Страница:
этих перемен вызваны двумя годами повышенной силы тяжести, но мне больно
было думать, как тот случай мог опустошить ее.
Мышцы ее казались сильными и гибкими, а осанка изящной. Абрайра
заметила, что я разглядываю ее тело, словно собираюсь использовать его
части в будущем как запасные. Она рассмеялась.
- Почему ты так на меня смотришь?
- Ищу шрамы.
Она закрыла глаза и показала белый шрам над одним веком.
- Здесь Люсио погасил сигару... - Потом протянула мне левую руку, и я
взял ее. - А здесь он сжег мне пальцы. - Толстый шрам пересекал ладонь.
Четыре металлических телесного цвета пальца были присоединены к плоти. Я
не знал, что она вынесла такую пытку. На столе ее скрывали другие.
Я грубо схватил ее за плечи, и глаза мои заполнились слезами гнева.
- Абрайра, - воскликнул я, - клянусь перед тобой и Богом, что сделаю
тебе подарок: принесу на серебряной тарелке яйца тех, кто так поступил с
тобой.
Она улыбнулась. Рука ее ласково коснулась моей. Я не понимал, как она
может улыбаться после такого ужаса. Такая улыбка может быть только
фальшивой.
- Почему ты думаешь, что мне нужен такой ужасный подарок? - спросила
она. - Ты достаточно сделал! К тому же это произошло так давно.
Я ей хотел сказать, что для нее это было два года назад, но для меня с
тех пор прошло всего несколько часов. Посмотрел ей в глаза и увидел только
мягкость и радость. Никогда раньше не было в ее взгляде ничего, кроме
холодного расчета и иногда гнева. А теперь глаза у нее яркие, живые,
счастливые! Словно она воскресла после смерти.
Такое изменение невозможно. Я вздрогнул. Мне показалось, что земля подо
мной зашевелилась. Она потянула меня за руку к двери.
- Пойдем возьмем твои вещи.
Абрайра вывела меня в ночь. Поднимался резкий ветер, предвестник бури.
За зданием стоял грузовик, на нем пластиковые контейнеры с вещами. На двух
ящиках было мое имя. В одном боевой защитный костюм; в другом хрустальный
нож, маленькое складное лазерное ружье Тамары, моя медицинская сумка и
небольшая коробка с сигарами. Из сооружения дальше по дороге слышался
непрерывный крик: "Домой! Домой!"
Я совершенно отупел. Невозможно измениться, как изменилась Абрайра.
- Надевай костюм, - сказала она, - и не снимай, пока война не
закончится. Он слегка отличается от старой модели, тяжелее, не так хорошо
уравновешен. Тебе нужно привыкнуть к нему.
Я снял кимоно и обувь и принялся одеваться. Абрайра помогала соединять
части, словно одевала инвалида или любовника. Она низко пригнулась,
поправляя грудную пластину, и я вдохнул запах ее волос, ее пота. Теплый и
мускусный.
У меня началась эрекция, и я был рад, что она скрыта под вооружением.
Молодое тело реагировало на женщину так, как я уже и забыл.
Абрайра открыла карман у меня на бедре и достала несколько небольших
тюбиков.
- Ты должен научиться сам чинить свою защиту. Нужно заполнять краской
трещины доверху. А если будет дыра, залей веществом вот из этой зеленой
канистры. Оно называется "вспышка". Я тебе покажу почему...
Она выставила телескопический ствол моего маленького лазера и
выстрелила мне в ногу. Ярко-зеленое пламя вспыхнуло в месте
соприкосновения.
- Обратную строну покрывай из этой синей канистры. - Она выстрелила мне
в ногу сзади, послышался резкий свист. Абрайра говорила уверенно, как
самурай. - Это называется "крик". Если увидишь такую вспышку или услышишь
такой свист, это означает, что в тебя попал снайпер. Немедленно принимай
меры. Ясно?
- Да, ясно.
- Хорошо. Позже мы тебя научим тому, что необходимо, чтобы оставаться
живым. - Она говорила озабоченно. Сложила лазерное ружье и спрятала его в
карман моего костюма. В правой ноге оказался разрез, а в нем тонкий, но
острый нож-мачете. Абрайра достала его и хотела положить на это место мой
хрустальный нож, но решила, что он не войдет. Проверила несколько карманов
на поясе и поняла, что ни один не подходит. Я взял нож и начал прикреплять
на браслете ей к запястью. Она улыбнулась, довольная подарком.
Я сказал:
- Я видел, как люди сражались в симуляторе - трое против множества. Ты
можешь научить меня тому, что они знают? Этим состояниям сознания? Munen.
Мгновенность. Чему еще вы научились?
Она взглянула мне на ноги.
- Ты видел наших самураев-химер. Они воевали с людьми. Я не могу
научить тебя тому, что они знают. Ты слишком... человек. Понимаешь?
- Ты хочешь сказать, что у меня нет генетического потенциала. Но
самураи, которые вас учили, тоже его не имеют. Однако чему-то они вас
научили. Никто из вас не мог сражаться так хорошо два года назад. Я могу
узнать то же, что они!
- Может быть, со временем. Но у нас нет доступа к мониторам с
биологической обратной связью, которые нужны при обучении Полному
Контролю. Мы принимали наркотик, который помогает достичь Мгновенности,
какое-то вещество с Эридана. Я тебе достану. Через несколько недель ты
сможешь вызывать это состояние без помощи наркотика, когда тебе угрожает
опасность. Но у тебя не будет времени для тренировки.
Я печально улыбнулся. А Гарсиа затратил столько времени, пытаясь
убедить Завалу в превосходстве генетики и подготовки самураев. Теперь все
ясно: у них более мощные медикаменты. Интересно, вернул ли Завала деньги.
По-прежнему слышалось скандирование:
- Домой! Домой!
Я посмотрел Абрайре в глаза.
- А каковы мои шансы? Без тренировки? Что говорит компьютер?
- Не очень хороши.
- Насколько?
Абрайра пожала плечами, ей не хотелось говорить.
- Один на сто. Но шансы лучше, если будешь держаться с нами. Не
расстраивайся. Разве не ты однажды сказал: "Будущее кажется мрачным тем,
кто отказывается видеть цветные сны"?
- Не я это сказал. - Я кивнул в сторону старого амбара, где мои
компадрес разогревались для нового мятежа. - Мне кажется, я должен быть с
ними. Не думаю, что буду вместе с вами воевать против ябадзинов. Прости.
- Если корпорация Мотоки будет настаивать, ты ничего не сможешь
сделать, - сказал из-за моей спины Перфекто. Я обернулся. Не слышал, как
он подошел. Он стоял в двадцати метрах от меня, у здания. Вместе с ним
Мигель. Они подошли, обняли меня, похлопали по спине, улыбаясь. - Как
приятно, амиго. Давно мы не виделись.
- Слишком давно, - сказал я.
