1

   Травмпункт был ближе к вокзалу, и я сначала пошел туда.
   В облупленном коридоре на ободранных топчанах сидели люди. Какие-то пьяные рожи с подбитыми глазами, маленький потертый человечек в разодранных брюках, со страшно окровавленной ногой, какая-то пожилая, приличного вида женщина, закрывшая половину лица платком…
   Я присел, бросив рядом свой рюкзак. Изнутри опять поднимался озноб, и я чувствовал, что вот-вот мне опять станет совсем плохо… Открылась какая-то дверь, появилась высокая женщина в белом халате, с сигаретой в зубах.
   - Эт-то что тут за бивуак?! - строго закричала она, уставившись на мой рюкзак. - Здесь травмопункт, а не камера хранения! Чье?!
   - Понимаете, - хрипло ответил я, подняв к ней тяжелые глаза. - Я прямо с электрички. из колхоза. Рука ранена. решил к вам не заходя домой…
   Она пристально оглядела мою заросшую физиономию и почему-то смилостивилась:
   - Ладно. Только вам тут долго сидеть придется, так что давайте тащите сюда…
   Она открыла какую-то темную комнатку или большой стенной шкаф, и я сунул рюкзак туда.
   Сидел я действительно невообразимо долго. От духоты и какого-то особо отвратительного запаха меня мутило. Тело опять становилось легким, хотелось скользнуть в облачную высь, к прохладным рукам юной феи… или Ольги… Нас разделяли двести километров, однако она была здесь. Рядом, совсем рядом, я чувствовал ее близкое присутствие, но никак не мог дотянуться до ее холодной, спасительной груди… Нет, нет, нет! Я держался, пытаясь не отдаваться бреду. Счет времени я давно потерял, поэтому даже удивился, когда отворилась обшарпанная дверь и невидимый голос выкрикнул:
   - Следующий!
   И этим следующим оказался я.
   - Что у вас? - устало спросил врач - здоровяк средних лет с желтыми усами такими же, насквозь прокуренными пальцами.
   - Рука, - просто ответил я.
   - Не слепой, вижу, что не нога… Что с рукой?
   - Пальцы ранены.
   - Чем?
   - Куском железа.
   - Каким куском? При каких обстоятельствах?! - врача раздраженно пригладил усы. - Когда, как, где? Я что - по одному слову буду из вас вытягивать? Объясните, коротко, но ясно!
   - Ладно…- я вздохнул. - Я был на сельхозработах. Там произошла авария. Сельскохозяйственной машины, измельчителя - вы, наверное, такого не знаете… но неважно в общем. Отлетел кусок железа и рубанул по пальцам…
   Врач молчал.
   - Позавчера, - добавил я. - Вот вроде и все.
   - Застрахованы? - неожиданно спросил он.
   - Нет, а что?
   - Ничего. То есть очень плохо. Были б застрахованы, сейчас сразу отправили бы вас на рентген.
   - А без страховки не отправите?
   - Без страховки не отправим. Пленка в дефиците. Делаем только застрахованным, которым требуется немедленное медицинское свидетельство…- врач вздохнул о чем-то своем. - Ладно, давайте вашу руку.
   Я осторожно протянул руку. Врач увидел ее - и я заметил, как мгновенно изменилось его лицо. Он быстро распутал посеревшие бинты, резким движением сорвал присохший конец - и я увидел*свои пальцы*. Огромные, распухшие, желтые… и покрытые темными пятнами. В нос ударил тошнотворный запах - дух гниения, который, как я теперь понял, сопровождал меня уже давно… да неужели это*моя* рука?…
   - …Дышите, дышите… - из темноты донесся голос врача. - Вот, ватку нюхайте.
   Глаза мои оставались открытыми, но кругом было темно. Резко пахнуло нашатырным спиртом, и все стало медленно наливаться светом. Значит, я упал в обморок. Как беременная институтка. Как глупая секретарша Люда - при виде своей же руки… Стыд и срам. Я боялся поднять глаза на доктора. Но он сделал вид, будто ничего не произошло. Только смотрел на меня с напряженным и собранным участием.
   - Что это, доктор? - вырвалось у меня.
   - Что, что… - он мрачно покачал головой. - Плохо дело, вот что…
   Позавчера, говорите, все произошло?
