Улин Виктор. Хрустальная сосна

   Не воспринимая всерьез все, что говорилось о культе личности, дядя Костя видел в Сталине одни лишь идеальные черты. Иосиф Виссарионович оставался для него идеалом - полководца, стратега, политика. Он постоянно сравнивал со Сталиным тех, кто занимал места на кремлевских трибунах в наши дни, и они казались ему неизмеримо хуже. Он вообще всех современных политиков - от Генерального секретаря до какого-нибудь завшивленного министра культуры - он называл одинаково: "этот шибздик". Причем, как ни странно, всякий раз было понятно, которого именно имеет в виду дядя Костя. Мы поговорили о заслугах Верховного Главнокомандующего, быстро прикончили дяди Костину четвертинку, я достал свою бутылку, и перед ее откупориванием мы решили спеть. Спели про трех танкистов, и про их машины, идущие в яростный поход, и про артиллеристов, получивших приказ, и про то, что мы готовы к бою, и про смелого, которого пуля боится, и про рубеж, назначенный вождем… Я любил петь эти песни - наивные и воинственные, с какими-то потусторонне могучими, хоть и переиначенными теперь словами о Сталине, - которые сейчас воспринимались мною уже даже не символом, а просто как примета ушедшей эпохи; они всегда задевали в моей душе нечто тайное, их слова заставляли меня распрямиться.
   И сейчас, выкрикивая воинственные слова, я думал о том, что и сам не просто существо мужского рода, не кто-нибудь - а настоящий артиллерист, лейтенант запаса первого разряда, и если завтра война… если завтра война… Я даже не вспоминал, что мне нужно сходить в военкомат, принести справку о руке, и меня вычеркнут не только из первого разряда, но вообще спишут в отставку. Я забыл об этом; мне хотелось воевать: неважно с кем и за что, лишь бы кричать номер заряда, прицел и угломер, слышать лязг вбрасываемого в клиновой затвор снаряда, потом, еще раз взглянув в бинокль на приближающегося врага - кто им мог быть, меня абсолютно не волновало! - и командовать огонь, а потом вместе с солдатами, тужась и яростно матерясь, накатывать окутанное пороховым дымом орудие на колышек нулевой отметки… Я был не здесь.
   Дядя Костя выпил еще и приятным высоким голосом запел:
   - На просторах Родины чудесной,
   Закаляясь в битве и труде,
   Мы сложили радостную песню
   О великом друге и вожде…
   Этой песни не знал даже я; подперев подбородок обрубком руки, я сидел, уже плавая в приятном тумане, и пытался запомнить слова.
   - Сталин - наша слава боевая!
   Сталин - нашей юности полет!
   С песнями, борясь и побеждая,
   Наш народ за Сталиным идет!…
   И в этот момент из комнаты раздался звонок. Я сразу уловил настойчивую трель межгорода - и кинулся, едва не свалив стул, потому что понял: это Инна, сейчас я узнаю, когда ее встречать, и…
   - Женя, я уезжаю, - без предисловий сказала она.
   - Когда? Какого числа и каким рейсом? - радостно закричал я; мой пьяный слух услышал долгожданное "приезжаю".
   - Ты не понял, - хладнокровно, как всегда, поправила меня жена. - Я уезжаю, но не сюда… То есть не домой… В общем, в Америку.
   - Ку…да?… - пробормотал я. - В какую Америку?
   - В Принстон, - невозмутимо ответила далекая Инна. - Меня направляют туда на стажировку в порядке научного обмена. Сказанное женой не укладывалось в голове, я все еще размышлял о том сладком времени, когда она вернется… Я даже не спросил - насколько? У меня не было слов.
