Страница:
– Стоп машина, – сказал, усмехнувшись, один из них, худой, остроносый, в вязаной шапке. – Служба съема. Снимайте, граждане и гражданки, часики, цацки, грошики вытряхайте.
– Мать вашу так! – срывающимся баском добавил другой, с ножом. Лицо его скрывалось в тени из-за огромного козырька кепки.
Таня не присматривалась к ним, приметив только, что все трое совсем молоденькие, старше ее от силы на год. Она метнула взгляд подальше и заметила шагах в пятнадцати, возле скамейки высокую мужскую фигуру, стоящую боком, но лицом вполоборота повернутую к ним.
Он! Сердце взволнованно стукнуло, Таня услышала в голове какой-то странный звоночек и совершенно перестала соображать, что делает. Ее вела неведомая сила, присутствие которой в себе она ощущала постоянно, но не понимала этой силы и не умела управлять ею.
Она победно улыбнулась худому налетчику, отстегнула Адины золотые часики, вручила ему и не спеша, гордо, уверенно прошла мимо опешивших юнцов прямо к высокому парню.
Тот заметил ее приближение и спокойно ждал.
Она подошла к нему вплотную и бесстрашно заглянула прямо в глаза.
– Давайте поспорим, что вы мне сейчас вернете мамины часы.
Он открыл рот, собираясь, видимо, спросить: «Какие часы?» Но вместо этого, не сводя с нее глаз, выпалил:
– Давайте.
Она поднялась на цыпочки, обвила его шею руками, стремительно поцеловала в губы и тут же отошла на полшага.
Поедая взглядом ее прекрасное лицо, невинное и безмятежное, высокий мужчина с присвистом выдохнул:
– Та-ак...
А она всматривалась в него. Он, он, конечно, он. И усы есть, правда, скорее усики. Лицо не то чтобы красивое, но сильное, волевое.
А за ее спиной слышались вскрики, мат, звуки ударов. Это дурак-спортсмен решил продемонстрировать владение приемами самбо и бокса. Потом послышался стук падающего тела.
Но она смотрела только на незнакомца. А он смотрел на нее. Пока к ним не подбежали налетчики, чем-то сильно взбудораженные.
– Слышь, Генерал, – тяжело дыша, сказал парень в огромной кепке. – Линять пора. Клиента, кажись, подрезали.
– Подрезали! – передразнил худой. – Сам же и подрезал, сявка!
– Тихо! – прикрикнул высокий. – Взяли что-нибудь?
– А то! – самодовольно сказал худой. – Все при всем!
– Уходим, – приказал высокий. – Пока вместе. Вон за тот дом.
– А как же эта? – спросил третий, в клетчатом пальто и без шапки. – Она ж тебя, Генерал, вон как сфотографировала. Заложит!
– Она со мной! – уже на быстром ходу бросил Генерал, а Таня, без труда поспевавшая за ним, добавила:
– Вот еще! Стану я из-за какого-то хама блудливого хороших людей закладывать.
Остановились за указанным домом под фонарем. Генерал внимательно огляделся. На улице в обе стороны было пусто.
– Доставай вещички! – скомандовал он. Стопщики вынули из карманов электронные часы спортсмена, довольно тугой бумажник, иностранную зажигалку, почти полную пачку «Кента» и золотые часики.
– Так, – сказал Генерал, забирая кошелек и часики. – Вам направо, нам налево.
– Ну-у, Генерал, – разочарованно протянул худой. – Мы ж старались...
– Вякать будешь, когда пригласят, – тихо, но весомо сказал Генерал. Худой замолчал.
– Ладно, – Генерал смягчился. – Вот вам ради праздничка.
И достал из бумажника спортсмена десятку.
– А теперь канайте отсюда! Понадобитесь – Петьку пришлю.
Юные налетчики скрылись. Под фонарем остались лишь Таня и Генерал.
– Прошу пани, не вы ли обронили? – сказал Генерал, с легким поклоном вручая Тане часы. – Так, говоришь, я хороший человек?
– Поживем – увидим, – с загадочной улыбкой ответила Таня.
– Поживем... – задумчиво повторил Генерал. – И откуда ты взялась такая?
– Какая «такая»?
– Ну... красивая. Смелая.
– Мама-папа родили.
– А целоваться полезла, чтобы тикалки вернули?
Она подняла часики на ладони и протянула ему. – Возьми.
Он молча смотрел на нее, не вынимая рук из о карманов.
– Ладно, – сказала она, застегивая ремешок на запястье. – Поздно уже. Меня мама заждалась.
Он прищурился.
– Мама, значит... Ну, а если завтра, часиков в шесть, у «Зенита», а? Придешь?
– Приду.
– Без балды?
– Без балды.
– Тогда жду... Может, тебя до дому проводить, красивая? Темно ведь.
– Не надо, тут близко совсем...
И она, не оборачиваясь, пошла по подмерзшим лужам.
Генерал смотрел ей вслед, пока она не исчезла за углом.
А она, проходя мимо фонаря, взглянула на циферблат и с удивлением обнаружила, что весь этот эпизод – от встречи со шпаной до прощания с Генералом – занял минуты три от силы. Ну, четыре. Она как раз посмотрела на часы, когда они свернули в переулок.
Таня пошла тем же переулком. На том месте, где лежал спортсмен, никого не было. Только совсем небольшое темное пятнышко. Интересно, «скорая» подобрала или сам пошел? Она всмотрелась вдаль и увидела черную фигуру, удаляющуюся от нее в сторону метро. Фигура двигалась неровно, пошатываясь, хватаясь за скамейки и стволы деревьев. Он? Просто забулдыга какой-нибудь? Хоть она и сомневалась, что спортсмена подрезали основательно, все же беспокоилась, не схлопотал ли чего-то посерьезней царапины. До самого дома колебалась: может, стоит вернуться? Пока шла, уговорила себя, что пигоцефал в амплуа любовника только такого обращения и заслуживает. Вперед наука будет. А ее игра стоит свеч.
Мать встретила Таню на лестничной площадке.
– Ты где была так долго?
– Ой, Адочка! – Таня кинулась на шею Аде. – У Женьки так здорово было!
– Я волновалась, звонила Жене. Максим сказал, что все ушли.
– А сказал, во сколько ушли?
– Вообще-то сказал. Без четверти двенадцать.
– Ну вот, а сейчас только полпервого... Пока дошли... Меня Сережа провожал, и еще один взрослый дядя, друг Максима...
– Ну ладно, стрекоза. Зубы почистить и в постель!
Таня крепко поцеловала мать и первой вбежала в квартиру.
Генерал ждал ее у кинотеатра «Зенит» в шикарной импортной куртке, из-под воротника которой выбивалось полосатое мохеровое кашне. В зубах его дымилась папироса.
Таня подошла к кинотеатру ровно к шести и увидела его издалека. Но решила не подходить, спрятаться за уголок соседнего желтого здания и подглядывать, как он будет себя вести.
