Страница:
Ведь проблема заключалась даже не только во внешнем давлении, а в деформированности самого нашего восприятия отношений между полами. Ведь ту же Тамару все - в том числе и я - воспринимали не иначе, как шлюху. Хотя, по сути, она была нормальной женщиной, любившей нормальные природные удовольствия и спешившей насладиться ими, пока не прошла молодость. И Вика, раздевшаяся на лугу, тоже опередила время и осталась не понятой мною. Подавляющее большинство моих ровесников, как и я, жили искусственно зашоренными - и что самое страшное, не понимали свой ограниченности и не пытались прорваться к свободе.
Потом в стране прошла революция, секс вышел из-под запрета, во всеуслышание признали, что интимная сторона жизни заслуживает того же внимания, как еда и питье. И если человек обделен в этой сфере, то жизнь не может считаться удачной. И стали распадаться семьи, создававшиеся случайно, без проверки действительной совместимости и сходства характеров. В итоге девяносто девять процентов моих сверстников развелись. Кое-кто нашел новые семьи и был даже счастлив. Иные, подобно Кате, совершили по несколько попыток. Но все-таки многие стали пытаться переделать свою жизнь слишком поздно. И остались к концу века одинокими.
Подобно мне.
7
8
9
10
Потом в стране прошла революция, секс вышел из-под запрета, во всеуслышание признали, что интимная сторона жизни заслуживает того же внимания, как еда и питье. И если человек обделен в этой сфере, то жизнь не может считаться удачной. И стали распадаться семьи, создававшиеся случайно, без проверки действительной совместимости и сходства характеров. В итоге девяносто девять процентов моих сверстников развелись. Кое-кто нашел новые семьи и был даже счастлив. Иные, подобно Кате, совершили по несколько попыток. Но все-таки многие стали пытаться переделать свою жизнь слишком поздно. И остались к концу века одинокими.
Подобно мне.
7
В гостиной зазвонил телефон, вырывая меня из оцепенения. Разумеется, я не стал брать кухонную трубку: я уже поздравил с наступающим Новым годом тех, кого еще продолжал поздравлять; и мне уже позвонили мэйл-френды из Иерусалима, Джаксонвилля, Канберры и Йоханнесбурга; родных в этом городе у меня не осталось, друзей тоже. Мне некому было звонить и я больше никого не ждал. Все-таки я прислушался, ожидая, чей голос раздастся в ответ на приветствие автоответчика. Но никто ничего не сказал - базовый блок издал несколько коротких гудков и отключился.
Вероятно, кто-то ошибся номером, - подумал я. И почти сразу же заверещал сотовый. Не тот, известный половине города, который я использовал в рабочих целях и выключал, едва переступив порог квартиры - а другой. Чей номер знало всего несколько человек, имевших право доступа ко мне в неурочное время. Я прошел в гостиную, взглянул на мигающий дисплей. Я знал этот номер. И, честно говоря, предугадывал звонок с него. Но отвечать не стал. Нажал красную кнопку, оставив телефон немо мигающим. Взглянув на часы, я понял, что, пожалуй, пора готовить место для встречи нового года.
Я включил свет и стал накрывать журнальный столик перед телевизором. Принес бутылку водки, - походя пропустив еще рюмочку - минеральную воду, рюмку и стакан. Потом вазочку с оливками, блюдечко консервированных моллюсков, еще одно блюдечко с креветками. Будучи одиноким, я и Новый год встречал по своему усмотрению - без всякого шампанского и обильной еды, обходясь водкой и любимыми мною морепродуктами. И еще, как обычно, пакетиком риса: в последние годы я, как китаец, предпочитал его другому гарниру. Пока я носил из кухни припасы, сотовый звонил еще два раза, и все с того же номера. Наконец после третьего я не выдержал и отключил аппарат. Звонок вызывал неясную тревогу, нарушал одиночество и порождал ненужные мысли. Мне не надо было ничего этого. Я хотел тихо и в полном одиночестве встретить следующий век. Наконец все было готово. Взгляд упал на разбросанные по дивану фотографии, которые я недавно смотрел. Я сгреб их в коробку из-под принтера, в которой они хранились. Затолкав ее обратно в кладовку, я зачем-то остановился посреди прихожей и посмотрел на себя. Из зеркала на меня глядело привычное лицо, которое не имело ничего общего с Евгением Воронцовым, виденным сегодня на старых фотографиях. В зеркале жил совершенно другой человек. Сухой, подтянутый, с довольно резкими чертами и очень глубокими складками около рта. Человек с таким лицом - я так и подумал "человек с таким лицом", будто и не себя вовсе рассматривал сейчас - судя по всему, много лет продолжал жить в постоянном напряжении, не расслабляясь даже во сне. Он казался молодым, этот жесткий незнакомец; тем более, что в последнее время, отметив оскудение волос, я стал стричься почти под ноль, словно молодой новый русский. Так их казалось больше, чем на самом деле. К тому же в коротких волосах не столь уныло смотрелась седина, которая стала появляться у меня то там, то тут.
Не знаю, зачем я стригся аккуратно, тщательно брился по утрам, надевал каждый день свежую белую рубашку и вообще заботился о своем внешнем облике, который меня самого не интересовал. Наверно, действовала давняя сила инерции и подсознательное ощущение, будто если я стану держать себя в образцовом порядке, то и в жизни все будет хорошо. Когда-то давно, шестнадцать лет назад, оставшись брошенным женой у разбитой жизни, я неимоверными усилиями не дал себе опуститься, зная, что это будет началом конца. И привычка действовала до сих пор.
В результате выглядел я не на свои сорок, а казался гораздо моложе. И несмотря на увечье, был до сих пор привлекателен для женского взгляда. В заграничных поездках мне не было отбою от одиноких женщин, которые меня в буквальном смысле слова преследовали, лишая покоя и нормального отдыха, точно каждая воображала, что именно ее внимание осчастливит меня, неприкаянного. Потому что на всех курортах женщин вообще встречалось гораздо больше, чем мужиков, а уж приличный мужчина попадался один на несколько десятков. Я привык и не реагировал на них: не мог же я, в самом деле, объяснять каждой, что сексуальные отношения почти перестали меня интересовать.
