Соколов Глеб Станиславович. Вихрь преисподней

   – Он не умер, не умер! Я уже устал повторять это вам! – прервал речь знакомого незнакомца Не-Маркетинг.
   – Сколько бы вы мне не говорили об этом, я всё равно уверен, что он умер. И случилось это в прошлом году. У меня в чемоданчике есть маленькая заметка из одной газетенки. Но пусть будет по вашему: я ошибаюсь, и он не умер. В таком случае, я полагаю, что теперешняя его жизнь даже гораздо хуже, чем смерть. О, этот некогда юный красавец, счастливый мальчик, баловень судьбы! Мог ли он в те прекрасные годы знать своё ужасное будущее?! Публика, зрители – в их предпочтениях нет никакого смысла, он думал, что зрители любят его, что они навсегда принадлежат ему, а он навек принадлежит им, а им было на него наплевать, сегодня они вознесли его, завтра – другого, кретины! Как можно было поверить в искренность этих кретинов?! Я уверен, что жизнь его, точнее, вторая, безвестная часть его жизни – это настоящий ад. Если бы кто-то спросил меня, что есть ад, я бы сказал – вот он, идите, смотрите, читайте: то, что хранится в моем маленьком печальном чемоданчике и есть описание ада. Описание ада, одно из самых подробных, какие только можно получить, находится в этом моём чемоданчике. Вернее даже, там не одно единственное описание ада, там многие описания многих разновидностей ада, каждая из этих разновидностей имеет лицо, туловище, руки, ноги, носит одежду, многие из них ходят до сих пор по улице. И вместе с тем, это... Этот кто-то – это ходячий ад. Так и Иван Бобылев, информация о котором давно уже хранится в моем чемодане неблагополучия, задолго до смерти стал носить в своем сердце подлинный ад.
   – Вы думаете, в крахе Ивана Бобылева виновата глупость публики?.. – спросил с некой затаенной злобой Не-Маркетинг. – Мне кажется, в его крахе виновата не глупость публики, а его собственная.
   – Может быть, может быть!.. Я – не критик искусства. Меня интересуют лишь заболевшие судьбы. Когда-то они были пышно зеленевшими деревами, но потом эти пышно зеленевшие деревья принялись чахнуть и ссыхаться. Им наступил конец.
   – Но это лишь следствие. А есть причина! Гнусная погоня за дешевым успехом, проявленные когда-то безволие, слабость, трусость, нежелание меняться... Все эти, как вы говорите, «засохшие деревья», сами виноваты в собственных бедах.
   – Нет-нет, вы рассуждаете слишком примитивно. Это не соответствует истине. Я знаю, я знаю, почему вы так думаете! Я сам думал так! Но это слишком просто, поверьте, поверьте, что так просто не может быть! Это было бы слишком просто!
   – Всё! Мы приехали! – провозгласил шофер.
   Не-Маркетинг и знакомый незнакомец выглянули в окно: автобус останавливался возле церкви. Она была из тех немногих, что оставались действующими в этом районе даже и в советское время. Не-Маркетинг бывал возле этой церкви прежде и, кажется даже, заходил когда-то внутрь...
   – Ну что, пойдемте! – проговорил шофер, выбираясь из кабины. – Пойдемте, пойдемте скорей.
   Они выбрались из автобуса, миновали паперть с просящими милостыню всевозможными нищими и калеками и вошли в церковь. Как раз шла служба и было достаточно много народа. Не-Маркетинг, шофер и знакомый незнакомец постарались протиснуться поближе к алтарю...
