Волвертон Дэйв. Мой путь в рай

Я почти не слушал его. Меня занимала мысль, как добраться до Люсио.
Делая вид, что помогаю Фернандо, я наблюдал за амбаром. Никакой
возможности проскользнуть в него. Я небрежно направился к амбару, чтобы
проверить, как будут реагировать самураи. Двое вышли из тени под деревом и
пошли ко мне. Я остановился, словно осматривал блестящий камешек, подобрал
его - неправильной формы белый кристалл, и на нем ярко-красная маленькая
головка цветной капусты. Один из самураев некоторое время смотрел на
кристалл.
- Рубин, - сказал он. - Их много в холмах. Там поищи их. А отсюда
держись подальше!
Я положил рубин в карман, потом большую часть дня упражнялся, учился
поворачиваться, ходить боком, как краб. Это полезно, если попадаешь под
огонь лазера или плазму. Я чувствовал себя сильным; с новыми нервами и
мышцами стал быстрее, чем когда бы то ни было. Но этого оказалось
недостаточно. Абрайра познакомила меня с врачом, который дал мне несколько
доз боевых медикаментов Мотоки. Я спросил его, какова химическая формула,
но патент по-прежнему являлся исключительной собственностью Мотоки. Врач
рассказал, как принимать их, предупредил о возможных осложнениях.
- У тебя нет времени, чтобы как следует подготовиться к достижению
Мгновенности, но ты поймешь, что если придешь в возбуждение, Мгновенность
сама найдет тебя. Может быть, вспомнишь момент в твоей жизни, когда время
замедлилось. Или ты испытал это, принимая старые боевые медикаменты. Но
это средство дает эффект гораздо более сильный. Ты должен соблюдать
большую осторожность, когда наступил Мгновенность: время остановится, и
тебе захочется одновременно сделать многое. Но помни, что уровень
метаболизма недостаточен для этого. Если пробежишь несколько шагов,
истратишь весь кислород с своем организме и остановишься. Ты почувствуешь,
словно наткнулся на стену, и можешь даже умереть от перенапряжения. Во
время Мгновенности нужно делать экономные движения, двигаться как можно
меньше, чтобы достичь нужной цели. Понятно?
Я прекрасно его понял.
- Еще одно, - добавил врач. - После принятия средства эффект остается
на всю жизнь. Достигнув Мгновенности, ты ради самого себя должен научиться
контролировать ее.
Я кивнул и принял средство.
Дважды из города приходил грузовик и привозил еду: котлы с вареным
рисом и водорослями, бочонки маринованных яиц с овощами, свежая сырая
рыба. От всего этого меня тошнило. Хуже всего слабый кофе, с затхлым
вкусом, словно вырос на болоте. У жителей Мотоки есть поговорка: "Роскошь
- наш величайший враг". Но то, что они считали самопожертвованием, для
меня было пыткой.
К вечеру крики в амбаре усилились. Охрана послала сообщение в город, и
скоро показался генерал Цугио, маленький хмурый лысый человек. Он
потребовал, чтобы Гарсон успокоил своих людей. Цугио объявил, что всем
будет снижена плата, если мятежники не успокоятся. Он вырос в культуре,
где каждый индивидуум - раб капризов своего общества, и потому не мог
понять, что у нас нет контроля над мятежниками, что они не успокоятся
только потому, что нас накажут вместе с ними. Он считал, что мы втайне
симпатизируем им, поддерживаем их. Возможно он был прав.
Ужин не привезли, и Гарсон процитировал слова одного из адъютантов
Цугио: нам придется жить без пищи, пока мы не поймем, что "живем
исключительно благодаря милости Мотоки". Наемники начали ворчать. Кое-кто
отправился на охоту в поля за защитным периметром города, но удалось
подстрелить только несколько кроликов и перепелок. На закате Гарсон
совещался со своими офицерами - было объявлено, что они обсудят проблемы
морали. Они провели несколько часов за закрытыми дверями.
