Волвертон Дэйв. Мой путь в рай

животного сидела черноволосая женщина в тонком белом платье, которое
больше обнажало, чем скрывало ее тело. Она слегка улыбалась.
- Браво... дон Анжело. - Между словами она делала паузы, словно для
того, чтобы перевести дыхание. - Ты пришел... снова... чтобы спасти меня?
Она ударила быка по ребрам, тот вошел в воду и направился ко мне.
- Тамара? - Эта женщина не истощенная Тамара, какой я ее знал. Она
прекрасна так, как никогда не была прекрасна Тамара. Волосы у нее темные и
блестящие. Зубы белые, как хрустальная вода горного ручья. Груды полные и
высокие. Но тонкие кости и мышцы говорят о хрупкости, какой тоже не было у
Тамары.
- Ты очень... похож... на то... что я помню, - сказала Тамара. Она
внимательно наблюдала за мной. Губы ее затвердели. Выражение не было
строгим или неодобрительным, скорее она казалась печальной и усталой.
Слова по-прежнему произносила с промежутками. То, что даже в симуляторе
она запинается, свидетельствует о серьезном повреждении центров речи. И
если эта область повреждена, много ли осталось от той Тамары, которую я
знал? Я подумал, что мне это в сущности все равно. То, что она наконец
отыскала меня, установила контакт, вызывало лишь слабое любопытство.
Но глаза у нее очень живые. Яркие. Неистовые.
Бык остановился передо мной, и Тамара изящно соскользнула с его шеи.
Я указал на быка.
- В твоих прежних снах он был мертвым, - сказал я. - Разложившимся. Как
зомби.
Тамара озабоченно наморщила брови.
- Правда? - устало спросила она. - Я... забыла. Поэтому я... пришла к
тебе. - Хочу... заполнить... белые пятна. Заполнить... пятна.
Я пожал плечами.
- Насколько они велики, эти пятна? Насколько широки?
- Кто знает? - ответила она. - Гарсон... говорит... что у меня...
потеряно... сорок процентов. Я помню... кое-что... очень хорошо. То, что
повторяется. То, что... хорошо знала. Отдельные люди. Случаи. Все ушло.
Сорок процентов потери памяти - это очень много. Она должна все это
время находиться под действием стимуляторов роста мозговой ткани, пока
мозг не регенерируется. За две недели этот процесс должен только еще
начаться. Восстановление начинается с молекулярного уровня. А отдельные
нейроны, регенерированные в ее мозгу, не созреют и за годы. Связи между
ними будут редки. Двигательные навыки пострадают. Ей придется много
месяцев рассчитывать на механические системы жизнеобеспечения.
- Поэтому ты пришла ко мне - узнать о своем прошлом?
Она кивнула.
- Узнать... что я тебе... говорила. Что ты... помнишь.
Я пожал плечами. И рассказал ей все с самого начала. Дойдя до смерти
Флако, я удивился тому, что ничего не чувствую. Как будто это произошло
очень давно и с кем-то другим. Я спокойно продолжал рассказ. Рассказал,
как она напала на меня в конце, как я убил Эйриша и принес ее на борт
корабля. Когда я закончил, она некоторое время молчала.
- Забавно... Когда. Мы. Впервые. Встретились. Я... часто... училась...
умирать... в симуляторе. Теперь... ты... умираешь.
Я начал возражать. Я не учусь умирать в симуляторе. Я пытаюсь научиться
оставаться живым. Но тут я вспомнил совет, который часто повторяет Кейго:
"Учитесь жить так, словно вы уже мертвы", и понял, что она права. Мы
учимся умирать за корпорацию Мотоки. И что меня больше всего встревожило -
я не испытал никаких эмоций.
- Si. Я мертв внутри. Остальное во мне просто ждет, пока тело тоже
умрет. - Она странно взглянула на меня, чуть повернув голову. Казалась
озабоченной. Очень озабоченной.