   - Да, позавчера. Днем. То есть даже скорее утром, - уточнил я, словно это могло иметь значение.
   - Земля в рану могла попасть?
   - З-земля?…- я не попадал зубом на зуб. - Не знаю. Истинный бог, не знаю. Ударило осколком ножа, который рубил траву. На траве могла быть земля. Значит, и на ноже тоже…
   - Рука болела?
   - Болела. Сначала. Потом почти перестала.
   - Побледнение покровов было?
   - Что? - не понял я.
   - Ну, кожа на пальцах становилась бледной?
   - А… Да, становилась. Вчера. А потом сразу стала желтой.
   - Спали?
   - Сегодня практически нет. Соседи по палатке говорили, всю ночь бредил. Да и днем, пока на электричку шел и пока в город ехал, сознание то и дело отключалось. И какая-то муть мерещилась… Что со мной доктор?
   - Все ясно…- не слыша моего вопроса, задумчиво констатировал врач.
   - Ясно все, как темная ночь… Столбняк, кстати, сделан?
   - Нет, конечно.
   - "Нет конечно"! - возмущенно повторил он. - Безобразие! Слов нет, одни буквы и те матерные… Куда смотрит ваш отдел охраны труда! Посылают людей черт знает куда без всякой профилактики! В колхоз вообще никого не должны без столбняка выпускать! Форменное безобразие…
   - А что у вас на травмпункте пленки нет - это безобразие не форменное?
   - зачем-то спросил я.
   Врач отмахнулся, потом вколол мне под лопатку два очень больных укола, после чего сел за стол и начал заполнять какую-то нудную бумагу, спрашивая меня фамилию, имя отчество, возраст, место работы и жительство и множество всякой прочей ненужной чепухи. Пленки нет, - подумал я. И тут же вспомнил, как к нам в НИИ приходил страховой агент, а мы, словно маленькие дети, от него бегали, чтоб не платить пятьдесят копеек взноса. Я сам прятался в туалете. Если бы оформил договор - сейчас бы снимок сделали, да еще страховку бы получил… Знать бы заранее, как дело обернется… В комнату вошла уже виденная мною женщина; от нее страшно несло дешевым табаком. Узнав меня, она и через плечо врача заглянула в бумагу:
   - Что там у него?
   - Вот…- врач указал какое-то место в записи.
   - Анаэробная?! - с изумлением и ужасом переспросила она и пристально посмотрела на меня. - В мирное время?!
   - Да, в мирное. Все бывает, Саша. И еще не такое…
   Закончив писать, он протянул мне листок:
   - Вот направление на срочную госпитализацию. В двадцать третью больницу. Знаете, где она?
   - Знаю… А без больницы нельзя?
   - Он еще спрашивает…- грустно покачала головой женщина.
   - Прямо сейчас ехать, или можно домой зайти, вещи оставить?
   - Можете зайти. Приемный покой работает круглосуточно. Вас примут в любое время… тем более с таким случаем. Но вообще советую поспешить. Вы итак потеряли слишком много времени! Сейчас имеет значение каждый час. Это я вам абсолютно серьезно говорю.
   - Да, - подтвердила прокуренная Саша. - Именно так… и вообще - вы почему так поздно приехали? Не мальчик ведь. Должны были понимать, что такую рану надо немедленно обработать.
   - Знаю…- я попытался улыбнуться, скрывая подступающую дрожь. - Вот вы, к примеру, знаете, что курить вредно. А все равно же курите!
   - Шутите…- врач вскинул ко мне усталые глаза. - Я бы на вашем месте уже не шутил. Вы хоть догадываетесь, что у вас с рукой? У вас же… Он сказал словно, похожее на "невроз" и повторил его с нажимом.
   - Ну и что, доктор, - я лихорадочно рассмеялся, стуча зубами. -
   Невроз, невроз… Нашли чем пугать! У кого сейчас невроза нет?
   - Не невроз, а некроз. Не-кроз, - по слогам четко повторил врач. - Омертвение тканей.
   И глядя в мое непонимающее лицо, добавил жестко:
   - Ган-гре-на! Надеюсь, хоть это слово вам известно?
   - Гангрена…- мертвея от ужаса повторил я, надеясь, что ослышался.
   Мне показалось, пол качнулся подо мной, а стены накренились, грозя рухнуть вместе с потолком.
   - Неужели, доктор…
   - Да, - жестко и неумолимо отрубил он. - Гнилостная гангрена.

