Страница:
— У меня не насморк, чтоб этого не почуять, — сказала брюнетка, — я не отрекаюсь от своих слов.
Спустя несколько времени после этого забавного разговора возобновили они бесподобную музыку, каковая и на сей раз звучала не менее приятно, нежели в первый.
С тех пор брюнетка постоянно навещала своего музыканта, как только ей удавалось ускользнуть от отца; но была она так словоохотлива, что выболтала свой секрет одной подружке, каковая, желая принять участие в сем удовольствии, пришла вместе с ней к нашему пастуху в Пещеру Ив. Брюнетка обратилась к Франсиону с ходатайством за приятельницу, но он сперва отнекивался и пожурил ее основательно за то, что не соблюла она тайны, которую обещалась хранить. Тем не менее он смягчился и сказал, что готов удовольствовать подружку, если брюнетка обязуется не приставать к нему в течение всего дня, чтоб доставил он и ей то же развлечение. Та согласилась отказаться от забавы в пользу другой и тем немало одолжила своего менестреля, который не мог бы в тот же день попотчевать досыта обеих. Итак, подружка осталась с ним и, притворившись сперва, будто не допустит того, что хотел он с ней учинить, поломалась немного, а затем отведала его музыкальных услад. Вернувшись, брюнетка спросила ее, как она себя чувствует и можно ли представить себе большее упоение.
— Право, вы наговорили мне невесть каких чудес, — отвечала та, — а не дали попробовать ничего нового: давно уже один батрак, работавший у отца, научил меня этому. Ваш пастух не совершил ничего такого, чего бы не делали все люди; он не ученее других.
— Так-то так, — возразила брюнетка, — но я предпочитаю, чтоб именно он, а не кто-либо другой из моих знакомых заставлял меня испытывать это удовольствие, ибо он уж очень пригож с лица, и мне было бы противно, если б какой-нибудь из тех пентюхов, которых я знаю, прижался ко мне так, как он, губами к губам.
— Если вы так на это смотрите, то я не возражаю, — заявила подружка, — правда на вашей стороне, и у вас самый искусный музыкант на свете. Но знайте, что музыка его очень опасна, ибо, может статься, месяцев через девять вы поразитесь, услыхав, как из вашего живота выходит совсем другая мелодия; это будет ребенок, и он не перестанет пищать, пока вы не дадите ему пососать грудь, которую так ретиво целовал ваш пастух; вот почему советую вам по возможности воздержаться от дальнейших посещений мелодичной пещеры.
Брюнетка вняла предостережению подруги, но Франсион не терпел недостатка в дичинке. У него были другие клиентки помимо нее, так что его можно было назвать племенным быком этой деревни и всех близлежащих мест. Если попадалась ему девица понесговорчивее прочих, то прибегал он к разным уловкам, чтоб ее покорить.
«Сдается мне, — размышлял он про себя, — что вовсе не важно, какой образ жизни мы ведем, лишь бы он приносил нам удовольствие; при этом безразлично, откуда оно исходит, если только соответствует нашим желаниям. Имею ли я право жаловаться на то, что из дворянина превратился в пастуха, раз на мою долю выпадают величайшие наслаждения? И могу ли сетовать на средства, к коим мне приходится прибегать для выполнения своих намерений, раз я осуществляю их с неизменным успехом?»
Вот как он рассуждал о своей судьбе, и многие сластолюбцы придерживаются тех же мыслей, не помышляя о бедах, могущих произойти от столь дурной жизни. Некоторые, отяжелив девушек, бывают вынуждены жениться на них по суду, или пойти на виселицу, или дать своим жертвам крупную сумму денег, чтоб обвенчать их с другими. Случается также, что родные, желая отомстить за бесчестье, нанесенное их роду, подсылают убийц к коварному соблазнителю.
Франсион жил среди мелких людишек, не пользовавшихся никакой властью, и к тому же не намеревался остаться у них навсегда; вот почему поступал он весьма дерзко, из чего, однако, не следует, что надлежит пускаться в подобные авантюры; что же касается девиц, позволявших себя так легко обманывать, то доказывали они этим только превеликую свою глупость и простоту. Правда, Франсион был с лица пригожее деревенских парней, но это и должно было внушать им особливые опасения. Тем не менее надо признать, что любви подвластны всякого рода души. Не было такой деревенской бабенки, которая, несмотря на тупость своего ума, не пленилась бы столь же красотой, сколь и вежеством сего славного пастушка. Жена хлебопашца, у коего он жил, также влюбилась в него до зарезу и старалась показать ему это всеми доступными ей способами. Она отпускала его спозаранку на пастбище с пустой котомкой, дабы, воспользовавшись этим, самой отнести ему обед. Ей доставляло удовольствие вырвать у него из рук ломоть, который он надкусил, и доесть его. Она не переставала дурачиться, когда Франсион был подле нее, и поглядывала на него, заливаясь особливым смехом, в коем явственно слышалось: «Я умираю от любви к тебе». Он отлично видел это, но притворялся, будто не догадывается об ее страсти, ибо эта женщина была ему так противна из-за некоторых подмеченных им недостатков, что он не мог бы поцеловать ее без отвращения.
В некий день, желая узнать его намерения, она сказала ему, смеясь:
— Ты, верно, не знаешь, но, как мне передавали, по деревне ходят глухие слухи, будто ты в меня влюблен и мог бы не заниматься пастушеством, ибо смыслишь и в других ремеслах, но что ты держишься за него только для того, чтоб жить здесь.
— Ну и пусть себе болтуны чешут языками, — возразил Франсион, — они только насмешничают; я-то отлично знаю, что все это неправда.
— Что же тут такого невозможного? — спросила она.
— Невозможного тут нет ничего, — отвечал он, — но то, чего мы желаем, не всегда исполняется, даже когда это в нашей власти.
Таким образом, жена хлебопашца очутилась дальше от своей цели, нежели предполагала, а он притворился, будто не замечает ее сверкающих глаз, блестевших от похоти всякий раз, как она думала о бесподобных наслаждениях. На другой день муж ее отправился в путешествие, а потому решила она воспользоваться этой оказией и, пока пастух был на пастбище, припрятала его тюфяк, простыни и одеяло, так что когда он собрался отдохнуть, то застал обиталище свое опустошенным и пошел спросить хозяйку, где она намерена его положить.
