Вересов Дмитрий. Черный ворон

X

   Нинка отступила на шаг и, вопреки своему обыкновению, не смогла подобрать слов, а только всплеснула руками: Оля с Полей постарались на славу. Свадебное платье отличалось сложным фасоном – с вертикальными рядами воланов по подолу, пышной юбкой и открытыми плечами, прикрытыми кружевной пелериной. Фата была достаточно условна: прическу Тани венчала небольшая диадема из искусственных цветочков флердоранжа, а с ее краешков спускалась небольшая газовая вуалька, нисколько не закрывавшая лицо...
   – Ох, подруга, – произнесла наконец Нинка. – Так бы и съела тебя. Даже жалко такую красоту мужику-то отдавать.
   – А тебе на что? – засмеялась Таня.
   – Ни на что. А просто жалко... И за тебя боязно. Иван твой, конечно, парнишка образованный, ласковый, мордовать тебя не станет. Но только все равно нахлебаешься ты с ним. Будет он тебе и муж, и ребенок в одном лице.
   – Ты что понимаешь? – рассердилась Таня, но тут же улыбнулась. – Давай-ка, одевайся, свидетельница. Сейчас уже Владимир Николаевич приедет.
   Прораб Владимир Николаевич, лысый сорокапятилетний холостяк и тайный Танин обожатель, был на сегодня подряжен в шоферы. Он должен был на своем «Москвиче» отвезти девчонок в загс, а после церемонии доставить молодоженов и свидетелей – Нину с Павлом – на дачу в Солнечное. Приехал он с большим запасом: с утра страшно нервничал, проверял давление в шинах, беспокоился, заведется ли мотор на холоде. Но мороза не было, всего минус два, и машина завелась с одного оборота. Поверх шикарного платья Таня накинула серую синтетическую шубку и прихватила сумку с вещами – она знала, что на даче они с Ванечкой проведут три дня, и в дополнение к выходному выбрала два отгула. Можно было взять и больше, но она подкапливала к отпуску, который ей впервые поставили на лето – за отличные показатели в труде. В коридоре сумку подхватил Владимир Николаевич, взамен вручив ей огромный букет гвоздик, и они спустились к машине, где уже ждала Нинка.
   У раскрытой дверцы машины Таня задержалась и, обернувшись, несколько мгновений смотрела на грязно-желтую пятиэтажку общежития. Ах, Ванечка, милый Ванечка, суженый-ряженый, знал бы ты, какую роль в твоей судьбе сыграла эта утлая обитель!
   Когда ее жених зачастил сюда, его поначалу восприняли юмористически. Слегка подсмеивались и над Таней – мол, где ж ты, родная, такого забавного чудика откопала? Но когда он, немного освоившись, принялся заверять новых приятелей в исключительной серьезности своих матримониальных намерений, общага встала на уши. Подобный брак в этой среде был явлением уникальным. Ленинградец! Культурный! При квартире! С Ванечкой стали обращаться нежно и трепетно, словно с дорогой и хрупкой безделушкой. На Таню оказывалось непрерывное жесткое давление. Запевалами выступали Нинка с Нелькой, воочию эту роскошную квартиру видевшие, не отставали и другие. Выпихнуть Таню замуж стало делом чести всего коллектива.
   – Ну что ты клювом щелкаешь? – шипела Нинка. – Куй железо, пока горяченький. Гляди, передумает, останешься с носом, лимита потная!
   – От лимиты слышу! – огрызалась Таня. – Что ты лезешь не в свое дело? Я еще ничего не решила.
   – Ты сначала штампик в паспорте спроворь, прописку. А сомневаться потом будешь. Таня отвечала, не выбирая выражений. Ну нет, если она все же решится на этот брак, то обратного ходу уже не будет. Всерьез и навсегда, до березки. Она просто не может, не имеет права предать чистую и трогательную любовь этого славного, нелепого, талантливого соплиста. Но в таком случае... В таком случае она навсегда лишится возможности вновь испытать то неземное, всеохватывающее чувство, когда земля уплывает из-под ног, а небо превращается в сплошную радугу, переливающуюся всеми цветами... Да, но такая любовь бывает только раз – и этот раз у нее уже был... А с Ванечкой ей будет хорошо. А ему с ней.
