Владимов Г.. Три минуты молчания

   - Да вы не волнуйтесь, - сказал Юрочка. - Он там один управится.
   Кеп замолотил в дверь кулаками. Жора еще ботинком добавил. Но это уже совсем глупо, мы б эту дверь всей командой не высадили. Побежали наверх, на ростры - туда окна шахты выходят, стеклянные створки, как у парников. Из створок валил пар, мешался со снегом, с брызгами. "Дед" внизу еле различался у машины.
   - Бабилов! - кричал кеп. - Ты под суд пойдешь!
   "Дед" поднял голову:
   - Ты лучше с сетями подумай. Останавливаю главный.
   - Не смей, Бабилов!
   Машина еще поворчала и смолкла. Теперь лишь вспомогач работал на откачку.
   Кеп выпрямился. Где-то уж он свою ушанку потерял, и снег ему падал на лысину, ветер раздраивал китель - он ничего не замечал.
   - Тащит на Фареры, - сказал уныло. - Ну что - стрелять в него?
   А стрелять у нас было из чего - три боевых винтаря в запломбированной каптерке: нельзя же судно совсем безоружным выпускать в море. И я уже подумал: что мне-то делать? Тут с ними драку затеять, на рострах? Или ребят позвать на помощь?
   - Только это не поможет, - сказал кеп. - Ну что, придется "SOS" давать...
   - Что ж остается, - сказал Жора.
   Они сошли в рубку. Пар внизу, в шахте, понемногу рассеивался, и я увидел - "дед" согнулся возле машины, сливает масло в огромный противень, и оно хлещет и пенится, брызжет ему на голые руки, в лицо.
   - "Дед"! Тебе помочь?
   Он поднял голову, сощурился:
   - Ты, Алексеич?
   - Могу я тебе помочь?
   - Ничего, сам попробую. Я двери не хочу отдраивать.
   - "Дед", это надолго?
   - Да если б раньше! Заварили бы и горя не знали.
   - Я тебе сварщика пришлю, первостатейного. Чмырева Шурку. Он тебе трещину заварит - потом не найдешь, где и была.
   - Давай, пусть постучит три раза.
   - Зачем? Я тебе его на штерте смайнаю.
   "Дед" сказал весело:
   - Это мысль!
   Шурку я долго расталкивал, он мычал, брыкался, никак не мог вспомнить, что такое с нами случилось. Я напомнил. Потом мы Серегу подняли. С полатей стащили поводец и пробрались осторожно на ростры. Шурка все еще сонный был, когда мы его сажали в беседочный узел и просовывали между створок.
   - Бичи, вы куда меня, в ад? Я вам этого не прощу.
   - В рай, - сказал Серега. - Где тепло и мухи не кусают.
   Мы уперлись в комингс и потравливали, а Шурка, кажется, даже успел заснуть. "Дед" его поймал за ноги и отвел от машины.
   - Штерт закинем, - сказал Серега. - На всякий случай.
   Мы его закинули в море и пошли с ростр. Серега вдруг встал, схватил меня за рукав. Кто-то маячил на верхнем мостике - без шапки, в раздраенном кителе.
   - Кеп, - сказал Серега.
   Мы притаились за трубой. Кеп поднял руку и пальнул из ракетницы. Мы только красную вспышку увидели на миг, над самым стволом, и тут же ее как срезало. Он перезарядил и опять пальнул. Опять только вспышка и шипение.
   - Доигрались мы, Сеня. Я те говорю: не выберемся. Мы уже на палубу сошли, а кеп все палил. Отсюда лишь выстрел было слышно, а вспышки уже не видно.
   3
   Мы вошли в кап. Снизу боцман грохотал, наткнулся на нас.
   - Ты и ты. Айда якоря отдадим.
   Втроем, держась друг за дружку, мы добрались до брашпиля, потащили с него брезент. Он там за что-то зацепился, никак не лез. Серега тащил его за угол и рычал от натуги, а боцман орал на него, чтоб дал сначала распутать.
   Волна перехлестнула фальшборт, окатила нас вместе с брашпилем, и вдруг брезент сам взлетел, как живой, его подхватило и понесло. Ну, пес с ним, с брезентом, но боцман-то куда делся? Как не было боцмана. Уж не за борт ли смыло? Ну, тут одна надежда - что его второй волной зашвырнет обратно. Бывают такие от судьбы подарки. Нет, приполз откуда-то на карачках.
