Улин Виктор. Хрустальная сосна

   - Аптечка где? - отрывисто переспросил Володя. - Бинты, и все такое?
   - В столовой у Клавки было вроде что-то…- нерешительно ответил дядя Федя.
   - Пошли! - Катя схватила меня за здоровую руку и потащила за собой.
   Перед глазами дрожал туман. Рука саднила. И крови становилось больше; она горячими струйками стекала по пальцам и, казалось, я слышал стук падающих в песок капель. Я поднял ладонь повыше, надеясь остановить кровотечение. Изменив направление, она потекла вниз по запястью, под рукав рубашки, по локтю и ниже… Меня мутило все сильнее, точно я испугался вида собственной крови. Да что же за черт возьми, неужели я мог так раскваситься от несерьезной раны?! Я пытался успокоиться, но перед глазами все слоилось и качалось, а у ушах, вытесняя прочие звуки стоял медленный тягучий звон. Временами начинал меркнуть свет, как в кино перед началом сеанса - не зная ощущения, я догадался, что начинаю терять сознание и лишь усилием воли не давал погрузиться в беззвучную тьму, заставлял себя шагать по одуряюще горячей траве. Спотыкаясь и едва не падая, я шел за Катей, видел перед собой ее маленькую черноволосую головку, и не тронутую загаром шею, и вновь видел, что бы могло быть, если бы… Удушье отступало на миг, подавленное картиной несвершившейся реальности, но тут же возвращалось опять.
   В столовой действительно белел на стенке ящик с красным крестом.
   Но там не оказалось ничего, кроме аккуратно уложенных сине-розовых пачек "Беломора"
   - А где медикаменты? - почти крича, спрашивала Катя. - Где бинты хотя бы? Не видите - человек ранен?!
   - Медицина… Было все, было когда-то…- пожала плечами горластая тетя Клава. - Не помню, куда делось, наши-то ничем не пользуются, так все проходит. И ты чего орешь? Вон он какой здоровой у тебя! Три к носу - и до свадьбы заживет!
   - А медпункт где у вас?! Или даже медпункта нет в вашем проклятом колхозе?!
   - Почему нет? Все есть. Фершал есть. Не в этой, правда, деревне. А в дальней. Той, что за железкой. Вот у него вся медицина в порядке имеется.
   - Имеются у него, как же… Вот что, - решительно сказала мне
   Катя. -
   Сейчас ты отправишься в лагерь. Найди мой рюкзак - у девчонок спроси - там мешочек полиэтиленовый в кармане. И йод, и бинты, и перекиси бутылка…
   - Да у меня у самого все есть, - перебил я. - Только как я ребят вдвоем тут брошу?
   - Ты что - сдурел?! Посмотри на свою руку! Ты же кровью истечешь!
   Ее остановить надо! И обеззаразить!
   Мне не надо было смотреть. Я сам чувствовал, как переполнив локтевой сгиб, кровь сползает ниже и затекает уже подмышку…
   - Ну ладно…- согласился я.- Пожалуйста, сбегай к агрегату и скажи ребятам, что я не вернусь… А я в самом деле пойду в лагерь…
   - Не пойдешь, а поедешь! Сейчас мы машину найдем!
   Опять схватив, как маленького, Катя и поволокла меня к гаражу, где стояло несколько машин. Шофера, заранее съехавшиеся на обед, уже стояли в тени кузницы. Лениво болтали, курили, лузгали семечки.
   - Товарищи! Довезите, пожалуйста, раненого до лагеря! - обратилась она к ним, глядя из-под косо сидящих, наверное поврежденных-таки падением очков.
   Шофера смотрели, кто с удивлением, кто с любопытством, но никто ничего не сказал.
   - До лагеря…- повторила она. - Это недалеко, возле парома.
   - Сам дойдет, - ответил за всех один, здоровый парень в клетчатой рубахе, расстегнутой до пояса на безволосой, по-бабьи гладкой груди. - Чай, не в ногу ранен-то!
   И вся компания беззлобно захохотала, найдя шутку очень удачной.
   - Ну пожалуйста, довезите, - продолжала упрашивать Катя. - Рука ранена, не нога… Но ведь обработать скорее надо, а то заражение может начаться! Трава, земля…
   - Хилые вы городские…- мужик постарше поморщился, старательно сплевывая прилипшую к нижней губе шелуху. - Ладно, после обеда довезу. По пути будет.
