Улин Виктор. Хрустальная сосна

   - Да… А что… Представь себе, встречаю… - слышал я ее отрывистые слова, произносимые резким, незнакомо жестким голосом.-Где-где… - в Караганде! В общем, все. Ты меня уже затрахал своей душевной простотой. Надоел, как… Как не знаю, что. Ищи другую дурочку. И хватит. Хватит мне звонить. Все!
   Раздался щелчок крышки, потом характерный длинный писк отключаемого телефона.
   - Ну вот, наконец-то мы с вами вдвоем и ну их всех на… фиг, - счастливо улыбаясь, Женя вернулась в гостиную. Села рядом со мной, и принялась совершенно по-детски ерзать, устраиваясь удобнее в своей практически несуществующей юбке. И опять ее невозможно оголенные ноги сияли перед мной, не давая оторваться даже мысленно. Я вздохнул.
   - Так вы в самом деле один Новый год встречаете? - спросила Женя, усевшись наконец и выставившись сильнее прежнего. И даже не замечая этого: настолько естественно и легко получалось у нее демонстрировать свое юное, совершенное, гибкое и соблазнительное тело, созданное именно для абстрактного восхищения, и пока ни для чего более серьезного.
   - Как видишь. Я всегда его встречаю один. По крайней мере, последние лет десять. Или даже больше, - серьезно ответил я. - А ты как собираешься встречать?
   - То есть как это - "как"? - удивленно поднялись Женины брови. - Я его уже встречаю. С вами.
   - То есть как это "со мной"? - пришел черед изумиться мне, как будто до сих пор я все еще принимал происходящее за игру. - Ты разве не по пути куда-то ко мне на минутку забежала?
   - Нет, - она взглянула на меня в упор, обдав проницательным спокойствием своих взрослых серых глаз. - Я не по пути. И не на минутку. Я пришла к вам. Чтобы встретить с вами Новый год.
   - Ко мне?… Но… Не понимаю. В твоем возрасте этот праздник вообще-то дома встречают. Или в компании сверстников.
   - Дома всем все до лампочки. Мама упорола с Виталием - они своим банком ресторан откупили на всю ночь, не помню уж какой. Бабушка с дедушкой в полпервого лягут спать. А мои сверстники - прыщавые дебилы с мозгами между ног, - четко проговорила она, явно повторяя чужие слова. - Навстречалась с ними в прошлом году, до пенсии теперь хватит.
   - Нет, но все-таки…- я все еще не мог поверить, что эта девочка, которую я считал живущей своей собственной, по-детски полноценной жизнью, пришла встречать новый год ко мне. - Как же так…
   - Ладно, дядя Женя, - улыбнулась она. - Вы что - не рады мне?
   - Нет, почему же… Я очень даже рад.
   - А если так, то скажите, где взять второй прибор - скоро все-таки Новый год, надо приготовиться.
   Она ушла на кухню за тарелкой, вилкой и прочими необходимыми вещами. А я все сидел, ошарашено глядя на огромный экран своего телевизора, где пошло кривлялись одни и те же, переходящие из года в год и из века в век, раскормленные морды московских артистов. И пытался пережить, и пытался понять: что же это такое вдруг начало происходить со мной перед самым концом тысячелетия? Принеся тарелки, Женя заняла свое место. Я больше не мог выносить вида ее яростных коленок. Достал из шкафа чистую салфетку, бросил ей со словами:
   - На вот, прикрой, а то зальешь сейчас чем-нибудь!
   А сам прошел к двери и выключил наконец верхний свет. Погруженная во мрак, пробиваемый лишь цветными бликами телевизора да огоньками на елке, комната сразу приобрела другой облик. И даже соседство моей внезапной гостьи уже не казалось таким странным. Словно упавшая темнота снивелировала возрастные различия. И мы наконец стали теми, кто мог и должен был быть на самом деле: мужчиной и женщиной, оставшимися вдвоем в полутемной, обещающей что-то новое комнате… Стоп, оборвал я сам себя - какой "женщиной"?! Со мной*ребенок*, девочка, еще не достигшая шестнадцати лет, и вообще все это какое-то наваждение, которого не должно быть.