Еще минут десять Генерал стоял совершенно спокойно, потом начал смотреть на часы, потом останавливать прохожих, спрашивать.
Тане было холодно и страшно хотелось в туалет. Но отойти она боялась – а вдруг вернется, а его уже нет? Выходить же, считала она, еще рано, а то что же это за проверка.
Так прошло еще минут пятнадцать. И тогда, не в силах больше терпеть, она вышла из своего укрытия и подбежала к нему.
– Привет, красивая, – сказал он, с улыбкой глядя на нее. – Что-то опаздываешь.
– Прости, – сказала она. – Ждала, пока мать в гости уйдет.
– А что, строгая?
– Факт!
– Ну, в кино? Детектив показывают. Хорошо бы про шпионов!
– Почему про шпионов?
– А про воров неинтересно. Врут все. Показывали какой-то глупейший гэдээровский детектив. Но Тане было все равно. Успевшая до начала сеанса справить свои дела и закусить в буфете пирожным с лимонадом, она просто уткнулась Генералу в плечо, взяв его за руку. Так они и просидели весь фильм, держась за руки, а когда вышли и начали обмениваться впечатлениями, то оба со смехом узнали, что из всего фильма запомнили только самое начало: мальчик уходит в кино, а родители остаются дома – и самый конец: мальчик возвращается домой, а родители его встречают.
Расстаться не могли долго – стояли, смотрели друг на друга и молча держались за руки.
– Ну что, красивая, – сказал наконец Генерал. – Завтра как?
– Завтра не могу. Большой семейный обед, – сказала Таня. – Давай послезавтра с утра. Я скажу матери, что пошла с классом на демонстрацию. В девять на том же месте.
– Ну пока, красивая. Целую, – сказал Генерал, но не поцеловал, а хмыкнув, добавил: – В ротик.
Таня расхохоталась.
Только бы не показать смущения, только бы не покраснеть! Теплая волна поднялась в ней, заколотилось сердечко. До первых петухов тыкалась носом в подушку, ворочалась с боку на бок. Снова и снова вспоминала слова Генерала, и накатывала радость, сжимала горло. Не получалось ни расплакаться, ни рассмеяться, как перед ним.
По правде говоря, в доме Захаржевских давно уже не устраивали никаких семейных обедов, тем более больших. Зато возникла другая, условно говоря, традиция, которую Ада с Таней и называли «Большим семейным обедом». Каждое второе воскресенье и иногда по праздникам академика на сутки запирали в его комнатке при кухне, выставив туда, во избежание всяких осложнений, большой ночной горшок, а Никиту заряжали к каким-нибудь приятелям с ночевкой.
Утром Таня помогала матери готовить всякие вкусности и накрывать на стол. А часам к четырем начинали приходить Адины «друзья» – элегантные, хотя и пожилые, в Таниных глазах, мужчины, нередко с молодыми красивыми женщинами. Это были веселые, интересные люди – артисты, коллекционеры, художники, юристы, ученые. Они рассказывали всякие смешные истории, громко смеялись. Громче и заразительнее всех смеялась Ада. Тане нравилось бывать в их компании, слушать, запоминать. Лишь немногих новичков вгоняли в неловкость вопли академика, время от времени доносившиеся из его конуры. После обеда, если друзья приезжали с женщинами, устраивались танцы, а если без женщин – то со стола сдергивалась скатерть, подавался кофе с коньяком, и начинался картеж. Причем всегда находился кто-то лишний, который с удовольствием помогал Аде мыть посуду. А Таня предпочитала оставаться в комнате и следить за игрой. Она мало что понимала в самих играх – а играли гости в преферанс или в покер – но ей нравились их сильные страсти. Таня смеялась. Уж больно весело было наблюдать столь крутоваренные эмоции. А главное, на чем? Играли-то на спички. Будто каждая и вправду червонец весила. А то еще и мухлевали. Катал, как правило, ехидно сдавала игрокам она. Что тут начиналось! Сегодня незаметно закозлила дядю Коку Адочке. Та надулась, сквозанула на кухню. Следом кинулся воздыхатель.
Обычно к половине двенадцатого Ада загоняла Таню спать, поспешно целуя дочку в щеку и приговаривая:
– Доченька, сегодня дядя Кока у нас переночует. Ему ехать очень далеко.
– Конечно, Адочка, – сонным голоском отзывалась Таня и закрывала глазки.
В это же время расходились гости. Дядя Кока демонстративно укладывался в Никитиной комнате, но для Тани давно уже не составляло никакой тайны, что, выждав для порядку полчасика, он перебирался в гостиную, где, разложив широкий «трехспальный» диван, его ждала Ада.
Эту квартирку из трех полноценных комнат и полутемной людской Захаржевские получили взамен казенной семикомнатной, по штату положенной директору. Было это в середине шестидесятых, когда академика за полную научную замшелость и стремительно прогрессирующее слабоумие отстранили сначала от руководства институтом, а потом – и от научной работы вообще. Несколько лет академик еще появлялся в институте с толстым портфелем, набитым какими-то бумажками, и выступал на каждом Ученом совете, вещая всякую чушь, но потом его перестали пускать в институт, а вскоре он и сам забыл туда дорогу, выходя только во двор, и то под наблюдением Никиты или Ады.
Однако звание академика и соответствующее этому званию денежное довольствие за Всеволодом Ивановичем сохранили, как и полагается, пожизненно. Этих денег хватало на содержание семьи и, насколько понимала Таня, именно поэтому Ада и держала при себе старика, не сдавала в психушку или дом престарелых насовсем. Тогда, наверное, пришлось бы отдавать все жалование академика государству – ведь он больше не будет членом их семьи. А Ада боится бедности, и поэтому только на два-три месяца в году – на сколько возьмут – определяет старика в какую-нибудь клинику. Или Никитки стеснялась. Тот-то со старым идиотом как с писаной торбой носился. А она так и не научилась воспринимать академика как отца, и он всегда казался ей чужим и мерзким стариком, к которому возможно испытывать только одно чувство – брезгливость.
Перед свиданкой долго крутилась у зеркала, не зная, что сварганить из волос. И так зачешет, и эдак заколет.
– Ты что там вертишься? – удивилась Ада. – Или собираешься куда?
– Так, ненадолго... – Застигнутая врасплох, покраснела до кончиков ушей.
Ада не заметила. Таня шмыгнула от ее глаз в ванную. Отдышалась маленько. «Нет! Так не пойдет!» – решительно заявила своему отражению в зеркале. Села на краешек стиральной машины и давай придумывать, как подойдет и что скажет. Репетировала. Новая прическа, новое платье – голубое джерси, так гармонирующее с рыжими кудрями – преобразили Таню и изнутри. Какая, к черту, школьница? Какие пятнадцать лет? Из зеркала на нее смотрела молодая, но зрелая, обольстительная, уверенная в себе женщина, привыкшая повелевать и побеждать... Новая Таня невольно усмехнулась:
«Костюмированная жизнь. Ваш выход, примадонна!» Взрослая мысль была почти своей.