-

   Гангрена…
   Страшное слово, которое давным-давно, в далеком детстве вызывало у меня почему-то одну и ту же, леденящую кровь картину: черный череп, покрытый расползающимися лоскутьями гнилой кожи… Где я такое смог увидеть? Не знаю… скорее всего - нигде. Да и вообще, вероятно, к самой гангрене этот жуткий образ вообще не имел медицинского отношения. Но помню: стоило прочитать в какой-нибудь книжке про войну слово "гангрена" - и сразу всплывал череп. Ужасный, белозубый и пустоглазый…
   Гангрена… Теперь это страшное слово относилось ко мне. Колхоз, работа на АВМ, песни у костра… Катя, Славка, Вика, Ольга… Все происходило*несколько часов* назад - но было уже не со мной. Ушло в небытие. Отодвинулось в прошлое, которое могло считаться никогда не существовавшим. Ведь еще на полевой платформе я не знал, что у меня гангрена, значит - у меня ее не было. Я догадывался, что с рукой неладно, но все-таки гнал от себя мысли и подсознательно надеялся на лучшее. На "пару уколов", которые вернут меня в нормальное состояние… Но оказалось, что обманывал я себя напрасно. И если*есть*то, что происходит со мной сейчас - значит, не*было* ничего иного…
   Я шел домой по темноватой улице, и ноги подкашивались подо мной. Не знаю отчего - от жаркого озноба, или от ужаса перед услышанным диагнозом… Но может… может, ошибся этот врач в травмпункте?! Ошибся…
   Вряд ли. Я слишком хорошо запомнил, как молниеносно изменилось его усталое и брюзгливое, но в общем добродушное лицо. Значит - это так и это - все. И теперь мне отрежут… пальцы… или всю руку целиком…
   От этой мысли к горлу подступал вязкий, тошнотный ужас и кружилась без того ослабевшая голова. Хотелось кричать в полный голос, лишь бы не слышать самого себя и ни о чем не думать…
   - …Эй, борода! Спички есть?
   Я вздрогнул, поднял голову. Передо мной стоял парень, рядом с ним - девушка в светлом платье.
   - Спички есть, борода?
   Это я - "борода", - понял я и пробормотал что-то в ответ. Парочка прошла мимо. Меня задело платье девушки, обдало легким облаком ее духов. И еще я уловил запах тела - чистого, свежего, юного тела… Я почему-то вдруг представил их без одежды. Он - с гладкой кожей, мужественной грудью и впалым животом. Она вся мягкая, шелковистая, теплая, вздрагивающая от вечернего холодка… Они оба молодые и чистые… Хотя, должно быть, не моложе меня самого. Но я… У меня гангрена… Черная, гнилая гангрена… Я встряхнул головой. Обернувшись, я проводил ребят долгим взглядом. Чужая жизнь, чужое счастье, чужие надежды… Чужие здоровые руки и упругие тела. Не помню, как я дошел до дома. Борясь с ключами, не желавшими слушаться левой руки, отпер дверь, швырнул в прихожую рюкзак. Хотел тут же повернуться и идти в больницу. Но увидел свое страшное, грязное отражение в зеркале, и мне стало противно и немножко стыдно. Я вспомнил - даже убитая рука не успела извести из меня заложенный родителями глупый пионерский героизм! - что русские солдаты перед боем ходили в баню и надевали чистое белье. Как будто на тот свет не пускали в грязном… И я задержался еще на несколько минут. Обкромсал бороду ножницами, потом быстро добрил остатки. Принял душ, уже не боясь намочить руку, тщательно смыл двухнедельную колхозную грязь. Переоделся во все свежее.
   И, как ни странно, но почувствовал себя немного лучше. Уходя, снова взглянул на себя. На меня смотрел измученный, осунувшийся человек с ввалившимися глазами - но чистый, каким и положено быть человеку. Совсем не тот обросший тип, что ввалился в травмпункт.
   И только рука осталась прежней. Тяжелой, распухшей, пятнистой. И ничего не чувствующей.
   Я оглянулся - не забыл ли выключить воду в ванной или свет. норме. Потом посмотрел на телефон и мгновенно подумал об Инне. Звонить ей было, ясное дело, некуда. Да я и не собирался огорчать ее раньше срока. Мысли позвонить родителями даже не мелькнуло. То есть, конечно, прошло быстрой тенью воспоминание о них, но звонить я не собирался.
   Выйдя и заперев дверь на все замки, я поколебался несколько секунд, потом позвонил соседям.
   - Кто там?… - не сразу ответил заспанный хрип дяди Кости.
   - Это я…- ответил я. - Женя.
   - А, Евгений…- дверь широко распахнулась. - Заходи, заходи…
   Сосед стоял в голубых подштанниках, щурясь из темноты на свет тусклой лестничной лампочки.
   - Вы уж простите, дядь Кось, что ночью звоню, - вздохнул я. - Но такое дело… Ранило меня в колхозе. В общем, приехал в травму, они направление дали в больницу. В двадцать третью, прямо сейчас. Так вот, дядь Кось… Инна вообще-то месяца полтора еще должна в экспедиции быть. Но если вдруг раньше времени вернется, вы уж не пугайте ее, ладно?
   - А что стряслось с тобой?
   - Да пустяки, - зачем-то соврал я. - Руку немножко задело… Но врач говорит - в больницу, иначе никак.
   - Да, врачи, они такие, - сочувственно кивнул дядя Костя.
   - Так вы уж Инне не говорите лишнего, ладно?
   - Не боись, все будет сделано… В двадцать третью, говоришь?
   - Да вроде.
   - А отделение какое - на всякий случай?
   - Отделение?… Не знаю. Хирургическое, наверное. Ладно, извините, что разбудил. Спокойной ночи!
   И держась одной рукой за перила, я медленно пошел по лестнице.
   - Евгений! - окликнул дядя Костя, когда я был уже внизу.
   Я поднял голову.
   - Ты того, Евгений!… Держи хвост морковкой! Дальше фронта не пошлют!
   - Не пошлют, не пошлют, дядя Костя, - ответил я и вышел из подъезда.
   Прямо в чудесную, дышащую липами, мягкую и обворожительную - и абсолютно безразличную к моему горю летнюю ночь.