   - Уезжаю пока на полгода. Дальше видно будет, как у меня пойдут там дела…
   Я молчал, подавленный и уничтоженный, говорила одна Инна. На этот раз она не спросила, как у меня дела, и в отличие от того вечера, когда сообщила мне о стажировке в Москве, даже не обмолвилась о перспективах нашей жизни. Не пыталась объяснить свои планы и вообще никак уже не связывала себя со мной - просто констатировала факт своего дальнейшего отъезда. И позвонила она в общем не даже не для того, чтобы меня известить -ей нужно было срочно прислать в Москву диплом об образовании и еще всякие бумаги, потому что в Америке потребуют подлинники. Я коротко обещал все сделать, и мы попрощались. На разговоры не осталось сил.
   Вернувшись в кухню и сев обратно за стол, я чувствовал, будто мне только что отрезали что-то еще. Только не снаружи, а внутри… Мы выпили всю бутылку, я тут же достал следующую. Я сознательно стремился напиться вдрызг, чтоб ничего не чувствовать и ни о чем не думать - но этого почему-то не получалось. Руки и ноги слушались плохо, однако голова оставалась трезвой и пронзительно ясной, и никак не удавалось ее отключить. Поздним вечером, проводив пьяненького дядю Костю, я порылся в столе и нашел, пока помнил, необходимые Инне документы. У меня не возникло мысли их не посылать: моя жена общалась со мной почти официально - и я выполнял ее просьбу, как посторонний для посторонней.
   Потом я не удержался, открыл шкаф, стал трогать забытые и оставленные - похоже, навсегда - Иннины вещи. Странное дело, сейчас они уже не пахли моей женой. То ли за четыре месяца выветрились все остатки запаха, то ли я больше ничего не чувствовал и не воспринимал. Я перебрал холодную, уже слегка пыльную, чужую одежду чужой женщины - и закрыл шкаф. Эти предметы умерли для меня, поскольку почти умерла сама память.

*-*

   В начале последней недели на работе выдали расчет за декабрь и, как это было всегда, тринадцатую зарплату. Ее получали все, и воспринимали даже не как премию, а как что-то совершенно запланированное и логичное, некий прибавок к зарплате, выдаваемый в конце года.
   Я ее не получил. Сначала подумал, что произошла ошибка, перепутали мою фамилию, или сектор, или еще что-то в этом роде. Я попросил у секретарши отдела посмотреть внимательнее. В ведомости на тринадцатую зарплату меня не было. Не успокоившись, я добился, чтобы она позвонила в бухгалтерию и выяснила там. В бухгалтерии подняли данные и в конце концов я узнал, что моя фамилия не значилась в первоначальных списках. Такого не могло быть, потому что в этих списках, подаваемых начальниками секторов и групп, утверждаемых заведующими отделами, всегда фигурировали все сотрудники, и сами они считались пустой формальностью.
   Я понял, что начальник меня не подал или просто вычеркнул из общего списка. Ничего спрашивать у него я не стал - вообще пытался хранить вид, что меня это мало волнует - но был уверен стопроцентно. Теперь я знал, что в борьбе против меня начальник не побрезгует никакими методами.
   Стоило что-то решать со сменой работы. Но я все еще не мог решиться.

*13*

   За три дня до нового года я случайно проходил мимо курилки и вдруг услышал голос, показавшийся знакомым. Я остановился - и почти сразу его узнал. Это был Аркадий, которого я не видел с колхозных времен и забыл о его существовании. Судя по его фразам и репликам невидимых собеседников, он увлеченно рассказывал о своей летней победе над одной из девиц. Я прислушался, помимо воли, и понял. что речь идет конкретно о секретарше Люде. Точнее, о ее прозрачных белых трусах.
   Свернув с дороги, я зашел под лестницу. Около заплеванного ведра с водой, куда швыряли окурки, стояли трое: Аркашка и пара малознакомых парней из другого сектора. Он рассказывал, а они завороженно слушали. боясь пропустить слово.
   - …Сидела каждый вечер, раздвинув ноги.
   - Прямо так и раздвинув?!
   - Прямо так. Все видно было. Каждый волосок. А какое хозяйство у нее было - умереть-не встать. Не какая-нибудь спичечная головка - с целый орех! И…
   - Так что…- сглотнув слюну, перебил один из слушателей. - Неужели в самом деле все это было видно?
