Как, судари мои, вы смеетесь над тем, что я говорю? Вы не можете поверить, что я была красавицей? Но неужели на каком-нибудь ухабистом клочке земли, изрезанном колеями и покрытом грязью, не мог прежде цвести дивный сад, изобиловавший растениями и пестревший всевозможными цветами? Разве невозможно, чтоб это морщинистое, обтянутое сухой кожей лицо мертвенного цвета обладало в дни моей молодости нежным отливом и яркими красками? Неужели вы не знаете, какой силой располагает время, ничего не щадящее? Да, да, могу вам сказать, что в ту пору глаза мои были арсеналом Любви и что там разместила она свою артиллерию, с помощью которой громит сердца. Приди мне это тогда в голову, я бы заказала свой портрет: он пригодился бы мне в этот час, чтоб доказать вам свою правоту. Но, ах! В воздаяние за это он заставил бы меня теперь пролить больше слез, чем пролили из-за меня поклонники, ибо я горько жалела бы об утрате прелестей, коими обладала. Все же утешаюсь тем, что, пока они у меня были, я ими, слава богу, недурно попользовалась. Во всей Франции уже не найдется никого, кто бы мог рассказать вам про это: все, кто жил в то время, отправились на тот свет готовить мне квартиру.
   Та, что знала больше других, переселилась туда чуть ли не первой. То была кумушка Перета, которая привязалась ко мне на рынке. Она посулила мне величайшие блага, о коих только могла мечтать девушка моего звания, и попросила прийти к ней тотчас же, как только я уволюсь со своего места. Я не преминула в тот же день потребовать расчет, воспользовавшись тем, что хозяйка отчитала меня за покупку тухлой рыбы.
   Свернув свои пожитки в узел, я разыскала ту, чьи обещания предвещали мне чуть ли не огрызочек царствия небесного. Судите сами, насколько я была наивна в ту пору, ибо сказала ей:
   — Милая тетенька, отчего вы не воспользовались тем благоприятным случаем, который вы мне предлагаете? Почему бы вам самой не поступить к этому господину? Ведь у него такие хорошие харчи, и можно работать, когда захочешь.
   — Оттого, что я люблю тебя больше себя самой, — ответствовала она, заливаясь смехом. — Ах ты, простушка! Тебя действительно надо отдать ко мне в обучение. Разве я не говорила тебе, как сильно он тобой пленился, и разве ты не видишь, что я недостаточно лакомый кусочек, чтоб щекотать его аппетит? Ему нужна такая молоденькая пташечка, как ты, которая услаждала бы его и за столом и в постели.
   Затем она изгнала из моей души стыд и робость и попыталась расписать мне любовные утехи. Я внимала ее словам, соглашалась с ее резонами и последовала ее советам, полагая, что они безошибочны, так как возраст и опыт умудрили ее во всех жизненных делах.
   Господин де ла Фонтен, — так звали прельстившегося мною достойного кавалера, — не преминул в тот же день явиться к Перете, откуда не захотел уходить, настолько не терпелось ему дождаться, чтоб она выполнила его поручение и наставила меня на путь соблазна. При встрече со мной он пришел в величайший восторг и, узнав о полном моем согласии исполнить его желания, щедро расплатился с посредницей и помог мне усесться в повозку, которая отвезла меня в прелестный домик, принадлежавший ему за городом.
   Если в течение всего моего пребывания там он днем видел во мне служанку, то зато ночью обращался со мной так, как если б я была его супругой. Тут я познала, что значит спать с мужчинами, и сетовала лишь на то, что раньше не отведала сего лакомства; я настолько к нему пристрастилась, что мне было так же трудно обойтись без него, как без еды и питья. На мое несчастье, господин де ла Фонтен занемог. Пришлось поневоле перетерпеть муки поста, хотя он продолжал спать со мной, уверяя, будто безмерно меня любит и одного прикосновения ко мне достаточно, чтоб облегчить его страдания. Но это меня не насыщало. Я была вынуждена уступить преследованиям лакея, который был так честолюбив, что захотел стать на одну доску со своим барином. Мы не преминули сковать узы похотливой страсти, и я познала на опыте, что не стоит обращать внимания ни на щегольской вид, ни на высокое звание, когда хочешь упиваться с кем-либо сладостями любви, ибо этот лакей в своей сермяге доставлял мне не меньше наслаждений, чем его барин в атласном полукафтанье.
