Страница:
Часть третья
Встреча с привидением
Глава XI
Провозвестник нового Пророка
Выйдя из лифта Не-Маркетинг быстро прошел через бизнесцентровское лобби, миновал автоматические двери, по-прежнему не успевавшие закрываться из-за множества проходивших сквозь них людей... Вот он уже на улице... Точно так же, как совсем недавно чрезвычайно нарядно одетый молодой журналист, Не-Маркетинг миновал автостоянку, перебежал через дорогу и оказался в сквере, в том самом, в котором журналист повстречал привидение. Ему стало немного не по себе, но все же, оказавшись под раскидистыми деревьями, он не испытал особенного страха.
Спешивший на поиски фотографии Не-Маркетинг, тем не менее, остановился и внимательно посмотрел по сторонам, пытаясь разглядеть что-нибудь в дальних углах сквера, особенно сильно заросших высоким кустарником, но ничего подозрительного не обнаружил. Правда вдалеке между кустов бродил какой-то человек; возможно, он выгуливал там какую-то маленькую, незаметную в высокой траве собачку. Может быть, именно его принял за привидение чрезвычайно нарядно одетый молодой журналист. Впрочем, на взгляд Не-Маркетинга, в этой фигуре не было ничего ужасного.
Не-Маркетинг поспешил дальше и вскоре уже был на платформе метро. Та фотография, о которой он говорил коллеге в темно-синем пиджаке и серых брюках, располагалась как раз неподалеку от Измайловского парка, – в последние сутки он только и делал, что попадал в те места, уезжал из них и опять возвращался.
В метро – очень много народа, душно, его толкали, но он словно бы от всего отрешился – последн ие информации не давали ему покоя, размышления о странном террорис те, который потребовал себе репертуар ближайших кинотеатров занимали его...
...Ничего не изменилось со вчерашнего дня возле станции метро «Измайловский парк», но он заволновался, – о, как он заволновался, занервничал! Если в сквере возле бизнесцентра, в котором молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист повстречал, как ему самому казалось, привидение, Не-Маркетинг особенной нервной дрожи не почувствовал, то возле Измайловского парка он очень сильно заволновался – то и дело оборачивался, внимательно смотрел на всех встречных прохожих – он полагал, что здесь что-то может произойти.
В воздухе носился запах костра, а еще почему-то пахло яблоками. Измайловский парк был совсем рядом: через дорогу виднелись его деревья. Только тут он сообразил, что, в сущности, плохо помнит, где было то самое, с его подростковым портретом, фотографическое ателье. Какие-то неясные образы, смутные воспоминания – вот и все информации, которыми он владел. Ну что ж, это было не так уж и мало!
Прежде Не-Маркетинг бывал в этой фотографии всего пару раз, помнил, как поразил его собственный подростковый портрет в витрине, помнил, что, когда он был здесь в последний раз, – впрочем, этот последний раз был уже достаточно давно, – фотографическое ателье по-прежнему оставалось точно таким же, каким оно было в советское время. Хотя, в этот последний раз он уже совсем не помнил, каким фотоателье было в советское время, сохранилась только в голове информация о темном вечере, когда он был еще подростком, о скудности тогдашнего освещения внутри фотографии: темный угрюмый предбанник, темно-красные бархатные портьеры, и только тот стульчик на белом фоне, на который его посадил фотограф, был выхвачен из мрака яркими лампами. Он так и запомнил: этот мрак, и разрывающие его яркие лампы, и, кажется, тоже был запах костра. Да, точно, на дворе стояла осень, и жгли листья. Он пришел фотографироваться для какого-то дурацкого то ли пропуска, то ли удостоверения, – невозможно теперь вспомнить.
«Как бы хотелось поднять всю тогдашнюю информацию! – неслось в голове у Не-Маркетинга. – Всю-всю... И эту мою всегдашнюю застенчивость – до дрожи, до трусости. Мою слезливость, глупость, наивность».
Когда он был здесь в последний раз, уже после краха советского времени, уже когда висела в витринке его тогдашняя, древняя, сделанная до всего-всего, подростковая фотография, уже в этот свой приход, – информация об этом, – и это была одна из немногих скудных сохранившихся информаций, – эта информация была у Не-Маркетинга, – так вот ему помнилось теперь, что он подумал тогда: все в фотографии было старым, советским, и даже фотограф был одет в старую одежду, купленную еще в советские времена, – всё это было так. Но теперь Не-Маркетинг не был уверен, что сможет найти здесь, в окрестностях проклятого Измайловского парка эту древнюю фотографию.
А может быть, она уже не такая, как была когда-то?
Может быть, каким-нибудь темным осенним вечером, таким же темным, как и тот, в который он подростком посетил фотографию, советское время все же ушло из нее? Может быть, там сделан ремонт, новый интерьер и давно уже работает молодой фотограф? А может быть, этой фотографии вообще давно уже нет, а в том помещении расположился маленький продуктовый магазинчик с вывеской «Продукты 24 часа» или салон сотовой связи с рекламами новых тарифов вместо подростковой фотографии Не-Маркетинга в витрине?..
Что это?! Улицы, перекресток – как будто из прошлого, из советского времени. Та же унылость, серость, мимо едет облезлый чихающий грузовик советского производства. Но нет, присмотревшись к округе внимательнее, он обнаружил совсем неподалеку, на другой стороне улицы стоящим у обочины красивый иностранный автомобиль. Но заграничный автомобиль уехал, и опять кругом – прошлое, советское время! Не-Маркетинг пошел быстрее, Не-Маркетинг почти побежал! Где-то здесь должно было быть фотографическое ателье с его подростковым портретом в витрине! Кругом было уныло, бедно, грустно... Но, должно быть, это просто неожиданно переменилась погода, набежали тучи, сделалось пасмурно и неуютно. Прохожих мало, да и те – одни старички и старушки, одетые, словно нарочно, по моде сгинувших советских времен! Хотя, Не-Маркетинг понимал, что это не показатель, и пожилые люди часто подолгу донашивают старые вещи. Все может быть, такое может быть.
Но Не-Маркетингу хотелось, хотелось, чтобы на этой улице было, как в советское время, и он находил, находил былые приметы. О-па! Вот она, та самая фотография!
Тут он струсил окончательно, сбавил шаг и в какой-то момент чуть ли не остановился. Сейчас он, возможно, увидит свой подростковый портрет, который способен многое прояснить. Но может, того портрета в витрине уже нет?!