   - А дома ты что сказала? - спросил я, словно хватаясь за последнюю соломинку.
   - Что к подругам ушла. Думаете, их это так волнует? Ошибаетесь…
   Мы посидели молча. Я открыл принесенные Женей конфеты.
   - Вот только налить тебе под новый год у меня нечего, - спохватился я. - Поскольку не держу в своем доме ни шампанского, ни всякой другой кислой гадости.
   - А что у вас есть?
   - Что?… То, что сам пью. Для тебя слишком крепкое. Водка, джин…
   Коньяк еще. Не пойдет.
   - Я буду водку с вами пить.
   - Нет, - очень жестко сказал я и добавил раздельно. - Водку пить со мной ты не будешь. Ни при каких условиях. Иначе сейчас же отправлю тебя домой. Ясно?
   Женя молча кивнула, очевидно пораженная моим резким тоном.
   - Конфеты есть с коньяком, сама же принесла, - сказал я, смягчаясь. - Тебе достаточно. И минералкой запьешь.
   - Слушаюсь, - ответила она и глаза ее блеснули, отразив перебегающий огонь гирлянды.
   На телеэкране несмешно острили дежурные юмористы.
   - Они тебе нравятся? - спросил я, чтобы что-то говорить.
   - Терпеть не могу этих жирных пидарастов.
   - Так давай что-нибудь другое посмотрим… - я постарался не заметить ее сленг. - "Титаник" хочешь? Я недавно хороший диск купил.
   - Не-а, не хочу. Фильм хороший, музыка классная. Но Ди Каприо, этот поросячий ососок, - Женя опять кого-то процитировала. - Меня раздражает. Хотя мама от него тащится.
   Я хотел было сказать, что нехорошо применять слово "тащится" к своей матери, но не стал, чувствуя бесполезность воспитательных мер.
   - Я лучше хочу послушать, как вы поете и играете, - добавила она.
   - Я? Играю? - я невесело усмехнулся, помахав в полумраке правой рукой. - Милая девочка, я давно уже ничего не играю, поскольку играть мне нечем. И не на чем. Гитару выбросил уже не помню сколько лет назад. И вообще все это было давно и неправда…
   - Да нет же…Мама говорила, у вас есть кассета с вашими прежними песнями.
   "Мама говорила"…- внезапно отметил я. - Выходит, Катя, хотя внешне казалось иначе, тоже ничего не забыла?! Глупости. Не может того быть и не надо.
   - Женя, эти песни давно уже не имеют ко мне никакого отношения, - спокойно сказал я. - Это давно прошедшее время. Плюсквамперфект, как говорят немцы. Прошедшее и умершее. Навсегда.
   - Нет… Ну пожалуйста, дядя Женя… Мне так хочется послушать… Ну пожалуйста, только для меня - поставьте эту кассету, а?… Она говорила почти умоляюще. Я слушал и не верил, что у пятнадцатилетней здоровой девочки, со всей будущей жизнью впереди, может существовать интерес к старым песням, которые когда-то пел теперь уже немолодой и покалеченный дядька… Но я все-таки встал и нашел среди других тот давным-давно нарезанный диск. Записанный, как вдруг остро подумалось, Славкой в*последний* вечер, когда я мог петь и играть, по иронии оставшийся*единственным* свидетельством моего давнего увлечения… Я вставил его в лоток музыкального центра и выключил телевизор. В комнате сразу стало почти темно. И тут же, ударив по мгновенно обострившемуся обонянию, потек от елки тягучий, тревожащий, сладкий и одновременно обещающий аромат леса. Запах прошлого, запах юности, запах надежд…
   На дисплее пробежали номера дорожек, выбираемые в произвольном порядке; тихо щелкнув, началось воспроизведение - и в дрожащей, пробиваемой крошечными елочными огоньками темноте зазвучал голос.