   Наконец господин де ла Фонтен выздоровел и уплатил полностью недоимки любви. Его слуга наверстывал свое при случае, так что поле мое никогда не бывало под паром, и если оно не дало урожая, то не потому, что плохо обрабатывалось.
   Не знаю, Франсион, что это вы корчите за мины, но мне кажется, будто вы надо мной насмехаетесь. Удивляет вас, что ли, моя откровенность? Неужели дурацкая стыдливость имеет какую-нибудь цену в глазах такого бравого кавалера, как вы?
   На это Франсион ответил Агате, что его веселое настроение проистекало от удовольствия, доставленного ему откровенными ее речами, и что у него нет другого желания, как только поскорее услышать о Лорете.
   — Все во благовремение, — возразила она, — во всяком случае, вам не придется скучать. Итак, добившись моей благосклонности, лакей господина де ла Фонтена мало-помалу занял в моей душе больше места, нежели его барин, ибо равенство наших положений позволяло мне беседовать с ним гораздо непринужденней. Наконец я перестала делить свое сердце на две половины и отдала ему оное целиком.
   До меня дошло, что мой хозяин поддался уговорам друзей переменить образ жизни и собирался жениться. Его намерение побудило меня позаботиться о собственной пользе, ибо я предполагала, что он и его жена с позором выгонят меня из дому. Дабы предотвратить такую беду, замыслила я спасти свое жалованье смелым ударом, намереваясь затем шмыгнуть, как говорится, в кусты. Я поведала свою выдумку нашему лакею Марсо, а тот охотно согласился мне сотовариществовать. Несколько дней спустя моему барину предложили принять тысячу ливров, причитавшихся ему за выкуп ренты. Я видела, как он пересчитал их монету за монетой и успела подметить, что ввиду скудной меблировки своего дома он почел за лучшее спрятать их в поставец.
   Фортуна улыбалась мне так радостно, что лучше желать было нельзя, ибо один захолустный дворянин пригласил моего барина отужинать на свою мызу, отстоявшую на добрую милю от нашей. Как только он удалился, Марсо повернул поставец и, высадив заднюю планку, достал оттуда все деньги, а затем заколотил дырку, как сумел. На наше счастье почти все монеты оказались золотыми, а потому мне нетрудно было уместить их в маленькую шкатулку.
   Часам к девяти вечера мы спустились в сад с намерением выйти через заднюю калитку, и уже Марсо был за оградой, когда я услыхала, что барин стучится в главные ворота; я сильно перепугалась, как бы он не застал меня запирающей калитку, и, не желая быть пойманной с находившимися при мне деньгами, вернулась в дом. Ночью я зарыла их в винограднике, расположенном в нашей леваде, куда, как я знала, еще долго никто не заглянет. На следующий день барин, обшарив поставец и не найдя там выкупных за ренту денег, поднял страшный шум на весь дом, а так как его лакей исчез накануне с вечера, то не заподозрил он в сей краже никого другого, как только его. Я же, с своей стороны, решила, что Марсо не осмелился вернуться домой и дожидается меня где-нибудь; но мне не пришлось тотчас же последовать за ним, ибо я тогда передумала уходить с места, не уволившись.
   Словом, я постаралась поторопить это дело и объявила барину, что узнала о его намерении вступить в брак, а посему не могу долее у него оставаться.
   После нескольких притворных возражений он согласился отпустить меня и, полагаю, был весьма рад, что я первая завела о том речь. И вот как-то вечером я выкопала свои деньги, а на следующее утро покинула дом. Присоединив к ним то, что дал мне барин, я почитала себя превеликой богачкой и избрала своим пристанищем в Париже добрую куму Перету, которая отнеслась ко мне весьма человеколюбиво. Узнав про мои деньги, посоветовала она мне нажить еще и велела обзавестись господским платьем, в коем я, по ее словам, походила на лесную нимфочку. Бог свидетель, сколь было мне приятно видеть себя грациозной и нарядной и беспрестанно окруженной людьми, строившими мне куры. Однако же их подношения были недостаточно велики, чтоб покрыть наши крупные расходы по столу и найму дома, тем более, что Перета, следуя моему примеру, захотела перед смертью пожить по-барски. Таким образом, средства мои приходили к концу, и я перебивалась только своей изворотливостью. Двор удалился из-за каких-то волнений, а в его отсутствие жалкое наше ремесло было недостаточно доходным, чтоб содержать нас в роскоши.