И никто из них даже не подозревал, каков я на самом деле внутри. Я как бы состоял из двух частей. Снаружи был великолепен, удачлив, обеспечен и доволен жизнью. Но внутри, под этой блестящей оболочкой, жил истинный Евгений Воронцов. И он был трупом… Вероятно, я и в самом деле начал стареть, обгоняя биологический возраст.
Во всяком случае, мысль о смерти, которая еще должна была быть неприятной, меня не страшила. Я не боялся умереть. Когда угодно - хоть завтра, хоть сегодня ночью.
Я ждал смерти. Не благодаря своей наследственности: ведь от рака умерла мама и еще раньше, в моем раннем детстве, мой дедушка, ее отец. И не из-за сердца, которое начало побаливать, иногда мешая спать по ночам. Не потому даже, что сон мой, расстроенный в давние годы, так и не пришел в норму; и теперь, будучи совершенно уверенным в себе человеком, я не мог уснуть сам, если пересиживал слишком долго ночью, и прибегал к снотворному, не боясь к нему окончательно привыкнуть.
Просто мне стало скучно жить. Да, скучно - пройдя множество испытаний, по-новому сделав себя и достигнув определенных ступеней, я остался таким же, каким был и в молодости: человеком совершенно невыдающимся, самых средних способностей, не несущим в себе искры божьей и не имеющим ничего, что бы расцветило мою жизнь. Вероятно, моим единственным талантом все-таки оставалось именно умение играть на гитаре; возможно, я был бы счастлив сейчас, работая ночным певцом в одном из многочисленных ресторанов - но судьба, словно в насмешку, лишила меня этого единственного шанса. Сделав заурядным, абсолютно неинтересным человеком. Я понимал, что отсутствие интереса к самому себе означает именно старение и близость смерти. Но я продолжал жить, не обращая внимание ни на боль в сердце, ни на терзающую меня бессонницу - по-прежнему сидел ночами в Интернете, пил водку и кофе, не ограничивая себя в дозах.
Потому что интерес к жизни у меня пропал абсолютно. Мне уже не хотелось жить. А значит, было все равно, проживу я еще двадцать лет, или десять, или всего три года.
Меня это уже не волновало…
И… И если быть абсолютно честным по отношению к себе, в последнее время, особенно когда я выпивал больше трех рюмок водки, память о всегда готовом пистолете как-то особенно ласково и нежно грела душу… Пока она была еще совсем не страшной, эта мысль о совсем не том предназначении "браунинга". Но все-таки казалась слегка тревожной. Хотя протрезвев как следует, я обычно о ней забывал. Меня прохватывала иногда чудовищная, вселенская, сокрушительная тоска. Воспоминания о светлых днях моей молодости - которые я старательно гнал прочь - наваливались порой с такой силой, что хотелось грызть кулаки и выть, и биться головой об стенку. Я совершенно твердо знал, что готов отдать все: нынешнее благосостояние, спокойную жизнь и достаточно интересную работу - лишь бы вернуться назад, изменить одну минуту и дожить, точнее пережить жизнь заново. Жить, как жил прежде, влачить нищенское существование в убогом НИИ, потом гнить в какой-нибудь мерзкой школе, как Славка, ходить десять лет в потертом костюме студенческих времен, но… Но искриться весельем, играть на гитаре и петь песни, и ощущать замирание слушателей.*Жить*именно такой жизнью, и быть*счастливым*, потому что жить адекватно и не стремиться к невозможному. То есть остаться именно таким, каким я был в свои далекие и теперь уже кажущиеся нереальными двадцать четыре года. Но я, конечно, был здравым человеком и знал, что возвратить ничего нельзя.
Я сделался, наверное, даже слишком здравым, потому что в какой-то момент почти с облегчением понял: возвратить потраченную жизнь нельзя, зато ее можно оборвать. Причем в любой момент, когда только захочется.
Вот поэтому браунинг лежал всегда под рукой. Ведь право распоряжаться своей жизнью было у меня единственным и исключительным.
Усмехнувшись аккуратному плейбою в зеркале прихожей, я вернулся в гостиную и осмотрел столик. Все было готово, запаздывал только новый год. Я еще раз проверил почту - ничего нового не пришло, все уже прислали мне поздравления и серверные открытки - и выключил компьютер. Зажег елку, сразу наполнив комнату особым предчувствием от причудливо перебегающих огоньков гирлянды. Подошел к выключателю, чтоб убрать верхний свет.
И в этот момент в дверь позвонили.
Вероятно, кто-то ошибся номером, - подумал я. И почти сразу же заверещал сотовый. Не тот, известный половине города, который я использовал в рабочих целях и выключал, едва переступив порог квартиры - а другой. Чей номер знало всего несколько человек, имевших право доступа ко мне в неурочное время. Я прошел в гостиную, взглянул на мигающий дисплей. Я знал этот номер. И, честно говоря, предугадывал звонок с него. Но отвечать не стал. Нажал красную кнопку, оставив телефон немо мигающим. Взглянув на часы, я понял, что, пожалуй, пора готовить место для встречи нового года.
Я включил свет и стал накрывать журнальный столик перед телевизором. Принес бутылку водки, - походя пропустив еще рюмочку - минеральную воду, рюмку и стакан. Потом вазочку с оливками, блюдечко консервированных моллюсков, еще одно блюдечко с креветками. Будучи одиноким, я и Новый год встречал по своему усмотрению - без всякого шампанского и обильной еды, обходясь водкой и любимыми мною морепродуктами. И еще, как обычно, пакетиком риса: в последние годы я, как китаец, предпочитал его другому гарниру. Пока я носил из кухни припасы, сотовый звонил еще два раза, и все с того же номера. Наконец после третьего я не выдержал и отключил аппарат. Звонок вызывал неясную тревогу, нарушал одиночество и порождал ненужные мысли. Мне не надо было ничего этого. Я хотел тихо и в полном одиночестве встретить следующий век. Наконец все было готово. Взгляд упал на разбросанные по дивану фотографии, которые я недавно смотрел. Я сгреб их в коробку из-под принтера, в которой они хранились. Затолкав ее обратно в кладовку, я зачем-то остановился посреди прихожей и посмотрел на себя. Из зеркала на меня глядело привычное лицо, которое не имело ничего общего с Евгением Воронцовым, виденным сегодня на старых фотографиях. В зеркале жил совершенно другой человек. Сухой, подтянутый, с довольно резкими чертами и очень глубокими складками около рта. Человек с таким лицом - я так и подумал "человек с таким лицом", будто и не себя вовсе рассматривал сейчас - судя по всему, много лет продолжал жить в постоянном напряжении, не расслабляясь даже во сне. Он казался молодым, этот жесткий незнакомец; тем более, что в последнее время, отметив оскудение волос, я стал стричься почти под ноль, словно молодой новый русский. Так их казалось больше, чем на самом деле. К тому же в коротких волосах не столь уныло смотрелась седина, которая стала появляться у меня то там, то тут.