   - Жив, только руку убил. Брезент хотел догнать.
   Серега на него накинулся:
   - Все скаредничаешь, душу лучше спасай!
   - Боцман! - из рубки донеслось. - Шевелись там с якорями.
   Мы переждали еще волну и отдали стопор. Якорь пошел, плюхнулся, цепь загрохотала в клюзе. Мы ждали, когда он "заберет". Это всегда чувствуешь по толчку. Иногда и с ног сбивает. Но нас не сбило.
   - Не достал, - сказал Серега. - Глубина там.
   - Какая? - спросил боцман. - Эхолот сорок показывает.
   - Давай второй.
   Опять мы ждали толчка и не дождались.
   - Ползут, - сказал боцман уныло. - Дно не якорное. Чистый камушек тут. Плита.
   - А мослов-то сколько! - сказал Серега.
   - Мослов до феньки. Только за них не зацепишься. Пошли, что мы тут выстоим.
   Здоровенная волна догнала нас, ударила в спину. Как будто мешком ударило - с мокрым песком, - и я полетел на кап грудью. Там я присел, скорчился, в глазах померкло от боли. Кто-то меня потянул за ворот. Серега мне что-то кричал, я не слышал что. Он меня взял под мышки и рванул:
   - Стой вот так, боком! Держись за поручень.
   Ага, вот и поручень нашелся. Я и забыл, что он приварен к переборке. Серега меня отодрал от него, потащил за собой, втолкнул в дверь.
   Мы стояли в капе, прижавшись друг к дружке, зуб на зуб у нас не попадал. А я еще отдышаться не мог после удара.
   Боцман сказал:
   - Не работают якоря.
   - Не ворожи, - сказал Серега. - Я вроде бы рывок слышал.
   - Цепь-то звякает. Не натянулась.
   Что уж он там слышал? Мы только ветер слышали и как волна ухает в борт.
   Из рубки Жора-штурман крикнул:
   - Страшной, что там у тебя с якорями?
   Боцман сложил у рта ладони:
   - Отдали якоря!
   - А сносит!
   - Не забрали. Ползут.
   - Утильные они у тебя!
   - Какие есть.
   Жора не ответил, поднял стекло в рубке.
   Я вспоминал, как нависали над нами эти скалы, гладкие, как будто их полировали, льдистым снегом покрытые. Все мы, конечно, окажемся в воде, без этого не обойдется, да на нас и сейчас сухой нитки нет, а до ближайшего селения там десять миль идти в лучшем случае, оледенеем на ветру, не дойдем. Да и не придется нам идти, сперва еще нужно на скалы взобраться. На них еще никто не взобрался. А ведь все жить хотели.
   - Утильные! - вдруг сказал боцман. - А у меня ведь еще якоришко есть. Вот он-то правда что утильный.
   - Свистишь, - сказал Серега. - Где он у тебя?
   - Махонький. Килограммов на сто. Где? В боцманской. Запрятал я его. Мне в порту ревизию делали по металлолому и как раз про этот якоришко и спрашивали. А я сказал: утопили его. Вдруг понадобится?
   - Ух ты, вологодский! - сказал Серега. - Учетистый.
   Первым боцман шагнул из капа, за ним Серега и я. Пошли, согнувшись, держались за стояночный трос. За него вообще-то не то что держаться, а близко нельзя подходить в шторм. Но больше-то за что еще держаться?
   Навстречу по тросу двое шли, Васька Буров с Митрохиным. Мы их завернули.
   - Еще б двоих, - сказал боцман.
   - А салаги где? - спросил Серега.
   - Качают у механиков в кубрике. Не надо салаг. Кандея возьмем и "юношу".
   Мы дошли до кормы и через заднюю дверь вломились в камбуз. Плита топилась, на ней ездила и попыхивала кастрюля, а кандей спал, сидя на табуретке, голова у него моталась по оцинкованному столу.
   Мы его растолкали - он схватил черпак, кинулся к своей кастрюле.
   - После, - сказал боцман. - Сейчас помоги нам с якорем. "Юноша" где?
   - Спит в салоне. - Кандей скинул передник и напялил телогрейку. Она у него сохла над плитой, и теперь от нее пар валил. - А может, не надо "юношу"? Он хуже меня умаялся.
   - А справимся вшестером?
   - Не справимся - разбудим.