   - Мы хилые?! Мы городские?! Которые на ваших раздолбанных агрегатах работаем?! - закричала Катя. - В то время, как вы в тенечке прохлаждаетесь!
   - Наплевать на них, Катя, - тихо сказал я. - Сам дойду, я нормально себя чувствую…
   - Человек кровью истекает! После обеда! Где ваше начальство! - Катя сжала кулачки, и в ее голосе прорывались слезы. - После обеда отвезут, слыхали такое! Гады вы тут! Гады все и сволочи! Слышите - сво-ло-чи! Бездельники проклятые! Как работать, всегда пожалуйста, а как ранило человека на вашей же технике - так и знать ничего не хотите?!
   Шофера прекратили разговор и смотрели на нее с изумлением. Слезы катились градом по Катиному покрасневшему, запыленному лицу.
   - Мерзавцы! Сволочи!… Живете за наш счет! Пьете тут…Всю совесть пропили! Небось и йод из аптечки тоже выпили! Алкаши проклятые!!! Негодяи!!! Знайте, я вам этого не оставлю так!!!
   - Председатель…- вставил было кто-то из шоферов.
   - Да имела я вашего председателя! Три раза так и этак и поперек гроба в белых тапках!!!
   Катю била ужасная истерика. Она выкрикивала чудовищные слова, каких я даже не подозревал в ее употреблении.
   - Знайте, я вам этого так не оставлю!! Я вам устрою… Я в газету напишу… И не в здешнюю паршивую газетенку!! В "Правду"! И вы еще пожалеете!!! Гады, гады, гады, сволочи фашистские… Она замолчала, икая от рыданий.
   - Катя, Катюша…- я обнял ее за плечи, не ощущая своей боли и не понимая, что измазываю ее кровью. - Ну их на фиг. Пойдем… Пойдем отсюда…
   Трясущаяся Катя повиновалась. В голове моей пульсировал жаркий звон, кровь щекотала тело, мир перед глазами двоился и троился. Трава стегала по ногам, становясь все выше- или это я, не в силах идти, склонялся к земле… Но я все-таки продвигался, таща за собой Катю. Точнее, опираясь на нее, но все-таки шел, сам не зная куда. Очнулся я лишь на АВМ. И вдруг успокоился: я вернулся к своим. Где я не один, где Славка защитит Катю, где можно спокойно… Из последних сил дойдя до автобуса, я лег на сиденье и закрыл глаза… Мне вдруг сделалось очень хорошо. Горячая кровь билась одновременно и в руке, и в голове, и во всем теле. Я оторвался от своей оболочки и поплыл куда-то над знойным маревом звенящей кузнечиками травы…
   - …Женя!!!
   Я с трудом и неохотой открыл глаза. Володя осторожно тряс мои плечи.
   - Женя, вставай! Дядя Федя сходил за Степаном, он тебя в лагерь на телеге отвезет.
   Не вполне соображая, что со мной делается и чего я больше хочу: спокойно лежать здесь на продавленном автобусном сиденье, или трястись на Степановой телеге в лагерь, где можно промыть и забинтовать рану - я встал на ватные ноги. Весь я стал ватным и бесформенным, и просто удивительно, как еще мог стоять без посторонней помощи…
   Ни Кати, ни Славки поблизости не было. Володя принес несколько пустых мешков, застелил дно телеги, примостил нечто вроде изголовья, и бережно помог мне туда устроиться.
   Мне стало неловко:
   - Ну что ты со мной, как с тяжелораненым, ей-богу! Извини, у меня просто перед глазами все поплыло. Наверное, от шока. Или от солнечного удара. А так я вполне здоров. И мне стыдно оставлять вас тут…
   - Ладно, ладно, - скупо улыбаясь, пробурчал Володя. - Пока я тут бригадир и распоряжаюсь. Езжай скорее в лагерь и обрабатывай свою руку.
   - Еду, Володя, еду… И не волнуйся. Вечером буду здоров. А завтра на работу выйду как обычно!
   Последние слова я прокричал уже на ходу.
