Три прокола подряд! Никогда со мной такого не бывало!
Вдруг я понял – это Маргаритка виновата. Если бы не она – был бы во мне сейчас настоящий азарт и настоящий голод. Когда девки видят, что я их по-настоящему хочу, она не выделываются. А сейчас голода не было. Вот в чем беда!
Но и сытости не было.
Может, мяса навернуть?
Но у меня же – ни цента!
Я шел, и шел, и шел, ругая на все лады Билла Бродягу – пора бы ему уже и появиться, пора бы ему что-то для нас обоих придумать. Справа за темным стеклом витрины мелькали огоньки. Я сообразил – это же игровые автоматы! Поиграть?
Я вошел, какое-то время изучал обстановку. Это был не просто игровой зал, а вместе с кафешкой, и крашеная блондинка за стойкой сразу меня усекла. Она посмотрела так, что я понял: пять минут трепа, и хотя бы чашка кофе в долг без отдачи мне обеспечена.
– Вот ты где, Люсенька! – сказал я, подходя. – Не узнала?
Блондинка посмотрела на меня с некоторой тревогой.
Я знаю эту тревогу в женских глазах. Словами я бы выразил ее так: ого, начинается что-то замечательное, только бы не проснуться…
– Это же я, Гена! Неужели забыла? Помнишь, поезд, купе, настоящее хохляцкое сало с чесноком?
– Помню! – ответила блондинка, но так сердито, что мне сделалось не по себе. – Я, миленький, все помню! Валерка!!! Димка!!! Славка!!!
Оказывается, в зале была вооруженная охрана! Три здоровых парня немедленно возникли и загородили мне выход.
– Это кто, Люсь? – спросил тот, что стоял впереди. – Автомат, что ли, ломал?
– Какой автомат?!? – Люся за стойкой наливалась яростью и уже скалилась, как настоящая бешеная сука. – Этот козел ко мне в поезде приставал! В одном купе ехали! Утром хватилась – ни его, ни кошелька!
– Ни фига себе! – это они, по-моему, изумились хором…
Я изумился тоже. Какой, к черту, поезд? Какой кошелек?…
– Валерка, стань в дверях! – командовала Люся. – Понимаете, еду я прошлым летом поездом Харьков-Москва, и едет со мной в купе этот козел! И никого, кроме нас! Все же на юг рванули, а я, дура, с юга прусь! Ну, то да се, сами понимаете! Просыпаюсь – ни козла, ни кошелька!
Правильно она назвала себя дурой. На ее вопли сперва обернулись, а потом стали подползать мужики и ребята, игравшие на автоматах. Нашли себе развлечение!
Я подался к дверям, но Валерка, заметив, загородил их, и загородил основательно – в нем было кило двести, честное слово, и росту – под два метра.
У меня был один путь для отступления – открытая дверь за спиной у дуры. За дверью имелась кухня, а всякая кухня имеет еще и выход в какой-нибудь двор.
– Явился! Одного кошелька ему мало! – продолжала выступать дура. – И ведь отыскал! Ой, мама дорогая!!!
Я перепрыгнул через стойку, красиво перепрыгнул, пришел ногами в какую-то идиотскую миску, стоявшую на полу, и вместе с дурой Люсей грохнулся на пол. Она завизжала так, что меня этим визгом словно над полом приподняло. И я оказался на дуре, как если бы собирался ее изнасиловать.
Каким-то образом мы, лежа на полу и брыкаясь, въехали в кухню. Тут шуму прибавилось – заорала и повариха.
И ледяной водопад рухнул мне на плечи!
Я вскочил и резко развернулся, готовясь принять бой. Но боя не было – и охрана, и игроки, которых я успел заметить, ржали, как стоялые жеребцы. Они показывали на меня пальцами и так ржали, до таких натуральных слез, что вряд ли даже меня видели.
Ничего не понимая, я провел ладонью по мокрому лицу.
Тут смех раздался и снизу.
Я посмотрел на дуру, которая тоже ни с того ни с сего расхохоталась, и не узнал ее.