Я крикнул:
- Убирайся в ад, шлюха! Мне не нужна твоя забота, твое сочувствие и
опечаленное лицо. Чем ты занимаешься? Учишься в зеркале выглядеть
опечаленной?
- У тебя... больше нет... чувства... юмора.
- Ничего смешного не осталось, - ответил я. - Кроме анекдотов Мавро. -
Она продолжала смотреть на меня сочувственно. Я рассердился. - Что
хорошего в твоем печальном лице? Сегодня утром моему товарищу трубой
пробили живот. Почему ты не печалишься из-за него? Что хорошего приносит
твое сочувствие? Мне бы лучше видеть дерьмо у тебя на лице, чем печальную
улыбку. Ты шлюха! Здесь полно мертвецов, ходячих мертвецов! Они учатся
умирать за корпорацию Мотоки. И знаешь почему? Ты и твои проклятые
идеал-социалисты заставили их! Они отдают свои жизни, потому что все
остальное ты у них отобрала. А теперь ты изображаешь сочувствие.
- Не сочувствуй нам, шлюха! Хотел бы я подарить тебе все безобразие,
что видел за последние две недели. Хотел бы вывалить его тебе в руки! - Я
обнаружил, что кричу, и смолк. Я весь дрожал и испытывал сильное желание
ударить ее.
Она терпеливо слушала. Выражение сочувствия не исчезло, на глазах
показались слезы.
- Ты изменился. Ты... не спрашиваешь... каково мне. Прежде... ты бы
спросил.
- Ты права, - сказал я. - Спросил бы.
Но не стал спрашивать. Она молчала.
- Ростки чешутся, - сказала она. Чесалась отрастающая рука. Обычная
проблема. Следовало бы смазать кортизоном. - Гарсон... обращается со
мной... хорошо. Мы... заключили... сделку. Я говорю... ему все... что он
хочет... узнать. А он... оставляет... мне жизнь. - Она улыбнулась своей
прекрасной улыбкой, сверкнули ее зубы.
- Я не могу... ходить. Двигаться. Дышать... сама по себе. Но Гарсон.
Хочет. Чтобы я. Училась. С помощью компьютера. Он ускорил. Ваш симулятор.
Я попытался успокоиться, перейти к более безопасной теме.
- Твои сновидения в моем маленьком мониторе дома были прекрасной
работой. Я уверен, что и сейчас ты выполнишь работу отлично.
Правда же заключалась в том, что это не просто отличная работа. С
помощью искусственного разума корабля она создала иллюзию, которую я не
могу преодолеть, а ведь она сделала это в очень трудных условиях.
- Остаются самые частые мысли, - ответила она. Она хотела сказать, что
много практиковалась раньше и потому не утратила способности создавать мир
сновидения, когда был поврежден ее мозг. То, что мы совершаем часто, то, о
чем особенно часто думаем, утрачивается при повреждении мозга в последнюю
очередь.
- А что ты делала, когда работала на разведку ОМП? - спросил я. - Была
убийцей во сне? Ты убивала людей во сне?
Она покачала головой.
- Нет. Кое-что... кое-что... я скажу... тебе. Анжело... мне жаль... что
я... причинила тебе боль. Ты был... добрее ко мне... чем я... заслуживала.
Чем я... могла себе... представить.
Она заплакала. Но мне было все равно.
Я пожал плечами.
- De nada [ничтожество (исп.)].
- Я знаю... тебе все еще... не все равно. Я... не могу... отплатить
тебе. Мне бы хотелось... отблагодарить тебя. Я не очень... хорошо...
говорю...
Я вздрогнул, словно от сильного ветра. Ветер раскачивал вершины
деревьев, и шум превратился в глухой рев. Закричали обезьяны и выскочили
из своих укрытий вокруг и надо мной. Они создавали большой шум. Я вспомнил
рев ветра из предыдущих сновидений Тамары, в том сне она напала на меня, и
я направил ружье ей в грудь. Должна ли она будет отключиться, если я
выстрелю, или на нее не действует симулятор?
