Страница:
– Мумин, – тем же четким тоном проговорила Таня. – Будьте любезны, рюмочку коньяку для полковника.
Адъютант вопросительно посмотрел на Пиндюренко. Тот молча кивнул. Мумин вышел.
– Почему вас интересует Гречук? – сиплым голосом спросил он.
– Не меня, а более серьезных людей. Из Ленинградского обкома КПСС.
– Но почему вы?..
– Татьяна. Можно просто Таня.
– Республика у нас, уважаемая Таня, маленькая, а город – тем более. Да и дело было резонансное...
На столе полковника оглушительно завопил телефон. Пиндюренко поморщился и снял трубку.
– Слушаю... Здравствуйте, Джафар Муратович... Да... Да... Так точно... Сейчас поднимаюсь. – Он повесил трубку и обратился к Тане: – Генерал на совещание вызывает. Может, завтра?
– Завтра я улетаю.
Пиндюренко озадаченно посмотрел на нее. Да, покатать по Варзобскому ущелью не получится. Деловая попалась баба.
– К вечеру все материалы подготовлю...
В раскрытое окно залетал ласковый ночной ветерок. Шуршали листья, трещали цикады, сладострастно орали майнушки. Ветерок занес в комнату летучую мышь. Она покружила возле лампы и улетела.
Низкий журнальный столик украшало блюдо с дынными корками, объеденными веточками винограда и персиковыми косточками. В роскошной коробке сиротливо маялись три последних конфетки. Воинственно щерилась фольгой бутылка из-под шампанского. Таня листала папку.
Картина получалась ясная и полностью вписывалась в составленный Таней психологический портрет Варвары Гречук.
Еще на втором курсе медучилища Варя по большой и пылкой любви вышла замуж за молодого красавца-летчика, должно быть, до самой свадьбы скрывавшего, что летает он всего-навсего на допотопном «кукурузнике», опыляя инсектицидами хлопковые поля. Брак, судя по всему, получился удачный, у Варвары и Анатолия родились двое мальчишек. Но потом случилась беда. Старый, давно требующий замены самолетик Анатолия загорелся прямо в воздухе. Летчику чудом удалось посадить его прямо на хлопковую карту, но выбраться из кабины сил уже не хватило. Подоспевшие солдаты расположенной рядом воинской части сбили пламя, вытащили полумертвого пилота и доставили в город со страшными ожогами. Жизнь его была спасена, но превратилась в ад. От человека осталось обгоревшее, гниющее нечто – обездвижённое, слепое, воющее от бесконечной нестерпимой боли, временное освобождение от которой давали только препараты морфия. Из уважения к Варе, которая работала тогда реанимационной медсестрой в центральной городской больнице, безнадежного летчика продержали там целых четыре месяца. Но – дефицит коек, медикаментов, персонала. И Анатолия выписали умирать домой. А дозы, когда-то приносившие желанный покой, уже не действовали. По рецептам больному полагался какой-то мизер, еще сколько-то Варя выпрашивала у старшей сестры, еще сколько-то, впервые злоупотребив служебным положением, получила на аптекобазе по рецептам на несуществующих людей. Все всё прекрасно понимали, многие сочувствовали Варе и закрывали глаза на ее противозаконные действия. Некоторые же смотрели косо, шептались, втихаря жаловались начальству. Вскоре вышла негласная директива: медсестре Гречук без визы главврача препаратов не выдавать. Дальше все покатилось как снежный ком – Варе приходилось уже подкупать других сестер, вынося из нищающего дома последнее, недодавать больным... Выкрасть ключи от аптечного склада и ночами, убегая с дежурств... На втором ночном визите ее поймали, и поймали нехорошо – не медики и не своя вохра, а кем-то вызванный милицейский наряд. Был составлен
протокол и заведено дело.
Пока Варю таскали по инстанциям, Анатолий упросил несмышленыша-сына достать коробочку с оставшимися порошками, высыпать их все в стакан, перемешать и дать папе выпить. Откачать его не успели.
Эта история взбудоражила весь город. У Вари неожиданно нашлись сильные заступники. Во-первых, мощная и сплоченная община немцев-католиков, с которыми был крепко связан отец Варвары Казимир Гречук, поляк и тоже католик. Рукастые и дисциплинированные немцы занимали в душанбинском обществе особое место и представляли собой немалую силу уже хотя бы потому, что на них держалась вся электрика, сантехника и столярка в домах высокого местного начальства и самых важных учреждениях – русские мастеровые хоть нередко и талантливы, но ненадежны и пьют без меры, а таджики и вовсе не приспособлены к такой работе. Во-вторых, почти все, знавшие Варю по работе, в том числе и директор крупнейшего в городе бетонного завода, единственного сына которого она буквально вытащила с того света. Командир отряда, в котором служил покойный Варин муж, вышел на всесильного министра сельского хозяйства республики – того самого Масуда Мирзоевича, на которого ссылалась Таня в кабинете у Пиндюренко. В третьих, юристы, бывшие коллеги отца, много лет проработавшего в районном нарсуде.
Но были и серьезные противники. Главврач со своим окружением – как поняла Таня, та попросту воспользовалась ситуацией с Варей, чтобы списать на нее кой-какие собственные грешки. Городской прокурор, с опережением выполнявший все вышестоящие указания об усилении борьбы с негативными явлениями и недавно добившийся весьма сурового приговора в отношении группы великовозрастной шпаны, промышлявшей как раз сбытом наркотиков. В эту группу входил родной племянник прокурора. Были и другие влиятельные люди, не знакомые с Варей и в жизни ее не видевшие, но намеренные заработать на ее деле политический капитал.
Судя по всему, несчастная молодая вдова даже и помыслить не могла, на каких высотах определялась ее участь. Само решение суда, в сочетании с нынешним Вариным трудоустройством, навело Таню на мысль о некоей предварительной договоренности. С одной стороны, формально и протокольно наказать, с другой – вроде как помочь по жизни. Ведь Варя оставалась одна с двумя детьми и престарелым отцом на руках, с грошовой зарплатой медсестры и совсем уж смехотворной пенсией по потере кормильца. Вот и отправили попастись в обильных номенклатурных закромах. Разумеется, на определенных условиях...
Старо, как мир...
Вот кто удивляет во всей истории, так это Павел. Так лохануться мог кто другой... Как же он все-таки тонко устроен! Совсем как его камешек-талисман.
Таня отложила исписанные и испечатанные листы – да, постарался Пиндюра добросовестно! – и взяла чистый. Расправила на твердой обложке папочки, вставила в позаимствованную внизу портативную машинку, пробежалась пальцами по клавишам.
