Вересов Дмитрий. Черный ворон

   В годы своего студенчества Ванечка несколько разочаровал ее – он почему-то упорно не водился не только с девочками из лучших семей, но и с девочками вообще, предпочитая компании молодых людей с явно алкоголическими наклонностями. Новых друзей сына она на дух не переносила, и Ванечка постепенно перестал приглашать их к себе, да и сам стал появляться домой все позже и все более настаканенным. На другой день он получал выволочку от родителей, клялся и божился, что больше никогда и ни капли. Примерно через неделю все повторялось снова.
   Ванечкина дурная наклонность тревожила Марину Александровну безмерно. Но особенно не давал ей покоя один аспект проблемы – она панически боялась, что Ванечка спьяну спутается с какой-нибудь шалашовкой без ленинградской прописки, которая наградит его дурной болезнью или, еще того хуже, начнет предъявлять права на него и его жилплощадь. Эта мысль стала настоящим пунктиком Марины Александровны. Когда Ванечка возвращался с очередных пьяных гастролей, она с особым волнением высматривала на его физиономии следы губной помады, старалась вынюхать малейший след запаха духов. Но Ванечка был морально устойчив – от него несло только винными парами и еще табачи-щем. Утренние проработки тоже стали вестись под этим углом: в какой компании пил, были ли девки, если да – то кто такие, откуда, как зовут и в какие отношения они порывались вступить с Ванечкой.
   – Да что ты, мам, да ничего не было, я только с Житником и с Бароном по две кружечки... – бубнил Ванечка.
   – Точно ничего? А ну-ка, посмотри на меня! Ничего, говоришь?
   Она ему верила – похмельный Ванечка был на ложь неспособен. И проблема чуть утратила остроту.
   Разумеется, Марина Александровна принимала меры не только оборонительного, но и наступательного характера. То приглашала знакомых с дочерями подходящего возраста, то таскала Ванечку с собой в гости к таким знакомым – все безрезультатно. Четыре года подряд она доставала ему на зимние каникулы путевки в лучшие дома отдыха, куда далеко не всякий родитель может определить свое чадо – ВТО, Дом архитектора, Дом композитора. Ванечка возвращался оттуда насквозь проспиртованный, а по части новых знакомств обзаводился лишь новыми собутыльниками.
   И вот на таком-то психологическом фоне Ванечке предстояло ввести в дом свою Таню – штукатура-маляра с восемью классами образования, из лимитной общаги, без отца, без матери, при одной лишь сводной сестре – птичнице из новгородской деревни. Мать попросту откажется видеть, какая Таня красавица и умница, откажется понимать, что, повстречавшись с Таней, ее сын уже не может быть счастлив ни с какой другой. И Ванечка твердо решил, что поставит родителей перед уже свершившимся фактом, а там, как говорится, стерпится-слюбится.
   С Таней Ванечка не делился своими затруднениями, считая, что может этим обидеть ее. А она просто не сознавала, что вместе с мужем приобретает еще и свекровь со свекром, становится предметом еще и семейных взаимоотношений. Да и откуда – предыдущая жизнь не подготовила ее к мыслям на эту тему. Она, конечно, знала, что у Ванечки есть родители, но никакого практического смысла эти знания для нее не имели. Естественно, она написала Лизавете о Ванечке, о том, что в январе они поженятся, и получила от сестры короткое корявое письмо с благословением.
   У Ванечки же был только один человек, которому он мог открыться, – Поль, Павлик Чернов, предводитель школьных «мушкетеров». Ванечка дождался его у проходной того института, где работал Поль, и по пути до метро рассказал ему о Тане, о предстоящей свадьбе, о том, что пока все это нужно держать в секрете от родителей, особенно от матери. Поль, прекрасно знавший нрав и обычай отцовской секретарши, не мог не согласиться с линией поведения, взятой Ванечкой.
