Страница:
ближе к голограмме, чтобы я мог смотреть.
- Вы знакомы с нейрокартографированием, - сказал он. - Мы наблюдаем
электромагнитные флуктуации мозга и отмечает вспыхивающие индивидуальные
синапсы. Мы этим занимаемся уже с час. Подключили его к монитору
сновидений и стерли воспоминания о пленении: изображения, звуки, запахи,
мысли, эмоции. Давайте голограмму.
Он щелкнул переключателем, и началась запись того, что помнит убийца.
Сам он представлял из себя пустое пространство, вакуум в населенном мире.
Он входил в больницу мимо наемников в зеленых защитных костюмах. Не
пытался напасть на них. Вошел в больницу, увидел меня, поднял ружье,
услышал звук и повернулся, увидел смазанное изображение ноги, ударившей
его в лицо.
Гарсон сказал:
- Вы видите, как запомнил убийца свое пленение. Теперь Тамара
стимулирует его память. Смотрите.
Гарсон кивнул, подошел техник со шприцем. Он ввел в сонную артерию
убийцы немного желтой жидкости. И в течение двух минут на голограмме
исчезли почти все красные точки. Воспоминания исчезли.
- Вы, несомненно, слышали об омега-пиромицине и других наркотиках,
используемых для уничтожения памяти. Большинство может заставить человека
забыть только недавние воспоминания, скажем, за полчаса, потому что просто
сдерживают электрохимическую активность мозга. Но военные часто находили
их полезными, несмотря не все их недостатки. Однако есть средства
воздействовать и на долговременные воспоминания - те, что уже записаны
химически. Нужно уничтожить нейронные связи между аксонами и дендритами в
коре головного мозга, и мозг человека превращается в табула раса, чистую
грифельную доску. Эти средства тоже использовались время от времени. Но
следы их применения очевидны, это грубое средство.
- Но вот этот наркотик совсем новый. Он способен избирательно
воздействовать на долговременную память, и в этом его преимущества. Я не
могу сказать вам, как он называется: вы фармаколог и можете по названию
создать целую партию его. Но мы можем с его помощью у любого человека
стереть в памяти все, что захотим. А после этого Тамара может нанести
новое воспоминание. Мы можем заставить его помнить то, что нам нужно.
Можем программировать человеческий мозг.
Маленькая голограмма перед убийцей очистилась, и Тамара начала подавать
воспоминания, простые сновидения, которые можно смотреть для развлечения.
Но Тамара была профессионалом, художником. Ее миры казались совершенными
до мельчайших подробностей. Сны, которые она создает, запоминаются как
правда. Она начала с нападения на меня, показала меня в больнице, одного,
с пистолета сорвался голубой электрический шар, я закричал и поднял руку,
пытаясь отразить его. Потом убийца подошел к моему телу, всадил иглу, беря
образец ткани, и вышел из комнаты. В это время ко мне подошел техник и
взял образец моей ткани из руки. Очевидно, потом его подложат убийце,
чтобы убедить в истинности моей гибели.
Мне неожиданно стало жарко и неудобно. Техники неслышно разошлись,
вывезли убийцу из помещения на носилках, и я понял, что Гарсон не зря все
это мне показывал. Не для того, чтобы развлечь меня. Он сказал:
- Придя в себя, он испытает легкий шок: потерю ориентации, легкое
смущение. Но так никогда и не узнает, что произошло на самом деле.
Гарсон следил за мной, глаза его блестели. На лице выражение,
показавшееся мне неуместным: печаль, жалость.
И вдруг я оказался в своем доме в Панаме, в спальне, подключенный к
монитору сновидений, я брожу по комнате, не в состоянии вспомнить название
самых обычных домашних предметов. Темное пятно на том месте, где должны
быть воспоминания об отце. Я вспомнил разговоры своих компадрес о великом
философе генерале Квинтанилле, они говорили о нем как о герое, а я
оказался дураком, не знающим собственную историю. Я понял, что что-то
неправильно, ужасающе неправильно. Я оставил в своем доме больше, чем
способность к сочувствию. Я хочу только уйти.
- Шлюха! - крикнул я Тамаре. - Что ты со мной сделала? Я не хотел
покидать Панаму! Я в жизни и не думал покидать Панаму! Ты поместила свои
желания мне в голову! Что ты со мной сделала? Что ты отняла у меня?
Я посмотрел в сторону: на столе набор наушников и другое оборудование.
Вырвал наушники и швырнул их в Тамару, целясь ей в затылок. В последнее
мгновение рука у меня дрогнула, и я промахнулся. И сама мысль о том, что я
собирался ударить ее, наполнила меня глубоким ощущением вины, ужасной
вины. Я достал мачете и сделал шаг к Тамаре, собираясь ударить ее, и в то
же время знал, что не смогу убить ее, не смогу перенести мысль о том,
чтобы причинить ей вред, как бы справедлив ни был мой поступок. Я в гневе
отбросил мачете. Задрожал, дыхание стало неровным. Зубы застучали, как
всегда, когда я готов к убийству.
- Мне кажется, Тамара хочет остаться с вами наедине, - негромко сказал
Гарсон, - поговорить один на один. - Он смотрел на меня, стоя между мной и
Тамарой, защищая ее.
Коляска Тамары повернулась, и Тамара оказалась лицом ко мне. Лицо у нее
расслабленное, пустое. В ее микрофоне послышалось:
- Анжело не причинит вреда женщине. Он никогда не мог обидеть женщину.
- Голос, доносящийся их микрофона, должен был звучать холодно, вызывающе.
- Не правда ли?
И я неожиданно понял, что она говорит правду. Она знала меня лучше, чем
я сам. Я перестал сражаться в Хотоке но За не потому, что выстрелил в
человека, а потому, что этим человеком оказалась женщина. Женщина вообще.
Убийство в бою мужчин, даже ни в чем не виноватых, меня не тревожило.
Какой же я глупец. Как я радовался, что вернул себе способность к
сочувствию.
В глазах ее не было вины.
- Мать говорила ему, чтобы он никогда не бил девочек. - В голосе ее
звучала насмешка.
- Это правда! Правда! - закричал я, вспоминая, как мама говорила мне
это, вспомнил, как сказал это, когда ударил Люсио по лицу. - Ты это
сделала со мной? - Я хотел бы ударить ее, но обнаружил, что расхаживаю
взад и вперед, как рассерженная собака в клетке, но не приближаюсь.