   Телега тряслась и подпрыгивала. Но я не чувствовал ни боли, ни неудобства. Мною охватило какое-то неестественное, лихорадочное возбуждение. Я три раза подробно рассказал сидящему спиной Степану мельчайшие подробности аварии, на что он всякий раз сочувственно кивал, хмыкал и коротко матерился.
   Начав в четвертый, я вдруг ощутил страшную усталость и замолчал. И остаток пути лежал на спине, трясясь вместе с телегой, глядя в жаркое синее небо, где, показываясь то слева, то справа, то уходя куда-то из поля моего зрения, плавал пятнистый коршун с раздвоенным хвостом.
   Сквозь грохот я слышал умиротворяющий звон кузнечиков. И еще - пульсирующую кровь. Чтоб она не вытекла вся до капли, я приподнял руку над собой, но долго не смог держать на весу. Тогда я опустил ее себе на грудь. И скоро ощутил, как кровь ползет по моему телу, медленно затекает под меня. Но тем не менее, ко мне возвращалось привычное равновесие.
   Я вспоминал, как рыдала Катя, пытаясь найти попутную машину до лагеря - и с внезапной, объективной ясностью понимал, что истерика ее была рождена не страхом за меня, а лишь последействием шока. Что в сущности я сам безразличен ей настолько же, как Володя или даже вот этот Степан. Вот если бы ранен был Славка, она бы вцепилась в волосы кому-нибудь из шоферов и заставила немедленно ехать не то что в лагерь, а в районную больницу… Ну и что из того? Я не испытывал ни горечи, ни сожаления. Мне и это было все равно. Добрый Степан привез меня прямо в лагерь, помог выбраться из телеги у столовой и, сочувственно покивав, уехал.
   Голова моя кружилась от долгой тряски на спине. Я огляделся. В лагере не виднелось души. Только надсадно звенели кузнечики, которых я почему-то не замечал до сегодняшнего дня. Нет, все-таки народ не вымер. В столовой я увидел Люду. Которая, почему-то стоя, что-то соскребала у с алюминиевой тарелки. Рядом на скамейке стояла кружка.
   Увидев это, я почувствовал, как внутренности мои сжимаются от жажды. Ведь мне хотелось пить еще*до того*, как все случилось - и с тех пор я так и не добрался до воды…
   - Люд, зачерпни мне воды, пожалуйста! - попросил ее я.
   Она обратила ко мне бледное и, как мне показалось, заплаканное лицо, посмотрела сквозь меня отрешенно, словно сомнамбула, и снова принялась за кашу. Вероятно, не поняла моего вопроса, или все еще находилась под впечатлением того события, что ночью выгнало Вику из палатки.
   Я молча зашел в столовую, здоровой рукой взял кружку и напился.
   Потом принес из кухни ведро, отлил туда из фляги и вышел из-под навеса. Полив из кружки, смыл с раненой руки остатки травяной грязи и сгустки крови. И наконец, слегка содрогаясь, рассмотрел свою рану. Как ни странно, она оказалась не такой глубокой: кости остались невредимы и пальцы шевелились во всех суставах. Да и кровоточила в общем не слишком сильно - как и положено нормальной ране на руке. Просто я слишком долго ее не перевязывал, поэтому кровь успела затечь везде, куда можно и нельзя. И правая половина моей рубашки побурела и стала твердой, как панцирь.
   Забыв Катины слова насчет перекиси в ее рюкзаке, я залез в свою палатку, достал йод. Корчась от боли, вылил почти всю бутылочку прямо на рану. Потом замотал бинтом. Когда я приехал сюда, кровь из пальцев уже лишь сочилась пузырьками. Сейчас, после того, как я помыл рану, быстро проступило свежее пятно. Я разорвал еще один пакет и намотал его поверх первого, сделав из руки огромную куклу. Осталось привести в порядок внешний вид. Я расстегнул рубашку. И тотчас услышал чей-то истошный вопль:
   - Ааааа!!!!!!…
   Я вскинул глаза. Передо мной стояла белая, как мел Люда. Уставившись расширенными от ужаса глазами и прижав руки к ушам, она пронзительно орала на одной ноте, и вдруг замолкла, точно отсоединили батарею - после чего упала в обморок. Я раньше видел такое лишь в фильмах и думал, что это искусственная режиссерская работа. Но сейчас все произошло именно, как в кино. Продолжая глядеть на меня в упор, не опуская рук от ушей и даже не закрывая рта, Люда вдруг обмякла всем телом, потом у нее медленно подогнулись колени и она, точно складываясь, не спеша опустилась на землю перед мной. И лишь в последнюю секунду глаза ее закрылись, как у дорогой куклы, а руки, потеряв жесткость, мягко отлетели в стороны. И вот она трупом лежала у моих ног, и я не знал, что делать: приводить в порядок в себя, или возиться с ней.