   Уж она постарается...
   Автомобиль медленно катил по зимнему городу. Было – непривычно тихо – обычные городские шумы приглушал снег. На императоре Петре красовалась снежная шапка, и белый вальтрап покрывал круп медного коня. Проезжающих приветствовали адмиралтейские львы. Словно улыбаясь, сверкал чистыми стеклами Эрмитаж.
   Все трое молчали, как бы заранее переживая то, что должно вот-вот случиться. В салоне «Москвича» создалось особое эмоциональное поле, торжественно-тревожное, будто автомобиль вез не невесту в загс, а, как минимум, первого космонавта на космодром. На этом настроении Владимир Николаевич проскочил Скороходова, и к загсу они подъехали вкруговую, через Рентгена и Льва Толстого.
   И вовремя – торжественность стала немного удушливой, и всех как-то разом отпустило, когда они издалека увидели Ванечку. Он стоял без пальто, в черном костюме, на самом краю тротуара спиной к ним и напряженно вглядывался в направлении Кировского, откуда они должны были подъехать.
   Таня улыбнулась, Владимир Николаевич хмыкнул, а Нинка весело, звонко, с легким налетом истерики произнесла:
   – Вон он, женишок-то. Торчит, как забытая клизма.
   И первая засмеялась. Эту присказку она подхватила у Андрея Житника и охотно употребляла при случае.
   Когда машина поравнялась с Ванечкой и он наконец заметил ее, подскочил поближе и раскрыл перед Таней дверцу, все трое пассажиров встретили его дружным смехом. Таня с Ниной переглянулись, замолкли, но тут же дружно обратили взгляды на Ванечку и снова неудержимо расхохотались.
   – Вы это что? – недоуменно спросил он.
   – Прости, – сказала Таня, выйдя из машины и поцеловав его в щеку. – Ты такой славный, и нам очень весело.
   – Здравствуйте, Таня, – сказал высокий молодой человек, появления которого никто из них не заметил. – Я Павел, друг и свидетель. Поздравляю вас... Пойдемте внутрь. Уже скоро.
   Он взял ее протянутую руку в перчатке, склонился и поцеловал.
   Таню словно током ударило. Ее ноздри затрепетали, уловив давний, незабываемый запах – лимона и сосновой хвои. Она вздрогнула и отвернулась.
   Оставив пальто в машине, они поднялись по витой лестнице на второй этаж и оказались в полутемном, симпатичном зальчике, где стояли и сидели, разбившись по кучкам, десятка полтора людей.
   К Тане тут же подбежала какая-то девушка, лицо которой в полутьме Таня разглядела не сразу. Она крепко обняла Таню, поцеловала и сунула в руки букет белых роз.
   – Танечка, родная, поздравляю! Лариса. А вот и Игорь – улыбается, целует, тоже поздравляет.
   – Ванечка, вот познакомься. Лариса, Игорь, мои друзья.
   Ванечка вглядывается в лицо Игоря и вдруг широко улыбается:
   – Гарик, старый черт, надо же где встретились? Ну как ты, рассказывай... – И, повернувшись к Тане, объясняет: – Я ведь с этим хмырем в одной школе учился, только классом старше. С тех самых пор и не виделись. – И вновь к Игорю: – А это жена, да? Познакомь...
   Как-то так получилось, что Таня оказалась вдвоем с Павлом. Он улыбнулся ей и сказал:
   – Мне Иван много про вас рассказывал.
   – А мне – про вас. Он вас очень любит.
   – Надеюсь, что вас все же больше.
   – И я надеюсь... Я вас именно таким и представляла.
   – А я вас – не совсем такой.
   – Какой же?
   – Чуточку более обыкновенной. Думал, что он, рассказывая о вас, невольно преувеличивал, как свойственно поэту и влюбленному. А оказалось – наоборот...