Абрайра подобрала мои сигары и кимоно.
- Пойду поищу тебе место для сна.
Она пошла к дому, и я болезненно осознал, как ее бедра колышутся под
кимоно.
Перфекто обнимал меня рукой; когда она завернула за угол, он странно,
почти сердито посмотрел на меня, потом быстро улыбнулся. Мигель
рассмеялся.
- Видел, как она тебе глазки строит? - спросил он.
- Ах, у дона такой мрачный вид, как у кота в течке! Я думаю, оба они
подняли температуру в долине на добрых два градуса. Должно быть, это новая
молодость дона. Он выглядит очень аристократично, красиво. Как ты
считаешь, Мигель?
- Да. Если бы я был женщиной, сердце мое билось бы, как птица в клетке.
- Мы вовремя подошли. Не хотелось бы увидеть, как у них на земле идет
любовное сражение, - сказал Перфекто. Оба рассмеялись, а я в
замешательстве повесил голову. Немного погодя Перфекто сказал: - Как я уже
говорил, дон Анжело, не думаю, чтобы эти люди смогли оставаться в Кимаи но
Джи. Несмотря на твою новую красоту, большинство японцев считает нас
уродами. Они не хотят нас видеть и называют tengu, демонами.
- Верно, - согласился Мигель. - Они нас не любят. Лагерь разместили
подальше от города, чтобы не видеть нас, чтобы мы не отравили их культуру.
- Да, - подтвердил Перфекто, - а вас всех они хотели оставить в
криотанках до конца войны, но хозяин корабля заставил забрать вас.
- Но чиновники Мотоки не хотят оставлять вас здесь. Особенно когда мы
пойдем в бой. Так что, я думаю, вам всем придется идти с нами. Гарсон,
вероятно, поставит вас за самураями.
- Звучит не так плохо, - сказал я. Кивнул в сторону амбара, откуда
по-прежнему слышались крики. - Мне кажется, они согласны улететь.
- О, их не это расстроило, - ответил Перфекто. - Корпорация Мотоки не
платит им за годы, проведенные в криотанках, они потеряли деньги за
двадцать два года службы. - В голосе его звучала горечь. - У многих из
этих людей есть семьи. Как и моя, они полностью зависят от их платы.
Я был поражен несправедливостью, сотворенной с этими людьми. Бедняки
согласились воевать только потому, что знали, что это даст их семьям:
братьям, сестрам, овдовевшим матерям и их собственным детям. Им больше не
надо будет выносить неимоверные тяготы войны в Южной Америке. Для
некоторых оставить семьи - это невероятная жертва, акт истинной любви. И
вот они узнают, что через две недели после их отлета с Земли семьи
перестали получать плату, ради которой они пожертвовали собой. Для многих
это означает, что члены их семьи умерли в нищете. Юные сестры вынуждены
были стать проститутками, а больные матери умерли с голоду.
- Мы все им сочувствуем, - сказал Перфекто. - Все сердиты. Мы сами
узнали об этой несправедливости несколько дней назад. Думаю, если бы
узнали раньше, корабль не долетел бы до Пекаря. Ты чувствуешь гнев в
воздухе, напряжение электричества?
Я кивнул. Сразу почувствовал, как только вошел в помещение со
спорящими.
- С самого мятежа не было такого напряжения, - сказал Перфекто. - Много
месяцев я этого не чувствовал.
- Правда, - согласился Мигель. - Все было спокойно до самых последних
дней. После мятежа положение изменилось. Самураи обращались с нами как с
друзьями, особенно когда увидели, как мы сражаемся. Большинству из нас
присвоено звание самураев. Но местные жители смотрят на нас, как на грязь.
Генерал Цугио, здешний главнокомандующий, смеется при мысли о
самураях-неяпонцах. Он грозит снизить нам плату, если мы не уговорим своих
компадрес стать уступчивей. Посмотри в глаза наших людей и поймешь, о чем
они думают. Они думают, что им не следовало прилетать сюда. Что им не
нужно сражаться. Но что мы можем сделать? Вернуться не можем, потому что
не можем заплатить грекам за корабль. Не можем найти другую работу. Либо
сражаться с ябадзинами, либо умереть с голоду!
- А нельзя ли действовать через голову генерала Цугио? - спросил я. -
Нельзя поговорить с президентом Мотоки? Это не такой уж большой город, и
он не может быть так занят.
Перфекто покачал головой.
- На Пекаре у каждого свое место. Они верят в то, что называют
природной иерархией. Мужчина выше женщины. Чиновник корпорации выше
солдата, а солдат выше фермера корпорации, который выше фермера, не
работающего на корпорацию. Все японцы выше китайцев, которые, в свою
очередь, выше корейцев. А где-то в пыли наряду с прочими червями -
латиноамериканцы. Матерь Божья! Мы не японцы и не работники корпорации, у
нас нет с ней постоянного контракта. Мы настолько низко в их списке, что
даже Гарсон не может непосредственно разговаривать с чиновниками. Ему
позволено говорить только с генералом Цугио и его адъютантами.
- Не понимаю, - сказал я. - А что они сделают, если вы заговорите с
чиновником корпорации?
- Не обратят на тебя внимания, - ответил Мигель, - или изобьют. Зависит
от того, насколько их оскорбила эта попытка.
Перфекто кивнул и поторопился объяснить.
- Это вертикальная структура их общества. Именно эта вертикальная
структура и вызвала войну. Видишь ли, когда здесь поселились эти две
группы, их социальные инженеры считали, что они идут несколько разными
путями к одной и той же цели. Надеялись научить жителей основным этическим
идеалам работы, сотрудничества, служения обществу и аскетичности. Инженеры
Мотоки обратились к идеям Isshin, восстановления; они говорили, что просто
возвращаются к "естественному порядку" вещей, восстанавливают древние
идеалы, которые по-прежнему живут в их сердцах. Но инженеры-националисты
считали, что подчинение обществу сдерживает развитие индивидуальности и
инициативу и потому этот аспект модифицировали. Они говорили, что создают
нового человека, новую традицию, открывают новые силы и красоту в народе.
И поэтому народ разделился. Но хоть у них много общего, и Мотоки и
ябадзины представляют общество вертикальной структуры. Каждое считает, что
есть вершина в человеческой иерархии. И каждое считает, что именно его
люди представляют эту вершину. И единственный способ доказать это - выбить
зубы сопернику.
Перфекто казался расстроенным, а я рассмеялся при мысли о жителях
Мотоки, считающих себя высшей расой во вселенной.
- А что они думают о вас, химерах?
- Самураи с большой неохотой признали, что мы сражаемся лучше их, -
сказал Мигель. - Но мы все равно не сравнялись с ними. Мы так и не
научились "корпоративному духу", и это доказывает нашу слабость.
- Но если они совершенны, а мы слабы, зачем мы им?
