– И ты отпустишь меня замуж за старого толстого дурака? – вдруг с тревогой спросила она.

– Если будет действительно миллионер – отпущу.

Нельзя этим женщинам говорить правду…

– Ты самый лучший в мире… – шептала она потом, и я не спорил – пусть найдет второго такого, неутомимого и яростного!

Когда я проснулся было близко к полудню, и она уже куда-то сбежала. Хорошо хоть поесть сготовила. И оставила денег на сигареты. Я заглянул под матрас, нашел ее заначку и сунул к себе в карман. Возможно, уже через несколько дней я ей верну эти гроши, если сегодня повезет.

Хорошо, что мы тогда прихватили кипу старых журналов. Снаружи было прохладно, я сидел, завернувшись в одеяло, и читал. Даже кроссворд разгадал.

Вечером я так подгадал, чтобы они меня ждали.

И тут уж пришлось называть свое имя.

– Брич, – сказал я.

– Как-как? Кирпич? – переспросил Сазан. Очевидно, хотел насмешить Петровича. Тот действительно усмехнулся.

– Нормально, – только и сказал. – А это вот у нас Левый, это – Арчи.

С ними был еще один, но как-то странно сидел, вроде и за нашим столиком, а вроде ногами – уже за соседним. Его Петрович не назвал.

Арчи мне сразу не понравился. У него был тонкий орлиный нос, не попорченный в драках, и сросшиеся брови, такой испанский угрюмый красавчик, наверняка бабы спокойно не могут пройти мимо. Красивый мужчина – это недоразумение. Мужчина должен быть как я – с крепкой физиономией, не более.

Я выставился – заказал всем пива. Поговорили о местном пиве. Поговорили ни о чем.

– А ты к нам по делам, или как? – спросил Петрович.

– От серьезного дела никогда не отказывался, – сказал я. Кто их разберет – может, они задумывают что-то такое, что мне и не снилось, они же местные, лучше знают обстановку.

– Серьезные дела мы и сами любим. Вон Арчи на видеопрокате сидит.

Я прикинул – в городе не меньше сотни пунктов видеопроката. Все равно – мелочь.

– Я вообще иначе понимаю, – сказал я. – Нужно взять хорошие деньги и сваливать. Но – очень хорошие.

– А что ты предлагаешь, Кирпич? – встрял Сазан.

Теперь нужно было помолчать, чтобы слова прозвучали внушительней.

– Я предлагаю брать банк.

– Что-о-о? Ты охренел?! – совершенно неожиданно взвился Сазан, но остальные молчали и сам я был спокоен, как никогда в жизни.

– Тихо, – сказал ему Арчи. – Это интересно, а, Петрович?

– Банк – это да, – согласился Петрович. – И какой же банк ты наметил?

– Я не знаю… – действительно, я не знал, как называется именно этот банк. – Такое угловое здание, многоэтажка, такое коричневатое, главный вход – стеклянные двери на фотоэлементах, второй – за углом, и напротив наискосок – четыре бара…

– Ребята, где это?… – опять взвился Сазан, но Петрович нехорошо на него посмотрел, очень по-мужски посмотрел, я люблю, чтобы мужчины так строго смотрели…

– Ты говори, Кирпич, говори.

Я испытал внезапное и пронзительное родство с Петровичем. Только мы двое были среди этой шушеры настоящие мужчины. Только мы знали цену вот такому взгляду, и негромкой, весомой, лишенной всяких там выкрутас и переливов речи. Только мы! Билла Бродягу бы еще сюда!…

– Все очень просто. Нужно покрутиться возле этого банка и узнать, когда приезжают за деньгами. Сперва засесть с утра в баре, с понтом опохмеляж, вычислить постоянных работников, потом – в ленч, потом узнать, куда ходят на ленч девчонки, ну, секретарши…

– Так, так… – подбодрил меня Петрович.

Видя, что вожак настроен по-деловому, остальные не вмешивались. Правильно делали: такой разговор – для двух настоящих мужчин, не более.

– Собрать всю информацию можно за неделю. А потом действовать нагло и открыто. Просто вовремя оказаться внутри, и чтобы снаружи ждала машина.

