Страница:
был моего возраста, его звали Саломон Батиста. Он любил грубые шутки и
всегда был главарем среди детей. С ним мы всегда попадали в неприятности.
У Саломона была огромная энергия и большая физическая сила, и в спорте и в
драках он всегда побеждал. Я пришел в ужас, когда капитан выстроил их всех
в ряд, когда Саломон просил о милости и цеплялся за отца, просил, чтобы
его убили вместе с отцом. Я видел, как Саломон от страха обмочился в
штаны, смотрел, как капитан приказал своим людям прицелиться и стрелять. А
когда расстрел закончился и семья Батисто лежала на земле, я подошел к
Саломону и посмотрел ему в глаза. Лицо его было окровавлено, словно кто-то
провел по нему кровавой тряпкой, это была кровь его братьев. Я смотрел в
глаза Саломона и видел, как они стекленеют. Руки его все еще дергались. Он
умер всего три минуты назад, но глаза уже так остекленели, словно он мертв
несколько часов. В воздухе стоял сильный запах крови. Я смотрел на него,
понимая, что у меня на глазах произошло чудо: перестал существовать этот
энергичный молодой человек. У меня на глазах дух оставил его тело. Мне
казалось чудом, что он умер. Но я понял: гораздо большее чудо, что он
вообще жил. И вот в этот момент, в возрасте двенадцати лет, я поклялся,
что всю жизнь буду бороться ос смертью.
Изображения перестали возникать. Но запах крови остался. Тамара
смотрела на меня, сидя скрестив ноги на пыльной равнине. Над головой
вились чайки.
- Так быстро кончилась лента? - спросила она.
Гнев охватил меня. Я чувствовал, что насилие затронуло глубины моего
существа. Я хотел увидеть свою семью, узнать, что с ней было дальше,
увидеть, как обернулась ее жизнь. Но она мне не показала этого. Она
говорила, что сама утратила сорок процентов памяти, но мне не показала
даже шестидесяти процентов. Показала лишь столько, чтобы я понял, как
много утратил. Мне было больно из-за этой утраты.
- А как же мой отец, моя сестра? - спросил я. - Ты не вернула мне
воспоминания о них. Только периферийные воспоминания.
Тамара фыркнула.
- Не повезло, старик. Мой мозг поджарили. Я понятия не имею, что
сохранила, а что потеряла. Мне это не казалось важным.
Я не верил ей, не верил, что она способна на такую черствость. Я
однажды заметил, что мы всегда пытаемся представить тех, кого хотим убить,
лишенными человеческих качеств. И подумал: может, она в глубине души
ненавидит меня, не считает человеком и потому продолжает меня мучить. И
меня наполнило чувство ужаса и потери. Я хотел вернуться на Землю, найти
свою семью. Корабли готовы к возвращению, но на них будет полно японцев,
ненавидящих нас за то, что мы сделали. В этих кораблях я никогда не
доберусь домой живым. И даже если доберусь, смогу ли найти семью?
Викториано будет уже стариком. Даже Татьяне будет около шестидесяти. Если
она меня и помнит, то никакой эмоциональной привязанности ко мне у нее не
будет. Да и Панама не будет той же самой.
Я не могу вернуться. А Тамаре все равно. Она использовала меня, как
тряпку, и выбросила.
- Шлюха! - закричал я. - Шлюха!
Зубы мои застучали, и мир покраснел. Я увидел ее как в тумане. И
отключился.
Встал со стула и бросился к ней. Я свободен! Я свободен! Она сняла
запрет, который мешал мне напасть на нее. И я ударил ее по лицу. Раз. И
другой. И третий. Ее инвалидная коляска развернулась. Капли крови брызнули
из носа. Но я хотел убить ее. И не просто убить. Поиск. Я схватил ее за
горло, оно оказалось теплым, мягким и хрупким. Я могу сломать ей шею,
сообразил я и начал медленно и целенаправленно сжимать.
Нужно много времени, чтобы задушить человека.
Голова ее откинулась, лицо покраснело. Она смотрела на меня. Я был
холоден и отчужден. Одна-единственная слеза выкатилась из угла ее глаза.