- Мы им нужны, чтобы преодолевать автоматическую защиту Хотоке но За.
Они считают, что сами не смогут это сделать, и потому нанимают других,
чтобы умирали там. Нанимают тех, кто им безразличен. Хотят, чтобы мы
расчистили им дорогу, открыли дверь, а самураи войдут в Хотоке но За и
докажут, кто лучше.
Я вспомнил, как голографический президент Мотоки благодарил нас за то,
что мы пришли сражаться с машинами ябадзинов.
- Но это не так трудно, как я слышал.
- Нетрудно для нас, потому что у нас нет технофобии. Самураи очень
нервничают при мысли об автоматической защите. Эти поселения были
основаны, потому что японцы уступили первенство в технологии китайцам. Для
этого общества машины символизируют их собственное поражение, напоминают о
неудаче.
- Ага! Вы заметили, как они сторонятся кибернетических
усовершенствований?
Перфекто энергично кивнул.
- Они сторонятся тысячи технологических новшеств. ОМП наложила строгий
запрет на использования мощного наступательного оружия, но мы легко можем
создать законное оружие для победы над ябадзинами: ружья, стреляющие
разъедающей жидкостью, а не твердыми снарядами, многослойную керамическую
защиту. Но Мотоки упрямится: считает, что если мы победим благодаря
технологическим преимуществам, то тем самым откажемся от принципа, ради
которого началась война. Они должны победить, потому что они выше, а не
потому, что у них лучше оружие.
- Они спятили! - сказал я.
- Согласен, - ответил Перфекто. - Но они хорошо платят. - Он переступил
с ноги на ногу. К тому же любая культура кажется слегка спятившей, если
смотришь на нее извне. Адъютанты генерала Цугио приглашают нас на встречу.
Мне кажется, генерал Цугио хочет выступить перед нами на тему о морали.
Цугио-сан очень верит в пение гимна корпорации и в эмоциональные речи. -
Он взглянул на дом. - Хочешь послушать музыку или посмотреть схватки?
Делать больше было нечего. Мы пошли в дом и болтали о разных
незначительных вещах; большую часть вечера смотрели сражения в
симуляторах. В одном участвовал Завала. Он вместе со своими товарищами
уничтожил четыре вражеских группы и прорвался в Хотоке но За, и я
поразился тому, каким искусным воином он стал. Многое изменилось.
Но мне приходилось постоянно учиться, чтобы держаться на уровне
достижений в своей небольшой области медицины, и я привык к переменам.
Перемены, даже к плохому, я перенесу. Друзья взяли мое тело и сделали его
снова молодым, и это я могу принять. Это обычная процедура. Самураи два
года продержали меня в криогенном сне, а это принять гораздо труднее. Меня
обманули, лишили подготовки, которая помогла бы мне оставаться живым на
Пекаре. Глядя на схватки в симуляторе, на то, как наши люди сражаются с
патрулями, ласками, АНП - автоматическими нейтронными пушками,
кибертанками, как они преодолевают минные поля, я понял, насколько опасно
мое невежество. Я никогда не побеждал самураев в симуляторе и не могу
сделать это сейчас. И мои companeros изменились, это я почти принимал. Но
то, что я видел в глазах Абрайры, привело меня в ужас: в них было счастье
и спокойствие.
Я попытался понять, почему это так расстраивает меня, и вспомнил, что,
когда был молодым, однажды пошел с матерью в чужую церковь. Верующие в ней
считали, что получают великие духовные откровения. Они говорили не своими
голосами, болтали какой-то вздор, катались по полу и славили Бога с пеной
у рта - и все, чтобы произвести впечатление друг на друга своей фальшивой
святостью.
И так как я был молод, они привели меня в ужас, я испытал тот же
безымянный страх, что и сейчас. Мне показалось, что они во власти дьявола.
Я поверил, что в этой церкви Сатана. Но, став старше, я понял, что не
дьявол привел меня в ужас - чуждость, непонятность, встреча с неизвестным.
И теперь, глядя на то, как Абрайра поет или вместе с другими смотрит на
схватки, я снова видел лицо чужака. Она жива, а я мертв. Она испытала
неописуемые ужасы и вела жизнь, полную отчаяния. Подобно бесчисленным
рефуджиадос, которых я встречал, эмоционально она умерла. С ней обращались
невероятно жестоко, ее сломали так, что исправить невозможно, и для нее
было бы правильно внутренне умереть. Но вот она неожиданно воскресла, и
пламя в ней горит, как волшебная свеча на ветру, упрямо не желая гаснуть,
сколько бы ни выла буря. Ни у кого нет сил для таких изменений.
Я попытался представить себе, что могло ее так изменить. Она химера. Не
человек, не такая, как я. Может быть, инженеры создали новое существо с
эмоциональной устойчивостью, невозможной раньше? Я сомневался в этом. Во
всяком случае не преднамеренно. Никто не понимает настолько хорошо
биохимический механизм, управляющий эмоциональной гибкостью. Я читал всего
несколько статей на эту тему, да и те были написаны сто лет назад, когда
социологи изучали выживших в ядерной войне в Европе.
Мне в голову пришла другая мысль: Завала стал говорить, как самурай.
Учитывая его уважение к их доктринам, только естественно, что он им
подражает. Но это означает кое-что, чего я не предвидел: социокультурный
сдвиг, охвативший, возможно, всех на корабле. Возможно, вступив в контакт
с самураями, мы уподобились им. Когда Завала говорит, что сражения
укрепляют мозг, он рассуждает, как они. Я уверен, социальные инженеры
Мотоки могут гордиться тем, что проделали с Завалой.
Но непохоже, чтобы этот контакт с самураями так изменил внутреннее
состояние Абрайры. Самураи стараются скрыть свои эмоции, но в некоторых
случаях я заметил, что они начинают выражать их слишком бурно. Похоже, что
они плохо изображают эмоции, потому что, подобно рефуджиадос, они
эмоционально выхолощены. Мертвы изнутри. Поэтому ответ в чем-то другом.
Я снова пошел внутрь, посмотрел голограммы, встретился с Мавро. Ему
кто-то вытатуировал еще одну слезу на щеке, и он сбрил свои усы; в
остальном остался тем же самым. Опаловые воздушные змеи в атмосфере мешали
мне смотреть. Их платиновый блеск, как тонкий шелк или паутина, отражал
солнечный свет. В амбаре продолжались крики, но звучали они в ночном
воздухе чуть приглушенно. Я с трудом различал окруживших амбар самураев в
черной одежде. Перфекто расстегнул гульфик, его пенис повис. Я думал, он
будет мочиться, но в течение нескольких минут ничего не происходило.
- Что ты делаешь? - спросил я, кивком указывая на его пенис.
Перфекто взглянул на свой член и сказал:
- Я подумал, дам ему глотнуть свежего воздуха, но теперь уже все, и он
хочет только поиграть. - Он подождал еще немного, потом начал мочиться на
куст. - Ахх, вот оно, наконец!