– Хорошо, – сказал, помолчав, Петрович. – Тебе уже приходилось делать что-то этакое? Ну, не банк, а хотя бы почту брать – когда туда пенсии привозят?

– Я банк брал.

Арчи и Левый переглянулись. В глазах у них было восхищение. Не научились еще скрывать эмоции, как вот Петрович.

Сазан хотел взвиться – и не смог. На сей раз я его взглядом припечатал.

– Один? – удивился Петрович, но как удивился! Только губы чуть дрогнули. А лицо осталось каменным – лицо настоящего мужчины, тяжелое и надежное. Как у меня.

– Нет, конечно. Нас было двое – я и Билл Бродяга.

– Кто-о-о?!? – это уже заорал не Сазан, а безымянный парень за двумя столиками, длинный, тощий, но, как мне показалось, жилистый.

– Тихо! – Петрович был невозмутим, как мраморное надгробие. – Билл Бродяга – это кто?

Длинный обнял Арчи, я бы так бабу на людях постеснялся обнимать, и что-то зашептал ему в ухо. Рот у Арчи приоткрылся.

– Напарник мой. Один мулат.

– Так. Мулат. Где же ты его взял?

А в самом деле, где я взял Билла Бродягу? Мы же всегда были вместе, всегда, с самого начала…

– Мы были вместе с самого начала.

– С начала чего? – как-то странно, без визга и склонив голову набок, спросил Арчи, и его глаза мне очень не понравились.

– И последний вопрос, – Петрович уже принял решение, я чувствовал это, я убедил его, иначе и быть не могло! – Где же был этот самый банк, который вы с Биллом Бродягой брали?

– Как где? В Чикаго!

Вдруг мне сделалось не по себе. Все смотрели на меня, ожидая, как видно, следующих слов шефа, а я вдруг понял, что коричневатая многоэтажка, где четыре бара напротив, – это именно тот банк в Чикаго, и как раз между барами я проскочил в переулок, влетел в тупик, развернулся и напоролся на двух полицейских, это были белый и негр, большой толстый негр. Я кинулся между ними, выстрелил, отмашкой сбил с ног третьего, а Бродяга, сразу сообразив, вырулил к углу, резко развернулся, распахнул дверцу «форда», и мы помчались, и чемодан с деньгами был наш, наш!…

– Ну, теперь мы на коне, Брич! – орал он, пока я возился с автоматом, выставлял его в окно и поливал очередями полицейские машины. – Ну, теперь мы поживем!

– Санек! Ты вот все время что-то сказать хотел, – Петрович обратился к длинному парню.

– Петрович, это же он нам боевик пересказывает! – тот даже подскочил. – Я кассету недавно брал! Старый боевик про двух гангстеров, один был Билл Бродяга, а другого звали Брич! Это они брали банк в Чикаго, а потом по каким-то горам лазили, и из-за бабы чуть друг друга не пристрелили…

Парень говорил, а я потрясенно кивал.

Он все правильно рассказывал! Только мы бы все равно из-за этой шлюхи Мерседес не подрались бы – просто были деньги, было настроение, мы играли! Мы в двух бешеных соперников играли, мы от всей души веселились!…

– В общем, так, – постановил Петрович. – Придется мне теперь все дерьмо из видеопрокатов пересмотреть.

И усмехнулся.

– А этого?!. – уже предчувствуя грандиозную потеху, привстал Сазан.

– Гнать отсюда через семь гробов с блядским присвистом. И без него дурдома хватает.

– Меня?

Я смотрел в каменное лицо, не понимая – что же я сказал не так? Ну, не этот коричневатый банк – так другой мы бы непременно могли взять все вместе!

– Чеши отсюда, Брич недоделанный! – добавил Сазан. – Чеши, чеши!

– А то в дурдом свезем!

Мне пообещали носить передачи и проникновенно так попросили поблизости не околачиваться и серьезным людям своей херней мозги не компостировать.

Кулаки сжались сами.