«Уважаемые Товарищи Чернов и Чернова...» Вот так. Завтра эта цидулька начнет неспешный путь в Северную Пальмиру и, надо надеяться, доспеет как раз вовремя и попадет в цепкие ручки Лидочки, будущей свекровушки. Если Таня все правильно вычислила, Лидочка примет анонимку очень близко к сердцу, поверит твердо и сразу, но, чтобы убедить и Павла, запросит официального подтверждения. Что ж, запросит – и получит. А Варенька с ее польским гонором не снизойдет ни до объяснений, ни, тем паче, до оправданий, а выкинет какую-нибудь страстную сцену и убежит, хлопнув дверью гордо и навсегда. А потом, политично выждав некоторое время, можно и самой вновь появиться на сцене.
– Ай, тюх-тюх-тюх, разгорелся наш утюг, – припевала вполголоса Таня, дописывая письмо. – Все равно он будет мой, никуда не денется...
Теперь пора подумать об уютном семейном гнездышке. Конечно, с таким-то свекром без крыши над головой они не останутся, но принимать что-то от кого-то, не предлагая ничего взамен – увольте! Нет уж, прочное счастье куется только своими руками, а на халяву и счастье бывает исключительно халявное. Это понимать надо... Только вот поиздержалась она этим летом изрядно, со всеми этими хлопотами. Пора бы и в прибыток поработать. Кстати о прибытках – Шеров сказал, что будет ждать ее пятнадцатого. А сегодня семнадцатое. Остается надеяться, что дядя Кока его предупредил. Но послезавтра прямо с утречка...
Х
Десятого сентября загорелый, улыбающийся Павел, слегка опираясь на изящную трость, сошел с трапа самолета «Душанбе-Ленинград». Рядом с ним, в бежевом «сафари» – Танином подарке – шла Варя. Она была счастлива и испугана. Город встретил их крутой тридцатиградусной жарой.
– Ну вот, – сказал Павел, оказавшись на летном поле. – Совсем как дома. Значит, все будет хорошо.
Он наклонился и поцеловал Варю в губы.
– Что? – тревожно чирикнула она, заметив пробежавшую по его лицу тень. Павел подмигнул ей и улыбнулся:
– Все отлично!
Не скажешь ведь, что его резанул запах духов. Приятный, да, но не ее, не Варин это запах...
Вопреки опасениям Павла, Лидия Тарасовна встретила Варю хоть и без особой радости, но вполне корректно. Сдержанно поблагодарив Варю за заботу о сыне, она тут же выдала ей большое махровое полотенце и отвела в ванную, где показала, как пользоваться импортным кнопочным душем и шампунем-аэрозолем. Пока Варя принимала ванну, она молча расставила на столе деликатесы, заготовленные к приезду Павла, и привезенные из Таджикистана фрукты. За столом она тоже больше молчала, смотрела на них и только подкладывала им на тарелки еду и подливала в бокалы, особое внимание уделяя Варе. Молодежь, уставшая с дороги, совсем разомлела после ужина, и Лидия Тарасовна предложила им пойти отдохнуть. Когда Варя вышла помыть руки, она сказала Павлу:
– Я постелила ей в твоей комнате. Это правильно?
– Правильно, – сонно сказал Павел. «Все-таки она умеет быть чуткой», – думал он, засыпая. Неожиданная снисходительность матери нисколько его не насторожила.
Больше никого из Черновых в доме не было – Елка уехала долечиваться в Трускавец, а Дмитрий Дормидонтович согласился на послеинфарктную реабилитацию при условии, что санаторий будет находиться недалеко от города и что ему будет предоставлена там возможность работать хотя бы вполсилы. Поэтому вместо партийно-правительственной Барвихи он попал в сравнительно общедоступное Репине, где из трех смежных палат ему были оборудованы рабочие и жилые апартаменты. В четвертой палате разместилась охрана. Марина Александровна выезжала туда каждое утро. В палатах весь день звонили телефоны, приезжали и отъезжали черные «Волги», а врачи хватались за головы и считали дни, оставшиеся до отъезда такого важного и хлопотного пациента. На второй день после прилета Павел вместе с Варей съездил проведать отца.
Им пришлось ждать в коридоре минут сорок. Наконец из дверей высыпали какие-то важные люди с папками, потом показалось раскрасневшееся лицо Марины Александровны. Увидев Павла и Варю, она крикнула:
– Сегодня приема не будет!.. Ой, Павлик, простите, я вас не узнала. Заходите, пожалуйста. Девушка с вами?
На вид отец нисколько не изменился, даже несколько загорел и постройнел. Он крепко обнял сына и внимательно посмотрел на Варю. Та смущенно отвела взгляд и одернула бежевое «сафари», сидевшее на ней как-то криво. Дмитрий Дормидонтович на мгновение нахмурился.
– Сейчас обед принесут. На всех, я распорядился, – сказал он. – Значит, как я понимаю, живой пока?
– Ты, как я понимаю, тоже? – в тон ему сказал Павел.
Отец рассмеялся.
– Нас, Черновых, голыми руками не возьмешь... А это, как я понимаю, Варвара?
– Да, – коротко ответил Павел.
– Очень приятно. Павел писал о вас много хорошего. Надеюсь, будете соответствовать?
– Буду, – пискнула Варя, покрываясь некрасивыми красными пятнами. Павла это разозлило. «Ну что она, прямо как девчонка!»
Больше отец к Варе не обращался, а разговаривал только, с сыном. Она, вытянувшись, сидела на краешке стула, не зная, куда себя деть.
После обеда вышли погулять на залив. Варя все время оказывалась на два шага позади, пока Павел не взял ее за руку и не повел рядом с собой. Орали чайки, шипели мелкие волны. Отец закрыл глаза и откинулся на скамейке, подставив лицо вечернему солнцу. Павел чертил тростью на песке бессмысленные знаки. Варя, нахохлившись, сидела на самом краю скамейки, глядя себе под ноги, на окурки и пучки чахлой травы. Минут через пятнадцать Павел встал.
– Ну, нам, пожалуй, пора, – сказал он, – Мы еще заедем, если позволишь.
– Конечно, заезжайте, – сказал Дмитрий Дормидонтович, не открывая глаз. – Не забывайте старика.
И на перроне, и в электричке Варя упорно молчала. Павел наконец не выдержал.
– Тебе нехорошо? – спросил он. – Что-то не понравилось? Ты скажи.
Она вскинула голову и гордо, по-шляхетски посмотрела на него.
– А санаторий у вас так себе, – сказала она. – Наш-то побогаче будет.