   – Пройдемте со мной, пожалуйста, – с деловым видом обратилась к Павлу женщина средних лет. – Надо кое-что уточнить.
   – Извините, – сказал Павел Тане и пошел вслед за женщиной в кабинет, расположенный в конце зала.
   – Скажите, на какую фамилию выписывать свидетельства? – спросила женщина, когда они оказались в кабинете.
   – То есть? – не понял Павел.
   – Ну, невеста будет брать фамилию мужа или не будет?
   – Не знаю. Сейчас выйду, спрошу.
   – Да как же так, товарищ дорогой? Вы что же, раньше не могли сговориться, будет она брать вашу фамилию или нет?
   – Мою?
   – Ну да. Ведь вы жених, Ларин Иван Павлович?
   Павел рассмеялся.
   – Извините, я всего лишь свидетель жениха.
   – Ой, простите, пожалуйста, – смутилась женщина. – Я почему-то была совершенно уверена...
   – Бывает. Мне пригласить жениха?
   – Да, будьте добры...
   Павел вышел, посмеиваясь про себя. Надо же! Ведь рассказать – не поверят. Да, пожалуй, и рассказывать не стоит.
   Таня, естественно, взяла фамилию мужа.
   Владимир Николаевич нервничал – погода все-таки не совсем для езды, а неприятностей, которых вообще-то не хочется никогда, в такой день не хотелось особо. Поэтому традиционный для молодоженов маршрут – Марсово Поле, Медный Всадник, то есть аккурат обратный путь до общежития – был отменен, да никто на нем особо и не настаивал. Цветы Иван с Таней положили к черной стеле на месте дуэли Пушкина, помолчали там немного, а потом, уже совсем веселые, покатили по Приморскому шоссе. Владимир Николаевич ехал медленно, осторожно, и поэтому до дачи они добрались, когда туда съехалась уже большая часть гостей.
   Прикатил Житник в яркой клетчатой куртке и с гитарой. Блистал золотыми погонами главстаршины Рафалович, послушно снующий из кухни в столовую и обратно, выполняя последние распоряжения Елки. До последнего момента этим же занимались Оля, Поля и Нелька, но вовремя спохватились и побежали наверх прихорашиваться и переодеваться. Рядом с проигрывателем развалился в кресле Ник. Он покуривал и время от времени менял пластинки, отвечая, по его выражению, за организацию звукоряда. Чуть позже молодоженов и свидетелей к воротам подкатила сиреневая «Волга» и с водительского места выплыла совершенно незнакомая и элегантная дама лет сорока в шубе из чернобурки. Недоумение наблюдавших за тем, как она, сопровождаемая низкорослым солидно одетым спутником, уверенно движется к дверям дачи, рассеялось, когда в этом спутнике Житник не без труда узнал Барона.
   – Барон Остен-Ферстен, – представился тот, скинув двубортное пальто и оказавшись в несколько старомодном и широковатом, но чрезвычайно добротном габардиновом костюме. – Разрешите представить – Анна Леопольдовна.
   – Лена Чернова, – сказала Елка, протягивая крепкую ладошку. – Пройдите, пожалуйста, в гостиную. Молодые уже там.
   Таня и Ваня принимали подарки – три набора бокалов, электроутюг, конвертики с деньгами и цветы, цветы. По просьбе Тани, Ванечка передал «мушкетерам», чтобы больше ничего не дарили, и так, мол, потратились, но те и не думали слушаться. Всех повеселил Ник, преподнесший молодоженам ночной горшок, полный шампанского, в котором плавали три сосиски. Прямо из горшка разлили по бокалам и первый тост выпили тут же, не заходя в столовую. Гости, естественно, затребовали от молодых целоваться. Посреди затяжного поцелуя в дверь постучали, и вошли Лариса с Игорем – им пришлось от загса добираться сюда на электричке.