Не знаю, зачем я стригся аккуратно, тщательно брился по утрам, надевал каждый день свежую белую рубашку и вообще заботился о своем внешнем облике, который меня самого не интересовал. Наверно, действовала давняя сила инерции и подсознательное ощущение, будто если я стану держать себя в образцовом порядке, то и в жизни все будет хорошо. Когда-то давно, шестнадцать лет назад, оставшись брошенным женой у разбитой жизни, я неимоверными усилиями не дал себе опуститься, зная, что это будет началом конца. И привычка действовала до сих пор.
В результате выглядел я не на свои сорок, а казался гораздо моложе. И несмотря на увечье, был до сих пор привлекателен для женского взгляда. В заграничных поездках мне не было отбою от одиноких женщин, которые меня в буквальном смысле слова преследовали, лишая покоя и нормального отдыха, точно каждая воображала, что именно ее внимание осчастливит меня, неприкаянного. Потому что на всех курортах женщин вообще встречалось гораздо больше, чем мужиков, а уж приличный мужчина попадался один на несколько десятков. Я привык и не реагировал на них: не мог же я, в самом деле, объяснять каждой, что сексуальные отношения почти перестали меня интересовать.
И никто из них даже не подозревал, каков я на самом деле внутри. Я как бы состоял из двух частей. Снаружи был великолепен, удачлив, обеспечен и доволен жизнью. Но внутри, под этой блестящей оболочкой, жил истинный Евгений Воронцов. И он был трупом… Вероятно, я и в самом деле начал стареть, обгоняя биологический возраст.
Во всяком случае, мысль о смерти, которая еще должна была быть неприятной, меня не страшила. Я не боялся умереть. Когда угодно - хоть завтра, хоть сегодня ночью.
Я ждал смерти. Не благодаря своей наследственности: ведь от рака умерла мама и еще раньше, в моем раннем детстве, мой дедушка, ее отец. И не из-за сердца, которое начало побаливать, иногда мешая спать по ночам. Не потому даже, что сон мой, расстроенный в давние годы, так и не пришел в норму; и теперь, будучи совершенно уверенным в себе человеком, я не мог уснуть сам, если пересиживал слишком долго ночью, и прибегал к снотворному, не боясь к нему окончательно привыкнуть.
Просто мне стало скучно жить. Да, скучно - пройдя множество испытаний, по-новому сделав себя и достигнув определенных ступеней, я остался таким же, каким был и в молодости: человеком совершенно невыдающимся, самых средних способностей, не несущим в себе искры божьей и не имеющим ничего, что бы расцветило мою жизнь. Вероятно, моим единственным талантом все-таки оставалось именно умение играть на гитаре; возможно, я был бы счастлив сейчас, работая ночным певцом в одном из многочисленных ресторанов - но судьба, словно в насмешку, лишила меня этого единственного шанса. Сделав заурядным, абсолютно неинтересным человеком. Я понимал, что отсутствие интереса к самому себе означает именно старение и близость смерти. Но я продолжал жить, не обращая внимание ни на боль в сердце, ни на терзающую меня бессонницу - по-прежнему сидел ночами в Интернете, пил водку и кофе, не ограничивая себя в дозах.
Потому что интерес к жизни у меня пропал абсолютно. Мне уже не хотелось жить. А значит, было все равно, проживу я еще двадцать лет, или десять, или всего три года.
Меня это уже не волновало…
И… И если быть абсолютно честным по отношению к себе, в последнее время, особенно когда я выпивал больше трех рюмок водки, память о всегда готовом пистолете как-то особенно ласково и нежно грела душу… Пока она была еще совсем не страшной, эта мысль о совсем не том предназначении "браунинга". Но все-таки казалась слегка тревожной. Хотя протрезвев как следует, я обычно о ней забывал. Меня прохватывала иногда чудовищная, вселенская, сокрушительная тоска. Воспоминания о светлых днях моей молодости - которые я старательно гнал прочь - наваливались порой с такой силой, что хотелось грызть кулаки и выть, и биться головой об стенку. Я совершенно твердо знал, что готов отдать все: нынешнее благосостояние, спокойную жизнь и достаточно интересную работу - лишь бы вернуться назад, изменить одну минуту и дожить, точнее пережить жизнь заново. Жить, как жил прежде, влачить нищенское существование в убогом НИИ, потом гнить в какой-нибудь мерзкой школе, как Славка, ходить десять лет в потертом костюме студенческих времен, но… Но искриться весельем, играть на гитаре и петь песни, и ощущать замирание слушателей.*Жить*именно такой жизнью, и быть*счастливым*, потому что жить адекватно и не стремиться к невозможному. То есть остаться именно таким, каким я был в свои далекие и теперь уже кажущиеся нереальными двадцать четыре года. Но я, конечно, был здравым человеком и знал, что возвратить ничего нельзя.
Я сделался, наверное, даже слишком здравым, потому что в какой-то момент почти с облегчением понял: возвратить потраченную жизнь нельзя, зато ее можно оборвать. Причем в любой момент, когда только захочется.
Вот поэтому браунинг лежал всегда под рукой. Ведь право распоряжаться своей жизнью было у меня единственным и исключительным.
Усмехнувшись аккуратному плейбою в зеркале прихожей, я вернулся в гостиную и осмотрел столик. Все было готово, запаздывал только новый год. Я еще раз проверил почту - ничего нового не пришло, все уже прислали мне поздравления и серверные открытки - и выключил компьютер. Зажег елку, сразу наполнив комнату особым предчувствием от причудливо перебегающих огоньков гирлянды. Подошел к выключателю, чтоб убрать верхний свет.
И в этот момент в дверь позвонили.
