Владимов Г.. Три минуты молчания

   - Чо? - спросил старпом.
   - "Дед" напоминает. Чтоб левым бортом не швартовались. Носится со своей заплатой.
   - Это уж как дадут!
   - Ладно, - сказал кеп. - Попросимся правым.
   Бичи вылезали понемножку - на базу поглядеть. Там у каждого почти кореш или зазноба. Много там женщин плавает - буфетчицы, медички, рыбообработчицы, прачки. У меня там Нинка плавала. Да и утро было хорошее - как не вылезешь. Тихое, штилевое, волна лоснилась как масляная, небо чистое, чуть видные перышки неслись по ветру. Ненадолго, конечно, такая погода - колдунчик* на бакштаге показывал норд-вест; ближе к полудню, пожалуй, зыбь разведет.
   * Флюгер в виде конуса.
   По случаю базы кандей Вася пирог сделал с кремом - в базовые дни какая-то чувствуется торжественность, хотя, если честно говорить, торжественного мало, а работы много - и самой хребтовой, суток на двое без передышек, без сна. Поэтому чай пили молча, и даже за пирог кандея не похвалили, хотя он все время у нас над душой стоял, напрашивался на комплимент.
   Потом услышали:
   - Восемьсот пятнадцатый, ваш второй причал! Подходите!
   Кеп попросил в мегафон:
   - Нам бы правым, если возможно!
   - А что вы такие косорылые?
   - Такие уж!
   Там подумали и ответили:
   - Тогда к седьмому, убогие!
   - Спасибо вам!
   Непонятно было, за что он благодарит - за причал или за "убогих".
   Машина заработала веселее, и боцман сунул голову в дверь, выкликнул швартовных - по четыре на полубак и в корму. И тут уже было не до пирога, уже в иллюминаторе показался борт плавбазы, высоченный, в полнеба. Он придвигался и закрыл все небо, и мы пошли, не допив.
   В корме я оказался с Ванькой Ободом и с салагами. Очистили кнехты - там стояла кадушка с капустой и мешки с углем. Борт плавбазы проплывал над нами - с ржавыми потеками, патрубками, в них что-то сипело, текли помои и старый тузлук. Наконец вахтенный к нам подплыл - в синей телогрейке, в шапке с торчащими ушами.
   - На "Федоре"! - спросил Ванька. - Медицина на месте?
   Вахтенный не расслышал, приставил варежку к уху.
   - Глухари тут, - Ванька махнул рукой.
   Но уже было не до разговоров, пошли команды - и с плавбазы, и с нашего мостика, - и вахтенный нам подал конец.
   Потом его снова пришлось отдать, плохо подошли, никак нос не подваливал.
   - Пошли чай допивать, - сказал Ванька.
   Салаги удивились:
   - Сейчас же опять зайдем.
   - Щас же! Учи вас, учи. Когда зайдем, уж пить некогда будет.
   Они все же остались у кнехта, а мы с Ванькой пошли в салон.
   - На самом деле списываешься? - я спросил.
   Он какой-то осовелый был, будто непроспавшийся.
   - Что задумал, то сделаю, понял. Только симптом надо придумать. Симптом должен быть. Погляди - ухо у меня хорошо дергается?
   Ухо у него не дергалось, но двигалось. Ваньку это не устроило.
   - Плохо мы психику знаем. Ладно, чего-нибудь потравлю. С ходу оно лучше получается. У меня тогда глаз как-то идет.
   - Я думал, ты все шутишь - насчет топорика.
   - Хороши шутки! Я уже вот так дошел. - Ладонью провел по горлу. - Рыбу только сдам. Святой морской закон.
   Мы успели выпить по кружке чаю и по куску пирога съесть, пока нас опять позвали. На этот раз как будто чисто подошли.
   - На "Федоре"! - Ванька опять начал. - Врачиха у вас когда принимает?
   - Зубная?
   - Нервная!
   Вахтенный себя похлопал варежкой по лбу.
   - Тут чего-нибудь?
   - Есть малость. Сплю плохо. Совсем даже не сплю. Грудь все время сдавливает. Коленки дрожат. И воду все пью, никак не могу напиться. Вот уже не хочется, а пью.
   - Это у меня тоже бывает, - сказал вахтенный. - Только с водярой. Ну, хошь - запишу тебя на прием.