И я вспомнил другую Тамару, ту, что дала мне ощутить свою неумирающую
страсть, ту, что говорила:
- Научись бегло владеть мягким языком сердца.
Вспомнил, как она смотрела на меня в симуляторе, смотрела с жалостью и
сочувствием, словно я изорванная и выброшенная кукла. Она знала, что я
убиваю ее, потому что именно она убила меня. И хотела, чтобы я жил, потому
что она украла у меня жизнь. И плакала она потому, что знала, как
уничтожила меня. Я снова увидел в ее глазах боль. Даже сейчас она
манипулирует мной и плачет, потому что снова уничтожает меня.
Она хотела, чтобы я убил ее. И знала, чего это будет стоить мне.
Я ахнул и отдернул руки. Она хотела умереть в Панаме. Предпочитала
умереть, чем оказаться в мозговой сумке, но не могла сама убить себя. И
освободила меня, потому что хотела умереть.
- Кончай! - послышалось из ее микрофона, как только ее легкие снова
обрели способность дышать. - Ты меня ненавидишь! Разве ты можешь не
презирать меня?
Она права. Я больше не привязан к ней. Я чувствовал себя, как на острие
иглы. Прежний Анжело не мог убить ее. Но я изменился с тех пор, как
встретился с Тамарой. Теперь я чувствовал, что способен убить ее. И не был
уверен, что буду испытывать угрызения совести. Но выбор у меня свободный.
Я отступил, решив навсегда отказаться от оружия.
- Нет, - сказал я. - Ты знаешь, какие у Гарсона планы на тебя. Ты
знаешь, в какую тюрьму он тебя поместит...
- Кончай - немедленно! - кричала Тамара.
- ...и знаешь, что с Пекаря нам не уйти. И хочешь, чтобы я казнил тебя.
Милосердное убийство...
- Убей меня, пока не будет слишком поздно! Гарсон заставит меня
причинять боль другим - их будет бесконечно много!
- Но я предан жизни! - крикнул я, хотя чувствовал, что это неправда. -
Ты будешь жить!
Тамара смотрела на меня, и слезы катились по ее щекам. Потом она
рассмеялась - смехом боли и презрения к себе.
- Ты с ним. С Гарсоном. В Панаме мне был нужен человек, который спас бы
меня. Большой и сильный. А ты был единственным подходящим куском мяса.
Когда ты подключился там в последний раз, я на самом деле подумала, что
это Эйриш и что он пытается убить меня. Поэтому я напала на тебя. Ты
потерял сознание. И я увидела, что ты лежишь на полу, а Эйриш жив. - Я
кивнул, вспоминая, как все это было на самом деле. - Я была больна. И
страшно устала. Хотела убежать. Хотела, чтобы Эйриш умер. Ты не стал бы
увозить меня. Не стал бы убивать ради меня. - Она всхлипнула. - Я была
больна. В лихорадке... я была вне себя. И дала тебе глубокую программу.
Запрограммировала тебя, чтобы ты отвез меня в райский сад. И посмотри,
куда ты привез меня!
Из ее микрофона послышался презрительный смех.
Я посмотрел на нее - она в инвалидном кресле, в бесполезном теле,
неспособная двигаться, совершенно уничтоженная. А еще через несколько дней
- я знал это - Гарсон заключит ее в кимех, а этого она боится больше
всего. Все ее хитрые планы ничего ей не дали. Она сказала:
- Итак. Ты можешь не убивать меня. Ты уже отомстил.
Все мои добрые намерения не привели ее ни к чему. Это правда - теперь
она попала в свой худший кошмар.
- Да, я отомстил, - ответил я. - Ты больная и жалкая женщина. С того
времени, как мы встретились, ты считала, что смерть - ответ на все
проблемы. Какая ограниченность! Какая тупость!
- Ты не понимаешь, что может сделать со мной Гарсон. Не понимаешь, что
означает для меня киборгизирование! - воскликнула Тамара.
- Я встречался и раньше с пуристами тела. Твои страхи не оправданы.
Тебя поместят в клетку, где ты никому не сможешь вредить, - ответил я и
повернулся, собираясь уходить.