Ее лицо, мокрое, как у меня, было в каких-то лохмотьях и зеленых крапинках. Но она, даже не пытаясь подняться, тыкала в меня пальцем. В меня! Это что же – и я сейчас такой?…
Я одним прыжком оказался у стойки, другим – по ту сторону, и выскочил в дверь, которую уже никто не охранял. Прохожие шарахнулись, и я побежал.
Остановился у зеркальной витрины. Проклятые буржуи поналепили этих витрин во всех забегаловках. Из зеркала смотрело чудовище, облепленное мокрыми лохмотьями. Я вынул из волос длинного красно-коричневатого червяка и попробовал на вкус.
Тут только стало ясно – повариха, спасая дуру Люсю, облила нас холодным свекольником. Всю полутонную кастрюлю вывернула. И ведь надо отдать ей должное – спасла!
Я обобрал с себя всю эту дрянь. Хорошо, что рубашка черная, подумал при этом, когда мокрая – блестит, и только. Высохнет свекольник – и будет она, как новенькая. Штаны вроде не очень пострадали.
Я выглядел вполне пристойно. Нормальный крепкий мужчина, выгодно выделяющийся на фоне прочих…
Ксения!
До того, как она приедет домой, нужно изучить местность и составить план действий. Того усатого, который ее вез на машине, вырубить несложно. Усатые лысеющие типы, вроде покойника Ротмана, умеют только делать деньги, делать их для нас – для настоящих мужчин, чтобы мы пришли и эти деньги забрали.
Лихо я рассчитался с Ротманом за Машку Колесникову!
Я прошел несколько кварталов и узнал знакомые места. Более того – довольно быстро нашел и нужный дом. Во-он там она живет… Третий этаж, окна – во двор…
Окна…
Нет!
Ничего я той ночью в окнах не видел. Ни о чем не думал. Не было в моей жизни такой ночи.
– Привет! – сказал мне пожилой мужчина, хлопнув по плечу. Когда-то он был и крепким, и сильным, и кулак, должно быть, считался тяжелым. Из уважения к этим былым достоинствам, о которых можно было лишь догадываться, я и назвал его про себя «мужчиной». Хотя это скорее был старик, осанистый тяжеловесный старик.
– Привет! – сказал и я. Но не допустил на лицо ни малейшего удивления. У мужчины лицо всегда должно быть непроницаемым.
– Ты чего натворил? – спросил он. – Менты всех опрашивают, куда ты подевался.
– Да ничего я не натворил.
Тут я вспомнил, что скверная тетка с розовыми волосами тоже что-то мне толковала про ментов.
Менты, менты… Что же это такое? Кто же это такие? Слово вроде бы ничего, занятное слово…
– Если ты там где-то чего-то, – загадочно сказал мужчина, – так лучше добеги до них сам. Меня один допрашивал, Горчаков фамилия, такой рыжеватый. Вроде не дурак. Сказал – если ты появишься, чтоб первым делом его отыскал. Погоди – бумажку с телефоном дам.
Бумажка оказалась клочком газеты.
Менты… Вспомнил!
– Пусть этот Горчаков идет за своими яйцами! – сказал я так, как говорил Бродяга, когда посылал полицейских подальше. А смятую бумажку бросил старику под ноги.
– Ты, Валентин, совсем сдурел? – строго спросил он.
Вот теперь кое-что стало ясно. И та тетка, и он приняли меня за другого человека.
– Какой я тебе Валентин? Я – Брич!
А что? Мне свое имя скрывать не от кого.
– Ого! – сказал он. И ничего больше.
Я повернулся и ушел.
Если в этом дворе меня с кем-то путают, это меняет планы. Значит, и Ксения может перепутать… Надо придумать, как этим совпадением воспользоваться, или хотя бы так все рассчитать, чтобы оно не помешало.
Вон Бродяге показалось однажды, что мужик в гостиничном коридоре похож на шерифа Джима Смолла. Любой другой бы рукой махнул – мало ли что мерещится на второй бутылке виски? А Бродяга пошел следом – и ведь это действительно оказался шериф. Плохо было то, что он обернулся, немедленно узнал Бродягу и поднял страшный шум…
На этом месте мои размышления прервал запах.
Пахло вкусно. Хоть и не мясом, но все равно вкусно.
Рыбой!