8
Я даже не подошел к домофону, мне не требовалось смотреть на монитор, чтоб выяснить, кто сейчас стоит, ожидая, за моими бронированными дверьми. Я просто знал это. Точнее, догадывался на сто процентов.
И не мог понять - рад я этому, или обескуражен и удивлен…
Я не спеша отпер замки, одну за другой открыл двери. Я не ошибся - на пороге стояла именно она. Замерзшая на двадцатиградусном морозе, слегка припорошенная снегом, раскрасневшаяся и в то же время слегка смущенная и не вполне уверенная в радушности приема.
Я молча смотрел на нее. Она так же молча смотрела на меня. Наверно, это длилось секунду, не больше, но мне показалось, что прошла неимоверно длинная пауза, какие бывают только в очень плохих мелодрамах.
- Можно к вам, дядя Женя? - первой не выдержала она.
- Можно тетю Катю, - не к месту и вообще достаточно неприлично ответил я фразой из любимого фильма, осекся, но она, кажется, ничего не заметила, и я тут же поправил себя: - Заходи… раз уж пришла.
- У вас лифт не работает, - сказала она, протиснувшись мимо меня в переднюю, пока я с привычной методичностью запирал квартиру.
- Ну тогда тем более… стоит зайти, - сказал я, хотя намеревался сказать прямо противоположное.
Следовало сходу наврать, будто собрался уходить сам и не пускать ее даже на порог - но я не сделал этого, а вместо того аккуратно принял ее шубку, встряхнул от снега и повесил на плечики.
- Вы один? - словно невзначай спросила она, мельком поправляя собранные в узел волосы.
- Один…- не успев сообразить, честно признался я.
Еще оставался шанс на исправление ситуации: стоило ответить - нет не один, или по крайней мере, что ко мне вот-вот должны прийти. Но момент был уже упущен. Хотя, конечно и это вряд ли бы помогло - тем более, что поворачиваясь перед зеркалом, она несомненно уже видела в гостиной мой холостяцкий столик, накрытый со всей очевидностью на одного человека.
- Тогда можно, я пройду в спальню, сниму лишние колготки, и все такое?…- совсем по-детски спросила она.
- Иди куда хочешь, Женя…- вздохнул я и, пройдя в гостиную сел на диван и включил телевизор.
Да, это была она.
Женя. Евгения - Катина дочка, за чье появление на свет я, по мнению Кати, в свое время поплатился рукой. Именно ее я невнятно ждал и одновременно прятался в этот вечер. И вел себя, как перезрелая девица, которой и хочется, и колется, и мама не велит: не подходил к телефону, не брал ее звонки на мобильный. Но, не спрашивая, открыл дверь - хотя мог просто взглянуть в монитор и сделать вид, будто меня нет дома… С Катей мы не общались давно; попробовали друг друга и, вероятно, оба поняли, что от пребывания вместе особого счастья не будет. Но относительно дружеские отношения продолжали поддерживать: она поздравляла меня во всякие мелкие праздники, я иногда посылал ей Е-мэйлы на 8 марта. О ее неудавшейся, состоявшей из экспериментов семейной жизни я не думал. А уж о дочери ее, названной сгоряча моим именем - о чем, наверное, она потом не раз пожалела - и вообще забыл. И вдруг в позапрошлом году Катя позвонила и спросила разрешения прийти ко мне с дочерью: той надо было разобраться в одной простенькой графической программе, которую в школе объяснили кое-как, а у них дома произошел компьютерный крэш из-за вирусной атаки: это происходило в районе тринадцатого числа уже не помню, какого месяца,.
Я искренне удивился, даже изумился: память обратилась к какой-то совсем давней ячейке и я вспомнил маленькое красное существо с мутными глазками, бездумно чмокающее пустышкой в глубине необъятной коляски - зачем такому понадобилась графическая программа?! Не имея своих детей, я совершенно не представлял развития чужих. Катя поняла по телефону мое замешательство, и засмеялась, пояснив, что за прошедший отрезок времени мы с нею малость постарели, а вот дочери уже четырнадцатый год.
Я согласился. Мне, признаться, не очень хотелось принимать в доме чьего-то ребенка, тратить время, которое я мог отдать своему абсолютному одиночеству - но все-таки Катя была не просто бывшей любовницей. Когда-то давно, не отдавая себе отчета, я по-настоящему был в нее*влюблен*… И поэтому не мог относиться к ней с той жесткой нетерпимостью, какую проявлял ко всем прочим женщинам. В общем, мы условились и она привела свою дочь. Я ожидал увидеть нечто маленькое, очкастое, напоминающее Катю давних лет, только еще и разожравшееся до неприличия, как большинство современных детей.
И очень удивился, когда в мою квартиру вошла высокая, тоненькая и стройная девочка. Серые глаза ее были большими и какими-то пронзительно ясными, а волосы, волнистые и густые, отливали русым золотом. В общем, если бы следом не вкатилась низенькая и почти круглая Катя, я ни за что не поверил бы, что это ее дочь. Наверное, она уродилась в кого-нибудь из бабок или дедов, поскольку и на своего хмурого отца, Катиного первого мужа, нисколько не походила. Мы прошли в гостиную, и я попросил у девочки дискету с программой. Но она возразила, что хочет попытаться сделать все сама; тогда я пустил ее на рабочее место, указав тот винчестер, на котором можно заниматься программой. Девочка села сосредоточенно и серьезно, вытащила из маленькой сумочки дискету, точным жестом вставила ее в дисковод и принялась за работу.
Чтоб не мешать, мы с Катей пошли на кухню пить чай с принесенным ею тортом. За вирусы я не волновался, имея мощную защиту. За сам компьютер тоже: будучи профессионалом, я мог быстро оживить систему после любого крэша - честно говоря, это доставило бы мне особый, ни с чем не сравнимый интерес - а важная информация была помещена на втором винчестере и защищена от доступа вообще. Женя справилась достаточно быстро - только пару раз звала меня, когда надо было выяснить некоторые непонятные сообщения интерфейса.
Я смотрел, как ловко она работает, и чувствовал невольное уважение: она явно понимала, что делает.
В общем, с программой она разобралась. Потом я спросил, что случилось конкретно с их домашним компьютером. Узнав, что дома у них вообще нет антивирусной программы, я расщедрился, скинул на несколько дискет инстальник антивируса и крэк для него, объяснил, как и в какой последовательности нужно установить программу и на прощание дал свой прямой телефон, разрешив звонить в экстренном случае.