На выходных Павел интенсивно таскал Варю по городу, показывал, рассказывал, свозил ее посмотреть петергофские фонтаны. Павловск и Пушкин пришлось оставить на следующий раз. Домой они возвращались поздно, усталые и счастливые, и, наскоро перекусив и сполоснувшись, валились спать.
Но наступил понедельник, и Павлу нужно было возвращаться на работу.
Полноценного, грамотного отчета по экспедиции он дать не мог – карты, полевые дневники, образцы остались в искореженной сгоревшей машине. Он прекрасно помнил все обнажения, каждый отколотый им образец, без труда мог восстановить маршруты – но сами по себе эти воспоминания научной убедительности не имели, и требовалась кропотливая реконструкция. Единственным оставшимся у него фактическим материалом были те минералы, которые он вывез в кожаном мешочке. Надо было срочно подвергнуть их тщательному анализу, сделать все нужные замеры и эксперименты, привязать к конкретному месторождению... Он шел в институт и садился за приборы, думая только о Варе. Но после первых же минут работы мысли его перетекали совсем в иное русло. Результаты, как он и ожидал, получились настолько интересными, что нужно было немедленно расширить базу эксперимента, а по тем данным, которые он рассчитывал получить, следовало подготовить развернутое сообщение, статью, главу диссертации, организовать крепкую группу, начинать уже готовиться к следующей, полноценной экспедиции. Его материал стоил всех этих усилий, и много больше.
За свою нелегкую жизнь Варя научилась многому, но одного она не умела совершенно – ничего не делать. Павел всю неделю допоздна пропадал на работе, в город, пока еще чужой, она самостоятельно почти не выбиралась, разве что в булочную и один раз в кино – сидела в полупустом зале на дневном сеансе да и разревелась, непонятно отчего. Книжки читать она привыкла только на дежурствах, и сейчас они валились у нее из рук. Она взялась перештопать все белье – но в этом
доме прохудившиеся вещи не штопали, их выбрасывали. Приладилась было, по азиатской привычке, ежедневно мыть полы – но уже на второй день Лидия Тарасовна заметила ей, что при здешнем климате это не обязательно, и даже вредно, только сырость разводить. Занялась стиркой – но немецкая машина-автомат все делала сама, ей оставалось только загрузить белье и порошок да два раза нажать на кнопку. И то она что-то перепутала, раньше времени открыла иллюминатор и устроила в ванной хороший потоп. Оставалась готовка – но в этом доме не было ни мантушницы, ни казана для плова, к тому же никто не мог толком объяснить ей, где в городе базар, а в магазинах не было ни приправ, ни парного мяса, ни нормальных овощей и фруктов. Лидия Тарасовна сказала, что все нужное им привозят на дом, и действительно, привозили довольно много. вкусного, но все, по большей части, уже готовое. Ночи – да, ночи были прекрасны и упоительны, но дни-то длиннее, и днями Варя просто не знала, куда себя деть. Хотелось послать к черту всю эту затею, и каких же усилий стоило заставить себя терпеть!.. Она осунулась, под глазами проступила чернота.
– Нехорошо? – заметил наконец Павел. – Тебя что-то гнетет?
Она замялась, покраснела пятнами.
– Дети, – догадался Павел. Варя согласно закивала.
– Так что ж ты не позвонишь? У Клары ведь есть телефон.
– Ну...
– Неужели боялась попросить? Ах, какая ты у меня... Да и я хорош, мог бы и сам догадаться. Ничего, потерпи немного. Примерно через месяц я сдам отчет, проведу самые необходимые опыты, подготовлю доклад, и тогда мы с тобой полетим в Душанбе и заберем наших малышей... Зато завтра мы едем в Павловск. Ну, поцелуй меня.
– Да...
– Все образуется, – прижимая ее к себе, шептал Павел. – Главное, что мы любим друг друга...
Слушай, эти духи...
Она чуть отпрянула, посмотрела ему в глаза.
– Французские, мне твоя сестра подарила. Павел открыл рот. Ведь Елка даже о существовании Вари не догадывается... Вовремя спохватился, промолчал, поняв, что речь вовсе не о Елке... Так вот почему этот запах ему так знаком... и так приятен.
Вторник стал для Павла определяющим днем. Сегодня решалось – пан или пропал. Или он действительно сделал выдающееся открытие, или все его наработки окажутся очередной неоправдавшейся гипотезой, и нужно будет брать новое направление и начинать все заново...
В пятом часу к дому Черновых подкатила белая «Волга», а еще через несколько минут в двери квартиры позвонили – громко, настойчиво. Лидия Тарасовна, вынырнув из оцепенения, встала с кресла, одернула халат, уже в прихожей посмотрела на себя в зеркало, сменила выражение лица на нейтральное и пошла открывать. На пороге стоял бледный, ошалевший Павел и улыбался безумной улыбкой. К груди он прижимал портфель, из которого торчало серебряное горлышко шампанской бутылки. За другую руку его поддерживал представительного вида мужчина с короткой седой бородкой.
– Профессор Лобанов, – представился он. – Принимайте именинника... Значит, завтра жду вашего звонка, Павел Дмитриевич.
– Да, – произнес Павел и нетвердо ступил в прихожую. Лобанов за ним не последовал.
– Василий Васильевич! – Павел обернулся, но дверь за Лобановым уже закрылась. Павел растерянно улыбнулся матери, – Ну вот...
– Что случилось? – деревянным голосом спросила Лидия Тарасовна.
Вместо ответа Павел сгреб ее в охапку, увлек в гостиную и закружил, припевая:
– Там-тарарам-тарарам-тарарам!
Она высвободилась из его объятий и отступила на шаг.
– Объясни толком.
– Ма, представляешь, все подтвердилось... Я даже не рассчитывал... Стойкая сверхпроводимость : всего при минус тридцати... Это-это-это... Ты все равно не поймешь.
– Не пойму. Сядь.
– Не сяду. Давайте пить шампанское, танцевать до упаду! Может быть, я и на самом деле гений! Тащите бокалы! Где Варя? Варенька, ау!..
– Сядь, – повторила Лидия Тарасовна таким тоном, что Павел замолчал, недоуменно моргнул и послушно сел на стул от столового гарнитура. – Варя уехала.
– На рынок? В театр?
– В Душанбе. У нас с ней был серьезный разговор. Она не вернется.
Павел смотрел на мать, и выражение изумления на его лице сменилось гримасой ненависти.
– Ты! – крикнул он. – Кто тебя просил? Зачем ты лезешь в мою жизнь, портишь все, жандарм, фашистка!
Лидия Тарасовна горько улыбнулась.
– Ты не прав, сынок, ох как неправ. Я-то здесь как раз и ни при чем.