-

   Врач приемного покоя равнодушно прочитал направление и, даже не взглянув на мою руку, принялся заполнять очередные бумажки.
   - Доктор, я мне прямо сейчас будут резать? - спросил я, чувствуя озноб.
   - Что резать? - переспросил он, не поднимая головы.
   - Ну… руку мою. Прямо сейчас на операцию?
   - Ах, руку… Нет, не сейчас. Вы думаете, это так просто: чик - и отрезать?!
   Он посмотрел на меня, и я вдруг осознал, что он говорит "отрезать" как о чем-то решенном.
   - Сейчас вас определят в палату. Завтра возьмут анализы. Потом созовут консилиум. Посоветуются, и тогда уже будут решать.
   - А доктор в травмпункте сказал - сейчас дорог каждый час…-вспомнил я, чувствуя непонятный страх от промедления - точно боялся, что потом придется резать еще больше…
   Врач не ответил. Кончил писать и позвал медсестру.
   Она буркнула что-то непонятное и жестом позвала за собой. Мы прошли через темные холодные коридоры и оказались в низком, сыром помещении, где посреди разбитого кафельного пола одиноко торчала достаточно грязная на вид и очень ржавая ванна.
   - Давай быстрее! - приказала сестра.
   - Что - быстрее? - не понял я.
   - Раздевайся и мойся.
   - Зачем мне мыться? - возразил я; даже в нынешнем состоянии мне было страшно ступить в эту грязь. - Я чистый, только что дома помылся…
   - Ладно. Тогда давай переодевайся и пошли в палату.
   - Вот что переодеваться?
   Никакой одежды тут не было.
   - Как во что? Ты что - из дома пижаму не взял?
   - Нет вообще-то…
   - И ни тапочек, ни полотенца. Ни плошки с ложкой, ни кружки?
   Я молчал. Признаться честно, дожив до двадцати четырех лет, я ни разу не лежал в больнице. И госпитальную жизнь представлял весьма смутно, по идеальным советским фильмам. Поэтому, когда собирался, мне и в голову не пришло, что надо взять что-то для переодевания, умывальные принадлежности, ложки, вилки…
   - С луны свалился, что ли? - буркнула сестра.
   Я молчал. Мне снова стало так плохо, что я уже готов был лечь хоть в эту облупленную ванну - лишь бы меня никто не трогал, лишь бы свернуться комочком, закрыть голову руками и провалиться куда-нибудь, где меня нет…
   - Ладно, посиди тут, - проворчала сестра. - Сейчас что-нибудь найду на твой размер…
   Я присел на холодный топчан. Голова кружилась, а тело казалось то легким, то тяжелым, то вообще никаким.
   - На вот, примеряй!
   Сестра протянула сверток застиранных до сизого цвета лохмотьев. Пижаму - вернее, две отдельных ее части, оставшиеся от разных комплектов. Штаны когда-то были полосатыми. А куртка - в крупный цветок. И то и другое порванное во многих местах, неряшливо заплатанное, к тому же на несколько размеров больше моего. На куртке имелись всего две пуговицы. В прежние времена я бы, наверное, начал возмущаться и даже острить по поводу такой одежды. Но сегодня вяло переоделся в эту рвань и молча пошел за сестрой в палату. Палата была огромной, но мне все-таки досталась койка у стены. Темноту - ведь было уже далеко за полночь - сотрясал разноголосый храп, перемежающийся бормотаниями и стонами. Страшно воняло лекарствами, грязной одеждой и еще чем-то, невыразимо больничным, нагоняющим мутную тоску.