Зачем я сразу дал ей свой тайный номер? Сам не знаю. Я ведь даже не разглядел как следует эту самую Женю. Просто мне понравилось ее серьезное отношение к компьютеру и выяснилось, что дома абсолютно не с кем посоветоваться, вот я и проявил душевную слабость, предоставив ей возможность контакта.
Назавтра я уже забыл об этом визите.
Но через день девочка Женя позвонила мне. Очень вежливо, несколько раз извинившись за беспокойство, поблагодарила за программу, сказав, что смогла все правильно сделать, обновила антивирусные базы и привела в порядок свой компьютер. А на прощание с невероятно серьезной, прямо-таки взрослой рассудительностью попросила разрешения прийти еще раз, потому что у нее накопились некоторые общие неясные моменты.
И я опять расслабился и разрешил.
Она пришла через пару дней. Уже одна, без матери, действуя совершенно самостоятельно.
Мы разговаривали о компьютерах, я показывал ей разные тонкости в работе с системой, она слушала, понимала, и мне, нравился ее интерес. Само собой вышло, что и этим разом мы не ограничились. И Женя стала приходить ко мне довольно часто: информатику в школе преподавали из рук вон плохо, а ей, серьезно увлеченной компьютерами, хотелось достигнуть сути. А я неожиданно для себя ощущал радость, что нашелся человек, которому нужны мои знания, и не жалел о времени, отданном Жене.
Однажды, когда мы занимались, мне неожиданно позвонил партнер и попросил срочно переделать некоторую документацию и отослать ему по Е-мэйлу: как оказалось, завтра предстояла встреча с представителями американской фирмы. Я извинился перед Женей за неожиданную помеху, но она не ушла, а осталась рядом, наблюдая за моей работой. Я чувствовал, она восхищалась скорости и точности, с какими я одной рукой управлялся с редактированием Экселевских таблиц. И черт бы меня побрал, если бы мне не было приятно ее молчаливое восхищение… Закончив авральную работу, я устало откинулся в кресле и потер глаза. Женя спросила, что она может для меня сделать - и я, не задумываясь попросил заварить кофе и принести мне сюда. Я сидел у компьютера, отдыхая, слышал ее возню на кухне, кричал в ответ на ее вопросы, где взять чашку и сколько насыпать кофе - и это почему-то тоже было мне приятно.
И именно после первой, нечаянной чашки кофе я посмотрел на Женю иным взглядом.
Наверное, я должен был относиться к ней как к дочери. Но, живя без детей, я понятия не имел об отцовских чувствах. И поэтому взгляд мой, обращенный к ней, оказался взглядом мужчины, увидевшего женщину. А Женя в самом деле была уже настоящей, хоть маленькой, женщиной. Нет, она не отличалась особо выдающимися формами; все в ней развилось лишь в меру возраста, и ноги длинные оставались по-девичьи тонкими, и вообще она не казалась старше своих четырнадцати лет. Но мелькало во всем ее облике, ее серых уверенных глазах, в манере говорить, наклонять голову, поправлять волосы и еще черт знает в чем - мелькало нечто неуловимое, позволяющее нормальному мужчине сразу распознать настоящую, готовую расцвести женщину… Поражала в ней и не по годам развитая самостоятельность.
И стоило отметить все это, как я сразу, тем же безошибочным чутьем понял, что она ходит сюда не из-за компьютеров. Вернее, не только из-за них. По тому, как она предложила, и как затем принесла мне кофе в моей любимой чашке, я вдруг догадался, что интересен ей как мужчина.
И не мог понять - рад я этому, или обескуражен и удивлен…
Я не спеша отпер замки, одну за другой открыл двери. Я не ошибся - на пороге стояла именно она. Замерзшая на двадцатиградусном морозе, слегка припорошенная снегом, раскрасневшаяся и в то же время слегка смущенная и не вполне уверенная в радушности приема.
Я молча смотрел на нее. Она так же молча смотрела на меня. Наверно, это длилось секунду, не больше, но мне показалось, что прошла неимоверно длинная пауза, какие бывают только в очень плохих мелодрамах.
- Можно к вам, дядя Женя? - первой не выдержала она.
- Можно тетю Катю, - не к месту и вообще достаточно неприлично ответил я фразой из любимого фильма, осекся, но она, кажется, ничего не заметила, и я тут же поправил себя: - Заходи… раз уж пришла.
- У вас лифт не работает, - сказала она, протиснувшись мимо меня в переднюю, пока я с привычной методичностью запирал квартиру.
- Ну тогда тем более… стоит зайти, - сказал я, хотя намеревался сказать прямо противоположное.
Следовало сходу наврать, будто собрался уходить сам и не пускать ее даже на порог - но я не сделал этого, а вместо того аккуратно принял ее шубку, встряхнул от снега и повесил на плечики.
- Вы один? - словно невзначай спросила она, мельком поправляя собранные в узел волосы.
- Один…- не успев сообразить, честно признался я.
Еще оставался шанс на исправление ситуации: стоило ответить - нет не один, или по крайней мере, что ко мне вот-вот должны прийти. Но момент был уже упущен. Хотя, конечно и это вряд ли бы помогло - тем более, что поворачиваясь перед зеркалом, она несомненно уже видела в гостиной мой холостяцкий столик, накрытый со всей очевидностью на одного человека.
- Тогда можно, я пройду в спальню, сниму лишние колготки, и все такое?…- совсем по-детски спросила она.
- Иди куда хочешь, Женя…- вздохнул я и, пройдя в гостиную сел на диван и включил телевизор.
Да, это была она.
Женя. Евгения - Катина дочка, за чье появление на свет я, по мнению Кати, в свое время поплатился рукой. Именно ее я невнятно ждал и одновременно прятался в этот вечер. И вел себя, как перезрелая девица, которой и хочется, и колется, и мама не велит: не подходил к телефону, не брал ее звонки на мобильный. Но, не спрашивая, открыл дверь - хотя мог просто взглянуть в монитор и сделать вид, будто меня нет дома… С Катей мы не общались давно; попробовали друг друга и, вероятно, оба поняли, что от пребывания вместе особого счастья не будет. Но относительно дружеские отношения продолжали поддерживать: она поздравляла меня во всякие мелкие праздники, я иногда посылал ей Е-мэйлы на 8 марта. О ее неудавшейся, состоявшей из экспериментов семейной жизни я не думал. А уж о дочери ее, названной сгоряча моим именем - о чем, наверное, она потом не раз пожалела - и вообще забыл. И вдруг в позапрошлом году Катя позвонила и спросила разрешения прийти ко мне с дочерью: той надо было разобраться в одной простенькой графической программе, которую в школе объяснили кое-как, а у них дома произошел компьютерный крэш из-за вирусной атаки: это происходило в районе тринадцатого числа уже не помню, какого месяца,.