Я с детства - в Гватемале - не мочился на куст. Почему-то это вызвало у
меня ностальгию, и я присоединился к нему.
Закончив, я спросил:
- Перфекто, что, Абрайра действительно строит мне глазки?
Он рассмеялся.
- Да. И всегда, когда говорит о тебе. С тех пор, как ты спас ее от
насильника Люсио.
Я был поражен.
- Но я не спас ее! Я опоздал! Я ничего не мог сделать!
Перфекто нахмурился и задумчиво посмотрел на меня. Наступила долгая
тишина. Наконец он свистнул сквозь зубы.
- Она рассказала невероятную историю о том, как ты вырвал у кого-то
ружье и как раз вовремя спас ее.
- Но почему она так говорит? Почему ей поверили? Разве Люсио и его
друзья не рассказали правду?
Перфекто нахмурился еще сильнее.
- Двое компадрес Люсио погибли, когда корабль начал вращаться.
Остальных поместили в криотанки в наказание за то, что они ворвались в
арсенал корабля, поэтому они не могли рассказать правду. Но я думаю, она
говорит неправду, потому что верит в нее. Достаточно поглядеть ей в глаза,
когда она говорит. Она верит, что ее не изнасиловали. Может, Абрайра
оказалась недостаточно сильна, чтобы выдержать это. Может, она свихнулась.
Я говорил с ней о несчастных происшествиях ее детства, и она клянется, что
их не было.
- Когда ее изнасиловали метисы?
- И не только. Она клянется, что шрам у нее получен в игре в бейсбол.
Не помнит, что провела три года в тюрьме.
Меня затошнило. Я не мог поверить в то, что говорил Перфекто. Все
здоровье, вся радость, которые я в ней видел, это признаки еще более
серьезной болезни.
- Но что ты сделал? - спросил я. - Как ей помочь?
- Оставь ее в покое. Анжело, с того самого дня Абрайра изменилась.
Впервые в жизни она обрела мир. Может быть... может быть, для нее
единственная возможность счастья - в незнании. Подсознательно она это
знает.
- Мы должны сказать ей правду! - настаивал я. - Должны помочь ей
взглянуть правде в лицо!
- Может, со временем она сама придет к этому. Я много раз пытался
противостоять ей, намекал на правду, но она просто не слышит.
Я прижал руки к бокам и посмотрел в небо. Чувствовал себя таким же
беспомощным, как и тогда, когда смотрел, как насилуют Абрайру. И
неожиданно почувствовал решимость.
- Перфекто, я убью Люсио. Отрежу ему яйца.
Он помолчал.
- Согласен. Мы не можем рисковать, идя рядом с ним в сражение. Надо
сделать это поскорее.
Он вздохнул.
Ночью я дрожал в своем защитном костюме. Мне приснилась Тамара в
инвалидной коляске. Гарсон отключил микрофон от розетки в основании ее
черепа, и она не могла говорить. Гарсон стоял над ней, гладил по голове и
внимательно смотрел на нее. Руки его перешли ей на шею, на плечи, прижали
соски. Я видел, что он собирается изнасиловать ее. Видел его возбужденные
глаза, напряжение рук. Глаза Тамары широко раскрылись, она была в
истерике.
Я проснулся от близкого грома, от которого задрожал дом. Дождь колотил
по крыше. Я дрожал от холода, и Абрайра укрывала меня белым кимоно, хотя я
подумал, что это мало что даст. Комната была забита спящими. Слышался
храп. Я повернулся и посмотрел на Абрайру.
- Спи, - прошептала она. - Это согреет тебя.
- Почему никто не включает нагрев? - спросил я.
- Тут его нет.
Она отошла от меня, осторожно пробираясь меж спящими; ее защитный
костюм слегка звякал. Никогда раньше я не видел, чтобы она поступала так
неэгоистично. "Она жива внутренне", подумал я. Хотел поблагодарить ее, но
этого казалось недостаточно.
- Абрайра, - прошептал я. Она повернулась и посмотрела на меня. - Я
хочу тебе только добра!
Она улыбнулась, нашла место и легла в нескольких метрах от меня.
Я подумал, может, я сошел с ума. Несколько недель назад мне казалось,
что я влюблен в Тамару. И сейчас еще испытываю к ней сильное чувство. Но
теперь растет моя страсть к Абрайре, и не нужно большого ума, чтобы
заметить, что обе женщины серьезно искалечены. Любовь ли это или просто
жалость, какую чувствуешь к раненому животному? А если это просто жалость,
нужно ли мне поддерживать отношения с обеими женщинами? Ведь бракованные
товары на рынке не покупают. Я никогда не подумал бы купить рубашку, у
которой один рукав короче другого. Но вот меня неудержимо тянет к Абрайре,
несмотря на шрамы на ее теле и душе. Я говорил себе, что от такой страсти
можно ждать одних неприятностей. Говорил себе: "Роблз", создавая Абрайру,
хотел получить совершенную производительницу. Нет никого, кто держался бы
за свое крепче чилийки (ну, за исключением, может быть, боливиек), и если
"Роблз" дал ей сильное желание размножаться, она будет держаться за него.
Ты станешь ее пленником. Ты не сможешь шага сделать из дома. Она будет
постоянно спрашивать, куда ты идешь. Не посмотришь через улицу, чтобы она
не встревожилась, что ты смотришь на другую женщину! К тому же, с ее
эмоциональными шрамами, она когда-нибудь зарубит тебя топором!
- Ах, но если бы хоть иногда заглядывать в ее серебряные глаза и
гладить шоколадные волосы! Я погибну навсегда! Только бы раз испробовать
ее медовые уста и провести рукой по изгибу ее грудей!
Нельзя провести холостяком тридцать лет, не научившись не влюбляться.
Мне снилось, что я живу с ней в маленьком домике, во дворе цыплята. И если
"Роблз" действительно создал производительницу, меньше дюжины детей
Абрайру не удовлетворят. Я представил себе, какую головную боль вызовет их
возня и крики. Потом сопоставил все это с возможным ожидающим меня
счастьем и решил, что благоразумней все же не связываться с будущей
убийцей топором.
На следующий день я нашел возможность увидеть Люсио. Утреннее солнце
разогнало тучи, и я встретил Фернандо Чина, ксенобиолога. Он разглядывал
тела опако но тако, убитых во время грозы молнией. Набрал пять десятков
разновидностей, различающихся размерами и формой, и теперь замораживал
образцы генетических тканей. Я стоял рядом с ним и смотрел на амбар, где
находится Люсио. Ночью там молчали, но на утро снова начались крики
"Домой! Домой!" Я насчитал шестнадцать самураев вокруг амбара. Способа
добраться до Люсио я не нашел.
Фернандо Чин посматривал на меня; потом стал рассказывать, как
собирается определить возраст каждого вида способом, разработанным
палеонтологами.