А Тамара стояла передо мной среди всего этого шума. Платье ее,
раздуваемое ветром, стало белым, как молния, а лицо было бледным и
прекрасным. Она достала из ложбинки меж грудей небольшой украшенный
деревянный ящичек.
Открыла ящичек и показала мне. В нем лежало маленькое сердце, размером
с собачье; оно билось, словно его только что вырезали из живого тела. И
сквозь весь этот шум я слышал удары этого маленького сердца.
- Слушай. Слушай. - Она поднесла ящичек к моему лицу. Биение стало
громче. Крики и вопли обезьян, шум ветра отступили на второй план. Стук
сердца звучал мягко и настойчиво. - Научись бегло владеть... мягким
языком... сердца.
Я посмотрел Тамаре в лицо. Из ее глаз лились слезы. Ее неистовые глаза.
- Вот что... я... сейчас... чувствую. Вот что... значит... жить.
Она схватила маленькое сердце двумя пальцами и сунула мне в грудь. Все
равно что дышишь ветром с поля мяты и греешься на солнце - нервы во всем
теле ожили. Я как будто двинулся вверх и наружу, прошел невидимую стену,
за которой остались боль, усталость и страх, а теперь стою в приятном
теплом месте, в центре самого себя, где есть только радость. Я ощутил
эмоции Тамары - ее спокойствие, благодарность, которую она испытывает ко
мне за то, что я помог ей сбежать с Земли, и сочувствие, такое живое,
такое сильное, что кажется непреодолимым. Она видит во мне сломанную
куклу, маленькое существо, которое очень хочет починить.
Я хотел рассмеяться над тем, как она представляет себе меня. Хотел
сказать ей, что я не сломан. Но собственное тело казалось страшно далеким,
и я не мог дотянуться до него.
Она отдернула руку, убрала маленькое сердце, и я упал на землю. Тепло,
сочувствие, энергия - все вытекло из меня. Я попытался почувствовать
что-то. Порадоваться воздуху, вливающемуся в легкие, потрогать пальцами
землю, коснуться глины. Но я ничего не чувствовал. Пальцы мертвы, а воздух
кажется застоявшимся и пустым. Я пуст. Заброшен. Я попытался вспомнить
только что испытанное ощущение, вспомнить, каково это - любить. Но разве я
любил когда-нибудь? Я не позволял себе никаких сближений с людьми тридцать
лет, со смерти жены. А в тех редких случаях, когда я испытывал что-то в
груди, я не позволял себе действовать. Отступал. Все эти годы я делал вид,
что служу обществу, изображал сочувствие, потому что верил в него на
интеллектуальном уровне. Я поступал так, потому что это хорошо в теории.
Но разве хоть однажды я чувствовал боль других?
Если и чувствовал, то сейчас не мог этого вспомнить, оживить.
Я прислушался к звукам собственного сердца. Но внутри ничего не было. Я
действительно сломанная кукла, пустая и безжизненная, и, вероятно,
починить меня невозможно.
Я начал смеяться - пустым смехом, который постепенно перешел в рыдания.
Упал к ногам Тамары, хватал ее за ноги и плакал от жалости к самому себе.
Она протянула руку и гладила меня по голове, пока я не успокоился.
И отключился.


Я последним отключился от симулятора. Кейго заново проигрывал схватку,
и на миниатюрной голограмме мы были разбросаны по всему полу. Мы отступили
из соленых болот в лес перед ябадзинами. Я упал с машины, снял свой
разбитый шлем, встал и прошел к краю болота - как раз навстречу ябадзинам.
Они застрелили меня и преследовали моих товарищей. Мне потребовалось много
времени, чтобы умереть в симуляторе.
Тамара изъяла все следы нашего разговора.
Кейго вместе с нами просмотрел схватку, указал на наши ошибки.
Несколько явных ошибок он пропустил - в обычном состоянии этого никогда бы
не произошло - и казался невнимательным. Потом снова подключил нас, и мы
оказались в море. И пробыли в симуляторе всего несколько минут, как Кейго
снова отключил меня.