Я поднял глаза и увидел вывеску. Она была написана какими-то старинными буквами, и я минут пять маялся, пока не сообразил, что надписи как-то соответствуют три серебряные рыбины на цепочках.
«Три карася» – вот что значилось на вывеске. И внизу была совсем официальная табличка со словами «Рыбный ресторан». Ресторан… Караси… Карасевич?!?
Я вошел.
Швейцар хотел было остановить меня, такой правильный швейцар, с золотыми пуговицами, но я его отодвинул.
– Ну, ты, родной! – сказал я ему. – Где хозяин?
– Какой тебе хозяин?
– Карасевич! Где он тут у вас?
Швейцар уставился на меня дикими глазами, и я понял, что он прямо сейчас, в моем присутствии, сошел с ума.
– Хозяина зови! – сказал я ему. – Скажи – по делу пришли.
И в глубине души усмехнулся: дело это было – получить от меня в ухо.
– Сейчас, – сказал швейцар, – а ты тут подожди.
Я вошел в холл, а оттуда направился в зал. Там было пусто – время не то, чтобы солидные люди приходили посидеть. Лишь несколько столиков занято, где – пара толстых старух, где – какой-то лысый одиночка, а то еще бородатый один сидел в глубине у стойки и разговаривал с барменом. Швейцар подозвал официанта, что-то шепнул.
– Ты, родной! – сказал я, подходя. – сказано же – чтоб хозяин был!
– Сейчас. Анатолий Ефимович! – позвал швейцар.
Бородатый слез с высокого стула и неторопливо направился ко мне.
Тут я и задумался. Это вроде не был Карасевич. Карасевич – большой и бородатый, а этот – среднего роста, мне по ухо. И не толстый.
– Я за хозяина, – сказал этот Анатолий Ефимович.
– Мне сам нужен.
– Сказано – я за него. Ну?
Глаза были очень неприятные.
– Сказано – нужен сам, – повторил я.
– Ага… Юра! – это он позвал швейцара, и тот мгновенно оказался рядом. – Юра, что будет, если кто-то из вас не выполнит мою просьбу или скажет мне кривое слово?
– Плохо будет, Анатолий Ефимович! – весело ответил швейцар. – Наш нам бошки пооткручивает!
– Ясно? – спросил бородатый. – Юра, ты хороший парень, но будь жестче. Когда непонятно кто ломится в двери, не бойся дать ему в рыло. Один раз, но от души. Второго не понадобится. Лучше пусть мы будем вытаскивать тебя из ментовки, это не такое дорогое удовольствие по сравнению с разгромом, который может устроить какое-нибудь похмельное рыло.
Тут бы хорошо было впасть в ярость и сделать то, на что бородатый намекал – разгромить в мелкие дребезги этот траханный ресторан «Три карася»! Но бешенство не наступало. Бородатый нехорошо смотрел, и я понимал, что это – боец. Он же видел меня, он же не мог не видеть, что я круче всей местной шушеры! И спокойно так нарывался на драку. Или не нарывался? Или он уже столько в жизни дрался, что я для него просто не существовал?
Нужно было немедленно впасть в ярость!
– Ну, ты, родной! – крикнул я ему. И занес кулак так, как собирался занести, чтобы въехать в ухо Карасевичу.
Куда он девался из-под кулака – было непонятно. Зато что-то ткнуло меня между лопаток, несильно, зато в какую-то интересную точку, и я полетел на пол.
Нет!
Поскользнулся.
Я – Брич, и я поскользнулся.
Так.
– Походи к Сашке Барсуку на айкидо, Юра, – сказал бородатый. – Видишь – аккуратно и без суеты. Это даже восьмидесятилетняя бабушка с ним бы проделала.
Бабушка? Со мной?
Я вскочил и развернулся.
– Мало, значит, было, – заметил бородатый. – Юра, поди, позови охрану. А то я, кажется, работаю, а они зарплату получают.
Он видел, что я готовлюсь к настоящему броску, видел – и с места не сдвинулся. А я уже был в бешенстве, я уже летел к нему!…
И вдруг ослеп.
Резь в глазах была страшная.