– А этого не надо, – посоветовал Петрович. – Сами сдадим, куда следует, мало не покажется. Ну, что стоишь? Вали к своему Биллу Бродяге!

Первым расхохотался Сазан.

А потом заржали все. Даже несокрушимый Петрович! Они ржали до слез, до икоты, терли глаза кулаками, стонали и кряхтели, но остановиться не могли.

Я повернулся и неторопливо вышел.

Что же я теперь Маргаритке скажу?…

Она ждала меня у окошка – как и положено ждать мужчину. Длинные волосы распустила, глазки подкрасила, в руках – журнальчик какой-то пестрый, но не читает… Соскучилась девочка!

– Ну, как? – спросила. – Встретился с теми серьезными людьми? Договорился?

– Порядок, – ответил я. Как же тут иначе можно было ответить?

– Я же говорила! – прямо завопила Маргаритка.

На ней был только шелковистый черный халатик с цветами и драконами. Вроде вчера такого не имелось. Только он – и она выскользнула с восторгом! Халатик, шурша, упал на пол. Потом Маргаритка ухитрилась подхватить его и кинуть на кровать.

– С первых же денег купим простыни и одеяло! – потребовала она. – А потом – подушки!

– Конечно! – сказал я. Простыни, одеяло… Сколько они могут стоить?

Наверно, мне следовало не пить дорогое пиво ради козла Петровича и его придурков, а зайти в магазин этих, как они… постельных принадлежностей.

Потом я понял это окончательно.

– Мне холодно! – пожаловалась Маргаритка. – Мне смертельно холодно!

– Прижмись! – велел ей я. – Давай, прижимайся. Я горячий.

– Как печка…

А она была совсем холодная. Худенькая, бледненькая и холодная. Я повернулся к ней спиной и сам не понял, как заснул.

Утром Маргаритка, как всегда, чувствовала себя скверно и не могла подняться. Я подумал, что Ксения с утра, наверно, свежа, бодра и готова к новым играм. Ксения… Высокая, статная, роскошная – королева Ксения. Если любить – так королеву!

На завтрак Маргаритка припасла половину белого батона и бутылку минералки.

– Знаешь, где я это взяла? – спросила она.

Купить – не могла. Не на что. Я же все деньги из-под матраса вынул.

– Стащила.

– Стащила! – удивившись моей проницательности, повторила она. – Когда тебе начнут платить?

– Скоро, – сказал я. – Я им предложил одно дело, они согласились.

Хотя уговорить стоило немалого труда. Основной труд взял на себя Билл Бродяга. Говорил он увлекательно – я сам заслушался. Томпсон и Флайер слушали сперва невнимательно – мало ли чего наплетет коротышка мулат, у которого половины зубов недостает? Они даже порывались встать и выйти из бара, но Бродяга любит препятствия – он сам себя превзошел! Они приподняли зады над стульями – да и шлепнулись обратно. Хозяин, Сэмми Хайд, только посмеивался – он не первый год знает Бродягу. Я же хранил на лице каменное выражение, всем видом показывая: кто обидит Бродягу – будет иметь дело со мной, Бричем. Это весь Чикаго знает.

И они согласились!

Днем я прошел из конца в конец проспект – а проспект длинный, миль шесть по меньшей мере, – осматривая с ног до головы всех встречных женщин. Ноги были так себе. Ксения… Что-то следовало предпринять. Есть хотелось неимоверно.

А все деньги я потратил в баре, чтобы познакомиться с этими козлами! С этими тупыми козлами. Они даже рядом с настоящими мужчинами не стояли – такими, как я и Бродяга. Они и не знали, каково это – провернуть настоящее ДЕЛО. Мелкота…

И Маргаритка права – действительно, по ночам все прохладнее. Нужно искать жилье.

Ну и город…

Как меня только сюда занесло?

Я уже подходил к нашей хибаре, когда услышал удивленный голос Маргаритки.

– Брич? Ты что там делаешь?

Еще три шага – и я увидел свою девчонку. Она стояла на пороге, кутаясь в одеяло, и смотрела совсем не в мою сторону.

Там кто-то был!

Чужого следовало прогнать.