   – Ты прав, старик. Я тоже думаю, что лучше пусть она обо всем узнает задним числом. Конечно, ей это не понравится, так что без сцены у фонтана не обойдется, но потом все образуется. Когда вам назначено?
   – Двадцать пятого января. На Татьянин день.
   – Отлично, – сказал Поль. – Справлять-то намерены?
   – Конечно, – ответил Ванечка. – Но ничего пышного не планируем. Посидим в общежитии у Тани. Естественно, я приглашаю тебя, Елку, Рафа, Ника, если сможет и захочет приехать...
   – Нет, старичок, – возразил Поль. – Раз уж так получилось, что ты первым из нас, как выражаются классики, пошел на семена, то уж мы постараемся, чтобы этот день запомнился на всю жизнь. Тут рядовыми посиделками не обойдешься.
   – А что ты предлагаешь?
   – Батину дачу. Годится?
   – Но...
   – Переговоры и организацию беру на себя. Твоя задача – разослать приглашения, справить приличный прикид и не проспать торжественный день. Может быть, пару раз привлеку тебя в качестве тягловой силы. Вопросы есть?
   – А... дорого ведь.
   – Старик, твой праздник – наш общий праздник. Сочтемся как-нибудь. Впрочем, посильные вклады принимаются... Я тебе позвоню. Хотя нет, лучше ты мне. Чтобы раньше времени не узнали те, кому не надо.
   И Поль подтолкнул Ванечку к выходу из вагона метро, а сам поехал дальше.
   Своя цель, свой план, своя тайна создали в Ванечкиной жизни некое внутреннее напряжение совершенно нового для него свойства. Он стал все успевать – ходить на занятия, работать над дипломом о Шукшине, почти каждый вечер встречаться с Таней. Походка его сделалась легкой и пружинистой. Он начал каждый день бриться, без принуждения гладить брюки и чистить ботинки. Стипендию он откладывал на свадебные расходы и с ноябрьских праздников до самого Нового года не выпил ни капли спиртного. Марина Александровна не могла нарадоваться на сына – взрослеет! О, если бы она только знала, какой удар сулят ей эти перемены!
   В середине декабря Ванечка с Таней съездили в универмаг «Юбилей» отоварить талоны, выданные им в загсе. Себе Таня присмотрела только туфельки – над сложным платьем из белой парчи уже трудились Оля и Поля. Ванечке же был куплен чехословацкий костюм, финские ботинки, пакистанская рубашка и галстук фабрики «Луч». По настоянию Тани, за костюм заплатила она – Ванечкиных денег все равно не хватило бы. На это ушел ее месячный заработок вместе с приработком. Обновки отвезли в общежитие и спрятали в Танин шкаф. Ванечка заявил, что продуктовыми талонами займется сам. Он съездил на Литейный в специальный стол заказов, обслуживающий новобрачных со всего города, и немедленно продал талоны первому из многочисленных желающих, околачивающихся возле магазина. Вырученные за это двадцать пять рублей он гордо вручил Полю – главному распорядителю и организатору.
   Близился новый 1976 год. Таня с Иваном стояли на площади Тургенева, дожидаясь трамвая. Падал крупный пушистый снег. Они держались за руки. Мимо них шел веселый пахнущий мокрой шерстью народ. Многие тащили елки. Снежные хлопья застревали в Таниной вязаной шапочке и искрились в свете фонарей.
   – Люблю тебя, моя снегурочка, – сказал Иван, целуя опушенные снегом Танины ресницы. Таня молчала. Ровно через месяц они станут мужем и женой.

IX

   Дмитрий Дормидонтович Чернов сидел возле своего письменного стола, развернув кресло в центр комнаты. В противоположном углу в глубоком вольтеровском кресле под торшером сидел, закинув ногу на ногу, Павел, его сын.