   И вот мы вшестером взлезли на крыло мостика, отперли дверь в каптерку. Понесло оттуда олифой, плесенью, черт-те чем еще - боцман и правда великий был барахольщик. Мы откидывали какие-то банки, обрывки тросов, цепные звенья, мешки, досочки, а боцман светил фонарем и причитал:
   - Осторожно, ребятки, тут добра на три парохода хватит.
   - Слушай, - спросил Васька Буров, - а может, его и нету, якоря-то? Ну, померещилось тебе. Боцман даже обиделся.
   - Еcли хочешь знать, так у боцмана все, что тебе, дураку, померещится, и то должно быть.
   Долго мы еще копались в этой каше. Вдруг Васька Буров заорал:
   - Есть! Держу его за лапу!
   - Держи! - боцман тоже заорал. - Таш-ши веселей! Но не так-то просто было его тащить. Он второй лапой так застрял, что мы впятером не могли выволочь.
   - Вот так бы в грунте держал, - сказал Серега. Боцман обрадовался:
   - Сурово держит? А что думаешь, а может, и в грунте. Только б забрал, забрал бы, родной!
   Наконец выволокли его на крыло. Не знаю уж, сколько в нем было весу может быть, сто, а может, и триста. Упарились мы с ним на все пятьсот. Двое за лапы тащили, трое за веретено, боцман шестым взялся - за скобу.
   Потом спускали его по трапу... Как нас тут до смерти не зашибло? Двое внизу подставляли плечи, а другие на них опускали эту тяжесть смертную, да еще одной рукой каждый, другой-то за поручень держались. Потом тащили в узкости, потом по открытой палубе, и он цеплялся за леера, за бакштаг, на прощанье еще за кнехт ухитрился.
   - Вот вам и утиль! - боцман все радовался. - Погоди, ребятки, сейчас мы его привяжем. На него вся надежа!
   "Надежа" лежал на полубаке - самый простой адмиралтейский якорь, легонький, как для прогулочной яхты, теперь-то это видно было, а мы лежали вповалку под фальшбортом, нас тут не било волной, а только окатывало сверху, и ждали, пока он привяжет трос, проведет через швартовный клюз. Никому не дал помогать, сам мудрил.
   - Ну, ребятки, поплюем на него.
   От всей души мы на него поплевали, на нашу "надежу".
   - Боже поможи. Теперь вываливай потихоньку. Всплеска мы почему-то не услышали. Кто-то даже через планширь заглянул - куда он там делся.
   - От троса! - боцман взревел.
   Он посветил фонарем, и мы увидели, как трос летит в клюз и бухта разматывается как бешеная. Но вот перестала, и у нас дыхание захватило. Трос дернулся, зазвенел, пошел царапать клюз.
   - Забрал, утильный, - боцман это чуть не шепотом сказал, погладил трос варежкой.
   В капе мы постояли, опять прижавшись друг к дружке, и слушали, слушали. Нет, не лопался. И било уже в другую скулу, нос поворачивался вокруг троса.
   - Знать бы, - сказал боцман, - взяли б его на цепь.
   - А у тебя и цепь есть утильная? - спросил Серега.
   - У меня все есть.
   Стекло в рубке опустилось, Жора закричал весело:
   - Страшной, якоря-то - держат!
   - Покамест держат.
   - А что ж не докладываешь?
   - Вот и доложил. - Он все прислушивался. - Шелестит, - сказал уныло. Кто слышит? Трос в клюзу шелестит. Трется.
   - Не перетрется, - сказал Васька Буров. - Может, мешковину подложить?
   - Пойду погляжу на него.
   Вернулся он весь белый от сосулек, они звенели у него на рокане, как кольчуга.
   - Лопнет, - сказал безнадежно. - Немного подержит, конечно. А потом, конечно, лопнет.
   - Что ж делать? - спросил Серега. - Мы уж все сделали, что могли.
   - Сети надо отдать. Только они там, на "голубятнике", ни за что на это не пойдут.
   - Может, сказать им? Они ж не знают, что мы утильный отдали. Всех наших похождений не знают.
   - Знают они, - сказал Васька Буров. - Когда мы его с мостика спихивали, кто-то из рубки выглядывал. Я видел.
   - А все же... - сказал Серега. - Что они - жить не хотят?
   Он первый пошел, мы за ним. Из рубки нас увидели, опустили стекло. Там видно было Жору-штурмана, а за спиной у него - кепа.