Я как раз был в подходящем настроении, чтобы прогонять всякую мелкую шушеру. Не то чтобы кулаки чесались, а просто так… Если бы я сейчас кому-то хорошо въехал в челюсть, то почувствовал бы себя гораздо лучше.

Я побежал туда, куда смотрела Маргаритка, и обнаружил чужака. Он обирал яблоню в соседнем огороде. Услышав мое шаги, он повернулся.

Передо мной стоял мужик моего роста и моей ширины, но какой-то весь поношенный и обтрепанный. Он уставился на меня, как на привидение.

– Ну!… Ты!… Родной!… – как-то неуверенно выкрикнул он.

И помахал перед собой рукой.

Тут только я заметил, что на ногах у него – короткие ковбойские сапоги, вроде моих, но заляпанные какой-то белой дрянью. И это ничтожество еще смеет издеваться над мужской обувью?!?

– Ну!!! Ты!!! Родной!!! – прорычал я.

Мне даже замахиваться не пришлось – он и так дал деру.

Я подумал, что неплохо бы догнать его и надавать по шее. Не смертельно, а чтобы понял. И я понесся вдогонку, но он нырнул в какие-то кусты. Это уж было чересчур!

– Вылезай, а то стреляю! – гаркнул я, доставая пистолет.

Он не отозвался, трус поганый. Я действительно сгоряча стрельнул в заросли над канавой.

– Ты, черт немазаный, вовсе в уме повредился? – раздался оттуда старческий голос. – Я те постреляю! Всех лягух мне попугал!

И из канавы полез дедок, малого роста, в невероятном тряпье, волоча за собой какую-то древнюю бадейку.

– Иди, дед, отсюда! – сказал я ему. – Сам ты всех тут своей рожей пугаешь.

Но дед выпрямился и уставил в меня длинный грязный палец.

– Молчи, тульпа! – приказал он. – А ты, инкуб, коли можешь, подай знак!

– Интересное дело, сумасшедшие по огородам гуляют, – ответил я на это. – Чеши отсюда, дед. А то бадейку твою тебе на башку надену.

– А надень! – предложил зловредный дед. – Распоясался ты, тульпа, но это ненадолго. Есть и на тебя управа. Я-то не смогу, а вот Епископу Корнофору покоришься, так и запомни.

Я шел к нему по высокой траве, ступая весомо, чтобы он видел – идут если не бить всерьез, так основательно проучить. Он же вдруг со свистом втянул воздух, присел и резко выдохнул.

Меня вонью чуть с ног не сбило.

Я попятился, поскользнулся и сел.

– То-то! – сказал дед, как-то неожиданно оказавшись рядом. – А тронешь бадейку – пеняй на себя. Тогда не то что легонечко дохну – а вовсе в бараний рог скручу. Живешь ты тут, что ли?

Я не мог ответить. Не только в горле и в носу – в самом желудке, кажется когтями драло.

– Живешь, стало быть, – уверенно сказал он. – Уж не с той ли девонькой, которая на мой огород за картошкой повадилась? Ты ей, дурочке, скажи – такой корешок ненароком выроет, что от одного касания вся волдырями пойдет. Ладно, недосуг мне. Пока еще бадейку до дому доволоку. А ты гляди – никуда с огорода не девайся! Не то под землей найду!

Оказалось, в кустах над канавой была у него припрятана детская коляска. В этой коляске, надо полагать, его самого младенцем возили. С некоторым усилием он взгромоздил бадейку, укрыл ее ветошью и пошел себе, сгорбившись, катя перед собой кривобокую коляску – бомж бомжом!

Я встал.

Очень мне этот дед не понравился.

– Брич! – вдруг завопила Маргаритка.

Я направился к ней.

– Ты чего шумишь? – спросил я строго.

– Это ты стрелял?

– Ну и что?

– Ну и что? Стреляют, а потом вообще тихо! Что я должна была подумать?

Я посмотрел на нее с сожалением. Глупая девчонка. Что я, первый раз в жизни стреляю? Вон, Ротмана буквально на днях пристрелил.

– Иди домой, – сказал я.