   - Конечно. Говорю же тебе - у нее трусы были специальные. Абсолютно прозрачные именно на этом самом месте.
   Аркашка сделал паузу, давая посмаковать свои слова. На меня никто не обратил внимания.
   - Так… Так это… Можно было целый вечер перед ней сидеть и дрочить?!
   - Кто-то, наверное, так и делал. Не сомневаюсь даже, - снисходительно ответил Аркадий. - Но по мне - чем сто раз отдрочить, лучше однажды отсношать.
   - И как, отсношал? -жадно спросил второй.
   - А то! - ухмыльнулся тот. -Она только с виду ломалась. "Готовить не умею", "ничего не хочу", и так далее…
   - Ну и что у нее внутри оказалось? Мышиный глаз или ведро?…
   Люда меня абсолютно не волновала. Мне и в колхозе была безразлична эта маленькая и абсолютно безмозглая дура, я забыл ее лицо и сейчас, вероятно, не узнал бы при встрече. Но что-то всколыхнулось против наглого вранья. И мгновенно, как вспышка молнии, пронеслась мысль, что этот негодяй виновен в моей травме: если бы он не удрал и мы работали вчетвером, не было бы необходимости гнать траву через измельчитель, и… Конец еще проносился в голове, а я уже шагнул к Аркадию и ткнул его пальцем в грудь.
   - Врешь, скотина. Ничего у тебя с нею не было. И ни с кем не было.
   Потому что такому вонючему козлу, как ты, дать может только последняя вокзальная шлюха, раздвигающая ноги за вчерашний бутерброд. Аркашка остолбенел. Он, похоже, и узнал меня не сразу - неужели я настолько изменился за полгода? Он замолк на полуслове, я молча смотрел на него. Один из парней недовольно буркнул, что я помешал дослушать самое интересное место.
   Я чувствовал, что внутри все трясется от внезапной ненависти к этому типу - здоровому и не покалеченному, которого не гонят с работы, и, несмотря на всю паскудность, наверняка не бросит жена…
   - Сейчас я тебе вмажу, - спокойно сказал я. - Разобью твою бородатую харю, чтоб не трепал своим поганым языком… Я поднял руку - и мгновенно сообразил, что ударить правой не сумею хотя бы из-за того, что нет кулака. Аркашка же успел отпрыгнуть за пределы досягаемости.
   - Ты что - сдурел? - закричал он. - Откуда ты взялся?
   Мне стало ясно, что лучше ударить его ногой. С размаху в пах - чтобы боль пронзила его снизу вверх, как острие кола. Чтобы он согнулся, схватившись живот. И тогда можно будет двинуть еще раз и сбить его на пол. А потом, уже лежачего, пинать в лицо, топтать обеими ногами, месить в кровь и в тесто - бить до тех пор, пока он шевелится, и плевать, что мне за это будет.
   - Врет он вам, - пояснил я парням. - Ничего она ему не давала.
   Вот разве что так пару раз…
   Я занес ногу для удара - Аркашка проворно отбежал в дальний угол.
   - Смотрите на него! - орал он. - Это же форменный псих! Псих!!!
   Его в дурдом надо отправить, а он тут расхаживает на свободе!
   Перед глазами встал красный туман. Уже ничего не видя, я кинулся за ним
   - и не сразу понял, почему не могу его достать. И только спустя секунду осознал, что меня - в самом деле, как сумасшедшего! - держат сзади двое парней, только что слушавших Аркадия. Пелена спала; я словно увидел все со стороны, мне стало пусто и противно. Я дернулся, вырываясь, - кажется. угодил-таки локтем в челюсть одному из защитников. Я плюнул им под ноги и пошел прочь. Проходя мимо Аркашки, я еще мог остановиться и быстро дать ему под дых. Но я не сделал даже движения в его сторону.