   Что может быть таинственней и странней, и захватывать сердце и воображение человека более, чем православная церковная служба? Когда он входит в основные пределы храма, а откуда-то из глубины, из полутемноты, в которой легко и приятно глазу, струится загадочный свечной свет... А эти колонны, ах, эти толстые, основательные, как сама бородатая Русь, колонны! А низкие своды – что может быть сокровеннее и настраивать впечатлительную душу, и производить на неё больший эмоциональный удар, чем эти низкие своды?! Не холод склепа, не тоску темницы, но пращурский священный раж источают они. Покрытые фресками – их тёмные гаммы, едва различимые в мерцании огоньков, суровые лики святых, старославянская вязь, смысл которой не сразу дается человеку современного века, – они неотделимы от торжественного хора со всеми его оттенками и подголосками, от речитатива батюшки, от всех этих калечных старух, истово полирующих своими нечистыми юбками мрамор пола. Какой самый гениальный спектакль, какие самые великолепные и талантливые декорации и костюмы актеров сравнятся с самой обыкновенной русской церковной службой?! Какой черствый и полный самого циничного отрицания характер не дрогнет хоть на мгновение посреди всего этого?! Какое русское сердце не вскрикнет вдруг, словно отвечая на дедовскую перекличку: я, я отсюда родом! И, может быть, поникнет тут же, устыдившись собственного энтузиазма... Как?! Неужели этот божественный дар не был дан на самом деле свыше, с небес, а был выдуман простыми человеческими созданиями?! Нельзя поверить в такое, а если уж и поверить, то только сказав трижды и непременно по-православному перекрестясь: воистину, гениален был тот коллективный разум, который выдумал такое! Хвала и почитание ему во веки веков!
   Странное, волшебное ощущение охватило в это мгновение Не-Маркетинга. Он вдруг как-то необыкновенно успокоился, и был странный восторг, который, впрочем, оказался ему уже хорошо знаком и который охватывал его каждый раз, едва он попадал в церковь, в которой было много прихожан, своды которой были достаточно низки, в которой было сумеречно и шла служба:
   – Господи, ты есть! – прошептал он в восхищении.
   Некоторое время Не-Маркетинг простоял, слушая службу и лелея охвативший его восторг, а потом совершенно случайно посмотрел на стоявших наискосок людей, – он видел только их спины. Один из них... Нет-нет, Не-Маркетинг не был уверен; впрочем, в следующее мгновение сомнения улетучились: среди молившихся был именно молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист. Он стоял в самом первом ряду среди истово крестившихся, но сам был недвижим, – Не-Маркетинг мог только предположить, что чрезвычайно нарядно одетый молодой журналист не отрываясь смотрит на батюшку, стараясь не пропустить ни единого произнесенного им нараспев слова.
   Вот колоритный бас священника смолк, а Не-Маркетинг по-прежнему не отрываясь следил за молодым чрезвычайно нарядно одетым журналистом. Тот почувствовал что-то, обернулся, увидел Не-Маркетинга, сразу же замахал ему руками и принялся пробираться в его сторону между тесно стоявших людей.
   – Вот уж не ожидал встретить вас здесь! – громким шепотом сказал Не-Маркетинг, едва молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист приблизился к нему.
   – Я ехал в измайловскую гостиницу, там люди с передачи. Но потом понял, что обязательно должен попасть в церковь. Ближайшая церковь, как мне посоветовали – эта. И вот я здесь.
   – Подействовала встреча с привидением? – проговорил Не-Маркетинг, тут же пожалев о заданном вопросе.
   Молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист вздрогнул, потом опустил глаза и медленно отвернулся, потом опять повернул голову к Не-Маркетингу, без всякой связи с предыдущим проговорил:
   – Говорят, что в этом исламском терроре есть что-то такое, что может переменить мир. Но нет, я в это не верю. Коран – это лишь подражание Торе, это книга, которая существует лишь на время, срок действия её ограничен. Она не будет вечной, потому что в ней не содержится никакой вечной мудрости. Я в этом просто уверен. В православии я ценю прежде всего обряд, не более. Но и не менее... Подчеркиваю: но и не менее, и это очень важно! И лишь древние книги иудеев кажутся мне по-настоящему важными. Как говорится, все новое – там. Там – истинная новизна и истинно новое. После Торы и Ветхого Завета, все, что было в словах новых Пророков хорошего, не было новым, а то, что было новым, то не было хорошим. Так сказать, говоря пушкинскими словами, собрание старых басен и новых глупостей.
