Владимов Г.. Три минуты молчания

   Так вот, он сидел, слушал, морщины собирал на лбу, потом высказался:
   - А вообще у нас, ребята, этот рейс не сложится.
   Дрифтер повернулся к нему, его стал сверлить.
   - Как это - не сложится?
   - А не заладится экспедиция. Все как-то накось пойдет. Или рыбы не будет. Только не возьмем мы план.
   - Свистишь безответственно! Ты скажи - какие у тебя предчувствия?
   - Не знаю. Не могу точно сказать.
   - Не знаешь, а свистишь.
   Митрохин опять в свои думы ушел, лоб наморщил. Может, у него и в самом деле предчувствия, я чокнутым верю. Всем как-то грустно стало.
   Я поднялся, вышел из кубрика. Наверху, в гальюне, Алик стоял над умывальником, а Дима, упершись ногой в комингс, держал его за плечо, чтоб его не било о переборки.
   - Полегчало?
   Алик поднял мокрое лицо, улыбнулся через силу. Он уже не зеленый был, а чуть бледный, скоро и румянец выступит.
   - Господи, сколько волнений! Это ведь со всеми бывает!
   - Со всеми. С одними раньше, с другими - потом.
   - С тобой тоже было?
   - И со мной.
   Он поглядел в дверь на сизую тяжелую волну и сам потемнел.
   - Ты не смотри, - я ему посоветовал. - Вообще, приучайся не глядеть на море.
   - Это интересно, - Алик опять улыбнулся. - Зачем же тогда плавать?
   - Не знаю, зачем ты пошел. Меня бы спросил на берегу - я бы отсоветовал.
   - Как-то ты нам не попался, - сказал Дима.
   Алик утерся полотенцем и сказал бодро:
   - Все нужно пережить. Зато я теперь знаю, как это бывает.
   - Да, - говорю, - повезло тебе.
   Он и не узнал, как это бывает. Со мной-то не было, но я других видел. В армии мы как-то вышли на крейсере на учения, и - шторм, баллов на девять. Эти-то калоши рыболовецкие вместе с волной ходят, валяет их с борта на борт, а на крейсере из-под тебя палуба уходит, - будь здоров, как себя чувствуешь. Одного новобранца как вывернуло - десять суток в койке пластом лежал, языком не шевелил. А потом - не уследили за ним - взял карабин в пирамиде, ушел с ним в корму да и выстрелил себе в рот. Или вот тоже - на "Орфее": пошел с нами один, из милиции. Все похвалялся, что он приемы знает, любого может скрутить. А за Нордкапом его самого скрутило - уполз на ростры, поселился в шлюпке под брезентом, так и пересидел. Я, помню, принес ему с камбуза миску капусты квашеной - говорят, помогает, да он на нее и смотреть не мог, смотрел на волну, не отрываясь. "Я знаешь, чего решил, - говорит. - На тринадцатый день, если эта бодяга не кончится, прыгаю на фиг в воду". А в глазах тоска собачья, мне тоже прыгнуть захотелось, с ним за компанию. Мы уже думали - связать его, пускай в кубрике лежит, но на двенадцатый день кончилось, и он сполз оттуда, списался на первой базе. Теперь снова в милиции служит. Кандей наконец позвал с кормы:
   - Чай пить!
   В салоне мы все следили за нашими салагами. Диме-то все нипочем, держался, как серый волк по морскому ведомству. Сразу и кружку научился штормовать - меньше половины пролил. Алик же - поморщился, поморщился и тоже стал есть. Но это еще ничего не значит. Вот если закурит человек...
   Дрифтер открыл свой портсигар, протянул Алику. Шурка поднес спичку.
   - Спасибо, - Алик удивился, - у меня свои есть.
   - Вот, от них-то и мутит, - сказал дрифтер. - Рекомендую мои. С антиштормином.
   Алик поглядел настороженно, ждал какого-нибудь подвоха. Потом все-таки закурил. Тут мы все и расплылись. На это всегда приятно смотреть - еще одного морская болезнь пощадила, пустила в моряки.
   - Теперь посачкуй у меня, салага, - сказал боцман. - Сегодня же на руль пойдешь, как миленький.
   - Я разве отказывался? - спросил Алик.
   Дима все понял и засмеялся. Однако слова свои назад не взял.