Гарсон смущенно смотрел на меня и Тамару, и я понял, что его смутило:
вызывающий тон Тамары, ее хвастливость. Это совсем на нее не похоже. Он
сказал Тамаре:
- Очень впечатляюще. Прекрасный результат. - Потом кивнул мне и
прибавил: - Не причиняйте ей вреда. Она изменила глубочайшие структуры
вашего мозга, стерла образцы, создававшиеся всю жизнь. Но она может
исправить это. Может вернуть вам большую часть ваших воспоминаний. Она уже
пыталась восстановить то, что отняла у вас за два года. Сейчас я вас
оставлю.
Он вышел из помещения, и в нем остались только мы с Тамарой.
Я стоял, рассерженный и неспособный действовать. Долго ждал, прежде чем
она заговорила.
Тамара холодно разглядывала меня, и я не мог понять значения ее пустого
взгляда.
- Ты моя лучшая работа, - сказала она. - Мне не приходилось раньше
совершать серьезные перемены в людях, так, незначительное
перепрограммирование в интересах нашей службы. Но все же в тот день я была
не в лучшей форме и не смогла завершить работу. У тебя в памяти остались
пустые места, и это должно было предупредить тебя, что что-то не так. Но в
чем дело, ты ведь так и не понял, верно?
- Знаю, - ответил я. Она говорила так уверенно. - Я обнаружил эти
пустые места. Не могу ничего вспомнить об отце, кроме того, что он плакал
после смерти матери.
- Это подделка. Все, что касается смерти матери, я подделала. - Тамара
наблюдала за мной. - Ты по-прежнему действуешь в соответствии с моей
программой.
- Что это значит?
Тамара продолжала холодно наблюдать за мной.
- Догадайся сам! - Она взглянула на поднос, где лежал шприц и флакон с
желтоватой жидкостью. - Сделай себе инъекцию этого, примерно два
миллилитра. Мне нужно кое-что убрать. Устранить радикальную программу,
прежде чем возвращать воспоминания.
- Ничего не нужно убирать, - сказал я, неожиданно насторожившись. - Что
значит радикальная программа?
Тамара сказала:
- Это такой термин. Программа - это набор воспоминаний, которые мы
добавляем, чтобы человек действовал или вел себя иначе, чем обычно.
Например, я запрограммировала убийцу, чтобы он сказал своему начальству,
что убил тебя; в противном случае он доложил бы о своей неудаче. Это
называется программой. Радикальная программа идет на шаг дальше: мы
создаем программу, которая вынуждает к обязательному строго определенному
поведению: мыслить определенными образцами, вести себя в соответствии с
внушенными положениями. Ребенок, который с помощью лжи выбрался из
затруднительного положения, быстро научается лгать. И с годами эта
привычка становится так сильна, что является эквивалентом радикальной
программы. - Она смотрела на меня. - Я поместила в тебя такую программу.
- Что за программу?
Она взглянула на голограмму в углу. Там по-прежнему видно было
изображение мозга, по которому ползали огненные змеи. - Я называю ее
петлей гипоталамуса. Если ты видишь, что обижают женщину, это мгновенно
ассоциируется с мучениями твоей матери и другими инцидентами, которые я
ввела тебе в память. И чувство ужаса приводит в действие планы мщения,
которых у тебя на самом деле никогда не было; ты начинаешь надеяться, что
месть принесет тебе душевный мир. И действуешь принудительно, яростно,
независимо от того, чего это тебе будет стоить. Я сотни раз накладывала
этот образец на сотни нервных путей. Ты не можешь действовать вопреки
своей программе.
Я знал, что она говорит правду. Я яростно реагировал, когда насиловали
Абрайру. И попытку Джафари захватить Тамару я тоже рассматривал как
насилие: мужчина насилует женщину. И действовал по ее программе, как
марионетка пляшет, когда кукольник дергает ее за ниточки. Но я не хотел
позволять ей менять программу, ведь она может еще что-то украсть из моего
мозга.
- Зачем мне пускать тебя в свой мозг?
- Хочешь впадать в ярость всякий раз, как услышишь о том, что бьют
женщину? - спросила Тамара. - Посмотри, чего это уже тебе стоило. Сделай
инъекцию. Подключись, - сказала она. И посмотрела в угол, на монитор
сновидений на столе.
Вся ситуация оказалась настолько ошеломляющей, что я не мог логично
рассуждать. Я не верил ей, но она, казалось, действует мне на благо. Я
подошел к столу, наполнил шприц, сделал себе укол, подключился к монитору.
И оказался в холодной пустыне, где ветер дул над голыми песками и
морские чайки метались над головой, как конфетти. Небо серое. Вся эта
сцена заставляла меня нервничать. Передо мной появилась Тамара и какое-то
время смотрела на меня. Я вспомнил попытку генерала Квинтаниллы захватить
Гватемалу, кровь моей матери, забрызгавшую стену за шкафом с фарфором,
свой собственный гнев, изнасилованную сестру Еву и отчаяние, которое я
испытал тогда. И вдруг все это стало словно во сне, это были яркие
сновидение, которые я мог ясно вспомнить, и тем не менее сновидения. Я
никогда не бродил ночами по городу в поисках солдат Квинтаниллы. Никогда
не испытывал такой гнев и отчаяние. И точно так же десятки воспоминаний
всплывали в сознании и теряли свою интенсивность: тот случай, когда я в
молодости избил человека в баре за то, что он со смехом рассказывал, как
избивает свою подругу; когда ударил мальчика на ярмарке - он толкнул свою
сестру.
Страшная боль заполнила голову, я услышал звуки словно от рвущейся
резины, звуки сильного ветра, и упал без сознания.
Медленно пришел в себя и огляделся, не понимая, где нахожусь. На песке
пустыни сидела женщина и смотрела вверх, как чайка. Я подошел к ней и стал
молча смотреть. Она не обращала на меня внимание, и я ходил вокруг нее
кругами, пока в памяти не вспыхнуло: Тамара. И я вспомнил, кто я и где.
Она посмотрела на меня и спросила:
- Готов?
- Да, - ответил я, не понимая, к чему я готов.
И тут же на меня обрушились сотни воспоминаний. Я переживал их в мире
сновидений, где секунда равна часам. Передо мной раскинулись пятьдесят лет
моей жизни, и я проживал их все заново. В большинстве незначительные
происшествия: запах, прикосновение, голоса в темной комнате. Мозг не
сберегает все, как утверждают некоторые: на самом деле мозг обманывает
нас, если мы его слишком напрягаем, и добавляет воображаемые подробности.
Редки были воспоминания, которые записались с такой четкостью, что мне
ясные были все связи. И эти воспоминания не приходили единым эпизодом,
отраженным во всех подробностях. Скорее напоминало распространяющийся в
мозгу невроз: клетка возбуждается, затрагивает другую клетку, та, в свою
очередь, еще несколько. Каждый обрывок воспоминания влечет за собой
другие, с ним связанные, пока все это не сплетается, и я вспоминаю случай
или человека, сыгравшие определенную роль в моей жизни.