Остальные по-прежнему безжизненно сидели на своих местах, захваченные
иллюзией. Куколки стрекозы. Хозяин Кейго стоял у машины. Он казался
расстроенным. Доверенное лицо по вопросам культуры Сакура стоял рядом с
ним.
Хозяин Кейго сказал мне:
- Сними защиту и немедленно отправляйся за Сакурой.
Я подумал, в чем провинился, и стал снимать защиту. Сакура помог мне
раздеться - необыкновенное происшествие. Японцы тщательно избегали
притрагиваться ко мне во всех случаях, и мне казалось, что они себя
считают оскверненными такими прикосновениями.
Пока мы работали, Сакура негромко говорил:
- Ты морфогенетический фармаколог, верно? Знаешь, как действовать
генным резаком? Разбираешься в вирусах?
- Конечно, - ответил я.
- А что ты знаешь о военных вирусах? Тех, что использовались в
биологических войнах?
Я колебался. Об этих вирусах не принято говорить. Они слишком опасны,
чтобы говорить о них открыто. Волосы у меня на затылке встали дыбом.
Разговор мне не нравился. Они хотят, чтобы я изготовил вирус, подумал я.
Получили дурные новости с Пекаря и хотят уничтожить там все. Начать все
заново.
- Я кое-что знаю о вирусном оружии. Но как создавать вирусы, не знаю, -
солгал я. Основные сведения об этом я знал.
- Ах, нет! Мы не хотим, чтобы ты создавал их, мы хотим бороться с ними.
В модуле В вспышка вирусной инфекции. Очень серьезная.
Сердце у меня забилось сильнее. Я не мог представить себе, что наш
корабль превращается в зачумленный. Я знал, что мы изолированы от модуля
В. Но я же видел рабочего, переходящего из модуля в модуль.
- Какая часть корабля заражена? - спросил я.
- Мы не знаем. Работники из модуля В сообщают о нескольких случаях, все
за последние три часа, и болезнь быстро распространяется. Они считают, что
больше дня не продержатся. Здесь ни у кого нет симптомов.
Я кончил снимать защитный костюм, и Сакура провел меня по коридору к
лестнице. Мы достигли восьмого уровня, и Сакура нажал трансмиттер.
Открылся шлюз, мы вошли в него. Эта часть корабля оказалась больше, чем я
ожидал. Большие помещения, где размещаются механизмы для приготовления
пищи, стирки, глажки, очистки воды, очистки воздуха. Мы вошли в небольшую
комнату, где уже находилось трое латиноамериканцев. Они сидели у
компьютерного терминала, задрав ноги, и следили за работой компьютера.
Выражение у них было встревоженное, но они, казалось, не торопятся. Это
немного успокоило меня.
В комнате находились два рентгеновских микроскопа, несколько
синтезаторов ДНК - очевидно, вспомогательное медицинское оборудование,
которое должно использоваться наряду с оборудованием лазарета вверху. На
верху компьютера располагался небольшой интерком. Канал был подключен к
лазарету модуля В. Я слышал кашель, бред и взволнованные голоса.
Сакура ушел.
- Я Фидель, из отдела иммунологии. Это Хосе, - сказал маленький человек
у ближайшего терминала. Он кивнул в сторону химеры с серебряными глазами,
очень похожими на глаза Абрайры. - Он выполнял кое-какие работы по
созданию своих младших братьев в Чили. А наш друг Хаун Педро вон там, он
из пищевого отдела.
Я посмотрел на Хуана Педро, высокого худого человека с курчавыми
волосами. Он на корабле занимается выращиванием различных протеинов,
добавляемых к водорослям, которые мы едим. Однообразная работа, требующая
незначительных познаний в области генной инженерии: все протеины, которые
он готовит, имеются в рецептах, и всю работу могут выполнить синтезаторы
ДНК. Но все же он должен быть знаком с оборудованием.