— Ах, господи, — сказала она, — я только что отнесла весь скарб на чердак, чтоб его проветрить: придется оставить его там на два-три дня; но если вы обещаете ничего себе не позволять, то я уступлю вам половину своей постели.
Франсион, зная, куда она клонит, отказался от ее предложения и сказал, что переночует в овине на снопах. Убедившись, что первая ее уловка ни к чему не привела, она придумала другую и отнесла обратно его постельные принадлежности. Среди ночи она уселась на стул совершенно голая и принялась стонать и звать своего пастуха. Он спал в соседней каморке, откуда все было отлично слышно, и, захватив свечу, отправился спросить, что с ней случилось.
— Ах, я шла из нужного места, и меня охватила такая слабость, что я не смогла дойти до кровати и принуждена была здесь присесть. Поднимите меня и отнесите на постель: я не в силах переступать ногами.
Она проговорила это с томным видом, запинаясь на каждом слове и склонив голову набок, а потому Франсион подумал, что ей действительно нездоровится. Он поднимает ее так, что она еле касается пола пальцами ног, и, таща ее к постели, отворачивает голову, чтоб не ощущать вони, исходившей, как ему казалось, из всего ее тела. Тут она крепко обнимает его и, вытянув по возможности шею, ухитряется поцеловать своего пастуха в щеку. Ласка эта пришлась ему не по вкусу, а потому он тотчас же оставил хозяйку подле постели и сказал:
— Ложитесь, если вам угодно; меня так клонит ко сну, что я не могу дольше оставаться.
— Не уходи, — отвечала она, — я найду завтра кого-нибудь, кто постережет стадо, пока ты будешь отсыпаться, чтоб наверстать бессонную ночь.
— Да что вам от меня нужно? — спросил он.
— Ах, составь мне компанию хоть на некоторое время, — возразила она, — какой ты жестокий; подойди поближе.
Тогда он сделал три шага в ее направлении, а крестьянка, приблизившись к нему, снова его поцеловала; но так как ее тело не могло пробудить в нем никаких вожделений, то он оттолкнул ее, смеясь.
— Вы не так больны, как прикидываетесь, — сказал он, — если у вас есть какие-нибудь боли, то происходят они от воображения, а потому я ухожу. В отсутствие вашего мужа вам не нужно никакой другой компании, кроме подушки.
Она бесилась от таких его слов, но это презрение все же оказалось недостаточно сильным, чтоб превратить в ненависть любовь, которую она к нему питала. А посему обращалась она с ним так же хорошо, как прежде, и старалась по возможности завоевать его расположение. В конце концов, желая избавиться от ее назойливости, Франсион притворился, будто относится к ней с большим благоволением, а так как хозяин к тому времени вернулся, то пришлось ей отважиться на то, чтоб самой пойти как-нибудь ночью к Франсиону, когда он уляжется, дабы провести несколько времени в его обществе. И вот они договорились, и она — на седьмом небе, ибо надеется наверняка исполнить свое желание.
Франсион, будучи иного мнения, сказал под вечер свинопасу и скотнику, служившим у того же хозяина и спавшим каждый над своим хлевом, чтоб пришли они ночью в его каморку, где они увидят привидение, которое не перестает ему докучать.
Те решительно отказались, заявив, что слишком боятся таких зверей.
— Приходите смело, — возразил Франсион, — с вами не случится никакой беды: я думаю, что это служанка, которая недавно от нас ушла и теперь хочет меня попугать. Надо только запастись добрыми розгами, чтоб отхлестать ее как следует и отбить у нее раз навсегда охоту приходить снова.
Оба молодца, узнав об этом, так обрадовались, словно их на свадьбу позвали; они засели тихохонько в каморке, держа в руках необходимые орудия. Бедная возлюбленная, увидав, что муж ее по своему обыкновению крепко заснул, поднялась бесшумно с постели, а затем вышла из горницы и плотно заперла дверь, рассчитывая в случае его пробуждения своевременно уйти от Франсиона, дабы не застал ок ее с поличным и подумал, что она в отхожем месте.
Франсион, заслышав ее шаги, сказал своим сотоварищам, чтоб собрались они с силами, так как мнимое привидение приближается. Они не остались глухи к его предупреждению, и не успела хозяйка войти, как они задрали ей рубашку и принялись хлестать ее сильнее, нежели самый жестокий палач на свете сечет вора, поскупившегося посулить ему денег за ослабление порки. Чувствуя, что ее истязуют этаким образом несколько человек, не посмела она подать голоса при людях, боясь быть узнанной и стыдясь, как бы не застали ее врасплох на месте непотребной ее затеи; но так как ее не переставали обрабатывать тем же манером и беспощадно исполосовали ей все тело, то она не смогла удержаться, чтобы не завопить: «Помогите, убивают!» Муж, разбуженный этим криком, не разбирая спросонок, откуда раздается голос, выходит из другой двери, ею не запертой, и направляется во двор посмотреть, что там происходит. Тем временем Франсион, сжалившись над хозяйкой, тянет свинопаса за рукав, чтоб тот прекратил экзекуцию. Свинопас, а затем и его сотоварищ выпускают крестьянку. Она отпирает двери своей горницы и снова ложится на постель. Муж, не найдя никого во дворе, возвращается в дом и, предполагая, что слышанный им шум исходит из каморки, идет тихонько туда, чтобы проверить, спит ли пастух. Оба приятеля, державшие еще в руках розги, решили, что это новое привидение, и, схватив его за руки, принялись стегать самым основательным образом, отчего он пришел в ярость и, высвободив руки, закатил каждому из них кулаком по несколько здоровенных ударов. Они вообразили, что такой опасный партнер может быть только духом, а не смертным человеком; поэтому они попытались избежать с ним встречи и спрятались за постель, где бы этих простаков непременно обнаружили, если б им действительно пришлось иметь дело с духом.
— Где вы? — спросил крестьянин Франсиона.