Я искренне удивился, даже изумился: память обратилась к какой-то совсем давней ячейке и я вспомнил маленькое красное существо с мутными глазками, бездумно чмокающее пустышкой в глубине необъятной коляски - зачем такому понадобилась графическая программа?! Не имея своих детей, я совершенно не представлял развития чужих. Катя поняла по телефону мое замешательство, и засмеялась, пояснив, что за прошедший отрезок времени мы с нею малость постарели, а вот дочери уже четырнадцатый год.
Я согласился. Мне, признаться, не очень хотелось принимать в доме чьего-то ребенка, тратить время, которое я мог отдать своему абсолютному одиночеству - но все-таки Катя была не просто бывшей любовницей. Когда-то давно, не отдавая себе отчета, я по-настоящему был в нее*влюблен*… И поэтому не мог относиться к ней с той жесткой нетерпимостью, какую проявлял ко всем прочим женщинам. В общем, мы условились и она привела свою дочь. Я ожидал увидеть нечто маленькое, очкастое, напоминающее Катю давних лет, только еще и разожравшееся до неприличия, как большинство современных детей.
И очень удивился, когда в мою квартиру вошла высокая, тоненькая и стройная девочка. Серые глаза ее были большими и какими-то пронзительно ясными, а волосы, волнистые и густые, отливали русым золотом. В общем, если бы следом не вкатилась низенькая и почти круглая Катя, я ни за что не поверил бы, что это ее дочь. Наверное, она уродилась в кого-нибудь из бабок или дедов, поскольку и на своего хмурого отца, Катиного первого мужа, нисколько не походила. Мы прошли в гостиную, и я попросил у девочки дискету с программой. Но она возразила, что хочет попытаться сделать все сама; тогда я пустил ее на рабочее место, указав тот винчестер, на котором можно заниматься программой. Девочка села сосредоточенно и серьезно, вытащила из маленькой сумочки дискету, точным жестом вставила ее в дисковод и принялась за работу.
Чтоб не мешать, мы с Катей пошли на кухню пить чай с принесенным ею тортом. За вирусы я не волновался, имея мощную защиту. За сам компьютер тоже: будучи профессионалом, я мог быстро оживить систему после любого крэша - честно говоря, это доставило бы мне особый, ни с чем не сравнимый интерес - а важная информация была помещена на втором винчестере и защищена от доступа вообще. Женя справилась достаточно быстро - только пару раз звала меня, когда надо было выяснить некоторые непонятные сообщения интерфейса.
Я смотрел, как ловко она работает, и чувствовал невольное уважение: она явно понимала, что делает.
В общем, с программой она разобралась. Потом я спросил, что случилось конкретно с их домашним компьютером. Узнав, что дома у них вообще нет антивирусной программы, я расщедрился, скинул на несколько дискет инстальник антивируса и крэк для него, объяснил, как и в какой последовательности нужно установить программу и на прощание дал свой прямой телефон, разрешив звонить в экстренном случае.
Зачем я сразу дал ей свой тайный номер? Сам не знаю. Я ведь даже не разглядел как следует эту самую Женю. Просто мне понравилось ее серьезное отношение к компьютеру и выяснилось, что дома абсолютно не с кем посоветоваться, вот я и проявил душевную слабость, предоставив ей возможность контакта.
Назавтра я уже забыл об этом визите.
Но через день девочка Женя позвонила мне. Очень вежливо, несколько раз извинившись за беспокойство, поблагодарила за программу, сказав, что смогла все правильно сделать, обновила антивирусные базы и привела в порядок свой компьютер. А на прощание с невероятно серьезной, прямо-таки взрослой рассудительностью попросила разрешения прийти еще раз, потому что у нее накопились некоторые общие неясные моменты.
И я опять расслабился и разрешил.
Она пришла через пару дней. Уже одна, без матери, действуя совершенно самостоятельно.
Мы разговаривали о компьютерах, я показывал ей разные тонкости в работе с системой, она слушала, понимала, и мне, нравился ее интерес. Само собой вышло, что и этим разом мы не ограничились. И Женя стала приходить ко мне довольно часто: информатику в школе преподавали из рук вон плохо, а ей, серьезно увлеченной компьютерами, хотелось достигнуть сути. А я неожиданно для себя ощущал радость, что нашелся человек, которому нужны мои знания, и не жалел о времени, отданном Жене.
Однажды, когда мы занимались, мне неожиданно позвонил партнер и попросил срочно переделать некоторую документацию и отослать ему по Е-мэйлу: как оказалось, завтра предстояла встреча с представителями американской фирмы. Я извинился перед Женей за неожиданную помеху, но она не ушла, а осталась рядом, наблюдая за моей работой. Я чувствовал, она восхищалась скорости и точности, с какими я одной рукой управлялся с редактированием Экселевских таблиц. И черт бы меня побрал, если бы мне не было приятно ее молчаливое восхищение… Закончив авральную работу, я устало откинулся в кресле и потер глаза. Женя спросила, что она может для меня сделать - и я, не задумываясь попросил заварить кофе и принести мне сюда. Я сидел у компьютера, отдыхая, слышал ее возню на кухне, кричал в ответ на ее вопросы, где взять чашку и сколько насыпать кофе - и это почему-то тоже было мне приятно.
И именно после первой, нечаянной чашки кофе я посмотрел на Женю иным взглядом.