Когда совещание закончилось, к нам в казарму пришел капитан и сказал:
- Дела хуже, чем мы думали. Через пять дней прибудет корабль с
наемниками, нанятыми ябадзинами. Большинство из них бездомные колумбийцы,
они вылетели с Земли через три месяца после нас.
- Но они не могли долететь так быстро! - воскликнул кто-то из нас.
- Конечно, если держали ускорение в законных пределах, - ответил
капитан. - Но ябадзины предпочли заплатить побольше, чтобы не проиграть
войну. Большинство наемников там рефуджиадос, которых социалисты изгнали
из их домов. Химер там нет, они не соглашались улетать, когда так хорошо
идет война в Южной Америке. И колумбийцев не тренировали самураи, так что
мы не знаем, на что они способны. Но благоразумнее предположить, что они
подготовлены к войне. И так как их вдвое больше нас, то это хорошее
подкрепление для Хотоке но За.
- Наши наниматели из Мотоки требуют, чтобы мы начали наступление раньше
намеченного срока. Выступаем через три дня, чтобы добраться до ябадзинов
до того, как высадятся колумбийцы. И еще они требуют, чтобы все наши люди
были на передовой, даже те, кто не подготовлен. Они говорят, что не их
дело сражаться с машинами.
Новость была принята не очень хорошо. Люди, сидевшие вокруг голограмм и
делавшие ставки на исход сражений, неожиданно смолкли. Повсюду началось
ворчание. Но это не споры, общее мнение было единым. Нас обманывали, плохо
кормили и обращались с нами без уважения. Корпорация Мотоки нарушила
контракт: компьютер утверждает, что у нас по-прежнему уровень смертности
достигнет 62 процентов при нападении на Хотоке но За. Кроме того, никому
не хотелось заставлять идти в бой мятежников, а тем более сражаться с
колумбийцами. Ведь с ними большинство еще недавно воевало на одной
стороне. За час мы приняли решение, капитан вернулся к генералу Гарсону с
нашим ответом:
- Пусть корпорация Мотоки идет к дьяволу!
Гарсон передал наш ответ генералу Цугио, и тот, по-видимому, принял его
хладнокровно. Самураи не окружили наш лагерь, не было никаких последствий.
На рассвете грузовик привез пищу, и мы тренировались, как обычно. Вскоре
после завтрака в лагере появился Цугио в сопровождении своих адъютантов.
Все они улыбались и казались довольными, но после встречи с Гарсоном Цугио
удалился рассерженным, он хмурился и чесал свою лысую голову.
Гарсон через громкоговоритель объявил, что тренировки прекращаются,
поскольку "мы хотим, чтобы они поняли: мы за них воевать не будем".
Очевидно, на японский язык трудно перевести понятие "забастовки". Японцы
решили, что воевать мы будем, просто отказываемся от помощи и советов их
военных. В Мотоки когда человек бастует, он продолжает работать, удваивая
свои усилия. Это заставляет его руководителей "потерять лицо", так как
работник доказывает, что руководитель ему не нужен.
Мотоки никогда не встречалась с пассивным сопротивлением. Я провел
день, раздавая устаревшие лекарства из своей медицинской сумки, а тем
временем умы корпорации обдумывали следующий шаг. Мы ожидали наказания,
угроз и оскорблений.
В сумерках Кимаи но Джи опустел. Мы удивленно смотрели, как все жители
уходили по дороге, поднимая пыль. Я решил, что они несут дубины, чтобы
побить нас, но 44 тысячи японцев, одетых в лучшее платье, прошли по дороге
и расположились на невысоких холмах, окружающих наш лагерь: старухи, отцы,
дети. Молодежь несла флаги корпорации Мотоки с изображением журавля,
летящего на фоне желтого солнца над зеленым полем. Они яростно размахивали
флагами, раскачиваясь всем телом. Под руководством генерала Цугио десять
раз пропели "Мотоки Ша Ка", а дети сопровождали пение игрой на флейтах и
барабанах.