Все оказалось просто, без излишних придыханий. Голос не сорвался, трепета он не заметил.
– Здорово, красивая!
– Привет, мой генерал!
– Что у нас сегодня по плану? Опять киношка?
– Пойдем к тебе?
– Ты вправду хочешь?
– Да.
И вновь по проспекту, только уже вдвоем, по следам праздничных колонн, отправившихся ранним промозглым утром в неблизкий путь до Дворцовой. Только путь Тани и Генерала скоро разошелся с маршрутами колонн. Они сели в полупустой автобус и через полчаса подъехали к невзрачному многоэтажному дому, стоящему на кривоватой улочке в другом районе.
Они вошли в подворотню, потом еще в одну, и на третьем дворе увидели совсем уже неказистую развалюху. Прямо на них смотрел пустой дверной проем.
– Вот он, мой дворец, – с принужденной веселостью показал Генерал.
– Я думала, ты живешь где-то рядом с нами.
– А зачем?
Войдя вслед за Генералом в проем, Таня увидела стены с облупленной штукатуркой, лестницу с кривыми ступеньками и содранными перилами, щербатые каменные плиты, лишь местами прикрывавшие земляной пол, во всю длину которого зачем-то тянулась глубокая траншея. Через траншею была перекинута доска. Обстановка подстегивала любопытство. Ее фантазия разыгралась.
Генерал бережно взял Таню за руку и перевел по доске.
Когда они поднялись на один марш. Генерал сказал:
– Подожди меня тут.
Он поднялся на второй этаж и три раза стукнул в дверь, обтянутую рваным черным дерматином, что-то отрывисто сказал и вошел в открывшуюся дверь. Потом высунулся и жестом подозвал Таню, приложив указательный палец другой руки к губам.
Таня поднялась.
– На цыпочках, – шепнул он, пропуская ее в темный коридор.
Если бы она сейчас увидела груду костей, черепа и сверкающие драгоценности под вековой паутиной – не удивилась бы. Ее золотые глазки горели восторгом, жадно вглядываясь в разбойничий лабиринт.
В комнате, которую занимал Генерал, было, несмотря на всю обшарпанность, довольно чисто – возможно, прибрался на случай ее прихода. И просторно – из мебели в ней имелся только широкий пружинный матрац, положенный на кирпичи и накрытый полосатым покрывалом, в головах больничная тумбочка, на которой стоит магнитофон, сундук и табуретка возле окна. На подоконнике ваза с тремя свежими алыми розами – уж не для нее ли? Чуть дальше, в самом углу, прямо на полу стоял красивый черный телевизор неизвестной Тане марки с большим экраном и еще какой-то металлический прибор. Все прочее хозяйство размещалось на полках, которые тянулись вдоль всей дальней от двери стены – кое-какая посуда, несколько затрепанных книжек, множество ящиков и коробок – фанерных, картонных, больших и маленьких. Одни были разноцветные, красивые, явно заграничные, другие совсем обыкновенные, ничем не примечательные, попадались и старые – рваные, мятые. Однако большую часть пространства на полках занимали штабеля новеньких автомобильных покрышек. Стараясь незаметно изучать взглядом логово, Таня дышала свободно и легко, словно попала в свой дом, такой непохожий на родительский. Ни тебе старинного комода, воняющего нафталином, ни пыльных портьер, ни тусклой бронзовой люстры с висюльками хрусталя, мутными как сопля.
– Ты... посиди пока, отдохни, – сказал Генерал, помогая ей снять пальто. – А я сейчас... Чайку вот...
Его голос был напряженным. То, что паренек мог стесняться убогости своего жилища, Тане было невдомек.
Он взял с полки алюминиевый чайник и вышел.
Таня подошла к окну, взяла из раскрытой пачки, лежащей рядом с розами, «беломорину», достала из сумочки флакончик «Эола» – польского освежителя для рта – и прыснула в мундштук папиросы. Так она поступала всякий раз, когда под рукой не было приличных сигарет. Закурив, она посмотрела в окно на переполненные мусорные бачки.
Нет, обитель Генерала ничуть ее не покоробила. Ленинград есть Ленинград. Даже среди учеников элитарной, в общем-то, школы многие жили так – коммуналки, страшные вонючие лестницы, аварийные дома. Все это ей не в новинку. Однако странно, что так живет именно Генерал. Ведь, если верить рассказам, на него работает большая шайка малолетних, далеко не всегда занимающаяся такой мелочевкой, как тогда, со спортсменом. И едва ли Генерал этим ограничивается.
От ее внимания не ускользнуло одно странное обстоятельство. И по пути сюда, и особенно здесь Генерал был какой-то сам не свой – растерянный, суетливый. Неужели она на него так действует? Но ведь и при знакомстве, и потом, в кино, он был совсем не такой. Разберемся...
Таня нагнулась и включила телевизор, поставив звук (кнопочка с нотным знаком) на минимум. Показывали праздничную демонстрацию на Красной площади. Она стала смотреть. Естественно, ее привлекло не само зрелище, а качество изображения – чистые, насыщенные цвета, ничего не мигает, никакой зернистости. Под экраном она прочла название марки – «Panasonic». Любопытно...
Вошел Генерал со вскипевшим чайником.
– Соскучилась, красивая? Правильно, посмотри пока, а я накрою.
Он стал снимать с полок стаканы, ложки, заварной чайник, блюдца, выставлять их на широкий подоконник. Потом полез в тумбочку и извлек оттуда пузатую бутылку темного стекла, лимонад и большую коробку с тортом.
Коньяк «Камю». Торт «Прага». Первое видела, но не пробовала, второе ела, и не раз. Тоже любопытно – в этакой халупе...
– Прошу, так сказать, к столу, – сказал Генерал, пытаясь держать игриво-светский тон.
На авантюрной волне Таня приняла это как выражение мужественной удали. Пододвинулась доверительно поближе. Он положил на два блюдца по куску торта.
– Удобно, а? Готовенькие порцайки, и резать не надо. – Генерал плеснул в стакан коньяку. – Ты как, вмажешь? Или лимонадику?
– Мне чуть-чуть, на один пальчик... А сверху лимонаду.
– О-о, коктейль... Ну, как говорится, вздрогнули. Со знакомством!
Таня усмехнулась.
– А ты так стоя и будешь?
Генерал хлопнул себя по лбу и выскочил из комнаты.
– И что он такой дерганый?
Он вернулся со второй табуреткой, поставил ее у подоконника, сел, чокнулся с Таней и залпом заглотил полстакана. Таня отхлебнула «коктейль». Очень даже ничего.