   - Чего тебе, Страшной? - спросил Жора.
   Боцман взлез на трюм, взялся рукой за подстрельник. А мы держались за его рокан.
   - Сети надо отдать, Николаич.
   Кеп высунулся - в ушанке на бровях, - спросил:
   - Ты думаешь, о чем говоришь?
   - Не выдержит трос. Одна хорошая волна - и лопнет.
   - А эти? - спросил Жора. - Чем тебе не хороши?
   - Я, Ножов, не тебе говорю. Ты еще не видал, поди, как гибнут. А вот так и гибнут.
   - Знаем, что делаем, - сказал кеп. - Тут люди тоже с головами.
   Боцман еще что-то хотел сказать, подошел к самой рубке. Но Жора поднял стекло.
   - Не ведают, что творят, - боцман затряс головой. Мы повернули назад, к капу.
   - За имущество дрожат, а головы своей не жалко. И на что надеются? А, пусть их, как хотят. Я спать иду.
   Он шел по трапу и все тряс головой. Кто-то ему врубил свет, лампочка горела вполнакала, и в тусклом свете боцман наш был совсем горбатый.
   - Пошли и мы, - сказал кандей Вася, - Неужели никто борща не покушает?
   Мы потащились опять в корму.
   4
   В салоне на лавке спал "юноша" - в тельняшке, в застиранных штанах и босой. Голова у него свесилась, и его всего возило по лавке, тельняшка задиралась на животе, но он не просыпался.
   Кандей нам налил борща, а сам присел с краю, курил, морщил страдальческое лицо. Миски были горячие зверски, Васька Буров скинул шапку и поставил миску в нее, и так штормовал у груди. Мы тоже так сделали. А кандей все подливал нам, пока мы ему не сказали "хорош".
   Потом попросили у него курева, наше все вымокло, и задымили. Плафон светил тускло, и мы качались в дыму, как привидения - на щеках зеленые тени, глаза у всех запали.
   - Бичи, - сказал Васька Буров, - когда эта вся мура кончится, я знаете чего сделаю? Я на юг поеду, в Крым.
   - В отпуск? - спросил Митрохин. - Рано еще, это бы в мае.
   - Насовсем. Хватит с меня этой холодины, разве же люди рождаются, чтоб холод терпеть? Никогда мы к нему не привыкнем. Пацанок брошу, бабу брошу. Первое время только греться буду. Даже насчет жратвы не буду беспокоиться.
   - Там тоже зима бывает, - сказал Митрохин.
   - Где? У нас такого лета не бывает, какая там зима. Везет же людям. А как обогреюсь немножко, я, бичи, халабудку себе построю. Прямо на пляже. Ну, поближе к морю. В Гурзуфе.
   Серега сказал:
   - Алушта еще есть, получше твоего Гурзуфа.
   - Не знаю. Я в Алуште не был. А Гурзуф - это хорошо, я там два месяца прожил. Только я там с бабой был и с пацанками, вот что хреново. Хату снимать, харч готовить. А одному - ничего мне не надо. Валяйся день целый брюхом к солнышку. И был бы я - Вася Буров из Гурзуфа.
   - Так и писать тебе будем, - сказал Серега. - Васе Бурову в Гурзуф.
   - Не надо писать. Вы лучше в гости ко мне приезжайте. Я всех приму, пляж-то большой. Я вам, так и быть, сообщу по-тихому, как меня там найти. Только бабе моей не говорите. А то она приедет и опять меня в Атлантику загонит. А в Гурзуфе я прямо затаюсь, как мыша, нипочем она меня не разыщет. И будем мы там жить, бичи, без баб, без семей. А рыбу ловить - исключительно удочкой. Я там таких лобанов ловил закидушкой, на хлебушек. А барабулька! Копчененькая, а? Сколько наловим, столько и съедим. Здесь же, у костерочка.
   - Это ты самую лучшую сказку сочинил, - сказал Митрохин.
   Васька удивился:
   - Почему же это сказка? Думаешь, люди так не живут?
   - А разве не сказка? - сказал Серега. - Это как же, без баб? Без них не обойдется.
   - А тогда все пропало. Нет, бичи. Уж как-нибудь своей малиной, одни мужики.
   - Нет, - сказал Серега. - Все-таки нельзя, чтоб без баб. Баба - она самая главная ловушка, никуда от нее не убежишь. И все мы это знаем. И все равно не минуем.