   - Будь ласков. Обод моя фамилия.
   - Обод. Ладно. Только там не врачиха, а мужик. Он строгий.
   - Володька, что ли?
   -Ну!
   - Какой же он строгий, когда он святой? Он-то мне запросто бюллетень выпишет.
   Вахтенный нам подал конец. Салаги все совались нам помочь, да только мешали.
   - Сгиньте! - Ванька им сказал. - Бойся тут за вас. Защемит кому-нибудь хвост, а нам переживание. И так у нас полно переживаний.
   Конец провисал, мы его потихоньку подтягивали.
   - Почему святой? - я спросил. - Фамилия?
   - Что ты! Фамилия у него, знаешь какая... Не знаю, какая. А это кличка. Про него ж песенку сочинили. -Пропел дурным голосом, без мотива:
   А было так - тогда на нашем судне
   Служил Володька, лекарь судовой,
   Он баб любил и в праздники, и в будни
   И заработал прозвище - Святой.
   Вахтенный посмеялся:
   - А и правда, чокнутый. Есть малость.
   - Как раз сколько нужно.
   Мы закрепили конец и пошли с кормы.
   С базы уже завели стрелу, под ней качалась сетка. Это еще не грузовой строп, а для людей, хоть он такой же, из стального троса, только поновее - в него руками цепляешься, так чтоб не пораниться жилкой.
   А к сетке между тем уже понемногу очередь собиралась. Каждому, конечно, найдется на базе дело. Радисту - фильмы поменять или аппаратуру сдать в ремонт, рыбмастеру - следить, чтоб не обидели нас, когда рыбу считают, дрифтеру - сети новые получить, механикам - какие-нибудь запчасти, кандею продукты, боцману - сдать чего-нибудь в утиль. Одним неграм палубным на базе делать нечего, их в последний черед отпускают, когда выходит какая-нибудь задержка. А она редко случается, вон сколько траулеров очереди ждут, и еще новые подходят. Никогда не знаешь, попадешь ты на эту базу или нет.
   Пятеро вцеплялись в сетку, продевали ноги в ячею. Старпом из рубки кричал третьему:
   - Ты там не задерживайся. Сдашь и сразу майнайсь, мне тоже охота.
   - Смотря как сдам. Если на пятерку, тут же вернусь. А двоечку - еще переживать буду.
   - Договорились же!
   - Ладно, не скули, я за тебя на промысле две вахты отстою.
   - Что там на промысле!
   - Не скули.
   Сетка понеслась, взлетела над базовским бортом, там ее ухман* перехватил. Третий еще выглянул.
   * Ухман (от слова "ухать") - командует действиями крановщика, когда тому не виден груз.
   - Смотри, не шляпь, я тебе доверил. Со второй сеткой тоже пятеро вознеслись. Потом ее снова спустили, и в нее только четверо вцепились. И тут Васька Буров к ней кинулся.
   - Куда? - Серега ему заорал. - Тебе там чего делать, сачок!
   - Бичи, я ж артельный, мне в лавочку - яблоки получить, мандаринчики, "беломору".
   - Кандей получит!
   Серега его догнал, но сетка пошла уже, он только за сапог Васькин схватился.
   - Артельный же я, за что ж я десятку лишнюю получаю?
   - За то, чтоб на палубе веселей работал.
   Сапог так и остался у Сереги в руках. Васька летел кверху и дрыгал ногой, портянка у него размоталась. Потом он из-за планширя выглянул, стал канючить:
   - Бичи, ну отдайте же сапог! Я ногу застужу.
   - Майнайсь книзу - получишь.
   - Майнайсь! Вы ж меня потом не пустите. Как же вы главного бича на базу без сапога отпустили, позор же для всего парохода.
   - Ладно, - сказал Серега, - подай штертик.
   Васька там куда-то сбегал, потом стравил штерт. Серега концом обвязал сапог.
   - Мотай, сачок.
   - Вот спасибо, бичи. Зато уж я вам самых лучших яблочков отберу, мандаринчиков...
   С базы крикнули:
   - Строп идет!