Возможно, это был самый странный момент в моей жизни, хотя вся моя
жизнь представляется мне последовательностью странных моментов. Очевидно,
это была просьба о помощи. Когда певцы кончили, японцы спустились в
долину, взяли нас за руки и повели в город. Я увидел мастера Кейго, он шел
рядом со старухой, и вся наша боевая группа подошла к нему.
Он пожал нам руки, все время кланяясь.
- Это Сумако, моя жена, - показал он на древнюю старуху. У нее были
седые волосы, широко расставленные глаза и плоское лицо. Морщины
свидетельствовали, что она прожила трудную жизнь. Должно быть, ей не
больше семидесяти, но она выглядела не очень хорошо. На ней было кимоно
персикового цвета, такое качество японцы называют hade, красота ярких
цветов. Такие кимоно обычно надевают молодые женщины.
- Она прекрасна, - сказала Абрайра.
- О, всего лишь глупая женщина, - вежливо ответил Кейго, публично
уничижая свою семью. Я до сих пор не сознавал, чего ему стоил полет на
Землю. Вернувшись на Пекарь, он застал свою жену состарившейся, а
остальных членов семьи, вероятно, мертвыми. Он продолжал: - Мы будем очень
благодарны вам, если вы пообедаете с нами.
Мы согласились, и он провел нас в город, указывая по дороге на красоту
сливовых и вишневых деревьев, на буддистский храм на холме. Сумако
поторопилась домой, а Кейго задержал нас, показывая национальный
террариум, гигантский купол, покрывавший участок местности, не
подвергшейся терраформированию. Тут росли тысячи ультрафиолетовых
деревьев, похожих на водоросли, а также редкие мхи и грибы. Под кустами
ползали местные насекомые и гигантские сухопутные крабы. И все это время
Кейго говорил, описывая природную красоту, чудеса Пекаря, рассказывал, что
ябадзины стремятся уничтожить все, о чем мечтает Мотоки, что она создала -
величайшее общество во вселенной, Японию, возрожденную в эру света. Он
показал нам центральную контору корпорации, небольшое пятиэтажное здание
из стали и бетона, казавшееся здесь неуместным: это было единственное
здание в городе выше двух этажей. Потом он отвел нас к реке, в старый
город - гигантский индустриальный район под вторым куполом, где
производилось все необходимое, от керамических чайных чашек и детской
одежды до биошахтного оборудования и моющих средств. Кейго рассказывал,
что его предки ценой больших лишений построили этот купол, они испытали
сильный экошок, потому что длительное время подвергались воздействию
чуждого окружения.
Я понимал, что пытается сделать Кейго. Мы не хотим сражаться ради
врагов, но он надеялся, что мы будем сражаться ради друзей. Он показывал
нам национальные сокровища, пытался вызвать любовь к его маленькому дому,
передать нам мечту. Но в тоне его голоса звучало еще кое-что: он отчаянно
хотел, чтобы мы восхитились всем сделанным Мотоки, восхитились им и его
народом. Все это было жалко и ничтожно.
Он отвел нас к себе домой. Мы вошли в маленькую прихожую и сняли обувь,
надели шелковые шлепанцы. Кейго позвал жену, и Сумако открыла дверь,
ведущую в главную часть дома, поклонившись и пропуская нас. Дом большой и
открытый, с крышей из толстых досок. На полу плитка выложена мирными
прямоугольниками. Кому-нибудь это показалось бы прекрасным. Но природа
отвергает прямоугольник, и мне не понравилась упорядоченность, навязанная
этому дому. Кейго презрительно отозвался о бревнах, из которых выстроен
его дом, говорил о его запущенном состоянии, извинялся за недостаточно
роскошный прием, потом показал нам tokonama, нишу в одной из комнат,
украшенную растениями и камнями. Вначале я пришел в восторг при виде
тысячелетней сосны - естественный изгиб ствола, опадающие иглы. Но это не
реальная природа, всего лишь тщательно сооруженная подделка. Народ Кейго
по-настоящему не любит природу. Он любит только подражать природе. Я
слушал, как он продолжает перечислять свои недостатки. В собственных
глазах он скромный человек и хороший хозяин. Но я подумал, не
напрашивается ли он таким образом на комплименты.