   - Уж так ты без них не можешь?
   - Я-то? Да хоть год. Это они без нас не могут. Так что - разыщут, не волнуйся. Разобьют малину. Васька вздохнул:
   - Это точно. Поэтому-то, бичи, жизни у нас не получится. Ну, дней десять продержимся, а ради них ехать не стоит, лучше уж сразу и бабу с собой бери, и пацанок.
   Мы помолчали, закурили еще по одной.
   - Кого-то несет, - сказал Серега.
   Старпома к нам принесло. Как раз его вахта кончилась вечерняя. А может, и пораньше его прогнали кеп с Жорой - все равно они там сейчас заправляли, в рубке. Но пришел он - как будто большие дела с себя сложил, и теперь отдохнуть можно заслуженно - уже и безрукавку свою меховую надел, и волосы примочил, и зачесал набок. Кандей пошел на камбуз за борщом. Старпом сидел, постукивал ложкой по столу и глядел на нас насмешливо. Отчего - непонятно.
   - Ишь, расселись, курцы!
   - А тебе-то что? - спросил Васька. - Мы свое дело сделали. Теперь ты нам не мешай, мы тебя не тронем.
   - Да по мне хоть спите, хоть песни пойте. Опять же - все с каким-то презрением, как будто это мы загубили пароход, а он его - только спасал.
   - Ну, как там, на мостике? - спросил Митрохин. - Что слышно?
   - Все хотите знать?
   - Я нет, - сказал Васька. - Я и так все знаю. "SOS" дали, теперь подождем, чего мы из него высосем.
   - Ну да, у тебя забота маленькая.
   - А у тебя - побольше?
   Старпом хмыкнул, принялся за борщ. Но при этом еще такую рожу делал таинственную, значительную.
   - Идет к нам кто-нибудь? - спросил Серега. - Хоть один пароходишко? Только ты не кривляйся. Мы тебя как человека спрашиваем.
   Старпом покраснел до самых волос. Серега смотрел на него спокойно, даже как будто с жалостью.
   - А какой бы ты хотел пароходишко?
   - Опять ты кривляешься, - сказал Серега.
   - Ну, база повернула. Доволен? Только ей, базе, знаешь, сколько до нас идти?
   - А поближе никого нету?
   - Ну, есть один. Из рижского отряда. Это уж сам думай - поближе он или подальше, если ему лагом переть*.
   * То есть бортом к волне.
   - Понимаю. Лагом бы и я не пошел при такой погоде. Да уж как не повезет, так на все причины.
   - А думаешь, мы одни такие невезучие? Иностранец вон еще бедствует, шотландец. Ему еще похуже, под самыми Фарерами болтается.
   - Помоги ему Бог, - сказал Васька. - Чего ж он, дурак, промышлял, в фиорде не спрятался?
   - Вот не спрятался.
   - А сколько ж все-таки ей идти? - спросил Митрохин. - Базе-то?
   - Сколько, сколько! Семь верст - и все лесом.
   - Опять ты за свое, - сказал Серега. - И что ты за пустырь, ей-Богу. Человек тебя спрашивает, потому что жизнь от этого зависит. Он у тебя любую глупость может спросить, а ты ему обязан ответить, понял?
   Старпом кинул ложку:
   - Ну что привязались? Пожрать нельзя. Подите все у кепа спросите.
   - А тебе он не отвечает? - спросил Васька. Старпом, уже около двери, повернулся было огрызнуться-и застыл с раскрытым ртом. Толчок был еле слышный, только зазвякали миски. И "юноша", который спал на лавке, вздрогнул и проснулся:
   - А? Куда идти?
   - Никуда, - сказал Васька. - Теперь уж все. Оборвали трос...
   Старпом бухнул дверью, побежал.
   - Да он и ненадежный был, - сказал Серега. - Трос-то.
   Наверху затопали, заорали, и мы только успели докурить, как послышалась тревога. Уже не водяная, а шлюпочная - длинный гудок, шесть коротких.
   "Юноша" спросонья кинулся к двери - как был, в тельняшке, в берете, потом спохватился, стал напяливать малестинку*.
   * Легкая полотняная роба.
   - Очухайся, - сказал Серега. - Так в шлюпку и сядешь? Рокан твой, вспомни, где. И телогрейка.
   - А успею? Ребята, вы не спешите, я - мигом.
   - Чего нам спешить, - сказал Васька Буров, - уж посидим перед дорогой.