Я вспомнил мать, какой она была в год, когда я отправился в Мехико
изучать морфогенетическую фармакологию. Теперь я знал, что мою мать не
изнасиловали и не убили. Она много лет мирно прожила с моим отцом в
пригороде, и я вспомнил обрывки разговоров, которые мы вели по телефону,
отчетливо, с ностальгической радостью, вспомнил, как навещал ее на
Рождество. Вспомнил, как ехал в поезде на магнитной подушке через джунгли
и увидел в окно нескольких парней. Они изо всех сил старались вытянуть в
длину анаконду. Сильно ощущался запах сигар. И живя в этом воспоминании, я
в то же время думал, почему воспоминание именно об этом Рождестве
оказалось таким важным. И тут же вспомнил, что большую часть жизни мать
была католичкой, но в возрасте шестидесяти восьми лет она неожиданно
перешла в баптизм. Она настояла, чтобы ее крестили заново с погружением, и
послала мне денег, чтобы я мог приехать в Гватемалу на эту церемонию. Моя
сестра Ева пренебрежительно относилась к этому, и мать обижалась. Помню,
как стою за матерью - она лежит в гамаке на солнце - и смотрю груду
комиксов, лежащих рядом с ней; это все христианские комиксы о плохих,
ставших хорошими, о том, как дети-бандиты в гетто обретают Иисуса: "Пабло
Лягушонок встречается с Христом", "Стилет и библия". Я помню своего отца,
он сидит рядом со мной, пьет утренний кофе и смеется над обращением
матери.
- Она целыми днями лежит в своем гамаке и читает эти комиксы, - говорит
отец, думая, что это очень смешно.
- Не может быть!.. - возражаю я, а отец, взмахнув рукой, продолжает:
- Точно! Она даже спит с ними в гамаке, вместо того чтобы спать со
мной!
И я беспокоюсь о ее здоровье из-за того, что они проводит ночи в
гамаке, и думаю, что мать моя с возрастом не стареет, а становится
странной. Она стала регулярно звонить мне по телефону и каждый раз
рассказывала о каком-нибудь новом евангелисте, который скоро должен будет
выступать в Колоне, уговаривала меня приехать и послушать. Несколько раз
принималась плакать и говорила, что боится за мое духовное благополучие.
Два года спустя моя мать внезапно умерла от аневризма, и отец винил в
смерти ее привычку спать в гамаке под открытым небом.
И хотя мы уже семь лет не жили с женой, мы вместе пошли на похороны
матери, и поэтому я сразу вспомнил о своей жизни с Еленой. Елена на самом
деле не походила на Елену в моих сновидениях. В ней не было никакого
сходства с Тамарой, и я понял, что Тамара наложила это сходство на мои
воспоминания, чтобы я привязался к ней. Елена оказалась полной, низенькой,
с светло-каштановыми волосами, и не слишком умной. Когда я на ней женился,
мне казалось, что у нее сильный характер, это меня влекло к ней, поэтому я
ее любил. Она так же открыто обсуждала свою сексуальную жизнь, как
высказывают мнение о местном политике, и я спутал эту откровенность с
честностью. Мы встретились в колледже. Как и я, она часть детства провела
в деревне в Гватемале, и ей не хватало социального чутья, которое
вырабатывается в городе. Наша неумелость и неопытность в сложной городской
жизни заставила нас цепляться друг за друга. Мы поженились после окончания
колледжа, и она пыталась заставить меня заработать состояние. В медовый
месяц она забеременела и, когда мы вернулись домой, заявила, что я должен
ехать в Майами, открывать практику и заработать много денег, продавая
омоложение, а деньги нужны для nina [девочки (исп.)] (она с самого начала,
как узнала, что беременна, была убеждена, что родится девочка). Моя жена
часто смотрела голографическую хронику о жизни богачей и знаменитостей в
Панаме, и в каждой хронике рядом с богатыми людьми обязательно оказывался
морфогенетический фармаколог, который заботится, чтобы ваша молодость
никогда не кончалась. В Майами я увидел больше разврата, чем богатства.
Когда я был в Майами, Елена родила сына, и, вернувшись в Гватемалу, я
впервые увидел своего сына Викториано. И то чувство радости и тайны,
которые я испытал, впервые увидев Викториано, снова обрушилось на меня в
воспоминании. В этот момент у меня как будто снова родился сын.
Елена приставала ко мне семь лет, и я все же решил заняться практикой в
Майами, но она всегда бранила меня из-за нашего полуразрушенного
маленького дома, из-за тараканов под раковиной и из-за отсутствия во мне
честолюбия. Однажды я раньше обычного вернулся домой с ярмарки и принялся
обрезать папоротник за домом, выкапывал корни, чтобы они не проросли на
газоне. Я сидел в тени в кресле и пил пиво, когда прибежал молодой
Родриго, уже отрастивший пивное брюхо, и закричал:
- Я думаю, Елена уходит от тебя! Она забрала Викториано и все
остальное!
Я побежал в дом и увидел, что Елена выносит свои вещи к обочине. Она
закричала на меня, на самом деле закричала - необычный поступок для
женщины, так редко проявлявшей эмоции, прокляла меня за мою лень, за то
что валяюсь на заднем дворе и пью пиво, а "семья в это время гибнет от
бедности!" В тот же день она ушла от меня, и я помню письма, простые счета
врачей и школы, где учился Викториано. Я по праздникам писал Викториано,
но никогда ничего от него не получал. Однажды вечером ко мне пришла
женщина, жившая ниже по улице, пришла с бутылкой вина и попыталась
соблазнить меня. Она обвиняла Елену в том, что та меня бросила, говорила,
что Елена нашла себе сексуального партнера с очень извращенными вкусами;
эта женщина сказала, что она предпочитает мой простой секс. Кое-что из
сказанного ею она могла знать, только если действительно говорила с Еленой
о нашей интимной жизни, и я поверил, что Елена меня обманывала.
А потом я пошел на похороны матери, и Елена пришла не одна, она привела
с собой Викториано. Ему тогда было двенадцать - красивый мальчик, и него
становились широкими плечи. Фигура как у матери, и он носил белую рубашку,
распахнутую на груди. Мне он показался очаровательным, и после похорон мы
решили прогуляться и купили у разносчика немного bole [вина (исп.)]. Мы с
ним долго говорили, и я понял, что он мной гордится, считает, что здорово
иметь отца, продающего морфогенетические средства. Мне его отношение
показалось забавным, но он мне понравился, и после похорон он начал
отвечать на мои письма. А в двадцать три года он неожиданно женился на
красивой девушке, испанке, намного выше его по положению, переехал в
Гатун, всего в трех кварталах от меня, и стал работать по ремонту
оборудования в общественном транспорте.