   Тяжело дыша, как загнанная лошадь, я поднялся на второй этаж, где был наш сектор. Навстречу, весело переговариваясь, шли начальник, Мироненко и Лавров с Рогожниковым: наступило время обеда. Я не мог идти с ними. Слушать их разговоров и вступать в них. Я хотел убить начальника, который лишил меня тринадцатой зарплаты, и спортивного здоровяка Мироненко, и паскудного Аркашку и всякого, кто бы попался на пути… Свернув в боковой коридор, я переждал, пока они пройдут. Потом зашел в комнату и тяжело опустился за свой стол. На душе было непередаваемо гадко: я только что пытался избить человека. Особенно удручало, что я так и не смог этого сделать, не успел даже раз ударить его, и злость так и не нашла разрешения… Я сидел, тупо глядя на свой пыльный кульман и не мог сосредоточиться.
   За шкафом раздалось шевеление. Ну конечно, Виолетта была тут, раз комната оказалась незапертой. Я поднялся и прошел туда. Она сидела, как обычно и, подняв голову, смотрела на меня снизу вверх. Я молча опустился на стул.
   - Женя, что с тобой? - обеспокоенно спросила она. - На тебе лица нет…
   - Вета… Я… - я облизнул пересохшие губы. - Я уже до ручки дошел.
   Сейчас только что едва не избил человека…
   Она молчала, и я тоже помолчал.
   - Я не знаю, что делать… Что со мной происходит, дальше уже некуда.
   - Послушай, Женя… - вдруг тихо спросила она. - Когда… Когда ты в последний раз был с женщиной?
   - С женщиной?! - изумленно переспросил я; меньше всего я думал сейчас о таких вещах. - Не помню… Кажется, в начале июня… Да, или даже в конце мая…
   - Господи, какой ужас… - всплеснула руками Виолетта. - Как ты живешь? Разве можно так жить?
   - А что - это так важно?
   Я в самом деле давно уже не задумывался об этом.
   - Для мужчины в твоем возрасте это не просто важно, а имеет самое главное значение…
   - Но… Но жена уехала… И не возвращается. И…
   - Вот это уже неважно, - твердо ответила Виолетта. - Точнее, именно поэтому ты должен начать новую жизнь. Изменить своим привычкам. И прежде всего ощутить себя мужчиной. А это можно только с женщиной…
   - С женщиной… - растерянно повторил я. - Но… Но у меня практически не осталось женщин, с которыми бы я общался… В последнее время я общаюсь только с тобой…
   - Только со мной, - задумчиво проговорила она. - Только… А ты хочешь меня?
   - Да, - ответил я, не задумываясь, потому что в общем это было правдой, несмотря на ее возраст и наше давнее знакомство. - Хочу. Тебя.
   - Если действительно хочешь -бери…
   - Когда и где? - смеясь, спросил я, не придавая разговору значения.
   - Здесь. И сейчас.
   - Ты… серьезно?… - проговорил я враз севшим голосом.
   Вместо ответа Виолетта подошла и, задумчиво улыбаясь, наступила на мой стул, уперлась коленом мне в грудь, точно хотела взобраться куда-то повыше. Продолжая улыбаться, неторопливо отвела свою черную шелковую юбку - так, что медленно обнажилась вся ее нога. Выше, выше, еще выше - пока не показался плотный край той части колготок, которая никогда не открывается на полностью одетой женщине… Вид этой потаенной, не предназначенной чужому взгляду детали ударил меня наотмашь, и я вдруг ощутил запах - когда-то знакомый, но совершенно забытый запах капрона, нагревшегося от живого женского бедра…
   - Хочешь меня? - совсем тихо проговорила Виолетта. - Так возьми тогда скорее.
   Дрожащими руками я обхватил ее толстую ляжку. Я все еще не воспринимал происходящего всерьез, но прикосновение к женскому телу - само осязание которого я уже практически забыл -пронзило внезапным, ошеломляющим желанием.
   - Да…- пробормотал я, не в силах оторваться.