- Ты ошибаешься! - сказала Тамара. - Я не хотела вредить тебе. Я была
испугана, больна, не знала, что делать. Но клянусь, я никогда не хотела
причинить тебе вред!
Я вспомнил нашу встречу в симуляторе, когда она показала мне, что
значит жить. И понял, что она пыталась загладить свою вину. Я остановился.
Она продолжала:
- Тебе никогда не приходилось испытывать воспоминания другого человека.
- Ты никогда не сживался с чужими мыслями. Считал, что все думают так же,
как ты. Но я побывала во многих сознаниях, была свидетелем такого образа
мыслей, который привел бы тебя в ужас. Я побывала в мозгу военных
киборгов. Военные хирурги удалили часть их гипоталамуса, химически
прекратили выделение определенных гормонов, полностью отрезали их от мира
эмоций. И так как они не способны чувствовать, не могут сочувствовать, они
утрачивают всякое сходство с человеком.
Я повернулся к ней. Слишком часто я был близок к социопатии, чтобы ее
слова не встревожили меня. Я неожиданно понял, почему перспектива
заключения в кимехе приводит ее в такой ужас, почему она так отчаянно
бросилась бежать от Джафари, почему параноидально обвиняла меня в том, что
я киборг.
- Это правда, - сказала Тамара. - Военные предпочитают такой способ.
Это позволяет им легче выполнять работу. Когда ты доставил меня Гарсону,
он пообещал мне свободу. Пообещал отпустить меня, если я ему помогу. Но ты
видишь, как он держится за меня. Он меня никогда не отпустит. И постоянно
ворчит из-за сохранившихся у меня остатков морали. Я слишком часто
отказывалась от его предложений. Если он поместит меня в кимех, то
превратит в военную модель. И постепенно мне станет все равно.
Человеческое сознание, эмоции людей для меня станут только объектами
манипулирования. Я стану бесконечно более злой и сильной, чем кажусь тебе
сейчас.
Я обдумал ее слова. Военная тренировка Мотоки подействовала на мою
хрупкую мораль. Всего две недели тренировок, и я понял, что навсегда теряю
способность к сочувствию. А что произойдет, если эта способность будет
ликвидирована хирургическим путем? Сколько продержится Тамара? Вообще
любой человек?
- Значит, я должен найти способ освободить тебя, - сказал я.
- Если не сможешь, - ответила Тамара, - я предпочитаю умереть.
- Понимаю, - сказал я, зная, что в таком случае я должен буду убить ее.
- Сколько человек знают о твоей роли в разведке? - Тамара назвала мне
шесть имен, все ближайшие советники Гарсона. Я направился к выходу. И тут
мне пришла в голову еще одна мысль. Я понял, кто еще оказался ее жертвой.
- В обмен ты должна вернуть воспоминания Абрайре Сифуэнтес!
Тамара удивленно мигнула, но больше никак не показала, что поняла меня.
Я подумал, что она отрицает, будто что-то отбирала у Абрайры. Она
спросила:
- А зачем?
Я крикнул:
- Какое право ты имеешь отбирать ее прошлое?
- Я убрала только болезненные воспоминания, воспоминания о насилии, -
защищаясь, сказала Тамара. - Сняла боль! Если у тебя пациент с раком, ты
вырезаешь опухоль. Эти воспоминания пожирали ее, как рак. Никто не должен
страдать так, как страдала она!
- Ты и Гарсон - вы не отличаетесь друг от друга! Ты хочешь играть роль
Бога!
Тамара мягко ответила:
- Тогда позволь мне быть добрым Богом. Подумай, о чем ты просишь!
Хочешь, чтобы я вернула ей боль? Хочешь, чтобы это было ценой моей
свободы? Тогда освобождай меня! Давай! Но тебе придется увидеть, как она
умирает внутренне!
Я вышел из помещения и пошел по улицам Хотоке но За. Права ли Тамара?
Надо ли возвращать Абрайре воспоминания, которые убьют ее? Я не знал. Это
будет жестоко. Даже трудно представить себе, насколько жестоко.
Небо потемнело, затянутое красными облаками пыли. Мне нужен план
освобождения Тамара. И нужна уверенность, что этот план сработает. Самое
простое решение - убить Гарсона и техников, знающих о способностях Тамары.