   Я откинул тонкое колючее одеяло и опустился на кровать, не чувствуя измученного тела. Почти сразу подошла другая сестра - помоложе и не такая сердитая - и что-то мне вколола. Наверное, это не снотворное и не простое обезболивающее, а какой-то настоящий наркотик. Потому что голова моя сразу куда-то поплыла, но не так, как было в бреду, а совсем по-иному. Я лежал на провисшей и в то же время жесткой койке, и прекрасно понимал, что нахожусь в больничной палате, где храпят кругом многочисленные соседи. И в то же время существовал второй, параллельный, проходящий сквозь меня мир. Который был совершенно иным, а главное - мог изменяться по моему желанию. Мне вдруг захотелось, чтобы постель стала качаться - показалось, что так я смогу уснуть. И странное дело - все оставалось неподвижным, но я чувствовал, как кровать тихо колышется подо мной. Потом мне надоело лежать на больничной койке и почему-то захотелось на корабль. И я тут же оказался на корабле. Он покачивался на небольшой волне, и я покачивался вместе с ним, лежа на большом, мягком и уютном диване. Единственным, что мешало, был храп соседей по палате, который врывался даже в призрачный несуществующий мир. Я захотел убрать этот шум - и тут же открылся иллюминатор, и ко мне в каюту - я лежал именно в капитанской каюте - заглушая все иные звуки, влился мощный плеск волны под бортом. Я лениво думал - чего же мне хочется еще… Между тем один из моих соседей проснулся, застонал сильнее обычного, и стал шарить в поисках чего-то на стене. Я был и там и здесь, и услышал, как в коридоре зазвенел далекий звонок. Через несколько минут в палату вошла заспанная медсестра. Хочу женщину, - понял я. Именно женщину - но не для того, а просто чтобы она посидела со мной. И тут же в капитанской каюте прямо из воздуха возникла женщина и, присев рядом, склонилась ко мне. У нее были черные волосы средней длины, как у Ольги, хотя на Ольгу она не походила. Хочу, чтобы волосы ее были длинными, - подумал я - в тот же момент незнакомой женщины коснулись моей горячечной кожи… Их прикосновение было жестким и шершавым и каким-то неприятно горячим. Нет… Не хочу черных, хочу светлые - они тонкие, нежные и прохладные, - подумал я, и женщина вмиг посветлела, как моя жена Инна. Но все-таки это была и не Инна. Не Вика, не Катя, вообще никто - просто желаемая мною*женщина* без реальных черт, вообще без лица и даже без тела; она вся состояла из белых, длинных и очень прохладных волос, которые гладили меня, отбирая болезненный жар и постепенно погружая в сон… Прежде чем уснуть, я отчетливо видел, как женщина поднялась и исчезла в темноте. Сделав, очевидно, какой-то укол моему соседу и отправившись снова спать. И в ту же секунду я сам улетел куда-то далеко.