Мы были вынуждены возражать ему.
- Ах, какой прекрасный сад, Кейго-сан! Изысканная симметрия и
совершенство. Ничего подобного нет в моей деревне в Колумбии, - начал
Завала, и мы стали варьировать его замечание.
Дом у Кейго был прекрасный и обед замечательный. Кейго отрицал
кулинарные способности Сумако, и она счастливо с ним соглашалась, а мы
возражали и хвалили ее талант и вкус. Сумако сказала, что у нее вообще нет
способностей к кулинарии. И хотя это самоунижение мне претило, я находил
ее очаровательной, почти комичной в этом искреннем унижении. Мне стало ее
жаль. Я все время думал, что не я, а она должна была омолодиться.
После обеда Кейго повел Мавро, Перфекто и Завалу в sento, общественные
бани, а мы с Абрайрой гуляли под вишнями у реки. Под цветущими деревьями
гуляло множество латиноамериканцев, они разглядывали светящиеся бумажные
стены, смотрели на Кимаи но Джи.
- И что, по-твоему, произойдет? - спросил я.
- После сегодняшнего? Хорошее место. Может, они действительно неплохие
люди, если узнать их поближе. Но я не уверена, что хочу умирать за них.
- Согласен. Но не пойму, почему они все вдруг решили полюбить нас.
- А они и не полюбили. В большинстве. И не уверена, что когда-нибудь мы
им понравимся. Ты заметил ужас на лицах детей, когда они нам пели? - Я был
так ошеломлен, что не заметил этого. - Мы их смутили. Они считали, что мы
захотим воевать за Мотоки. С их точки зрения, контракт и страх смерти -
незначительные соображения. Мы должны воевать, потому что, по их мнению,
это для нас единственный способ сохранить лицо. Анжело, после первого
мятежа все действительно надолго успокоилось. Всех зачинщиков мятежа
японцы поместили в криотанки и больше никогда о мятеже не упоминали. Они
решили, что это просто трусость со стороны отдельных людей, что
большинство их нас будет унижено напоминанием об этом событии.
- Но теперь все трусы изолированы, и Мотоки не может понять, почему мы
не хотим воевать. И вот японцы хватаются за соломинку. Может, они
пригласили нас в свои дома, потому что считали, что оскорбили нас,
обращались с нами, как с eta, самыми низкими в их обществе. Теперь,
вероятно, иностранцам-самураям будет предоставлен более высокий статус -
допустим, рабочих корпорации низшего разряда. Я могу только это считать
причиной приглашения. Если, конечно, они не хотят отяготить нас долгом -
on.
Она продолжала:
- И если они этого хотят, то, возможно, и подействует.
Я удивленно посмотрел на нее.
- Что это значит? Кому это не все равно?
- Например, Завале. Ты видел, как горели его глаза? Обед и ванна с
самураями. Он на небе. Он хотел этого все два года. Мавро и Перфекто тоже.
Поэтому они сейчас в бане. Дьявол, даже я этого хотела.
- Не понимаю. Чего ты хотела?
Абрайра вздохнула и посмотрела на землю.
- Хотела... уважения. Чтобы кто-то уважал меня. Хотела чувства
принадлежности. Ты знаешь, на корабле самураи все время избегали нас. Они
были высокомерны. И даже когда кое-кто из нас получил ранг самурая, они
все равно не позволяли приблизиться; это часть их культуры, ты понимаешь.
Чтобы сработала их социально-инженерная программа, они должны быть
изолированы от любого общества, которое может их заразить. Таков первый
закон социальной инженерии. Я удивлена, что они сегодня впустили нас в
свои дома. Это говорит об их отчаянии, они рискуют всем ради надежды, что
мы им поможем.