— Ах, господи! — отвечал тот со своего ложа. — Уходите поскорее: здесь духи, которые не перестают меня мучить.
Поверив пастуху, хозяин незамедлительно удалился и крепко-накрепко заложил дверь на засов; затем он улегся подле своей жены, которая притворилась спящей и якобы ничего не слыхала. Он рассказал, как его пороли духи, испарившиеся в мгновение ока. Жена была довольна тем, что и он получил свою долю, и это послужило ей некоторого рода утешением. Крестьянин очень жалел своего пастуха, подвергавшегося истязанию злых демонов, и на другой день особливо расспрашивал его, какие мучения тот претерпел. Франсион наплел их целую кучу, чем почти вызвал слезы у всего семейства. Что же касается его возлюбленной, то она сомневалась, секли ли ее духи или живые существа по его наущению. В конце концов она отнесла все на счет его коварства, ибо заметила, что он изменил свое доброе отношение к ней, которое проявлял перед тем, обещая ее осчастливить. Он не переставал проповедовать ей целомудрие и правила чести и увещевал строже, нежели до сих пор, хранить верность мужу. Пришлось ей следовать его предписаниям, хотя она не испытывала недостатка в желании их нарушить. С той поры, а также ввиду общераспространенного мнения о пастухах, разнеслась молва, что Франсион — кудесник и находится в общении с демонами. Крестьяне много раз заставали его в то время, как он громко говорил сам с собой, сочиняя стихи, а так как изрекал он разные поэтические слова, в коих они не смыслили ни бельмеса, то мужики вообразили, будто беседует он с каким-нибудь невидимым духом. Он редко разговаривал с этими неотесанными людьми, да и то только тогда, когда хотел посмеяться; а потому эту нелюдимость связывали с его пагубным ремеслом. У него замечали многие такие познания, которые были необычны в деревне. Однажды, услыхав, как священники беседуют о каких-то высших материях, он высказал откровенно свое мнение; это крайне всех изумило и навело на мысль, что его учителем был сам дьявол. С помощью натуральной магии он проделывал много фокусов и чудодейственно исцелял всяких больных, что трудно было объяснить иначе, как колдовством. Помимо того, считали, что он владеет искусством предсказывать будущее и угадывать все на свете. Как-то, будучи в компании деревенских девок и пентюхов и проделав несколько пустяковых фокус-покусов для поддержания своего авторитета, он сказал:
— Бьюсь об заклад, что угадаю среди вас ту, которая уже лишилась девственности.
Нашлась такая, которая на это ответила:
— Вам незачем прибегать к своему искусству; что бы вы ни говорили, а здесь нет ни одной, которая бы потеряла свою честь.
При этих словах крестьянка слегка изменилась в лице, что не ускользнуло от Франсиона, а кроме того, поспешность, с которой она стала его убеждать, чтоб он не разыскивал оплошавшей девицы, заставила его заподозрить ее самое. Поэтому он сказал, что осуществит свое намерение, но во избежание скандала не огласит перед всеми имени той, которая утратила свое девство, а сообщит его одному приятелю, находившемуся тут же. Подойдя к этому человеку, Франсион шепнул ему на ухо:
— Благодаря своему искусству я обнаружил, которая из этих девиц согрешила блудодеянием: это та, что говорила со мной последней.
— Не думаю, — отвечал приятель.
— Только она и тот, кто согрешил с ней, в состоянии вас в этом убедить, — продолжал Франсион, — но можете мне верить не меньше, чем им.
Остальная компания не знала, что он ему сказал, пока не прошла неделя и девушка не вышла замуж за деревенского садовника. Лежа в постели, новобрачная почувствовала сперва легкие рези, а когда они дошли до своего апогея, то она родила прелестного малютку. Приятель, знавший про предсказание Франсиона, огласил его как чудо, и с этого момента авторитет нашего кавалера окончательно упрочился. Нетрудно поверить, что все столь же восхищались его познаниями, сколь и его шутками над приключением молодоженов. Но дело оказалось менее дурным, нежели предполагали: муж признался, что ребенок был от него и что эта девица не желала вступать в брак без предварительного испытания, дабы, увидав сперва образчик товара, могла она судить, хорош ли он, а в случае, если бы таковой ей не понравился, то свободно от него отказаться, отделавшись одним задатком. К этим рассуждениям добавляли, что она давно уже вошла в возраст, требующий любви, и что девушка — то же дерево, которое нужно трясти еще прежде, чем созреют плоды. А потому Франсион, отчасти догадавшись, как обстояло дело, разгуливал с утра, напевая следующий куплет на водевильный мотив:
На другой день один из самых крупных деревенских толстосумов, считавший, что нет ничего такого, чего бы Франсион не знал, послал за ним, чтоб выяснить, кто из его слуг присвоил полсвиньи, солившейся в кадке, ибо, по его мнению, ее мог украсть только кто-нибудь из своих, но не посторонний. Франсиону не удалось бы сохранить своей репутации, если б ему и тут не помогла хитрая выдумка: он вынул из кармана самую обыкновенную свечу и заявил, что при ее изготовлении примешал к воску специи особого свойства, благодаря которым мог задуть ее пламя только вор, похитивший разыскиваемую вещь.
— Пусть всякий из вас войдет по очереди вон в ту горницу, где я буду сидеть один, — добавил Франсион, обращаясь к слугам, — там произойдет испытание.
После этого он незамедлительно вошел в означенное помещение, и первый последовавший за ним, будучи неповинен, безбоязненно подул изо всех сил, ибо надеялся себя обелить и вполне доверял словам Франсиона; но фитилек не преминул потухнуть, чему тот немало изумился, а потому принялся клясться в своей невиновности.
— Друг мой, — сказал тогда Франсион, — вы видите, на какие мысли может навести меня моя свеча; тем не менее я никому об этом не проговорюсь; выйдите отсюда, не подавая виду, и поторопите своих товарищей, чтоб они шли ко мне.