   Виолетта шагнула к столу, на ходу вынимая из сумочки платок и стирая помаду с губ. Это простой, однако совершенно понятный по назначению жест заставил поверить в возможность невозможного. Через секунду она уже сидела на моих коленях, разведя ноги и прижавшись ко мне животом. От ощущения теплой и близкой тяжести у меня кружилась голова. Я поцеловал ее сначала несмело, давно разучившись это делать. Она отозвалась жадно, прикусила мне губу - и я вспомнил, как надо целовать женщину, которую хочешь и которой будешь обладать, и закрыв глаза, впился в нее…
   Голова кружилась. Я обнимал Виолетту, притискивая к себе. Большой бюст ее, зажатый между нашими телами, мешал контакту; уже веря во все, я осторожно прикоснулся к нему здоровой рукой. Виолетта вздрогнула. Грудь ее оказалась очень мягкой.
   - Ой, я чувствую, что ты в самом деле меня хочешь, - тихо засмеялась она, оторвавшись от моих губ. - Я сейчас, сейчас… И ушла куда-то за спину. Я слышал шуршание ткани и боковым зрением видел, как на соседний стул летят скомканные колготки, трусы и еще какое-то женское белье. Плохо соображая, что сейчас произойдет, я все-таки расстегивал брюки…
   - Ого! - сказала Виолетта, вернувшись и оценив ситуацию.
   Подобрав юбку, она приподнялась надо мной. Вид ее голых ног невыносимо, просто вызывающе контрастировал с затрапезной рабочей обстановкой нашей комнаты -стенами, крашенными в унылый синий цвет, обшарпанными шкафами, штабелем перевязанных бечевками бумаг и желтых от старости трубок ватмана, стоящих в углу возле пыльного, полгода не мытого окна. Это было потрясающе, необъяснимо и совершенно ново. Тем более удивительно, что во внешности Виолетты не нашлось ничего сверхъестественного; ноги ее без колготок оказались не такими упругими, как казались, и вообще вдруг стало очевидным, что она в самом деле гораздо старше меня. Но это не волновало, я хотел сейчас ее - хотел только ее, и желание стало осуществимым. И до удовлетворения можно было дотянуться…
   Пока я еще не открыл ничего особо тайного, даже наверняка имевшийся островок волос в низу живота был скрыт юбкой - но мне хватало ее ног, оголенных бесстыдно и как-то жадно. Один их вид вызывал такое возбуждение, что меня уже трясло, словно в лихорадке.
   - Дверь… Запереть?… - прошептал я.
   - Не надо… - таким же шепотом ответила она. - Кто-нибудь вернется, стучать начнет, хуже будет… А так - мы с тобой тихо, никто и не заметит, если войдет… А мы успеем…
   - А ты… Успеешь… соскочить с меня?
   - Зачем? - не сразу поняв, перепросила Виолетта, и тихо засмеялась. - А, ты об этом… Не бойся; в моем возрасте уже ничего не опасно. И все, что я от тебя получу, пойдет только на пользу… Она взяла мою плоть, чтобы направить в себя. Первое касание ее твердой, очень горячей руки едва не лишило меня сознания. Я уже забыл, как бывают с женщиной, и внезапно испытанное чувство пробило насквозь, обдав сразу и жаром и холодом. Я плыл в тумане; Виолетта управлялась самостоятельно. Казалось, ей никак не найти нужного положения - но вдруг, совершенно неожиданно, я ощутил себя в ней. Ощущение входа в женщину было таким острым, что у меня опять потемнело в глазах - будто я впервые в жизни был с женщиной и впервые вошел в нее, и мне только предстояло познать ее до конца… То есть нет - с самой первой женщиной мои ощущения были, кажется, не такими сильными. Тогда мною владел скорее запоздалый страх, нежели вожделение. Сейчас я был готов просто умереть от переполнившего избытка чувств.