   Тем временем, знакомый незнакомец тоже успел наткнуться взглядом на молодого чрезвычайно нарядно одетого журналиста, но тут же с исказившимся лицом отвернулся.
   Не-Маркетинг, который этого не заметил, проговорил, показывая журналисту на знакомого незнакомца:
   – Вон стоит ваш знакомый, ваш недруг. Хотя, впрочем, что же ссорится... А знаете ли вы чрезвычайно интересную подробность? Уверен, что она вам покажется замечательной даже и с журналистской точки зрения. Я бы даже осмелился посоветовать вам сделать какой-нибудь журналистский материал об этом...
   Молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист недоуменно посмотрел на Не-Маркетинга.
   – Дед этого молодого человека объявил себя Провозвестником Пророка нового бога... – продолжал Не-Маркетинг.
   Неожиданно для самого себя Не-Маркетинг вдруг явственно увидел перед собой старика-фотографа: его вытаращенные глаза, услышал, точно доносившиеся издалека, слова про неандертальцев, про то, как осветятся смыслом глаза дебилов, – старик вдруг возник перед ним, как живой, как будто он, и в самом деле, каким-то образом неожиданно оказался в церкви. Не-Маркетинг застыл; из оцепенения его вывела речь молодого чрезвычайно нарядно одетого журналиста:
   – Да, я знаю... Знаю. Я встречался с этим Провозвестником. Кстати говоря, я потом долго думал обо всём этом...
   На них уже начали коситься прихожане храма, молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист говорил теперь достаточно громко, так что стоявшие поблизости люди могли легко расслышать каждое из сказанных им слов.
   – О чём? – переспросил Не-Маркетинг.
   – О том, что он мне наговорил: о меняющемся мире, о террористах, которые обуяны некой идеей, о силе этой идеи. О том, что появится новый пророк, который затмит своим влиянием предыдущих пророков.
   – И что же вы думаете?..
   – Я думаю, что всё это чушь! Всё это, на самом деле, полная чушь! Кроме полной чуши больше ничего нет. Мир не изменится так быстро, как вы думаете. Ничего нового в нем не произойдет. Он по-прежнему станет оставаться глупым и нудным миром, в котором ничего не происходит, и которому всё время нужно одно и то же. Ничего не произойдет.
   – А вдруг, он все-таки прав? – неожиданно для самого себя проговорил Не-Маркетинг.
   – Вам нравится здесь? – спросил Не-Маркетинга чрезвычайно нарядно одетый журналист, показывая рукой на расписанные фресками церковные своды, на горевшие в полусумраке ряды свечей, на золото окладов, на множество прихожан, всё ещё теснившихся у алтаря. Не-Маркетингу подумалось, что молодой журналист совсем не слушает его. Не дожидаясь ответа Пенза продолжал:
   – Какого нового пророка вы сможете поставить на это место? Куда вы денете всю эту двухтысячелетнюю традицию? Если новый пророк будет призывать к покорности новому богу, то первым делом ему понадобится навсегда уничтожить культ своего предшественника. Не сдать этот культ в музей, как это сделали Советы, не ограничить, но уничтожить полностью, тотально, так, чтобы по возможности не осталось и самого маленького следа. Неужели у кого-нибудь поднимется рука уничтожить всё это?! Неужели что-нибудь будет настолько сильно, что сможет полностью и без остатка заместить это в душах людей?! А как же книги, искусство, как же всё то, что возникло и вертится только вокруг этого?! Неужели люди допустят уничтожения всего этого?! Нет, я в это ни за что и никогда не поверю! Не будет никакого пророка нового бога. И ничего такого, пророческого, не будет. Ничего, – мрачно и угрюмо проговорил он.