Медленно Не-Маркетинг приближался к витрине, напряжение с каждым последующим шагом, с каждой секундой нарастало... Ему в голову почему-то пришла неожиданная информация про то, какие у него были часы, когда он пришел сюда фотографироваться подростком: допотопные, полученные им по наследству, часы послевоенного выпуска с белым, выцветшим циферблатом и погнутыми черными стрелочками. Где сейчас эти часы? Где-то валяются среди ненужного хлама?! Или их выбросили на помойку, и они заржавели там? Но все равно, где-то должно быть что-то, что осталось от тех часов, которые были на нем, когда он был подростком. Не переплавили же их! Не растаяли же они, как лед, как снег! Почему же, черт возьми, пришла ему теперь в голову эта информация про допотопные часы?!
Не-Маркетинга все больше охватывал ужас. Наконец, он подошел к витрине фотографического ателье достаточно близко.
Предчувствия не обманули его: подростковый портрет по-прежнему был за витринным стеклом, ужасающе грязным, мутным, треснувшим во многих местах.
В эту минуту у Не-Маркетинга возникло ощущение, что фотографическое ателье заброшено, что внутри, за витриной, уже давно не бывает людей. Но в следующее мгновение он заметил, что дверь ателье слегка приоткрыта.
Не-Маркетинг подошел к витрине совсем вплотную и принялся рассматривать свою собственную подростковую фотографию.
Он то находил сходство фотопортрета портрета со встреченным накануне подростком совершенно очевидным, то начинал сомневаться и понимать, что одного этого портрета, снятого в определенном ракурсе, при определенном освещении, при определенном его, подростка, выражении лица, для того, чтобы сделать какой-то точный вывод не хватает, как вдруг через приоткрытую дверь фотоателье до него донесся отчетливый, принадлежавший, судя по всему, молодому человеку, голос:
– Что же будет дальше?.. Что же будет со всем этим дальше?! – спрашивавший очевидно был в сильном возбуждении и говорил достаточно громко.
– Ты спрашиваешь, что будет дальше? – ответил ему, в свою очередь, весьма пожилой, голос. – Я тебе отвечу: я не могу с точностью предугадать, что будет дальше. Этого никто не сможет предугадать. Но есть, есть у меня одно ужасное опасение. Пока только одно опасение такого рода. Но если я напрягусь, да если любой напряжется, то опасений такого рода можно придумать не меньше десятка. И одно будет ужаснее другого.
Не-Маркетинг весь превратился в слух.
– Какое опасение?
– Нынешняя жизнь общества стала во всех отношениях чрезвычайно изощренной и циничной. Все всех норовят одурачить, все всем совершенно не доверяют и никаким словам не верят; напротив, в каждом шаге, в любых речах тут же видится всем заговор, скрытый обман. Все всё и про всё давно знают, всё уже когда-то было, известно с чего начиналось, как проходило и чем закончилось. Ничего нового, кажется, уже придумать нельзя. Но комбинации того, что есть, комбинации старых сюжетов, каждый из которых, повторяю, обсосан уже, кажется, до костей, просто поражают своей невероятностью. Все эти комбинации сюжетов завязаны только на одном лишь моменте – на прекрасном знании человеческой психологии, на том, что комбинирующий прекрасно знает, что совсем не трудно предсказать, как извернется и на чем со стопроцентной вероятностью остановится человеческая душа при определенных обстоятельствах, потому что – и это опять-таки всем стало ясно, – большая часть человечества, которая и есть самая важная при статистических подсчетах, проста, гнусна и поступает каждый раз так, словно нарочно норовит убедить всех в том, что разума, благородства и добродетели есть в ней разве что самая малая капелька...
– Скажи толком, чего ты опасаешься?
– Я же тебе говорю, что опасений у меня много... Не знаю, какое из них быстрее сбудется...
– Да толком, толком скажи!
– Я же тебе объясняю: здесь, как в шахматах. В общем-то все фигуры ходят по доске очень просто, но из этих простых ходов можно сделать миллион самых неожиданных, самых невероятных для противника и для зрителей комбинаций. Эта, с одной стороны, унизительная для человека простота, а с другой – интригующая трагичность и невероятность комбинаций, при которой все одинаково циничны и все же, находится циник, который и в такой сложной ситуации, можно сказать, возьмет и обыграет в карты самого опытного и прожженного шулера – я имею ввиду остальных циников. Так вот это-то: с одной стороны, все – поголовно подлецы и дебилы, и нельзя рассчитывать ни на чью наивность и веру во что-то светлое, а с другой стороны – найдутся рычаги, которые и на этих циничных дебилов действуют препрекрасно – так вот это-то и станет главным лейтмотивом будущего.
– Да что ты как-то туманно говоришь?! Это все? Все опасение? – спросил молодой голос. – Чего же тут опасаться?!
– Да, у меня есть опасение. И то, что я тебе сказал, это – так сказать, фон для главного события, фон, который не менее ужасен, чем само событие, потому что придает ему еще большую ужасность и трагичность и окончательно сгущает мрак и не оставляет никакой надежды, разве что той единственной возможной в таком случае надежды, что явится новый Пророк, обладающий таким невероятным и сильным Словом, что враз сметет оно, это Слово, все неверие и цинизм, и осветятся вдруг внушенным разумом бессмысленные глаза дебилов. Потому что без такого Слова никак невозможно будет миру выпутаться из той трясины, в которую он, в очередной раз, замечу я тебе, попал. Правда трясина на этот раз самая ужасная и самая невероятная из всех тех, что были когда бы то ни было на пути мира, – голос говорившего становился от фразы к фразе всё более торжественным и громким.
– И я сейчас выступаю в роли Провозвестника этого Пророка, – продолжал он. – Я, старик, выполняю эту великую миссию, но у меня только один слушатель. Но я стану говорить, говорить и говорить...
– Послушай, у меня очень мало времени. Или ты толком говоришь, чего ты опасаешься, или я ухожу, – нетерпеливо проговорил молодой голос. – Ведь ты сперва сказал, что ты чего-то опасаешься. Не Пророка же своего ты опасаешься?!.. Ты обещал рассказать про то, чего ты опасаешься, что может произойти, а понёс опять про пророка. Чушь про пророка и про то, что ты его провозвестник я уже слышал. Ты знаешь, я над тобой никогда не смеюсь, в отличие от многих... Но нельзя же одно и то же... Я просто всё это уже знаю, слышал, чего же повторять?! Про трясину, про ужас – это уже было... Ты уже, по-моему, лет двадцать... ну уж пятнадцать-то точно, сколько я себя помню, талдычишь про апокалипсис, а он всё не наступает. Это неинтересно. Расскажи про то событие, которое может произойти!.. Конкретный прогноз можешь дать? Футуролог ты наш семейный!.. Вот он я, перед тобой, не смеюсь, не издеваюсь, напротив, в смирении жажду твоего прогноза, а ты ничего не изрекаешь! Изреки, оракул! Изреки провозвестник пророков и апокалипсисов, просвети меня, а то мне уже надо идти! Так и не узнаю, что нам всем грозит!