   Я никогда не сталкивался с подобным и, честно говоря, изрядно испугался и даже забыл свою руку.
   - А?!… Что?! Что такое? Что случилось?!…
   На ходу натягивая зеленый лифчик от купальника и не сразу прикрывая лоскутами нужные места, из палатки выкарабкалась сонная Тамара.
   - Ек-макарек…- всплеснула она руками. - Что с тобой, Женя?!
   - Да вот, руку поранил немножко, - ответил я и виновато кивнул на бездыханное Людино тело. - А вот она увидела и…
   - А ну ее на хрен, - спокойно отмахнулась Тамара. - Эта дура только и может, что реветь да в обмороки падать. И еще писькой своей через трусы размахивать…
   Взяв у меня кружку, она зачерпнула из ведра и с размаху, широко и без всякого почтения плеснула Люде в лицо радужной струей. Та замычала, хлопнула глазами и сделала попытку перевернуться на бок.
   - Оживет, - констатировала Тамара. - А вот с тобой что… Ты смотри- ка…Екарный бабай…
   Она обошла меня кругом, тронула рубашку, покачала головой.
   - Да, не зря Людка коньки откинула… Видуха у тебя как у жертвы кровавого воскресенья… Руку, говоришь, поранил? А почему рубашка вся в уделана?
   - Руку, руку… А на рубашку натекло, пока сюда ехал, и вообще…
   - Н-да… - Тамара осторожно, но твердо взяла мою перевязанную руку, осмотрела сверху и снизу. - Какое место?
   Эта Тамара - серьезная, внимательно и явно понимающая толк в деле - не имело ничего общего с той срамной девкой, которую я видел на этом же месте минувшей ночью…
   - Пальцы. Осколком… В общем, долго объяснять.
   - Ну-ка пошевели…
   Я повиновался. Боль пронзила меня, но кончики пальцев, торчащие из повязки, все-таки пошевелились.
   - Ладно. Значит, не страшно, - вынесла заключение она. - А забинтовал хорошо? Обработал нормально? Перекисью помыл, йодом смазал? Может, развяжем, и я все тебе по новой сделаю?
   - Хорошо забинтовал, не надо развязывать, - быстро ответил я, почувствовав, как вспотела спина от одной лишь мысли, что руку будут шевелить, мыть и завязывать обратно…- Все как надо сделал. Я же давно приехал…
   Тем временем Люда пришла в себя и села на траве, подогнув ноги. Потом бросила на меня опасливый взгляд, вся передернулась, и, с трудом поднявшись, и куда-то ушла.
   - Ну если перебинтовывать не надо, то давай тобой самим займемся.
   Тебя обмыть надо… То есть, извини, - помыть; это покойников обмывают… А ты еще жив, слава богу, - Тамара улыбнулась своей грубой шутке. - И помирать тебе мы не дадим.
   - Зачем меня мыть?
   - Ну ты же под рубашкой тоже весь в крови… Давай раздевайся быстро.
   - Как это раздевайся? - не понял я. - Совсем, что ли? Зачем?
   - Можешь совсем, если хочешь, - усмехнулась она. - Вряд ли я увижу что-то новое… Давай рубашку снимай…
   Точными, но аккуратными движениями она помогла стащить рубашку с раненой руки и присвистнула, оглядев меня:
   - Е-мое… Вот это да… Ну, Женя… Я бы тоже, наверное, упала, если бы ты такой в палатку влез…
   Я искоса взглянул на себя, и тошнота подступила к горлу. Половина моего тела была залита кровью - местами подсохшей, кое-где еще блестящей сгустками. Кровь алела на руке, на плече, подмышкой, на боку и даже на животе… Я бы никогда не подумал, что пустячная рана может столько дать.