было думать, как тот случай мог опустошить ее.
Мышцы ее казались сильными и гибкими, а осанка изящной. Абрайра
заметила, что я разглядываю ее тело, словно собираюсь использовать его
части в будущем как запасные. Она рассмеялась.
- Почему ты так на меня смотришь?
- Ищу шрамы.
Она закрыла глаза и показала белый шрам над одним веком.
- Здесь Люсио погасил сигару... - Потом протянула мне левую руку, и я
взял ее. - А здесь он сжег мне пальцы. - Толстый шрам пересекал ладонь.
Четыре металлических телесного цвета пальца были присоединены к плоти. Я
не знал, что она вынесла такую пытку. На столе ее скрывали другие.
Я грубо схватил ее за плечи, и глаза мои заполнились слезами гнева.
- Абрайра, - воскликнул я, - клянусь перед тобой и Богом, что сделаю
тебе подарок: принесу на серебряной тарелке яйца тех, кто так поступил с
тобой.
Она улыбнулась. Рука ее ласково коснулась моей. Я не понимал, как она
может улыбаться после такого ужаса. Такая улыбка может быть только
фальшивой.
- Почему ты думаешь, что мне нужен такой ужасный подарок? - спросила
она. - Ты достаточно сделал! К тому же это произошло так давно.
Я ей хотел сказать, что для нее это было два года назад, но для меня с
тех пор прошло всего несколько часов. Посмотрел ей в глаза и увидел только
мягкость и радость. Никогда раньше не было в ее взгляде ничего, кроме
холодного расчета и иногда гнева. А теперь глаза у нее яркие, живые,
счастливые! Словно она воскресла после смерти.
Такое изменение невозможно. Я вздрогнул. Мне показалось, что земля подо
мной зашевелилась. Она потянула меня за руку к двери.
- Пойдем возьмем твои вещи.
Абрайра вывела меня в ночь. Поднимался резкий ветер, предвестник бури.
За зданием стоял грузовик, на нем пластиковые контейнеры с вещами. На двух
ящиках было мое имя. В одном боевой защитный костюм; в другом хрустальный
нож, маленькое складное лазерное ружье Тамары, моя медицинская сумка и
небольшая коробка с сигарами. Из сооружения дальше по дороге слышался
непрерывный крик: "Домой! Домой!"
Я совершенно отупел. Невозможно измениться, как изменилась Абрайра.
- Надевай костюм, - сказала она, - и не снимай, пока война не
закончится. Он слегка отличается от старой модели, тяжелее, не так хорошо
уравновешен. Тебе нужно привыкнуть к нему.
Я снял кимоно и обувь и принялся одеваться. Абрайра помогала соединять
части, словно одевала инвалида или любовника. Она низко пригнулась,
поправляя грудную пластину, и я вдохнул запах ее волос, ее пота. Теплый и
мускусный.
У меня началась эрекция, и я был рад, что она скрыта под вооружением.
Молодое тело реагировало на женщину так, как я уже и забыл.
Абрайра открыла карман у меня на бедре и достала несколько небольших
тюбиков.
- Ты должен научиться сам чинить свою защиту. Нужно заполнять краской
трещины доверху. А если будет дыра, залей веществом вот из этой зеленой
канистры. Оно называется "вспышка". Я тебе покажу почему...
Она выставила телескопический ствол моего маленького лазера и
выстрелила мне в ногу. Ярко-зеленое пламя вспыхнуло в месте
соприкосновения.
- Обратную строну покрывай из этой синей канистры. - Она выстрелила мне
в ногу сзади, послышался резкий свист. Абрайра говорила уверенно, как
самурай. - Это называется "крик". Если увидишь такую вспышку или услышишь
такой свист, это означает, что в тебя попал снайпер. Немедленно принимай
меры. Ясно?
- Да, ясно.
- Хорошо. Позже мы тебя научим тому, что необходимо, чтобы оставаться
живым. - Она говорила озабоченно. Сложила лазерное ружье и спрятала его в
карман моего костюма. В правой ноге оказался разрез, а в нем тонкий, но
острый нож-мачете. Абрайра достала его и хотела положить на это место мой
хрустальный нож, но решила, что он не войдет. Проверила несколько карманов
на поясе и поняла, что ни один не подходит. Я взял нож и начал прикреплять
на браслете ей к запястью. Она улыбнулась, довольная подарком.
Я сказал:
- Я видел, как люди сражались в симуляторе - трое против множества. Ты
можешь научить меня тому, что они знают? Этим состояниям сознания? Munen.
Мгновенность. Чему еще вы научились?
Она взглянула мне на ноги.
- Ты видел наших самураев-химер. Они воевали с людьми. Я не могу
научить тебя тому, что они знают. Ты слишком... человек. Понимаешь?
- Ты хочешь сказать, что у меня нет генетического потенциала. Но
самураи, которые вас учили, тоже его не имеют. Однако чему-то они вас
научили. Никто из вас не мог сражаться так хорошо два года назад. Я могу
узнать то же, что они!
- Может быть, со временем. Но у нас нет доступа к мониторам с
биологической обратной связью, которые нужны при обучении Полному
Контролю. Мы принимали наркотик, который помогает достичь Мгновенности,
какое-то вещество с Эридана. Я тебе достану. Через несколько недель ты
сможешь вызывать это состояние без помощи наркотика, когда тебе угрожает
опасность. Но у тебя не будет времени для тренировки.
Я печально улыбнулся. А Гарсиа затратил столько времени, пытаясь
убедить Завалу в превосходстве генетики и подготовки самураев. Теперь все
ясно: у них более мощные медикаменты. Интересно, вернул ли Завала деньги.
По-прежнему слышалось скандирование:
- Домой! Домой!
Я посмотрел Абрайре в глаза.
- А каковы мои шансы? Без тренировки? Что говорит компьютер?
- Не очень хороши.
- Насколько?
Абрайра пожала плечами, ей не хотелось говорить.
- Один на сто. Но шансы лучше, если будешь держаться с нами. Не
расстраивайся. Разве не ты однажды сказал: "Будущее кажется мрачным тем,
кто отказывается видеть цветные сны"?
- Не я это сказал. - Я кивнул в сторону старого амбара, где мои
компадрес разогревались для нового мятежа. - Мне кажется, я должен быть с
ними. Не думаю, что буду вместе с вами воевать против ябадзинов. Прости.
- Если корпорация Мотоки будет настаивать, ты ничего не сможешь
сделать, - сказал из-за моей спины Перфекто. Я обернулся. Не слышал, как
он подошел. Он стоял в двадцати метрах от меня, у здания. Вместе с ним
Мигель. Они подошли, обняли меня, похлопали по спине, улыбаясь. - Как
приятно, амиго. Давно мы не виделись.
- Слишком давно, - сказал я.
Абрайра подобрала мои сигары и кимоно.