   Мой и не мой; знакомый до боли и одновременно чужой:
   "Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,
   Тих и печален ручей у*хрустальной* сосны…"
   Я давно не запускал этот диск. Послушал немного еще тогда, получив от Славки кассету, потом работал над качеством звучания. И как-то не воспринимал его содержания. Не думал, что это мои песни, мой голос, моя игра. Воспринимал все совершено отвлеченно, без всякой связи с собой и без малейшего волнения. Но сейчас…
   Сейчас, в этой комнате, пахнущей елкой, заполненной неверными, перебегающими и гаснущими, словно кусочки умирающих надежд, огнями - и ощущая рядом с собой внезапное тепло неизвестно как приблудившейся девочки, я вдруг осознал, что из динамиков льется не чей-то, а*мой*голос, и гитара звучит тоже не под чьей-то неизвестной, а под*моей*рукой…
   Что звуки эти, пережив десятилетия, доносятся из страшного далека, от костра под огромным черным небом. Они все еще живут, долетая от меня, давно ушедшего - сидящего на отполированном бревне и обнимающего гитару здоровыми руками. Наивного и глупого, но тем не менее полностью счастливого. Верящего в будущее и не имевшего даже понятия о том, что случится всего через несколько часов после того, как пропою эти песни…
   Женя слушала тихо, как будто ее тут и не было. А я ощутил физически, как нахлынуло, навалилось, задавило меня собственное прошлое - задушило своей огромной черной беспросветной и несчастливой толщей, не давая продохнуть и одновременно заставляя подступать к горлу чему-то похожему на слезы. Чей вкус и само существование я не помнил уже много десятилетий… Я не понимал, что со мною происходит, почему под звуками мертвых песен вдруг трещит и рассыпается тщательно создававшаяся мною железная оболочка, оставляя меня вдруг снова прежним - ранимым, чувствительным и беспомощным… Закрыв глаза, я протянул руку к столику, наощупь взял бутылку, налил полную рюмку водки и опрокинул ее непривычным движением, не ожидая вкуса. И снова откинулся на спинку дивана, еще крепче стиснув глаза, чтоб какая-нибудь коварная слеза не смогла пробиться наружу… И вдруг почувствовал на плече теплую тяжесть, и теплое, ласковое, щекочущее прикосновение душистых волос к своей щеке. И рука моя правая, не способная уже больше ни на что иное, действуя помимо воли, поднялась сама собой и осторожно легла на приникшие ко мне, совсем тоненькие и прозрачные на ощупь девичьи плечи.
   - Мама рассказывала, что там в колхозе было очень здорово… - тихо проговорила Женя. - Это правда?
   - Было… Здорово.
   - Дядя Женя, а вы… Скажите - вы были там счастливы?
   Вопрос застал меня врасплох. Моя жизнь складывалась по-разному, иногда я чувствовал себя удачливым, иногда разумным; сильно несчастным в последнее время я не был. Но счастливым…Я уже не представлял себе, что такое. Само это понятие шло как бы мимо меня… И стоило секунду задуматься над Жениным вопросом, как стало очевидным, что в последний раз счастливым я был именно там - в колхозе, в последние две недели моей легкой, глупой и рано закончившейся молодости…
   Вздохнув, я ответил честно:
   - Да, Женя. Пожалуй, что именно там я был счастлив.
   - А вы там больше ни разу не были?
   - Нет… Ни разу… А что мне… там было делать…
   Я говорил с паузами, потому что ненужные слезы душили меня, мешая словам.
   - А я вообще нигде никогда не была… Если не считать этого вонючего парохода, куда мама меня с бабушкой и дедушкой каждое лето отправляет с глаз подальше… Знаете что, дядя Женя - давайте съездим в те места, а?
   - Это же очень… далеко…- серьезно ответил я. - На машине четыре часа. А вообще… еще больше… Целых шестнадцать лет… И там, наверное… уже ничего… не осталось…
   - И все равно -съездим?! Вы и я. Только мы. И только вдвоем.
   Договорились?