   Отец и сын были и похожи друг на друга, и не похожи. У Дмитрия Дормидонтовича, невысокого плотного крепыша, было квадратное лицо – лицо практика, тяжелодума, упрямца с крупными чертами и глубокими треугольными залысинами. Лицо высокого, стройного и широкоплечего Павла имело форму трапеции и свидетельствовало о натуре интеллектуальной, самостоятельной в суждениях, волевой. Но у обоих были высокие прямые лбы с одинаковой вертикальной складкой посередине, небольшие серые глаза, разделенные широкой переносицей, густые брови. Их родство было ясно любому с первого взгляда.
   – Что ж, сынок, – сказал Чернов-старший, – раз это твой хороший друг, я, конечно, дам команду. Только ты там не особенно афишируй...
   – Разве я, батя, не понимаю? Ты не беспокойся. И спасибо тебе.
   Речь шла о закупке продуктов на предстоящую Ванечкину свадьбу через обкомовский распределитель. Павел не имел привычки лгать отцу, не соврал и на этот раз – просто не рассказал ему всего. Он действительно просит за друга, и так ли уж важно, что друг этот – прекрасно известный отцу Ваня Ларин, Елкин одноклассник и сын Марины Александровны? И на Татьянин день на даче действительно соберутся друзья, и так ли уж важно, что на этом сборе будет сыграна сугубо молодежная свадьба? То есть, конечно, важно, но... Увы, так было надо. Отец просто не понял бы – как это так, жениться без ведома родителей.
   К привилегиям, сопряженным с высоким постом, Дмитрий Дормидонтович относился спокойно – не рвался к ним, но и не отказывался, не выставлял напоказ, но и не прятал стыдливо. Казенные дачи, распределители, спецполиклиники, санатории и прочее он воспринимал как составную часть должности, которую доверила ему партия. Принимая ответственность, принимаешь и блага. Сочтет партия нужным с него эту ответственность снять, значит, и блага должны быть отменены и предоставлены новые, в соответствии с новым назначением. Пролаз и борцов за привилегии, полку которых прибывало с каждым годом, он не уважал, но от комментариев воздерживался, особенно если кому-то из таких брежневских соколиков удавалось вознестись на высокие посты – плачевно, конечно, но партии виднее, и рассуждать на эту тему не приходится, равно как и обсуждать начальство. Дмитрий Дормидонтович занимал свой пост и при Фроле Козлове, и при Толстикове, и при Романове, но что он о них думал, не знала даже жена.
   Общее дело, а особенно – его конспиративность и некая авантюрность, вновь сблизили «мушкетеров», дорожки которых за последние годы значительно разошлись. Павел с Елкой занялись калькуляцией и выяснили, что при их возможностях реально устроить праздник по высшему разряду сотни за три-четыре. Елка выложила сто рублей из тех ста восьмидесяти, которые получила за практику на комбинате, а заодно вызвалась организовать стол, если ей в подмогу выделят кого-нибудь. Ванечка кинул клич в общежитии, и было решено, что двадцать пятого Оля, Поля и Нелька отправятся в Солнечное первой электричкой. Там их встретит Елка, и они займутся делом вплоть до приезда остальных.
   Черновы-младшие вдвоем съездили в Петергоф к Леньке Рафаловичу, который хоть и имел право как «дедок»-пятикурсник обитать дома, предпочел устроится в курсантском общежитии, где жил в полном гусарстве, переходящем в кавалергардство, компенсируя самому себе казарменно-строевые салажьи годы. Ленька подошел к делу просто, по-военному. Он пришел к отцу и заявил:
   – Отче, есть проблема. Интимного свойства.
   – Что, опять подцепил?
   – Нет. Долг чести.
   – Сколько?
   – Сто пятьдесят.
   Ефим Григорьевич крякнул, но требуемую сумму выложил.
   Ник Захаржевский, приехавший в Питер на каникулы, услышав новости, криво усмехнулся, но выдал Павлу, тайком от Ванечки, сорок рублей, а жениха довольно кисло поздравил. Он охотно согласился быть на подхвате: с двадцатого числа у него была путевка в «Дюны» – пансионат, расположенный совсем недалеко от дачи Черновых.