Меня поразила мысль о том, что у меня был сын, живший рядом со мной, на
той же улице. Я подумал, где он сейчас, что испытал, узнав новости об
отце. Каждое воскресенье я приходил к Викториано на обед, и мы очень
хорошо проводили время. А через три года его жена родила дочь, которую
назвали Татьяной, и я любил ее, как собственного ребенка. Елена отобрала у
меня радость видеть, как взрослеет сын, но я испытал много радости, глядя,
как растет Татьяна. И воспоминания, которыми снабдила меня Тамара об этой
девочке, оказались точны. Девочка с тонкими чертами лица и темными
блестящими волосами - тот самый ребенок, о котором у меня сохранились
обрывки воспоминаний, и я знал, что это воспоминания верны. У Татьяны был
быстрый ум, как часто бывает у первого ребенка, и с того времени, как ей
исполнилось три недели, я был полон надежд, что она вырастет
сообразительной. Очень хороший ребенок, всегда страстно и долго обнимала
меня, когда я уходил. От ее волос всегда хорошо пахло, и я часто завидовал
мужчине, который когда-нибудь женится на такой умной страстной женщине с
чистыми волосами. Мне это казалось сочетанием лучших качеств женщины.
Часто ко мне в киоск на ярмарке заходил Флако. Он дружил с Викториано и
всегда оставлял подарок для Татьяны - конфету или цветок. Флако всегда
беспокоился о ее будущем и говорил о приближении социалистов к нашим
границам и о том, что худшее еще впереди. Я вспомнил уличную кошку, никому
не принадлежавшую, ловившую птиц и рывшуюся в отбросах. За несколько
недель до того, как я покинул Землю, у этой кошки родились котята, и мы с
Флако и Татьяной с большим трудом спасли котенка из дренажной трубы. Я
вспомнил, как Татьяна попросила меня несколько дней подержать котенка,
пока она уговорит родителей разрешить ей взять его, и я понял, почему этот
котенок так тревожил меня, постоянно возникал в моих сновидениях.
Вспомнил, как впервые вернулся домой с Тамарой; и мы с Флако сидели на
крыльце, пили пиво и смотрели, как по улице идет обезьяна; Флако говорил о
социалистах и их угрозе и рисовал ожидающее нас мрачное будущее.
И я понял, что сделала Тамара. Она дала мне воспоминания о боли и
ненависти, чтобы пробудить во мне насилие, заставить убить Эйриша. Она
отрезала все воспоминания о моей семье, о тех, кого я любил, о близких
друзьях, потому что хотела, чтобы кто-нибудь увез ее с планеты. Она не
хотела, чтобы какие-то эмоциональные привязанности или моральные
обязательства помешали мне улететь. Она отрезала все воспоминания о моей
семье, почти все воспоминания о дружбе с Флако и оставила меня лежащим на
полу спальни. Тогда я удивлялся, откуда на заднем крыльце появилась чашка
с молоком для котенка; теперь вспомнил, что сам поставил ее туда. Но
Тамара даже этого не хотела мне оставить, лишила даже привязанности к
глупому животному.
Потом воспоминания изменились, и я ощутил легкое беспокойство. Это были
воспоминания, не связанные с близкими людьми, скорее - о каких-то
незначительных поступках, о моральном выборе, который мне приходилось
делать. Я вспомнил старуху, которой помог омолодиться, донью Йоланду, эта
женщина пользовалась репутацией bruja - ведьмы - у себя в Колумбии. Из
многих деревень приходили ко мне люди, давали деньги и просили омолодить
ее. Вначале я отказался: мне показалось, что она обирает бедняков,
заставляя их верить, что обладает чудодейственными силами. Но случайно я
узнал от компадрес кое-что о ее методах: она ходила из деревни в деревню и
бесплатно заботилась о больных. У нее была медицинская подготовка, но
обычно она использовала местные травы, потому что ее пациенты слишком
бедны, чтобы покупать лекарства. И вот из-за этих трав местные жители
провозгласили ее bruja, хотя сама она не говорила, что обладает магической
силой. Если бы эта женщина было католичкой, ее провозгласили бы святой и
канонизировали. Чем больше я о ней узнавал, тем большее впечатление на
меня она производила, пока я не собрал все скудные приношения, добавил
собственных сбережений и купил для нее омоложение. Я сделал это ради
жизни. Сделал для женщины, знающей, как драгоценна и хрупка человеческая
жизнь.
И я вспомнил времена, когда плакал, молился, сражался в усилиях помочь
своим пациентам. Однажды ко мне пришла юная пара из Коста Рики с ребенком,
родившимся без рук. Родители не могли покупать ему протезы по мере роста,
а сам мальчик вырастить руки не мог из-за искаженной последовательности
ген. Обычно можно просто взять образец ткани, исправить поврежденную
последовательность, клонировать ребенка, взять у клона зародыш рук и
пересадить пациенту. После этого отрастить их очень просто. Но этот
ребенок отторгал пересаженные органы, и мы дважды потерпели с ним неудачу.
В конце концов мне пришлось вырастить специальный вирус, чтобы устранить
генетическое повреждение, потом я два месяца продержал ребенка в
изолированной камере в своем доме, дожидаясь, пока подействует инфекция.
После этого уже легко было восстановить руки. Однако пока все это
происходило, мы с Еленой разрешили матери ребенка жить с нами. Елена
бранила меня за это, пилила днем и ночью, обвиняла в том, что я хочу
переспать с матерью ребенка. Она была убеждена, что мои действия
объясняются сексуальной привязанностью к матери ребенка. Я не мог ее
разубедить, и так как считал, что вернуть ребенку здоровье важнее, не
обращал внимания на жену. Этот случай в конечном счете и привел к разводу.
Список таких случаев, когда приходилось делать моральный выбор, все
рос. Я много раз бывал в такой ситуации, и тот Анжело Осик, которого
показала мне Тамара, был совсем не таким, каков я на самом деле. Тот
Анжело казался слишком мягким, слишком великодушным, легко отдающим. Я не
мог понять, почему Тамара сообщила мне сильное чувство вины, почему
пригрозила:
- Если ты мне откажешь, я умру.
Анжело, которым я был раньше, не мог устоять перед такой угрозой.
Однако я уже не был тем человеком.