   Хотелось нам в последнем тепле еще побыть, побольше его захватить с собою, так вот и повод был - покуда "юноша" одевался, а кандей мешок собирал с аварийным питанием - галеты, консервы, сухофрукты. Вздумал еще термос взять с борщом, да мы отсоветовали: как его там похлебаешь - из ладоней, что ли.
   Телогрейка у "юноши" ссохлась над плитой, теперь на груди не сходилась, а на рокане половины пуговиц не было, да хоть догадался он - посудным полотенцем опоясаться. Так, под белым кушаком с кистями, и пошел за нами на ростры.
   Уже кто-то возился около шлюпки, человек пять или шесть, стаскивали с нее брезент. Старпом в рокане бегал вокруг них и орал:
   - Не эту! Другую! Кто же наветренную вываливает? Надо - подветренную!..
   Из-за шлюпки фигура высунулась , по голосу - дрифтер:
   - Сам-то ты смыслишь - какая щас на ветру будет? Пароход-то - рыскает.
   - Ты на колдунчик посмотри!
   - Сам ты колдунчик. Уйди, без тебя тошно.
   - Скородумов, я на тебя управу найду!
   - Вот, найди сперва. А покамест я буду командовать.
   Снежный заряд перестал, луна блеснула в сизых лохмотьях, и море открылось до горизонта - черные валы с оловянными гребнями. Ветром их разбивало в пылищу. Пароход обрывался вниз, катился по ледяному склону, и новый вал вырастал над мачтами. Не приведи Бог видеть такое море. Лучше не смотреть, а делать хоть какое-то дело, пока еще душа жива, хоть что-то в ней теплится.
   А шлюпку все же вот эту и нужно было вываливать первой. Только подгадать бы точно, спустить ее как раз, когда ветер с другого борта зайдет. Шарахался он ужасно, бедный наш пароход. Сети его опять развернули - кормою к волне, это не то, что носом, удары куда сильнее.
   Мы налегли на шлюпбалки. Дрифтер с размаху навалился плечом, хрипел:
   - Повело, ребята, повело!
   Шлюпбалки скрипели, не поддавались, потом сами пошли с креном. Шлюпка вывалилась и закачалась. Волна прошла гребнем под нею и лизнула в днище.
   - Стой! - кричал дрифтер. - Садись трое. Фалинь* трави, фалинь!
   * Трос, связывающий шлюпку с покидаемым судном, покуда в нее не сядут и не оттолкнутся.
   - А где он, фалинь?
   Трое уже перелезли в шлюпку и разбирали весла, а фалинь все не могли найти. Вдруг я увидел - Димка стоит спокойненько, держит его в руках.
   - Он же у тебя, салага!
   - Это и есть фалинь?
   - Да он у него несрощенной! - Серега в темноте разглядел.
   Я в это время держал шлюпталь, обе руки у меня были заняты.
   - Сращивай! - сказал я Димке. - Учили тебя.
   - А чем?
   - В боцманском ящике штерт возьми. Знаешь где?
   Он метнулся куда-то. Я уже пожалел, что послал его. Но тут же он вернулся с бухточкой.
   - Брамшкотом вяжи.
   Он скинул варежки, заложил под мышку.
   - Брамшкот - это двойной шкот?
   - Двойной. Только не спеши.
   - Быстрей! - орал дрифтер.
   Димка его не слушал. И правильно, фалинь наспех не сростишь, так всю шлюпку можно загробить. И мне понравилось, что руки у него не дрожат. И он не торопится в шлюпку.
   - Хорош! - сказал я ему. - Я сам потравлю. Иди вниз.
   - Зачем?
   - Садиться, "зачем".
   - Вот так, как есть, без шмоток? - Он поглядел кругом. - Алик, ты где?
   - Садись иди, Алик уже там небось!
   На рострах осталось нас четверо, по двое на каждую шлюпталь. Эту, я знал, мы не для себя спускаем. Пока сойдем, там уже будет полно. А нам вторую вываливать для "голубятника". И хорошо, подумал я, как раз будем с "дедом". Если что случится с нашей шлюпкой, мы все-таки вместе.
   Дрифтер кричал снизу:
   - Трави помалу, майнай!