   На шкентеле*, за один угол зацепленный, спускался строп - стальной, квадратный. Мы его расстелили и пошли катать к нему бочки. Друг за дружкой, каждый другому накатывает на пятку, остановиться нельзя. Бочку валишь, катишь по палубе, вкатываешь на строп и рывком ее - на стакан. И она должна стать точно, как шар в лузу, ни на дюйм левее или правее, потому что их должно стать девять; считают нам теперь рыбу не бочками, а стропами; будет восемь - ухман заметит, заставит перегружать.
   *Шкентель - грузовой трос.
   Ну, вот их уже и девять, по три в ряд, стоят пузатенькие, стоят родные, кровные. Двое забегают, заносят углы, цепляют петли на гак, - и теперь рассыпайсь, кто куда успеет, потому что ухман не ждет, у него там работа на два борта, с той стороны такой же траулер разгружается. Он махнул варежкой, и нет его, а строп с нашими пузатенькими полетел к небу, мотается между мачтами. Беда, если хоть одна петля как следует не накинута, тогда он весь рассыпается, бочки летят и лопаются, как арбузы.
   Но ничего, прошел первый, сгинул за бортом, и пока его там разгружают, мы вылетаем, кидаемся к трюмам - готовить новые девять. А успеваем - так и в запас, пока не крикнут сверху:
   - Строп идет!..
   Через час у нас в спинах хорошо заломило, то и дело кто-нибудь остановится, трет себе поясницу - прямо как радикулитные. Первым салага Алик начал сдавать. Бочку накатывал долго, ставил кое-как, потом еще кантовал ее, а все его ждали наклонившись - на палубе лежачую бочку нельзя выпускать из рук, она покатится.
   Скоро он и вовсе сдох, не мог поставить на "стакан", хоть и рвал изо всей силы. Ну, правда, на стропе ее потрудней поставить, тут еще сапогами в тросах путаешься, в стальных калышках. Мне пришлось сначала свою поставить, а потом уж я подошел к нему и за него поставил.
   - Слабак! - на него орали. - Инвалид!
   - Тебя еще здоровей. Лень ему мослы таскать.
   Вообще-то, не слабей он был хоть Ваньки Обода. Просто сноровка в нем кончилась от усталости. И маленькой хитрости он не заметил - что нужно ее серединой по тросу катить, тогда она идет как по ролику, а потом наклонить в одну сторону, взять разгон, тогда она сама взлетает, как ванька-встанька. Я ему это показывал, а бондарь кричал:
   - Что, так и будет за тебя вожаковый ставить? Ты только подкатываешь?
   - Угомонись, - я ему сказал, - уж меня-то тебе чего жалеть.
   Алик весь красный сделался. Следующую бочку он уже так рванул, что она чуть не завертелась. И опять зря, тут силы совсем не надо тратить. Димка подошел, отнял у него бочку.
   - Отдохни, Алик. Пропусти свой черед.
   - Да я не устал.
   - А я говорю - отдохни. И посмотри внимательно.
   Шурка, конечно, тут же стал орать:
   - А мне тоже отдохнуть можно?
   - Можно.
   - Тогда ты и за меня поработай, а я посижу, отдохну.
   - И помолчи также, - сказал Димка. - А то я кой-кому могу и отвесить.
   Шурке это до того понравилось, что он даже не ответил. Сел на свою бочку и закурил.
   Димка несколько раз показал Алику, сам весь строп нагрузил, а тот лишь кивал.
   Шурка опять не стерпел:
   - Что ж только один? Теперь за меня нагрузи.
   Но в общем-то до всех дошло, что Димка не одному Алику дал передохнуть, но и нам тоже. И маленький урок он нам дал...
   Не заметили мы, как и погода переменилась, палуба уже не желтой была от солнца, а серой, и по волне пошли гребешки. А мы только еще один стакан* выгрузили, верхний. А их в обоих трюмах по четыре.
   * Стаканом называется и положение бочки стоя, и целый слой их, этаж, в трюме.
   Не замечали мы, что вокруг делается - кто еще там подходит к базе, кто отчаливает. Раз только, я помню, вышла какая-то задержка, и я разогнулся, поглядел на море. Там, среди зеленых гребней, шел куда-то баркасик с подвесным мотором - красненький борт и белая рубка, а в корме сидели двое, молодые, с рыжими бородами, и глядели на нас. Куда они шли? А Бог весть куда, в море. И не знал я, на сколько у них горючего хватит для этого моторчика, и был ли у них еще парус с собой, но их-то это не пугало, и я подумал - да уж, наверно, дойдут куда хотят. Главное - идти куда хочется. Может, и мне вот так - смотаться сейчас на базу, и на ней вернуться в порт, а оттуда: не задерживаясь ни на час, на поезде в Россию, хотя бы в Орел к себе поначалу... Что меня держит - неужели вот эта бочка?