Я вспомнил также еще несколько важных случаев морального выбора -
случай, который определил мою последующую карьеру. Это произошло в моем
детстве, когда я был свидетелем расстрела Батисто Сангриентос, семейства,
убивавшего людей ради частей их организмов. Один из казненных мальчиков
- Вы знакомы с нейрокартографированием, - сказал он. - Мы наблюдаем
электромагнитные флуктуации мозга и отмечает вспыхивающие индивидуальные
синапсы. Мы этим занимаемся уже с час. Подключили его к монитору
сновидений и стерли воспоминания о пленении: изображения, звуки, запахи,
мысли, эмоции. Давайте голограмму.
Он щелкнул переключателем, и началась запись того, что помнит убийца.
Сам он представлял из себя пустое пространство, вакуум в населенном мире.
Он входил в больницу мимо наемников в зеленых защитных костюмах. Не
пытался напасть на них. Вошел в больницу, увидел меня, поднял ружье,
услышал звук и повернулся, увидел смазанное изображение ноги, ударившей
его в лицо.
Гарсон сказал:
- Вы видите, как запомнил убийца свое пленение. Теперь Тамара
стимулирует его память. Смотрите.
Гарсон кивнул, подошел техник со шприцем. Он ввел в сонную артерию
убийцы немного желтой жидкости. И в течение двух минут на голограмме
исчезли почти все красные точки. Воспоминания исчезли.
- Вы, несомненно, слышали об омега-пиромицине и других наркотиках,
используемых для уничтожения памяти. Большинство может заставить человека
забыть только недавние воспоминания, скажем, за полчаса, потому что просто
сдерживают электрохимическую активность мозга. Но военные часто находили
их полезными, несмотря не все их недостатки. Однако есть средства
воздействовать и на долговременные воспоминания - те, что уже записаны
химически. Нужно уничтожить нейронные связи между аксонами и дендритами в
коре головного мозга, и мозг человека превращается в табула раса, чистую
грифельную доску. Эти средства тоже использовались время от времени. Но
следы их применения очевидны, это грубое средство.
- Но вот этот наркотик совсем новый. Он способен избирательно
воздействовать на долговременную память, и в этом его преимущества. Я не
могу сказать вам, как он называется: вы фармаколог и можете по названию
создать целую партию его. Но мы можем с его помощью у любого человека
стереть в памяти все, что захотим. А после этого Тамара может нанести
новое воспоминание. Мы можем заставить его помнить то, что нам нужно.
Можем программировать человеческий мозг.
Маленькая голограмма перед убийцей очистилась, и Тамара начала подавать
воспоминания, простые сновидения, которые можно смотреть для развлечения.
Но Тамара была профессионалом, художником. Ее миры казались совершенными
до мельчайших подробностей. Сны, которые она создает, запоминаются как
правда. Она начала с нападения на меня, показала меня в больнице, одного,
с пистолета сорвался голубой электрический шар, я закричал и поднял руку,
пытаясь отразить его. Потом убийца подошел к моему телу, всадил иглу, беря
образец ткани, и вышел из комнаты. В это время ко мне подошел техник и
взял образец моей ткани из руки. Очевидно, потом его подложат убийце,
чтобы убедить в истинности моей гибели.
Мне неожиданно стало жарко и неудобно. Техники неслышно разошлись,
вывезли убийцу из помещения на носилках, и я понял, что Гарсон не зря все
это мне показывал. Не для того, чтобы развлечь меня. Он сказал:
- Придя в себя, он испытает легкий шок: потерю ориентации, легкое
смущение. Но так никогда и не узнает, что произошло на самом деле.
Гарсон следил за мной, глаза его блестели. На лице выражение,
показавшееся мне неуместным: печаль, жалость.
И вдруг я оказался в своем доме в Панаме, в спальне, подключенный к
монитору сновидений, я брожу по комнате, не в состоянии вспомнить название
самых обычных домашних предметов. Темное пятно на том месте, где должны
быть воспоминания об отце. Я вспомнил разговоры своих компадрес о великом
философе генерале Квинтанилле, они говорили о нем как о герое, а я
оказался дураком, не знающим собственную историю. Я понял, что что-то
неправильно, ужасающе неправильно. Я оставил в своем доме больше, чем
способность к сочувствию. Я хочу только уйти.
- Шлюха! - крикнул я Тамаре. - Что ты со мной сделала? Я не хотел
покидать Панаму! Я в жизни и не думал покидать Панаму! Ты поместила свои
желания мне в голову! Что ты со мной сделала? Что ты отняла у меня?
Я посмотрел в сторону: на столе набор наушников и другое оборудование.
Вырвал наушники и швырнул их в Тамару, целясь ей в затылок. В последнее
мгновение рука у меня дрогнула, и я промахнулся. И сама мысль о том, что я
собирался ударить ее, наполнила меня глубоким ощущением вины, ужасной
вины. Я достал мачете и сделал шаг к Тамаре, собираясь ударить ее, и в то
же время знал, что не смогу убить ее, не смогу перенести мысль о том,
чтобы причинить ей вред, как бы справедлив ни был мой поступок. Я в гневе
отбросил мачете. Задрожал, дыхание стало неровным. Зубы застучали, как
всегда, когда я готов к убийству.
- Мне кажется, Тамара хочет остаться с вами наедине, - негромко сказал
Гарсон, - поговорить один на один. - Он смотрел на меня, стоя между мной и
Тамарой, защищая ее.
Коляска Тамары повернулась, и Тамара оказалась лицом ко мне. Лицо у нее
расслабленное, пустое. В ее микрофоне послышалось:
- Анжело не причинит вреда женщине. Он никогда не мог обидеть женщину.
- Голос, доносящийся их микрофона, должен был звучать холодно, вызывающе.
- Не правда ли?
И я неожиданно понял, что она говорит правду. Она знала меня лучше, чем
я сам. Я перестал сражаться в Хотоке но За не потому, что выстрелил в
человека, а потому, что этим человеком оказалась женщина. Женщина вообще.
Убийство в бою мужчин, даже ни в чем не виноватых, меня не тревожило.
Какой же я глупец. Как я радовался, что вернул себе способность к
сочувствию.
В глазах ее не было вины.
- Мать говорила ему, чтобы он никогда не бил девочек. - В голосе ее
звучала насмешка.
- Это правда! Правда! - закричал я, вспоминая, как мама говорила мне
это, вспомнил, как сказал это, когда ударил Люсио по лицу. - Ты это
сделала со мной? - Я хотел бы ударить ее, но обнаружил, что расхаживаю
взад и вперед, как рассерженная собака в клетке, но не приближаюсь.