- Так ты думаешь, некоторые из нас присоединяться к ним только потому,
что хотят уважения? - спросил я. - Я боялся, ты скажешь что-нибудь худшее.
Скажешь, что некоторые из нас уподобляются им.
- Разложение культуры действует в обоих направлениях, - ответила
Абрайра, - и твои слова имеют смысл. Самураи долго учили нас "жить как
мертвые". Это мистическая фраза, и эту философию они применяют не только к
сражениям. Она не просто означает готовность отдать жизнь за какую-то
цель, она означает, что нужно быть мертвым по отношению к собственной воле
и желаниям. Обитатели Мотоки научились жить как овцы, действовать, не
задумываясь, просто потому, что такова воля их предводителей. Анжело, я
видела, как в наших товарищах растет такая же пассивность. Возможно, ты
прав. Некоторые из наших людей будут сражаться просто потому, что им все
равно, что с ними станет.
Мы возвращались в лагерь мимо дома с безукоризненным газоном,
украшенным большими странной формы камнями.
Навстречу шли три человека, все латиноамериканцы, в белых кимоно, они
смеялись какой-то шутке. Я отступил, давая им возможность пройти, и
неожиданно узнал в них мятежников, выпущенных из амбара. Ближайший ко мне
- Даниель Соса, один из тех, что насиловали Абрайру.
Узнавание Даниеля и его смерть произошли почти одновременно. Тело мое
само знало, где найти рукоять мачете, хотя мозг еще не знал. Я выхватил
мачете из ножен и ударил его по шее и через грудную клетку. Качество стали
таково, что она легко перерубила позвоночник. Даниель был человек,
инфракрасного зрения у него не было. Я думаю, в сумерках он не узнал меня
и так и не понял, что произошло.
Я схватил человека, с которым он говорил, низкорослого, с широкими
ноздрями индейца, и прижал мачете к его горлу.
- Где Люсио? - закричал я.
Он так часто умирал в симуляторе, что не испугался моего ножа. Холодно
посмотрел на меня.
- Сержант Даниеля? Я его с полчаса не видел, с самого обеда. Он
собирался идти с остальными в баню.
Абрайра достала свой мачете и стояла рядом со мной.
В городе много общественных бань. Я спросил:
- В которую?
Он пожал плечами.
- Где вы обедали?
- У хозяина Танаки, выше по улице, третий дом слева.
Я оттолкнул его в сторону; он как будто не собирался драться. Я его
раньше никогда не видел. Включился, чтобы связаться с Перфекто и
предупредить его, что Люсио на свободе и направляется в баню. Он
поблагодарил меня и обещал немедленно присоединиться к охоте.
Я взглянул на Даниеля, в луже крови лежащего на земле. И ничего не
испытал к нему. Но был рад, что он мертв. Побежал по улице к деловому
району - группе простых деревянных зданий без ярких вывесок, указывающих
на то, каким делом занята та или иная контора. Кимаи но Джи мал, и все
знали, кто чем занимается, со слов других. Бани можно было узнать по
доносящимся оттуда громким голосам и смеху, по пару, от которого запотели
окна и который вырывался из открытой двери.
Я побежал к первой же бане, которую увидел, и Абрайра крикнула мне:
- Подожди! Подожди остальных!
Я продолжал бежать. Зубы мои стучали. Люсио там не оказалось.
Четырьмя домами ниже по улице было более крупное и разукрашенное
заведение. Я пробежал через ярко освещенный genkan - предбанник, где
складывают одежду и обувь. На колышках наряду с синими кимоно самураев
висело несколько белых.
Из темной двери доносились голоса и запахи теплой воды и кедра. Я
прошел внутрь и заглянул в ванну. Единственное освещение исходило от
больших аквариумов, окружавших комнату, там среди лилий плавали гигантские
карпы. Около сорока голых мужчин сидели в большом, полном до краев
бассейне из камня и кедра. Из искусственного ключа в стене била горячая
вода, стекала извилистым путем между камней в бассейн. Вначале я не увидел
Люсио. Он срезал волосы, и шрам у него на лице почти исчез.