   Плавая в невесомости, я шарил руками по ее телу. Мне хотелось осязать одновременно ее всю - гладкие колени, и ровные бедра, и мягкие ляжки, и придавившие меня ягодицы, которых я не видел, а лишь ощущал на себе тяжесть где-то под смятой юбкой. И грудь - великолепную Виолеттину грудь, что колыхалась перед глазами. Я схватился за нее, пытаясь устранить разделявшую нас одежду…
   - Сейчас я тебе помогу…- прошептала Виолетта. - У меня комбидресс, тебе неудобно будет…
   Что- то где-то расстегнув, она задрала до подбородка край своей трикотажной кофты, ослепив меня чернотой лифчика над желтоватой полоской голого живота.
   - Сейчас, сейчас, - продолжала она, в то время, как я нетерпеливо пытался сорвать последнюю преграду.
   Заведя руки за спину, она щелкнула застежкой, и черные чашечки улетели, и сокровища обрушились на меня. При моем мизерном опыте я никогда не видел по-настоящему грудастых женщин, лишь теоретически представляя себе возможные варианты. И одетой Виолетта не производила впечатления. Но сейчас ее мягкое богатство превзошло все мои домыслы: каждая грудь оказалась размером с мою голову и не верилось, что такая огромная масса секунду назад пряталась в бюстгальтере средних размеров. К ней хотелось припасть губами и сосать сладкое молоко - потому что такое роскошное творение природы не могло оказаться пустым…
   - Вот это да… - выдавил я, восхищенно взяв ее обеими руками и чувствуя, что имей я положенные десять пальцев, все равно бы не смог охватить целиком теплую, живую мякоть.
   - Да, грудь у меня большая, - засмеялась Виолетта. - Но и у тебя размер тоже неслабый…
   Голова продолжала кружиться. Это не укладывалось в моей сознание. Виолетта сидела, глубоко насадившись на меня, мы с нею совершали*половой акт*- и при этом спокойно обменивались репликами, будто просто пили кофе. Осознание ситуации возбуждало и будоражило меня не меньше, чем ощущение, властно стискивающее кончик плоти, нашедшей дорогу где-то внутри нее.
   Я спрятал лицо в Виолеттиных грудях, и они накрыли меня с головой, как внезапно набежавшая большая волна на море… Я не знал, на чем концентрироваться - отдаться этой содрогающей игре, или переключиться на тот невидимый, влажный и жаркий контакт, что происходил сейчас между нашими потаенным частями. Мы никогда не занимались с Инной сексом на стуле и я не знал, как двигаться в этой позе, чтобы получить удовольствие и в то же время удерживать Виолетту, не дать соскользнуть в решительный момент. Она тихонько постанывала, крепко обхватив мою шею. Трудно было описать ощущения, заполнившие меня. Я умирал от нечеловеческого обладания этой женщиной, мне хотелось осязать и ласкать сразу все ее податливое тело, и вечно испытывать дрожащее удовольствие, родившееся и быстро нарастающее во мне. Но едва я шевельнулся, как ощутил быстро разливающееся онемение и понял, что вот-вот окажусь на вершине, не успев даже слегка насытиться ею. И вдруг тело Виолетты напряглось какими-то внутренними, незнакомыми мне мышцами и я почувствовал, как где-то невероятно глубоко, в жарко пульсирующей глубине, где происходило наше слияние, крепко сжалась несуществующая рука, туго охватив мою плоть и преградив выход рвущемуся напряжению. Ничего подобного я ранее не испытывал и даже не подозревал, что такое возможно. Страсть клокотала и пенилась, стекая вниз и стремясь хлынуть внутрь разделяющего нас пространства. Но Виолетта не ослабляла хватки - и поток бурлил, перегороженный плотиной, грозясь ударить уже вверх, а не вниз. Я испытывал непередаваемую гамму чувств: ошеломительное наслаждение от внезапной остановки перед концом, и медленно нарастающую боль там, где Виолетта меня держала, желание скорее прорваться наружу и одновременно продлить эти чудовищные по ощущениями секунды.
   Наконец я понял, что стеснение достигает высшего предела, и через секунду напряжение спадет, оставив меня на берегу и без чувств.
   - Отпус…ти… меня…- хрипло пробормотал я.
   Мгновенно поняв, Виолетта расслабилась.