На моих руках и так много крови. А я предан жизни. Потребовалось несколько
часов размышлений, пока страх Гарсона перед Тамарой не подсказал более
трудное, но морально более правильное решение. Я видел, что может сделать
его страх перед Тамарой, и подумал: "Почему не лишить Гарсона и его
советников способности передвигаться и не дать Тамаре возможности убрать
из их сознания все воспоминания о ней?" Тогда никого не нужно будет
убивать, никто не пострадает.
Я взглянул на часы. Тамара работала со мной быстро. Вся операция займет
у нее всего несколько часов. Может, даже меньше. И тогда Тамара сможет
жить на Пекаре, как все остальные.
Я вернулся в больницу, позвонил на "Харон" и запросил все медицинские
данные о Тамаре. Как я и думал, они загадочно исчезли незадолго до нашего
прибытия на Пекарь. Но сохранился ее генотип и индекс клеточных структур.
Я пошел в отдел генетической инженерии больницы, ввел данные в
генетический синтезатор и начал создание клона. Если хочу, чтобы к ней
вернулась способность ходить, нужно ввести новые клетки в мозг, взятые у
клона, понадобится стимулятор роста нервных клеток. Все это займет время,
вероятно, несколько недель.
Я запросил данные о тех, кто знает о роли Тамары в разведке, и
постарался запомнить их лица. Изготовил партию слабого нейротоксина,
который парализует человека, попадая ему в кровь. Их шестеро, и я знал,
что мне потребуется помощь. Я принялся обдумывать свои возможности. Нужны
такие, кто не станет задавать вопросов. И очень сильные. Четверо химер
привязались ко мне. Мигель жив; он побывал в больнице с большой раной и
целый день, лежа на кровати, не отрывал от меня взгляда. Об остальных я
ничего не знал. Но по вечерам на холме у костров сидят люди. А я теперь
знаю, как привязывать к себе химер. Мысль эта вызывала во мне отвращение,
но я знал теперь, как получить помощь.
В этот вечер я отправился к лагерным кострам. Как обычно, вокруг них
собралась тысяча наемников. Они сидели вокруг костров, разговаривали о
сражениях, рассказывали анекдоты и пели песни. Я встретил Мавро и немного
посидел с ним. Он был угнетен и печален. Сказал:
- Мне так и не удалось стать офицером, а теперь война кончена. Что же
мне делать?
У меня не было ответа на это.
Появился Гарсон, вместе в ним везли в коляске Тамару. Гарсон тоже знал,
что нужно сесть так, чтобы в темноте сзади освещались его седые волосы. Он
хотел, чтобы как можно больше химер привязалось к нему. Он казался очень
спокойным, расслабленным. Я старался не смотреть в его сторону.
Подошла Абрайра, принесла мясного бульона и села рядом со мной.
Говорила мало. Я слушал пение. Абрайра вымыла волосы, и от них хорошо
пахло.
- Я тебя теперь редко вижу, - сказала она.
- Я работал в генетической лаборатории, делал клон Перфекто.
- Весь день? Ты собираешься создать целую армию? Сколько копий тебе
нужно?
Я рассмеялся.
- Просто следил, как растут зиготы, хотел убедиться, что все идет
нормально. Вероятно, две. Я сделаю близнецов.
- Ты знаешь, в больнице есть целое крыло с инкубационными камерами. Оно
запечатано уже восемьдесят лет, но оборудование действует.
- Знаю, - ответил я.
- Если тебе понадобится помощь в выращивании детей, я готова, - сказала
она. Она сидела очень близко, вступила на мою телесную территорию. Я
понимал, каково химере вступать в такую близость. Взял ее за руку, и она
сжала ее.
Этим же вечером я встретился с Мигелем и еще двумя привязавшимися ко
мне химерами, но не говорил о своих планах относительно Гарсона. Мы
говорили о прошлом и еще больше подружились.