И он не узнал меня, потому что я стоял в освещенной двери и мои седые
волосы ярко сверкали. Он никогда раньше не видел меня освещенным сзади и
сейчас увидел силуэт, икону. Увидел неясную, генетически внушенную ему
фигуру генерала Торреса.
Лицо Люсио потекло, словно сделанное из замазки, челюсть безвольно
отвисла. Зрачки расширились до размера монеты. Он не шевелился. А я стоял,
ожидая, пока завершится привязывание. Абрайра вслед за мной вбежала в
genkan.
Самурай взглянул на мое окровавленное мачете и сказал на безупречном
испанском:
- Драться иди на улицу. Не оскверняй воду в ванне.
Рука Люсио дернулась, он задрожал. Зрачки сузились, он начал сознавать,
где находится. Но пока еще не узнавал меня.
- Выходи из бассейна! - приказал я ему.
Он в ужасе выдохнул:
- Анжело!
- Выходи из бассейна!
Он встал и перебрался через край бассейна.
- Анжело, чего ты хочешь от меня? Что ты со мной сделаешь? - спросил он
в смятении. Он был совершенно обнажен, кожа у него смуглая, как у индейца.
Пенис и мошонка разбухли в горячей воде ванны. Он напрягся, словно
собираясь ударить, потом посмотрел мне на ноги, лицо его стало печальным,
словно он не мог перенести вины собственных мыслей.
- Ты хочешь убить меня.
Это был не вопрос, а утверждение. Он неохотно поднял кулаки и расставил
ноги, приняв защитную позу.
Я осторожно двинулся вперед, ища бреши в его защите.
- Анжело, нет! - крикнула Абрайра. Он бросилась вперед и схватила меня
за локоть, потащила назад. Все японцы скромно прикрыли свои половые органы
и нырнули в воду. Над головой оставались только головы. - Разве ты не
видишь? Он больше не Люсио! У него больше нет своей личности. Он как
Перфекто, Мигель и все остальные. Он такой, каким ты хочешь его видеть!
- Знаю! Но мне он не нужен. Он причинил тебе слишком много боли! Я
хочу, чтобы он умер!
Рот Люсио превратился в печальную букву О - печаль будущего святого,
отвергнутого Господом.
- И я никогда не смогу понравиться тебе? - спросил он.
Я внимательно следил за ним. И ничего не ответил. Он подскочил ко мне,
схватил мачете за лезвие, вырвал у меня из руки и повернул ко мне.
- Смотри! - сказал он; ноздри его раздувались. - Смотри! Нам не нужно
драться! Мне не нужно убивать тебя, а тебе не нужно убивать меня! Они уже
сделали это с нами... - Он кивком указал на самураев в ванне. - Мы пойдем
в битву, и у нас нет ни одного шанса уцелеть! - Люсио облизал губы и
нервно, дрожа следил за мной.
Протянул мачете вперед, так что конец его коснулся моего горла. Рука
его дрожала. В этот момент он мог разрубить меня на куски.
Я поднял руку и отвел нож в сторону, он не сопротивлялся. Просто стоял
и дрожал. Я хотел убить его. Разорвать на куски голыми руками. Посмотрел
на его половые органы, свисавшие в теплом воздухе.
- Ты можешь уйти! - сказал я. - Но твои яйца останутся!
И изо всей силы ударил коленом ему в промежность. Тефлексовое покрытие
защитного костюма ударило его в мошонку, разорвало ее, словно я ударил
пустую раковину. Он беззвучно упал назад и спиной ударился о пол. Его
промежность была окровавлена. Я хотел оставить его, но взглянул и понял,
что гнев мой не утих. Наказание недостаточно сильное.