– Как я тебе уже сказал, предугадать, что в точности произойдет – очень трудно, возможны разнообразные варианты. Вот, к примеру, только один из них, пришедший мне на ум... Вдруг станет из определенных источников широко известно: ученые обнаружили (такое они могут обнаружить неожиданно, ведь они многого до сих пор не знают и многое может быть ими обнаружено очень неожиданно для них самих, даже какие-то очень важные и ужасные вещи могут быть так неожиданно обнаружены), так вот, ученые обнаружат вдруг и неожиданно – лет через, скажем, пятнадцать, Земле грозит неминуемое столкновение с астероидом. Можешь себе представить, что тогда начнется на Земле?! Возникнет необходимость напряжения всех ресурсов для предотвращения гибели цивилизации. Повсеместно возникнут дикая нервозность и дикий вселенский страх. Над всей жизнью станут довлеть воображаемые страшные последствия столкновения с астероидом! И задумайся теперь над этим, повторяю, одним из многих, вариантом, и приди к тому же выводу, к которому пришел и я: единственным, кто сможет защитить Землю от астероида, станет одно, всем нам известное, сильное государство – Америка. И что же тогда начнется? Ведь станет очевидно: надеяться-то можно будет только на вот это, справедливо или несправедливо – это уже другой вопрос – но много раз поносимое и проклинаемое многими самое сильное государство. Возникнет сразу два вопроса: что станут говорить и делать теперь те, кто всегда проклинал это самое сильное государство? Что станет делать это самое государство со своей ролью единственно возможного спасителя? Ведь только ему и могут быть теперь обязаны все остальные страны и народы своим спасением. Как-то оно поведет себя в эдаком-то случае?! Как все люди поведут себя в эдаком-то ужасающем случае? А вдруг кто-то скажет: нет никакого астероида, это все выдумка того самого сильного государства – выдумка с целью получить некую невероятную и дьявольскую выгоду для себя?! Ведь приборы-то соответствующие и средства наблюдения за космосом соответствующей силы есть опять-таки только у этого самого сильного государства. Его и проверить-то некому! Ну некому и все тут, ничего с этим не поделаешь! А вдруг, если это, действительно, будет дьявольская выдумка?! А вдруг и нет! А многие будут думать совершенно искренне, что это выдумка и действовать соответствующим образом. Ну что, страшно?.. Страшно и вполне вероятно!
– Да уж, тогда уж точно... – произнес молодой голос.
– Что точно?!.. Ничего уже тогда точного не будет. Потому что это будет ситуация исключительной нервозности, исключительной информационной и психологической нагрузки. И уж точно, что мнений будет куча и самых противоречивых, и только я могу утверждать одно – я не возьмусь сказать, кто и что будет более несправедливым в этой ситуации. И, между прочим, самое ужасное заключается в том, что это все – вполне реально.
– Так что же нам-то теперь со всем этим делать, а, дед? Что ты, как футуролог, как пророк и провозвестник со стажем предлагаешь делать? – насмешки, между тем, в молодом голосе вовсе не слышалось.
– То-то и оно, что ничего не делать. Жить, мучиться, чего-то непрерывно ждать... Что тут можно поделать? Это очень хитрая ситуация. За суетой, за мелочными делишками ее не разглядишь, а потом – ба-а-м-м! Произошло, случилось! И уже суетиться поздно. Так всегда в жизни бывает. Везде прослеживается один и тот же принцип, одна и та же технология. Что в жизни склочной домохозяйки, что в судьбе всего человечества. Одна и та же технология! Сейчас возможны самые невероятные неожиданности! И помни – я первый провозвестил Пророка, который придет и научит всех, как спастись!
В этот момент Не-Маркетинг, который уже не в силах был таиться у порога, открыл дверь и зашел в помещение фотографического ателье.
Перед ним стоял он сам, только в ранней молодости.
Чуть поодаль, вглубине ателье, за столом сидел крупный, костистый старик – должно быть, это был фотограф. Оба – старик и молодой человек – смотрели на вошедшего.
– Вы?! – удивился молодой человек, столь похожий на Не-Маркетинга в пору его ранней молодости.
Не-Маркетинг, тем временем, уже не мог сделать приличный вид, не мог начать о чем-то малозначительном, и не заговорить сразу о том, о чём он на самом деле думал, потому, что он через-чур устал, переживания слишком изнурили его, и слишком малый оставался в нем запас спокойствия и рассудительности.
– Что это происходит? – пробормотал Не-Маркетинг, глядя на старика-фотографа.
Старик пожал плечами, сделал недоумевающее лицо.
– Я в некотором затруднении... Это... – Не-Маркетинг смотрел на старика и показывал пальцем на молодого человека.
Потом он повернулся к молодому человеку и резко заявил ему:
– Какого черта! Вы – это я. Вы – это я, но только в ранней молодости.
Здесь старик церемонно проговорил:
– Молодой человек, мне очень приятно, что вы делаете подобную честь моему внуку.
– Нет, вы не поняли, он – это какое-то наваждение, он мой клон, двойник, на нем та же одежда, которая была на мне, когда я был им! – закричал Не-Маркетинг.
Старик оставался совершенно спокоен.
– Молодой человек, я способен оценить ваш юмор, но все же это – мой внук. И только. Просто мой внук. Даю вам честное слово, что это не клон и не ваш двойник. Честно, говоря, он и сходством-то с вами никаким особенным не отличается. Нет, что-то, безусловно, есть... Но знаете, при определенной фантазии и склонности к самовнушению...
– Он точная копия меня, каким я был в его годы!