   Тут же мне про нее напомнили, толкнули в спину.
   - Кати, чего встал!
   И я забыл про этот баркасик.
   Небо темнело понемногу, и ветер свежел. В этих местах погода меняется быстро, в полчаса штиль кончается и разводит мертвую зыбь.
   Со следующим стропом какая-то задержка вышла. Ухман нам крикнул:
   - Ступайте, отдохните. Я покричу.
   Шурка с Серегой в самый кубрик сошли, сели за свои карты. Остальные на трапе устроились, кто повыше, кто пониже. А я - на самой верхней ступеньке, следить, когда ухман появится.
   - Не разгрузимся сегодня, - сказал Ванька Обод. - А я к врачу не попаду до вечера.
   - Так вали сейчас, - Алик сказал.
   - Вали! А кто мне тогда эту рыбу засчитает? Вдруг он мне с этого дня бюллетень выпишет.
   - Разгрузились бы, - сказал Димка. - За три часа бы разгрузились, если б с "голубятника" на подвахту вышли.
   - А кому это надо, - Ванька спросил, - чтоб за три часа? Им трое суток погулять охота на базе. А сразу разгрузишься - тебя и погонят на промысел.
   - Но можно же и по-другому, - сказал Алик. - Всем дружно поработать день, а потом всем гулять двое суток. Это было бы справедливо.
   Ванька даже закашлялся от смеха.
   - Вот ты человека ограбишь, а тебя засудят, а ты тоже будешь говорить несправедливо?
   Алик удивился.
   - Что за логика?
   - Не понимаешь, салага? Вот ты на СРТ подался. Почему на плавбазу не пошел, там тоже матросы есть? Или - в берегаши? Потому что дикари вчетверо больше получают. Значит, за рублем погнался? Так чего ж тут несправедливого? Ты и должен уродоваться, как карла. А они там, с "голубятника", гулять в это время будут, водку пить, с бабами спать. Потому что дипломы имеют, а ты - не имеешь. И ты хоть упади на палубе, они те руки не подадут. Хотя нет, подадут - вставай и дальше уродуйся. Все справедливо!
   Алик примолк, только усмехался про себя.
   Ванька спросил:
   - Понял теперь, салага, как она ловится, селедочка?
   - Приблизительно.
   - Вот, когда совсем поймешь, ты ее и жрать не захочешь. Если б все знали, как она ловится, она б у них колом в горле стала!
   - Лучше пусть не знают, - сказал Алик.
   Ванька согласился:
   - Это ты верно, салага. А то ее и покупать не станут.
   С базы позвали:
   - Эй, на "Скакуне"!
   Я выглянул. Там стоял Жора-штурман.
   - Шалай, позови там салагу.
   - У нас их двое.
   - Любого.
   Димка полез.
   - Ну, как там Шакал Сергеич? Горит синим пламенем?
   - Голубеньким пока. Тут он мне цидульку выкинул в иллюминатор. Решил на свободную тему писать. Вот... "Радуюсь я, это мой труд вливается в труд моей республики".
   - Прелестно! - сказал Дима. - Пускай насчет вдохновения подзальет, насчет творчества.
   - Это он подзальет. Он вот спрашивает - "вдохновение" через "а" пишется или через "о"?
   - Вдох! Второе тоже "о".
   - Ясно-ясно.
   Жора ушел. Через минуту опять крикнули с базы:
   - Строп идет!
   Небо стало тревожное, темное, поднялась зыбь. Ветер ее гнал к Фарерам.
   Ванька постоял в капе, поежился.
   - Шторм, ребятки, будет.
   - Ну и пускай, - сказал Алик, - отдохнем хоть.
   - Дурак, это тебе не промысел. Там - пускай, лежи себе в койке. А тут тебя каждый час будут к причалу гнать. Чуть просвет - подходи выгружайся. Ни сна тебе, ни работы. Так неделю промаешься, тогда и скажешь - пускай.