   Те из церковных прихожан, кто прислушивался к разговору, происходившему между Не-Маркетингом и чрезвычайно нарядно одетым журналистом, начали переглядываться между собой, то и дело уставляясь на журналиста пристально и с неодобрительным выражением на лице. Трудно сказать, чем он особенно сильно задел их чувства: толи слишком громким голосом, которым он говорил, толи своими речами, толи и тем и другим вместе... Толи они ещё и домысливали, и придавали некоторые особенно оскорбительные для себя оттенки словам молодого журналиста. Кажется, на Не-Маркетинга они в эти мгновения смотрели меньше. Но он и говорил тише! Хотя разговор про нового пророка нового бога начал именно он.
   – Да, точно, ничего такого пророческого не будет, и быть не может! – тут же согласился с молодым, чрезвычайно нарядно одетым журналистом Не-Маркетинг. В этот момент он почувствовал, что знакомый незнакомец тянет его за рукав, понуждая выйти из храма, настолько, видимо, общество журналиста ему не нравилось. Однако, Не-Маркетинг почему-то тянущей руке знакомого незнакомца в этот момент не подчинился.
   Меж тем, Пенза, который, к слову сказать, не обращал на внука фотографа совершенно никакого внимания, продолжал говорить, теперь уже совсем не приглушая голоса и не смущаясь тем, что его внимательно слушают многие из тех, что были в этот момент в церкви. Надо сказать, что на удачу молодого журналиста, рядом с ним не стояло ни одной из тех богомольных старух или скромно одетых женщин в платках, которые обычно истово крестились во время службы у самого алтаря. Напротив, рядом с ним случайно подобрался народ по-преимуществу более терпимый и мягкий, – много молодых мужчин и женщин, вероятно, оказывавшихся в церкви лишь от случая к случаю. Впрочем, из тех что стояли поодаль, ближе к батюшке, кое-какие уже начали бросать взгляды на Пензу. Да и потом, под темными церковными сводами уже началось некоторое хождение – кто собирался поставить свечу, кто пробирался к выходу, кто к конторке, так что люди возле говорившего журналиста стали меняться.
   – Двухтысячелетняя традиция! Что может появиться на замену?! Что вы создадите со своим новым пророком? Что нового, я вас спрашиваю, вы создадите со своим новым пророком? Как вы создадите что-то новое? Неужели кто-нибудь будет способен сотворить нечто подобное тому месту, в котором мы сейчас с вами находимся, нечто подобное этой церкви и этой службе, которую мы только что отстояли?! – молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист неожиданно разволновался, глаза его блестели в церковном полумраке, и свет сотен свечей отражался в них, и волосы его растрепались.
   Теперь люди в церкви стали обращать на них уж очень пристальное внимание. Неожиданно, Не-Маркетинг поймал на себе ненавидящий взгляд какой-то старухи, которая с огромным трудом поднималась с четверенек, но никак не могла этого сделать, она искала рукой опору, за которую можно бы было ухватиться, чтобы подняться наконец, и непрерывно смотрела... пристально смотрела, с ненавистью смотрела на Не-Маркетинга. Необъяснимый, иррациональный ужас обуял его, словно этот взгляд был способен испепелять тех, на кого он был направлен; еще немного, и Не-Маркетинг, подобно внуку фотографа в недавней истории, кинулся бы наутек, едва ли не закричав при этом от страха, но старуха отвернулась, и он тут же подумал, что, может быть, она и не на него-то вовсе смотрела, что ему показалось, померещилось, но он всё же сделал трусливую попытку переменить тему разговора, хоть чуть-чуть направить его в другое русло, прочь от темы нового пророка, чтобы не смотрели на них такими странными, словно застывшими взглядами церковные прихожане:
   – А терроризм? Терроризм, исламский терроризм – о нём вы много думали? Вы сказали, что вы тоже думали о террористах, о терроризме! – проговорил он даже через-чур громко, зачем-то хватая молодого чрезвычайно нарядно одетого журналиста за руку.