   Павел, набросив на плечи пальто, отправился сказать дяде Саше, что можно запирать ворота. Остальные кучками расположились по всей гостиной. Одну группку образовали Владимир Николаевич и Танины подруги, за исключением Нинки, которая тут же прилепилась к Житнику. Тот, обняв ее за талию, оживленно беседовал с Бароном. Рядом со скучающим видом сидела Анна Леопольдовна. Ник,
   Елка и Рафалович смеялись и делились школьными воспоминаниями с Игорем. Отдельно, у окна, взявшись за руки, стояли Таня и Иван. Оба были растеряны, им очень хотелось что-то сказать друг другу, но оба не могли подобрать слов. Возвратившийся Павел поначалу присоединился к «мушкетерам», но разговор их был ему не слишком интересен, и он отошел, намереваясь посмотреть, все ли на месте в столовой и позвать всех к столу, но на пути был перехвачен Анной Леопольдовной.
   – Павел, – сказала она, положив ему на рукав руку с длинными фиолетовыми ногтями. – В вашем коттедже есть некий дионисийский шарм. Вот тот этюдик на стене – чей он?
   – Не знаю, – откровенно признался Павел.
   – Я сказала бы, что от него исходят флюиды Юлия Клевера. В произведениях искусства, как и в людях, моя сенсорика обманывает меня крайне редко.
   – Вот как?
   – Да, уверяю вас... Например, ваши гости... Несомненно, милые молодые люди и барышни, но. из совершенно несовместимых социальных слоев. Я сказала бы, что здесь явно витает аура диссонанса и, я бы даже сказала, мезальянса, если вы меня понимаете...
   «Сама ты аура диссонанса, – подумал Павел. – Господи, какую чучелу притащил Ванькин приятель!»
   – Да. Я вас понимаю. – Голос Павла сделался деревянным. – Извините, мне надо... по хозяйству.
   Сначала читали телеграммы, полученные якобы от всяких знаменитостей, включая Юмджагийна Цеденбала, Ясира Арафата и даже дорогого и любимого товарища Леонида Ильича Брежнева – последнего убедительно изобразил тезка великого кормчего Рафалович. Ник удачно пропел телеграмму, присланную Аллой Пугачевой. Потом начались тосты. Поскольку произносить их полагалось каждому, то и были они самые разные – от скромного «совет да любовь!» до развернутой притчи, которую поведал всем собравшимся Житник, старательно пародируя грузинский акцент:
   – Шел по дороге прекрасный юноша и вдруг услышал голос с обочины: «Куда идешь ты, о прекрасный юноша?» «В город», – отвечал юноша. «Возьми и меня с собой». Он огляделся, но никого не увидел и только потом заметил возле канавы маленькую зеленую лягушку. Юноша посадил ее в котомку и направился дальше. Войдя в город, он пошел в гостиницу, заказал себе ужин, вино и постель. Ему принесли шашлык. Он начал есть, а лягушка говорит ему: «Накорми и меня». Он дал ей кусочек шашлыка, а себе налил вина из кувшина. «Напои и меня», – говорит лягушка. Он налил ей немного вина в блюдечко, а сам поел, попил и лег спать. «Положи и меня с собой», – говорит лягушка. Юноша положил ее на подушку, а сам отвернулся к стене и закрыл глаза. «Повернись и посмотри», – вдруг сказала лягушка. Он повернулся, открыл глаза – и, вай, перед ним прекрасная царевна! Так выпьем же за то, чтобы никогда, ни с одним прекрасным юношей не случилось наоборот! – Андрей посмотрел на сияющего Ванечку и добавил: – А с прекрасной девушкой – тем более.
   Нинка громко захохотала, следом за ней – и все остальные, включая Ванечку.
   Потом веселье обрело еще более вольный характер. Все ели, пили, болтали, смеялись, потом многие перешли в гостиную и стали танцевать. За столом остались лишь Ник и Барон – последний несмотря на тихие, но весьма накаленные уговоры Анны Леопольдовны.
   – Вам беленькой, ваша светлость, или прикажете шустовской рябиновки? – спрашивал Ник, подливая себе и Барону.