   В тот же миг я ощутил толчки и понял, что уже пришли неподвластные конвульсии. Тыкаясь губами в поисках убежавших сосков, я лихорадочно схватил ее голые ягодицы, стараясь еще крепче и еще глубже ее насадить, не дать пропасть даже тысячной доле. Я притискивал ее к себе, и волна хлынула внутрь, и я понял, что отдаю ей все, что давно уже никому не давал. Мучительно изливал ей себя и одновременно с судорожной, яростной страстью терзал ее соски, словно хотел выжать что-то взамен. Не помню, чтобы когда-нибудь в жизни мое тело так долго содрогалось в последней и сладкой муке. Мне казалось, я изверг из себя все, что было можно, заполнил ее до предела - но вершине не было конца…
   Извергнув из себя все, я испытал странное, тоже незнакомое до сих пор чувство. Во время занятия сексом с Инной я всегда испытывал резкий уход желаний после пика. Получив каждый свое, мы поспешно разъединялись и молча, точно и не находились только что в объятиях, по очереди шли в душ.
   Сейчас же, испытав все возможное, я не торопился покидать Виолетту. Мне не хотелось выходить из нее, отпускать со своих колен ее тяжелое, живое и невероятно желанное тело. Опустив глаза, я опять увидел ее белые бедра, стиснувшие меня плотным кольцом. Этого оказалось недостаточно; я должен был видеть еще, еще и еще, разглядеть ее всю. Не в силах удержаться, я приподнял край юбки и наконец открыл ее пушистое лоно. Не слишком, прочем, пушистое: между ног Виолетты темнел прозрачный треугольник редких волос, сквозь который просвечивали ее толстые складки, крепко охватившие мою усталую, но еще глубоко сидящую внутри нее плоть…
   - Ну, Женя, ты даешь…- жарко дышала Виолетта. - Годовую порцию мне выдал, не иначе… Наверное, у меня сейчас из ушей польется… Как я встану теперь с тебя…
   - А ты не вставай… не вставай… - так же шептал я, лаская ее огромные груди, чувствуя озноб от прикосновения к ее мягким пупырчатым соскам. - Оставайся на мне… Мне так хорошо с тобой…
   - Мне тоже…
   - А ты… Здорово меня сжала… Я и не знал, что так можно…
   - Да, умела когда-то - тихо засмеялась она. - И, как ни странно, до сих пор не разучилась… А тебе понравилось?
   - Дааа…
   В ответ Виолетта опять быстро сдавила меня внутри. И я почувствовал, как вроде бы до дна исчерпавшее желание вновь твердеет во мне.
   - Ой… Не буду больше, - прошептала Виолетта. - А то ты сейчас снова меня захочешь. А у нас времени нет…
   - Ладно, давай просто так посидим…- пробормотал я, чувствуя головокружение. - Не могу… не хочу… Хочу побыть в тебе еще… Не помню, сколько мы сидели так, витая в полубредовом тумане. Я осторожно целовал ее податливые губы; время остановилось…
   - Женя, давай вставать, - сказала пришедшая в себя Виолетта. - А то в самом деле кто-нибудь нас застукает…
   Она ловко соскользнула, тут же плотно сдвинула ноги. Взяла откуда-то салфетку, тщательно и нежно обтерла меня, все еще не вышедшего из прострации. Потом принялась быстро одеваться.
   - Ой… - она засмеялась. - Ты знаешь, из меня все льется…
   - А ты что - думала, будет сыпаться? - засмеялся я в ответ.
   Не выдержав, я вскочил со стула и принялся жадно трогать мелькающие среди одежды кусочки ее тела. Виолетта хихикала, как девчонка, не отвергая мои ласки. Наконец, полностью одетая, выпрямилась во весь рост. И я в последний раз погладил уже спрятанные, поразившие меня мягкие округлости…
   - Ты знаешь, - сказал я. - Я ведь никогда в жизни не занимался сексом на работе.
   - Представь себе, я тоже. - усмехнулась она и, взяв банку, пошла за водой для кофе.