Мне не нравилось то, что я делаю, планируя освобождение Тамары. Я был
смущен. Не понимал до конца, почему пытался спасти женщину ябадзинку,
почему вообще заботился обо всех них. Если я делал это только из-за
программы Тамары, тогда моя мораль ничего не стоит. Убивая Эйриша, я делал
это из-за Флако. Когда я убил Хуана Карлоса, то сделал это ради себя
самого. А когда спасал женщину, то думал, что делаю это потому, что она
человек. Это совсем не связано с программой Тамары. Лишь однажды я пытался
убить из-за женщины - это случай с Люсио. И я понял, что нечто другое
подействовало на мою решимость убивать: радикальная программа Тамары
убедила меня, что до некоторого предела мы программируем себя сами. В
течение жизни мы вырабатываем образ мыслей. И не потому ли я убивал, что
тренировался в насилии, как сказала она? И прекратил тренироваться в
насилии, когда понял, как оно действует на меня.
Я поклялся упражняться в сочувствии, создать глубокую программу,
которая изменит всю мою жизнь; так слабак в пятьдесят килограммов начинает
наращивать мышцы, чтобы стать самым сильным человеком в мире. На примере
Абрайры я видел, что эта способность к сочувствию не обязательно должна
быть врожденной. Ее можно выработать. Я чувствовал себя так, словно стою
на вершине холма, от него вперед уходит золотая дорога, и я вижу на ней
человека, каким когда-нибудь стану.
Наше общество в Панаме прославляло противоречивого человека - человека
из стали и бархата. Я знавал людей, которые пытались быть тем и другим. И
насколько мне известно, это никому не удавалось. Я видел также, что
тренировки в симуляторе, тренировки в насилии заставили меня потерять
способность сочувствовать. Я знал, что если продолжил бы тренироваться с
самураями, вообще потерял бы такую способность. Образ жизни воина -
смерть. Я стал бы таким же опустошенным, как рефуджиадос, как Мавро, как
сами самураи. И если я сохранил какое-то подобие человечности, то из-за
того, что мне повезло, а не по своему выбору. Мне повезло, что после
мятежа меня поместили в криотанк, повезло, что у меня оказались друзья,
которые помогли мне стать лучше. Тамара считала, что я действую в
соответствии с ее программой, и до некоторой степени она права. Но такой
ответ слишком упрощен и не объясняет всего.
Я провел день, размышляя над этими проблемами и приводя в порядок свои
воспоминания о семье. Записывал их, чтобы больше никогда не забыть.
Связался с кораблями на орбите и убедился, что могу получить место в жилых
помещениях экипажа "Харона", тем самым риск встречи с японцами будет
невелик.
Я решил навсегда оставить Пекарь.
Я думал о Викториано и Татьяне, о своем отце и о возможности встречи с
другими членами семьи, и меня тянуло к ним. Я не мог вынести мысли о том,
что мне придется остаться на Пекаре, и дело не в плохих воспоминаниях:
дело в злом будущем. Общество, которое создают мои companeros, злое и
нездоровое. Мы захватили планету из жадности и все время убивали ее
жителей. Я не видел будущего у такого общества. Действительно, прошло
четыре дня, а мы ничего не делали. Город лежал в развалинах, и никто его
не расчищал. Никто ничего не восстанавливал. Наемники бродили повсюду,
хлопали друг друга по спине и весь день бездельничали. По вечерам они
сидели у костров, пели песни, играли, напивались и рассказывали анекдоты.
Весь день меня преследовали тяжелые мысли. Я планировал свои действия
относительно Гарсона. Вечером пошел к костру, пил, пел и вел себя как
придурок - как и все остальные. А когда Гарсон отправился спать, толкая
перед собой коляску с Тамарой, я встал и пошел за ним, рассчитывая узнать,
где он ночует и как можно его подстеречь. За ним пошло больше десяти
химер, точно так же, как меня сопровождали мои химеры. Я понял, что
справиться с Гарсоном будет нелегко, потому что он никогда не оставался
один. Куда бы он ни шел, его сопровождали взгляды химер.
Мы шли по городу к большому дому, где разместился Гарсон, когда из
джунглей на холме появилась машина. Очевидно, одна из наших, потому что
автоматическая защита пропустила ее к городу. Я решил, что это один из
наших патрулей. В ней сидели четверо оборванных наемников; когда машина
вошла в город, один из наемников крикнул: "Гарсон!" Все они беспокойно
оглядывались. Явно были испуганы.