   Еще мы нагрузили стропов десять и опять вернулись в кап. Там уже наши бочки не успевали укладывать, много их на борту скопилось. В обычные дни это не страшно, а теперь и базу качало.
   Ванька опять помрачнел:
   - И завтра не выгрузимся. И послезавтра.
   - Тебе-то куда спешить? - я спросил. - Все равно в порт уйдешь.
   - Вот и не все равно. Эта база только три дня простоит. А там жди следующей.
   Откуда он это выведал? Но уж, наверно, выведал, если заранее задумал. А мне все баркасик мой не давал покоя. И то, что я Лилю так и не увижу.
   - Неужели три дня? - я спросил. - Да, не успеть нам.
   Ванька ко мне придвинулся.
   - Ты чего? Может, на пару спишемся? Чего ты тут не видал?
   Я поглядел - все сидят на трапе, привалясь к переборке. Митрохин - в самом низу - спит на комингсе. Из кубрика щелчки по носу доносятся: "сто сорок восемь... сто сорок девять". И правда, чего я тут не видел?
   - А это каждому можно списаться? - спросил Алик.
   - Ты сиди, - сказал Ванька. - Каждому, да не всем. А то подумают команда разбегается, чепе. Ты на следующей базе спишешься, никто тебя не держит.
   - Я и не думаю.
   - Не думаешь, так не спрашивай. Так как? - Ванька меня спросил.
   Я не успел ответить. С базы опять крикнули:
   - Строп идет!
   Я катал бочки, нагружал стропа, а голова была другим занята. Вообще-то, я ни разу не списывался, хотя это можно, никто не держит. Только полагается кепа за неделю предупредить, чтобы из порта прислали замену. Но и на базе ее найти можно, найдутся любители поразвлечься - побродить недельку-другую дикарем на СРТ. К тому же, деньги я кое-какие заработал, вот за этот груз. И все же хотелось бы мне сначала ее увидеть. Тогда б я наверняка решился поплыл бы с ней до порта. И, может быть, все бы по дороге выяснилось - в море все иначе, чем на берегу.
   Но мы опять входили в раж, в злобный какой-то запал, ничего не видели вокруг. Только бочки перед глазами и прутья стропов, и как они нагруженные уходят в небо. Тут-то я снова с бондарем сцепился. С базы какой-то чудак попросил:
   - Ребята, не подкинете селедочки? Штуки три.
   Ну что, жалко, что ли? На траулере рыбы попросить - что снега зимой. Так вот, этот кошмар вытащил их из шпигата и стал ему кидать. Я думал - тот их обратно швырнет ему в рожу. Потому что эта селедка валялась в шпигате черт-те с какой выборки, может быть, с прошлой недели. А он еще благодарить стал:
   - Спасибо, ребятки. Ах, хороша!
   Я тут совсем сбесился.
   - Выкинь сейчас же! - я ему заорал. - Выкинь эту падаль!
   - Да зачем же добро выкидывать?
   Я схватил ручник и кинулся к бочке, выбил донышко, захватил в варежки верхних три и ему закинул, как гранаты. Бондарь смотрел на меня и ухмылялся.
   - Чего это с ним? - тот спросил.
   - Спортом занимается.
   Тот покачал головой, ушел.
   - Крохобор ты! - я сказал. - Человеку рыбы хорошей не мог дать. Которая тебе и копейки не стоит.
   Он расцеплял храпцы и смотрел на меня - ласково, чуть насупясь печально. Брови у него какие-то серые, как будто золой присыпанные. Смотрел вот так и мотал железной цепью с храпцами.
   - Лезь в трюм, - пригласил меня.
   - Это почему?
   - Так. Снизу будешь подавать.
   Я подумал - всегда можно сделать, чтоб храпцы случайно расцепились. Как раз у меня над головой.
   - Я и так каждый день в трюме работаю. А у базы хочу - на палубе.
   - Не полезешь?
   -Нет.
   - А я тебе приказываю.
   - А я не слушаю. Ты мне не начальство.
   Он чуть прикрыл глаза и спросил:
   - Тебе отвесить?
   - Оставь при себе.
   Он пошел ко мне. Я стиснул ручник - прямо до боли. Он остановился и сказал мне устало:
   - Ладно, запечатывай. И становись на место.