   - Так. Иди возьми себе чистую рубашку, эту я сейчас тебе в речке простирну, - не терпящим возражений тоном скомандовала Тамара. - Пока кровь не въелась…
   Пока я ходил за рубашкой, шатаясь и не сразу находя нужные вещи, Тамара развила бурную деятельность. Притащила из кухни оцинкованный таз, который использовали для переноски грязной посуды, налила его ко краев, раздобыла относительно чистые тряпки, намылила их и, наклонив меня над тазом, принялась отмывать кровавые следы с моего тела. Увидев, что мне натекло за пояс, она беспрекословно раздела меня догола и стала мыть уже с головы до ног, не заботясь о том, каких моих органов и частей тела касалась при этом своими сильными ловкими руками. И меня это не смущало, поскольку обращалась она со мной как с малым ребенком: видимо, несмотря на любовь к сексу, она ко всем мужчинам относилась именно так. Тем более, не было сил отстаивать свою самостоятельность и мужское достоинство… За этим и застал нас откуда-то вернувшийся Саша-К.
   - Женя, что случилось? - с тревогой спросил он, глядя на меня - забинтованного, окровавленного, и голого безвольно мотающегося в руках могучей Тамары.
   - Да ничего особенного, - пробормотал я.
   Вымыв наконец, она принялась аккуратно вытирать меня полотенцем - Нет, что случилось?
   - В принципе ничего особенного. Я руку поранил, потом кровь натекла.
   - Руку поранил?! - лицо Саши-К исказила гримаса физического страдания. - Как?
   - Да так… Гнали траву через измельчитель, чтоб не перекидывать за сто метров. А у него нож развалился. На ходу, Ну, куски из хобота ударили. Как снаряды.
   - И что - прямо по руке? - недоверчиво сощурился Саша-К.
   - Да, прямо по руке, - ответил я, избегая подробностей, связанных с Катей. - так вышло, что я оказался на линии… огня. В общем, так.
   - Везучий ты, Женя, однако…- вздохнул командир. - И как, сильно?
   - Средне… Три пальца наискось.
   - А кости?
   - Вроде целы. Пальцы шевелятся. Удар был касательный. Если бы по прямой - точно, отрубило бы под корень. А так - только чиркнуло и кожу вспороло… Правда, болит здорово, хоть на вид и неглубоко. Тамара кончила меня обтирать, и я отошел на сухое место.
   - Езжай-ка ты в город! - вдруг сказал Саша-К.
   - Вот еще, - обиделся я, отвернувшись и натягивая трусы. - Что я - Аркашка, что ли? А что Тамара меня моет и одевает… Так это просто так…
   - Да уж - просто так, ек-макарек…- проворчала Тамара. - Кровищи на нем было, как на колотом борове.
   Развернув лицом к себе, она надела на меня чистую рубашку и стала ее аккуратно застегивать, как будто мне это было не под силу - хотя, впрочем, я вряд ли бы управился с пуговицами, орудуя своей намертво забинтованной рукой.
   - Давай-ка все-таки езжай. Сходишь в поликлинику, пусть посмотрят.
   - Да я завтра работать буду!!!
   - Без правой-то руки?
   - Да заживет она, увидишь! Вон, кровь уже остановилась, пятно не расплывается. А что болит - так, наверное, просто кость ушиблена. Ну уж если завтра заболит, тогда уеду.
   - И все-таки… лучше бы ты прямо сейчас поехал. Пусть бы тебе хоть противостолбнячную прививку сделали!
   - Да какой столбняк?! Мы же не в городе! Что я - в колхозе никогда не ранился?! Здесь чистая природа, никаких микробов… Электричка все равно вечером… Да и вообще - рука не задница, поболит - перестанет…
   Я сострил, как мне показалось, очень удачно, по своему адресу и тут же отметил, что в течение нашего разговора Саша-К, забыв свою привычку, не употребил ни одного красочного выражения. И этот факт почему-то потряс и напугал меня гораздо больше, чем ноющие пальцы, туман в глазах и таз с розовой от крови водой, оставшийся после моего мытья. Но я подавил в себе этот секундный страх.
   - Вот, на тебе две таблетки баралгина, - успевшая сбегать за аптечкой Тамара протянула мне блестящую облатку. - Прими и ложись.
   - Слушаюсь, - бодро, как показалось, отрапортовал я раненой рукой. - Будет исполнено.
   - Ты обедал, кстати?