– Тогда кто же?! Кто?
– Посиди. Я сейчас.
Она вышла и через минуту пришла с какими-то бумагами. Усевшись напротив сына, она протянула ему листок с машинописным текстом без подписи.
– Прочти, – сказала она.
"Уважаемые Товарищи Чернов и Чернова! Как честный советский Медработник и многолетний член Профсоюза не могу молчать когда в образцовую Советскую семью как Ваша хитростью и коварством ползет змея в виде известной в нашем городе особы, Гречук Варвары. Обольстив Вашего замечательного сына Павла Чернова она хочет устроить себе роскошную жизнь в Вашем героическом Ленинграде, где никто не знает о ее многочисленных «подвигах», в том числе и уголовных. Не говоря уже о ее сомнительном моральном облике и открытых связях с кругами религиозных фанатиков во главе с ее отцом, мракобесом и империалистом Гречуком Казимиром, общественность нашей больницы поймала Гречук Варвару на месте преступления при краже крупной партии наркотических препаратов. И это был не первый случай. Только под нажимом кое кого из высокопоставленных покровителей – и сожителей! – Гречук не попала туда, где таким самое место а по знакомству получила работу, куда простым но честным Медработникам дорога закрыта и теперь свою провинность отрабатывает передком. Призываю Вас, Уважаемые Товарищи Чернов и Чернова, положить решительный конец безобразиям Гречук Варвары и защитить Вашу семью от посягательств.
Ваш Друг".
Павел скомкал и брезгливо швырнул анонимку на пол.
– Можешь убедиться, что это действительно пришло оттуда. Я сохранила конверт.
– Не надо... Как ты могла?..
– Видишь ли, это послание мы получили еще до вашего приезда...
– И ты ничего не сказала мне? Привечала нас, кормила, стелила одну постель на двоих – и все время верила этой мерзости, этой...
Он встал, размахивая руками. Никакие слова на ум не шли.
– Представь себе, я не поверила. Прочитала и попросила сослуживцев отца – ты знаешь, о ком я говорю, – навести соответствующие справки. Вот копия официального ответа.
Она протянула ему лист плотной белой бумаги с печатями и крупной типографской шапкой «МИНИСТЕРСТВО ВНУТРЕННИХ ДЕЛ ТАДЖИКСКОЙ ССР».
"В общий отдел Ленинградского обкома КПСС
На Ваш запрос от... августа 1976 года сообщаем, что дело за N... по факту хищения соц. собственности гражданки Гречук Варвары Казимировны, 1949 г. рожд., русской, беспартийной, образование среднее специальное, закрыто судимостью по статье... УК СССР. Следствием было установлено, что гражданка Гречук В. К. использовала служебное положение с целью хищения с мая по октябрь 1973 г. медикаментозных препаратов на общую сумму 378 рублей 57 копеек. Учитывая чистосердечное признание, положительные характеристики с места работы, отсутствие правонарушений, ходатайства общественности по месту работы и месту жительства, народный суд Фрунзенского района города Душанбе вынес решение от... числа января 1974 года в лице народного судьи... народных заседателей... определить меру наказания: 3 года лишения свободы (условно) с возмещением ущерба 3-й городской клинической больнице, ул. Путовского, 23, г. Душанбе, а также вынес частное определение в адрес главврача больницы № 3 тов. Раджабовой А. С. и главного бухгалтера тов. Рахмоновой Ш. Ш. относительно нарушений в ведении документации и финансовой отчетности. В настоящее время оснований для пересмотра решения суда не имеется.
Нач. Канцелярии МВД ТаджССР майор Шаймиев :
Верно. Нач. 3 Отд. МВД ТаджССР полковник
Пиндюренко".
Павел дрожащей рукой опустил бумагу на стол.
– И теперь не веришь? – спросила Лидия Тарасовна.
– Ну и что?! Ну и что?! – чуть не кричал Павел. – Ей, наверное, для мужа нужно было! Он же обгорел весь, умирал в муках...
– Скорее всего, именно так, – холодно и размеренно произнесла Лидия Тарасовна. – И суд это учел.
Павел рванулся мимо матери в прихожую.
– Ты куда?
– В аэропорт! Может быть, рейс задержали, и я успею перехватить Варю, поговорить, объяснить все...
– Интересно, что ты намерен ей объяснить? Что тебя совсем не волнует та сотня мужиков, которую она через себя пропустила?
– Какая сотня, что ты несешь?!
– Иди сюда, сядь и послушай. Я знаю, о чем говорю... Неужели ты думаешь, что с такой статьей твою Вареньку хоть на пушечный выстрел подпустили бы к медицинскому учреждению такого ранга? И в уборщицы бы не приняли, уж будь уверен...
– Тогда почему?..
– А потому, что накануне суда вызвали, куда надо, и сказали: «Жить оставим, но будешь работать». Классическая ситуация вербовки. Павел резко поднял голову.
– А откуда, по-твоему, берутся осведомители, «кабинетные женщины»... да и мужчины тоже? – Она помолчала. – Нашкодят где-нибудь, их поймают за руку и поставят перед выбором. Большинство соглашается, зону нюхать мало кому охота. А уж по какой именно части использовали Вареньку, объяснять не приходится – молодая, мордашка ничего себе... Убеждена, что изначально и ты был для нее... заданием.
– Не надо... – простонал Павел. – Она же не по своей воле...
– Теперь это уже ничего не меняет. Маринованный огурчик свежим не станет...
Павел опустил голову, уперся ладонями в лоб и задышал. Лидия Тарасовна молча смотрела на сына. Так прошло минуты две.
– Мать, – с бесконечной усталостью проговорил он. – У нас в хозяйстве коньячку не осталось?
– Посмотрю у отца. – Она вышла. И тут в прихожей короткой трелью залился телефон. Междугородная!
– Я подойду! – крикнул он и поспешил к аппарату.
– Павел Дмитриевич Чернов? – В трубке слышался незнакомый мужской голос, негромкий, интеллигентный, но явно привыкший к повиновению.
– Да, это я.
– Рамзин.
У Павла подкосились колени. Да, только так, одной фамилией и должен представляться такой человек. Этого трижды достаточно. Нобелевский лауреат, академик-секретарь по естественным наукам, олицетворение «гамбургского счета» для всего научного мира. Одно его слово весомее десятка слов самого Келдыша или Александрова.
– Я слушаю, Андрей Викторович.
– Так вот, юноша, соберите-ка все свои записульки и прочее и утром первым же самолетом ко мне. Записывайте адрес: Москва...
Положив трубку, Павел некоторое время постоял в прихожей, потом встряхнулся, провел рукой по волосам и решительно направился в кухню. У стола стояла Лидия Тарасовна с бутылкой в руках.