Интересно, что случилось, подумал я. Может, они заметили в джунглях
отряд ябадзинов?
Гарсон крикнул:
- Сюда!
Машина свернула к нему и остановилась в нескольких метрах. Химеры,
сопровождавшие Гарсона, начали приближаться. Им тоже хотелось услышать
новость. Артиллерист на машине сорвал шлем. Это был японец.
Он крикнул:
- Я Мотоки Хотайо!
И все они открыли огонь из лазерных ружей и самострелов. Гарсон
по-прежнему толкал перед собой коляску с Тамарой, и выстрел самурая прошел
прямо через нее. Плазма прожгла ее, Тамара вспыхнула, как факел, а выстрел
из самострела почти снес ей голову.
Я упал на землю, вокруг химеры начали доставать свое оружие. Двигатель
машины взвыл, она повернула и устремилась назад в джунгли, самураи
продолжали, отступая, стрелять, сеяли смертоносный дождь. Кто-то успел
дважды выстрелить по ним из самострела, но стрелы отскочили от брони.
Через несколько секунд машина самураев оказалась за городской стеной и
исчезла.
Я встал. Химеры, ближе всех стоявшие к Гарсону, были убиты или ранены.
Кто-то крикнул:
- Убили Гарсона! Это был Мотоки Хотайо, сын президента!
Из домов выбегали люди с оружием.
Несколько химер подняли останки Гарсона - обгоревший труп, по которому
ползали огненные змеи плазмы, пробитый десятками пуль, - и бросились в
больницу. Но остальные посмотрели им вслед и поняли, что делать что-то уже
поздно. И химеры, привязавшиеся к Гарсону, упали на землю и заплакали.
Я медленно подошел к Тамаре.
От нее практически ничего не осталось. Обожженное тело, без волос,
вместо одежды пепел. Слишком ужасно, чтобы описывать. Я стоял и ждал, пока
тело не остыло, потом положил ее на траву.
Глаза Тамары смотрели в ночное небо, словно она хотела увидеть звезды.
Глазницы почернели. Век не осталось. Вокруг кричали, раненых уносили в
больницу, и я подумал, что нужно бы помочь. Подбежал наемник в белье, в
руке у него было ружье.
- Она твоя подруга? - спросил он. Я долго не отвечал.
- Нет, - сказал я наконец. - Она моя убийца. - Он удивленно кивнул,
потом снял рубашку и закрыл ее невидящие глаза. И произнес слова, которые
говорят над своими мертвыми рефуджиадос: "Свободна наконец".
И я пошел в больницу помогать в уходе за ранеными.
Позже я отыскал Абрайру, пошел с ней погулять и рассказал, как Тамара
перепрограммировала нас. Рассказал Абрайре о том, как ее насиловали на
корабле и что я об этом помню. Абрайра взяла в руки мое лицо и посмотрела
мне в глаза.
- Это что, какой-то розыгрыш? - Она нервно рассмеялась. - Ты хочешь
избавиться от меня? Я ведь к тебе не очень пристаю. Можем продвигаться
медленнее, если хочешь. Я знаю, у тебя давно не было женщины.
Мне хотелось рассмеяться. Не чувствовал ни радости, ни возбуждения.
Только печаль.
- Это не розыгрыш, - ответил я. - Всего лишь честность. Можем пойти в
лабораторию, и я покажу тебе оборудование в ее голове с сонограммой, если
хочешь.
В голосе ее звучала угроза.
- Что? О чем ты говоришь? Я не пойду туда с тобой. Ты лжешь! Ты
пытаешься обмануть меня! Ничего не произошло на борту "Харона"! Ничего
плохого не случилось!
- Я не хотел причинять тебе боль. Но я не лгу. Воздерживаться от
неприятной правды значит лгать. Я бы никогда не рассказал тебе об этом,
Абрайра, потому что это причинит тебе боль. Но я знаю, что ты испытываешь
ко мне определенные чувства и должна знать, что они основаны на лжи. Я
пытался спасти тебя от Люсио - и спас бы, если бы мог, - но я ничего не
сделал. Я не тот человек, каким тебе кажусь. Твои воспоминания об этом
инциденте - фальшивка. Это программа, навязанная тебе. И многое другое из
твоего прошло у тебя отобрано.