   - Нет вообще-то. Поранился до обеда, а дальше все уже куда-то не туда пошло…
   - Все равно ты сейчас ложись. Может, уснешь хоть ненадолго, пусть у тебя боль снимет. Парни рыбу ушли ловить - Костя вроде какое-то место вчера нашел, где она плещется все время. Скоро вернуться уже должны. Может, наловят что, я поджарю или сварю. И, в общем, тебя разбужу…
   - Спасибо тебе, Тамара, - сказал я, растроганный ее неожиданной заботой. - Ты настоящий друг…
   - Да какой там друг, к хренам мышиным…- отмахнулась она. - Лучше бы ты не ранился вообще.
   Вот это точно, подумал я; несмотря на чистую одежду, перебинтованную руку и почти успокоившуюся боль, я чувствовал себя как-то неуютно…

*-*

   К вечеру рука успокоилась. Кровь уже не точно сочилась: пятно высохло, из красно-бурого стало коричневым. Да и боль отпустила. Правда, под повязкой что-то слегка ныло, но это напоминало последствия обычного ушиба.
   Когда грузовик привез утреннюю смену, я даже пошел со Славкой купаться и плескался в реке, подняв раненую руку над водой. Катя посоветовала мне съездить в город и показать там руку.
   - Нечего ехать, - возразил я. - На мне, как на собаке, все заживет. Вот увидишь, через пару дней, как обычно, работать буду. Она пожала плечами и отстала от меня; словно сам разговор о моей ране завела скорее для порядка. Сейчас я словно смотрел на нее совершенно прояснившимся взглядом и понимал, сколь безразличен ей в сущности как человек и как личность. Ну то есть не то чтобы вовсе безразличен, просто относилась она ко мне так же, как к любому из нас. Мое осознание этого ощущения было странным. С одной стороны, у меня не было прав надеяться, что она выделит меня из прочих. Но с другой, мое собственное отношение к ней, словно отражаясь, требовало чего-то и с ее стороны. Я злился на себя и ничего не мог поделать. После ужина все пошли на луг играть в волейбол. Я остался один у кострища. Зачем-то достал гитару, попытался играть торчащими из-под бинтов кончиками пальцев. Ничего путного, конечно, не получилось. Только рука заболела сильнее.
   Вот как все вышло… - с неожиданным отчаянием думал я, глядя, как ловко Славка отбивает пасованные ему мячи. Ведь надо же было случиться, чтоб проклятые ножи разлетелись именно тогда, когда мы были под хоботом… То есть не мы, в сущности, а только Катя. Сам я стоял далеко и мне ничего не грозило…
   Я задавил в себе эту мысль.
   Но я смотрел на ребят, слышал их возгласы, и сердце мое грызла внезапная, нежданная тоска. Они беззаботно веселились, совершенно забыв обо мне. Они оставались рядом, но были сейчас неимоверно далеко, и никто, абсолютно никто, не думал, как грустно мне сейчас одному, оказавшемуся неспособным развлекаться вместе со всеми. Чувство безнадежного одиночества, без причин появлявшееся у меня в последние вечера, захлестнуло меня с новой силой. Я вдруг понял, что в самом деле остался совершенно один, хотя формально у меня есть жена и дом. Что Инна давно уже полностью ушла в свою науку, что с начала лета от нее не было ни звонка, ни письма, да и всю весну она провела в лихорадочном отчуждении, пропадая целыми днями в своем институте и готовясь к экспедиции. И здесь, в колхозной компании, по сути я имел лишь иллюзию компании, дружбы и взаимного участия: стоило произойти такой мелочи, как эта пустяковая рана - и стало ясным, что никому нет до меня дел, и жизнь потекла мимо… Я один, по мне топочут ночи, ночи, муки, муки - за спиной моей хлопочут ненадежнейшие руки…Даже эту песню я сейчас не мог сыграть хотя бы для себя.

*-*

   - А кто сегодня пойдет со мной за молоком? - спросил Славка вечером, когда мы лениво попивали в столовой чай.
   - Я могу сходить, - подал голос Володя.
   - Зачем ты?! - возмутился я. - Я пойду, как обычно.
   - А твоя рука? - возразила Вика. - Тебе же тяжело будет!