- Пойду поищу тебе место для сна.
Она пошла к дому, и я болезненно осознал, как ее бедра колышутся под
кимоно.
Перфекто обнимал меня рукой; когда она завернула за угол, он странно,
почти сердито посмотрел на меня, потом быстро улыбнулся. Мигель
рассмеялся.
- Видел, как она тебе глазки строит? - спросил он.
- Ах, у дона такой мрачный вид, как у кота в течке! Я думаю, оба они
подняли температуру в долине на добрых два градуса. Должно быть, это новая
молодость дона. Он выглядит очень аристократично, красиво. Как ты
считаешь, Мигель?
- Да. Если бы я был женщиной, сердце мое билось бы, как птица в клетке.
- Мы вовремя подошли. Не хотелось бы увидеть, как у них на земле идет
любовное сражение, - сказал Перфекто. Оба рассмеялись, а я в
замешательстве повесил голову. Немного погодя Перфекто сказал: - Как я уже
говорил, дон Анжело, не думаю, чтобы эти люди смогли оставаться в Кимаи но
Джи. Несмотря на твою новую красоту, большинство японцев считает нас
уродами. Они не хотят нас видеть и называют tengu, демонами.
- Верно, - согласился Мигель. - Они нас не любят. Лагерь разместили
подальше от города, чтобы не видеть нас, чтобы мы не отравили их культуру.
- Да, - подтвердил Перфекто, - а вас всех они хотели оставить в
криотанках до конца войны, но хозяин корабля заставил забрать вас.
- Но чиновники Мотоки не хотят оставлять вас здесь. Особенно когда мы
пойдем в бой. Так что, я думаю, вам всем придется идти с нами. Гарсон,
вероятно, поставит вас за самураями.
- Звучит не так плохо, - сказал я. Кивнул в сторону амбара, откуда
по-прежнему слышались крики. - Мне кажется, они согласны улететь.
- О, их не это расстроило, - ответил Перфекто. - Корпорация Мотоки не
платит им за годы, проведенные в криотанках, они потеряли деньги за
двадцать два года службы. - В голосе его звучала горечь. - У многих из
этих людей есть семьи. Как и моя, они полностью зависят от их платы.
Я был поражен несправедливостью, сотворенной с этими людьми. Бедняки
согласились воевать только потому, что знали, что это даст их семьям:
братьям, сестрам, овдовевшим матерям и их собственным детям. Им больше не
надо будет выносить неимоверные тяготы войны в Южной Америке. Для
некоторых оставить семьи - это невероятная жертва, акт истинной любви. И
вот они узнают, что через две недели после их отлета с Земли семьи
перестали получать плату, ради которой они пожертвовали собой. Для многих
это означает, что члены их семьи умерли в нищете. Юные сестры вынуждены
были стать проститутками, а больные матери умерли с голоду.
- Мы все им сочувствуем, - сказал Перфекто. - Все сердиты. Мы сами
узнали об этой несправедливости несколько дней назад. Думаю, если бы
узнали раньше, корабль не долетел бы до Пекаря. Ты чувствуешь гнев в
воздухе, напряжение электричества?
Я кивнул. Сразу почувствовал, как только вошел в помещение со
спорящими.
- С самого мятежа не было такого напряжения, - сказал Перфекто. - Много
месяцев я этого не чувствовал.
- Правда, - согласился Мигель. - Все было спокойно до самых последних
дней. После мятежа положение изменилось. Самураи обращались с нами как с
друзьями, особенно когда увидели, как мы сражаемся. Большинству из нас
присвоено звание самураев. Но местные жители смотрят на нас, как на грязь.
Генерал Цугио, здешний главнокомандующий, смеется при мысли о
самураях-неяпонцах. Он грозит снизить нам плату, если мы не уговорим своих
компадрес стать уступчивей. Посмотри в глаза наших людей и поймешь, о чем
они думают. Они думают, что им не следовало прилетать сюда. Что им не
нужно сражаться. Но что мы можем сделать? Вернуться не можем, потому что
не можем заплатить грекам за корабль. Не можем найти другую работу. Либо
сражаться с ябадзинами, либо умереть с голоду!
- А нельзя ли действовать через голову генерала Цугио? - спросил я. -
Нельзя поговорить с президентом Мотоки? Это не такой уж большой город, и
он не может быть так занят.
Перфекто покачал головой.
- На Пекаре у каждого свое место. Они верят в то, что называют
природной иерархией. Мужчина выше женщины. Чиновник корпорации выше
солдата, а солдат выше фермера корпорации, который выше фермера, не
работающего на корпорацию. Все японцы выше китайцев, которые, в свою
очередь, выше корейцев. А где-то в пыли наряду с прочими червями -
латиноамериканцы. Матерь Божья! Мы не японцы и не работники корпорации, у
нас нет с ней постоянного контракта. Мы настолько низко в их списке, что
даже Гарсон не может непосредственно разговаривать с чиновниками. Ему
позволено говорить только с генералом Цугио и его адъютантами.
- Не понимаю, - сказал я. - А что они сделают, если вы заговорите с
чиновником корпорации?
- Не обратят на тебя внимания, - ответил Мигель, - или изобьют. Зависит
от того, насколько их оскорбила эта попытка.
Перфекто кивнул и поторопился объяснить.
- Это вертикальная структура их общества. Именно эта вертикальная
структура и вызвала войну. Видишь ли, когда здесь поселились эти две
группы, их социальные инженеры считали, что они идут несколько разными
путями к одной и той же цели. Надеялись научить жителей основным этическим
идеалам работы, сотрудничества, служения обществу и аскетичности. Инженеры
Мотоки обратились к идеям Isshin, восстановления; они говорили, что просто
возвращаются к "естественному порядку" вещей, восстанавливают древние
идеалы, которые по-прежнему живут в их сердцах. Но инженеры-националисты
считали, что подчинение обществу сдерживает развитие индивидуальности и
инициативу и потому этот аспект модифицировали. Они говорили, что создают
нового человека, новую традицию, открывают новые силы и красоту в народе.
И поэтому народ разделился. Но хоть у них много общего, и Мотоки и
ябадзины представляют общество вертикальной структуры. Каждое считает, что
есть вершина в человеческой иерархии. И каждое считает, что именно его
люди представляют эту вершину. И единственный способ доказать это - выбить
зубы сопернику.
Перфекто казался расстроенным, а я рассмеялся при мысли о жителях
Мотоки, считающих себя высшей расой во вселенной.
- А что они думают о вас, химерах?
- Самураи с большой неохотой признали, что мы сражаемся лучше их, -
сказал Мигель. - Но мы все равно не сравнялись с ними. Мы так и не
научились "корпоративному духу", и это доказывает нашу слабость.
- Но если они совершенны, а мы слабы, зачем мы им?
- Мы им нужны, чтобы преодолевать автоматическую защиту Хотоке но За.