– Что это с ним? – я услышал шаги и голос подбежавшего Юры. И другие шаги – человека три в крепкой, настоящей мужской обуви неслись сюда издалека.
– Полный порядок, – отвечал голос бородатого. – Красный перец. Унимать похмельное рыло в ресторане, где на каждом столике стоят пряности, – одно удовольствие. Ребята, ребята – сейчас, пожалуйста, без мордобоя! Выведите только на улицу – и аккуратно коленкой под зад. Учить вас еще и учить…
Они не только вывел меня на улицу – они еще провели до переулка. Я держался обеими руками за лицо, жал на глаза, как будто от этого сделалось бы легче, и понимал, что нужно немедленно их чем-то промыть.
Парни по обе стороны меня обсуждали происшествие.
– Говорят, он в Анголе воевал.
– Был там военным переводчиком вроде.
– Да нет, воевал! И потом инструктором в спецназе…
– А откуда он, по-твоему, испанский знает?
Мог ли я совершить ошибку и не признать в этом бородатом настоящего мужика? Нет, не мог. Значит, про Анголу и спецназ – брехня.
Сейчас главное – промыть глаза. Выступили слезы… Слезы, конечно, промывают. Но реветь в три ручья при всем честном народе?
Нельзя.
Я – Брич. Я – настоящий, а эти все – фуфло, сопляки, мелкая гнусь. Плоские и им подобные!
Резко скинув с себя сопляков, я побежал вперед, вытянув руки и плохо различая дорогу.
Потом я увидел уличный лоток со всякой дрянью – но среди дряни стояли бутылки с минералкой. Я взял одну, посмотрел в глаза продавщицы тяжелым взглядом – есть у меня такой тяжелый взгляд, и я им горжусь, – и свернул в ближайшую подворотню. Во дворе на лавочке я кое-как промыл глаза.
Надо было вернуться к «Трем карасям», выследить Карасевича и дать ему наконец в ухо. Но я потерял ориентацию. Когда полуслепой несешься по улице, сворачиваешь неизвестно куда, и еще по двору бредешь целую вечность в поисках скамейки – очень трудно пройти по своему следу назад. Я даже знал, что это вообще невозможно.
В общем, я сидел на лавочке и думал, что когда Бродяга за мной приедет, я ему все выскажу. Мимо проходили старухи с детьми. Но в какую-то минуту пошли люди…
Очевидно, в этом доме жили и серьезные мужики. Они приезжали на чистых иномарках, ставили их в нужные места, заранее зная, кто займет пространство сзади и спереди. Они были хорошо одеты. Некоторые привозили с собой женщин. Женщины были старые, но в дорогих тряпках.
Вот интересно, подумал я, Маргаритка уже убралась домой? Наверно, посидела утречком, поежилась от холода, поняла, что кушать хочется, и пошла себе потихоньку.
Что-то не получается у меня сегодня женщину снять, подумал я следующей очередью. Вообще денек не заладился.
Голоден ли я? Пожалуй, да. Творог и орешки – это разве еда для мужчины?
Я встал и пошел куда глаза глядят. К счастью, они уже глядели.
По правую руку я увидел пивной бар. Там сидели мужики, к которым меня словно на ниточке потянуло. Крепкие такие, правильные мужики. В классных кожаных куртках. Вот! Мне нужна кожаная куртка. Костюм и лакированные туфли я куплю потом, а чтобы войти в этот бар, к этим мужикам, нужна куртка – черная, без лишнего выпендрежа, и чтобы сразу было видно – дорогая.
Мужики нависли над столом. Я сразу выделил одного – главного. Он был коротко стрижен, смугл, с крупным суровым лицом. Он сидел, не слишком наклоняясь, а остальные тянулись к нему. Я мог держать пари на чемодан баксов – они говорили О ДЕЛЕ!
Мне тоже безумно захотелось сесть за тот стол и сказать свое веское слово… стоп!
Мне нужно придумать ДЕЛО.
Бар-то ведь не из самых дорогих. Если эти мужики сидят тут и совещаются, значит, они еще НЕ СДЕЛАЛИ ДЕЛА. А если бы сделали – черта с два тут бы сидели! Они бы уже на Гаваях черномазых девчонок лапали.