   - Договорились, - ни с того ни с сего ответил я, хотя за минувшие годы такая мысль ни разу не посещала мою голову. Но сегодняшняя новогодняя ночь, сразу перевернувшая все с ног на голову располагала к совершенно неожиданным решениям. Стоило мне лишь на подумать о том, что действительно*можно*туда съездить - пусть даже действительно с Женей - как свист ракеты за окном показался мне криком иволги… И что-то невнятное, неощутимое, нереальное беззвучной волной прошло по темной гостиной, обдав меня на секунду тем давним, дурманящим и тревожащим душу, и манящим куда-то к себе запахом лабазника, который я, казалось, уже давно забыл…
   А песни следовали одна за другой, не давая передышки, каждая из них прошивала меня навылет, и слезы, мучительно сдерживаемые внутри, все росли и росли, грозясь вырваться наружу… И вдруг я почувствовал осторожное прикосновение тоненьких пальцев к моим глазам, ко всему моему замершему в невозможном напряжении лицу. Я не мог проговорить ни слова, боясь, как бы постыдные мужские слезы не вырвались наружу. И тут же ощутил на себе нежные девичьи губы. А тонкие руки вдруг охватили мою шею…
   - Женька, что ты делаешь…- бессильно прошептал я.
   - Ничего, дядя Женя… Просто я…
   - Господи, - я кажется очнулся, приведенный в чувства своим голосом, выпрямился, осторожно отстранил девочку от себя. - Господи, зачем я водки-то выпил… Как я тебя домой повезу…
   - Утром спокойно повезете, - тихо ответила Женя.
   - Да впрочем, что я - совсем, - продолжал я, медленно приходя в себя. - По телефону такси вызову, и все дела… Утром? Ты сказала утром?! Каким это еще утром?!
   - Утром следующего века.
   - Утром?! Ты что - до утра собралась у меня оставаться? - я все еще плохо соображал, что говорю. - Я ведь до утра не выдержу… Час-два, от силы… Возраст у меня не тот. Спать захочется.
   - Ну и ляжем спать, - с абсолютным спокойствием сказала она. - А утром встанем, и вы отвезете меня домой.
   - Ляжем… Куда ты ляжешь?! Этот диван не раскладывается, у меня нет второго спального места… Ладно, в спальне ляжешь. А я тут, на диване калачиком, раз уж так…
   - Нет, - с невидимой улыбкой, но твердо возразила Женя. - На диване вы не останетесь. Мы ляжем*вместе*. Чтобы вместе проснуться следующим утром…
   - Что-о?! Что за "ляжем вместе"? - поразился я. - Что ты болтаешь?
   Чего ты такое удумала?!
   У меня даже мгновенно ушли непрошеные слезы, я снова подобрался и превратился в обычного, решительного человека.
   - Ничего, - столь же спокойно сказала она. - Я хочу провести эту ночь с вами.
   - Что значит "провести ночь"?! Женька, кончай свои шутки!
   - То и значит. Как женщина проводит ночь с мужчиной.
   Я задохнулся; в принципе я ощущал ее интерес ко мне, но чтобы все повернулось вот таким, искренним и совершенно недопустимым образом…
   - "Женщина", "мужчина"… Какая ты, к дьяволу, женщина?!
   - Самая обыкновенная. Вы что думаете - я трахаться не умею? Я…
   - Женя! - строго перебил я. - Что за слова ты говоришь?!
   - Ладно. Можно по-другому…Вы, наверное, считаете, что я девушка?
   Напрасно. Еще два года назад на этом самом пароходе я уже… Ну, в общем, вам нечего бояться. Я все знаю и умею и даже больше.
   - "Мне нечего бояться" - это надо же так сказать! Все она знает и умеет!