- Так ты тот, что делает нашу пищу? - спросил я. - Напомни мне, чтобы я
убил тебя попозже.
Хуан Педро опустил голову.
- Все этого хотят.
Фидель подозвал меня к терминалу и набрал несколько команд.
- Вот с чем мы имеем дело.
На экране появился вирус типичной внешности - крошечный чистый овал -
примерно 24 микрона в диаметре, но у него есть хвост. Обычно такие хвосты
бывают у вирусов, нападающих на бактерии. Внутри простой круг
генетического материала, около 40 тысяч аминокислот длиной.
- Химера? - спросил я. Термин "химера" применяется к любому созданному
геноинженерами существу, которое несет в себе черты другого вида: то ли
это бактерия, производящая инсулин, то ли более сложный организм Перфекто
или Абрайры.
- Похоже, - ответил Фидель. - Но он не вводит через хвост в своего
хозяина ДНК, поэтому это не сложная химера. Клетки хозяина поглощают
вирус. Хвост он использует, только чтобы ускорить движение.
Вирус воспроизводится так: он вводит свой ДНК в клетку хозяина, тем
самым преобразует ее репродуктивную систему, и она начинает производить
множество копий вируса. Вирусы, размножающиеся в живых существах, часто
отрезают целые секции ДНК клеток хозяина и потом используют их для
производства своего потомства. Когда вирус готов покинуть клетку хозяина,
он либо "прорастает", либо просто разрывает стену клетки. Обычно в таком
случае клетка хозяина погибает. И так как наш вирус - биологическое
оружие, можно ожидать, что он разрывает клетку, выпуская сотни собственных
копий.
На окне в углу экрана компьютера видны были десятки различных антител.
Они должны прикрепляться к вирусу, чтобы привлечь к его уничтожению
лимфоциты. Информация на компьютере показывала, почему все просто сидят.
Ждут, пока синтезатор ДНК создаст антитела.
- Похоже, я опоздал, - заметил я. - Работа уже выполнена.
- Si, - ответил Фидель. - Генетики в модуле В работали над этим всю
ночь. Работа уже сделана. - Он нажал кнопку, и на экране компьютера
появились последовательности ДНК вируса, которые руководят капсидом,
внешней протеиновой мембраной вибриона, клетки вируса. Рядом виднелось
генетическое изображение внешней мембраны нейрона, нервной клетки
человека. И они были почти одинаковы. Капсид вируса удивительно совпадает
с мембраной нейрона. Следствия этого очевидны: все, чем мы будем бороться
с вирусом, уничтожит заодно и нервную систему пациента.
- Когда мы начали искать этот вирус, он казался невидимым: ни одно наше
антитело к нему не приставало. Вначале мы думали, что вирус настолько чужд
по своему строению, что человеческие антитела его просто не распознают. Но
мы проделали анализ капсида и обнаружили, что он аналогичен мембране
нейрона и антитела не нападают на него, потому что считают частью
человеческого тела. И все наши антитела начинают уничтожать и нейроны. С
антивирусными химикалиями та же проблема. Все они смертельны. Есть
какие-нибудь предложения?
Я напряженно думал. Первое, что пришло в голову, - субвирусы, крошечные
паразиты, которые нападают на вирусы и уничтожают их, но я был уверен, что
это они уже испробовали. Я слышал как-то о человеке, который создал
искусственную иммунную систему. Он вывел бактерию, поедающую вирус, и
затем настроил ее таким образом, что она становилась очень восприимчива к
действию пенициллина. Вначале бактерия уничтожает вирус, а затем врач
уничтожает бактерию с помощью пенициллина. Но любая искусственная иммунная
система, созданная нами, будет уничтожать нерв, словно врага.
В интеркоме прозвучало сообщение, адресованное еще не заболевшим в
модуле В.