Адъютант вопросительно посмотрел на Пиндюренко. Тот молча кивнул. Мумин вышел.
– Почему вас интересует Гречук? – сиплым голосом спросил он.
– Не меня, а более серьезных людей. Из Ленинградского обкома КПСС.
– Но почему вы?..
– Татьяна. Можно просто Таня.
– Республика у нас, уважаемая Таня, маленькая, а город – тем более. Да и дело было резонансное...
На столе полковника оглушительно завопил телефон. Пиндюренко поморщился и снял трубку.
– Слушаю... Здравствуйте, Джафар Муратович... Да... Да... Так точно... Сейчас поднимаюсь. – Он повесил трубку и обратился к Тане: – Генерал на совещание вызывает. Может, завтра?
– Завтра я улетаю.
Пиндюренко озадаченно посмотрел на нее. Да, покатать по Варзобскому ущелью не получится. Деловая попалась баба.
– К вечеру все материалы подготовлю...
В раскрытое окно залетал ласковый ночной ветерок. Шуршали листья, трещали цикады, сладострастно орали майнушки. Ветерок занес в комнату летучую мышь. Она покружила возле лампы и улетела.
Низкий журнальный столик украшало блюдо с дынными корками, объеденными веточками винограда и персиковыми косточками. В роскошной коробке сиротливо маялись три последних конфетки. Воинственно щерилась фольгой бутылка из-под шампанского. Таня листала папку.
Картина получалась ясная и полностью вписывалась в составленный Таней психологический портрет Варвары Гречук.
Еще на втором курсе медучилища Варя по большой и пылкой любви вышла замуж за молодого красавца-летчика, должно быть, до самой свадьбы скрывавшего, что летает он всего-навсего на допотопном «кукурузнике», опыляя инсектицидами хлопковые поля. Брак, судя по всему, получился удачный, у Варвары и Анатолия родились двое мальчишек. Но потом случилась беда. Старый, давно требующий замены самолетик Анатолия загорелся прямо в воздухе. Летчику чудом удалось посадить его прямо на хлопковую карту, но выбраться из кабины сил уже не хватило. Подоспевшие солдаты расположенной рядом воинской части сбили пламя, вытащили полумертвого пилота и доставили в город со страшными ожогами. Жизнь его была спасена, но превратилась в ад. От человека осталось обгоревшее, гниющее нечто – обездвижённое, слепое, воющее от бесконечной нестерпимой боли, временное освобождение от которой давали только препараты морфия. Из уважения к Варе, которая работала тогда реанимационной медсестрой в центральной городской больнице, безнадежного летчика продержали там целых четыре месяца. Но – дефицит коек, медикаментов, персонала. И Анатолия выписали умирать домой. А дозы, когда-то приносившие желанный покой, уже не действовали. По рецептам больному полагался какой-то мизер, еще сколько-то Варя выпрашивала у старшей сестры, еще сколько-то, впервые злоупотребив служебным положением, получила на аптекобазе по рецептам на несуществующих людей. Все всё прекрасно понимали, многие сочувствовали Варе и закрывали глаза на ее противозаконные действия. Некоторые же смотрели косо, шептались, втихаря жаловались начальству. Вскоре вышла негласная директива: медсестре Гречук без визы главврача препаратов не выдавать. Дальше все покатилось как снежный ком – Варе приходилось уже подкупать других сестер, вынося из нищающего дома последнее, недодавать больным... Выкрасть ключи от аптечного склада и ночами, убегая с дежурств... На втором ночном визите ее поймали, и поймали нехорошо – не медики и не своя вохра, а кем-то вызванный милицейский наряд. Был составлен
протокол и заведено дело.
Пока Варю таскали по инстанциям, Анатолий упросил несмышленыша-сына достать коробочку с оставшимися порошками, высыпать их все в стакан, перемешать и дать папе выпить. Откачать его не успели.
Эта история взбудоражила весь город. У Вари неожиданно нашлись сильные заступники. Во-первых, мощная и сплоченная община немцев-католиков, с которыми был крепко связан отец Варвары Казимир Гречук, поляк и тоже католик. Рукастые и дисциплинированные немцы занимали в душанбинском обществе особое место и представляли собой немалую силу уже хотя бы потому, что на них держалась вся электрика, сантехника и столярка в домах высокого местного начальства и самых важных учреждениях – русские мастеровые хоть нередко и талантливы, но ненадежны и пьют без меры, а таджики и вовсе не приспособлены к такой работе. Во-вторых, почти все, знавшие Варю по работе, в том числе и директор крупнейшего в городе бетонного завода, единственного сына которого она буквально вытащила с того света. Командир отряда, в котором служил покойный Варин муж, вышел на всесильного министра сельского хозяйства республики – того самого Масуда Мирзоевича, на которого ссылалась Таня в кабинете у Пиндюренко. В третьих, юристы, бывшие коллеги отца, много лет проработавшего в районном нарсуде.
Но были и серьезные противники. Главврач со своим окружением – как поняла Таня, та попросту воспользовалась ситуацией с Варей, чтобы списать на нее кой-какие собственные грешки. Городской прокурор, с опережением выполнявший все вышестоящие указания об усилении борьбы с негативными явлениями и недавно добившийся весьма сурового приговора в отношении группы великовозрастной шпаны, промышлявшей как раз сбытом наркотиков. В эту группу входил родной племянник прокурора. Были и другие влиятельные люди, не знакомые с Варей и в жизни ее не видевшие, но намеренные заработать на ее деле политический капитал.
Судя по всему, несчастная молодая вдова даже и помыслить не могла, на каких высотах определялась ее участь. Само решение суда, в сочетании с нынешним Вариным трудоустройством, навело Таню на мысль о некоей предварительной договоренности. С одной стороны, формально и протокольно наказать, с другой – вроде как помочь по жизни. Ведь Варя оставалась одна с двумя детьми и престарелым отцом на руках, с грошовой зарплатой медсестры и совсем уж смехотворной пенсией по потере кормильца. Вот и отправили попастись в обильных номенклатурных закромах. Разумеется, на определенных условиях...
Старо, как мир...
Вот кто удивляет во всей истории, так это Павел. Так лохануться мог кто другой... Как же он все-таки тонко устроен! Совсем как его камешек-талисман.
Таня отложила исписанные и испечатанные листы – да, постарался Пиндюра добросовестно! – и взяла чистый. Расправила на твердой обложке папочки, вставила в позаимствованную внизу портативную машинку, пробежалась пальцами по клавишам.