   Тоже мне, Лолита выискалась…Женя, Женечка - ну подумай сама, что за вещи ты говоришь?! Тебе со сверстниками надо гулять. А ты…
   - А я пришла к вам… Потому что мне плевать на своих отмороженных ровесников. А с вами мне будет хорошо…
   - Нет, чушь какая-то…- взмахнув руками, я поднялся с дивана и зашагал по узкому пространству гостиной. - Я же… Я же тебе*в отцы гожусь!*
   - Не говорите так, дядя Женя! Мой отец был никчемным придурком, я его имени даже не хочу вспоминать, - она опять говорила чужими словами. - Как и дядя Слава, кстати. И как обожаемый мамочкой Виталий. А вы… Вы…
   - Я… Что "я"… Я же*старый*, как ты этого не понимаешь?! Мне же жить осталось не знаю сколько лет. Ну пятнадцать, ну двадцать… А ты молодая. Не молодая даже, а просто маленькая, у тебя все впереди. Зачем тебе это?!
   Я размахивал руками, произнося умные, но явно бесполезные в данной ситуации фразы - а сам вдруг со щемящей остротой вспомнил, как сам шестнадцать лет назад почти так же уговаривал Виолетту. И как она отказывала мне похожими словами, ссылаясь на возраст и разум. Я старше Жени на двадцать пять лет, и Виолетта была старше меня на двадцать три… Но мне самому тогда исполнилось двадцать пять, я все-таки уже сделался мужчиной, а тут… Тут… Совсем не то сочетание возрастов. Ведь ей нет даже шестнадцати…
   - Но я не собираюсь за вас замуж, - отчаянно проговорила Женя, прижав кулачки к груди. - Я вообще замуж не собираюсь. Я буду учиться, делать карьеру, чтобы быть такой же сильной, независимой и самостоятельной, как вы…Я просто хочу быть иногда с вами. И мне этого будет достаточно…
   - Замуж она не собирается… Карьера, независимость… - продолжал я. - Маленькая девочка, ты еще ничего не понимаешь. Для женщины главная карьера - это ее семья…
   Женя слушала меня и не слышала ничего. Откинув с колен салфетку, она выпрямилась на диване, выгнулась всем телом, так что ее небольшие, но уже четко оформившиеся грудки выставились сквозь пиджак.
   - Дядя Женя, скажите честно…- она встряхнулась, словно желая обратить мое внимание на свое тело. - Я вам что, не нравлюсь совсем?
   - Если задаешь такие вопросы, - неожиданно серьезно ответил я. - То должна понимать, что не можешь не нравиться. Нравишься. И даже очень. Довольна?
   - И вы мне нравитесь. И я хочу вас. Хо-чу - понимаете?! И что в этом плохого?
   - Ну вот что, Евгения, - со всей возможной жесткостью сказал я, делая последнюю попытку сохранять разум. - Все. Хватит. Этот разговор зашел слишком далеко. И он ни к чему хорошему не приведет. Вызываю такси и отправляю тебя домой.
   Я шагнул к столу, где стоял телефон. Женя вскочила с дивана, загораживая мне дорогу. Привстала на цыпочки, крепко обвила меня руками, не давая ступить ни шагу.
   - Зачем тебе это? - глухо спросил я, вдруг поняв бесполезность борьбы.
   - Скажи только - зачем?
   - Затем, что… я люблю вас, дядя Женя, - тихо продышала она в мое ухо. - Люблю… С самого первого раза, как мама меня к вам привела…И уже давно не могу без вас жить… Я знаю, что не смогу быть всегда с вами. Но разрешите мне… Хотя бы раз… Хотя бы изредка… Ведь это так немного, чего я прошу… "Люблю"… Когда я в последний раз слышал такие слова? И слышал ли вообще? Меня никто никогда не любил, и сам я не любил тоже никого… Нет, ошибаюсь, я безумно любил свою первую жену Инну, и ей-то говорил эти слова. А говорила ли она мне что-то в ответ… Тогда казалось, говорила…А сейчас - не помню. Убей бог, ничего не помню…
   - Вы такой красивый и умный… Разве можно с вами сравнить моих уродов одноклассников… Или того слюнявого студента, что трахал меня на пароходе…Хотя неважно, что красивый и неважно, что умный… Это все уже потом. Я люблю вас просто так. За то, что вы есть на свете.