   – И такэго и другэго, тай по пивной тарилке! – вдруг рявкнул Барон, почему-то перейдя на псевдоукраинский.
   – Лехайм! – столь же неожиданно отозвался Ник. – С Интернационалом воспрянем... м-да!
   Минут через пятнадцать забежали «воспрять» и Ванечка с Житником, да так и засиделись. Потом к ним присоединилась Нинка. И постепенно все опять перекочевали к столу, куда Оля с Елкой принесли огромную индейку с картошкой и яблоками.
   После горячего Барон окинул всех бессмысленным взором и рухнул лицом в тарелку.
   – Эрик! – Анна Леопольдовна принялась трясти его. – Вставайте же! Это неприлично!
   – Милостисдарь, – произнес Барон, поднимая голову. – Не имею чести быть вам представленным, милостисдарь, но коль скоро вы себе позволяете... извольте выбрать род оружия... Шпага, пистолет с десяти шагов, палаш в конном строю... Ежели вам угодно, можно и дрынами, по-холопски...
   – Какими дрынами? Эрик, немедленно вставайте!
   – Пшли вон... быдло... на конюшню! Это были его последние слова. Он закрыл глаза и захрапел.
   Анна Леопольдовна, рыдая, кинулась из комнаты. Никто не пошел вслед за ней. Вскоре послышался хлопок входной двери, а еще немного погодя – удаляющийся рев мотора.
   – Скатертью-скатертью дальний путь стелется, – задумчиво пропел Ник. – Вано, ты оставляешь в холостом прошлом много интересного.
   – П-при чем здесь я? – чуть запинаясь, спросил Ванечка. Он был весь красный, глаза его лихорадочно блестели, галстук съехал на сторону. – Это все он. – И показал на Барона.
   – Пусть недвижимость, даже титулованная, останется недвижимостью, а всем прочим я предлагаю размяться в танце. Все засиделись, а я – особенно.
   Ванечка с уважением посмотрел на Ника. Силен – перепить самого Барона, а после этого еще и танцы заводить.
   – Если не возражаешь, – продолжил Ник, обращаясь к Ванечке. – Вы разрешите, сударыня?
   Он церемонно взял Таню за руку и повел в гостиную. Следом устремились Елка с Рафом, Житник с Нинкой, Игорь с Ларисой, Владимир Николаевич с Нелькой. Ванечка встал было, потом крякнул и налил себе коньяку в фужер для шампанского. Оля, Поля и Павел стали убирать посуду и подготавливать стол к чаю.
   – Ну вот, – сказал Ванечка, обращаясь к наполовину сползшему под стол Барону. – Вот я и женатый человек. Где же ваши поздравления, Эрик Вильгельмович?
   – Хрр, – отозвался Барон.
   – Что ж, можно и так, – резюмировал Ванечка и залпом выпил.
   За десертом среди персонажей произошли любопытные перестановки. Во-первых, совершенно осоловел новобрачный, так что Леньке с Павлом пришлось отволочь его сначала в места общего пользования на освежение, а потом, стянув праздничные брюки, – на супружеское ложе, поскольку ни для каких увеселений он в ближайшее время явно не годился. Через несколько минут, незаметно для всех, туда же поднялась Таня. Зато во-вторых, волшебным образом протрезвел Барон и даже умудрился за неполные полчаса охмурить Олю и Полю одновременно.
   – Однако, экзотичный у вас вкус, сударь мой, – улучив минутку, шепнул ему Житник.
   – Нет некрасивых женщин, – наставительно сказал Барон, – есть мало водки. К тому же меня иногда весьма влечет неошелушенный эрос.