   В некий вечер, когда Перета жаловалась мне на тяжелые времена, услыхали мы шум на улице. Любопытство побудило ее стать в дверях, чтоб разведать о случившемся. Тут, к великому ее удивлению, какой-то убегавший мужчина молча сунул ей в руки плащ, подбитый плюшем. Полагаю, что он ее знал, ибо Перета пользовалась достаточной известностью в городе, а также во всех академиях любви, где была светочем мудрости, просвещавшим женщин ее ремесла.
   Вверенное Перете имущество очень ее обрадовало: мы ночью распороли его, боясь, как бы кто-нибудь не опознал этой вещи в ветошном ряду, куда мы собирались ее отнести. С помощью денег, вырученных от сей продажи, мы надеялись удовлетворить самые насущные наши нужды. Но на другой день, беседуя с одним добрым человеком, нередко меня навещавшим, мы вдруг услыхали стук в наружную дверь. Служанка отперла трем рослым солдатам, пожелавшим переговорить с хозяйкой. Перета сошла вниз, дабы узнать, зачем они пришли. Не успели те взглянуть на нее, как один из них подошел поближе и сказал:
   — Не откажите, сударыня, вернуть мне плащ, который я передал вам вчера, проходя мимо вашего дома.
   Перета отреклась от получения плаща и заявила солдату, что не знает его и никогда ничего не брала от него на хранение. Тут они подняли неистовый шум, заставивший меня сойти вниз, чтоб осведомиться об его причине; но, очутившись в сенях, я узнала Марсо в одном из трех лиц, требовавших возвращения плаща: в большом смущении вернулась я наверх, дабы там от него спрятаться, а в это время ссора так разгорелась, что уведомленный о ней квартальный комиссар явился за получением своей доли пирога. Послушайте только: просто чудо, каким справедливым человеком оказался сей блюститель правосудия. Те трое, что препирались с Перетой, были ворами; он знал их за таковых, но тем не менее объявил, что похищенный этими жуликами плащ принадлежит им, словно они добыли его в честном бою, а Перете присудил его вернуть. Зная, какой властью пользуется это лицо и сколь важно для нее заслужить его расположение, перестала она артачиться и, сознавшись в получении плаща, сказала, что не хочет ссоры и готова исполнить все требования. К этому она добавила, что успела продать плащ, и позвала солдат, коим он принадлежал, а также господина комиссара откушать у нее на вырученные за него деньги.
   И вот, не успела она вымолвить первых пригласительных учтивостей, как солдаты готовы покончить дело добром, а она, прежде чем подняться наверх, посылает служанку в надлежащее место, дабы во мгновение ока раздобыть угощение. Увидав Марсо, я переменилась в лице больше раз, нежели хамелеон за всю свою жизнь; к тому же, на мое несчастье, наш первый посетитель ушел, так что мне пришлось вступить в разговор с оставшимися гостями.
   Марсо разглядывал и слушал меня с несказанным удивлением, ибо ему казалось, что я та самая Агата, с коей он в прошлом поддерживал столь близкие отношения, однако же мой наряд сбивал его с толку. За столом было выпито немало, и так как всех нас связывало общее дело, то мы поклялись друг Другу в вечной дружбе и в благожелательном сотрудничестве. Наши гости отправились спать восвояси, а на следующий день Марсо вернулся с пятью сотоварищами, более пристойными, нежели те, которых я видела накануне, и, отведя меня в сторону, заявил, что мне не к чему таиться, Ибо он меня узнал. Притворившись, будто вовсе и не думала от него скрываться, я попросила извинить меня, если накануне не оказала ему должного приема, ибо сочла это неуместным в присутствии посторонних лиц. Тогда он спросил, куда я девала деньги нашего барина, а я уверила его, будто господин де ла Фонтен отобрал таковые, найдя их в моем сундуке, а затем выгнал меня из дому. По поводу же положения, в коем застал меня Марсо, я сказала, чтоб он им не обольщался, поскольку ему нетрудно себе представить, как я в нем очутилась и какими средствами его поддерживаю.