– Вы просто не помните, каким вы были в его годы. Знаете что, единственное, что тут можно сказать: возможно, вы в некоторой степени похожи на, как бы это сказать... На наш семейный тип. Может быть, вы уловили это сходство. Или нет, о простите: это мы похожи на ваш семейный тип! Поверьте старику, сходство бывает иногда просто удивительное. При этом люди не являются даже дальними родственниками. Я вам больше скажу: в молодости со мной на этой почве тоже был случай. Я тоже, как и вы, поддавался самовнушению и, представьте, столкнувшись раз с одним весьма похожим на меня человеком убедил себя, что это мой брат, – никому не известный сын моего отца. Я даже начал копать, даже нашел косвенные подтверждения... Слава богу, вовремя остановился и не успел никому ничего сказать! В лучшем случае, я выглядел бы странно, вот как вы сейчас...
– Нет, нет! – не унимался Не-Маркетинг. – Здесь что-то не так! Там, в витрине – мой подростковый портрет, здесь – я, но только молодой...
Молодой человек теперь стоял и смотрел то на старика, то на Не-Маркетинга с довольно отрешенным видом, так, словно понял теперь, что все же все происходившее не имеет к нему никакого отношения.
– В витрине нет вашего подросткового портрета, – спокойно и твердо проговорил старик.
– Нет, там я!
– Нет, молодой человек, это не вы. Посудите сами, чего бы это я стал помещать вашу фотографию в витрине моего ателье? Там, действительно, вывешена фотография подростка, но это не вы, это сын моей младшей дочери – мой внук. Фотография сделана недавно. Я сам повесил ее там.
– Но... Простое сравнение дат говорит о том, что эта фотография не могла в таком случае – если это, действительно, ваш внук – висеть здесь тогда, когда я приходил сюда в предыдущий раз. Это было достаточно давно. А фотография уже здесь висела.
– Я не знаю, что здесь висело раньше, – проговорил фотограф. – Точнее, не помню... В фотографии раньше работал мой старший брат. Возможно, он и вывешивал в витрине какие-то свои работы. Но он их забрал с собой, когда уехал в Америку.
– Он уехал в Америку? – немного удивился Не-Маркетинг.
– Да, он уехал в Америку. Уже достаточно давно. Потом здесь ничего не было – помещение на отшибе и никого не интересовало. Вы, наверное, можете посудить сами, какое здесь все старенькое, ветхое.
– Да, как будто окунулся в прошлое.
– Да, совершенно верно. Вы верно подметили – здесь все из прошлого. Все ветхое, древнее, старички, вроде меня, старушки... Унылые остатки миновавшей эпохи. Грустный музей под открытым небом. Я никогда не любил это время. Впрочем, получается, что я не любил собственную жизнь... Да, так вот, все это доживает свои последние деньки. Скоро в этом доме и на этой улице будет большая реконструкция. Мы с внуком отсюда уберемся, а что здесь будет потом – я даже не знаю. Я только не завидую тому или, вернее, тем, что будут здесь.
– Почему? – удивился Не-Маркетинг.
– Понимаете, эта грустная атмосфера, эта тоска, это уныние – это нечто большее, чем один старый дом, полузабытая фотография и дряхлый старик в ней. Это не то, что больше, чем один дом, это больше, чем даже вся улица. Эта тоска неизбывна, ее не коммунисты сюда поселили... Она прикатила сюда не на их бронепоезде. Я бы даже сказал, они сами-то куролесили здесь по большей части из-за нее. Вы можете перестроить и разукрасить эту улицу, как угодно, но в один прекрасный день вы поймете, что в ней ничего не изменилось, что это морок, какой-то очень хитрый морок, который заставляет вас проделывать определенную эволюцию, революцию, черт его знает чего... И что цель у боженьки вовсе не в этом первом, что лежит на поверхности, и вовсе даже не во втором, а может быть, в чем-то третьем, четвертом, что, скорее всего, вас-то даже и не касается. Но мы же можем, теоретически, исхитриться, предугадать это четвертое-пятое, взять и остановиться, остановить прогресс, пусть хотя бы на время, пусть хотя бы для того, чтобы задуматься – а к чему подталкивает нас в конце-концов Морок (старик поднял вверх палец и как-то уважительно округлил глаза), почему люди думают, что бежать, бежать вперед и ничем не ограничивать это движение и, наоборот даже, всячески способствовать свободе и наибольшей разнузданности движения – это самое правильное?.. Я не понимаю, почему я должен убираться отсюда! – воскликнул он под конец и силой ударил костистым, тяжелым кулаком по столу. – Я хочу, чтобы все осталось, как было...
– Мысль не нова, дед!
– Да ведь и мы не новы! – с саркастической улыбкой воскликнул старик, разведя руками! – Вот уже сколько там... Сто тысяч лет или сколько там – всё те же самые: две руки, две ноги, голова, волосы... Мозг! Уж обо всём подумать успели! Где же нового взять?!.. Стали бы мы какими-нибудь новыми – о трех ногах или шести руках – глядишь и мысли бы новые появились насчет себя. А пока мы старые, то и мысли будут все – давным давно известные... Я же говорил: как в шахматах – фигуры все известны, ходы все известны, комбинации все известны, а получается каждый раз по-разному!
– Кстати, – вдруг проговорил он, странно сузив глаза и как-то зловредно улыбаясь. – Уверен, вы слышали такое выражение «народная мудрость». В том смысле, что вроде как считается, что простонародная масса неким доступным ей чутьем интуитивно выбирает всегда правильное решение. Так вот, не угодно ли теперь осознать, что народ-то как раз против всяких перемен, глупый косный народ – всегда против прогресса, против движения вперед. «Как бы чего не вышло!» А если, и вправду, выйдет?!.. Ведь не вымерли же мы, люди, неандертальцы, без ученых, без врачей, за столько-то сотен тысяч лет. А тут вдруг – бац, ядерный взрыв! И из-за ученых, которые его придумали, – вымрем! Может быть, пора остановить прогресс, а, уважаемый?.. Я и сам простого, тупого, косного и гадкого народа не люблю – неандертальцы они, настоящие неандертальцы. Но ведь со своей тупой и косной народной мудростью эти неандертальцы столько сотен тысяч лет прожили и выжили! Что если нам, разумным, интеллигентам, теперь простого, неандертальского народа послушаться? Скрипя сердцем, презирая его, а все-таки и послушаться!..
– Но вы же сами говорили про единственную сильную державу, которая только может спасти мир от астероида!.. Она-то не благодаря неандертальским советам такой сильной стала, что одна только и может теперь мир спасти.