Она вдруг принюхалась.

– Брич, ты что, на мусорке сидел?

– Я на всякий случай обнюхал свой рукав и убедился – вонь злобного старикашки здорово прилипчива.

– Нужно было кое за кем понаблюдать. Постирай мне штаны и рубашку.

– Порошка нет.

– Хоть как.

Я забрал у нее одеяло, пошел в домик, разделся и выбросил ей на порог вещи, а сам в одеяле сел на постель.

В окно я видел, как она бежит за водой, как долго полощет штаны с рубашкой в погнутом жестяном тазу. как развешивает на ветках. Приятно наблюдать, когда женщина занимается домашней работой.

Она вбежала в домик, захлопнула дверь и сразу кинулась ко мне.

– Ты не представляешь, Брич, как я замерзла! – и, как будто одно вытекало из другого, добавила: – Я страшно тебя люблю, Брич.

У женщин соображение как-то странно устроено. Вот и Мерседес тоже влюбилась в Бродягу, когда он ей чуть руку не вывихнул. Я ему потом говорил – ты ей вообще ухо отстрели, тогда она по гроб жизни твоей будет.

– Брич, мы еще долго будем тут мерзнуть? – спросила Маргаритка.

– Потерпи до завтра.

Проблему жилья я решил просто и элегантно – позвонил той толстухе из редакции. Она обрадовалась, назначила мне встречу, я пришел и доставил ей море удовольствия. Ее интересовало, как правильно разбивать стекло, почему мужчины плачут, существует ли в природе пуленепробиваемый брюшной пресс – в общем, она хотела, чтобы я с умным видом трепался о ерунде, ну, я и трепался. Правда, я не мог понять, почему она считает, будто я разбил витрину в состоянии стресса. Я был в состоянии бешенства – так я ей и объяснил, а стресс – он для истеричных дам.

А разговор происходил у нее дома, и я сразу понял, что комнаты – две, и они каждая сама по себе.

– Кстати, – сказал я, – у меня тут проблема. Нельзя ли у вас пару деньков перекантоваться?

– Конечно, можно! – с восторгом ответила она. Решила, наверно, что я начну к ней приставать. Я же просто переночевал, а утром отправился за Маргариткой. И днем привел ее на новое местожительство.

Толстуха сразу же в нее вцепилась. Действительно, мы с Маргариткой – красивая пара, мы и должны быть вместе изначально, и поэтому старуха хотела знать подробности. Маргаритка, которая уже успела принять горячую ванну, такого ей наговорила на кухне, что потом полночи смеялась.

Утром я ушел. Сказал – по делам. А ноги сами почему-то довели до того проклятого бара. Я плюнул на его порог. Дешевая гнусная забегаловка! Вот разбогатею – куплю и сожгу. Чтобы такие притоны город не поганили.

Надо было раздобыть денег.

То, что в этом городе нет мужчин, с которыми можно делать серьезные ДЕЛА, я уже понял. Не попытаться ли заработать на жизнь как-то иначе?

Вечером я спросил толстуху – нет ли у нее на примете какой-нибудь работенки для неглупого человека.

– А что вы умеете? – спросила она.

Вопрос был какой-то странный. А что вообще нужно уметь, чтобы работать?

– Вы что-то кончали? – допытывалась эта дура. – У вас есть какой-то диплом? Сертификат?

– Я бы хотел работать в сфере финансов.

Это прозвучало как надо. Помнится, Умберто Лопес всегда в сомнительных случаях весомо говорил:

– Я работаю в сфере финансов.

– То есть как? – удивилась толстуха. – Президентом банка, что ли?

Должность звучала неплохо.

– Да.

Она расхохоталась.

– Вы скажите, Валентин, что вы действительно умеете? – сказала она, отсмеявшись, а хохочущая толстуха, кстати, зрелище довольно мерзкое, у нее же все колышется, и живот, и ляжки. – Постойте, я, кажется, придумала. Вас можно устроить в охрану…

– В ох-ра-ну?!.

Мена аж приподняло над стулом. Чтобы я, Брич, унизился до того, чтобы охранять рыбные рестораны?…

– Нет, – едва сдерживая рычание, сказал я. – Я не могу в охрану.