   Владимир Николаевич, не пивший, поскольку за рулем, разомлел от незамысловатых прелестей Нельки и весь вечер, стесняясь без меры, все норовил подержаться за какую-нибудь ее часть – чаще всего получалось за руку или за плечо. Так что, когда Игорь и Лариса, волнуясь за маленького Стасика, оставленного на попечение бабушки, откланялись и поспешили на электричку, оказалось, что следующей партии отбывающих гостей исключительно по пути:
   Владимир Николаевич вызвался подвезти Нельку до общежития и получил от нее приглашение остаться там на чашку чая. Сходное приглашение, естественно, получил от Нинки Житник. Но тут выяснилось, что и Барон тихой сапой организовал себе аналогичную перспективу с Олей и Полей. Однако! Смущало лишь одно обстоятельство – «Москвич»-то не резиновый. Впрочем, с этим разобрались быстро: Житник пошептался с Ленькой Рафаловичем, тот пошептался с Елкой, Елка пошепталась с Павлом. И в результате Владимир Николаевич и Барон убыли вместе со своими дамами – причем Барону на дорожку была презентована призовая бутылка шампанского, – Елка с Рафаловичем уединились в ее спаленке на втором этаже, а в комнате Павла вписались на ночь Житник и Нинка. В гостиной, сдвинув два кресла, похрапывал Ник; шум прощания ничуть его не беспокоил. Проводив гостей, Павел устроился на диване в отцовском кабинете с «Мастером и Маргаритой».
   Ему не читалось и не спалось. В голове немного гудело, шелестела тишина, почти без перехода сменившая веселый шум. Он отложил книгу, выключил лампу и закрыл глаза. В темноте смеженных век поплыли оранжевые круги, и кто-то совершенно явственно сказал: «Судьба, судьба... Подумаешь, бином Ньютона!..» «Коровьев, ты?» – без слов спросил Павел. «Не твое дело, – бранчливо отозвался голос. – Собрался спать – так спи, а не хочешь, так иди вон посуду помой, а то засохнет за ночь».
   – Постой, погоди... – прошептал Павел, открывая глаза.
   Тишина. Он поднялся, надел тапочки и тренировочные брюки и через гостиную с посапывающим Ником направился в кухню. Оттуда через матовое стекло двери сочился свет. Негромко журчала вода.
   Павел вошел и недоуменно протер глаза. Над раковиной в темном домашнем халате склонилась Таня. По левую руку от нее громоздилась горка вымытых тарелок. Услышав его шаги, она выпрямилась и обернулась.
   – Не заснуть, – смущенно сказала она.
   – И мне, – отозвался Павел. – Давай я помою. Тебе сегодня вроде как не полагается...
   На «ты» они незаметно перешли по дороге из загса сюда.
   – Знаю, – сказала она. – Ну и что? Если хочешь – можешь вытирать.
   Павел взял полотенце. Они работали быстро, молча, сосредоточенно, и очень скоро грязной посуды не осталось.
   «Жаль», – почему-то подумал Павел, и тут взгляд его упал на полку над плитой, куда кто-то умный поставил грязные кастрюли.
   – А вот и еще! – радостно сказал он. – Только теперь вытираешь ты.
   – Ну ладно.
   Павел посыпал мокрую мочалку пемоксолем и принялся драить кастрюлю.
   – Ловко, – заметила Таня.
   – Привычка, – сказал Павел. – В экспедициях по два раза в день приходилось. Правда, песочком... Надоело ужасно. Из-за этого я и курить приучился.
   – Как это?
   – Понимаешь, порядок такой был. Поели – перекур, а кто не курит – на речку, посуду мыть. Отряд попался – все курящие, так что посуда была вся на мне. Я пальцы себе стер об эти миски-котелки. Поработал так с месячишко, а потом обзавелся пачкой «Плиски». После завтрака все закурили, смотрят на меня выжидательно, типа когда я за посуду возьмусь, а я вынимаю сигарету, зажигаю, пускаю дым через нос и говорю: «Ну что, кому сегодня горшки полировать?» Потом голова закружилась так, что чуть не упал.
   – А я раньше табачный дым совсем не переносила. А теперь ничего, привыкла. Подружки многие курят, Ванечка...
   Она замолчала.
   – Пойду я, пожалуй... А то, правильно ты сказал, не полагается...