   Вот тут мы замешкались, одну шлюпку отчего-то заело, а когда пошла она - то не вовремя, тут бы ее, наоборот, попридержать. Как раз пароход вышел из крена и начал заваливаться на другой борт. И шлюпка с размаху стукнулась. Те, кто в ней был, попадали на дно. Но как будто никого не зашибло, никто не крикнул.
   - Трави веселей, - орал дрифтер, - ничего! Не соломенная!
   Вдруг я почувствовал, как ослабли лопаря. Это волна подхватила шлюпку. Теперь уже поздно в нее садиться, а нужно скорее отпихиваться - багром или веслом. А кто-то еще лез через планширь и не мог перелезть... Шлюпку приподняло и ударило об фальшборт с треском.
   Мы навалились на шлюптали, повели обратно. Шлюпка приподнялась, мы чувствовали ее тяжесть.
   - Вылазь! - орал дрифтер. - Я удержу!
   И правда, удержал ее у планширя, пока все не вылезли, потом перескочил сам и отпихнул:
   - Вир-рай!
   Пока мы ее поднимали, она еще два раза треснулась. Весь борт у ней раскололся, от штевня до штевня, и сквозь трещину ливмя лило. А сверху ее и не успело залить, я видел, это она набрала днищем.
   Мы ее поставили опять в киль-блок и закрепили концами лопарей. Но с таким же успехом ее можно было и выкинуть.
   Пошли вниз. Старпом встал у нас на дороге:
   - Куда? Почему шлюпку оставили?
   Я шел первым. Я ему сказал:
   - Успокоили шлюпку. Можно кандею отдать на растопку.
   - Мореходы, сволочи! А ну - назад, вторую вываливать! Эту - чинить!
   Я прошел мимо.
   - Кому говорю? Назад!
   Кто-то ему сказал:
   - Вот и займись ремонтом. Починишь - тогда позовешь.
   Мы уже до капа добрались, а тифон все ревел, звал на ростры.
   В кубрике Шурка укладывал чемоданчик. Я сразу как-то почувствовал, что не вышло у них с машиной. И он тоже понял, что у нас не вышло со шлюпкой.
   - Заварили? - спросил Серега.
   Шурка закрыл чемоданчик и закинул его на койку.
   - Трещина-то что, а вот три поршня прогорело, "дед" через форсунки прощупывал. Это не заваришь.
   - Сколько там, девять осталось? - сказал Серега. - На них можно идти.
   - Далеко ли?
   Тифон в кубрике все надрывался.
   - Выруби его, - сказал Шурка. - Только расстраивает. Я подошел и сорвал провод.
   - Вот так-то лучше. - Шурка почесал в затылке, опять потянул чемоданчик, достал из него карты.
   Серега сел против него за стол.
   - Какой у нас счет? - спросил Шурка. - И в чью пользу, я что-то забыл?
   - Сдавай!
   Пришел Димка и сел в дверях на комингс. Смотрел, как они играют, приглаживал мокрую челку, и скулы у него темнели. Вдруг он сказал:
   - Все-таки вы подонки, не обижайтесь. Я думал: вы хоть побарахтаетесь до конца. Еще что-то можно сделать, а вы уже кончились, на лопатках лежите.
   Серега сказал, глядя в карты:
   - Плотик есть, на полатях. С веслами. Хочешь, мы тебе с Аликом его стащим? Может, вы, такие резвые, выгребете.
   - Я разве о себе? Мне за вас обидно. Хоть бы вы паниковали, я уж не знаю...
   - Это зачем? - спросил Шурка. Он поглядел на Ваську Бурова. - Мы с тобой плавали, когда сто пятый тонул?
   -Ну!
   - Так у них же лучше было. И нахлебали поменьше, и движок хоть не совсем скис. А все равно не выгребли. Об чем же нам беспокоиться?
   - Не об чем, так ходи, - сказал Серега.
   - Отыграться надеешься? - Шурка спросил злорадно. -Не отыграешься.
   - Просто слушать вас противно! - сказал Димка.
   - А не слушай, - ответил Шурка.
   Васька Буров вздохнул - долгим, горестным вздохом, - встал посреди кубрика, ни за что не держась, стащил промокший свитер, нижнюю рубаху. Он, верно, был когда-то силен, а теперь плечи у него обвисли, мускулы сделались, как веревки, когда они много раз порвались, а их снова сплеснивали. Васька обтерся полотенцем с наслаждением, как будто из речки вылез в июльский день, потом из чемоданчика вынул рубаху - сухую, глаженую, - примерил на себя.