Я чуть не хлопнул себя по лбу. Зря весь день прослонялся! Я же мог найти подходящий банк и есть в засаду. Как тогда в Чикаго! Сколько же мы с Бродягой пасли тот банк? Я уже наизусть знал, когда какой крысеныш в галстуке приходит и уходит, сколько минут курит у входа, знал в лицо хахаля каждой уборщицы!
Решив не тратить больше времени на всякую ерунду, Ротман-то пристрелен, а Карасевичу можно надавать по ушам и когда-нибудь потом, я зашагал прочь. Нужно было раздобыть еды, спокойно выспаться, а с утра пройтись по тем улицам, где тут у них банки расположены. И разобраться, что к чему.
С едой все оказалось очень просто. Я зашел в универсам с намерением послоняться между рядов и сунуть за пазуху хотя бы плоскую упаковку нарезанной ветчины. Но у столика, где положено перекладывать купленный товар из проволочных магазинных корзинок в свои сумки и пакеты, заболтались две тетки. Одна была толстая – и доброе дело сделал бы тот, кто лишил ее на сегодня ужина. Я просто взял ее корзинку и прямо с этой корзинкой вышел из универсама.
Мне эта еда сейчас был важнее.
А переночевать я мог и в «Гербалайфе».
Там меня ждал сюрприз – в незапертой квартире на третьем этаже сидела Маргаритка.
– Я знала, что ты придешь! – воскликнула девчонка и первым делом полезла в корзину.
Я крепко почесал в затылке.
– Я решила ждать тебя сколько смогу, – говорила она, разворачивая продовольствие. – Ты не представляешь! Сюда какие-то дядька заходили, я в ванной спряталась! Потом на антресоли полезла, нашла старые журналы, вот, читала, потом вообще стемнело…
И она смотрела мне в глаза огромными темными глазищами. Она хотела меня!
– Дядьки, говоришь, заходили?
– А знал бы ты, как они ругались. Я этому Валентину, как появится, яйца откручу! Это – один, а другой – что яйца, ты с него за прогул в двойном размере сдери, тогда ему жена за тебя все что нужно открутит! В общем, они раза три приходили этого Валентина искать.
Валентин… Очень интересно… Уж не тот ли, за кого меня приняли?
А за Валентином охотятся менты. Чего-то он такого натворил…
– Послушай, – сказал я, – это место ненадежное. Ты знаешь, где можно прожить два-три дня? Чтобы никто не видел?
– Конечно, знаю, – ответила Маргаритка. – На Малаховке.
– Малаховка – это что такое?
– Это огороды, – объяснила девчонка. – А на огородах обычно стоят садовые домики. Летом в них живут, а потом закрывают до весны. Туда зимой понемногу все бомжи собираются. Там же и окна застекленные, и даже какие-то койки с матрасами.
– Это далеко?
– А ты хочешь прямо сейчас туда идти?
– Да.
С женщинами иначе нельзя. Нужно говорить только одно слово, но так, чтобы они поняли – других слов не будет.
– Хорошо, – сказала Маргаритка. – Пойдем.
Это было уж вовсе ни к чему.
– Ты бы лучше домой шла, – сказал я.
– Я же говорила – ни за что! Лучше сдохну, а не вернусь! – девчонка прямо-таки заорала. – А если ты меня с собой не возьмешь, я знаешь что сделаю? Вот прямо в этом доме залезу на самый верхний этаж и прыгну! И – все! Лучше – это!…
Как и следовало ожидать, она заревела и бросилась мне на шею.
– Брич, миленький!… – бормотала она. – Возьми меня с собой! Я же не могу без тебя!
И я взял ее с собой.
Мы прихватили из той квартиры на третьем этаже старые журналы, одеяло, термос, шторы с окна. До Малаховки было далеко, и когда мы туда пришли, было не до выбора. Мы только зашли поглубже в огороды, подальше от шосе, и я открыл первый попавшийся домик.
Пока я курил на крыльце, Маргаритка впотьмах хозяйничала – стелила постель, разбирала корзинку. Там оказались и хлеб, и колбаса, и макароны, и даже две пачки сигарет.