Абрайра смотрела на меня. Я не знал, что она видит в темноте своими
серебряными глазами. И не понимал ее выражения.
- Правда, что я испытываю к тебе чувства, Анжело, - сказала она. - Но
даже если твой рассказ правдив, мои чувства основаны на тысяче
незначительных поступков: ты обращался со мной как с равной, ты страдал,
когда поступал неправильно, ты всегда был добр ко мне.
Я отвел взгляд.
- Ты можешь уверить себя в этом, но правды это не изменит.
Она долго молчала. Наконец сказала:
- Пошли! - и в голосе ее звучал страх.
Когда мы вернулись в больницу, один из техников Гарсона вскрывал
Тамару. И хоть я не раз присутствовал при вскрытии, это ужасно
подействовало на меня. Он вскрыл теменную и затылочную доли ее черепа из
извлекал платиновые провода из головы. Сотни тончайших нейросинаптических
адаптеров были присоединены ко всем центрам ее мозга - к слуховому,
зрительному, тактильному, эмотивному центрам, а сразу за затылочной вилкой
находился небольшой процессор.
- Неплохое оборудование, - небрежно заметил техник словно резал салат
на завтрак а не вскрывал свою знакомую. - Знавал я профессиональных
снотворцев, тех, что могут создавать подлинные сновидения. Ни у кого
такого оборудования не было. Ни у кого!
Абрайра в ужасе отвернулась от операционного стола. Я не хотел, чтобы
она увидела правду в таком отвратительном обличье. Вид ее лица вызывал у
меня боль. Химеры всегда испытывают ужас, что с ними жестоко обойдутся.
- Что ты будешь с этим делать? - спросил я у техника, чтобы отвлечь
Абрайру.
- Продам! Рано или поздно здесь тоже потребуются создатели сновидений.
Из этого можно соорудить три хорошие соединения.
И хоть меня тошнило от всего происходящего, я с почтением посмотрел на
серое вещество мозга Тамары. Она очень хорошо знала нас, понимала наши
мысли, страхи и желания. Она была непревзойденным картографом мира мыслей.
И в этом мире была необыкновенно талантлива. Мне неприятно было видеть,
как с ней обращаются.
Я увел Абрайру из больницы, и она упала мне на руки и расплакалась,
потом вдруг оторвалась от меня и убежала. Я побежал за ней, схватил за
руку, остановил, и мы пошли дальше вместе. Абрайра долго плакала, потом
сказала:
- Перфекто часто расспрашивал меня о моем прошлом - сразу после мятежа.
Он говорил, что в прошлом со мной происходили нехорошие вещи. Я ему не
верила.
Грудь ее вздымалась, Абрайра тяжело дышала, словно вот-вот ее вырвет.
- Люди, которых я знала всю жизнь, говорили мне, что я изменилась. Что
я впервые в жизни могу быть счастливой! - Она остановилась и долго
смотрела вперед, словно видела что-то такое, что мне не видно.
- Наверно, они говорили правду, - сказал я.
всегда был главарем среди детей. С ним мы всегда попадали в неприятности.
У Саломона была огромная энергия и большая физическая сила, и в спорте и в
драках он всегда побеждал. Я пришел в ужас, когда капитан выстроил их всех
в ряд, когда Саломон просил о милости и цеплялся за отца, просил, чтобы
его убили вместе с отцом. Я видел, как Саломон от страха обмочился в
штаны, смотрел, как капитан приказал своим людям прицелиться и стрелять. А
когда расстрел закончился и семья Батисто лежала на земле, я подошел к
Саломону и посмотрел ему в глаза. Лицо его было окровавлено, словно кто-то
провел по нему кровавой тряпкой, это была кровь его братьев. Я смотрел в
глаза Саломона и видел, как они стекленеют. Руки его все еще дергались. Он
умер всего три минуты назад, но глаза уже так остекленели, словно он мертв
несколько часов. В воздухе стоял сильный запах крови. Я смотрел на него,
понимая, что у меня на глазах произошло чудо: перестал существовать этот
энергичный молодой человек. У меня на глазах дух оставил его тело. Мне
казалось чудом, что он умер. Но я понял: гораздо большее чудо, что он
вообще жил. И вот в этот момент, в возрасте двенадцати лет, я поклялся,
что всю жизнь буду бороться ос смертью.