   – Не... – Он хотел сказать: «Не уходи», но вовремя остановил себя.
   Таня вопросительно смотрела на него.
   – Не сердись на Ванечку, – продолжил Павел. – Он еще не умеет рассчитывать силы.
   – Не умеет. – Таня вздохнула. – Спокойной ночи. И спасибо тебе за все.
   – Ну что ты? Спокойной ночи.
   Таня вышла, а Павел вернулся к своим кастрюлям.
   – Не сметь, – процедил он сквозь зубы. – Не сметь! Жена друга...
   Он закрыл глаза и волевым усилием вызвал в памяти медно-красные кудри, веселые золотистые глаза, лукаво изогнутые алые губы. Проявившись с некоторой натугой, образ той, другой Тани постепенно завладел его сознанием...
   Перед тем как спуститься, Таня перевернула Ванечку со спины на бок, чтобы неровен час не захлебнулся. И теперь он так и лежал на боку, и, глядя на его спящее лицо, Таня впервые обратила внимание, какие у него густые ресницы и пухлые, детские губы. Словно заметив на себе ее взгляд, он застонал и дернулся.
   – Спи, дитятко мое, – прошептала Таня.
   – М-м, – не просыпаясь, промычал Ванечка, а потом четко добавил: – Мама... я больше не буду...
   И перевернулся на другой бок. Таня вздохнула, сняла халат и забралась под одеяло.
   Господи, зачем? Зачем, зачем, зачем?

Глава третья
НИТЬ АРИАДНЫ

27 июня 1995

   После чаю с яичницей дико захотелось спать. До выхода оставалось еще четыре с лишним часа, но Иван Павлович искушению прилечь не поддался, прекрасно зная, что тогда либо проспит до вечера, либо встанет совсем уже русской недвижимостью. Поставив сковородку, с которой ел, обратно на плиту, он со вздохами поплелся в комнату и устроился за верстаком. Из машинки торчал последний и единственный наработанный за ночь лист. Иван Павлович нацепил очки и прочел, гадливо ухмыляясь:
   " – Ну чо, параша? – сплюнув, просипел главарь. – Бабки припер?
   – В-вот, – ответил Сергей, выставив вперед кейс и подпуская в голос побольше дрожи.
   На краю пустыря плотной стеной стояли «вольво» и «мерседесы». Возле них лениво прохаживались амбалы. в бордовых пиджаках, другие сидели в машинах, опустив стекла. И все смотрели в сторону Сергея.
   – Сколько велено? – Главарь сверкнул золотым зубом.
   – Д-да. Здесь все. – Сергей сделал шаг в сторону главаря.
   – Стой на месте, козел! – взвизгнул один из подручных. – Кейс открой. Только плавно.
   «Так. Значит, расчет был верен. Ну, старичок, не подведи!»
   Тишь пустыря огласилась грохотом выстрелов. В руке Сергея запрыгал дедов наган.
   – Это тебе за Панкратыча, – шептал Сергей, нажимая на курок. – Афганцы памятью друзей не торгуют.
   Главарь с удивленным видом рухнул в лужу, где уже корчились оба его приспешника. Сергей..." Иван Павлович, фыркнув, выдернул лист, смял его, бросил на пол. Потом поднял и разгладил. Вариант все-таки. Впервые за месяц. Конечно, если подойти логично, живым Сергею после этих выстрелов не бывать. Но кто же убивает главного героя на сороковой странице? А публика... Что . публика? И не заметят, что вдруг исчезли иномарки с мордоворотами в багровых пиджаках. Или в бордовых? Иван Павлович махнул рукой и припал к машинке.
   «...обернулся. Никого. Он рванулся к забору, отодвинул доску, висящую на одном гвозде, и пролез в щель. В переулке было тихо. Сергей отряхнул куртку и не спеша двинулся к станции».
   Надо же, отпустил тормоза! Этак месяца через два и сдавать можно будет. Дело! Денежки ох как нужны. Хоть и свел потребности до минимума, но кушать-то хочется, да и за квартиру не плачено...