   И вот в одно мгновение наша дружба снова оказалась в полном разгаре, и настала его очередь поведать, какой образ жизни он себе избрал: он сообщил, что, наскучив служить у господ, нашел одного доброго земляка, — оказавшегося в числе приведенных им гостей, — каковой земляк уговорил его искать вместе с ним равно днем, как и ночью счастливых случаев и похищать то, что под руку попадется; по его словам, молодцов, живущих означенным рукомеслом, было в Париже хоть пруд пруди, и распознавали они друг друга по разным условным приметам, как-то: красные плащи, отложные воротники, шляпы с загнутым краем и с «перьями», отчего сих красавцев так и прозывали «пернатыми»; днем упражнение их заключалось в шатании по улицам и затевании всяких ссор по-пустому, дабы, пользуясь сумятицей, срывать плащи, а ночью они прибегали к разным другим способам для воровского своего дела; некоторые же из них промышляли игрой, заманивая прохожих и облапошивая их дочиста с помощью всяких обманных хитростей, причем все они отлично снюхались с чинами правосудия и никогда не несли никакого наказания, кроме тех случаев, когда их кошелек бывал не так туго набит, как у противной стороны. Словом, он посвятил меня в наисекретнейшие дела своей шайки. Я спросила его, не боятся ли его приятели смертной казни. На это он ответствовал, что, насколько ему ведомо, они о ней вовсе не думают, что зачастую сами ходят смотреть, как вешают их сотоварищей, и помышляют только об изыскании средств для наиприятнейшего времяпровождения, а если и случается им лишиться жизни, то тем самым избавляются они от всяких трудов и забот, с коими им впоследствии пришлось бы спознаться в борьбе с нуждой. Мне хотелось еще знать, из какого сорта людей состоит их банда.
   — По большей части, — отвечал он, — это всякого рода челядинцы, не желающие больше служить, а сверх того есть среди нас и немало сыновей городских ремесленников, которым надоело низкое отцовское звание и которые носят шпагу, полагая, что это прибавляет им весу: порастрясши свое добро и не надеясь больше на родительское вспоможение, они присоединились к нашей братии. Скажу вам еще, и вы мне с трудом поверите, но есть знатнейшие вельможи, чьих имен я не хочу назвать, которые находят удовольствие в наших обычаях и нередко составляют нам по ночам компанию; они не удостаивают задирать подлый народ, вроде нас, но останавливают важных господ и особливо тех, что с виду посмелее, дабы помериться с нами храбростью. Тем не менее они тоже не гнушаются похищать плащи и вменяют себе во славу то, что отняли эту добычу острием шпаги. Оттого величают их «шелкопрядами», а нас только — «шерстомоями».
   Когда Марсо рассказал мне все это, я подивилась на грубые нравы и низость этих вельмож, недостойных ранга, занимаемого ими при дворе, и почитающих свой порок за отменную добродетель. «Пернатые» и мазурики показались мне не столь заслуживающими хуления, ибо они только старались избавиться от нужды и не были ни так безрассудны, ни так тщеславны, чтобы похваляться гнусной победой, одержанной над лицами, на коих нападали врасплох.
   Сведя это знакомство, Перста стала помогать ворам в сокрытии многих краденых вещей, за что получала свою долю, уходившую на наше содержание. Комиссар смотрел сквозь пальцы на всю эту возню, хотя соседи не переставали настаивать на том, чтоб он нас выселил; однако же имел он от сего дела такую поживу, которая порядком поддерживала его домашнее хозяйство.
   В то время совершили мы немало проделок с разными людьми, оплачивавшими против воли наши непомерные расходы. Я расскажу вам только про одну из них, задуманную тем же Марсо, который, набив руку, стал чуть ли не самым ловким мазуриком среди Красноливрейных и Сероливрейных [16], ибо так назывались эти шайки. Он продолжал наслаждаться моими прелестями всякий раз, когда ему приходила охота, и не ревновал, когда и другие зарились на то же добро, лишь бы выпадал ему от того какой-либо прибыток, и не было в этих делах других сводников, кроме него. Повсюду разыскивал он для меня клиентов, но отнюдь не простого звания: на таких он и смотреть не хотел, а метил только в первостатейных, вроде того, о котором я вам сейчас поведаю. Один молодой аглицкий дворянин, проживавший вместе с ним в Сен-Жерменском предместье, сказал как-то, что ему не приходилось встречать во Франции таких же пригожих женщин, как у себя на родине. Марсо отвечал, что в Париже их не выставляют напоказ, а прячут от посторонних взоров наподобие кладов; после чего англичанин спросил, не знаком ли он с какой-нибудь такой особой.