Слуга удаляется, и Франсион тотчас же зажигает свечу с помощью некоего камня, который при трении давал искры. Вошел другой малый, и его постигла та же судьба, что и первого, после чего не миновала она и остальных, ибо свеча не обладала никакими свойствами, которые помогли бы ей устоять против их дыхания. Тем не менее сколько их ни спрашивали по выходе оттуда, они не обмолвились ни словом и ждали конца испытания, таясь друг от друга. Домочадцам очень хотелось присутствовать при тайнодействиях Франсиона, но он запретил кому бы то ни было входить в горницу, куда допускались только допрашиваемые; при этом он ссылался на то, что может осуществить свое предприятие только тайно. Последний вошедший к нему слуга проявил меньше смелости, чем остальные, ибо совесть его была не слишком чиста; он подул так тихо, что пламя еле заколыхалось. Франсион, узнав в нем с несомненностью виновника, отправился к хозяину дома и заявил, что не станет рассказывать, потухала ли свеча или нет, но что тот, кто приходил дуть последним, был безусловно похитителем свинины. Крестьянин послал на дом к жене заподозренного работника, и ее застали в то самое время, когда она опускала в котел кусок краденого добра. Слугу обвинили и уличили в краже, а Франсиона осыпали похвалами за его искусство и наградили несколькими монетами, в коих была у него большая нужда.
Он так убедил всех в своем умении ворожить, что, отправляясь по делу в некое место, куда нелегко было найти дорогу, учтиво обратился к одному знакомцу с вопросом, какими путями ему туда пройти, но не добился от него толкового ответа.
— Вот еще, — сказал тот, — вздумали смеяться над бедным невеждой! С чего вам спрашивать дорогу? Вы и так все знаете.
После этого он удалился, а Франсион, не знавший прямой дороги, долго плутал и был вынужден отдохнуть в лесу, где его застала ночь.
Мы уже упоминали, что, сочиняя стихи, он говорил вслух и что слышавшие его принимали это за беседы с каким-нибудь духом, а посему и его хозяйка возымела около этого времени такое же мнение. Не раз размышляла она про себя:
«Этот молодой парень по характеру очень добродушен и склонен к любовным делам: не пойму, с чего это он отказался от любезного моего предложения. Будь я даже величайшей уродиной на свете, такой мужчина, как он, должен был бы радоваться, что может утолить со мной пыл своего сластолюбия. В чем тут тайна, что обходится он без меня? Наверное, есть у него подружка, помогающая ему избавиться от приливов крови, которые нарушали бы его покой».
Вот как она рассуждала, но ей не удалось обнаружить ни одного из тех гнезд, куда ой прятался, ибо было у него в обычае проделывать свои дела наисекретнейшим образом. В некий вечер подошла она тихонько к ивняку, где он, лежа, сочинял стихи по поводу какой-то любовной удачи, каковые начинались так:
С тех пор она перестала доискиваться, с какой женщиной он утолял свою юную страсть, и смотрела на него не иначе как со страхом, полагая, что у него за спиной постоянно находится какой-нибудь демон. Ей даже стало казаться, что высек ее суккуб в ту ночь, которую хотела она провести с Франсионом.
Я готов примириться с сими последними проделками, ибо даже совершались они с намерением наказать порок. Франсион хорошо поступил, приказав высечь похотливую крестьянку, которая нарушила обет, данный другому, и соблазняла его на прелюбодеяние. Правда, она ему не нравилась и не отличалась привлекательностью; но не будем так придирчивы: ведь последствия все же оказались благотворны. Что касается хитростей, доставлявших ему славу, то клонились они лишь к тому, чтоб посмеяться над впавшими в грех и заставить их сознаться в своих студодействиях, как это случилось с девушкой, потерявшей честь, и парнем, который обокрал хозяина и был уличен Франсионом. В сем отношении самые строгие цензоры должны будут одобрить его поступки. Впрочем, в остальном я весьма мало беспокоюсь об их гневе и нареканиях, ибо не описываю ни вымышленных пороков, ни несуществующих дурачеств, и всякий может видеть, как здравые умы потешались над ними и обезопасили себя от плутней, на которые хотели их поддеть, и как простофили дались впросак.
КНИГА Х
Спустя несколько времени после этого забавного разговора возобновили они бесподобную музыку, каковая и на сей раз звучала не менее приятно, нежели в первый.
С тех пор брюнетка постоянно навещала своего музыканта, как только ей удавалось ускользнуть от отца; но была она так словоохотлива, что выболтала свой секрет одной подружке, каковая, желая принять участие в сем удовольствии, пришла вместе с ней к нашему пастуху в Пещеру Ив. Брюнетка обратилась к Франсиону с ходатайством за приятельницу, но он сперва отнекивался и пожурил ее основательно за то, что не соблюла она тайны, которую обещалась хранить. Тем не менее он смягчился и сказал, что готов удовольствовать подружку, если брюнетка обязуется не приставать к нему в течение всего дня, чтоб доставил он и ей то же развлечение. Та согласилась отказаться от забавы в пользу другой и тем немало одолжила своего менестреля, который не мог бы в тот же день попотчевать досыта обеих. Итак, подружка осталась с ним и, притворившись сперва, будто не допустит того, что хотел он с ней учинить, поломалась немного, а затем отведала его музыкальных услад. Вернувшись, брюнетка спросила ее, как она себя чувствует и можно ли представить себе большее упоение.
— Право, вы наговорили мне невесть каких чудес, — отвечала та, — а не дали попробовать ничего нового: давно уже один батрак, работавший у отца, научил меня этому. Ваш пастух не совершил ничего такого, чего бы не делали все люди; он не ученее других.
— Так-то так, — возразила брюнетка, — но я предпочитаю, чтоб именно он, а не кто-либо другой из моих знакомых заставлял меня испытывать это удовольствие, ибо он уж очень пригож с лица, и мне было бы противно, если б какой-нибудь из тех пентюхов, которых я знаю, прижался ко мне так, как он, губами к губам.
— Если вы так на это смотрите, то я не возражаю, — заявила подружка, — правда на вашей стороне, и у вас самый искусный музыкант на свете. Но знайте, что музыка его очень опасна, ибо, может статься, месяцев через девять вы поразитесь, услыхав, как из вашего живота выходит совсем другая мелодия; это будет ребенок, и он не перестанет пищать, пока вы не дадите ему пососать грудь, которую так ретиво целовал ваш пастух; вот почему советую вам по возможности воздержаться от дальнейших посещений мелодичной пещеры.