   – О нём я, конечно, тоже думал очень много, – неожиданно медленно, раздумчиво после так всклокотавшего в нем только что возбуждения, ответил журналист Пенза. – Вернее даже, с него начались мои раздумья, он был поводом для того, чтобы я начал размышлять... Эти самоубийцы... – ещё несколько прихожан в добавление к тем, которые и без того уже совершенно откровенно слушали разговор Не-Маркетинга и Пензы, повернулись к ним, выказывая явный интерес к тому, что говорил молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист. – Я вот что думал... Разве вы можете представить себе человека, который долго-долго учился, который является истинным и законченным интеллектуалом, который потом взял вдруг и сделался самоубийцей, живой бомбой? Наверное, такое трудно себе представить... В такое отчего-то не верится. Зато не очень образованного, но очень впечатлительного, в общем-то хорошего и способного к глубокому чувству человека таким самоубийцей можно представить. Но за его спиной обязательно должен стоять наш первый интеллектуал, который сам-то никогда самоубийцей не станет... И значит это уже заговор, манипуляция, ложь. Потому что если бы это не была ложь, то почему же наш первый (интеллектуал) сам не стал самоубийцей? То же самое мне видится и в истории с этим... – проговорил чрезвычайно нарядно одетый журналист и святотатственно показал рукой на образ Спасителя, который был запечатлен на стене храма, как раз рядом с тем местом, на котором они стояли.
   Только тут Не-Маркетинг краем глаза заметил, что если из двух его новых знакомых, с которыми он вошел в церковь, внук фотографа во время всего этого разговора, который, безусловно, был прекрасно слышен ему во всех подробностях, держался так, словно и знать не знал молодого чрезвычайно нарядно одетого журналиста, то шофер автобуса, напротив, протиснулся к ним поближе и попеременно пристально смотрел то в лицо Не-Маркетинга, то журналиста, силясь понять, о чем идет речь и, скорее всего, ровным счетом ничего из сказанного меж ними не понимая.
   – Что «с этим»? Что «в истории с этим»? Что вам видится? – забормотал, наконец, шофер автобуса. Это, видимо, означало, что он тоже принял участие в разговоре. Впрочем, весьма тихим голосом и несмело.
   – Мне видится заговор, манипуляции и ложь, – твердо и громко заявил молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист. Теперь он уже говорил по-настоящему громко. До этого Не-Маркетингу казалось, что журналист говорит громко, когда на самом деле он начинал говорить лишь едва-едва приближаясь по силе голоса к обычному разговору между двумя людьми в толпе. Но теперь это уже было по-настоящему громко, без всяких оговорок. Так громко, что в данных обстоятельствах, в церкви, это поражало и огорошивало.
   – Манипуляции, ложь, заговор, – с какой целью?! – едва ли не воскликнул в ответ ошарашенный странностью поведения журналиста впечатлительный Не-Маркетинг.
   – С целью сожрать его!
   – Как?! – не поверил своим ушам Не-Маркетинг.
   – Очень просто. Древний культ каннибализма. Его усложненная разновидность. Могу привести следующие доказательства... В древнем мире всегда существовали культы, включавшие в себя каннибализм. Известны и такие (их немало), в которых некоего человека объявляли как бы царем, условным царем, ненастоящим. Потом он какое-то время наслаждался восхвалениями окружающих и царским почетом. При этом, конечно, никакой реальной власти он не имел. Царь – это была только его роль, роль в этом мрачном и угрюмом спектакле, искусственном и условном, как и любое представление; затем его самым натуральным образом съедали. При этом последователи культа считали, что умерев, съеденный царь тут же воскресает из мертвых: его жизненная сила переходит к тем, кто его съел, прилив сил, которые ощущают его поедатели, и есть воскрешение съеденного. Воскресает он в них, становясь их частью, питая их, добавляя им сил. Так сказать, смертью смерть поправ. При этом, опять-таки символически, поедатели не должны быть причастны к убийству жертвы. Не они погубили его, но кто-то погубил его, они только съели его тело и выпили его кровь.
   – Что за мерзость вы несете?! – воскликнул Не-Маркетинг. – Христа Спасителя сожрали? Что за мерзкая чушь?!.. Мне как-то даже очень жутко стало от таких ваших мыслей.