   2
   За Нордкапом погода ослабла, и мы потихоньку начали набирать порядок: из сетевого трюма достали сети, стали их растягивать на палубе, укладывать на левом борту; еще распустили бухту сизальского троса, поводцов из него нарезали двадцатиметровых. Обыкновенно это на третий день делается или на четвертый, лишь бы до промысла все было готово. Но если погода хорошая, лучше сразу и начать, потому что она не вечно же будет хорошая, не пришлось бы в плохую маяться.
   С утра было солнце и штиль - действительно, хоть брейся, - и мы себе шлепали вдоль Лофотен, так что все шхеры видны были в подробности, чуть пристенные дымкой. И вода была синяя с прозеленью. Чайки на нее не садились - рыба снова ушла на глубину, - иногда лишь альбатросы за нею ныряли. С вышины, дико вскрикнув, кидались белыми тушами и не выныривали подолгу, думаешь, он уже и не появится, - но нет, показался с рыбиной в клюве, только глаза налиты кровью, - тяжелый же хлеб у птахи! Обыкновенно, когда работаешь, всего и не видишь, некогда лоб утереть, но порядок набирать работа спокойная, можно и покурить, и байки потравить, и поглядеть на красивый берег.
   Мы как раз и расселись на сетях, дымили, когда боцман привел их ко мне - Алика, значит, и Диму.
   - Вот, - говорит, - это у нас Сеня. Матрос первого класса. Ученый человек. Он-то вас всему и научит. Слушайтесь его, как меня самого.
   И пошел себе, довольный, оглаживая свою бородку. Ну что ж, я на это сам почти напросился. Моряки, конечно, подняли головы - ждали какой-нибудь потехи. Это уж обязательный номер, да я это и сам люблю. А салаги стоят передо мною, переминаются, как перед каким-нибудь капитан-наставником.
   Хорошо, я сел и сказал им - Алику, значит, и Диме:
   - Начнем, - говорю, - с теории. Она, как известно, опережает практику.
   - Не совсем точно, - Алик улыбнулся, - она ее и подытоживает.
   - Кто будет говорить? Я буду говорить или ты будешь говорить?
   - Пардон, - сказал Дима. - Валяй шеф.
   - Первый вопрос. Каким должен быть моряк?
   Моряки там уже потихоньку давились.
   - Ну, тут ведь у каждого свои понятия, - сказал Алик.
   - Знаешь или не знаешь?
   - Нет, - сказал Дима. Скулы у него сделались каменные.
   - Моряк должен быть всегда вежлив, тщательно выбрит и слегка пьян. Второе. Что он должен уметь?
   - Мы люди темные, - сказал Дима. - Ты уж нас просвети.
   - Вот это я и делаю. Моряк должен уметь подойти - к столу, к женщине и к причалу.
   Старые байки, согласен, но с них только все начинается. Салагам же, однако, понравилось. Алик, тот даже посветлел лицом.
   - Теперь, - говорю, - практика. Ознакомление с судовыми работами.
   - Пардон, шеф, - сказал Дима. - Мы знаем, что на клотике чай не пьют.
   Ну, самый, что называется, благодатный материал. Совсем тетерю и неинтересно разыгрывать.
   - А я вас на клотик и не посылаю, - говорю. - Я вам дело серьезное даю. Ты, Алик, сходи-ка в корму, погляди там - вода от винта не греется? Пар, в смысле, не идет ли?
   - А это бывает?
   - Вот и следят, чтоб не было.
   Пожал плечами, но пошел. Дима смотрел насупясь - он-то чувствовал розыгрыш, но не знал, с какого боку.
   - А ты, Дима, вот чем займешься, возьми-ка там в дрифтерском ящике кувалду. Кнехты надо осадить. Видишь, как выперли.
   Тоже пошел. Скучно мне все это было досмерти. Но моряки уже, конечно, лежали. В особенности, когда он поплевал на руки и стукнул два раза, тут-то и начался регот.
   - Что, - спрашиваю, - не пошли кнехты? Мешок пару надо заказать в машине, пусть немного размякнут. В это время Алик является с кормы.
   - Нет, - говорит, - не греется. Я, во всяком случае, не заметил.