- Indio! Mamon! [Индеец! Молокосос! (исп.)] - закричал я и несколько
раз пнул его в ребра, и ему было слишком больно, чтобы он сопротивлялся. Я
пнул его в лицо, потом опустился на колени и ударил по ребрам, стараясь
поломать кости, которые казались твердыми, как камень. Я понял, что громко
кричу, побежал в угол, подобрал свое мачете и крикнул: - Вставай, подлец!
Защищайся, чтобы я мог убить тебя! - Я хотел убить его, но одновременно
хотел бросить мачете, как сделал в первый раз, когда решил не убивать
Эйриша. Но мачете словно приклеился к моей руке. В предбаннике послышался
шум, вбежал Перфекто.
Люсио лежал на полу и всхлипывал. Я хотел убить его и хотел оставить в
покое. Вместо этого я наступил ему на левую руку, ударил ножом по сжатому
кулаку, отрубил пальцы, надеясь, что это удовлетворит меня.
Но этого оказалось недостаточно. Я не мог опустить мачете.
- Вставай, Indio! - закричал я, а он продолжал всхлипывать.
Я поднял руку, собираясь погрузить мачете ему в живот.
- Нет! - закричал Перфекто, и я поднял голову. Он одним гибким
движением перелетел через разделявшее нас пространство, перехватил мою
руку и одновременно ударил ногой голову Люсио, сломав ему шею.
Люсио начал дергаться. Лицо Перфекто превратилось в маску боли.
- Я это сделаю, - негромко сказал он.
Он медленно достал собственный мачете и отрезал голову Люсио.
Стоял, глядя на труп, и плечи его дергались.
Потом выражение его лица изменилось - от задумчивой печали к изумлению.
- Он не сопротивлялся! Он был одним из нас! - крикнул он в ужасе и
отскочил от трупа. Горе отразилось в его лице и глазах.
Он завыл от боли и упал на колени, как будто только что убил лучшего
друга. И оставался на коленях, продолжая кричать. Слезы полились из его
глаз, он смотрел на свои руки.
Я видел однажды, как он убивает, и думал, что это ему ничего не стоит.
Но на этот раз убийство стоило ему слишком много.
Я не мог вынести крик Перфекто. Потрясенный, выбрался назад в genkan.
Руки дрожали, неровное дыхание вырывалось со свистом. Перед глазами
мелькали огненные точки. Я взял наобум белое кимоно и стер им кровь с
колен и рук, потом один пошел в лагерь.
Дорогу освещал спутник Пекаря, тускло-синий шар. По-прежнему многие
наемники находились в домах, слышался их смех.
Схватка с Люсио нисколько не удовлетворила меня. Все ночи в своей
юности в Гватемале, когда я бродил по улицам в поисках солдат Квинтаниллы,
которые убили мою мать, я мечтал о завершении. Представлял себе, как после
завершения мести меня охватит мир и спокойствие. И точно такого же мира я
надеялся достичь, убив Люсио.
Но я чувствовал себя грешником. Снова я зашел слишком далеко и знал,
что за это придется платить. Когда я убил Эйриша, это стоило мне дома и
страны. И снова я действовал опрометчиво, и теперь Перфекто часами будет
сидеть в бане и плакать. Я подумал, что могу потерять его как друга. Если
бы Перфекто не привязался ко мне, он не убил бы Люсио. Он сделал это,
потому что думал, что я этого хочу, что я одобряю это, как одобрил
убийство Бруто. Я не мог представить себе такую безрассудную преданность.
Но, возможно, я настолько далеко отошел от правильного, что даже это
общество наемников и привязанных химер не простит меня.
Я, полный мрачными мыслями, добрался до лагеря, и скоро меня догнала
Абрайра.
- Что ты здесь делаешь? - закричала она, и ее серебряные глаза гневно
сверкали в лунном свете. Ее гнев показывает, что я прав, подумал я. Я
потерял ее как друга. - Перфекто нуждается в тебе! Он полон сознанием
вины! Иди к нему! Немедленно!
Я повернулся и пошел назад к городу. На полпути встретил Мавро и