- Всякий, кто за последние двадцать четыре часа не пил воду и у кого
нет повышенной температуры, пожалуйста, явитесь на восьмой уровень для
срочного помещения в криотанки чрезвычайного положения. Все остальные
оставайтесь в своих комнатах. Не ходите в лазарет.
Я посмотрел на Фиделя.
- Они хотят заморозить тех, кто в лучшем состоянии, - сказал он. -
Надеются, что когда мы найдем решение, сможем их спасти.
- А сколько у них криотанков? - спросил я.
- В их модуле около трехсот. Сможем спасти триста человек.
Хосе рассмеялся.
- Я говорил Фиделю, что нужно открыть внешние шлюзы модуля, и пусть
всех вынесет в пространство. Быстрее, чем то, через что они проходят. Мы
уже все испробовали - никаких результатов. Антитела не помогли. Мы
испробовали субвирусы, но у этих крошек собственная иммунная система.
Всякий субвирус, который пытается прикрепиться к нашему вирусу, попадает к
нему на обед. С ними мы ни к чему не пришли. Нужно что-то более...
элегантное. - В голосе его не было надежды.
- Пытались нагревать вирус, подвергать ультрафиолетовому излучению,
всякое такое?
- Да. Лучше всего он воспроизводится при чуть повышенной температуре
тела. Конечно, у всех пациентов температура повышается, и вирус начинает
размножаться еще быстрее. Мы можем убить его радиацией, их вода и воздух
уже очищены, но пациентам в модуле В это не поможет. Они получили вирус в
воде вчера. И получили все. Один из самураев оказался агентом ябадзинов.
Он нес вирус в специальной полости своего тела; должно быть, извлек его и
опустил в питьевую воду. Его уже казнили. Большинство жертв получило
двойную дозу: как только стала повышаться температура, они много пили.
- Инфекция очень рассеянная: вирус нападает на все жизненно важные
органы. Он вызывает повреждения легких, печени, кожи. Поражает кровеносные
сосуды, которые начинают разбухать. Несколько пациентов умерли от тромбов:
часть материи оторвалась где-то и по сосудам попала в мозг.
- Ну, по крайней мере убийца умер раньше своих жертв, - сказал я. - Я
уверен, ябадзин считал это выгодным. Он променял свою жизнь на тысячи
жизней.
- Мы не можем убить вирус, но, может, нам удастся стерилизовать его, -
сказал Фидель. - Сейчас мы работаем над этим. Компьютер проверяет, как
вирус разрушает репродуктивную систему клеток хозяина. Мы думали, что
можем ввести субвирус, который смог бы проникнуть в вирус, в качестве
вектора использовать прион или хотя бы нейтрализовать потомство вируса. -
Мысль казалась не вполне нормальной: прион - это субвирус, который вводит
свою ДНК в вирус-хозяин и тем самовопроизводится, точно так же как вирус
для воспроизводства вводит свой генетический материал в клетку хозяина.
Работая морфогенетиком, я часто создавал вирусы, которые должны были
проникнуть в клетки хозяина и внести новую информацию в генетический код.
Такие вирусы называются векторами, и с их помощью можно проделывать
чудеса. Таким образом, возможно использовать субвирус, такой, как прион, в
качестве вектора и ввести новую информацию в генетический код вируса, но
на практике это очень трудно, потому что прионы - очень маленькие частицы
живой материи, часто всего из нескольких десятков пар аминокислот. Они на
грани живого, и я подумал, что будет очень сложно создать достаточно
большой прион, который смог бы изменить генетический код вируса. Это
вдвойне трудно, так как данный вирус создан как оружие и уже оказался
иммунным по отношению к другим субвирусам. Его создатель затратил годы на
совершенствование вируса. А у нас только часы, чтобы победить его.
Возможно, если бы у нас было несколько месяцев, мы бы что-нибудь нашли. А
так Фидель просто сказал:
- Добро пожаловать ждать вместе с нами. Может, тебе придет в голову
какая-нибудь мысль.