Гарсон смущенно смотрел на меня и Тамару, и я понял, что его смутило:
вызывающий тон Тамары, ее хвастливость. Это совсем на нее не похоже. Он
сказал Тамаре:
- Очень впечатляюще. Прекрасный результат. - Потом кивнул мне и
прибавил: - Не причиняйте ей вреда. Она изменила глубочайшие структуры
вашего мозга, стерла образцы, создававшиеся всю жизнь. Но она может
исправить это. Может вернуть вам большую часть ваших воспоминаний. Она уже
пыталась восстановить то, что отняла у вас за два года. Сейчас я вас
оставлю.
Он вышел из помещения, и в нем остались только мы с Тамарой.
Я стоял, рассерженный и неспособный действовать. Долго ждал, прежде чем
она заговорила.
Тамара холодно разглядывала меня, и я не мог понять значения ее пустого
взгляда.
- Ты моя лучшая работа, - сказала она. - Мне не приходилось раньше
совершать серьезные перемены в людях, так, незначительное
перепрограммирование в интересах нашей службы. Но все же в тот день я была
не в лучшей форме и не смогла завершить работу. У тебя в памяти остались
пустые места, и это должно было предупредить тебя, что что-то не так. Но в
чем дело, ты ведь так и не понял, верно?
- Знаю, - ответил я. Она говорила так уверенно. - Я обнаружил эти
пустые места. Не могу ничего вспомнить об отце, кроме того, что он плакал
после смерти матери.
- Это подделка. Все, что касается смерти матери, я подделала. - Тамара
наблюдала за мной. - Ты по-прежнему действуешь в соответствии с моей
программой.
- Что это значит?
Тамара продолжала холодно наблюдать за мной.
- Догадайся сам! - Она взглянула на поднос, где лежал шприц и флакон с
желтоватой жидкостью. - Сделай себе инъекцию этого, примерно два
миллилитра. Мне нужно кое-что убрать. Устранить радикальную программу,
прежде чем возвращать воспоминания.
- Ничего не нужно убирать, - сказал я, неожиданно насторожившись. - Что
значит радикальная программа?
Тамара сказала:
- Это такой термин. Программа - это набор воспоминаний, которые мы
добавляем, чтобы человек действовал или вел себя иначе, чем обычно.
Например, я запрограммировала убийцу, чтобы он сказал своему начальству,
что убил тебя; в противном случае он доложил бы о своей неудаче. Это
называется программой. Радикальная программа идет на шаг дальше: мы
создаем программу, которая вынуждает к обязательному строго определенному
поведению: мыслить определенными образцами, вести себя в соответствии с
внушенными положениями. Ребенок, который с помощью лжи выбрался из
затруднительного положения, быстро научается лгать. И с годами эта
привычка становится так сильна, что является эквивалентом радикальной
программы. - Она смотрела на меня. - Я поместила в тебя такую программу.
- Что за программу?
Она взглянула на голограмму в углу. Там по-прежнему видно было
изображение мозга, по которому ползали огненные змеи. - Я называю ее
петлей гипоталамуса. Если ты видишь, что обижают женщину, это мгновенно
ассоциируется с мучениями твоей матери и другими инцидентами, которые я
ввела тебе в память. И чувство ужаса приводит в действие планы мщения,
которых у тебя на самом деле никогда не было; ты начинаешь надеяться, что
месть принесет тебе душевный мир. И действуешь принудительно, яростно,
независимо от того, чего это тебе будет стоить. Я сотни раз накладывала
этот образец на сотни нервных путей. Ты не можешь действовать вопреки
своей программе.
Я знал, что она говорит правду. Я яростно реагировал, когда насиловали
Абрайру. И попытку Джафари захватить Тамару я тоже рассматривал как
насилие: мужчина насилует женщину. И действовал по ее программе, как
марионетка пляшет, когда кукольник дергает ее за ниточки. Но я не хотел
позволять ей менять программу, ведь она может еще что-то украсть из моего
мозга.
- Зачем мне пускать тебя в свой мозг?
- Хочешь впадать в ярость всякий раз, как услышишь о том, что бьют
женщину? - спросила Тамара. - Посмотри, чего это уже тебе стоило. Сделай
инъекцию. Подключись, - сказала она. И посмотрела в угол, на монитор
сновидений на столе.
Вся ситуация оказалась настолько ошеломляющей, что я не мог логично
рассуждать. Я не верил ей, но она, казалось, действует мне на благо. Я
подошел к столу, наполнил шприц, сделал себе укол, подключился к монитору.
И оказался в холодной пустыне, где ветер дул над голыми песками и
морские чайки метались над головой, как конфетти. Небо серое. Вся эта
сцена заставляла меня нервничать. Передо мной появилась Тамара и какое-то
время смотрела на меня. Я вспомнил попытку генерала Квинтаниллы захватить
Гватемалу, кровь моей матери, забрызгавшую стену за шкафом с фарфором,
свой собственный гнев, изнасилованную сестру Еву и отчаяние, которое я
испытал тогда. И вдруг все это стало словно во сне, это были яркие
сновидение, которые я мог ясно вспомнить, и тем не менее сновидения. Я
никогда не бродил ночами по городу в поисках солдат Квинтаниллы. Никогда
не испытывал такой гнев и отчаяние. И точно так же десятки воспоминаний
всплывали в сознании и теряли свою интенсивность: тот случай, когда я в
молодости избил человека в баре за то, что он со смехом рассказывал, как
избивает свою подругу; когда ударил мальчика на ярмарке - он толкнул свою
сестру.
Страшная боль заполнила голову, я услышал звуки словно от рвущейся
резины, звуки сильного ветра, и упал без сознания.
Медленно пришел в себя и огляделся, не понимая, где нахожусь. На песке
пустыни сидела женщина и смотрела вверх, как чайка. Я подошел к ней и стал
молча смотреть. Она не обращала на меня внимание, и я ходил вокруг нее
кругами, пока в памяти не вспыхнуло: Тамара. И я вспомнил, кто я и где.
Она посмотрела на меня и спросила:
- Готов?
- Да, - ответил я, не понимая, к чему я готов.
И тут же на меня обрушились сотни воспоминаний. Я переживал их в мире
сновидений, где секунда равна часам. Передо мной раскинулись пятьдесят лет
моей жизни, и я проживал их все заново. В большинстве незначительные
происшествия: запах, прикосновение, голоса в темной комнате. Мозг не
сберегает все, как утверждают некоторые: на самом деле мозг обманывает
нас, если мы его слишком напрягаем, и добавляет воображаемые подробности.
Редки были воспоминания, которые записались с такой четкостью, что мне
ясные были все связи. И эти воспоминания не приходили единым эпизодом,
отраженным во всех подробностях. Скорее напоминало распространяющийся в
мозгу невроз: клетка возбуждается, затрагивает другую клетку, та, в свою
очередь, еще несколько. Каждый обрывок воспоминания влечет за собой
другие, с ним связанные, пока все это не сплетается, и я вспоминаю случай
или человека, сыгравшие определенную роль в моей жизни.