«Уважаемые Товарищи Чернов и Чернова...» Вот так. Завтра эта цидулька начнет неспешный путь в Северную Пальмиру и, надо надеяться, доспеет как раз вовремя и попадет в цепкие ручки Лидочки, будущей свекровушки. Если Таня все правильно вычислила, Лидочка примет анонимку очень близко к сердцу, поверит твердо и сразу, но, чтобы убедить и Павла, запросит официального подтверждения. Что ж, запросит – и получит. А Варенька с ее польским гонором не снизойдет ни до объяснений, ни, тем паче, до оправданий, а выкинет какую-нибудь страстную сцену и убежит, хлопнув дверью гордо и навсегда. А потом, политично выждав некоторое время, можно и самой вновь появиться на сцене.
– Ай, тюх-тюх-тюх, разгорелся наш утюг, – припевала вполголоса Таня, дописывая письмо. – Все равно он будет мой, никуда не денется...
Теперь пора подумать об уютном семейном гнездышке. Конечно, с таким-то свекром без крыши над головой они не останутся, но принимать что-то от кого-то, не предлагая ничего взамен – увольте! Нет уж, прочное счастье куется только своими руками, а на халяву и счастье бывает исключительно халявное. Это понимать надо... Только вот поиздержалась она этим летом изрядно, со всеми этими хлопотами. Пора бы и в прибыток поработать. Кстати о прибытках – Шеров сказал, что будет ждать ее пятнадцатого. А сегодня семнадцатое. Остается надеяться, что дядя Кока его предупредил. Но послезавтра прямо с утречка...
Х
Десятого сентября загорелый, улыбающийся Павел, слегка опираясь на изящную трость, сошел с трапа самолета «Душанбе-Ленинград». Рядом с ним, в бежевом «сафари» – Танином подарке – шла Варя. Она была счастлива и испугана. Город встретил их крутой тридцатиградусной жарой.
– Ну вот, – сказал Павел, оказавшись на летном поле. – Совсем как дома. Значит, все будет хорошо.
Он наклонился и поцеловал Варю в губы.
– Что? – тревожно чирикнула она, заметив пробежавшую по его лицу тень. Павел подмигнул ей и улыбнулся:
– Все отлично!
Не скажешь ведь, что его резанул запах духов. Приятный, да, но не ее, не Варин это запах...
Вопреки опасениям Павла, Лидия Тарасовна встретила Варю хоть и без особой радости, но вполне корректно. Сдержанно поблагодарив Варю за заботу о сыне, она тут же выдала ей большое махровое полотенце и отвела в ванную, где показала, как пользоваться импортным кнопочным душем и шампунем-аэрозолем. Пока Варя принимала ванну, она молча расставила на столе деликатесы, заготовленные к приезду Павла, и привезенные из Таджикистана фрукты. За столом она тоже больше молчала, смотрела на них и только подкладывала им на тарелки еду и подливала в бокалы, особое внимание уделяя Варе. Молодежь, уставшая с дороги, совсем разомлела после ужина, и Лидия Тарасовна предложила им пойти отдохнуть. Когда Варя вышла помыть руки, она сказала Павлу:
– Я постелила ей в твоей комнате. Это правильно?
– Правильно, – сонно сказал Павел. «Все-таки она умеет быть чуткой», – думал он, засыпая. Неожиданная снисходительность матери нисколько его не насторожила.
Больше никого из Черновых в доме не было – Елка уехала долечиваться в Трускавец, а Дмитрий Дормидонтович согласился на послеинфарктную реабилитацию при условии, что санаторий будет находиться недалеко от города и что ему будет предоставлена там возможность работать хотя бы вполсилы. Поэтому вместо партийно-правительственной Барвихи он попал в сравнительно общедоступное Репине, где из трех смежных палат ему были оборудованы рабочие и жилые апартаменты. В четвертой палате разместилась охрана. Марина Александровна выезжала туда каждое утро. В палатах весь день звонили телефоны, приезжали и отъезжали черные «Волги», а врачи хватались за головы и считали дни, оставшиеся до отъезда такого важного и хлопотного пациента. На второй день после прилета Павел вместе с Варей съездил проведать отца.
Им пришлось ждать в коридоре минут сорок. Наконец из дверей высыпали какие-то важные люди с папками, потом показалось раскрасневшееся лицо Марины Александровны. Увидев Павла и Варю, она крикнула:
– Сегодня приема не будет!.. Ой, Павлик, простите, я вас не узнала. Заходите, пожалуйста. Девушка с вами?
На вид отец нисколько не изменился, даже несколько загорел и постройнел. Он крепко обнял сына и внимательно посмотрел на Варю. Та смущенно отвела взгляд и одернула бежевое «сафари», сидевшее на ней как-то криво. Дмитрий Дормидонтович на мгновение нахмурился.
– Сейчас обед принесут. На всех, я распорядился, – сказал он. – Значит, как я понимаю, живой пока?
– Ты, как я понимаю, тоже? – в тон ему сказал Павел.
Отец рассмеялся.
– Нас, Черновых, голыми руками не возьмешь... А это, как я понимаю, Варвара?
– Да, – коротко ответил Павел.
– Очень приятно. Павел писал о вас много хорошего. Надеюсь, будете соответствовать?
– Буду, – пискнула Варя, покрываясь некрасивыми красными пятнами. Павла это разозлило. «Ну что она, прямо как девчонка!»
Больше отец к Варе не обращался, а разговаривал только, с сыном. Она, вытянувшись, сидела на краешке стула, не зная, куда себя деть.
После обеда вышли погулять на залив. Варя все время оказывалась на два шага позади, пока Павел не взял ее за руку и не повел рядом с собой. Орали чайки, шипели мелкие волны. Отец закрыл глаза и откинулся на скамейке, подставив лицо вечернему солнцу. Павел чертил тростью на песке бессмысленные знаки. Варя, нахохлившись, сидела на самом краю скамейки, глядя себе под ноги, на окурки и пучки чахлой травы. Минут через пятнадцать Павел встал.
– Ну, нам, пожалуй, пора, – сказал он, – Мы еще заедем, если позволишь.
– Конечно, заезжайте, – сказал Дмитрий Дормидонтович, не открывая глаз. – Не забывайте старика.
И на перроне, и в электричке Варя упорно молчала. Павел наконец не выдержал.
– Тебе нехорошо? – спросил он. – Что-то не понравилось? Ты скажи.
Она вскинула голову и гордо, по-шляхетски посмотрела на него.
– А санаторий у вас так себе, – сказала она. – Наш-то побогаче будет.
На выходных Павел интенсивно таскал Варю по городу, показывал, рассказывал, свозил ее посмотреть петергофские фонтаны. Павловск и Пушкин пришлось оставить на следующий раз. Домой они возвращались поздно, усталые и счастливые, и, наскоро перекусив и сполоснувшись, валились спать.