Брюнетка вняла предостережению подруги, но Франсион не терпел недостатка в дичинке. У него были другие клиентки помимо нее, так что его можно было назвать племенным быком этой деревни и всех близлежащих мест. Если попадалась ему девица понесговорчивее прочих, то прибегал он к разным уловкам, чтоб ее покорить.
«Сдается мне, — размышлял он про себя, — что вовсе не важно, какой образ жизни мы ведем, лишь бы он приносил нам удовольствие; при этом безразлично, откуда оно исходит, если только соответствует нашим желаниям. Имею ли я право жаловаться на то, что из дворянина превратился в пастуха, раз на мою долю выпадают величайшие наслаждения? И могу ли сетовать на средства, к коим мне приходится прибегать для выполнения своих намерений, раз я осуществляю их с неизменным успехом?»
Вот как он рассуждал о своей судьбе, и многие сластолюбцы придерживаются тех же мыслей, не помышляя о бедах, могущих произойти от столь дурной жизни. Некоторые, отяжелив девушек, бывают вынуждены жениться на них по суду, или пойти на виселицу, или дать своим жертвам крупную сумму денег, чтоб обвенчать их с другими. Случается также, что родные, желая отомстить за бесчестье, нанесенное их роду, подсылают убийц к коварному соблазнителю.
Франсион жил среди мелких людишек, не пользовавшихся никакой властью, и к тому же не намеревался остаться у них навсегда; вот почему поступал он весьма дерзко, из чего, однако, не следует, что надлежит пускаться в подобные авантюры; что же касается девиц, позволявших себя так легко обманывать, то доказывали они этим только превеликую свою глупость и простоту. Правда, Франсион был с лица пригожее деревенских парней, но это и должно было внушать им особливые опасения. Тем не менее надо признать, что любви подвластны всякого рода души. Не было такой деревенской бабенки, которая, несмотря на тупость своего ума, не пленилась бы столь же красотой, сколь и вежеством сего славного пастушка. Жена хлебопашца, у коего он жил, также влюбилась в него до зарезу и старалась показать ему это всеми доступными ей способами. Она отпускала его спозаранку на пастбище с пустой котомкой, дабы, воспользовавшись этим, самой отнести ему обед. Ей доставляло удовольствие вырвать у него из рук ломоть, который он надкусил, и доесть его. Она не переставала дурачиться, когда Франсион был подле нее, и поглядывала на него, заливаясь особливым смехом, в коем явственно слышалось: «Я умираю от любви к тебе». Он отлично видел это, но притворялся, будто не догадывается об ее страсти, ибо эта женщина была ему так противна из-за некоторых подмеченных им недостатков, что он не мог бы поцеловать ее без отвращения.
В некий день, желая узнать его намерения, она сказала ему, смеясь:
— Ты, верно, не знаешь, но, как мне передавали, по деревне ходят глухие слухи, будто ты в меня влюблен и мог бы не заниматься пастушеством, ибо смыслишь и в других ремеслах, но что ты держишься за него только для того, чтоб жить здесь.
— Ну и пусть себе болтуны чешут языками, — возразил Франсион, — они только насмешничают; я-то отлично знаю, что все это неправда.
— Что же тут такого невозможного? — спросила она.
— Невозможного тут нет ничего, — отвечал он, — но то, чего мы желаем, не всегда исполняется, даже когда это в нашей власти.
Таким образом, жена хлебопашца очутилась дальше от своей цели, нежели предполагала, а он притворился, будто не замечает ее сверкающих глаз, блестевших от похоти всякий раз, как она думала о бесподобных наслаждениях. На другой день муж ее отправился в путешествие, а потому решила она воспользоваться этой оказией и, пока пастух был на пастбище, припрятала его тюфяк, простыни и одеяло, так что когда он собрался отдохнуть, то застал обиталище свое опустошенным и пошел спросить хозяйку, где она намерена его положить.
— Ах, господи, — сказала она, — я только что отнесла весь скарб на чердак, чтоб его проветрить: придется оставить его там на два-три дня; но если вы обещаете ничего себе не позволять, то я уступлю вам половину своей постели.
Франсион, зная, куда она клонит, отказался от ее предложения и сказал, что переночует в овине на снопах. Убедившись, что первая ее уловка ни к чему не привела, она придумала другую и отнесла обратно его постельные принадлежности. Среди ночи она уселась на стул совершенно голая и принялась стонать и звать своего пастуха. Он спал в соседней каморке, откуда все было отлично слышно, и, захватив свечу, отправился спросить, что с ней случилось.
— Ах, я шла из нужного места, и меня охватила такая слабость, что я не смогла дойти до кровати и принуждена была здесь присесть. Поднимите меня и отнесите на постель: я не в силах переступать ногами.
Она проговорила это с томным видом, запинаясь на каждом слове и склонив голову набок, а потому Франсион подумал, что ей действительно нездоровится. Он поднимает ее так, что она еле касается пола пальцами ног, и, таща ее к постели, отворачивает голову, чтоб не ощущать вони, исходившей, как ему казалось, из всего ее тела. Тут она крепко обнимает его и, вытянув по возможности шею, ухитряется поцеловать своего пастуха в щеку. Ласка эта пришлась ему не по вкусу, а потому он тотчас же оставил хозяйку подле постели и сказал:
— Ложитесь, если вам угодно; меня так клонит ко сну, что я не могу дольше оставаться.
— Не уходи, — отвечала она, — я найду завтра кого-нибудь, кто постережет стадо, пока ты будешь отсыпаться, чтоб наверстать бессонную ночь.
— Да что вам от меня нужно? — спросил он.
— Ах, составь мне компанию хоть на некоторое время, — возразила она, — какой ты жестокий; подойди поближе.
Тогда он сделал три шага в ее направлении, а крестьянка, приблизившись к нему, снова его поцеловала; но так как ее тело не могло пробудить в нем никаких вожделений, то он оттолкнул ее, смеясь.