– Брич, это сливочное масло! – радовалась девчонка. – Ну, класс! У тебя есть нож?
Нож? Вот черт! Пистолет есть, а ножа нет.
Нож я, кажется, отдал Бродяге. Хороший был клинок, правильный, со сплошной деревянной рукоятью и длинным хвостовиком. Таким ножом было бы неприлично резать колбасу и мазать масло.
– Потерял, – сказал я.
– Ну ничего, мы колбасу и хлеб разломаем.
Поужинав, мы легли.
Все-таки отдавать она еще не умела. По-всякому показывала, как ей со мной здорово, и стонала, и даже царапалась, но я-то понимал: девчонка знала, что нужно стонать и царапаться, видиков насмотрелась, не иначе.
Ничего не поделаешь – каждая женщина любит, как умеет. И если ей попадается настоящий мужик, вроде меня, она все делает, чтобы его удержать. Пока Маргаритка мне не в тягость – пусть удерживает! А вот когда приедет Бродяга и начнутся НАСТОЯЩИЕ ДЕЛА – тогда посмотрим…
И ведь есть еще Ксения!
Когда я проснулся, Маргаритка уже хозяйничала. В дальнем конце огородика нашла колонку, притащила в банках воды, из кирпичей соорудила у порога что-то вроде очага. Судя по лицу, ей все это страшно нравилось.
– Брич! – сказала она. – Будешь в городе – купи мне щетку для волос. Посмотри, на что я похожа.
Ну вот, подумал я, уже – купи.
Интересно, скажет ли мне когда-нибудь Ксения – купи? Должна сказать. Но только чтобы в тот день у меня были полные карманы баксов! Чтобы баксы перли наружу и сыпались на асфальт, а я шел рядом с сенией, не замечая… или нет, замечая, но нагибаться ради какой-то сотни баксов мне – западло…
– И еще спичек купи. А то твоей зажигалкой неудобно…
Спичек! А на какие шиши?
Потом я взялся за работу.
Я методично обходил город, выискивая места, где водятся деньги. Ксению не искал – как я к ней, в самом деле, заявлюсь пустой? Каждый вечер я заглядывал в тот бар, где заприметил крутую компанию. Похоже, мужики любили этот бар. Ничего, ничего, и я туда приду. Красиво приду, солидно.
Вот если бы хоть немного денег прямо сейчас!
Еду-то я добывал. Мало ли на свете толстух с большими пакетами, в которых полным-полно всякой всячины. Однажды в совершенно никчемном пакете оказался и кошелек. С жалкими грошами, но все же… Еще я помог Маргаритке открыть несколько забитых на зиму огородных будок. Там мы нашли кастрюлю, еще одно одеяло, древний рукомойник, и даже с кусочком мыла.
Я смотрел, как Маргаритка радостно управляется со всем этим хозяйством, и не мог понять – да неужели же она счастлива? Без гроша за душой – счастлива? Конечно, она отхватила такого мужика, что весь город может позавидовать. Но в одном-единственном платье с короткими рукавами, даже без какой-либо кофтенки, без колготок, хотя и в туфлях на высоком каблуке – счастлива?
Все-таки быть с настоящим мужчиной для женщины много значит.
Вот только мне от нее было мало проку. Хотя и каждую ночь, но мало!
И однажды, когда она уже заснула, я понял, что дальше так продолжаться не может. Нужно искать очередную Люсеньку…
Нет. Сперва нужно придумать какое-то другое женское имя.
Если бы кто знал, какая это тяжкая забота – придумывать имя! Когда голова совсем не тем занята, а тело – в каком-то недоумении…
Окошко в нашей будке было совсем маленькое, Маргаритка еще завесила его, чтобы никто снаружи не увидел света, и если о каком-то месте можно было честно сказать, что там темно, как у негра в заднице, так это был точно наш приют.
Я смотрел на спящую Маргаритку в тяжком раздумии. Толку от девчонки мало, а куда ее девать – непонятно. Сон не шел – мне хотелось еще, и еще, и еще, а она не могла мне больше дать ничего!
Она просто не умела отдавать. А как ее заставить – я не знал.
Голоден, голоден!