Подумал и добавил:

– Западло.

И, видя ее недоумение, добавил еще как можно строже:

– Мне нельзя.

– Что – нельзя?

– Светиться нельзя.

– То есть как?

– Свои увидят – не поймут.

Да, Билл Бродяга уж точно бы не понял.

– Та-ак… – пропела толстуха, а глазки ее зажглись нехорошим таким огоньком. – Вас нужно устроить туда, где бы вас никто не видел и не слышал. Правильно?

– Да.

Она покивала.

– Это я придумаю.

– В долгу не останусь.

– Какие там долги! Вы мне просто расскажете как-нибудь всякие эпизоды из вашей жизни, ладно? Вот мы и в расчете.

– Конечно, расскажу, – согласился я.

Маргаритка во время этого разговора сидела рядом и смотрела на меня влюбленными глазами.

Девчонке повезло. Она встретила настоящего мужчину.

В квартире у толстухи было тепло, холодильник полон, она утром ушла на работу, а мы с Маргариткой целый день провалялись в постели.

Вечером оказалось, что работа найдена.

– Валентин! Маргоша! – позвала нас толстуха. – У меня для вас хорошая новость. Есть работа!

– Я не могу светиться, – сказал я через закрытую дверь.

– Какое там светиться! Склад, на складе только вы и кладовщик. Деньги небольшие, но стабильные. Вас там никто не увидит.

– Да? А что придется делать?

– Рулоны грузить, – объяснила толстуха. – Придет машина – разгрузить, разложить по стеллажам. Это склад тканевых оптовиков. Нет машины – сидеть, смотреть телевизор.

Это меня устраивало.

Однажды мне уже пришлось три недели таскать ящики с баночным пивом, одновременно выслеживая некого человека и длинной фамилией и еще более длинным списком грехов по отношению к Бродяге. Ничего – ненадолго же!

На складе я продержался полторы недели. Там работали молодые бабы, к которым приходили какие-то сопляки. Я как-то объяснил, что настоящий мужчина не может одеваться в пиджак, который застегивается чуть ли не до горла, и носить такую бездарную обувь. Они так хохотали, что стеллажи качались. Вместе с рулонами.

А почему так вышло, что я схватил рулон, длиной в полтора метра, а весом в пятнадцать кило, и треснул этим рулоном сгоряча по большому столу, на котором меряли ткань, и у стола подломились ножки, этого я, честно говоря, не понял сам. Может быть, потому, что эти дуры меня достали. Только и было слышно – взяли бездельника, он там телевизор смотрит, а мы за него отдуваемся. Но я же два раза помогал разгрузить машину! А во вторник, когда машина пришла днем, я как раз вышел прогуляться, и в среду…

Говорил же: дайте серию досмотреть, еще четверть часа – и иду! А они мне – шофер торопится да шофер торопится!…

Я шел домой злой, как черт. Мимо проезжали козлы на иномарках. Везли своих баб. А я шел пешком! Как последний огрызок!

Возле ларька стояли какие-то… Стоп!

Того, тощего и сутулого, что покупал газету, я узнал сразу. И подошел, и отпихнул от него его бабу.

– Узнал, родной? – спросил я его. Ответа не требовалось – если сейчас не понял, через две секунды точно поймет. Я въехал ему в зубы и негромко так рассмеялся.

Бродяге бы понравилось, как я рассмеялся.

Потом я стряхнул с плеча бабу, повернулся и ушел.

Этот сукин сын… как же его, в самом деле, звали?…

На озерном берегу мне было очень плохо. Выворачивало наизнанку. Надо мной стояли, и он стоял, ждал, пока я встану с колен.

– Свинья – она и есть свинья, – сказал он.

Он назвал меня свиньей на том основании, что он выпил – и ничего, меня с такой малости развезло. Умный! Песенки сочиняет! Купец умрет за деньги, попа задушит жир… А я, значит, свинья…

Нет. Не корчило меня ни на каком берегу! Я вообще прекрасно держу спиртное!