   Тем и кончилось. Никто даже не успел к нам кинуться. Мы выгрузили второй стакан, начали третий, и тут ухман нам сказал:
   - Идите, ребятки, обедать. Перерыв.
   В салоне я против бондаря сидел. Он на меня не глядел и жрал, как лошадь, за ушами у него что-то двигалось. Мне сначала противно было глядеть, а потом как-то жалко его стало. Он старше всех нас, даже Васьки Бурова старше. И мне рассказывали - никто его на берегу трезвым не видит. Он все с себя может пропить - пиджак, сорочку, ботинки. Сыну его- почти уже восемь, а он только "папа-мама" выговаривает. Может, он из-за этого такой? Что же дальше будет? Вот так сопьется, ослабеет, в рейсы его перестанут брать.
   Таким-то образом я думал, когда пришел Митрохин и задал нам работу для ума.
   - Ребята, - говорит, - отпустите на базу. С того борта братан мой ошвартовался. Хоть часик с ним повидаться, я его с полгода не видел.
   Мы молча прикидывали. Это не на час, конечно, только так говорится. А у нас еще Васька Буров сбежал. Когда одного не хватает на палубе, и то заметно.
   Он стоял, ждал нашего приговора. И правда, этого ему никто не мог позволить, только мы.
   Первым бондарь сказал:
   - Я своего братана год не видал. Он на военке служит.
   - Нельзя, значит? - Митрохин вздохнул. - Он же тут, рядом. Я, может, еще год его не увижу. Мы все в разное время в порт приходим.
   - А я своего, - сказал бондарь, - может, три года не увижу.
   Митрохин все ждал. Пока ведь только один высказался. Жалко было на него смотреть, на Митрохина. У него чуть слезы не выступили.
   Я сказал:
   - Ступай, о чем говорить. Как-нибудь заменим.
   Шурка тоже разрешил:
   - Валяй, гаденыш. Привет передавай братану.
   Потом Серега и салаги. И Ванька Обод - с большой натугой.
   - Спасибо, ребята.
   Митрохин весь засиял, помчался сетку просить. Потом все вышли, и мы одни остались с бондарем. Он на меня не смотрел. А я закурил и спокойно его разглядывал.
   Однажды я за него на руле отстоял. Он себе палец поранил ржавым обручем, и загноилось, вся кисть начала опухать. И он на штурвал отказывался идти, а все на него орать начали, что у нас не детский сад. Дрифтеров помощник Геша даже потребовал, чтоб он повязку размотал и всем показал, что у него с рукой. Вот это меня взбесило. А может, просто любопытно стало - как же он отнесется, если я за него вызовусь. И что думаете - он еще больше меня возненавидел. Если только можно больше.
   Я спросил у него - спокойно, с улыбкой:
   - Феликс! За что ты меня ненавидишь, сволочь?
   Он сразу ответил:
   - А добрый ты. Умненький. Вот за что. Я б таких добрячков безответственных на мачте подвешивал. По вторникам.
   - За шею?
   - За ноги. Пусть повисят, посохнут. А то у них все в башке перевернуто. Не видят, на чем земля стоит.
   - На чем же она стоит?
   - На том, что все суки. Каждый по-разному, но - сука.
   - Так. И этот, который рыбки попросил? Что ты про него знаешь?
   - То же самое. Он и хотел, чтоб ты свою бочку распечатал. Ему свою на базе лень распечатывать. Он эту падаль все равно бы выкинул, а пошел бы клянчить на другой траулер.
   - Понятно. А салаг ты все же не так ненавидишь, как меня.
   - Салаги - мне что? Они отплавали да уехали. А ты свой, падло. Все время перед глазами будешь.
   - Не буду. Рейс как-нибудь докончим. Ну, приятного аппетита.
   - Уматывай.
   Стропа все не было, мы сели на бочки перекурить. Ванька Обод подсел ко мне и зашептал:
   - Я чего придумал. Я сразу две справки попрошу. Скажу-у тебя примерно то же самое. Выпишет, не глядя.
   -Кто?
   - Да Володька же Святой. Ты на голову когда-нибудь жаловался?
   -Нет.
   - А не мешает иногда пожаловаться. Бывает, пригодится. Ушиб какой-нибудь был?
   - Что-то не помню.