– У-х, хорошо пошла! – крякнул Генерал. – Меня, кстати, Володя зовут.
– А меня Таня.
– Ну вот и познакомились. А то, понимаешь, третий день все «генерал», да «красивая»!
– А разве я не красивая?
– Ты-то? Ух! – Генерал облизнул кончики пальцев.
– А ты чем не генерал?
– Генерал-то генерал, только по другому ведомству... – Голос его скис. Он задумался и скоро ожил: – А вообще мне по фамилии кликуху дали. Из Генераловых мы.
– Мне нравится. Я буду звать тебя «мой генерал», можно? А ты зови меня «красивая», это так приятно...
Генерал закурил и задумчиво свел глаза к переносице, глядя на огонек папиросы.
– Знаешь, – проговорил он, – когда ты меня поцеловала тогда, я сначала решил, что ты бл... ну, дворовая, понимаешь?
– Ты хотел сказать блядь? – со спокойной улыбкой спросила Таня. – Так не стесняйся. Я не терплю только, когда матом дырки между словами залепляют.
Так открыто и по-простому сказануть не всякая может. А из уст гладенькой папенькиной дочки Генерал ни в коем случае не ожидал. Даже маленько подрастерялся:
– Словом, амара молодая... А потом смотрю на тебя, смотрю... нет, думаю... И все смотрю... А назавтра, когда у «Зенита» тебя ждал, ох и злился! Ну, думаю, динамистка! Ну, получила назад бим-боры свои драгоценные – и отваливай, что в гляделки-то играть было? И решил, разыщу тебя непременно, накажу... А потом думаю, стоп, что это я так раздухарился. Ну, накрутили мне хвоста, ну, потоптался по холодку, как фраер – всего делов! А как ты появилась, знаешь, я как оттаял весь. Тепло так стало... Эх, зацепила ты меня, красивая...
И дрожащей рукой налил себе еще коньяку. Лукавил он самую малость.
Таня подняла недопитый стакан.
– Теперь за тебя, мой генерал! Он вздрогнул. Капелька коньяка упала на потрескавшуюся краску подоконника.
– А я за тебя, красивая!
– Нет, сначала за тебя. До дна.
И Таня, залпом выпив, подставила ему свой стакан.
– То же самое. Теперь за меня.
Выпили и за Таню. Она придвинула табуретку к стене, привалилась
к ней спиной и взяла папиросу.
– Подкинь мне сумочку, будь другом. Рядом с твоим локтем.
Она достала свой «Эол» и побрызгала в папиросу. Генерал с любопытством следил за ней. В глазах его появился блеск.
– Это ты зачем?
– Приятнее, – сказала она, выпуская дым. – И не так потом табачищем воняет. Хочешь попробовать?
И она протянула ему дымящуюся папиросу.
– Косяк по кругу? – Он усмехнулся, взял папиросу, затянулся и сморщился. – Как в аптеке.
Сделав еще две-три неглубокие затяжки, она встала и потянулась, не упустив из виду, как он впился глазами в ее рельефно обозначившуюся грудь.
– Что-то я засиделась...
Он резко вскинул голову. В его взгляде было отчаяние.
– Как?! Погоди...
– Да я не в том смысле. Просто подвигаться хочется. Вон маг на тумбочке стоит. Может, станцуем?
– Ага, – выдохнул он с явным облегчением. – Что поставим?
– Рок какой-нибудь. «Дип Пёпл» у тебя есть?
– Обижаешь, начальник.
Он встал, открыл на полке ящик с кассетами, и, не снимая его, начал перебирать. Таня следила за его движениями сквозь дым.
В школе она не курила. После школы – другое дело, а иногда и дома, только не в своей комнате. Мать сама не вынимает сигарету изо рта и запаха не учует. А если и учует, то что? Пожмет плечами и отойдет, а на другой день Таня найдет где-нибудь на видном месте пачку обалденных сигарет. Такая вот у нее Ада! Вполне можно было бы расконспирироваться, хотя бы дома, но просто не хочется, по скрытности характера.
Он перекрутил найденную пленку на магнитофоне и включил воспроизведение. Понесся мощный, изысканный рок, с потрясающим вокалом Гилла-на и неповторимым органом Джона Лорда. Генерал еще не отошел от магнитофона, а Таня уже извивалась в ритмичном танце. Генерал встал напротив нее и, внимательно следя за ее движениями, начал их копировать.
«Пластичный, – подумала Таня. – Здорово у него выходит».
Когда эта песня закончилась, оба, раскрасневшиеся, плюхнулись на табуретки.
– Уф-ф! – сказал Генерал. – Ну ты даешь, красивая. Всю душу из старика вытряхнула. Таня прищурилась.
– Старика? И не стыдно тебе пенсионером прикидываться, в двадцать два-то года?
– Мне двадцать пять, вообще-то... А тебе?
– Почти шестнадцать, – чуть накинула Таня.
– Иди ты! – недоверчиво воскликнул Генерал.
– А ты думал, сколько?
– Ну, восемнадцать, девятнадцать... – Тут уж накинул он.
– Неужели так старо выгляжу?
– Нет, понимаешь... Повадка у тебя...
– Что, нахальная?
– Нет... взрослая... Ну, умная, что ли. Не шмакодявистая...
– Мерси.
– Я думал, ты работаешь уже, или в институте учишься. А ты... школьница, наверное?
– Угу. Как в песне. – И она стала напевать: – Я гимназистка восьмого класса...
– Пью самогонку заместо кваса, – подхватил Генерал приятным тенорком.
– Ах, шарабан мой, американка! А я девчонка, я шарлатанка, – закончили они хором и дружно рассмеялись.
– Давай еще подрыгаемся.
Таня встала и потянула Генерала за руку.
– Эх-ма, щас качучу отчебучу! – вздохнул он и вышел вместе с Таней на середину комнаты. Минуты через полторы быстрая вещь кончилась, и началась медленная. Таня любила эту грустную, пронзительную песню, хотя и не знала, как она называется:
– When the sun goes to bed, that's the time you raise your head... – подпевала она, положив ладони на плечи Генералу.
– Ого, и по-английски сечешь? – с восхищением спросил Генерал.
– Маненько ботаю, – весело отозвалась она.
Генерал хихикнул, думая про себя: «Эта сучка сама отчебучит».
Чарующая песня текла дальше. Они танцевали, почти не сходя с места. Таня обвила руками шею Генерала и плотно прижалась к нему. Она слышала, как учащается его дыхание, чувствовала, как упирается ей в живот набухающий твердый комок под его брюками...
Вдруг его лицо побледнело и перекосилось, и он легко, словно пушинку, поднял ее на руки и понес к матрацу.
Он медленно, бережно положил ее на полосатое покрывало к самой стенке. Она заложила руки за голову и молча, в ожидании, смотрела на него. Генерал навис над нею, оскалившись, с закрытыми глазами, цепенея. «Ну, горилла! – неожиданно пронеслось в Таниной голове. – Мне это надо?» Она поспешила отогнать непрошеную мысль.