Они считают, что сами не смогут это сделать, и потому нанимают других,
чтобы умирали там. Нанимают тех, кто им безразличен. Хотят, чтобы мы
расчистили им дорогу, открыли дверь, а самураи войдут в Хотоке но За и
докажут, кто лучше.
Я вспомнил, как голографический президент Мотоки благодарил нас за то,
что мы пришли сражаться с машинами ябадзинов.
- Но это не так трудно, как я слышал.
- Нетрудно для нас, потому что у нас нет технофобии. Самураи очень
нервничают при мысли об автоматической защите. Эти поселения были
основаны, потому что японцы уступили первенство в технологии китайцам. Для
этого общества машины символизируют их собственное поражение, напоминают о
неудаче.
- Ага! Вы заметили, как они сторонятся кибернетических
усовершенствований?
Перфекто энергично кивнул.
- Они сторонятся тысячи технологических новшеств. ОМП наложила строгий
запрет на использования мощного наступательного оружия, но мы легко можем
создать законное оружие для победы над ябадзинами: ружья, стреляющие
разъедающей жидкостью, а не твердыми снарядами, многослойную керамическую
защиту. Но Мотоки упрямится: считает, что если мы победим благодаря
технологическим преимуществам, то тем самым откажемся от принципа, ради
которого началась война. Они должны победить, потому что они выше, а не
потому, что у них лучше оружие.
- Они спятили! - сказал я.
- Согласен, - ответил Перфекто. - Но они хорошо платят. - Он переступил
с ноги на ногу. К тому же любая культура кажется слегка спятившей, если
смотришь на нее извне. Адъютанты генерала Цугио приглашают нас на встречу.
Мне кажется, генерал Цугио хочет выступить перед нами на тему о морали.
Цугио-сан очень верит в пение гимна корпорации и в эмоциональные речи. -
Он взглянул на дом. - Хочешь послушать музыку или посмотреть схватки?
Делать больше было нечего. Мы пошли в дом и болтали о разных
незначительных вещах; большую часть вечера смотрели сражения в
симуляторах. В одном участвовал Завала. Он вместе со своими товарищами
уничтожил четыре вражеских группы и прорвался в Хотоке но За, и я
поразился тому, каким искусным воином он стал. Многое изменилось.
Но мне приходилось постоянно учиться, чтобы держаться на уровне
достижений в своей небольшой области медицины, и я привык к переменам.
Перемены, даже к плохому, я перенесу. Друзья взяли мое тело и сделали его
снова молодым, и это я могу принять. Это обычная процедура. Самураи два
года продержали меня в криогенном сне, а это принять гораздо труднее. Меня
обманули, лишили подготовки, которая помогла бы мне оставаться живым на
Пекаре. Глядя на схватки в симуляторе, на то, как наши люди сражаются с
патрулями, ласками, АНП - автоматическими нейтронными пушками,
кибертанками, как они преодолевают минные поля, я понял, насколько опасно
мое невежество. Я никогда не побеждал самураев в симуляторе и не могу
сделать это сейчас. И мои companeros изменились, это я почти принимал. Но
то, что я видел в глазах Абрайры, привело меня в ужас: в них было счастье
и спокойствие.
Я попытался понять, почему это так расстраивает меня, и вспомнил, что,
когда был молодым, однажды пошел с матерью в чужую церковь. Верующие в ней
считали, что получают великие духовные откровения. Они говорили не своими
голосами, болтали какой-то вздор, катались по полу и славили Бога с пеной
у рта - и все, чтобы произвести впечатление друг на друга своей фальшивой
святостью.
И так как я был молод, они привели меня в ужас, я испытал тот же
безымянный страх, что и сейчас. Мне показалось, что они во власти дьявола.
Я поверил, что в этой церкви Сатана. Но, став старше, я понял, что не
дьявол привел меня в ужас - чуждость, непонятность, встреча с неизвестным.
И теперь, глядя на то, как Абрайра поет или вместе с другими смотрит на
схватки, я снова видел лицо чужака. Она жива, а я мертв. Она испытала
неописуемые ужасы и вела жизнь, полную отчаяния. Подобно бесчисленным
рефуджиадос, которых я встречал, эмоционально она умерла. С ней обращались
невероятно жестоко, ее сломали так, что исправить невозможно, и для нее
было бы правильно внутренне умереть. Но вот она неожиданно воскресла, и
пламя в ней горит, как волшебная свеча на ветру, упрямо не желая гаснуть,
сколько бы ни выла буря. Ни у кого нет сил для таких изменений.
Я попытался представить себе, что могло ее так изменить. Она химера. Не
человек, не такая, как я. Может быть, инженеры создали новое существо с
эмоциональной устойчивостью, невозможной раньше? Я сомневался в этом. Во
всяком случае не преднамеренно. Никто не понимает настолько хорошо
биохимический механизм, управляющий эмоциональной гибкостью. Я читал всего
несколько статей на эту тему, да и те были написаны сто лет назад, когда
социологи изучали выживших в ядерной войне в Европе.
Мне в голову пришла другая мысль: Завала стал говорить, как самурай.
Учитывая его уважение к их доктринам, только естественно, что он им
подражает. Но это означает кое-что, чего я не предвидел: социокультурный
сдвиг, охвативший, возможно, всех на корабле. Возможно, вступив в контакт
с самураями, мы уподобились им. Когда Завала говорит, что сражения
укрепляют мозг, он рассуждает, как они. Я уверен, социальные инженеры
Мотоки могут гордиться тем, что проделали с Завалой.
Но непохоже, чтобы этот контакт с самураями так изменил внутреннее
состояние Абрайры. Самураи стараются скрыть свои эмоции, но в некоторых
случаях я заметил, что они начинают выражать их слишком бурно. Похоже, что
они плохо изображают эмоции, потому что, подобно рефуджиадос, они
эмоционально выхолощены. Мертвы изнутри. Поэтому ответ в чем-то другом.
Я снова пошел внутрь, посмотрел голограммы, встретился с Мавро. Ему
кто-то вытатуировал еще одну слезу на щеке, и он сбрил свои усы; в
остальном остался тем же самым. Опаловые воздушные змеи в атмосфере мешали
мне смотреть. Их платиновый блеск, как тонкий шелк или паутина, отражал
солнечный свет. В амбаре продолжались крики, но звучали они в ночном
воздухе чуть приглушенно. Я с трудом различал окруживших амбар самураев в
черной одежде. Перфекто расстегнул гульфик, его пенис повис. Я думал, он
будет мочиться, но в течение нескольких минут ничего не происходило.
- Что ты делаешь? - спросил я, кивком указывая на его пенис.
Перфекто взглянул на свой член и сказал:
- Я подумал, дам ему глотнуть свежего воздуха, но теперь уже все, и он
хочет только поиграть. - Он подождал еще немного, потом начал мочиться на
куст. - Ахх, вот оно, наконец!