   – Убирайтесь отсюда! – закричали на них стоявшие рядом люди. – Убирайтесь! Вон! Вон!.. Хватайте их и выкидывайте вон! – раздавались вокруг Не-Маркетинга, шофера, чрезвычайно нарядно одетого журналиста и знакомого незнакомца возмущенные крики. – Давайте, хватайте этих кощунствующих и вышвыривайте их вон из церкви!
   Краем глаза Не-Маркетинг заметил, что старуха, которая только что смотрела на него столь ужасным взглядом, всё же поднялась с четверенек.
   Тем временем, шофер пазика неодобрительно покачал головой, соглашаясь с порицающими словами Не-Маркетинга.
   – Не мерзость... Римская администрация не позволила бы совершить каннибализм. Поэтому всю историю должна была подготовить большая и тщательно законспирированная организация заговорщиков. Да, вот ещё что: жертва Иисуса, действительно, была совершенно добровольной, – чуть тише, чем прежде, проговорил чрезвычайно нарядно одетый журналист, но это уже было всё равно, потому что кругом воцарилась почти что тишина, если не считать звуков из удаленных пределов храма, и все вслушивались в его слова, как бы приглушенно он их не произносил.
   – Добровольной?!.. – переспросил Не-Маркетинг. Стоявший теперь рядом с ним шофер в крайнем удивлении пучил глаза.
   – Да, конечно, добровольной, – торопливо, словно опасаясь, что ему не дадут договорить, отвечал журналист. – Он пожертвовал собой ради общего дела, понимаете, он был, как... как герой Александр Матросов, которого, по мнению некоторых историков, на самом деле не было; он закрыл собой пулеметную амбразуру. Но за Христом Спасителем стояли крупные силы, восприятие его жертвы людьми было тщательно подготовлено. Понимаете, ведь в то время вообще в этом плане было и гораздо проще: народ был совершенно темный, средств массовой информации не было никаких. Возможности для пропаганды были самые фантастические! Всё, всё в истории Христа Спасителя доказывает, что это был заговор и манипуляция, и пропаганда! Как он въехал в Иерусалим! Как он въехал в Иерусалим! Смотрите, как он въехал в Иерусалим!
   – Как? – совершенно глупо переспросил шофер автобуса.
   – Он послал апостолов взять осла, специально подготовленного для въезда. Всё уже было специально подготовлено! Апостолы пришли по указанному Христом адресу, назвали фразу «осел нужен Господу» – пароль! И осла предоставили! Разве такое могло произойти, без того, чтобы быть тщательно и заранее подготовленным?! А дальше... Иисус въезжает в Иерусалим: тамошняя встреча тоже подготовлена – некие люди провозглашают его царем!.. Я вам говорил – обреченного быть жертвой величали всегда царем, и кидают ему под ноги свои одежды! Встреча триумфальная!
   – Это были его ученики и последователи! – возразил Не-Маркетинг.
   – Как же! Ученики, последователи! – саркастическим тоном передразнил его молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист. – С одной стороны, позже понадобилось предательство Иуды, чтобы стражники и первосвященники могли задержать его, потому что никто его, вроде бы, в лицо и не знал. А с другой стороны, стоило ему появиться на улицах города, как случайно оказавшиеся рядом люди кинулись приветствовать его и швырять ему под ноги свои одежды. Нестыковочка!.. А как без поддержки боевиков можно было поопрокидывать столы менял в иерусалимском храме?! Да еще и выгнать из храма всех находившихся там в тот момент торговцев?! Могут это сделать униженные и оскорбленные – слепые, калеки, дети, нищие?! Вы представьте себе отъевшихся менял и торговцев, которые глотку порвут за свой товар – можно их просто так вот прогнать? Тут нужны мордовороты – именно они, специально направленные кем-то, и поддерживали Спасителя при изгнании менял и торговцев из храма! Так что не всё так просто! И никакие не ученики и не последователи встречали его на въезде в город. Его встречали те, кого в современной театральной среде называют клакой. Всё, дорогой мой, было тщательно продумано и организовано.