Я вспомнил мать, какой она была в год, когда я отправился в Мехико
изучать морфогенетическую фармакологию. Теперь я знал, что мою мать не
изнасиловали и не убили. Она много лет мирно прожила с моим отцом в
пригороде, и я вспомнил обрывки разговоров, которые мы вели по телефону,
отчетливо, с ностальгической радостью, вспомнил, как навещал ее на
Рождество. Вспомнил, как ехал в поезде на магнитной подушке через джунгли
и увидел в окно нескольких парней. Они изо всех сил старались вытянуть в
длину анаконду. Сильно ощущался запах сигар. И живя в этом воспоминании, я
в то же время думал, почему воспоминание именно об этом Рождестве
оказалось таким важным. И тут же вспомнил, что большую часть жизни мать
была католичкой, но в возрасте шестидесяти восьми лет она неожиданно
перешла в баптизм. Она настояла, чтобы ее крестили заново с погружением, и
послала мне денег, чтобы я мог приехать в Гватемалу на эту церемонию. Моя
сестра Ева пренебрежительно относилась к этому, и мать обижалась. Помню,
как стою за матерью - она лежит в гамаке на солнце - и смотрю груду
комиксов, лежащих рядом с ней; это все христианские комиксы о плохих,
ставших хорошими, о том, как дети-бандиты в гетто обретают Иисуса: "Пабло
Лягушонок встречается с Христом", "Стилет и библия". Я помню своего отца,
он сидит рядом со мной, пьет утренний кофе и смеется над обращением
матери.
- Она целыми днями лежит в своем гамаке и читает эти комиксы, - говорит
отец, думая, что это очень смешно.
- Не может быть!.. - возражаю я, а отец, взмахнув рукой, продолжает:
- Точно! Она даже спит с ними в гамаке, вместо того чтобы спать со
мной!
И я беспокоюсь о ее здоровье из-за того, что они проводит ночи в
гамаке, и думаю, что мать моя с возрастом не стареет, а становится
странной. Она стала регулярно звонить мне по телефону и каждый раз
рассказывала о каком-нибудь новом евангелисте, который скоро должен будет
выступать в Колоне, уговаривала меня приехать и послушать. Несколько раз
принималась плакать и говорила, что боится за мое духовное благополучие.
Два года спустя моя мать внезапно умерла от аневризма, и отец винил в
смерти ее привычку спать в гамаке под открытым небом.
И хотя мы уже семь лет не жили с женой, мы вместе пошли на похороны
матери, и поэтому я сразу вспомнил о своей жизни с Еленой. Елена на самом
деле не походила на Елену в моих сновидениях. В ней не было никакого
сходства с Тамарой, и я понял, что Тамара наложила это сходство на мои
воспоминания, чтобы я привязался к ней. Елена оказалась полной, низенькой,
с светло-каштановыми волосами, и не слишком умной. Когда я на ней женился,
мне казалось, что у нее сильный характер, это меня влекло к ней, поэтому я
ее любил. Она так же открыто обсуждала свою сексуальную жизнь, как
высказывают мнение о местном политике, и я спутал эту откровенность с
честностью. Мы встретились в колледже. Как и я, она часть детства провела
в деревне в Гватемале, и ей не хватало социального чутья, которое
вырабатывается в городе. Наша неумелость и неопытность в сложной городской
жизни заставила нас цепляться друг за друга. Мы поженились после окончания
колледжа, и она пыталась заставить меня заработать состояние. В медовый
месяц она забеременела и, когда мы вернулись домой, заявила, что я должен
ехать в Майами, открывать практику и заработать много денег, продавая
омоложение, а деньги нужны для nina [девочки (исп.)] (она с самого начала,
как узнала, что беременна, была убеждена, что родится девочка). Моя жена
часто смотрела голографическую хронику о жизни богачей и знаменитостей в
Панаме, и в каждой хронике рядом с богатыми людьми обязательно оказывался
морфогенетический фармаколог, который заботится, чтобы ваша молодость
никогда не кончалась. В Майами я увидел больше разврата, чем богатства.
Когда я был в Майами, Елена родила сына, и, вернувшись в Гватемалу, я
впервые увидел своего сына Викториано. И то чувство радости и тайны,
которые я испытал, впервые увидев Викториано, снова обрушилось на меня в
воспоминании. В этот момент у меня как будто снова родился сын.
Елена приставала ко мне семь лет, и я все же решил заняться практикой в
Майами, но она всегда бранила меня из-за нашего полуразрушенного
маленького дома, из-за тараканов под раковиной и из-за отсутствия во мне
честолюбия. Однажды я раньше обычного вернулся домой с ярмарки и принялся
обрезать папоротник за домом, выкапывал корни, чтобы они не проросли на
газоне. Я сидел в тени в кресле и пил пиво, когда прибежал молодой
Родриго, уже отрастивший пивное брюхо, и закричал:
- Я думаю, Елена уходит от тебя! Она забрала Викториано и все
остальное!
Я побежал в дом и увидел, что Елена выносит свои вещи к обочине. Она
закричала на меня, на самом деле закричала - необычный поступок для
женщины, так редко проявлявшей эмоции, прокляла меня за мою лень, за то
что валяюсь на заднем дворе и пью пиво, а "семья в это время гибнет от
бедности!" В тот же день она ушла от меня, и я помню письма, простые счета
врачей и школы, где учился Викториано. Я по праздникам писал Викториано,
но никогда ничего от него не получал. Однажды вечером ко мне пришла
женщина, жившая ниже по улице, пришла с бутылкой вина и попыталась
соблазнить меня. Она обвиняла Елену в том, что та меня бросила, говорила,
что Елена нашла себе сексуального партнера с очень извращенными вкусами;
эта женщина сказала, что она предпочитает мой простой секс. Кое-что из
сказанного ею она могла знать, только если действительно говорила с Еленой
о нашей интимной жизни, и я поверил, что Елена меня обманывала.
А потом я пошел на похороны матери, и Елена пришла не одна, она привела
с собой Викториано. Ему тогда было двенадцать - красивый мальчик, и него
становились широкими плечи. Фигура как у матери, и он носил белую рубашку,
распахнутую на груди. Мне он показался очаровательным, и после похорон мы
решили прогуляться и купили у разносчика немного bole [вина (исп.)]. Мы с
ним долго говорили, и я понял, что он мной гордится, считает, что здорово
иметь отца, продающего морфогенетические средства. Мне его отношение
показалось забавным, но он мне понравился, и после похорон он начал
отвечать на мои письма. А в двадцать три года он неожиданно женился на
красивой девушке, испанке, намного выше его по положению, переехал в
Гатун, всего в трех кварталах от меня, и стал работать по ремонту
оборудования в общественном транспорте.