– Мать вашу так! – срывающимся баском добавил другой, с ножом. Лицо его скрывалось в тени из-за огромного козырька кепки.
Таня не присматривалась к ним, приметив только, что все трое совсем молоденькие, старше ее от силы на год. Она метнула взгляд подальше и заметила шагах в пятнадцати, возле скамейки высокую мужскую фигуру, стоящую боком, но лицом вполоборота повернутую к ним.
Он! Сердце взволнованно стукнуло, Таня услышала в голове какой-то странный звоночек и совершенно перестала соображать, что делает. Ее вела неведомая сила, присутствие которой в себе она ощущала постоянно, но не понимала этой силы и не умела управлять ею.
Она победно улыбнулась худому налетчику, отстегнула Адины золотые часики, вручила ему и не спеша, гордо, уверенно прошла мимо опешивших юнцов прямо к высокому парню.
Тот заметил ее приближение и спокойно ждал.
Она подошла к нему вплотную и бесстрашно заглянула прямо в глаза.
– Давайте поспорим, что вы мне сейчас вернете мамины часы.
Он открыл рот, собираясь, видимо, спросить: «Какие часы?» Но вместо этого, не сводя с нее глаз, выпалил:
– Давайте.
Она поднялась на цыпочки, обвила его шею руками, стремительно поцеловала в губы и тут же отошла на полшага.
Поедая взглядом ее прекрасное лицо, невинное и безмятежное, высокий мужчина с присвистом выдохнул:
– Та-ак...
А она всматривалась в него. Он, он, конечно, он. И усы есть, правда, скорее усики. Лицо не то чтобы красивое, но сильное, волевое.
А за ее спиной слышались вскрики, мат, звуки ударов. Это дурак-спортсмен решил продемонстрировать владение приемами самбо и бокса. Потом послышался стук падающего тела.
Но она смотрела только на незнакомца. А он смотрел на нее. Пока к ним не подбежали налетчики, чем-то сильно взбудораженные.
– Слышь, Генерал, – тяжело дыша, сказал парень в огромной кепке. – Линять пора. Клиента, кажись, подрезали.
– Подрезали! – передразнил худой. – Сам же и подрезал, сявка!
– Тихо! – прикрикнул высокий. – Взяли что-нибудь?
– А то! – самодовольно сказал худой. – Все при всем!
– Уходим, – приказал высокий. – Пока вместе. Вон за тот дом.
– А как же эта? – спросил третий, в клетчатом пальто и без шапки. – Она ж тебя, Генерал, вон как сфотографировала. Заложит!
– Она со мной! – уже на быстром ходу бросил Генерал, а Таня, без труда поспевавшая за ним, добавила:
– Вот еще! Стану я из-за какого-то хама блудливого хороших людей закладывать.
Остановились за указанным домом под фонарем. Генерал внимательно огляделся. На улице в обе стороны было пусто.
– Доставай вещички! – скомандовал он. Стопщики вынули из карманов электронные часы спортсмена, довольно тугой бумажник, иностранную зажигалку, почти полную пачку «Кента» и золотые часики.
– Так, – сказал Генерал, забирая кошелек и часики. – Вам направо, нам налево.
– Ну-у, Генерал, – разочарованно протянул худой. – Мы ж старались...
– Вякать будешь, когда пригласят, – тихо, но весомо сказал Генерал. Худой замолчал.
– Ладно, – Генерал смягчился. – Вот вам ради праздничка.
И достал из бумажника спортсмена десятку.
– А теперь канайте отсюда! Понадобитесь – Петьку пришлю.
Юные налетчики скрылись. Под фонарем остались лишь Таня и Генерал.
– Прошу пани, не вы ли обронили? – сказал Генерал, с легким поклоном вручая Тане часы. – Так, говоришь, я хороший человек?
– Поживем – увидим, – с загадочной улыбкой ответила Таня.
– Поживем... – задумчиво повторил Генерал. – И откуда ты взялась такая?
– Какая «такая»?
– Ну... красивая. Смелая.
– Мама-папа родили.
– А целоваться полезла, чтобы тикалки вернули?
Она подняла часики на ладони и протянула ему. – Возьми.
Он молча смотрел на нее, не вынимая рук из о карманов.
– Ладно, – сказала она, застегивая ремешок на запястье. – Поздно уже. Меня мама заждалась.
Он прищурился.
– Мама, значит... Ну, а если завтра, часиков в шесть, у «Зенита», а? Придешь?
– Приду.
– Без балды?
– Без балды.
– Тогда жду... Может, тебя до дому проводить, красивая? Темно ведь.
– Не надо, тут близко совсем...
И она, не оборачиваясь, пошла по подмерзшим лужам.
Генерал смотрел ей вслед, пока она не исчезла за углом.
А она, проходя мимо фонаря, взглянула на циферблат и с удивлением обнаружила, что весь этот эпизод – от встречи со шпаной до прощания с Генералом – занял минуты три от силы. Ну, четыре. Она как раз посмотрела на часы, когда они свернули в переулок.
Таня пошла тем же переулком. На том месте, где лежал спортсмен, никого не было. Только совсем небольшое темное пятнышко. Интересно, «скорая» подобрала или сам пошел? Она всмотрелась вдаль и увидела черную фигуру, удаляющуюся от нее в сторону метро. Фигура двигалась неровно, пошатываясь, хватаясь за скамейки и стволы деревьев. Он? Просто забулдыга какой-нибудь? Хоть она и сомневалась, что спортсмена подрезали основательно, все же беспокоилась, не схлопотал ли чего-то посерьезней царапины. До самого дома колебалась: может, стоит вернуться? Пока шла, уговорила себя, что пигоцефал в амплуа любовника только такого обращения и заслуживает. Вперед наука будет. А ее игра стоит свеч.
Мать встретила Таню на лестничной площадке.
– Ты где была так долго?
– Ой, Адочка! – Таня кинулась на шею Аде. – У Женьки так здорово было!
– Я волновалась, звонила Жене. Максим сказал, что все ушли.
– А сказал, во сколько ушли?
– Вообще-то сказал. Без четверти двенадцать.
– Ну вот, а сейчас только полпервого... Пока дошли... Меня Сережа провожал, и еще один взрослый дядя, друг Максима...
– Ну ладно, стрекоза. Зубы почистить и в постель!
Таня крепко поцеловала мать и первой вбежала в квартиру.
Генерал ждал ее у кинотеатра «Зенит» в шикарной импортной куртке, из-под воротника которой выбивалось полосатое мохеровое кашне. В зубах его дымилась папироса.
Таня подошла к кинотеатру ровно к шести и увидела его издалека. Но решила не подходить, спрятаться за уголок соседнего желтого здания и подглядывать, как он будет себя вести.