   Моряки уже просто катались по сетям. "Ну, Алик! Ну, хмырь! Не греется?" Алик посмотрел и тоже засмеялся. А Дима взял кувалду и пошел ко мне. Ну, меня, конечно, догонишь! Я уже на кухтыльнике был, пока он замахивался. И тут он как двинет - по кухтылю. Хорошо, кухтыль был слабо надут, а то бы отскочила да ему же по лбу.
   - Э, ты не дури, салага. Ты ее в руках держать не умеешь.
   - Как видишь, умею. Загнал тебя на верхотуру.
   - Ну порядок, волоки ее назад, у нас еще работы до черта.
   - Какой работы, шеф?
   Смотрел на меня, как на врага народа. А черт-те чего, думаю, у этого раскосенького на уме. С ним и не пошутишь, идолом скуластым.
   - Мало ли, - говорю, - какой. Палубу вот надо приподнять джильсоном, а то бочки в трюмах не помещаются.
   - Нет, шеф, это липа.
   - Кухтыли надувать.
   - Чем? Грудной клеткой?
   - А чем же еще?
   - Тоже липа.
   А хорош бы он был, если б я его заставил кухтыль надувать, заместо компрессора. Но это сразу надо было делать.
   - Ладно, повеселились...
   Я спрыгнул, отобрал у него кувалду. Все-таки он молодец был, моряки его зауважали. А этот Алик, конечно, лапша, заездят его на пароходе.
   - Продолжим практику, шеф?
   - Продолжим. - Я наступил ему на ногу, потом Алику. Они, конечно, опять ждали розыгрыша. - Первое дело: скажете боцману, пусть сапоги даст на номер больше. В случае - свалитесь за борт, можно их скинуть. Все-таки лишний шанс.
   - А вообще, между нами, девочками, говоря, - спросил Алик, - таких шансов много?
   - Между нами, девочками, договоримся - не падать.
   - Справедливо, шеф, - сказал Дима.
   - Второе - на палубе чтоб я вас без ножей не видел. Зацепит чем-нибудь - тут распутывать некогда.
   - Такой подойдет? - Дима вытащил ножик из кармана, щелкнул, лезвие выскочило, как чертик. - Чик - и готово.
   - Спрячь, - говорю, - и не показывай. Это в кино хорошо, а на палубе плохо.
   - Почему же, шеф?
   - Потому что лишний чик. Шкерочный возьмешь. И наточишь поострей, обе стороны.
   Мне еще многому пришлось их учить - и узлы вязать, и марку накладывать, чтоб трос на конце не расплескивался, и сети укладывать. Много тут всякой всячины. Меня самого никто этому не учил. Ну, правда, я с флота на флот попал, но тут и чисто рыбацкой премудрости было с три короба, а этому уже и не учили. Орали, пока сам не выучился.
   Они ничего соображали, не туго, да тут и недолго сообразить, если кто-нибудь покажет толком. Найти только нужно - кто бы и мог объяснить, и хотел. Я вам скажу, странно себя чувствуешь, когда расстаешься с какими-нибудь секретами. Что-то от тебя убывает, от твоей амбиции. Вот, значит, и все, что ты умеешь и знаешь? Только-то? И все равно же они всю премудрость за один рейс не постигнут. А во второй, пожалуй, и не пойдут.
   - А все-таки, ребятишки, - я их спросил, - кой черт вас в море понес? Романтики захотелось?
   Дима лишь усмехнулся краем губ. Алик же помялся, как девица.
   - За этим ведь тоже ходят, правда?
   - И находят, - говорю, - не только что ходят. Матюгов натолкают вам полную шапку, тут вы ее и увидите.
   - Ну, шеф, - сказал Дима, - это мы тоже умеем.
   - Да, на первое время вам и это - утешение. А если по правде - так деньги поманили?
   - Шеф, это тоже не лишнее.
   - И вообще, интересно же, - Алик сказал, - как ее ловят, эту самую селедочку. Которая так хороша с уксусом и подсолнечным маслом.
   И сам же смутился, когда сказал.
   - Так. А на берегу - кем работали?
   Алик опять помялся, посмотрел на Диму. Тот быстро сказал:
   - Шоферами. На грузовых. Если интересует, можем рассказать при случае. Поговорим, шеф, за карбюратор. За тамблер.
   - Что ты! Мне этого вовек не понять. Мы потравливали трос из-под лебедки, смазывали его тавотом от ржавчины. Алика я за ключом послал, "крокодилом", - потом дал его Диме - развинтить чеку.
