Тибо.
   – Монсеньор Готфрид сейчас в трапезной, – важно изрек первый монах. И пошел по своим делам.
   Хорошо смазанные петли не заскрипели, когда привратник Марк открывал ворота.
   «Бумм!» – сказала левая створка, глухо ударяясь о стену.
   «Бумм!» – сказала правая створка несколькими секундами позже.
   Мы въехали в монастырский двор.
   По двору бродили свиньи и куры. Еще один монах, с макушкой, обросшей недельной щетиной, возился у колодца. Мы его не заинтересовали.
   Во дворе имелись две каменные постройки: церковь и большой дом посередине двора; и множество деревянных: амбаров, сарайчиков и прочих хозяйственных построек.
   Мы остановились неподалеку от большого каменного дома. Я спрыгнул с коня и уж было направился к крыльцу, когда меня остановил окрик Тибо:
   – Ваша милость!
   Я повернулся:
   – Что еще?
   – Деньги-то забыли взять, – укоризненно напомнил мне Тибо и принялся рыться в моей седельной сумке.
   – А они что, нам здесь понадобятся?
   – Ну вы, господин Андрэ, совсем как дите малое... – пробормотал Тибо, не переставая обшаривать сумку в поисках кошелька. – Епископ Готфрид – сеньор этих земель. Значит, он и судья тутошний, и правитель... Смекаете, к чему я?.. К тому ж он еще и священник, слуга Господа Бога нашего, лицо, так сказать, духовное...
   – Ладно, я понял. Сколько ему нужно дать?
   – По повелению нашего августейшего короля штраф за убитого на поединке – три марки. Это, значит, Готфриду причитается как лицу светскому...
   Я не смог удержаться от улыбки: очень уж забавными выглядели эти подсчеты.
   – А как лицу духовному?
   – Тут сложнее, господин Андрэ. Чем больше вы пожертвуете на благо Святой Римской Католической Церкви – тем меньше епитимья будет.
   – У нас есть второй кошелек?
   – Есть... – Тибо слегка растерялся. – В моей сумке...
   – Ссыпь пока деньги в одну кучу. А в кошелек положи монет шесть-семь и дай его мне.
   Тибо несколько секунд задумчиво жевал губами, потом сообразил, что к чему, и, криво ухмыльнувшись, принялся исполнять приказание.
   – Господину епископу, – отчеканил я, принимая из рук Тибо изрядно похудевший кошель, – совершенно не обязательно знать, какими именно финансами мы располагаем.
   Монсеньор Готфрид, епископ Эжльский и Каронский, любезно изволил принять меня в своих личных апартаментах. Монсеньор Готфрид был пьян.
   В его апартаменты меня проводил какой-то монашек.
   Видимо, монсеньор только что закончил трапезу и собирался отдохнуть часок-другой от трудов праведных. В правой руке монсеньор сжимал кубок, в левой – пыльную бутыль в берестяной оплетке. Епископ был крупный мужчина. Весьма. Радостное удивление отразилось на лице монсеньора при виде незнакомца. То бишь при виде меня.
   – Добрый день.
   – Ссс... с кем имею честь?..
   – Андрэ де Монгель, – представился я.
   – Оч-приятно!..
   – Будучи в ваших землях, – решил я сразу приступить к делу, – я поссорился с одним человеком...
   – Рыцарем?
   – Да. Гийомом де...
   – Держу пари: вы пустили ему кровь!!! – не слушая меня, проревел епископ. – Вы проткнули его насквозь и разрубили на части! – Шатаясь, епископ Готфрид добрел до стола и с грохотом водрузил посередь оного свою бутыль. – Вы выпустили ему кишки! Я прав?
   – Да, но...
   – Выпьем же за это! – провозгласил епископ, откупоривая бутылку.
   Я удивился, но промолчал. Подошел поближе к столу.
   Епископ меж тем наполнил два кубка. Кроме кубков на столе имелись две пустые бутыли, кувшин, серебряное блюдо, большие каминные щипцы. Но когда я протянул руку к ближайшему кубку, епископ меня удержал.
   – Погодите, – сказал он. – Вам еще нельзя. Кто, говорите, был ваш противник?
   – Гийом де Бош.
   – Не помню такого, – промолвил епископ Готфрид и осушил свой кубок. – Еретик?
   Я пожал плечами:
   – Не знаю.
   – Но ты-то сам добрый католик?
   – Конечно, – согласился я на всякий случай.
   – Выпьем же за это.
   Воспользовавшись тем, что монсеньор епископ убрал руку от моего кубка для того, чтобы снова налить себе красного, я пригубил вино. Ничего вино оказалось. Только, на мой вкус, слишком терпкое.
   – Полно тут еретиков, – доверительно сообщил мне епископ. – В кого ни плюнь – обязательно попадешь в еретика. Даже в моих собственных землях сколько их развелось, проклятущих, – ужас... рассказать кому-нибудь – не поверят...
   Я сочувственно покивал.
   – Давно пора их всех к ногтю... – продолжал Готфрид. – А то придумали тоже – свободомыслие... А все отчего? А все оттого, что никакого порядка в стране нет... Вот я понимаю – Германия, скажем... Арагон... А кто, говоришь, таков был этот... этот...
   – Кто?
   – Ну, тот, которого ты... – Тут епископ присвистнул и закатил глаза.