   За четыре дня до свадьбы пришло время заехать в распределитель к Смольному и забрать продукты – заказали не очень много и только такое, чего в обычных магазинах было вовсе не купить. По расчетам получалось два рюкзака и две коробки. Павел решил, что они с Ванечкой справятся вдвоем.
   Договорились так: Павел встречается с Ванечкой на факультете, оттуда они едут к Смольному, там забирают продукты, берут такси, едут на вокзал, садятся в электричку, а от платформы с помощью Ника дотаскивают все это хозяйство до дачи. Конечно, лучше было бы взять машину сразу на все мероприятие, но это получалось дорого и не вполне удобно.
   Павел решил дождаться Ванечку в преподавательском буфете на первом этаже. Постояв немного в очереди и купив кофе с пирожком, он подошел к столику у окна и краешком глаза заметил пристальный взгляд входящей в буфет высокой, стройной рыжеволосой девушки в джинсовом костюме. Он повернулся – она сделала шаг ему навстречу, но тут же остановилась, пожала плечами и отвернулась. Спутала с кем-нибудь, наверное. И в ту же секунду позади нее показался Ванечка.
   – Поль! – воскликнул он. – Привет! Я сейчас. Только очередь займу. – Он обратился к девушке: – Здорово, мать!
   – Приве-ет, – с чуть снисходительной улыбкой протянула она.
   – Будь другом, скажи, что я за тобой. Я на минуточку.
   И он пробрался к столику, где сидел Павел.
   – Ну что, едем?
   – Да. Только перекусим – и вперед... Слушай, а кто это? – Павел подбородком показал на рыжую красавицу. – У меня такое впечатление, что я ее уже где-то видел.
   – Таньку-то? Еще бы не видел! Это же Сестра Ника.
   – Та, маленькая? Шутишь!
   – Не такая уж и маленькая, как видишь... Тань, иди к нам!
   Та улыбнулась и не спеша подошла.
   – Вот, – сказал Ванечка. – Узнаешь? Он-то тебя не узнал.
   – Вообще-то узнал, только не сразу. Вы очень изменились за последние семь лет. Ведь вы Таня Захаржевская, сестра Ника.
   – Все, теперь и я вспомнила, – сказала Таня. – Вы – Павел, брат Лены Черновой.
   – Точно, – сказал Ванечка. – Вы пообщайтесь пока... Тань, тебе двойной?
   – Без сахара, – уточнила Таня. – И больше ничего не надо.
   Ванечка пошел к стойке. Павел и Таня посмотрели друг на друга. У нее были поразительные золотистые глаза с веселыми искорками.
   – Тогда, в школе, вы казались мне таким огромным, – сказала она.
   – А теперь? – Он улыбнулся.
   – Теперь вы просто большой. Мне почему-то кажется, что вы стали полярником.
   – Почти. Я геолог.
   – Наверное, все время в экспедициях?
   – Не совсем. Девять-десять месяцев в году сижу в лаборатории за микроскопом или просто за столом. А в поле, в Сибирь, выезжаю летом.
   – Что-то ищете?
   – В основном ищу подтверждение своим теориям. Я, видите ли, занимаюсь физическими свойствами разных минералов.
   – Это, должно быть, очень интересно.
   – Интересно. Хотите, я как-нибудь покажу вам нашу коллекцию.
   – Хочу.
   – И я тоже хочу, – сказал Ванечка, который уже вернулся с кофе, никем не замеченный.
   – У тебя сейчас другие заботы, – усмехнулся Павел. – Он ведь женится двадцать пятого.
   – Да ну? – Таня искренне удивилась. – Поздравляю. На ком-нибудь с факультета? Я ее знаю?
   – Нет. Она не из универа, – сказал Ванечка. – Она строитель. Ее зовут Таня.
   – Значит, мы с ней тезки. Еще раз поздравляю. – Таня улыбнулась.