Но наступил понедельник, и Павлу нужно было возвращаться на работу.
Полноценного, грамотного отчета по экспедиции он дать не мог – карты, полевые дневники, образцы остались в искореженной сгоревшей машине. Он прекрасно помнил все обнажения, каждый отколотый им образец, без труда мог восстановить маршруты – но сами по себе эти воспоминания научной убедительности не имели, и требовалась кропотливая реконструкция. Единственным оставшимся у него фактическим материалом были те минералы, которые он вывез в кожаном мешочке. Надо было срочно подвергнуть их тщательному анализу, сделать все нужные замеры и эксперименты, привязать к конкретному месторождению... Он шел в институт и садился за приборы, думая только о Варе. Но после первых же минут работы мысли его перетекали совсем в иное русло. Результаты, как он и ожидал, получились настолько интересными, что нужно было немедленно расширить базу эксперимента, а по тем данным, которые он рассчитывал получить, следовало подготовить развернутое сообщение, статью, главу диссертации, организовать крепкую группу, начинать уже готовиться к следующей, полноценной экспедиции. Его материал стоил всех этих усилий, и много больше.
За свою нелегкую жизнь Варя научилась многому, но одного она не умела совершенно – ничего не делать. Павел всю неделю допоздна пропадал на работе, в город, пока еще чужой, она самостоятельно почти не выбиралась, разве что в булочную и один раз в кино – сидела в полупустом зале на дневном сеансе да и разревелась, непонятно отчего. Книжки читать она привыкла только на дежурствах, и сейчас они валились у нее из рук. Она взялась перештопать все белье – но в этом
доме прохудившиеся вещи не штопали, их выбрасывали. Приладилась было, по азиатской привычке, ежедневно мыть полы – но уже на второй день Лидия Тарасовна заметила ей, что при здешнем климате это не обязательно, и даже вредно, только сырость разводить. Занялась стиркой – но немецкая машина-автомат все делала сама, ей оставалось только загрузить белье и порошок да два раза нажать на кнопку. И то она что-то перепутала, раньше времени открыла иллюминатор и устроила в ванной хороший потоп. Оставалась готовка – но в этом доме не было ни мантушницы, ни казана для плова, к тому же никто не мог толком объяснить ей, где в городе базар, а в магазинах не было ни приправ, ни парного мяса, ни нормальных овощей и фруктов. Лидия Тарасовна сказала, что все нужное им привозят на дом, и действительно, привозили довольно много. вкусного, но все, по большей части, уже готовое. Ночи – да, ночи были прекрасны и упоительны, но дни-то длиннее, и днями Варя просто не знала, куда себя деть. Хотелось послать к черту всю эту затею, и каких же усилий стоило заставить себя терпеть!.. Она осунулась, под глазами проступила чернота.
– Нехорошо? – заметил наконец Павел. – Тебя что-то гнетет?
Она замялась, покраснела пятнами.
– Дети, – догадался Павел. Варя согласно закивала.
– Так что ж ты не позвонишь? У Клары ведь есть телефон.
– Ну...
– Неужели боялась попросить? Ах, какая ты у меня... Да и я хорош, мог бы и сам догадаться. Ничего, потерпи немного. Примерно через месяц я сдам отчет, проведу самые необходимые опыты, подготовлю доклад, и тогда мы с тобой полетим в Душанбе и заберем наших малышей... Зато завтра мы едем в Павловск. Ну, поцелуй меня.
– Да...
– Все образуется, – прижимая ее к себе, шептал Павел. – Главное, что мы любим друг друга...
Слушай, эти духи...
Она чуть отпрянула, посмотрела ему в глаза.
– Французские, мне твоя сестра подарила. Павел открыл рот. Ведь Елка даже о существовании Вари не догадывается... Вовремя спохватился, промолчал, поняв, что речь вовсе не о Елке... Так вот почему этот запах ему так знаком... и так приятен.
Вторник стал для Павла определяющим днем. Сегодня решалось – пан или пропал. Или он действительно сделал выдающееся открытие, или все его наработки окажутся очередной неоправдавшейся гипотезой, и нужно будет брать новое направление и начинать все заново...
В пятом часу к дому Черновых подкатила белая «Волга», а еще через несколько минут в двери квартиры позвонили – громко, настойчиво. Лидия Тарасовна, вынырнув из оцепенения, встала с кресла, одернула халат, уже в прихожей посмотрела на себя в зеркало, сменила выражение лица на нейтральное и пошла открывать. На пороге стоял бледный, ошалевший Павел и улыбался безумной улыбкой. К груди он прижимал портфель, из которого торчало серебряное горлышко шампанской бутылки. За другую руку его поддерживал представительного вида мужчина с короткой седой бородкой.
– Профессор Лобанов, – представился он. – Принимайте именинника... Значит, завтра жду вашего звонка, Павел Дмитриевич.
– Да, – произнес Павел и нетвердо ступил в прихожую. Лобанов за ним не последовал.
– Василий Васильевич! – Павел обернулся, но дверь за Лобановым уже закрылась. Павел растерянно улыбнулся матери, – Ну вот...
– Что случилось? – деревянным голосом спросила Лидия Тарасовна.
Вместо ответа Павел сгреб ее в охапку, увлек в гостиную и закружил, припевая:
– Там-тарарам-тарарам-тарарам!
Она высвободилась из его объятий и отступила на шаг.
– Объясни толком.
– Ма, представляешь, все подтвердилось... Я даже не рассчитывал... Стойкая сверхпроводимость : всего при минус тридцати... Это-это-это... Ты все равно не поймешь.
– Не пойму. Сядь.
– Не сяду. Давайте пить шампанское, танцевать до упаду! Может быть, я и на самом деле гений! Тащите бокалы! Где Варя? Варенька, ау!..
– Сядь, – повторила Лидия Тарасовна таким тоном, что Павел замолчал, недоуменно моргнул и послушно сел на стул от столового гарнитура. – Варя уехала.
– На рынок? В театр?
– В Душанбе. У нас с ней был серьезный разговор. Она не вернется.
Павел смотрел на мать, и выражение изумления на его лице сменилось гримасой ненависти.
– Ты! – крикнул он. – Кто тебя просил? Зачем ты лезешь в мою жизнь, портишь все, жандарм, фашистка!
Лидия Тарасовна горько улыбнулась.
– Ты не прав, сынок, ох как неправ. Я-то здесь как раз и ни при чем.
– Тогда кто же?! Кто?
– Посиди. Я сейчас.