Еще минут десять Генерал стоял совершенно спокойно, потом начал смотреть на часы, потом останавливать прохожих, спрашивать.
Тане было холодно и страшно хотелось в туалет. Но отойти она боялась – а вдруг вернется, а его уже нет? Выходить же, считала она, еще рано, а то что же это за проверка.
Так прошло еще минут пятнадцать. И тогда, не в силах больше терпеть, она вышла из своего укрытия и подбежала к нему.
– Привет, красивая, – сказал он, с улыбкой глядя на нее. – Что-то опаздываешь.
– Прости, – сказала она. – Ждала, пока мать в гости уйдет.
– А что, строгая?
– Факт!
– Ну, в кино? Детектив показывают. Хорошо бы про шпионов!
– Почему про шпионов?
– А про воров неинтересно. Врут все. Показывали какой-то глупейший гэдээровский детектив. Но Тане было все равно. Успевшая до начала сеанса справить свои дела и закусить в буфете пирожным с лимонадом, она просто уткнулась Генералу в плечо, взяв его за руку. Так они и просидели весь фильм, держась за руки, а когда вышли и начали обмениваться впечатлениями, то оба со смехом узнали, что из всего фильма запомнили только самое начало: мальчик уходит в кино, а родители остаются дома – и самый конец: мальчик возвращается домой, а родители его встречают.
Расстаться не могли долго – стояли, смотрели друг на друга и молча держались за руки.
– Ну что, красивая, – сказал наконец Генерал. – Завтра как?
– Завтра не могу. Большой семейный обед, – сказала Таня. – Давай послезавтра с утра. Я скажу матери, что пошла с классом на демонстрацию. В девять на том же месте.
– Ну пока, красивая. Целую, – сказал Генерал, но не поцеловал, а хмыкнув, добавил: – В ротик.
Таня расхохоталась.
Только бы не показать смущения, только бы не покраснеть! Теплая волна поднялась в ней, заколотилось сердечко. До первых петухов тыкалась носом в подушку, ворочалась с боку на бок. Снова и снова вспоминала слова Генерала, и накатывала радость, сжимала горло. Не получалось ни расплакаться, ни рассмеяться, как перед ним.
По правде говоря, в доме Захаржевских давно уже не устраивали никаких семейных обедов, тем более больших. Зато возникла другая, условно говоря, традиция, которую Ада с Таней и называли «Большим семейным обедом». Каждое второе воскресенье и иногда по праздникам академика на сутки запирали в его комнатке при кухне, выставив туда, во избежание всяких осложнений, большой ночной горшок, а Никиту заряжали к каким-нибудь приятелям с ночевкой.
Утром Таня помогала матери готовить всякие вкусности и накрывать на стол. А часам к четырем начинали приходить Адины «друзья» – элегантные, хотя и пожилые, в Таниных глазах, мужчины, нередко с молодыми красивыми женщинами. Это были веселые, интересные люди – артисты, коллекционеры, художники, юристы, ученые. Они рассказывали всякие смешные истории, громко смеялись. Громче и заразительнее всех смеялась Ада. Тане нравилось бывать в их компании, слушать, запоминать. Лишь немногих новичков вгоняли в неловкость вопли академика, время от времени доносившиеся из его конуры. После обеда, если друзья приезжали с женщинами, устраивались танцы, а если без женщин – то со стола сдергивалась скатерть, подавался кофе с коньяком, и начинался картеж. Причем всегда находился кто-то лишний, который с удовольствием помогал Аде мыть посуду. А Таня предпочитала оставаться в комнате и следить за игрой. Она мало что понимала в самих играх – а играли гости в преферанс или в покер – но ей нравились их сильные страсти. Таня смеялась. Уж больно весело было наблюдать столь крутоваренные эмоции. А главное, на чем? Играли-то на спички. Будто каждая и вправду червонец весила. А то еще и мухлевали. Катал, как правило, ехидно сдавала игрокам она. Что тут начиналось! Сегодня незаметно закозлила дядю Коку Адочке. Та надулась, сквозанула на кухню. Следом кинулся воздыхатель.
Обычно к половине двенадцатого Ада загоняла Таню спать, поспешно целуя дочку в щеку и приговаривая:
– Доченька, сегодня дядя Кока у нас переночует. Ему ехать очень далеко.
– Конечно, Адочка, – сонным голоском отзывалась Таня и закрывала глазки.
В это же время расходились гости. Дядя Кока демонстративно укладывался в Никитиной комнате, но для Тани давно уже не составляло никакой тайны, что, выждав для порядку полчасика, он перебирался в гостиную, где, разложив широкий «трехспальный» диван, его ждала Ада.
Эту квартирку из трех полноценных комнат и полутемной людской Захаржевские получили взамен казенной семикомнатной, по штату положенной директору. Было это в середине шестидесятых, когда академика за полную научную замшелость и стремительно прогрессирующее слабоумие отстранили сначала от руководства институтом, а потом – и от научной работы вообще. Несколько лет академик еще появлялся в институте с толстым портфелем, набитым какими-то бумажками, и выступал на каждом Ученом совете, вещая всякую чушь, но потом его перестали пускать в институт, а вскоре он и сам забыл туда дорогу, выходя только во двор, и то под наблюдением Никиты или Ады.
Однако звание академика и соответствующее этому званию денежное довольствие за Всеволодом Ивановичем сохранили, как и полагается, пожизненно. Этих денег хватало на содержание семьи и, насколько понимала Таня, именно поэтому Ада и держала при себе старика, не сдавала в психушку или дом престарелых насовсем. Тогда, наверное, пришлось бы отдавать все жалование академика государству – ведь он больше не будет членом их семьи. А Ада боится бедности, и поэтому только на два-три месяца в году – на сколько возьмут – определяет старика в какую-нибудь клинику. Или Никитки стеснялась. Тот-то со старым идиотом как с писаной торбой носился. А она так и не научилась воспринимать академика как отца, и он всегда казался ей чужим и мерзким стариком, к которому возможно испытывать только одно чувство – брезгливость.
Перед свиданкой долго крутилась у зеркала, не зная, что сварганить из волос. И так зачешет, и эдак заколет.
– Ты что там вертишься? – удивилась Ада. – Или собираешься куда?
– Так, ненадолго... – Застигнутая врасплох, покраснела до кончиков ушей.
Ада не заметила. Таня шмыгнула от ее глаз в ванную. Отдышалась маленько. «Нет! Так не пойдет!» – решительно заявила своему отражению в зеркале. Села на краешек стиральной машины и давай придумывать, как подойдет и что скажет. Репетировала. Новая прическа, новое платье – голубое джерси, так гармонирующее с рыжими кудрями – преобразили Таню и изнутри. Какая, к черту, школьница? Какие пятнадцать лет? Из зеркала на нее смотрела молодая, но зрелая, обольстительная, уверенная в себе женщина, привыкшая повелевать и побеждать... Новая Таня невольно усмехнулась:
«Костюмированная жизнь. Ваш выход, примадонна!» Взрослая мысль была почти своей.