   - Дурак, а кто это проверит. Говори - был, с тех пор не сплю нормально, трудоспособность понизилась. Не хочу быть для товарищей обузой.
   Честно говоря, не хотелось мне в эти хитрости пускаться. Списываться, так по одной причине - "не ваше собачье дело". Зачем мне это вранье, если я уже не вернусь? Он-то вернется, я знаю, поколобродит и вернется, больше-то он делать ни черта не умеет. А я уж спишусь, так навсегда. Поначалу хоть в депо свое устроюсь. Мне надо по-серьезному решаться, а не так, с панталыку.
   - Ну, как? Рвем на пару?
   - Нет.
   - Ты ж договаривался!
   - Когда?
   Он на меня поглядел с презрением.
   - Э, на дураках в рай ездят. Я тебе как умному советовал. Пример тебе подавал.
   - Да списывайся ты один, для других не старайся.
   - И спишусь. Думаешь - духу не хватит?
   - Да ничего не думаю.
   - Вот и видно. Думал бы, так...
   Он не договорил, пошел от меня. Совесть его, что ли, мучила, что он нас покидает? С базы крикнул ухман:
   - Эй, бичи, провизию примите!
   Кандей Вася вывалил за борт на штерте мешок и коровью ногу. Он уже был хорошо веселый, наш кандей. Рядом с ним дрифтер появился и "маркони". У всех того же цвета рожи.
   Дрифтер взревел:
   - Полундра, сети кидаю!
   Восемь зеленых покидал, из сизаля, и две белых, капроновых.
   - Эти ко мне в каюту несите.
   Ясное дело, в порядок он их не поставит. Он их как-нибудь поприжмет до порта, выгадает на штопке, на перештопке, а эти дружкам подарит для переметов. Да и не к чему их в порядок ставить - капроновые долго не рвутся, но зато рыбу режут до крови, и другая рыба боится лезть в ячею.
   Кандей Вася смайнал свой груз и предупредил:
   - Сухофруктов хоть полмешка оставьте, больше не дадут.
   - А нам и не надо больше, - Шурка уже туда руки по локти запустил. - Ты за нас выпил, мы за тебя хоть закусим.
   "Маркони" с фильмами сам пожелал спуститься.
   Я помог ему дотащить коробки до салона. Вдруг он остановился, хлопнул себя по лбу.
   - Сень! Совсем выпало. Тебя ж там одна девка спрашивала. Постой... Лиля ее зовут. Ну да, Лиля. Их там трое при Гракове, молодые специалисты. Хочешь - свидание устрою?
   Я укладывал коробки в рундук, читал названия и молчал.
   - Слушай! - сказал "маркони". - Я ж туда передатчик аварийный должен на проверку сдать. Барахлит. Ну, скажу, что барахлит. Мне же его одному не стащить, ты поможешь.
   - А кто на палубе останется?
   - Такой ты незаменимый, Сеня?
   - Это не знаю, а шорох поднимется. У нас уже двое сбежали.
   - Что ж делать? Надо чего-нибудь придумать. Пока он придумывал, с базы опять крикнули:
   - Строп идет!
   Мы его нагрузили, потом ухман подал сетку - для "маркони". Я его подсаживал.
   - Чего передать? - он спросил.
   - Привет. Больше ничего.
   - Так мало, Сеня? Нет, я все-таки придумаю.
   Он ехал вверх и держался одной рукой, а другой мне помахивал. Ухман его выматерил и втащил за пояс.
   Качало уже чувствительно, и строп мотался над всей палубой, от мачты до мачты. Мы ждали, что прекратят разгрузку, - кранец взлетал выше борта. Но успели все-таки выгрузить один трюм. Половина работы. Шурка подмел там веничком и вылез.
   - Стоп, ребятки, - сказал ухман. - Отдохните пока. Сейчас решают может, вам отойти.
   Ну, пока они там решат, мы в кубрик кинулись. Попадали в ящики, кто даже в сапогах.
   Я задремал было, потом услышал - меня зовут с палубы.
   2
   - Сень! - "маркони" кричал сверху. - Принимай гостей!
   Он качался на сетке, еще с двумя какими-то, не бичами, одеты они были слишком пестро, - и сетка шла прямо в трюм. Кто-то из них двоих завизжал как резаный, - тут я и понял, что за гости пожаловали. Я принял сетку, отвел, и они соскочили.