В это время суток шататься по улицам в поисках женщины было нелепо. В лучшем случае я поймал бы заблудившуюся пьянчужку и получил от нее то, что потом с препоганым настроением поволок бы в вендиспансер.
Повернувшись спиной к Маргаритке, я устроился как можно удобнее. Я выбрал такую позу, в которой просто обязан был заснуть, невзирая на голод. И уже начал…
Но легкий голос возник где-то под самым потолком.
– Ассарам Кадлиэль, Ассарам Кадлиэль… – позвал он.
Я так удивился, что окаменел. Какого еще, ко всем чертям, Ассарама Кадлиэля тут ищут? Тут – я, Брич, и моя женщина, никого больше!
– Ассарам Кадлиэль!… – голос стал настойчивее. – Ты слышишь меня?
– Нет тут никакого Ассарама, – сказал я убедительно. – И вали-ка ты отсюда, родной.
– Родная, – поправил голос. – Ассарам Кадлиэль, ты не узнаешь меня? Я же зову тебя по имени! Это звуки твоего имени, ТВОЕГО имени!…
– Ты – кто? – спросил я в недоумении, потому что наконец понял – имя было мне не совсем незнакомо, где-то в глубине памяти что-то на него все же отозвалось.
– Я – Ребалиань Адинурада.
Еще того не легче, подумал я, этого натощак не выговоришь!
– А я – Брич.
– Ты не Брич! – голос рассмеялся и тут только стало ясно, что он действительно женский. – Ты Ассарам Кадлиэль! Мы долго тебя искали. Сперва мы стерегли тебя, когда ты был заклят Таиром Афроластериском, потом ты попал к Серсиду Неумехе, и мы бы вывели тебя из-под заклятия, потому что Неумеха не знает, как поддерживать силу оков. Но он поместил тебя в тульпу. Ассарам, ты понял, что произошло?
– Ни хрена! – сурово отвечал я.
Ведь я действительно из всей этой речи ни хрена не понял.
– Ты – Ассарам Кадлиэль! – повторил голос, уже сердясь. – Я просто чудом отыскала тебя! Ты голоден и распустил щупальца, и я пришла к тебе по щупальцу как по каналу. Теперь понял?
– Говорят же тебе – ни хрена я не понял.
– Инкуб Ассарам Кадлиэль! Проснись наконец! – потребовал голос. – Заклинание Афроластериска потеряло власть, а изобретение Неумехи не может настолько сильно сковывать твою волю. Проснись, говорю тебе! Сбрось с себя тульпу!
– Что сбросить? Можешь ты говорить по-человечески? – спросил я, садясь. – И покажись наконец. Ты что, в углу за шкафом прячешься?
– Хорошо, – согласился голос. – Сейчас я покажусь тебе. Но не вышло бы недоразумения. Я, видишь ли, как раз ищу добычу. И я в облачении поиска. А та твоя часть, которая является тульпой, для меня не запретна. Ты все еще хочешь, чтобы я показалась?
– Ну, если ты какая-нибудь старая лошадь, или жирная свинья, или… – я хотел было перечислить, в каких случаях голосу показываться не обязательно, и не имел в виду ничего дурного, но висящий в темноте голос почему-то впал в бешенство.
– Х-ха!… – услышал я. Это был выдох перед тем, как что-то натворить…
Я знаю, что такое бешенство. В драке оно прекрасно. В сексе тоже ничего. Но тут мне сделалось страшновато.
На фоне окна я вдруг увидел человеческий силуэт, Сперва он был черный, но вдруг чернота распахнулась – и передо мной оказалась женщина, которая просто распахнула бархатный плащ.
А под плащом она была совсем голая.
Более совершенного тела я за всю свою жизнь не видел! Оно было молочно-белое, с безупречными линиями бедер, с тяжелой и дерзкой грудью, на которую спускалась длинная вьющаяся прядь темно-рыжих волос. Надо посмотреть выше, подумал я, не в силах отвести глаз от этой груди, вдруг там крокодилья рожа! Но не посмотрел. Женщина сделала три шага – и ароматным телом заслонила от меня все на свете, и прижала руками мою голову к своей груди, и я напрочь забыл, что рядом спит обессилевшая Маргаритка.