Все оказалось просто, без излишних придыханий. Голос не сорвался, трепета он не заметил.
– Здорово, красивая!
– Привет, мой генерал!
– Что у нас сегодня по плану? Опять киношка?
– Пойдем к тебе?
– Ты вправду хочешь?
– Да.
И вновь по проспекту, только уже вдвоем, по следам праздничных колонн, отправившихся ранним промозглым утром в неблизкий путь до Дворцовой. Только путь Тани и Генерала скоро разошелся с маршрутами колонн. Они сели в полупустой автобус и через полчаса подъехали к невзрачному многоэтажному дому, стоящему на кривоватой улочке в другом районе.
Они вошли в подворотню, потом еще в одну, и на третьем дворе увидели совсем уже неказистую развалюху. Прямо на них смотрел пустой дверной проем.
– Вот он, мой дворец, – с принужденной веселостью показал Генерал.
– Я думала, ты живешь где-то рядом с нами.
– А зачем?
Войдя вслед за Генералом в проем, Таня увидела стены с облупленной штукатуркой, лестницу с кривыми ступеньками и содранными перилами, щербатые каменные плиты, лишь местами прикрывавшие земляной пол, во всю длину которого зачем-то тянулась глубокая траншея. Через траншею была перекинута доска. Обстановка подстегивала любопытство. Ее фантазия разыгралась.
Генерал бережно взял Таню за руку и перевел по доске.
Когда они поднялись на один марш. Генерал сказал:
– Подожди меня тут.
Он поднялся на второй этаж и три раза стукнул в дверь, обтянутую рваным черным дерматином, что-то отрывисто сказал и вошел в открывшуюся дверь. Потом высунулся и жестом подозвал Таню, приложив указательный палец другой руки к губам.
Таня поднялась.
– На цыпочках, – шепнул он, пропуская ее в темный коридор.
Если бы она сейчас увидела груду костей, черепа и сверкающие драгоценности под вековой паутиной – не удивилась бы. Ее золотые глазки горели восторгом, жадно вглядываясь в разбойничий лабиринт.
В комнате, которую занимал Генерал, было, несмотря на всю обшарпанность, довольно чисто – возможно, прибрался на случай ее прихода. И просторно – из мебели в ней имелся только широкий пружинный матрац, положенный на кирпичи и накрытый полосатым покрывалом, в головах больничная тумбочка, на которой стоит магнитофон, сундук и табуретка возле окна. На подоконнике ваза с тремя свежими алыми розами – уж не для нее ли? Чуть дальше, в самом углу, прямо на полу стоял красивый черный телевизор неизвестной Тане марки с большим экраном и еще какой-то металлический прибор. Все прочее хозяйство размещалось на полках, которые тянулись вдоль всей дальней от двери стены – кое-какая посуда, несколько затрепанных книжек, множество ящиков и коробок – фанерных, картонных, больших и маленьких. Одни были разноцветные, красивые, явно заграничные, другие совсем обыкновенные, ничем не примечательные, попадались и старые – рваные, мятые. Однако большую часть пространства на полках занимали штабеля новеньких автомобильных покрышек. Стараясь незаметно изучать взглядом логово, Таня дышала свободно и легко, словно попала в свой дом, такой непохожий на родительский. Ни тебе старинного комода, воняющего нафталином, ни пыльных портьер, ни тусклой бронзовой люстры с висюльками хрусталя, мутными как сопля.
– Ты... посиди пока, отдохни, – сказал Генерал, помогая ей снять пальто. – А я сейчас... Чайку вот...
Его голос был напряженным. То, что паренек мог стесняться убогости своего жилища, Тане было невдомек.
Он взял с полки алюминиевый чайник и вышел.
Таня подошла к окну, взяла из раскрытой пачки, лежащей рядом с розами, «беломорину», достала из сумочки флакончик «Эола» – польского освежителя для рта – и прыснула в мундштук папиросы. Так она поступала всякий раз, когда под рукой не было приличных сигарет. Закурив, она посмотрела в окно на переполненные мусорные бачки.
Нет, обитель Генерала ничуть ее не покоробила. Ленинград есть Ленинград. Даже среди учеников элитарной, в общем-то, школы многие жили так – коммуналки, страшные вонючие лестницы, аварийные дома. Все это ей не в новинку. Однако странно, что так живет именно Генерал. Ведь, если верить рассказам, на него работает большая шайка малолетних, далеко не всегда занимающаяся такой мелочевкой, как тогда, со спортсменом. И едва ли Генерал этим ограничивается.
От ее внимания не ускользнуло одно странное обстоятельство. И по пути сюда, и особенно здесь Генерал был какой-то сам не свой – растерянный, суетливый. Неужели она на него так действует? Но ведь и при знакомстве, и потом, в кино, он был совсем не такой. Разберемся...
Таня нагнулась и включила телевизор, поставив звук (кнопочка с нотным знаком) на минимум. Показывали праздничную демонстрацию на Красной площади. Она стала смотреть. Естественно, ее привлекло не само зрелище, а качество изображения – чистые, насыщенные цвета, ничего не мигает, никакой зернистости. Под экраном она прочла название марки – «Panasonic». Любопытно...
Вошел Генерал со вскипевшим чайником.
– Соскучилась, красивая? Правильно, посмотри пока, а я накрою.
Он стал снимать с полок стаканы, ложки, заварной чайник, блюдца, выставлять их на широкий подоконник. Потом полез в тумбочку и извлек оттуда пузатую бутылку темного стекла, лимонад и большую коробку с тортом.
Коньяк «Камю». Торт «Прага». Первое видела, но не пробовала, второе ела, и не раз. Тоже любопытно – в этакой халупе...
– Прошу, так сказать, к столу, – сказал Генерал, пытаясь держать игриво-светский тон.
На авантюрной волне Таня приняла это как выражение мужественной удали. Пододвинулась доверительно поближе. Он положил на два блюдца по куску торта.
– Удобно, а? Готовенькие порцайки, и резать не надо. – Генерал плеснул в стакан коньяку. – Ты как, вмажешь? Или лимонадику?
– Мне чуть-чуть, на один пальчик... А сверху лимонаду.
– О-о, коктейль... Ну, как говорится, вздрогнули. Со знакомством!
Таня усмехнулась.
– А ты так стоя и будешь?
Генерал хлопнул себя по лбу и выскочил из комнаты.
– И что он такой дерганый?
Он вернулся со второй табуреткой, поставил ее у подоконника, сел, чокнулся с Таней и залпом заглотил полстакана. Таня отхлебнула «коктейль». Очень даже ничего.
– У-х, хорошо пошла! – крякнул Генерал. – Меня, кстати, Володя зовут.
– А меня Таня.