   - А работа как? - я спросил. - Нравилась?
   - Не пыльная, - сказал Дима. - Временами наскучивало.
   - А в смысле шишей?
   - На беленькую хватало. По большим революционным праздникам.
   - И по субботам?
   - Почему же нет, шеф? Я засмеялся.
   - Нет, - говорю, - по субботам уже не хватало. Тут и Дима смутился:
   - Пардон, шеф. Не понял.
   - Потому что шоферами вы не работали.
   - С чего ты взял?
   - Просто. Ты гайку отвинчивал - сначала вправо подал, потом уже влево. Шофер так не сделает.
   - Ну, шеф, это еще не улика.
   - Ладно, - сказал я ему, - не закипайся. Не хочешь говорить - не надо, я у тебя не анкету спрашиваю. И что ты все - "шеф" да "шеф"? Заладил тоже! Я те не таксишник.
   Я ушел к лебедке, смотать трос. Они думали - я не слышу.
   - Действительно, - Алик ему сказал, - чего тут вилять?
   - Ну скажи ему, скажи, бродяга. Чей ты родом, откуда ты. Свой будешь в доску.
   А Бог с ними, с дурнями, я подумал, на судне-то разве утаишься. Все про тебя узнают, рано или поздно.
   День на четвертый, на пятый, они помалу освоились, начали разбираться, что к чему. Еще больше вид делали, что освоились, по глазам было ясно - для них это темный лес: сто концов извивается, не знаешь, за какой взяться. И вот слышу - Дима кричит Алику:
   - Брось ты эту веревку, мы одну и ту же койлаем. Вот эту бери, у меня под сапогом.
   И берет Алик эту самую "веревку", мотает себе на локоть одной левой. А правая у него в кармане. Я его отозвал и сказал по-тихому:
   - Не дай тебе Бог, салага, работать одной рукой. Что ты! Заплюют тебя, замордуют, живым не останешься.
   - А кому какое дело, - спрашивает, - если я одной могу?
   - Тем более и двумя сможешь. Надо, чтобы обе были заняты. И Димке это скажи.
   - Это интересно!
   - Ну, не знаю. А мой вам совет.
   Однако не вняли они. А лишней руке кто же на палубе дела не найдет? Димку, правда, не очень стали гонять, он и послать может куда подалее, а этот - отзывчивый, рад стараться.
   - Алик! - ему кричат. - Ты что там стоишь, делать тебе не хрена, сбегай к боцману, иглу принеси и прядины.
   Алик не стоит, он ждет, когда ему поводец дадут - закрепить на вантине. Но бежит, приносит иглу и прядину.
   - Алик! Иди-ка брезент стащим, я в трюм слазаю.
   - Но у меня же...
   - Без тебя справятся! Тащит Алик брезент.
   - Алик, куда ты делся? Вот это - что за концы висят?
   - Не знаю.
   - А тебя и поставили, чтобы знать.
   Распутался он с поводцами, лоб вытер. Теперь ему бондарь командует:
   - Алик! А ну поди сюда. Обруча осаживать.
   Бочек тридцать он задумал, бондарь, для первой выметки приготовить, и мы ему с Шуркой помогали. Справлялись вполне, салага нам был не нужен. Тут уже я не вытерпел.
   - Иди назад, - я сказал Алику. - И стой, где стоишь. Всех командиров не слушай.
   Бондарь усмехнулся, но смолчал, постукивал себе ручником по обручу. Руки он заголил до локтя - узловатые, как у гориллы, поросшие рыжим волосом. С отхода мы как-то с ним не сталкивались, я уже думал - он меня не запомнил. Но нет, застрял я у него в памяти.
   - Ты жив еще, падло?
   Улыбнулся мне - медленно и ласково. Глаза водянистые наполовину прикрыты веками.
   - На, прими, - я ему откатил готовую бочку.
   - И курточка твоя жива?
   - В порядке. Мы чего с тобой не поделили?
   - И в начальство пробиваешься?
   Я засмеялся:
   - Олух ты. В какое начальство? Над салагами?
   - А приятно, когда щенки слушаются? Ты старайся, в боцмана вылезешь. Меня еще будешь гонять.
   - Тебя-то я погонял бы!