   - Пойду! - я стукнул здоровым кулаком по столу. - Что я, какую-то флягу одной рукой два километра не пронесу?! Я здоровый мужик, и не надо делать из меня инвалида. И за молоком отправимся, как обычно. Мы, как всегда, пошли втроем. Казалось, тем самым я ломаю предчувствие судьбы, которая говорившей несколько дней назад, будто я иду по этой дороге в последний раз. Словно я хотел обмануть самого себя и кого-то еще.
   Ближе к закату поднялся сильный ветер. По прозрачному, угасающему небу неслись быстрые темные облака. Уходящее солнце красило их нижнюю часть в цвет запекшейся крови… Мы шли по вечерней дороге, но ее со мной не было. Как не было покоя и умиротворения. Воздух дрожал тревогой и напряжением. Или, может, так казалось из-за моей руки, которая тянула книзу?
   Я пожалел, что решил сегодня идти. Катя и Славка, увлеченные друг другом, то и дело заводили свой веселый разговор, состоящий из только им понятных намеков - и тут же, оглянувшись на меня, сбавляли тон. Я мешал им, и сам не получал никакого удовольствия от прогулки. Правда, до фермы мы дошли довольно быстро. Взяв молоко, я поднял флягу, чтоб по привычке напиться, но не удержал ее больной рукой. Славка замешкался, и мы чуть не лишились половины молока. Обратный путь оказался вовсе нелегким. Левая рука с непривычки быстро устала. Я попытался нести флягу в правой. Пальцы тут же пробило болью, противной горячей тяжестью, и пятно на повязке начало наливаться свежим цветом: видимо, опять пошла кровь. Значит, правая рука была выключена. Я опустил флягу на дорогу.
   - Ваша правда была…- сказал я, утирая пот. - Не ходок я сегодня.
   - Сейчас передохнем, - бодро ответила Катя.
   - Дай, я обе фляги понесу! - предложил Славка. - Дай…
   - Да ты что смеешься?! Просто немного устал… Сейчас, левая рука отдохнет, и пойдем дальше.
   И я нес флягу всю дорогу в левой руке, которая уже онемела от непривычного напряжения. Когда мы спустились с насыпи на луг и были уже в виду лагеря, пальцы разжались и я понял, что больше нести не могу.
   - Вот что, - я сел на флягу, чувствуя, что не могу уже даже стоять. - Вы идите, а я тут… С передышками дотащу как-нибудь.
   - Мы Володю пришлем тебе на помощь, если он в лагере, - ответил Славка.
   Как мне показалось, они были рады остаться одни. Я сидел, глядя вслед быстро уходящим фигурам моих друзей. Славка нес свою флягу без напряжения, они даже держались за руки. Им было хорошо. Мне было никак; даже время для меня остановилось… Облака сгущались. На западе они лежали сплошным черным слоем, словно остров оторвался от земли и всплыл в небо. Красное солнце, висевшее еще достаточно высоко, медленно погружалось в темную массу.
   - Солнце в тучи садится, - сказал незаметно подошедший Володя. - Плохая примета. Завтра будет дождь.
   У вечернего костра было тихо и очень тоскливо. Народ, привыкший к песням, грустно жался вокруг огня; танцевать не хотелось, поскольку еще не стемнело по-настоящему. Даже разговор не клеился. Мы перебрасывались короткими незначащими фразами, и в воздухе висело такое ощущение, будто с моим ранением наша компания распалась на множество кусочков. По-прежнему обнимались Геныч с Тамарой, все так же сидела Ольга, положив голову на плечо Лаврова, и мореход лежа на вытянутых Викиных ногах, держал Люду за коленку… Но Вика опустила голову и спрятала лицо в ладонях, и Володя смотрел огонь еще более хмуро, чем всегда. Даже Катя, сломав обязательную ветку, забыла ее назначение - изнеженному Славке приходилось самому отбиваться от комаров. Пустота висела над костром, и ее было нечем заполнить. Я смотрел на Вику. Вспоминал наш ночной разговор и мои мысли еще*сегодня*утром в грузовике по дорогу на работе, и томительные, запретные планы на эту ночь… Все это казалось имевшим место в прошлой жизни и не со мной. Странно - ведь ничего существенного не изменилось, но пустяковая рана на руке словно отрезвила меня и лишила вчерашнего куража. И сейчас мне не просто ничего не хотелось, а было даже стыдно о том вспоминать…