Наверное, я должен был относиться к ней как к дочери. Но, живя без детей, я понятия не имел об отцовских чувствах. И поэтому взгляд мой, обращенный к ней, оказался взглядом мужчины, увидевшего женщину. А Женя в самом деле была уже настоящей, хоть маленькой, женщиной. Нет, она не отличалась особо выдающимися формами; все в ней развилось лишь в меру возраста, и ноги длинные оставались по-девичьи тонкими, и вообще она не казалась старше своих четырнадцати лет. Но мелькало во всем ее облике, ее серых уверенных глазах, в манере говорить, наклонять голову, поправлять волосы и еще черт знает в чем - мелькало нечто неуловимое, позволяющее нормальному мужчине сразу распознать настоящую, готовую расцвести женщину… Поражала в ней и не по годам развитая самостоятельность.
И стоило отметить все это, как я сразу, тем же безошибочным чутьем понял, что она ходит сюда не из-за компьютеров. Вернее, не только из-за них. По тому, как она предложила, и как затем принесла мне кофе в моей любимой чашке, я вдруг догадался, что интересен ей как мужчина.
9
Мне нужно было испугаться этой мысли. Закончить занятия и больше их не повторять.
Но я почему-то не испугался, только удивился и подумал - неужели*я*в самом деле могу быть хоть чем-то привлекателен для девочки-подростка?!… И почему ей, которая должна согласно возрасту, проявлять максимализм во всем, что касается внешности, не внушает отвращения мое физическое увечье?
И занятия продолжались. Но отношения принимали все более доверительный характер. Ей понравилось угощать меня кофе за компьютером. Иной раз, забывшись и совершенно отключась от реальности, я просил принести рюмку водки. Она безропотно наливала и несла мне на блюдечке. С кусочком сыра или еще какой-нибудь, на ее взгляд найденной, закуской. И тоже это казалось*нормальным* и совершенно естественным в наших неестественных отношениях. Незаметно мы стали разговаривать с Женей о жизни. Именно от нее я услышал все перипетии неудачных Катиных замужеств. Узнал также, что сейчас у матери роман - точнее, даже не роман, а уже совершенно конкретный гражданский брак с заместителем совета директоров банка, где она работает. Что Катя живет в основном у своего нового мужа, их прежняя квартира закрыта, а Женя переселилась к дедушке с бабушкой. Я понял, что до этой хорошей, умной и развитой девочки сейчас абсолютно никому нет дел. Как, впрочем, не было почти никогда в жизни: разведясь с первым мужем, Катя сразу бросила дочку на руки родителям, и фактически оставила там до сих пор. Ее, конечно, одевают, кормят, покупают дорогие украшения и дают кучу денег на карманные расходы, но в остальном она всеми покинута и не получает никакого внимания. Ведь как бы ни любили ее дед и бабка, но менталитет позапрошлого поколения не может дать ничего, кроме вреда растущему существу конца двадцатого века… И встречи со мной заменяют ей вообще все нормальное общение. Я стал жалеть ее. И старался, сколько мог, подарить какое-то тепло, которого ей не хватало в своей непутевой семье. А время шло. И я чувствовал, что Женя все сильнее привязывается ко мне. Я внушал себе, что это все-таки привязанность дочери к исчезнувшему отцу, не больше. Тем более, она сама, по моему молчаливому согласию, стала называть меня дядей Женей. Но знал, что обманываю себя.
Что играю в опасную игру, поскольку в какой-то момент совершенно точно осознал, что давно отношусь к девочке Жене не как к ребенку, а как к маленькому существу женского пола, заключенному пока в детскую оболочку.
Это, конечно, было смешным.
Но порой она подходила ко мне, сидящему перед монитором, и рассматривая что-нибудь, наклонялась низко, задевая меня своими волнистыми волосами. По-детски невинно опиралась сзади на мое плечо, и я чувствовал на своей щеке ее чистое дыхание… В такие минуты я нечаянно забывал о своем возрасте и казался сам себе Жениным ровесником, у которого впереди еще целая жизнь, и… Тут я рывком приходил в себя и запрещал думать дальше.
Да, игра была опасна. Я не хотел заменять девочке общение со сверстниками и вообще весь остальной мир. Я боялся ее растущей изо дня в день привязанности.
Умом я понимал, что наши встречи надо немедленно оборвать под каким-либо предлогом типа моей долгой командировки, а потом не возобновлять в надежде, что за время Женя отвыкнет от меня и жизнь ее пойдет нормальным образом.
Но… Но я все собирался и никак не находил в себе сил. Потому что в какой-то момент вдруг сам с удивлением понял, что на всем свете кроме Жени не осталось ни одного реального и действительно близкого существа, которому бы я был рад, и которое было бы радо в ответ самому феномену моего существования… И не важным виделся бесспорный факт, что наша взаимность в принципе никогда не могла стать истинными отношениями мужчины и женщины - смешным казалось даже называть по-настоящему женщиной пятнадцатилетнюю Женю - важно было, что мы испытывали радость и тепло, будучи рядом. А ничего большего, если признаться честно, мне уже и не требовалось…
Поэтому сегодня, скрепя сердце и чувствуя, что все-таки допускаю некоторую ошибку, я пустил ее в свой дом.
И сидел сейчас перед ярко кричащим телевизором, ожидая, пока она переоденется за белой дверью моей спальни.
Но я почему-то не испугался, только удивился и подумал - неужели*я*в самом деле могу быть хоть чем-то привлекателен для девочки-подростка?!… И почему ей, которая должна согласно возрасту, проявлять максимализм во всем, что касается внешности, не внушает отвращения мое физическое увечье?
И занятия продолжались. Но отношения принимали все более доверительный характер. Ей понравилось угощать меня кофе за компьютером. Иной раз, забывшись и совершенно отключась от реальности, я просил принести рюмку водки. Она безропотно наливала и несла мне на блюдечке. С кусочком сыра или еще какой-нибудь, на ее взгляд найденной, закуской. И тоже это казалось*нормальным* и совершенно естественным в наших неестественных отношениях. Незаметно мы стали разговаривать с Женей о жизни. Именно от нее я услышал все перипетии неудачных Катиных замужеств. Узнал также, что сейчас у матери роман - точнее, даже не роман, а уже совершенно конкретный гражданский брак с заместителем совета директоров банка, где она работает. Что Катя живет в основном у своего нового мужа, их прежняя квартира закрыта, а Женя переселилась к дедушке с бабушкой. Я понял, что до этой хорошей, умной и развитой девочки сейчас абсолютно никому нет дел. Как, впрочем, не было почти никогда в жизни: разведясь с первым мужем, Катя сразу бросила дочку на руки родителям, и фактически оставила там до сих пор. Ее, конечно, одевают, кормят, покупают дорогие украшения и дают кучу денег на карманные расходы, но в остальном она всеми покинута и не получает никакого внимания. Ведь как бы ни любили ее дед и бабка, но менталитет позапрошлого поколения не может дать ничего, кроме вреда растущему существу конца двадцатого века… И встречи со мной заменяют ей вообще все нормальное общение. Я стал жалеть ее. И старался, сколько мог, подарить какое-то тепло, которого ей не хватало в своей непутевой семье. А время шло. И я чувствовал, что Женя все сильнее привязывается ко мне. Я внушал себе, что это все-таки привязанность дочери к исчезнувшему отцу, не больше. Тем более, она сама, по моему молчаливому согласию, стала называть меня дядей Женей. Но знал, что обманываю себя.