2

   Утром меня разбудила сестра. Опять вколола что-то и повела сдавать анализы. То есть хотела даже отвезти: в коридоре ждала больничная каталка.
   - Я еще жив…- прохрипел я. - Уберите, сам дойду…
   Идти было далеко, в противоположный конец. Я несколько раз хватался за стены. Шел, спотыкаясь, и ожидал, когда сестра съязвит что-нибудь насчет предложенной помощи. Но она молчала - и даже поддержала, когда меня вдруг занесло и я едва не упал.
   Рука была как чужая. И еще мне было холодно. Не просто холодно - меня, не переставая, бил страшный лихорадочный озноб. Выданная пижама без пуговиц не грела, а свои вещи у меня отобрали. Я завернулся в огромную куртку, крепко держа ее у горла, потому что так казалось теплее. Хотелось закутаться еще во что-нибудь, спрятаться целиком в какой-нибудь теплый угол… Хождение на анализы высосало остаток сил. И как это я еще*вчера*отправился пешком на станцию, а*позавчера* работал на АВМ?! Я еле добрался до своей койки и лег, умирая от усталости. Вспоминая вчера и позавчера, я поражался страшной силе неведомой болезни, скосившей меня и за два дня превратившей из здорового и полного жизни молодого мужика в какой-то гниющий полутруп - хотя и болела у меня только одна рука, на которую, лишенную бинтов, я сам старался не смотреть, боясь приступа тошноты… И когда через некоторое время меня вызвали на кардиограмму, уже не отказывался от каталки. Не знаю, что увидел врач на ленте, но у меня от прикосновения холодных мокрых подушечек к рукам и ногам снова начался приступ озноба. И я никак не мог согреться, даже когда вернулся на свою койку и укрылся одеялом.
   Озноб бил все сильнее, хотя в палате, как и на улице, было очень жарко, в распахнутый окно втекал теплый воздух летнего дня. Я прекрасно осознавал это со стороны - но смертный холод пронизал меня, вытекая откуда-то из самых костей… Я натянул одеяло до подбородка, постарался укутаться как можно плотнее. Но оно не грело, от его тяжести становилось только холодней. Я положил на голову подушку, закрыл глаза - и увидел белые россыпи лабазника. Душистые и… обжигающе холодные. Нет, не надо прохлады… Тепла, тепла… Я попытался представить костер, жарко горящий около палаток - и не смог. Кругом остался один лишь белый, убивающий холод… Господи, скоре бы операция, - неожиданно подумал я. - Резали бы уж эту проклятую руку, что угодно отрезали, лишь бы только согреться… немного согреться… Хоть немного… Потом пришла сестра и опять сделала укол. Народ потянулся за едой, кто-то тормошил меня, что-то спрашивая или предлагая. Я не отвечал, не понимая, чего от меня еще хотят, когда мне нужно лишь одно: согреться и уснуть… От укола мне опять стало чуть лучше. Я огляделся и увидел, что палата не такая уж большая, всего на шесть коек. Ночью она показалась огромной из-за тьмы и храпа. Но похожа о была на проходной двор: двери не закрывались, все время кто-то выходил или к кому-то приходили, люди сновали взад вперед, разговаривали, смеялись… В моих ушах стоял шум, я ни на что уже не обращал внимания. Лежал плоско под одеялом, напрягаясь, чтобы согреться. А потом вдруг ввалилась целая толпа людей в