Я вообще впервые в жизни увидел этого тощего.

– Пусть они мне за полторы недели заплатят, – сказал я дома толстухе, ведь это она привела меня на кретинский склад, вот пусть теперь и вызволяет мои денежки.

– Этих денег как раз хватит, чтобы починить стол и два стеллажа, – ответила она. Какие, к лешему, стеллажи? Если я однажды и вышиб стойку, так ведь вставил ее на место!

Потом они с Маргариткой вечером совещались на кухне.

– Я договорилась, что мы тут еще недельку поживем, – сказала мне потом Маргаритка. – Только это уже получается, что мы комнату снимаем. Брич, когда приедут твои серьезные люди и ты начнешь наконец работать так, как тебе хочется?

– Сам жду не дождусь, – буркнул я.

– И надо чего-то купить в хозяйство. Сколько Наташа может нас кормить?

– Надо.

Маргаритка сидела на низкой тахте и смотрела на меня большими укоризненными глазами.

– Брич… – вдруг произнесла она так жалобно, что мне сделалось не по себе. – Брич, миленький, ну, придумай же что-нибудь!

– Ну, что я тебе придумаю?!

Она вскочила.

– А что, мне придумывать? Опять – мне? Может, мне связаться с богатым дядькой и брать у него деньги?

Я посмотрел на нее с интересом. Глупышка глупышкой, а вот ведь умную мысль выдала.

– Ты этого хочешь? – как бы не веря своим ощущениям, спросила она.

Я пожал плечами – мол, решай сама, не мне ведь под богатым дядькой сопеть и пыхтеть.

Тут Маргаритка в совершенно необъяснимой панике кинулась мне на шею.

– Брич, ты любишь меня?!. Любишь? Или уже давно разлюбил?

– Не говори глупостей, – сказал я ей. – Я же с тобой, чего тебе еще надо?

– И я тебя люблю… – прошептала девчонка. – Брич, я все сделаю, как надо… а ты меня не бросишь?…

Я пообещал, что не брошу, и на следующий день Маргаритка собралась НА ДЕЛО.

Это было ЕЕ ДЕЛО, и она собиралась тщательно, позаимствовала у толстухи косметику и стянула в ванной колготки. Толстуха у нас маленькая и кругленькая, а Маргаритка довольно высокая, так что колготки оказались впору.

Она пришла вечером, измотанная, но денег не принесла. Я ее за это не ругал, ни слова даже не сказал – нельзя же сразу требовать у того козла, чтобы раскошеливался. Пусть сперва раскочегарится как следует, а потом уже и намекнуть можно.

Толстуха вечером пришла очень недовольная и сказала, что Ксения сама не знает, чего хочет. Я молча согласился. Если они жила с тем усатым, значит, уж точно хотела чего-то неправильного.

Через два дня Маргаритка пришла очень озабоченная.

– Знаешь, что сказал этот козел? Предложил переехать к нему! Чтобы я жила с ним!

Я посмотрел на девчонку с подозрением. Не то чтобы мне действительно было интересно, дала ли она тому богатому козлу, которого подцепила в баре, или еще не дала, а стоил ли козел таких жертв. Был ли он действительно настолько богат, чтобы ради этого уходить к нему жить?

– Говорит – норковую шубу куплю… – не глядя на меня, добавила Маргаритка.

Норковые шубы тоже разные бывают…

И, в конце концов, когда приедет Билл Бродяга и привезет деньги, я просто-напросто явлюсь к тому козлу, дам ему промеж рогов и заберу Маргаритку!

Я так ей и объяснил.

Она смотрела на меня круглыми темными глазами и, как мне показалось, даже не слышала моих слов. Просто – смотрела и дышала.

Я повторил и пообещал забрать ее у козла сразу же, как только появятся деньги. И даже вот что придумал – она же может, живя у козла, раз в неделю прибегать ко мне! И это будет для всех хорошо, удобно и замечательно.

Всю ночь она не давала мне покоя – пока утром не потеряла сознание. Я позвал толстуху, та раскудахталась, собралась звонить в «скорую», но Маргаритка очнулась сама.