Что играю в опасную игру, поскольку в какой-то момент совершенно точно осознал, что давно отношусь к девочке Жене не как к ребенку, а как к маленькому существу женского пола, заключенному пока в детскую оболочку.
Это, конечно, было смешным.
Но порой она подходила ко мне, сидящему перед монитором, и рассматривая что-нибудь, наклонялась низко, задевая меня своими волнистыми волосами. По-детски невинно опиралась сзади на мое плечо, и я чувствовал на своей щеке ее чистое дыхание… В такие минуты я нечаянно забывал о своем возрасте и казался сам себе Жениным ровесником, у которого впереди еще целая жизнь, и… Тут я рывком приходил в себя и запрещал думать дальше.
Да, игра была опасна. Я не хотел заменять девочке общение со сверстниками и вообще весь остальной мир. Я боялся ее растущей изо дня в день привязанности.
Умом я понимал, что наши встречи надо немедленно оборвать под каким-либо предлогом типа моей долгой командировки, а потом не возобновлять в надежде, что за время Женя отвыкнет от меня и жизнь ее пойдет нормальным образом.
Но… Но я все собирался и никак не находил в себе сил. Потому что в какой-то момент вдруг сам с удивлением понял, что на всем свете кроме Жени не осталось ни одного реального и действительно близкого существа, которому бы я был рад, и которое было бы радо в ответ самому феномену моего существования… И не важным виделся бесспорный факт, что наша взаимность в принципе никогда не могла стать истинными отношениями мужчины и женщины - смешным казалось даже называть по-настоящему женщиной пятнадцатилетнюю Женю - важно было, что мы испытывали радость и тепло, будучи рядом. А ничего большего, если признаться честно, мне уже и не требовалось…
Поэтому сегодня, скрепя сердце и чувствуя, что все-таки допускаю некоторую ошибку, я пустил ее в свой дом.
И сидел сейчас перед ярко кричащим телевизором, ожидая, пока она переоденется за белой дверью моей спальни.
10
- …А вот и я, дядя Женя!
Я поднял голову. Переодевшаяся, подкрасившаяся и благоухающая Женя вошла в гостиную и нерешительно остановилась у порога. В неимоверно короткой юбке, едва высовывавшейся из-под узкого зеленого пиджачка, с распущенными волнистыми волосами, в неизвестно откуда взявшихся туфлях на высоком каблуке, покачиваясь на своих длинных, тонких но сильных ногах, сверкающих юно и золотисто, она напомнила мне молодую, упрямо тянущуюся вверх сосенку, приткнувшуюся на опасном краю обрыва…
При чем тут сосенка и при чем тут обрыв, - я отогнал прочь непонятно пришедший образ, и сказал:
- Так что стоишь? Вошла, так садись…
- Это вам, дядя Женя, - девочка радостно сияла, протягивая мне коробку шоколадных конфет с коньячной начинкой. - С Новым годом вас!
- Ну, это уж совсем лишнее… Спасибо, конечно, - почему-то смутился я, кладя конфеты на столик. - А вот я-то тебе ничего и не приготовил…
- Лучшие мой подарочек - это вы, - смеясь, пропела Женя и опустилась на мой узкий двухместный диван.
Села свободно, закинув ногу на ногу - так, что ее детские колени, помещенные в настоящую женскую оболочку, сверкали тепло и матово прямо перед моими глазами, и у меня, при всем спокойствии и разуме, не хватало сил отвести взгляд. И в то же время было совестно и совершенно невозможно смотреть на ноги этой девочки так, как спокойно бы я любовался, сиди рядом взрослая женщина. В этот момент в передней заверещал сотовый телефон. Наверное, Женин, оставленный в кармане шубки.
- Извините, дядя Женя, я на секунду, - пробормотала она и выбежала из комнаты.
Я поднял голову. Переодевшаяся, подкрасившаяся и благоухающая Женя вошла в гостиную и нерешительно остановилась у порога. В неимоверно короткой юбке, едва высовывавшейся из-под узкого зеленого пиджачка, с распущенными волнистыми волосами, в неизвестно откуда взявшихся туфлях на высоком каблуке, покачиваясь на своих длинных, тонких но сильных ногах, сверкающих юно и золотисто, она напомнила мне молодую, упрямо тянущуюся вверх сосенку, приткнувшуюся на опасном краю обрыва…
При чем тут сосенка и при чем тут обрыв, - я отогнал прочь непонятно пришедший образ, и сказал:
- Так что стоишь? Вошла, так садись…
- Это вам, дядя Женя, - девочка радостно сияла, протягивая мне коробку шоколадных конфет с коньячной начинкой. - С Новым годом вас!
- Ну, это уж совсем лишнее… Спасибо, конечно, - почему-то смутился я, кладя конфеты на столик. - А вот я-то тебе ничего и не приготовил…
- Лучшие мой подарочек - это вы, - смеясь, пропела Женя и опустилась на мой узкий двухместный диван.
Села свободно, закинув ногу на ногу - так, что ее детские колени, помещенные в настоящую женскую оболочку, сверкали тепло и матово прямо перед моими глазами, и у меня, при всем спокойствии и разуме, не хватало сил отвести взгляд. И в то же время было совестно и совершенно невозможно смотреть на ноги этой девочки так, как спокойно бы я любовался, сиди рядом взрослая женщина. В этот момент в передней заверещал сотовый телефон. Наверное, Женин, оставленный в кармане шубки.
- Извините, дядя Женя, я на секунду, - пробормотала она и выбежала из комнаты.