— Вы не так больны, как прикидываетесь, — сказал он, — если у вас есть какие-нибудь боли, то происходят они от воображения, а потому я ухожу. В отсутствие вашего мужа вам не нужно никакой другой компании, кроме подушки.
Она бесилась от таких его слов, но это презрение все же оказалось недостаточно сильным, чтоб превратить в ненависть любовь, которую она к нему питала. А посему обращалась она с ним так же хорошо, как прежде, и старалась по возможности завоевать его расположение. В конце концов, желая избавиться от ее назойливости, Франсион притворился, будто относится к ней с большим благоволением, а так как хозяин к тому времени вернулся, то пришлось ей отважиться на то, чтоб самой пойти как-нибудь ночью к Франсиону, когда он уляжется, дабы провести несколько времени в его обществе. И вот они договорились, и она — на седьмом небе, ибо надеется наверняка исполнить свое желание.
Франсион, будучи иного мнения, сказал под вечер свинопасу и скотнику, служившим у того же хозяина и спавшим каждый над своим хлевом, чтоб пришли они ночью в его каморку, где они увидят привидение, которое не перестает ему докучать.
Те решительно отказались, заявив, что слишком боятся таких зверей.
— Приходите смело, — возразил Франсион, — с вами не случится никакой беды: я думаю, что это служанка, которая недавно от нас ушла и теперь хочет меня попугать. Надо только запастись добрыми розгами, чтоб отхлестать ее как следует и отбить у нее раз навсегда охоту приходить снова.
Оба молодца, узнав об этом, так обрадовались, словно их на свадьбу позвали; они засели тихохонько в каморке, держа в руках необходимые орудия. Бедная возлюбленная, увидав, что муж ее по своему обыкновению крепко заснул, поднялась бесшумно с постели, а затем вышла из горницы и плотно заперла дверь, рассчитывая в случае его пробуждения своевременно уйти от Франсиона, дабы не застал ок ее с поличным и подумал, что она в отхожем месте.
Франсион, заслышав ее шаги, сказал своим сотоварищам, чтоб собрались они с силами, так как мнимое привидение приближается. Они не остались глухи к его предупреждению, и не успела хозяйка войти, как они задрали ей рубашку и принялись хлестать ее сильнее, нежели самый жестокий палач на свете сечет вора, поскупившегося посулить ему денег за ослабление порки. Чувствуя, что ее истязуют этаким образом несколько человек, не посмела она подать голоса при людях, боясь быть узнанной и стыдясь, как бы не застали ее врасплох на месте непотребной ее затеи; но так как ее не переставали обрабатывать тем же манером и беспощадно исполосовали ей все тело, то она не смогла удержаться, чтобы не завопить: «Помогите, убивают!» Муж, разбуженный этим криком, не разбирая спросонок, откуда раздается голос, выходит из другой двери, ею не запертой, и направляется во двор посмотреть, что там происходит. Тем временем Франсион, сжалившись над хозяйкой, тянет свинопаса за рукав, чтоб тот прекратил экзекуцию. Свинопас, а затем и его сотоварищ выпускают крестьянку. Она отпирает двери своей горницы и снова ложится на постель. Муж, не найдя никого во дворе, возвращается в дом и, предполагая, что слышанный им шум исходит из каморки, идет тихонько туда, чтобы проверить, спит ли пастух. Оба приятеля, державшие еще в руках розги, решили, что это новое привидение, и, схватив его за руки, принялись стегать самым основательным образом, отчего он пришел в ярость и, высвободив руки, закатил каждому из них кулаком по несколько здоровенных ударов. Они вообразили, что такой опасный партнер может быть только духом, а не смертным человеком; поэтому они попытались избежать с ним встречи и спрятались за постель, где бы этих простаков непременно обнаружили, если б им действительно пришлось иметь дело с духом.
— Где вы? — спросил крестьянин Франсиона.
— Ах, господи! — отвечал тот со своего ложа. — Уходите поскорее: здесь духи, которые не перестают меня мучить.
Поверив пастуху, хозяин незамедлительно удалился и крепко-накрепко заложил дверь на засов; затем он улегся подле своей жены, которая притворилась спящей и якобы ничего не слыхала. Он рассказал, как его пороли духи, испарившиеся в мгновение ока. Жена была довольна тем, что и он получил свою долю, и это послужило ей некоторого рода утешением. Крестьянин очень жалел своего пастуха, подвергавшегося истязанию злых демонов, и на другой день особливо расспрашивал его, какие мучения тот претерпел. Франсион наплел их целую кучу, чем почти вызвал слезы у всего семейства. Что же касается его возлюбленной, то она сомневалась, секли ли ее духи или живые существа по его наущению. В конце концов она отнесла все на счет его коварства, ибо заметила, что он изменил свое доброе отношение к ней, которое проявлял перед тем, обещая ее осчастливить. Он не переставал проповедовать ей целомудрие и правила чести и увещевал строже, нежели до сих пор, хранить верность мужу. Пришлось ей следовать его предписаниям, хотя она не испытывала недостатка в желании их нарушить. С той поры, а также ввиду общераспространенного мнения о пастухах, разнеслась молва, что Франсион — кудесник и находится в общении с демонами. Крестьяне много раз заставали его в то время, как он громко говорил сам с собой, сочиняя стихи, а так как изрекал он разные поэтические слова, в коих они не смыслили ни бельмеса, то мужики вообразили, будто беседует он с каким-нибудь невидимым духом. Он редко разговаривал с этими неотесанными людьми, да и то только тогда, когда хотел посмеяться; а потому эту нелюдимость связывали с его пагубным ремеслом. У него замечали многие такие познания, которые были необычны в деревне. Однажды, услыхав, как священники беседуют о каких-то высших материях, он высказал откровенно свое мнение; это крайне всех изумило и навело на мысль, что его учителем был сам дьявол. С помощью натуральной магии он проделывал много фокусов и чудодейственно исцелял всяких больных, что трудно было объяснить иначе, как колдовством. Помимо того, считали, что он владеет искусством предсказывать будущее и угадывать все на свете. Как-то, будучи в компании деревенских девок и пентюхов и проделав несколько пустяковых фокус-покусов для поддержания своего авторитета, он сказал:
— Бьюсь об заклад, что угадаю среди вас ту, которая уже лишилась девственности.