   "За то, что я есть…" Это было странно слышать и нереально воспринимать. Потому что сам я давно уже не радовался собственному существованию. И не мог даже представить, чтобы оно, это существование, оказалось светом в окошке для кого-то другого…
   - Я люблю вас, дядя Женя… И хочу, чтобы вы были счастливы.
   - А откуда ты взяла, что я несчастлив? - стараясь говорить уверенно, возразил я. - Я совершенно счастливый и адекватный человек. Потому что живу в точности так, как самому этого хочется.
   Кажется, мне удалось убедить себя этими словами. Высвободившись, я шагнул обратно к журнальному столику, налил еще рюмку и выпил столь же быстро, не смакуя. Голова моя плыла, поддаваясь ненужному наваждению, и ее требовалось срочно вернуть на место.
   - Хочу, чтоб вы стали немного счастливее со мной…- продолжала Женя.
   Поймав мою изувеченную руку, она припала к ней, покрывая нежным, горячими поцелуями. Я вздрогнул: такого не проявляла ко мне*ни одна* из всех моих прежних женщин…
   - Я ведь сильная и очень многое могу… Чтобы вам со мной было хорошо и спокойно. И чтоб вам больше не надо было столько пить…
   - Откуда ты знаешь, сколько я пью? - вздохнул я. - На самом деле, я пью гораздо больше, чем ты даже можешь себе представить… Не отвечая, Женя опять прижалась ко мне и, щекоча мою щеку своими длинными ресницами, принялась сбивчиво шептать какие-то совершенно неожиданные, горячие и незнакомо ласковые мне слова. И вдруг, заглушая ее шепот, во дворе с особой яростью взорвались ракеты, озаряя все небо призрачными красными и зелеными огнями.
   - Новый год, что ли…- пробормотал я. - Давай хоть телевизор обратно включим. А то так и новый век с тобой пропустим… Я нашарил впотьмах пульт, нажал кнопку - через несколько секунд на экране всплыли часы Спасской башни. Куранты отбивали уже невесть какой удар. Я быстро налил Жене минералки и протянул ей стакан. Плеснул себе водки и мы чокнулись, ловя последние секунды уходящего века и вместе с нею вплывая в следующий.
   - С Новым годом вас, дядя Женя…- почему-то очень тихо проговорила Женя.
   - И тебя, тезка, с новым счастьем, - ответил я, нагнулся и поцеловал ее в лоб.
   - Дядь Жень… Поздравьте меня… По-настоящему, - прошептала Женя, запрокинув голову и, привстав на цыпочки протянула ко мне свои ждущие губы.
   Да будь оно все трижды проклято, - подумал я, закрывая глаза…

11

   Я проснулся чуть свет.
   Во всем доме стояла мертвая посленовогодняя тишина. И в природе за окном тоже царил покой. Какая-то опустошенная ясность - или проясненная пустота, один черт. И я мог бы еще спать и спать. Но вчера - вернее, уже сегодня ночью я не принял снотворного, и в итоге, как всегда в последние годы, поздний уход в постель не прибавил, а сократил мой сон.
   Полежав немного с закрытыми глазами, я понял, что уснуть больше не удастся, и тихо выбрался из постели.
   Я помнил все.
   Помнил, как это случилось. Как мы любили друг друга. Тихо и медленно, не веря до конца в происходящее.