– То-то и оно! – устало проговорил старик. – Я запутался. Прав внучок: столько лет непрерывного размышления и толкования апокалипсиса, и всё – ни к чему!.. Итог один: я знаю только то, что я ничего не знаю!.. Мысль изреченная есть ложь! Если быть честным, то надо признать, что истина нам недоступна. Даже прошлое – и то туман!.. Вот вы, молодой человек, – обратился он к Не-Маркетингу. – знаете истину о своем прошлом?..
Спешивший на поиски фотографии Не-Маркетинг, тем не менее, остановился и внимательно посмотрел по сторонам, пытаясь разглядеть что-нибудь в дальних углах сквера, особенно сильно заросших высоким кустарником, но ничего подозрительного не обнаружил. Правда вдалеке между кустов бродил какой-то человек; возможно, он выгуливал там какую-то маленькую, незаметную в высокой траве собачку. Может быть, именно его принял за привидение чрезвычайно нарядно одетый молодой журналист. Впрочем, на взгляд Не-Маркетинга, в этой фигуре не было ничего ужасного.
Не-Маркетинг поспешил дальше и вскоре уже был на платформе метро. Та фотография, о которой он говорил коллеге в темно-синем пиджаке и серых брюках, располагалась как раз неподалеку от Измайловского парка, – в последние сутки он только и делал, что попадал в те места, уезжал из них и опять возвращался.
В метро – очень много народа, душно, его толкали, но он словно бы от всего отрешился – последн ие информации не давали ему покоя, размышления о странном террорис те, который потребовал себе репертуар ближайших кинотеатров занимали его...
...Ничего не изменилось со вчерашнего дня возле станции метро «Измайловский парк», но он заволновался, – о, как он заволновался, занервничал! Если в сквере возле бизнесцентра, в котором молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист повстречал, как ему самому казалось, привидение, Не-Маркетинг особенной нервной дрожи не почувствовал, то возле Измайловского парка он очень сильно заволновался – то и дело оборачивался, внимательно смотрел на всех встречных прохожих – он полагал, что здесь что-то может произойти.
В воздухе носился запах костра, а еще почему-то пахло яблоками. Измайловский парк был совсем рядом: через дорогу виднелись его деревья. Только тут он сообразил, что, в сущности, плохо помнит, где было то самое, с его подростковым портретом, фотографическое ателье. Какие-то неясные образы, смутные воспоминания – вот и все информации, которыми он владел. Ну что ж, это было не так уж и мало!
Прежде Не-Маркетинг бывал в этой фотографии всего пару раз, помнил, как поразил его собственный подростковый портрет в витрине, помнил, что, когда он был здесь в последний раз, – впрочем, этот последний раз был уже достаточно давно, – фотографическое ателье по-прежнему оставалось точно таким же, каким оно было в советское время. Хотя, в этот последний раз он уже совсем не помнил, каким фотоателье было в советское время, сохранилась только в голове информация о темном вечере, когда он был еще подростком, о скудности тогдашнего освещения внутри фотографии: темный угрюмый предбанник, темно-красные бархатные портьеры, и только тот стульчик на белом фоне, на который его посадил фотограф, был выхвачен из мрака яркими лампами. Он так и запомнил: этот мрак, и разрывающие его яркие лампы, и, кажется, тоже был запах костра. Да, точно, на дворе стояла осень, и жгли листья. Он пришел фотографироваться для какого-то дурацкого то ли пропуска, то ли удостоверения, – невозможно теперь вспомнить.
«Как бы хотелось поднять всю тогдашнюю информацию! – неслось в голове у Не-Маркетинга. – Всю-всю... И эту мою всегдашнюю застенчивость – до дрожи, до трусости. Мою слезливость, глупость, наивность».
Когда он был здесь в последний раз, уже после краха советского времени, уже когда висела в витринке его тогдашняя, древняя, сделанная до всего-всего, подростковая фотография, уже в этот свой приход, – информация об этом, – и это была одна из немногих скудных сохранившихся информаций, – эта информация была у Не-Маркетинга, – так вот ему помнилось теперь, что он подумал тогда: все в фотографии было старым, советским, и даже фотограф был одет в старую одежду, купленную еще в советские времена, – всё это было так. Но теперь Не-Маркетинг не был уверен, что сможет найти здесь, в окрестностях проклятого Измайловского парка эту древнюю фотографию.
А может быть, она уже не такая, как была когда-то?
Может быть, каким-нибудь темным осенним вечером, таким же темным, как и тот, в который он подростком посетил фотографию, советское время все же ушло из нее? Может быть, там сделан ремонт, новый интерьер и давно уже работает молодой фотограф? А может быть, этой фотографии вообще давно уже нет, а в том помещении расположился маленький продуктовый магазинчик с вывеской «Продукты 24 часа» или салон сотовой связи с рекламами новых тарифов вместо подростковой фотографии Не-Маркетинга в витрине?..
Что это?! Улицы, перекресток – как будто из прошлого, из советского времени. Та же унылость, серость, мимо едет облезлый чихающий грузовик советского производства. Но нет, присмотревшись к округе внимательнее, он обнаружил совсем неподалеку, на другой стороне улицы стоящим у обочины красивый иностранный автомобиль. Но заграничный автомобиль уехал, и опять кругом – прошлое, советское время! Не-Маркетинг пошел быстрее, Не-Маркетинг почти побежал! Где-то здесь должно было быть фотографическое ателье с его подростковым портретом в витрине! Кругом было уныло, бедно, грустно... Но, должно быть, это просто неожиданно переменилась погода, набежали тучи, сделалось пасмурно и неуютно. Прохожих мало, да и те – одни старички и старушки, одетые, словно нарочно, по моде сгинувших советских времен! Хотя, Не-Маркетинг понимал, что это не показатель, и пожилые люди часто подолгу донашивают старые вещи. Все может быть, такое может быть.
Но Не-Маркетингу хотелось, хотелось, чтобы на этой улице было, как в советское время, и он находил, находил былые приметы. О-па! Вот она, та самая фотография!
Тут он струсил окончательно, сбавил шаг и в какой-то момент чуть ли не остановился. Сейчас он, возможно, увидит свой подростковый портрет, который способен многое прояснить. Но может, того портрета в витрине уже нет?!