Нашлась такая, которая на это ответила:
— Вам незачем прибегать к своему искусству; что бы вы ни говорили, а здесь нет ни одной, которая бы потеряла свою честь.
При этих словах крестьянка слегка изменилась в лице, что не ускользнуло от Франсиона, а кроме того, поспешность, с которой она стала его убеждать, чтоб он не разыскивал оплошавшей девицы, заставила его заподозрить ее самое. Поэтому он сказал, что осуществит свое намерение, но во избежание скандала не огласит перед всеми имени той, которая утратила свое девство, а сообщит его одному приятелю, находившемуся тут же. Подойдя к этому человеку, Франсион шепнул ему на ухо:
— Благодаря своему искусству я обнаружил, которая из этих девиц согрешила блудодеянием: это та, что говорила со мной последней.
— Не думаю, — отвечал приятель.
— Только она и тот, кто согрешил с ней, в состоянии вас в этом убедить, — продолжал Франсион, — но можете мне верить не меньше, чем им.
Остальная компания не знала, что он ему сказал, пока не прошла неделя и девушка не вышла замуж за деревенского садовника. Лежа в постели, новобрачная почувствовала сперва легкие рези, а когда они дошли до своего апогея, то она родила прелестного малютку. Приятель, знавший про предсказание Франсиона, огласил его как чудо, и с этого момента авторитет нашего кавалера окончательно упрочился. Нетрудно поверить, что все столь же восхищались его познаниями, сколь и его шутками над приключением молодоженов. Но дело оказалось менее дурным, нежели предполагали: муж признался, что ребенок был от него и что эта девица не желала вступать в брак без предварительного испытания, дабы, увидав сперва образчик товара, могла она судить, хорош ли он, а в случае, если бы таковой ей не понравился, то свободно от него отказаться, отделавшись одним задатком. К этим рассуждениям добавляли, что она давно уже вошла в возраст, требующий любви, и что девушка — то же дерево, которое нужно трясти еще прежде, чем созреют плоды. А потому Франсион, отчасти догадавшись, как обстояло дело, разгуливал с утра, напевая следующий куплет на водевильный мотив:
Нашлись такие, которые, шутя, говорили, что, верно, новобрачная отличная работница, раз она в первый же день сработала ребенка; но те, кто рассуждал серьезно, удивлялись, как мало она разбухла и почему они прежде этого не заметили; произошло же это потому, что она прибегла к некоторым ухищрениям, чтоб скрыть свое состояние.
Румянец свеженькой гвоздики
На новобрачной юном лике
Зажегся, трепетен и ал.
Теперь никак не скрыть плутовке.
Что муж ее, садовник ловкий,
Ее и раньше поливал.
На другой день один из самых крупных деревенских толстосумов, считавший, что нет ничего такого, чего бы Франсион не знал, послал за ним, чтоб выяснить, кто из его слуг присвоил полсвиньи, солившейся в кадке, ибо, по его мнению, ее мог украсть только кто-нибудь из своих, но не посторонний. Франсиону не удалось бы сохранить своей репутации, если б ему и тут не помогла хитрая выдумка: он вынул из кармана самую обыкновенную свечу и заявил, что при ее изготовлении примешал к воску специи особого свойства, благодаря которым мог задуть ее пламя только вор, похитивший разыскиваемую вещь.
— Пусть всякий из вас войдет по очереди вон в ту горницу, где я буду сидеть один, — добавил Франсион, обращаясь к слугам, — там произойдет испытание.
После этого он незамедлительно вошел в означенное помещение, и первый последовавший за ним, будучи неповинен, безбоязненно подул изо всех сил, ибо надеялся себя обелить и вполне доверял словам Франсиона; но фитилек не преминул потухнуть, чему тот немало изумился, а потому принялся клясться в своей невиновности.
— Друг мой, — сказал тогда Франсион, — вы видите, на какие мысли может навести меня моя свеча; тем не менее я никому об этом не проговорюсь; выйдите отсюда, не подавая виду, и поторопите своих товарищей, чтоб они шли ко мне.
Слуга удаляется, и Франсион тотчас же зажигает свечу с помощью некоего камня, который при трении давал искры. Вошел другой малый, и его постигла та же судьба, что и первого, после чего не миновала она и остальных, ибо свеча не обладала никакими свойствами, которые помогли бы ей устоять против их дыхания. Тем не менее сколько их ни спрашивали по выходе оттуда, они не обмолвились ни словом и ждали конца испытания, таясь друг от друга. Домочадцам очень хотелось присутствовать при тайнодействиях Франсиона, но он запретил кому бы то ни было входить в горницу, куда допускались только допрашиваемые; при этом он ссылался на то, что может осуществить свое предприятие только тайно. Последний вошедший к нему слуга проявил меньше смелости, чем остальные, ибо совесть его была не слишком чиста; он подул так тихо, что пламя еле заколыхалось. Франсион, узнав в нем с несомненностью виновника, отправился к хозяину дома и заявил, что не станет рассказывать, потухала ли свеча или нет, но что тот, кто приходил дуть последним, был безусловно похитителем свинины. Крестьянин послал на дом к жене заподозренного работника, и ее застали в то самое время, когда она опускала в котел кусок краденого добра. Слугу обвинили и уличили в краже, а Франсиона осыпали похвалами за его искусство и наградили несколькими монетами, в коих была у него большая нужда.
Он так убедил всех в своем умении ворожить, что, отправляясь по делу в некое место, куда нелегко было найти дорогу, учтиво обратился к одному знакомцу с вопросом, какими путями ему туда пройти, но не добился от него толкового ответа.
— Вот еще, — сказал тот, — вздумали смеяться над бедным невеждой! С чего вам спрашивать дорогу? Вы и так все знаете.
После этого он удалился, а Франсион, не знавший прямой дороги, долго плутал и был вынужден отдохнуть в лесу, где его застала ночь.