белых халатах и направилась ко мне. Впереди, несколько опережая других, бежал маленький пожилой крепыш с большой, сверкающей даже из-под шапочки лысой головой. Консилиум, отстраненно догадался я. Предводитель сел на край койки, откинул одеяло - от чего озноб пробил меня так, что зубы застучали друг о друга, - и взял мою руку. Остальные стояли вокруг. Он спросил что-то - я не понял что, и пробормотал нечто столь же маловразумительное, с трудом выталкивая из себя звуки. Я был уже не здесь. А он дого мял мне руку, что-то демонстрируя остальным, смотрел в зрачки и проделывал множество подобных процедур. Свита тихо шелестела за его спиной. Потом он перекинулся парой латинских выражений с сухопарой седой женщиной, затем все неожиданно снялись с места и исчезли за дверью, так ничего мне и не сказав. Ни плохого, ни хорошего.
   Я снова спрятался под одеяло. Действие укола давно прошло, и меня лихорадило с прежней силой. Господи, ну зачем они меня мучают, - думал я. Хоть бы резали поскорее…
   Я даже не отметил метаморфозы своего отношения к самому себе. Еще вчера я едва не терял сознания от мысли о предстоящей операции. А сегодня мне было так плохо, что я жаждал ее, как манны небесной. Плохо мне было практически сразу. Но состояние мое, меняясь толчками, становилось иногда чуть лучше. Однако в больнице я уже чувствовал, что не просто болею, а умираю. Причем сегодня я умирал быстрее, чем вчера.
   Никогда, даже в раннем детстве, я не был героем, Всю жизнь сколько помню, я боялся любой физической боли и стремился ее избегать. Маме всегда стоило больших усилий затащить меня к зубному или на прививку. И это при том, что болел я относительно мало. Не считая обязательных детских болезней. Ну, и потом во взрослом возрасте иногда простужался, заболевал гриппом и чувствовал себя неважно.
   Но сейчас… Сейчас воспаленное мое внимание не отвлекалось ничем, а было направлено исключительно вглубь себя, и я понял, что еще не знал настоящих болезней. Сейчас я именно умирал, потому что в моем теле поселилась сама смерть. Точнее, мне казалось, что внутри бродит несуществующий в природе холодный огонь, который блуждая и перемещаясь, вымораживает меня изнутри и одновременно сжигает мои внутренние органы. Мне казалось, уже сгорели начисто сердце, легкие, печень - и что там еще есть. И что боль, равномерно разлившаяся и переплескивающаяся во мне из одного места в другое - это ожог от прикосновения ледяного огня. Я был полностью выжжен изнутри; от меня осталась тонкая оболочка, до краев наполненная болью. Я даже не думал раньше, что человеческое тело - это хитрое, но не слишком большое сочетание органов и связующих звеньев - может вмещать в себя такое количество разнообразной, непрекращающейся боли. Я уже был почти мертвецом. От меня ничего не осталось, и сама оболочка грозила прорваться, взорванная болью изнутри. В иные минуты хотелось, чтобы это произошло побыстрее, настолько мучительным было ощущение постоянного выгорания изнутри. Умирание и самоуничтожение в полном сознании и понимании, что мой организм разрушается, и я ничего не могу с этим поделать…

*1*

*-*

*-*

*2*

1

-

-

2