– Ну вот и познакомились. А то, понимаешь, третий день все «генерал», да «красивая»!
– А разве я не красивая?
– Ты-то? Ух! – Генерал облизнул кончики пальцев.
– А ты чем не генерал?
– Генерал-то генерал, только по другому ведомству... – Голос его скис. Он задумался и скоро ожил: – А вообще мне по фамилии кликуху дали. Из Генераловых мы.
– Мне нравится. Я буду звать тебя «мой генерал», можно? А ты зови меня «красивая», это так приятно...
Генерал закурил и задумчиво свел глаза к переносице, глядя на огонек папиросы.
– Знаешь, – проговорил он, – когда ты меня поцеловала тогда, я сначала решил, что ты бл... ну, дворовая, понимаешь?
– Ты хотел сказать блядь? – со спокойной улыбкой спросила Таня. – Так не стесняйся. Я не терплю только, когда матом дырки между словами залепляют.
Так открыто и по-простому сказануть не всякая может. А из уст гладенькой папенькиной дочки Генерал ни в коем случае не ожидал. Даже маленько подрастерялся:
– Словом, амара молодая... А потом смотрю на тебя, смотрю... нет, думаю... И все смотрю... А назавтра, когда у «Зенита» тебя ждал, ох и злился! Ну, думаю, динамистка! Ну, получила назад бим-боры свои драгоценные – и отваливай, что в гляделки-то играть было? И решил, разыщу тебя непременно, накажу... А потом думаю, стоп, что это я так раздухарился. Ну, накрутили мне хвоста, ну, потоптался по холодку, как фраер – всего делов! А как ты появилась, знаешь, я как оттаял весь. Тепло так стало... Эх, зацепила ты меня, красивая...
И дрожащей рукой налил себе еще коньяку. Лукавил он самую малость.
Таня подняла недопитый стакан.
– Теперь за тебя, мой генерал! Он вздрогнул. Капелька коньяка упала на потрескавшуюся краску подоконника.
– А я за тебя, красивая!
– Нет, сначала за тебя. До дна.
И Таня, залпом выпив, подставила ему свой стакан.
– То же самое. Теперь за меня.
Выпили и за Таню. Она придвинула табуретку к стене, привалилась
к ней спиной и взяла папиросу.
– Подкинь мне сумочку, будь другом. Рядом с твоим локтем.
Она достала свой «Эол» и побрызгала в папиросу. Генерал с любопытством следил за ней. В глазах его появился блеск.
– Это ты зачем?
– Приятнее, – сказала она, выпуская дым. – И не так потом табачищем воняет. Хочешь попробовать?
И она протянула ему дымящуюся папиросу.
– Косяк по кругу? – Он усмехнулся, взял папиросу, затянулся и сморщился. – Как в аптеке.
Сделав еще две-три неглубокие затяжки, она встала и потянулась, не упустив из виду, как он впился глазами в ее рельефно обозначившуюся грудь.
– Что-то я засиделась...
Он резко вскинул голову. В его взгляде было отчаяние.
– Как?! Погоди...
– Да я не в том смысле. Просто подвигаться хочется. Вон маг на тумбочке стоит. Может, станцуем?
– Ага, – выдохнул он с явным облегчением. – Что поставим?
– Рок какой-нибудь. «Дип Пёпл» у тебя есть?
– Обижаешь, начальник.
Он встал, открыл на полке ящик с кассетами, и, не снимая его, начал перебирать. Таня следила за его движениями сквозь дым.
В школе она не курила. После школы – другое дело, а иногда и дома, только не в своей комнате. Мать сама не вынимает сигарету изо рта и запаха не учует. А если и учует, то что? Пожмет плечами и отойдет, а на другой день Таня найдет где-нибудь на видном месте пачку обалденных сигарет. Такая вот у нее Ада! Вполне можно было бы расконспирироваться, хотя бы дома, но просто не хочется, по скрытности характера.
Он перекрутил найденную пленку на магнитофоне и включил воспроизведение. Понесся мощный, изысканный рок, с потрясающим вокалом Гилла-на и неповторимым органом Джона Лорда. Генерал еще не отошел от магнитофона, а Таня уже извивалась в ритмичном танце. Генерал встал напротив нее и, внимательно следя за ее движениями, начал их копировать.
«Пластичный, – подумала Таня. – Здорово у него выходит».
Когда эта песня закончилась, оба, раскрасневшиеся, плюхнулись на табуретки.
– Уф-ф! – сказал Генерал. – Ну ты даешь, красивая. Всю душу из старика вытряхнула. Таня прищурилась.
– Старика? И не стыдно тебе пенсионером прикидываться, в двадцать два-то года?
– Мне двадцать пять, вообще-то... А тебе?
– Почти шестнадцать, – чуть накинула Таня.
– Иди ты! – недоверчиво воскликнул Генерал.
– А ты думал, сколько?
– Ну, восемнадцать, девятнадцать... – Тут уж накинул он.
– Неужели так старо выгляжу?
– Нет, понимаешь... Повадка у тебя...
– Что, нахальная?
– Нет... взрослая... Ну, умная, что ли. Не шмакодявистая...
– Мерси.
– Я думал, ты работаешь уже, или в институте учишься. А ты... школьница, наверное?
– Угу. Как в песне. – И она стала напевать: – Я гимназистка восьмого класса...
– Пью самогонку заместо кваса, – подхватил Генерал приятным тенорком.
– Ах, шарабан мой, американка! А я девчонка, я шарлатанка, – закончили они хором и дружно рассмеялись.
– Давай еще подрыгаемся.
Таня встала и потянула Генерала за руку.
– Эх-ма, щас качучу отчебучу! – вздохнул он и вышел вместе с Таней на середину комнаты. Минуты через полторы быстрая вещь кончилась, и началась медленная. Таня любила эту грустную, пронзительную песню, хотя и не знала, как она называется:
– When the sun goes to bed, that's the time you raise your head... – подпевала она, положив ладони на плечи Генералу.
– Ого, и по-английски сечешь? – с восхищением спросил Генерал.
– Маненько ботаю, – весело отозвалась она.
Генерал хихикнул, думая про себя: «Эта сучка сама отчебучит».
Чарующая песня текла дальше. Они танцевали, почти не сходя с места. Таня обвила руками шею Генерала и плотно прижалась к нему. Она слышала, как учащается его дыхание, чувствовала, как упирается ей в живот набухающий твердый комок под его брюками...
Вдруг его лицо побледнело и перекосилось, и он легко, словно пушинку, поднял ее на руки и понес к матрацу.
Он медленно, бережно положил ее на полосатое покрывало к самой стенке. Она заложила руки за голову и молча, в ожидании, смотрела на него. Генерал навис над нею, оскалившись, с закрытыми глазами, цепенея. «Ну, горилла! – неожиданно пронеслось в Таниной голове. – Мне это надо?» Она поспешила отогнать непрошеную мысль.