   — Я покажу вам самую красивую женщину, какую знаю, — заявил Марсо, — ее содержит один из первейших придворных.
   С этими словами он повел англичанина гулять и, рассказывая ему турусы на колесах про мои совершенства, затащил его на нашу улицу, где показал мой дом. Им пришлось вернуться туда раз десять или двенадцать, чтоб увидать меня в окне, ибо я редко к нему подходила, да и то больше по вечерам, а потому аглицкий кавалер не смог разглядеть в сумерках недостатков моего лица (если таковые были) и, будучи уже предубежден в мою пользу, вообразил, будто я — чудо природы.
   — Она приходится мне такой близкой родней, — сказал Марсо на обратном пути, — что при всяком случае величает меня братцем.
   Англичанин спросил, не навещает ли он меня изредка и нет ли какой-либо возможности пойти вместе с ним.
   — Об этом и думать нечего, — возразил Марсо, — я и сам-то с трудом проникаю к ней, ибо ее знатный покровитель очень ревнив и нанял соглядатаев, которые следят за каждым ее шагом и смотрят, чтобы она ни с кем не говорила, особливо же с глазу на глаз; а если вы намерены добиваться ее благосклонности, то скажу вам, что, несмотря на все ваши совершенства, дело это не из легких, ибо она прилепилась всем сердцем к своему вельможе и не скоро от него отречется.
   Это препятствие еще пуще разожгло желания англичанина, который с тех пор больше не выходил на улицу без того, чтоб не пройтись дозором перед моим домом, точно собирался взять его приступом. Меня предупредили о том, как мне надлежит себя держать, и в тот час, когда появлялся мой новый обожатель, я становилась у окна и бросала на него томные взгляды, словно изнывала от любви к нему. В некий день Марсо нарочно остановился поговорить со мной у крыльца, когда англичанин прогуливался по нашему околотку, а я, заметив его, громко воскликнула:
   — Боже, кто этот иностранец? Он очень хорош собой!
   Эти слова, достигнув его слуха, взбередили ему сердце; но тогдашняя его страсть была ничем по сравнению с той, которою он воспылал, когда вернувшийся Марсо передал ему, что я старательно расспрашивала о нем после его ухода и что, по собственному признанию, весьма рада его видеть и нарочно стою у окна в тот час, когда он обычно проходит по нашей улице.
   — Отличное начало для вашей любви, — добавил Марсо, — продолжайте: берусь оказать вам всяческую помощь.
   Англичанин, несказанно возвеселившись, обнял много раз доброго Марсо, который, желая получить для почина какую-нибудь поживу, попросил гостиника прикинуться, будто ему следует с Марсо пятьдесят ефимков за постой. Сей гостиник корчмарил у себя и был заодно с обдувалами, приводившими к нему простаков, дабы, напоивши, их обыграть или силой отнять у них деньги, поэтому он и не подумал отказать в просьбе человеку одного с ним крапа. И вот, пока Марсо сидел у англичанина, он явился туда и стал требовать пятьдесят ефимков, которые тот якобы ему задолжал. Марсо ответил, что он в настоящее время не может их уплатить; тогда гостиник поклялся, что хочет видеть деньги и что сходит за приставами, дабы вызвать неплательщика в суд. После его ухода Марсо попросил аглицкого дворянина выручить его из столь великой беды и без труда выманил у него всю сумму, якобы с него причитавшуюся, обещая вернуть таковую. Затем он притворился, будто намерен нагнать корчмаря, дабы его удовольствовать, а в уважение к оказанной ему услуге хочет дойти до моего дома и окончательно дознаться, может ли мое сердце быть согрето еще кем-нибудь другим помимо того, кто уже пользовался моей любовью.