Она вышла и через минуту пришла с какими-то бумагами. Усевшись напротив сына, она протянула ему листок с машинописным текстом без подписи.
– Прочти, – сказала она.
"Уважаемые Товарищи Чернов и Чернова! Как честный советский Медработник и многолетний член Профсоюза не могу молчать когда в образцовую Советскую семью как Ваша хитростью и коварством ползет змея в виде известной в нашем городе особы, Гречук Варвары. Обольстив Вашего замечательного сына Павла Чернова она хочет устроить себе роскошную жизнь в Вашем героическом Ленинграде, где никто не знает о ее многочисленных «подвигах», в том числе и уголовных. Не говоря уже о ее сомнительном моральном облике и открытых связях с кругами религиозных фанатиков во главе с ее отцом, мракобесом и империалистом Гречуком Казимиром, общественность нашей больницы поймала Гречук Варвару на месте преступления при краже крупной партии наркотических препаратов. И это был не первый случай. Только под нажимом кое кого из высокопоставленных покровителей – и сожителей! – Гречук не попала туда, где таким самое место а по знакомству получила работу, куда простым но честным Медработникам дорога закрыта и теперь свою провинность отрабатывает передком. Призываю Вас, Уважаемые Товарищи Чернов и Чернова, положить решительный конец безобразиям Гречук Варвары и защитить Вашу семью от посягательств.
Ваш Друг".
Павел скомкал и брезгливо швырнул анонимку на пол.
– Можешь убедиться, что это действительно пришло оттуда. Я сохранила конверт.
– Не надо... Как ты могла?..
– Видишь ли, это послание мы получили еще до вашего приезда...
– И ты ничего не сказала мне? Привечала нас, кормила, стелила одну постель на двоих – и все время верила этой мерзости, этой...
Он встал, размахивая руками. Никакие слова на ум не шли.
– Представь себе, я не поверила. Прочитала и попросила сослуживцев отца – ты знаешь, о ком я говорю, – навести соответствующие справки. Вот копия официального ответа.
Она протянула ему лист плотной белой бумаги с печатями и крупной типографской шапкой «МИНИСТЕРСТВО ВНУТРЕННИХ ДЕЛ ТАДЖИКСКОЙ ССР».
"В общий отдел Ленинградского обкома КПСС
На Ваш запрос от... августа 1976 года сообщаем, что дело за N... по факту хищения соц. собственности гражданки Гречук Варвары Казимировны, 1949 г. рожд., русской, беспартийной, образование среднее специальное, закрыто судимостью по статье... УК СССР. Следствием было установлено, что гражданка Гречук В. К. использовала служебное положение с целью хищения с мая по октябрь 1973 г. медикаментозных препаратов на общую сумму 378 рублей 57 копеек. Учитывая чистосердечное признание, положительные характеристики с места работы, отсутствие правонарушений, ходатайства общественности по месту работы и месту жительства, народный суд Фрунзенского района города Душанбе вынес решение от... числа января 1974 года в лице народного судьи... народных заседателей... определить меру наказания: 3 года лишения свободы (условно) с возмещением ущерба 3-й городской клинической больнице, ул. Путовского, 23, г. Душанбе, а также вынес частное определение в адрес главврача больницы № 3 тов. Раджабовой А. С. и главного бухгалтера тов. Рахмоновой Ш. Ш. относительно нарушений в ведении документации и финансовой отчетности. В настоящее время оснований для пересмотра решения суда не имеется.
Нач. Канцелярии МВД ТаджССР майор Шаймиев :
Верно. Нач. 3 Отд. МВД ТаджССР полковник
Пиндюренко".
Павел дрожащей рукой опустил бумагу на стол.
– И теперь не веришь? – спросила Лидия Тарасовна.
– Ну и что?! Ну и что?! – чуть не кричал Павел. – Ей, наверное, для мужа нужно было! Он же обгорел весь, умирал в муках...
– Скорее всего, именно так, – холодно и размеренно произнесла Лидия Тарасовна. – И суд это учел.
Павел рванулся мимо матери в прихожую.
– Ты куда?
– В аэропорт! Может быть, рейс задержали, и я успею перехватить Варю, поговорить, объяснить все...
– Интересно, что ты намерен ей объяснить? Что тебя совсем не волнует та сотня мужиков, которую она через себя пропустила?
– Какая сотня, что ты несешь?!
– Иди сюда, сядь и послушай. Я знаю, о чем говорю... Неужели ты думаешь, что с такой статьей твою Вареньку хоть на пушечный выстрел подпустили бы к медицинскому учреждению такого ранга? И в уборщицы бы не приняли, уж будь уверен...
– Тогда почему?..
– А потому, что накануне суда вызвали, куда надо, и сказали: «Жить оставим, но будешь работать». Классическая ситуация вербовки. Павел резко поднял голову.
– А откуда, по-твоему, берутся осведомители, «кабинетные женщины»... да и мужчины тоже? – Она помолчала. – Нашкодят где-нибудь, их поймают за руку и поставят перед выбором. Большинство соглашается, зону нюхать мало кому охота. А уж по какой именно части использовали Вареньку, объяснять не приходится – молодая, мордашка ничего себе... Убеждена, что изначально и ты был для нее... заданием.
– Не надо... – простонал Павел. – Она же не по своей воле...
– Теперь это уже ничего не меняет. Маринованный огурчик свежим не станет...
Павел опустил голову, уперся ладонями в лоб и задышал. Лидия Тарасовна молча смотрела на сына. Так прошло минуты две.
– Мать, – с бесконечной усталостью проговорил он. – У нас в хозяйстве коньячку не осталось?
– Посмотрю у отца. – Она вышла. И тут в прихожей короткой трелью залился телефон. Междугородная!
– Я подойду! – крикнул он и поспешил к аппарату.
– Павел Дмитриевич Чернов? – В трубке слышался незнакомый мужской голос, негромкий, интеллигентный, но явно привыкший к повиновению.
– Да, это я.
– Рамзин.
У Павла подкосились колени. Да, только так, одной фамилией и должен представляться такой человек. Этого трижды достаточно. Нобелевский лауреат, академик-секретарь по естественным наукам, олицетворение «гамбургского счета» для всего научного мира. Одно его слово весомее десятка слов самого Келдыша или Александрова.
– Я слушаю, Андрей Викторович.
– Так вот, юноша, соберите-ка все свои записульки и прочее и утром первым же самолетом ко мне. Записывайте адрес: Москва...
Положив трубку, Павел некоторое время постоял в прихожей, потом встряхнулся, провел рукой по волосам и решительно направился в кухню. У стола стояла Лидия Тарасовна с бутылкой в руках.