   А сами все грохаем по обручам. Шурка к нам прислушивался, потом спросил:
   - Об чем травите, бичи? Мне непонятно.
   - А нам, - я спросил, - думаешь, понятно?
   Он поглядел подозрительно на нас обоих и сплюнул в море, через борт. Чайка тут же спикировала и взмыла - с обиженным криком.
   - В таких ситуациях одному списываться надо. Советую.
   - Пускай он, - говорю.
   Бондарь ухмыльнулся и смолчал.
   А салаги - я как-то вышел из капа, они меня не видели за мачтой, стояли одни на палубе, и Дима втолковывал Алику:
   - ...Природа, создавая нас двуногими, не учла, что мы еще будем моряками. Но есть один секрет. Шеф тебе не зря сказал: "Не смотреть на море". Обрати внимание, как они ходят по палубе. Она для них горизонт. На истинный горизонт не смотрят, а только на палубу. С ней наклоняются, с ней же и выпрямляются. А у тебя устает вестибулярный аппарат. И все время хочется за что-нибудь схватиться.
   - Все ясно, Алик говорит, - и свежее дыхание пассата холодит нам кожу.
   Ушли довольные. Только все за что-нибудь да хватались. А я встал на их место - интересно же, как это я хожу. И на что же я при этом смотрю? На палубу или на горизонт? Смотрел и вдруг сам за подстрельник схватился. А ну их в болото, так еще ходить разучишься.
   3
   - Смысл жизни ищут, - сказал я "деду". - Не иначе. Мы у него в каюте поздним вечером приканчивали ту самую бутылку.
   - Так, значит? - сказал "дед". - Ты-то уже бросил его искать?
   - Оставил покамест. На период лова.
   - И это хорошо. Но что-то не нравишься ты мне. Рассказываешь, а брюзжишь. Стареешь ты, что ли?
   - Может, я и старею. Но дурью зато не пробавляюсь. Что они, своим делом заняты? Книжечек, поди, начитались, ну и пошли...
   - Так это же и прекрасно, Алексеич! Начитались и - пошли. Другой и начитается, а не пойдет. Нет, это ты зря про них. Сейчас хорошая молодежь должна пойти, я на нее сильно надеюсь. Мое-то поколение - страшно подумать, кто голову сложил, кто руку-ногу на поле оставил, кто лет пятнадцать жизни потерял - как я. Да и кого не тронуло - тоже не всякому позавидуешь. Иному в глаза посмотришь - ну чистый инвалид. А тут что-то упрямое, все пощупать хотят. Ничего на веру. Такой-то дурью пробавляться - лучше, чем с девками по броду шастать.
   Я улыбнулся. Мне с ним не хотелось на моральные темы заводиться, тут ни я не силен, ни он.
   - А чем плохо? Если есть такая возможность. Я бы сейчас пошастал!
   - Хватит тебе. Ну, поплыли.
   Мы допили, поглядели в пустые кружки. "Дед" закряхтел, будто с досады, опустил окно и выкинул бутылку - она промелькнула над планширем, красная от бортового огня, и исчезла в брызгах.
   - Теперь у нас по плану трезвость, - сказал "дед". - До апреля.
   Он локтем оперся на раму и смотрел в темноту, старые его волосы шевелились от ветра. Погромыхивала неприкрытая дверка на мостике или еще какая-нибудь железяка, и машина стучала под полом, и слышен был винт - то ровно он лопотал в студеной глубине, а то вдруг взборматывал и шлепал, когда лопасть выскакивала наружу. И я так затосковал вдруг - о Лиле. С каждым оборотом все дальше я от нее, уже мы вторую тысячу разменяли. И обиды у меня уже не было на нее. Мало ли отчего не приходят! Может, вдруг заболела или очкарик не передал ей, что я звонил. И с чего я взял, что она все слышала? С секретаршей он там какой-нибудь шептался.
   - А с этой что... не выходит у вас? - вдруг спросил "дед". Я чуть не вздрогнул. - Которую в "Арктике" ждал.
   - Почему - "не выходит"?
   - Я так спрашиваю. Ты ее, по-моему, и на причале высматривал. Может, мне показалось.
   - Ничего я не высматривал.
   "Дед" не ответил. Но мне хотелось, чтоб он еще спросил. Жалко, что я его так сразу осек.