   По возвращении он уверил англичанина, что застал меня вполне расположенной покороче с ним подружиться и что я ничего так не жажду, как насладиться приятным его обществом; а посему было бы весьма кстати сделать мне какой-нибудь подарок, к примеру, алмазную фероньерку для украшения прически, ибо он заметил, что у меня нет таковой; поскольку же я нравом малость корыстна, то и ценю особливо тех, кто осыпает меня щедротами. Сей пылкий чужеземец отправился незамедлительно покупать означенный презент и вручил его Мар-со для передачи мне, взяв с него обещание, что увидит фероньерку в моих волосах при нашей встрече. В ожидании же этого надумал он дать ночью серенаду в мою честь, ибо умел пробренчать три-четыре аккорда на лютне. Итак, придя под мое окно, спел он сей прелестный новенький куплетец, каковой затвердил наизусть:
 
Мой хотел излечить свой ран,
Но мой не может уж,
Ибо красотка, что держит мой душ,
Очень какой тиран.
 
   Я чуть было не лопнула со смеху от столь бесподобных стихов и, узнав на следующий день час, когда он должен был прийти, стала у своего порога. Англичанин не преминул явиться туда вместе с Марсо и приветствовал меня с отменным вежеством. Он еще плохо знал по-нашему, а потому я не понимала его ломаного языка, и наша беседа оказалась сплошной нескладицей. Когда он предлагал мне подарить свое расположение, мне казалось, будто он попрекает меня своим значительно более ценным подарком, каковой я, однако, не собиралась ему возвращать. Если я выхваляла его достоинства, то он отвечал, что, найдись алмаз получше того, который он мне послал, я беспременно бы его получила.
   От Марсо была нам немалая польза, ибо взял он на себя роль толмача при дальнейшей нашей беседе, объяснив мне в двух словах, что находившийся предо мной бравый кавалер умирает от любви к моей особе, и ответив англичанину с моих слов, что из всех пороков на свете я больше всего ненавижу неблагодарность и не замедлю вознаградить его за любовь, соединенную со столькими бесподобными совершенствами, от коих я без ума.
   Тут Перста вышла на порог и сказала мне суровым голосом, как бы в сердцах:
   — Ступайте в дом. С кем это вы там разговариваете?
   — Я разговариваю с братцем, — отвечала я, а затем, притворившись напуганной и растерявшейся, поспешно простилась со своим ласкателем и мнимым сродственником, каковой сообщил англичанину, что кричавшая особа и есть та старуха, которой поручено крепко-накрепко меня охранять, что для похищения столь многоценного руна, как моя красота, надлежит усыпить сего бдительного дракона и что в сем случае червонцы, вероятно, окажутся самым надежным волшебным средством. Так крепко был связан он тесемкой любви, что охотно согласился развязать тесьму кошелька; а потому, когда на следующий день он явился снова вместе с Марсо и застал на пороге Перету, которая как бы случайно обмолвилась в разговоре, что затрудняется, у кого занять деньги, то он предложил принести столько, сколько ей требовалось; и впрямь тотчас же отправился домой и принес несколько сот франков, что приблизительно составляло сумму, в коей она якобы нуждалась. Отсчитав Персте деньги в ее горнице, он шепнул присутствовавшему при этом Марсо, чтобы тот позаботился об его деле, а сей честный друг, переговорив в сторонке с Перетой, доложил ему, что она побеждена его куртуазностью и готова нарушить верность, обещанную влиятельному вельможе, а дабы угодить своему новому благодетелю, предоставит ему возможность насладиться мною в следующую же ночь.
   В урочный для сего сладостного свидания час явился он к нам в полукафтанье, сплошь расшитом золотым позументом; это было нарушением королевского эдикта [17], но мой поклонник, будучи чужеземцем, находил удовольствие в том, чтобы блистать необычайным нарядом. Все его тело было на диво вымыто и надушено, ибо, намереваясь провести ночь с полюбовницей знатного вельможи, избалованной роскошествами, почел он за нужное прифасониться таким образом, дабы не уронить себя в моих глазах. Когда же очутился он подле меня на постели, то будьте уверены, что я не послушалась Переты и Марсо, посоветовавших мне не жаловать его пятым и последним доказательством любви и не проводить полностью через все ступени, т. е. поглядение, разговор, поцелуи и прикосновение, ибо помышляла не столько о наживе, которую мне посулили за проявление некоторой строптивости, сколько о вожделении, меня тогда щекотавшем. Мне любопытно было узнать, изведаю ли я больше сласти с иноземцем, нежели с французом, да к тому же был он так пригож собой и светлокудр, что я оказалась бы надменнее тигрицы, если б не позволила его магниту коснуться полюса, к коему он стремился.