Медленно Не-Маркетинг приближался к витрине, напряжение с каждым последующим шагом, с каждой секундой нарастало... Ему в голову почему-то пришла неожиданная информация про то, какие у него были часы, когда он пришел сюда фотографироваться подростком: допотопные, полученные им по наследству, часы послевоенного выпуска с белым, выцветшим циферблатом и погнутыми черными стрелочками. Где сейчас эти часы? Где-то валяются среди ненужного хлама?! Или их выбросили на помойку, и они заржавели там? Но все равно, где-то должно быть что-то, что осталось от тех часов, которые были на нем, когда он был подростком. Не переплавили же их! Не растаяли же они, как лед, как снег! Почему же, черт возьми, пришла ему теперь в голову эта информация про допотопные часы?!
Не-Маркетинга все больше охватывал ужас. Наконец, он подошел к витрине фотографического ателье достаточно близко.
Предчувствия не обманули его: подростковый портрет по-прежнему был за витринным стеклом, ужасающе грязным, мутным, треснувшим во многих местах.
В эту минуту у Не-Маркетинга возникло ощущение, что фотографическое ателье заброшено, что внутри, за витриной, уже давно не бывает людей. Но в следующее мгновение он заметил, что дверь ателье слегка приоткрыта.
Не-Маркетинг подошел к витрине совсем вплотную и принялся рассматривать свою собственную подростковую фотографию.
Он то находил сходство фотопортрета портрета со встреченным накануне подростком совершенно очевидным, то начинал сомневаться и понимать, что одного этого портрета, снятого в определенном ракурсе, при определенном освещении, при определенном его, подростка, выражении лица, для того, чтобы сделать какой-то точный вывод не хватает, как вдруг через приоткрытую дверь фотоателье до него донесся отчетливый, принадлежавший, судя по всему, молодому человеку, голос:
– Что же будет дальше?.. Что же будет со всем этим дальше?! – спрашивавший очевидно был в сильном возбуждении и говорил достаточно громко.
– Ты спрашиваешь, что будет дальше? – ответил ему, в свою очередь, весьма пожилой, голос. – Я тебе отвечу: я не могу с точностью предугадать, что будет дальше. Этого никто не сможет предугадать. Но есть, есть у меня одно ужасное опасение. Пока только одно опасение такого рода. Но если я напрягусь, да если любой напряжется, то опасений такого рода можно придумать не меньше десятка. И одно будет ужаснее другого.
Не-Маркетинг весь превратился в слух.
– Какое опасение?
– Нынешняя жизнь общества стала во всех отношениях чрезвычайно изощренной и циничной. Все всех норовят одурачить, все всем совершенно не доверяют и никаким словам не верят; напротив, в каждом шаге, в любых речах тут же видится всем заговор, скрытый обман. Все всё и про всё давно знают, всё уже когда-то было, известно с чего начиналось, как проходило и чем закончилось. Ничего нового, кажется, уже придумать нельзя. Но комбинации того, что есть, комбинации старых сюжетов, каждый из которых, повторяю, обсосан уже, кажется, до костей, просто поражают своей невероятностью. Все эти комбинации сюжетов завязаны только на одном лишь моменте – на прекрасном знании человеческой психологии, на том, что комбинирующий прекрасно знает, что совсем не трудно предсказать, как извернется и на чем со стопроцентной вероятностью остановится человеческая душа при определенных обстоятельствах, потому что – и это опять-таки всем стало ясно, – большая часть человечества, которая и есть самая важная при статистических подсчетах, проста, гнусна и поступает каждый раз так, словно нарочно норовит убедить всех в том, что разума, благородства и добродетели есть в ней разве что самая малая капелька...
– Скажи толком, чего ты опасаешься?
– Я же тебе говорю, что опасений у меня много... Не знаю, какое из них быстрее сбудется...
– Да толком, толком скажи!
– Я же тебе объясняю: здесь, как в шахматах. В общем-то все фигуры ходят по доске очень просто, но из этих простых ходов можно сделать миллион самых неожиданных, самых невероятных для противника и для зрителей комбинаций. Эта, с одной стороны, унизительная для человека простота, а с другой – интригующая трагичность и невероятность комбинаций, при которой все одинаково циничны и все же, находится циник, который и в такой сложной ситуации, можно сказать, возьмет и обыграет в карты самого опытного и прожженного шулера – я имею ввиду остальных циников. Так вот это-то: с одной стороны, все – поголовно подлецы и дебилы, и нельзя рассчитывать ни на чью наивность и веру во что-то светлое, а с другой стороны – найдутся рычаги, которые и на этих циничных дебилов действуют препрекрасно – так вот это-то и станет главным лейтмотивом будущего.
– Да что ты как-то туманно говоришь?! Это все? Все опасение? – спросил молодой голос. – Чего же тут опасаться?!
– Да, у меня есть опасение. И то, что я тебе сказал, это – так сказать, фон для главного события, фон, который не менее ужасен, чем само событие, потому что придает ему еще большую ужасность и трагичность и окончательно сгущает мрак и не оставляет никакой надежды, разве что той единственной возможной в таком случае надежды, что явится новый Пророк, обладающий таким невероятным и сильным Словом, что враз сметет оно, это Слово, все неверие и цинизм, и осветятся вдруг внушенным разумом бессмысленные глаза дебилов. Потому что без такого Слова никак невозможно будет миру выпутаться из той трясины, в которую он, в очередной раз, замечу я тебе, попал. Правда трясина на этот раз самая ужасная и самая невероятная из всех тех, что были когда бы то ни было на пути мира, – голос говорившего становился от фразы к фразе всё более торжественным и громким.
– И я сейчас выступаю в роли Провозвестника этого Пророка, – продолжал он. – Я, старик, выполняю эту великую миссию, но у меня только один слушатель. Но я стану говорить, говорить и говорить...
– Послушай, у меня очень мало времени. Или ты толком говоришь, чего ты опасаешься, или я ухожу, – нетерпеливо проговорил молодой голос. – Ведь ты сперва сказал, что ты чего-то опасаешься. Не Пророка же своего ты опасаешься?!.. Ты обещал рассказать про то, чего ты опасаешься, что может произойти, а понёс опять про пророка. Чушь про пророка и про то, что ты его провозвестник я уже слышал. Ты знаешь, я над тобой никогда не смеюсь, в отличие от многих... Но нельзя же одно и то же... Я просто всё это уже знаю, слышал, чего же повторять?! Про трясину, про ужас – это уже было... Ты уже, по-моему, лет двадцать... ну уж пятнадцать-то точно, сколько я себя помню, талдычишь про апокалипсис, а он всё не наступает. Это неинтересно. Расскажи про то событие, которое может произойти!.. Конкретный прогноз можешь дать? Футуролог ты наш семейный!.. Вот он я, перед тобой, не смеюсь, не издеваюсь, напротив, в смирении жажду твоего прогноза, а ты ничего не изрекаешь! Изреки, оракул! Изреки провозвестник пророков и апокалипсисов, просвети меня, а то мне уже надо идти! Так и не узнаю, что нам всем грозит!