   - Понимаешь, "дед", она вообще не местная, все законы знать не обязана. Ну, и тем нравится баба, что непохожа на других. Скажешь - нет?
   "Дед" слушал меня и морщился от ветра.
   Потом сказал:
   - Тебе женщина нужна, Алексеич. А не баба.
   - Есть разница?
   - А ты не чувствуешь? Все это чепуха собачья: "обещала - не обещала", "обязана - не обязана". Бабская терминология, ты уж меня прости.
   - Постой. Когда тебя твоя ждала - столько-то лет! - ты считал - так и должно быть?
   - Нет. Не считал.
   - Но все-таки надеялся?
   Он помотал головой, глядя все туда же, в темноту.
   - Тоже бабская терминология: "надеялся - не надеялся".
   - Ты кержак, "дед". Вымерший человек. Но говоришь занятно. Жалко вот, все выпили.
   - Потерпи, - сказал "дед". - Я на плавбазе достану. Монахи мы, что ли?
   Я вот о чем подумал - хорошо бы нам где-нибудь поселиться рядом. Он вот отплавает свой последний рейс, а я свой, и мы возьмем наших женщин и увезем их. Куда-нибудь в Россию. Где трава и лес. И речка недалеко. Есть одно хорошее место возле Орла. Как раз то, что нужно. Там бы мы себе отгрохали дом из бревен. Я бы только мать еще забрал из города, сколько же старухе одной вековать! Нам бы так славно жилось, кто нам еще нужен! А работа везде найдется. На худой конец, плоты пригонять по Оке, там лесопилка неподалеку. Или на дебаркадере. А совсем бы хорошо - мы с "дедом" устроились на речной пароходишко туристов возить, показывать им всякие церквушки, места боев, братские могилы. "Дед" - и за капитана, и у машины, а я концы отдавать, рвать билетики, ухаживать за всем судном. И читать - я столько еще не успел! Хотя я и так всего навидался. "Дед" бы еще увидел моих детей, будут же они у меня когда-нибудь. И уж я их, сволочей, выучу, как жизнь понимать, они у меня глупостей валять не будут... Почему это все - нельзя? Только ведь захотеть. Энергии у меня до черта лысого. Только вот чего я хочу - я и сам не знаю. Я так все могу придумать, с такими, брат, тонкостями, что и самому расхочется. Вот я хотел уехать с Лилей, начать другую жизнь. Теперь она ее с кем-нибудь другим начнет. И если на то пошло, я как-то не очень и жалею. Иногда вдруг заноет, но справиться можно, это еще не такая мура, от которой лезут на переборку.
   - "Дед", я пойду, пожалуй.
   Он засуетился, достал из шкафика книжку и сунул мне. Потом отобрал, надел на нос очки, в железной оправке. Книжка была - "Судовые двигатели".
   - Мы уж тут говорили, - сказал "дед", отчего-то смущаясь, перелистнул пару страниц. - Первую главку одолеешь, а дальше все пойдет. Что неясно, я тебе на нашем дизеле объясню.
   - Добро, - я ее сунул под куртку, - почитаем обязательно.
   - До порта ты помалу весь курс пройдешь. Сам не заметишь. А на берегу экзамен сдадим, в следующий рейс пойдешь у меня мотористом.
   - В следующий! Тебя же - на пенсию.
   - Ну, может быть, и нет. Все, знаешь, вилами по воде...
   Я вышел, встал под рубкой. Вода блестела, как чешуя, переливалась от носовой струи, и далеко-далеко, за три-девятью морями, мерцали огоньки на Лофотенах. Воздух был дикий, пьяный, как спирт. Как бы это знать, я подумал, когда же он наступает, этот день, что ты вдруг видишь - все поздно, жизнь прозевал. Хотя бы за год раньше это почувствовать. "Дед", пожалуй, и не дождется, когда я это почувствую, он скоро, и вправду, станет дедом, хоть у него внуков и нет. И сыновей тоже. Не считать же меня, охламона. Как-то он мне говорил: "Молодые были - не о том думали. Не знали, что и двух лет не пройдет, как все грянет. Потом - сразу пожилые стали, И уже не о том думали". Так у него-то все-таки был рубеж - и какой! А у меня он где, этот рубеж?
   Крайнее окно в рубке было опущено, вахтенный штурман - третий мурлыкал чего-то и кутался в доху. Смотрел на звезды. А кто на руле - я не узнал, он снизу был освещен, из компаса, подбородок и ноздри в огне.