Меня поразила мысль о том, что у меня был сын, живший рядом со мной, на
той же улице. Я подумал, где он сейчас, что испытал, узнав новости об
отце. Каждое воскресенье я приходил к Викториано на обед, и мы очень
хорошо проводили время. А через три года его жена родила дочь, которую
назвали Татьяной, и я любил ее, как собственного ребенка. Елена отобрала у
меня радость видеть, как взрослеет сын, но я испытал много радости, глядя,
как растет Татьяна. И воспоминания, которыми снабдила меня Тамара об этой
девочке, оказались точны. Девочка с тонкими чертами лица и темными
блестящими волосами - тот самый ребенок, о котором у меня сохранились
обрывки воспоминаний, и я знал, что это воспоминания верны. У Татьяны был
быстрый ум, как часто бывает у первого ребенка, и с того времени, как ей
исполнилось три недели, я был полон надежд, что она вырастет
сообразительной. Очень хороший ребенок, всегда страстно и долго обнимала
меня, когда я уходил. От ее волос всегда хорошо пахло, и я часто завидовал
мужчине, который когда-нибудь женится на такой умной страстной женщине с
чистыми волосами. Мне это казалось сочетанием лучших качеств женщины.
Часто ко мне в киоск на ярмарке заходил Флако. Он дружил с Викториано и
всегда оставлял подарок для Татьяны - конфету или цветок. Флако всегда
беспокоился о ее будущем и говорил о приближении социалистов к нашим
границам и о том, что худшее еще впереди. Я вспомнил уличную кошку, никому
не принадлежавшую, ловившую птиц и рывшуюся в отбросах. За несколько
недель до того, как я покинул Землю, у этой кошки родились котята, и мы с
Флако и Татьяной с большим трудом спасли котенка из дренажной трубы. Я
вспомнил, как Татьяна попросила меня несколько дней подержать котенка,
пока она уговорит родителей разрешить ей взять его, и я понял, почему этот
котенок так тревожил меня, постоянно возникал в моих сновидениях.
Вспомнил, как впервые вернулся домой с Тамарой; и мы с Флако сидели на
крыльце, пили пиво и смотрели, как по улице идет обезьяна; Флако говорил о
социалистах и их угрозе и рисовал ожидающее нас мрачное будущее.
И я понял, что сделала Тамара. Она дала мне воспоминания о боли и
ненависти, чтобы пробудить во мне насилие, заставить убить Эйриша. Она
отрезала все воспоминания о моей семье, о тех, кого я любил, о близких
друзьях, потому что хотела, чтобы кто-нибудь увез ее с планеты. Она не
хотела, чтобы какие-то эмоциональные привязанности или моральные
обязательства помешали мне улететь. Она отрезала все воспоминания о моей
семье, почти все воспоминания о дружбе с Флако и оставила меня лежащим на
полу спальни. Тогда я удивлялся, откуда на заднем крыльце появилась чашка
с молоком для котенка; теперь вспомнил, что сам поставил ее туда. Но
Тамара даже этого не хотела мне оставить, лишила даже привязанности к
глупому животному.
Потом воспоминания изменились, и я ощутил легкое беспокойство. Это были
воспоминания, не связанные с близкими людьми, скорее - о каких-то
незначительных поступках, о моральном выборе, который мне приходилось
делать. Я вспомнил старуху, которой помог омолодиться, донью Йоланду, эта
женщина пользовалась репутацией bruja - ведьмы - у себя в Колумбии. Из
многих деревень приходили ко мне люди, давали деньги и просили омолодить
ее. Вначале я отказался: мне показалось, что она обирает бедняков,
заставляя их верить, что обладает чудодейственными силами. Но случайно я
узнал от компадрес кое-что о ее методах: она ходила из деревни в деревню и
бесплатно заботилась о больных. У нее была медицинская подготовка, но
обычно она использовала местные травы, потому что ее пациенты слишком
бедны, чтобы покупать лекарства. И вот из-за этих трав местные жители
провозгласили ее bruja, хотя сама она не говорила, что обладает магической
силой. Если бы эта женщина было католичкой, ее провозгласили бы святой и
канонизировали. Чем больше я о ней узнавал, тем большее впечатление на
меня она производила, пока я не собрал все скудные приношения, добавил
собственных сбережений и купил для нее омоложение. Я сделал это ради
жизни. Сделал для женщины, знающей, как драгоценна и хрупка человеческая
жизнь.
И я вспомнил времена, когда плакал, молился, сражался в усилиях помочь
своим пациентам. Однажды ко мне пришла юная пара из Коста Рики с ребенком,
родившимся без рук. Родители не могли покупать ему протезы по мере роста,
а сам мальчик вырастить руки не мог из-за искаженной последовательности
ген. Обычно можно просто взять образец ткани, исправить поврежденную
последовательность, клонировать ребенка, взять у клона зародыш рук и
пересадить пациенту. После этого отрастить их очень просто. Но этот
ребенок отторгал пересаженные органы, и мы дважды потерпели с ним неудачу.
В конце концов мне пришлось вырастить специальный вирус, чтобы устранить
генетическое повреждение, потом я два месяца продержал ребенка в
изолированной камере в своем доме, дожидаясь, пока подействует инфекция.
После этого уже легко было восстановить руки. Однако пока все это
происходило, мы с Еленой разрешили матери ребенка жить с нами. Елена
бранила меня за это, пилила днем и ночью, обвиняла в том, что я хочу
переспать с матерью ребенка. Она была убеждена, что мои действия
объясняются сексуальной привязанностью к матери ребенка. Я не мог ее
разубедить, и так как считал, что вернуть ребенку здоровье важнее, не
обращал внимания на жену. Этот случай в конечном счете и привел к разводу.
Список таких случаев, когда приходилось делать моральный выбор, все
рос. Я много раз бывал в такой ситуации, и тот Анжело Осик, которого
показала мне Тамара, был совсем не таким, каков я на самом деле. Тот
Анжело казался слишком мягким, слишком великодушным, легко отдающим. Я не
мог понять, почему Тамара сообщила мне сильное чувство вины, почему
пригрозила:
- Если ты мне откажешь, я умру.
Анжело, которым я был раньше, не мог устоять перед такой угрозой.
Однако я уже не был тем человеком.
Я вспомнил также еще несколько важных случаев морального выбора -
случай, который определил мою последующую карьеру. Это произошло в моем
детстве, когда я был свидетелем расстрела Батисто Сангриентос, семейства,
убивавшего людей ради частей их организмов. Один из казненных мальчиков