Я вместе с ними ждал сообщения компьютера о системе воспроизводства
вируса. Иногда интерком доносил звуки лающего кашля, шаги санитара,
переходящего от пациента к пациенту. Они там негромко говорили друг с
другом; готовясь к смерти, рассказывали о своей жизни, о людях, которых
любили. Среди них была одна женщина, и я слышал, как она переходит от
кровати к кровати, разговаривает с больными, утешает умирающих. Она
говорила:
- Меня зовут Фелиция. Хотите немного воды? Вам нужно одеяло?
А потом начинала говорить о разных хороших вещах, о том, как она целый
день провела на пляже и загорела до цвета сандалового дерева, о том, как
отец научил ее делать себе обувь. Вначале это казалось простой болтовней,
но больные успокаивались. Эта женщина показалась мне очень мудрой и
сильной, и я внимательно слушал ее слова. Мне хотелось стать такой же, как
она, хотелось спасти ей жизнь. Дважды японец объявлял по громкоговорителю
в модуле В, что больные "должны бороться с болезнью силой духа". Храбрый
жест.
Компьютеру потребовалось почти два часа, чтобы выяснить систему
воспроизводства вируса. Мы заранее знали, что результаты будут для нас
бесполезны: вирус пересылал химическим путем сообщение, что клетке пора
совершить митоз, выработать РНК, разделиться и расти. У нас было три
средства, позволяющих прекратить действие системы воспроизводства вируса,
но любое из них прекращало и воспроизводство всех клеток жертвы. За этим
следует слепота и быстрая смерть.
Мы сразу начали создавать векторный субвирус - существо, которое, как
мы надеялись, будет достаточно "элегантно", чтобы поразить защитные
механизмы вируса. Тогда мы смогли бы стерилизовать его. Пациенты начали
быстро умирать. Мы могли документировать их смерть, узнали все симптомы
болезни: за подъемом температуры следует обезвоживание, разрушение печени
и артерий, а затем смерть. Мы смогли определить, сколько копий самого себя
создает вирус, всякий раз как воспроизводится; рассчитали, что смерть
наступает через двадцать четыре часа после заражения. Владея этой
информацией, мы точно рассчитали время, когда вирус был внесен в питьевую
воду, и узнали, что техник-грек, который переходит из модуля в модуль,
ушел из модуля В за несколько минут до этого. Поэтому остальные модули не
заражены. Мы узнали все, кроме того, как остановить эпидемию. По отношению
к человеческим жизням вирус оказался таким же эффективным, как водородная
бомба.
За следующие двадцать четыре часа мы много раз заходили в тупик. Пока
мы работали, погибло около трех тысяч человек, и только тогда мы кое-что
обнаружили - нашли семейство прионов, которые способны действовать как
вектор и стерилизовать вирус, но мы установили также, что защитные
механизмы тела разрушают наши субвирусы.
Для того чтобы наши субвирусы подействовали, нам нужно ненадолго
прекратить производство антител у пациента. Потом ввести в кровь пациента
культуру субвируса. Мы немедленно начали выращивать культуры, но стала
очевидной следующая проблема: потребуется не менее шести часов, чтобы
создать одну дозу субвируса, через семь часов у нас будет четыреста доз.
Рассчитав скорость болезни, мы поняли, что к тому времени пациентам помощь
уже будет не нужна. Мы победили вирус, но опоздали.
Мы решили все же начинать и произвести четыреста доз противоядия в
надежде спасти хоть кого-то. Если через шесть часов кто-то там еще будет
жив, корабельные вспомогательные роботы отнесут противоядие к криотанкам и
введут его.
Пять с половиной часов спустя меня по комлинку вызвал Мавро. Был почти
полдень.
- Hola, muchacho, как дела? - спросил он.
- Прекрасно, - устало ответил я.
- Ты слышал, что я вчера вечером убил этого слабака Самору?
- Нет.
- Si, мы гнались за Люсио и его людьми и в конце концов догнали Самору.
Этот трахальщик порезал мне руку. Но не так уж сильно. Сегодня до завтрака