   Я вдруг забацал сапожищами - черт знает с какой стати, - запел гнусаво:
   Теплоход в дальний рейс уп-лыва-а-ет...
   Не уйти никуда от пррра-тя-нут-тых рук!
   У ллюб-бви берегов не быв-ва-ает,
   А у ллюб-бви и-не быв-вает ррразлук!
   Штурман зачертыхался, врубил прожектор и жарил меня в спину, пока я не смылся в кап. А все-таки поднял я ему настроение, будет о чем посвистеть с рулевым.
   В обоих кубриках не спали еще. У соседей пиликала гармошка: "И только одна ты, одна виновата..." Я хотел зайти - да там этот Ребров, бондарь, лучше на его территорию не заходить - пошел сразу в наш. Тут были дела серьезные - Шурка Чмырев с Серегой Фирстовым сидели за картами. Дрифтер всей тушей ерзал по лавке, заглядывал то к одному, то к другому и хлопал себя по ляжкам. Истомился от раздвоения личности - игра еще на равных шла, а он всегда за того, кто выигрывает.
   Увидел меня - потянул носом.
   - Ах! - говорит. - Коньячком запахло. Заходи, Сеня, быстрей и дверь закрой, а то жалко - развеет.
   Шурка с Серегой подняли головы, поглядели затуманенным взором и снова в карты.
   - Сколько ж там звездочек-то было? - спросил дрифтер. - Три или пять?
   - Там уже ни одной.
   Он вздохнул горестно.
   - Жалко, я с кепом блат не завел. Хорошо бывает к начальству в гости зайти.
   Я стал снимать куртку, и тут выпала книжка. Я и забыл, что она под поясом. Он сразу на нее кинулся.
   - "Судовые двигатели". Ай,Сеня! Переквалифицироваться решил. По пьянке или всерьез?
   - Дай сюда.
   Но у него отнимешь, он уж ее за спину упрятал. Я полез в койку. Там зажег плафончик и задернул занавеску. Тут же он ее отдернул. Засопел над ухом.
   - Сень, подыши на меня. Что ж ты, эгоист такой, от общества укрываешься?
   Невозможно на него озлиться. Я дохнул - он замурлыкал, зажмурился.
   - Ах, какая жизнь настала! А за чей счет пьете, Сеня? Ты "деду" ставишь или он тебе? Я вот думаю - какой ему резон бича захмеливать?
   - Отлипни! - сказал ему Шурка. - Ты сам крохобор, так тебе за всю биографию никто чекушки не выставит. А ты, земеля, чего стесняешься, двинь ему по клыкам.
   - Играй, - сказал Серега.
   Дрифтеру стало скучно. Отдал мне книжку.
   - Читай, Сеня, грызи науку. Зато уж потом! Галстук нацепил и лежи в каютке, ножки кверху, за тебя машина уродуется.
   - Механики, они тоже для чего-то вахту стоят, - сказал Шурка.
   - Конечно, не при коммунизме живем, надо ж хоть пальцем пошевелить. Маслица подлить, на манометр поглядеть. Но это только "уход" называется, а не "работа".
   Шурка засмеялся.
   - А механиков послушаешь - лучше палубной работы на всем пароходе нету. Палубные чем дышат? Диким воздухом. А механики? Соляркой, маслом горелым...
   - Повару хорошо. С "юношей", - Васька Буров высказался. - Они у плиты греются. В любой час пожрать могут.
   - А еще лучше радисту, - сказал Митрохин. - У него каюта отдельная на "голубятнике". Кто его там проверит - работает он или сачкует.
   Дрифтер спросил у него:
   - Азбуку Морзе надо знать или не надо? Ты ее когда-нибудь выучишь, заразу? Или - в передатчике разобраться. Лучше всего штурманом. Вахту отстоял и лежи.
   - Тогда уж лучше кепу, - сказал Шурка.
   - Башка! Кеп за все отвечает. И за улов, и за аморальное разложение. И чтоб ты за борт не упал "по собственному желанию". Кеп рыбу ищет. А механики со штурманами - это уж точно, бездельники.
   - Голова у тебя! - сказал Шурка. - Непонятно, зачем ты дрифмейстером ходишь. Почему не механиком.