– Как я тебе уже сказал, предугадать, что в точности произойдет – очень трудно, возможны разнообразные варианты. Вот, к примеру, только один из них, пришедший мне на ум... Вдруг станет из определенных источников широко известно: ученые обнаружили (такое они могут обнаружить неожиданно, ведь они многого до сих пор не знают и многое может быть ими обнаружено очень неожиданно для них самих, даже какие-то очень важные и ужасные вещи могут быть так неожиданно обнаружены), так вот, ученые обнаружат вдруг и неожиданно – лет через, скажем, пятнадцать, Земле грозит неминуемое столкновение с астероидом. Можешь себе представить, что тогда начнется на Земле?! Возникнет необходимость напряжения всех ресурсов для предотвращения гибели цивилизации. Повсеместно возникнут дикая нервозность и дикий вселенский страх. Над всей жизнью станут довлеть воображаемые страшные последствия столкновения с астероидом! И задумайся теперь над этим, повторяю, одним из многих, вариантом, и приди к тому же выводу, к которому пришел и я: единственным, кто сможет защитить Землю от астероида, станет одно, всем нам известное, сильное государство – Америка. И что же тогда начнется? Ведь станет очевидно: надеяться-то можно будет только на вот это, справедливо или несправедливо – это уже другой вопрос – но много раз поносимое и проклинаемое многими самое сильное государство. Возникнет сразу два вопроса: что станут говорить и делать теперь те, кто всегда проклинал это самое сильное государство? Что станет делать это самое государство со своей ролью единственно возможного спасителя? Ведь только ему и могут быть теперь обязаны все остальные страны и народы своим спасением. Как-то оно поведет себя в эдаком-то случае?! Как все люди поведут себя в эдаком-то ужасающем случае? А вдруг кто-то скажет: нет никакого астероида, это все выдумка того самого сильного государства – выдумка с целью получить некую невероятную и дьявольскую выгоду для себя?! Ведь приборы-то соответствующие и средства наблюдения за космосом соответствующей силы есть опять-таки только у этого самого сильного государства. Его и проверить-то некому! Ну некому и все тут, ничего с этим не поделаешь! А вдруг, если это, действительно, будет дьявольская выдумка?! А вдруг и нет! А многие будут думать совершенно искренне, что это выдумка и действовать соответствующим образом. Ну что, страшно?.. Страшно и вполне вероятно!
– Да уж, тогда уж точно... – произнес молодой голос.
– Что точно?!.. Ничего уже тогда точного не будет. Потому что это будет ситуация исключительной нервозности, исключительной информационной и психологической нагрузки. И уж точно, что мнений будет куча и самых противоречивых, и только я могу утверждать одно – я не возьмусь сказать, кто и что будет более несправедливым в этой ситуации. И, между прочим, самое ужасное заключается в том, что это все – вполне реально.
– Так что же нам-то теперь со всем этим делать, а, дед? Что ты, как футуролог, как пророк и провозвестник со стажем предлагаешь делать? – насмешки, между тем, в молодом голосе вовсе не слышалось.
– То-то и оно, что ничего не делать. Жить, мучиться, чего-то непрерывно ждать... Что тут можно поделать? Это очень хитрая ситуация. За суетой, за мелочными делишками ее не разглядишь, а потом – ба-а-м-м! Произошло, случилось! И уже суетиться поздно. Так всегда в жизни бывает. Везде прослеживается один и тот же принцип, одна и та же технология. Что в жизни склочной домохозяйки, что в судьбе всего человечества. Одна и та же технология! Сейчас возможны самые невероятные неожиданности! И помни – я первый провозвестил Пророка, который придет и научит всех, как спастись!
В этот момент Не-Маркетинг, который уже не в силах был таиться у порога, открыл дверь и зашел в помещение фотографического ателье.
Перед ним стоял он сам, только в ранней молодости.
Чуть поодаль, вглубине ателье, за столом сидел крупный, костистый старик – должно быть, это был фотограф. Оба – старик и молодой человек – смотрели на вошедшего.
– Вы?! – удивился молодой человек, столь похожий на Не-Маркетинга в пору его ранней молодости.
Не-Маркетинг, тем временем, уже не мог сделать приличный вид, не мог начать о чем-то малозначительном, и не заговорить сразу о том, о чём он на самом деле думал, потому, что он через-чур устал, переживания слишком изнурили его, и слишком малый оставался в нем запас спокойствия и рассудительности.
– Что это происходит? – пробормотал Не-Маркетинг, глядя на старика-фотографа.
Старик пожал плечами, сделал недоумевающее лицо.
– Я в некотором затруднении... Это... – Не-Маркетинг смотрел на старика и показывал пальцем на молодого человека.
Потом он повернулся к молодому человеку и резко заявил ему:
– Какого черта! Вы – это я. Вы – это я, но только в ранней молодости.
Здесь старик церемонно проговорил:
– Молодой человек, мне очень приятно, что вы делаете подобную честь моему внуку.
– Нет, вы не поняли, он – это какое-то наваждение, он мой клон, двойник, на нем та же одежда, которая была на мне, когда я был им! – закричал Не-Маркетинг.
Старик оставался совершенно спокоен.
– Молодой человек, я способен оценить ваш юмор, но все же это – мой внук. И только. Просто мой внук. Даю вам честное слово, что это не клон и не ваш двойник. Честно, говоря, он и сходством-то с вами никаким особенным не отличается. Нет, что-то, безусловно, есть... Но знаете, при определенной фантазии и склонности к самовнушению...
– Он точная копия меня, каким я был в его годы!
– Вы просто не помните, каким вы были в его годы. Знаете что, единственное, что тут можно сказать: возможно, вы в некоторой степени похожи на, как бы это сказать... На наш семейный тип. Может быть, вы уловили это сходство. Или нет, о простите: это мы похожи на ваш семейный тип! Поверьте старику, сходство бывает иногда просто удивительное. При этом люди не являются даже дальними родственниками. Я вам больше скажу: в молодости со мной на этой почве тоже был случай. Я тоже, как и вы, поддавался самовнушению и, представьте, столкнувшись раз с одним весьма похожим на меня человеком убедил себя, что это мой брат, – никому не известный сын моего отца. Я даже начал копать, даже нашел косвенные подтверждения... Слава богу, вовремя остановился и не успел никому ничего сказать! В лучшем случае, я выглядел бы странно, вот как вы сейчас...