   Павел не мог не отметить, какая у нее очаровательная улыбка. С каждой минутой сестренка Ника нравилась ему все больше, и он с грустью подумал, что вот сейчас они расстанутся и не известно, когда увидятся в следующий раз. В Тане все было ярко, экзотично: густые кудри, даже не рыжие, а медно-красные, золотые глаза, широкий рот с яркими пухлыми губами и ровными мелкими зубками – казалось, что их больше, чем положено иметь людям. На брата она походила разве что высоким ростом. Да и в манерах было мало общего: Таня держалась просто и дружелюбно, не обнаруживая и следа вычурного, чуть капризного высокомерия, свойственного Нику.
   – Нам пора, – с сожалением сказал Павел и обратился к Ванечке: – Ты рюкзаки-то приготовил?
   – А как же?
   – В поход собрались? – поинтересовалась Таня.
   – Нет. Понимаешь, свадьба будет у нас на даче, без родителей. – Павел незаметно и неосознанно перешел на «ты». – Надо заехать в одно местечко, забрать продукты.
   – А местечко, надо полагать, у Смольного, въезд с Тульской?
   Ванечка посмотрел на Таню с открытым ртом. Павел, наоборот, рот резко закрыл.
   – Маршрут известный, – продолжила Таня. – Хотите, подвезу вас?
   – На чем? – спросил Ванечка.
   – Моя персональная карета припаркована у БАНа, – сказала Таня. – Пойдем.
   – Как? У тебя собственная машина?
   – "Жигули-тройка". А что, запрещено? – Таня снова улыбнулась.
   – Красиво жить не запретишь, – согласился Павел. – Поехали. Ты нас здорово выручишь.
   Она подвезла их не только к распределителю, но и к электричке. Приглашение же на свадьбу с виноватой улыбкой отклонила, сославшись на крайнюю занятость.
   Трясясь в полупустой электричке и придерживая руками коробки, Ванечка без умолку говорил о предстоящем торжестве, о планах на будущее, о том, какие у него замечательные друзья.
   Павел молчал. У него перед глазами стояло мед-новолосое лицо с золотыми глазами и алыми губами.
   На платформе их ждали Ник в дубленке с поднятым воротником, но без шапки, и Елка в дутом оранжевом пальто.
   – Эй! – брюзгливо сказал Ник, когда они выгрузились из вагона. – Однако ж вы не спешили. Мы тут намерзлись.
   – Побойся Бога, Ник! – засмеялась Елка. – Всего-то минус четыре на дворе. Надел бы шапку и горя не знал.
   – К вашему сведению, мадемуазель, в Европах ходят без шапок круглый год. Ладно, – Ник махнул рукой. – Давайте табанить номенклатурный харч.
   Они погрузили коробки на саночки. Ванечка и Павел надели рюкзаки, и все двинулись по направлению к заливу.
   Двухэтажная дача Чернова стояла чуть в стороне от дороги в окружении аналогичных дач, обнесенных бетонным заборчиком с четырьмя сторожевыми будками. С сентября по май на все эти будки приходилось всего два охранника – один дневной, дядя Саша, и один ночной, без имени. Три другие дачи зимой пустовали, и только на даче Чернова играла музыка и звучал веселый молодой смех.
   Ребята сидели на просторной, убранной голубым кафелем кухне и отпивались легким глинтвейном, на скорую руку приготовленным Ником из вина «Гамза», сахара, гвоздики и корицы. Елка сидела рядом с Павлом. Перед ними лежал длинный список. Елка, надев очки, водила шариковой ручкой по списку, ставя то галочки, то крестики, то вопросительные знаки.
   – Посуды хватит, – говорила она. – С продуктами теперь тоже все в порядке. Осталось купить картошки, яиц, муки, сахару, масла. Это все завтра. Фруктов тоже. Хлеб – в последний день...
   – И что бы я без вас делал? – прочувствованно изрек Ванечка.
   – Спился бы или пошел по комсомольской линии, – усмехнувшись, отозвался Ник.