Мы уже упоминали, что, сочиняя стихи, он говорил вслух и что слышавшие его принимали это за беседы с каким-нибудь духом, а посему и его хозяйка возымела около этого времени такое же мнение. Не раз размышляла она про себя:
«Этот молодой парень по характеру очень добродушен и склонен к любовным делам: не пойму, с чего это он отказался от любезного моего предложения. Будь я даже величайшей уродиной на свете, такой мужчина, как он, должен был бы радоваться, что может утолить со мной пыл своего сластолюбия. В чем тут тайна, что обходится он без меня? Наверное, есть у него подружка, помогающая ему избавиться от приливов крови, которые нарушали бы его покой».
Вот как она рассуждала, но ей не удалось обнаружить ни одного из тех гнезд, куда ой прятался, ибо было у него в обычае проделывать свои дела наисекретнейшим образом. В некий вечер подошла она тихонько к ивняку, где он, лежа, сочинял стихи по поводу какой-то любовной удачи, каковые начинались так:
Он много раз повторил их вслух, не находя подходящего конца для строфы. Хозяйка, вообразив, что он обращается к девушке, которую держит в своих объятиях, таращила глаза изо всех сил, чтоб узнать, кто эта счастливица, но, видя его в одиночестве и заметив, что он тем не менее протягивает руки при воспоминании о пережитых усладах, она додумалась до мысли, достойной быть отмеченной. В последнее воскресенье слыхала она от своего священника, что существуют такие колдуны, которые блудодействуют с дьяволами, принимающими облик женщины и именуемыми суккубами; тотчас же она представила себе Франсиона в объятиях одной из этих прекрасных любовниц, ибо он продолжал изрекать еще более страстные слова, нежели прежде, высказывая откровенно все, что можно сказать, наслаждаясь с красоткой.
О как, Клорис, я близок к раю
Теперь, когда тебя лобзаю!
С тех пор она перестала доискиваться, с какой женщиной он утолял свою юную страсть, и смотрела на него не иначе как со страхом, полагая, что у него за спиной постоянно находится какой-нибудь демон. Ей даже стало казаться, что высек ее суккуб в ту ночь, которую хотела она провести с Франсионом.
Я готов примириться с сими последними проделками, ибо даже совершались они с намерением наказать порок. Франсион хорошо поступил, приказав высечь похотливую крестьянку, которая нарушила обет, данный другому, и соблазняла его на прелюбодеяние. Правда, она ему не нравилась и не отличалась привлекательностью; но не будем так придирчивы: ведь последствия все же оказались благотворны. Что касается хитростей, доставлявших ему славу, то клонились они лишь к тому, чтоб посмеяться над впавшими в грех и заставить их сознаться в своих студодействиях, как это случилось с девушкой, потерявшей честь, и парнем, который обокрал хозяина и был уличен Франсионом. В сем отношении самые строгие цензоры должны будут одобрить его поступки. Впрочем, в остальном я весьма мало беспокоюсь об их гневе и нареканиях, ибо не описываю ни вымышленных пороков, ни несуществующих дурачеств, и всякий может видеть, как здравые умы потешались над ними и обезопасили себя от плутней, на которые хотели их поддеть, и как простофили дались впросак.
КОНЕЦ ДЕВЯТОЙ КНИГИ
КНИГА Х
НЕ ПРАВДА ЛИ, СКОЛЬ МНОГО ПРИЯТНОГО и полезного встречаем мы в комических и сатирических сочинениях? Обо всех предметах там трактуется с полной откровенностью. Поступки изложены без всякого притворства, тогда как серьезные книги пишутся с некоей оглядкой, мешающей говорить прямодушно, а посему многие повествования оказываются несовершенными и изобилующими не столько правдой, сколько ложью. Если кто интересуется языком (как тому надлежало бы быть), то где же, как не здесь, может он с ним познакомиться? Я полагаю, что в сей книге французский язык представлен во всей полноте и что я даже не пропустил слов, употребляемых простонародьем, а это встречается далеко не всюду, ибо скромные произведения не могут себе этого позволить; между тем низменные предметы доставляют нередко больше удовольствия, нежели самые возвышенные. Более того, я описал с нарочитой откровенностью все характеры и поступки лиц, мною выведенных, и изложенные здесь приключения не менее занимательны, нежели многие другие, находящиеся в изрядном почете. Я приношу сию исповедь без всякого смущения, ибо, опираясь на многочисленные доказательства, она должна показаться убедительной; а кроме того, найдется немало людей, которые прочтут ее и даже не поймут ее смысла, так как неизменно полагают, что для сочинения безукоризненной книги достаточно нагромоздить слова на слова, заботясь только о том, чтоб поместить несколько приключений для услаждения идиотов. Между тем я получил довольно всяких замечаний от лиц, именующих себя знатоками хорошего; одним не нравилось одно, другим — другое, так что не найдется ни одного места в моей книге, которого бы не похвалили и не похулили. Если б я захотел, то поступил бы как тот живописец, который спрятался за своей картиной и, выслушав различные мнения толпы, исправил ее согласно тому, что о ней говорили. Но я очутился бы не в лучшем положении, чем он, ибо вместо законченного портрета он создал смехотворное чудовище. Я предпочел сохранить свое сочинение таким, каким оно было, и предоставить его на волю случая: пусть нравится тому, кому удастся понравиться, ибо не может быть, чтобы среди разных побасенок не оказалось хоть половинки одной, которая пришлась бы по вкусу какому-нибудь лицу, даже отличающемуся самыми невообразимыми причудами. Разве мыслимо заслужить универсальное признание? Ведь если ученый муж, побывавший в Сорбонне, любит читать школярские истории, то мелкопоместный дворянин, вскормленный среди собак и лошадей, не найдет в них никакой прелести и обратит свое внимание на то, что более подходит к его нраву и положению. Если людей, падких на амурные дела, занимают всевозможные интрижки и хитрости, к коим прибегают сластолюбцы, то те, кто интересуется исключительно войной и баталиями или только пышными и серьезными сочинениями, назовут все эти любовные повести пустой суетой. Но к чему нам беспокоить себя глупыми бреднями: надо брать удовольствие там, где мы его находим. А посему продолжим наше повествование.