– Нет, нет! – не унимался Не-Маркетинг. – Здесь что-то не так! Там, в витрине – мой подростковый портрет, здесь – я, но только молодой...
Молодой человек теперь стоял и смотрел то на старика, то на Не-Маркетинга с довольно отрешенным видом, так, словно понял теперь, что все же все происходившее не имеет к нему никакого отношения.
– В витрине нет вашего подросткового портрета, – спокойно и твердо проговорил старик.
– Нет, там я!
– Нет, молодой человек, это не вы. Посудите сами, чего бы это я стал помещать вашу фотографию в витрине моего ателье? Там, действительно, вывешена фотография подростка, но это не вы, это сын моей младшей дочери – мой внук. Фотография сделана недавно. Я сам повесил ее там.
– Но... Простое сравнение дат говорит о том, что эта фотография не могла в таком случае – если это, действительно, ваш внук – висеть здесь тогда, когда я приходил сюда в предыдущий раз. Это было достаточно давно. А фотография уже здесь висела.
– Я не знаю, что здесь висело раньше, – проговорил фотограф. – Точнее, не помню... В фотографии раньше работал мой старший брат. Возможно, он и вывешивал в витрине какие-то свои работы. Но он их забрал с собой, когда уехал в Америку.
– Он уехал в Америку? – немного удивился Не-Маркетинг.
– Да, он уехал в Америку. Уже достаточно давно. Потом здесь ничего не было – помещение на отшибе и никого не интересовало. Вы, наверное, можете посудить сами, какое здесь все старенькое, ветхое.
– Да, как будто окунулся в прошлое.
– Да, совершенно верно. Вы верно подметили – здесь все из прошлого. Все ветхое, древнее, старички, вроде меня, старушки... Унылые остатки миновавшей эпохи. Грустный музей под открытым небом. Я никогда не любил это время. Впрочем, получается, что я не любил собственную жизнь... Да, так вот, все это доживает свои последние деньки. Скоро в этом доме и на этой улице будет большая реконструкция. Мы с внуком отсюда уберемся, а что здесь будет потом – я даже не знаю. Я только не завидую тому или, вернее, тем, что будут здесь.
– Почему? – удивился Не-Маркетинг.
– Понимаете, эта грустная атмосфера, эта тоска, это уныние – это нечто большее, чем один старый дом, полузабытая фотография и дряхлый старик в ней. Это не то, что больше, чем один дом, это больше, чем даже вся улица. Эта тоска неизбывна, ее не коммунисты сюда поселили... Она прикатила сюда не на их бронепоезде. Я бы даже сказал, они сами-то куролесили здесь по большей части из-за нее. Вы можете перестроить и разукрасить эту улицу, как угодно, но в один прекрасный день вы поймете, что в ней ничего не изменилось, что это морок, какой-то очень хитрый морок, который заставляет вас проделывать определенную эволюцию, революцию, черт его знает чего... И что цель у боженьки вовсе не в этом первом, что лежит на поверхности, и вовсе даже не во втором, а может быть, в чем-то третьем, четвертом, что, скорее всего, вас-то даже и не касается. Но мы же можем, теоретически, исхитриться, предугадать это четвертое-пятое, взять и остановиться, остановить прогресс, пусть хотя бы на время, пусть хотя бы для того, чтобы задуматься – а к чему подталкивает нас в конце-концов Морок (старик поднял вверх палец и как-то уважительно округлил глаза), почему люди думают, что бежать, бежать вперед и ничем не ограничивать это движение и, наоборот даже, всячески способствовать свободе и наибольшей разнузданности движения – это самое правильное?.. Я не понимаю, почему я должен убираться отсюда! – воскликнул он под конец и силой ударил костистым, тяжелым кулаком по столу. – Я хочу, чтобы все осталось, как было...
– Мысль не нова, дед!
– Да ведь и мы не новы! – с саркастической улыбкой воскликнул старик, разведя руками! – Вот уже сколько там... Сто тысяч лет или сколько там – всё те же самые: две руки, две ноги, голова, волосы... Мозг! Уж обо всём подумать успели! Где же нового взять?!.. Стали бы мы какими-нибудь новыми – о трех ногах или шести руках – глядишь и мысли бы новые появились насчет себя. А пока мы старые, то и мысли будут все – давным давно известные... Я же говорил: как в шахматах – фигуры все известны, ходы все известны, комбинации все известны, а получается каждый раз по-разному!
– Кстати, – вдруг проговорил он, странно сузив глаза и как-то зловредно улыбаясь. – Уверен, вы слышали такое выражение «народная мудрость». В том смысле, что вроде как считается, что простонародная масса неким доступным ей чутьем интуитивно выбирает всегда правильное решение. Так вот, не угодно ли теперь осознать, что народ-то как раз против всяких перемен, глупый косный народ – всегда против прогресса, против движения вперед. «Как бы чего не вышло!» А если, и вправду, выйдет?!.. Ведь не вымерли же мы, люди, неандертальцы, без ученых, без врачей, за столько-то сотен тысяч лет. А тут вдруг – бац, ядерный взрыв! И из-за ученых, которые его придумали, – вымрем! Может быть, пора остановить прогресс, а, уважаемый?.. Я и сам простого, тупого, косного и гадкого народа не люблю – неандертальцы они, настоящие неандертальцы. Но ведь со своей тупой и косной народной мудростью эти неандертальцы столько сотен тысяч лет прожили и выжили! Что если нам, разумным, интеллигентам, теперь простого, неандертальского народа послушаться? Скрипя сердцем, презирая его, а все-таки и послушаться!..
– Но вы же сами говорили про единственную сильную державу, которая только может спасти мир от астероида!.. Она-то не благодаря неандертальским советам такой сильной стала, что одна только и может теперь мир спасти.
– То-то и оно! – устало проговорил старик. – Я запутался. Прав внучок: столько лет непрерывного размышления и толкования апокалипсиса, и всё – ни к чему!.. Итог один: я знаю только то, что я ничего не знаю!.. Мысль изреченная есть ложь! Если быть честным, то надо признать, что истина нам недоступна. Даже прошлое – и то туман!.. Вот вы, молодой человек, – обратился он к Не-Маркетингу. – знаете истину о своем прошлом?..