Я с детства - в Гватемале - не мочился на куст. Почему-то это вызвало у
меня ностальгию, и я присоединился к нему.
Закончив, я спросил:
- Перфекто, что, Абрайра действительно строит мне глазки?
Он рассмеялся.
- Да. И всегда, когда говорит о тебе. С тех пор, как ты спас ее от
насильника Люсио.
Я был поражен.
- Но я не спас ее! Я опоздал! Я ничего не мог сделать!
Перфекто нахмурился и задумчиво посмотрел на меня. Наступила долгая
тишина. Наконец он свистнул сквозь зубы.
- Она рассказала невероятную историю о том, как ты вырвал у кого-то
ружье и как раз вовремя спас ее.
- Но почему она так говорит? Почему ей поверили? Разве Люсио и его
друзья не рассказали правду?
Перфекто нахмурился еще сильнее.
- Двое компадрес Люсио погибли, когда корабль начал вращаться.
Остальных поместили в криотанки в наказание за то, что они ворвались в
арсенал корабля, поэтому они не могли рассказать правду. Но я думаю, она
говорит неправду, потому что верит в нее. Достаточно поглядеть ей в глаза,
когда она говорит. Она верит, что ее не изнасиловали. Может, Абрайра
оказалась недостаточно сильна, чтобы выдержать это. Может, она свихнулась.
Я говорил с ней о несчастных происшествиях ее детства, и она клянется, что
их не было.
- Когда ее изнасиловали метисы?
- И не только. Она клянется, что шрам у нее получен в игре в бейсбол.
Не помнит, что провела три года в тюрьме.
Меня затошнило. Я не мог поверить в то, что говорил Перфекто. Все
здоровье, вся радость, которые я в ней видел, это признаки еще более
серьезной болезни.
- Но что ты сделал? - спросил я. - Как ей помочь?
- Оставь ее в покое. Анжело, с того самого дня Абрайра изменилась.
Впервые в жизни она обрела мир. Может быть... может быть, для нее
единственная возможность счастья - в незнании. Подсознательно она это
знает.
- Мы должны сказать ей правду! - настаивал я. - Должны помочь ей
взглянуть правде в лицо!
- Может, со временем она сама придет к этому. Я много раз пытался
противостоять ей, намекал на правду, но она просто не слышит.
Я прижал руки к бокам и посмотрел в небо. Чувствовал себя таким же
беспомощным, как и тогда, когда смотрел, как насилуют Абрайру. И
неожиданно почувствовал решимость.
- Перфекто, я убью Люсио. Отрежу ему яйца.
Он помолчал.
- Согласен. Мы не можем рисковать, идя рядом с ним в сражение. Надо
сделать это поскорее.
Он вздохнул.
Ночью я дрожал в своем защитном костюме. Мне приснилась Тамара в
инвалидной коляске. Гарсон отключил микрофон от розетки в основании ее
черепа, и она не могла говорить. Гарсон стоял над ней, гладил по голове и
внимательно смотрел на нее. Руки его перешли ей на шею, на плечи, прижали
соски. Я видел, что он собирается изнасиловать ее. Видел его возбужденные
глаза, напряжение рук. Глаза Тамары широко раскрылись, она была в
истерике.
Я проснулся от близкого грома, от которого задрожал дом. Дождь колотил
по крыше. Я дрожал от холода, и Абрайра укрывала меня белым кимоно, хотя я
подумал, что это мало что даст. Комната была забита спящими. Слышался
храп. Я повернулся и посмотрел на Абрайру.
- Спи, - прошептала она. - Это согреет тебя.
- Почему никто не включает нагрев? - спросил я.
- Тут его нет.
Она отошла от меня, осторожно пробираясь меж спящими; ее защитный
костюм слегка звякал. Никогда раньше я не видел, чтобы она поступала так
неэгоистично. "Она жива внутренне", подумал я. Хотел поблагодарить ее, но
этого казалось недостаточно.
- Абрайра, - прошептал я. Она повернулась и посмотрела на меня. - Я
хочу тебе только добра!
Она улыбнулась, нашла место и легла в нескольких метрах от меня.
Я подумал, может, я сошел с ума. Несколько недель назад мне казалось,
что я влюблен в Тамару. И сейчас еще испытываю к ней сильное чувство. Но
теперь растет моя страсть к Абрайре, и не нужно большого ума, чтобы
заметить, что обе женщины серьезно искалечены. Любовь ли это или просто
жалость, какую чувствуешь к раненому животному? А если это просто жалость,
нужно ли мне поддерживать отношения с обеими женщинами? Ведь бракованные
товары на рынке не покупают. Я никогда не подумал бы купить рубашку, у
которой один рукав короче другого. Но вот меня неудержимо тянет к Абрайре,
несмотря на шрамы на ее теле и душе. Я говорил себе, что от такой страсти
можно ждать одних неприятностей. Говорил себе: "Роблз", создавая Абрайру,
хотел получить совершенную производительницу. Нет никого, кто держался бы
за свое крепче чилийки (ну, за исключением, может быть, боливиек), и если
"Роблз" дал ей сильное желание размножаться, она будет держаться за него.
Ты станешь ее пленником. Ты не сможешь шага сделать из дома. Она будет
постоянно спрашивать, куда ты идешь. Не посмотришь через улицу, чтобы она
не встревожилась, что ты смотришь на другую женщину! К тому же, с ее
эмоциональными шрамами, она когда-нибудь зарубит тебя топором!
- Ах, но если бы хоть иногда заглядывать в ее серебряные глаза и
гладить шоколадные волосы! Я погибну навсегда! Только бы раз испробовать
ее медовые уста и провести рукой по изгибу ее грудей!
Нельзя провести холостяком тридцать лет, не научившись не влюбляться.
Мне снилось, что я живу с ней в маленьком домике, во дворе цыплята. И если
"Роблз" действительно создал производительницу, меньше дюжины детей
Абрайру не удовлетворят. Я представил себе, какую головную боль вызовет их
возня и крики. Потом сопоставил все это с возможным ожидающим меня
счастьем и решил, что благоразумней все же не связываться с будущей
убийцей топором.
На следующий день я нашел возможность увидеть Люсио. Утреннее солнце
разогнало тучи, и я встретил Фернандо Чина, ксенобиолога. Он разглядывал
тела опако но тако, убитых во время грозы молнией. Набрал пять десятков
разновидностей, различающихся размерами и формой, и теперь замораживал
образцы генетических тканей. Я стоял рядом с ним и смотрел на амбар, где
находится Люсио. Ночью там молчали, но на утро снова начались крики
"Домой! Домой!" Я насчитал шестнадцать самураев вокруг амбара. Способа
добраться до Люсио я не нашел.
Фернандо Чин посматривал на меня; потом стал рассказывать, как
собирается определить возраст каждого вида способом, разработанным
палеонтологами.