   – Цветы... цветы гости принесут, определенно, – продолжала Елка. – Теперь в загсе. Фотограф, шампанское. Машина своя будет... Ванечка, ты квитанции взял?
   – Взял, взял.
   – Так... Кольца?
   – Кольца?
   – Кольца?!
   – Кольца!!!
   Все посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, схватились за головы и застонали. Про главное-то и забыли!
   – Что у нас осталось по части денег? – спросил Павел.
   – Рублей восемьдесят, – сказала Елка. – Но это впритирочку. Столько еще покупать надо!
   – Все равно не хватит, – сокрушенно сказал Ванечка. – В «Юбилее» два кольца, как минимум, четыреста. Ну, триста, если тоненькие.
   Беспокоить по этому поводу Таню и ее подруг было бы просто неприлично. Это понимали все, и подобного предложения ни от кого не поступило.
   – Стоп! – сказал вдруг Ник. – Не хотелось бы мне этого, но, видно, придется... Где тут у вас телефон?
   – Один в гостиной, другой у отца в кабинете, – сказала Елка.
   – Я лучше из кабинета, – заявил Ник. – Извините, братцы, но разговор довольно конфиденциальный.
   Ник поднялся и балетной походочкой вышел из кухни.
   Остальные выпили еще по чашечке и притихли в ожидании.
   – Все! – воскликнул Ник, возвратившись. – Я договорился. Вано, завтра жду тебя у «Юбилея» ровно в полдень. Не опоздай и не забудь талоны. И еще узнай у Тани размер пальчика.
   – Ой, спасибо тебе! – сказал Ванечка и поднялся. – Братцы, я пошел.
   – Все же интересно, Ник, – сказал Павел, когда за Ванечкой захлопнулась калитка. – Откуда, сколько и на каких условиях?
   – А стоит ли?
   – Уж ты скажи. Нам с Елкой, да и Ванечке надо знать, сколько отдавать и в какие сроки. Очень не хотелось бы, чтобы у тебя были неприятности.
   Ник вытащил из пачки сигарету, закинул ногу на ногу, закурил и выпустил струйку дыма почти в лицо Павлу.
   – Поль, о каких неприятностях ты говоришь? Скорее всего, ничего отдавать не придется. Там, где я взял, еще много осталось.
   – То есть?
   – Ну, раз уж так хочешь знать, попросил у любимой сестренки. Для нее это не деньги. Павел вспыхнул и отвернулся.
   Дома Ванечка напустил такого конспиративного тумана, что даже и сам удивился. С вечера он собрал сумку и сообщил матери, что едет на недельку к друзьям на дачу. Когда Марина Александровна, опасаясь возможного загула, потребовала уточнений, он сказал, что его пригласил к себе в Сосново Леня Рафалович покататься на лыжах. Никакой дачи в Соснове у Рафаловича отродясь не было, но, во-первых, мать с родителями Рафаловича не общалась и узнать этого не могла, а, во-вторых, к его школьным друзьям она относилась столь же положительно, сколь отрицательно – к друзьям студенческой поры. Про дачу Черновых он не сказал, потому что мать вполне могла и обратиться за справками к Дмитрию Дормидонтовичу, и сама не вовремя нагрянуть туда. Впрочем, он сказал, что с ними пару дней пробудет и Павел. Марина Александровна, которой Павел очень нравился, охотно отпустила сына. Надо мальчику побыть на природе с хорошими людьми, а то совсем заучился, из библиотеки не вылезает... Она даже выдала ему двадцать рублей на расходы.
   Утром Ванечка сел на трамвай, но у вокзала не вышел, а поехал дальше, до самого «Юбилея», где его уже ждал Ник. Они купили кольца, и оставшиеся до свадьбы два дня Ванечка мотался между Солнечным и общежитием на Маклина.