   Я осторожно ласкал ее маленькие груди с несерьезными, пухленькими, но уже темными - точь-в-точь такими же, непонятно думалось мне, как у Кати… - сосками. Спускался во влажную складочку, припорошенную едва осязаемым пушком. Целовал все ее тонкое, уже не детское, но далеко не женское тело. И с изумлением понимал, что, кажется, впервые в жизни по-настоящему нежен с женщиной: в отличие от всех предыдущих, я испытывал к Жене не плотское вожделение, а именно огромную, всепоглощающую, высасывающую меня нежность. Ко мне пришло ирреальное ощущение, будто я трогаю сейчас не эту женщину-подростка, невероятной случайностью забившуюся в мою постель - а свою собственную душу. Несчастную, брошенную, окаменевшую в искусственном одиночестве, хоть и замкнувшуюся в непробиваемую оболочку. И слезы, подступившие под звуки старых песен, опять вернулись ко мне, и я их больше не сдерживал и даже не стеснялся. Прижимал к себе маленькую - кажущуюся совсем маленькой, хотя ростом она была всего на голову ниже меня - Женю, пытаясь вложить в каждое свое, неловкое от отвычки, движение всю внезапную, оглушительную благодарность за ее приход и ее невероятную любовь. А слезы лились из меня, не оскудевая, и все ее тело, от впадинки между ключицами, до маленьких пальчиков на ногах, стало влажным. Но я почему-то не стыдился; это было столь же естественно, как и это наше соединение, идущее вопреки в законам разума и порядка… Я старался быть осторожным, чтобы не причинить Жене боль; она же покрывала меня мягкими поцелуями, прикасалась своими тонкими пальцами с такой отчаянной нежностью, какой я никогда не получал ни от одной из взрослых женщин. Или это просто казалось мне, почти отвыкшему от них и совершенно - от искренней ласки? Женя мало что умела, но изо всех своих маленьких сил пыталась отдаться и в то же время забрать меня - так, чтобы мы действительно стали единым целым, на несколько минут осуществили недостижимую мечту человечества о слиянии двух разрозненных половинок…
   Устав от нарастающих ощущений, еще не умея по-женски доводить себя до завершения, она в какой-то момент отключилась и затихла, как набегавшийся за день ребенок. Положив голову мне на грудь и крепко обняв мои плечи влажной рукой.
   А я лежал и испытывал совершенно космическое, ошеломляющее ощущение. Сам я тоже ничего не достиг - отчасти опасался, боясь навредить или испугать Женю, а отчасти уже разучился этому. Но я вспоминал минуты нашей сладостной близости и понимал, что такого тихого, невероятного блаженства я не знал прежде ни с кем. Мне было так хорошо, что, наверное, именно сейчас стоило умереть, поскольку ничего лучшего уже просто не могло было быть… Но я умереть не мог, потому что рядом лежала она, держась за меня даже во сне.
   Я спал и не спал одновременно.
   Слегка ныло сердце. И кроме того, я уже так давно и прочно привык спать один, что мешало само соседство другого существа. Потому что я не мог свободно переворачиваться с боку на бок, боясь задеть и нечаянно разбудить ее.
   Нет, пожалуй, дело было не в отсутствии пространства, а в чем-то более глубоком, проникающем внутрь, как несуществующие потоки другого сознания. Но все-таки ближе к утру я отключился, потому что ясно помнил, что закрывал глаза в темноте, а когда открыл их, сквозь зашторенное окно в спальню сочился неясный серенький свет зимнего утра. Поняв это, я сразу осознал, что к чему.
   И поэтому ничуть не испугался и даже не удивился, увидев рядом вторую подушку и разметавшиеся по ней Женины волнистые волосы. Она и спала совершенно по-детски уткнувшись носом, и маленькое круглое плечо ее беспомощно темнело над краем пододеяльника. Я нагнулся и осторожно поправил одеяло. Не просыпаясь, она вздохнула и протянула руку на то место, где еще недавно лежал я.
   Я смотрел на нее, но не чувствовал ни сожаления, ни отчаяния, ни даже сумятицы. Только зачем-то попытался вспомнить, когда в последний раз просыпался в этой кровати - огромной двуспальной кровати, купленной еще во времена моей жизни с Викой, да так и оставшейся навсегда без хозяйки…- не один. Это было так давно, что я даже не смог выудить из памяти имя той, что лежала в тот раз на этой, специально вынутой из шкафа второй подушке. А Женя спала тихим, совершенно умиротворенным сном. И туфли ее, маленькие черные туфли на высоких каблуках, трогательно и в то же время уверенно стояли у противоположного края кровати… Накинув халат, я тихо вышел из спальни и притворил за собой дверь.
   Голова моя гудела от недостатка сна и чего-то еще.
   Я бесшумно включил чайник и сел за стол.