   В ночь накануне решающего дня он сидел на кухне дачи Черновых с Павлом и пил чай. Спать не хотелось. Свадебный костюм, отглаженный Елкой, висел наверху в хозяйской спальне, которая на трое суток переходила в распоряжение молодоженов. Коробочка с кольцами лежала возле лампы на серванте. В соседней спальне спала вконец умотавшаяся Елка.
   – И все же я не пойму, друг сердечный, восхищаться тобой или погодить пока, – задумчиво проговорил Павел.
   – А что? – вскинулся Ванечка.
   – Понимаешь, уж не знаю, хорошо это или плохо, только оттого, что я, сколько себя помню, все по горкам лазал, то и приучился смотреть на жизнь не как на скачку с гиканьем по ровной дорожке, а то и под откос, а как на цепь вершин, которые нужно покорять одну за другой. И каждая новая выше предыдущей. Забрался, передохнул немного, проверил веревочки, слесарню, просчитал маршрут – и снова вверх. А если в расчетах ошибся или сделал неверное движение, то навернешься так, что потом ворон костей не соберет... Только в последнее время ловлю себя на том, что жутко завидую людям, которые способны предпринять что-то важное, даже не понимая, что перед ними вершина, ломятся, толком не подготовившись, не просчитав. Главное – знаю ведь, что, скорее всего, они свалятся, набьют себе шишек, если вообще шею не сломают, а все равно завидую.
   – Кому это? – озадаченно спросил Ванечка.
   – Да тебе, дурачок! Ведь ты, извини меня, взрослый только по паспорту, а так – телок телком. И все же хватает отваги или безрассудства жениться. И, опять же, продолжая альпинистские сравнения, не только не подготовился к восхождению, а наоборот – веревку и крючья выбросил, трикони свинтил, фляжку продырявил...
   – В каком это смысле? – Ванечка обиделся, но чуть-чуть. Ему очень хотелось продолжения разговора. Он любил, когда говорили о нем – только не родители, конечно.
   – В самом прямом. Скажи мне, например, где вы собираетесь жить?
   – Жить? Мы? Ну, то есть... у нас, конечно...
   – И ты думаешь, Тане будет приятно войти в твой дом так, как это планируешь ты? Или Марина Александровна безропотно примет ее? Неужели ты, с твоим писательским воображением, не способен представить себе, какую адскую жизнь она вам устроит?
   – Так что же делать?
   – Наверное, вам придется пока что снимать жилье. И рассчитывать только на свои силы. На твоем месте я нашел бы какую-нибудь работенку...
   – Но Таня хорошо зарабатывает...
   – Вот этого я и боялся. Разве непонятно, что это ты должен нести ее в гору, или, по крайней мере, идти с ней в связке, но ни в коем случае не ехать на ее плечах. Это недостойно.
   – Но я же ничего не умею!
   – Чему-то научиться придется. А потом, что значит не умею? Ты же без пяти минут дипломированный словесник. Можешь давать уроки. А нет, так можно и вагоны разгружать. Мой друг Соболев в аналогичной ситуации пошел в дворники и получил служебную комнату.
   Ванечка призадумался. А что, в этом есть даже некоторая романтика – жить трудами рук своих, учиться ковать себя... Как Мартин Иден... Или как у Чехова: «Мы будем работать, работать...»
   – Да, – сказал он. – Я подумаю.
   – Наверное, это самое главное – чтобы ты думал... Ну ладно, иди спать, жених. Спокойной ночи.
   И Павел пошел к себе, а Ванечка остался покурить. Он немного походил по кухне, а потом, воровато озираясь, залез в переполненный холодильник, извлек оттуда сверток с осетриной, предназначенной для завтрашнего торжества, и отхватил увесистый ломоть. Он не собирался отрезать так много, но что делать, если нож пошел криво? Ванечка положил жирный белый кусок в рот и зажмурился. Ах-х! Хорошо. «Завтра, уже завтра», – прошептал он. И полез в буфет в поисках какой-нибудь початой бутылочки. А то ведь без успокоительного и не уснуть.