Изображения перестали возникать. Но запах крови остался. Тамара
смотрела на меня, сидя скрестив ноги на пыльной равнине. Над головой
вились чайки.
- Так быстро кончилась лента? - спросила она.
Гнев охватил меня. Я чувствовал, что насилие затронуло глубины моего
существа. Я хотел увидеть свою семью, узнать, что с ней было дальше,
увидеть, как обернулась ее жизнь. Но она мне не показала этого. Она
говорила, что сама утратила сорок процентов памяти, но мне не показала
даже шестидесяти процентов. Показала лишь столько, чтобы я понял, как
много утратил. Мне было больно из-за этой утраты.
- А как же мой отец, моя сестра? - спросил я. - Ты не вернула мне
воспоминания о них. Только периферийные воспоминания.
Тамара фыркнула.
- Не повезло, старик. Мой мозг поджарили. Я понятия не имею, что
сохранила, а что потеряла. Мне это не казалось важным.
Я не верил ей, не верил, что она способна на такую черствость. Я
однажды заметил, что мы всегда пытаемся представить тех, кого хотим убить,
лишенными человеческих качеств. И подумал: может, она в глубине души
ненавидит меня, не считает человеком и потому продолжает меня мучить. И
меня наполнило чувство ужаса и потери. Я хотел вернуться на Землю, найти
свою семью. Корабли готовы к возвращению, но на них будет полно японцев,
ненавидящих нас за то, что мы сделали. В этих кораблях я никогда не
доберусь домой живым. И даже если доберусь, смогу ли найти семью?
Викториано будет уже стариком. Даже Татьяне будет около шестидесяти. Если
она меня и помнит, то никакой эмоциональной привязанности ко мне у нее не
будет. Да и Панама не будет той же самой.
Я не могу вернуться. А Тамаре все равно. Она использовала меня, как
тряпку, и выбросила.
- Шлюха! - закричал я. - Шлюха!
Зубы мои застучали, и мир покраснел. Я увидел ее как в тумане. И
отключился.
Встал со стула и бросился к ней. Я свободен! Я свободен! Она сняла
запрет, который мешал мне напасть на нее. И я ударил ее по лицу. Раз. И
другой. И третий. Ее инвалидная коляска развернулась. Капли крови брызнули
из носа. Но я хотел убить ее. И не просто убить. Поиск. Я схватил ее за
горло, оно оказалось теплым, мягким и хрупким. Я могу сломать ей шею,
сообразил я и начал медленно и целенаправленно сжимать.
Нужно много времени, чтобы задушить человека.
Голова ее откинулась, лицо покраснело. Она смотрела на меня. Я был
холоден и отчужден. Одна-единственная слеза выкатилась из угла ее глаза.
И я вспомнил другую Тамару, ту, что дала мне ощутить свою неумирающую
страсть, ту, что говорила:
- Научись бегло владеть мягким языком сердца.
Вспомнил, как она смотрела на меня в симуляторе, смотрела с жалостью и
сочувствием, словно я изорванная и выброшенная кукла. Она знала, что я
убиваю ее, потому что именно она убила меня. И хотела, чтобы я жил, потому
что она украла у меня жизнь. И плакала она потому, что знала, как
уничтожила меня. Я снова увидел в ее глазах боль. Даже сейчас она
манипулирует мной и плачет, потому что снова уничтожает меня.
Она хотела, чтобы я убил ее. И знала, чего это будет стоить мне.
Я ахнул и отдернул руки. Она хотела умереть в Панаме. Предпочитала
умереть, чем оказаться в мозговой сумке, но не могла сама убить себя. И
освободила меня, потому что хотела умереть.
- Кончай! - послышалось из ее микрофона, как только ее легкие снова
обрели способность дышать. - Ты меня ненавидишь! Разве ты можешь не
презирать меня?
Она права. Я больше не привязан к ней. Я чувствовал себя, как на острие
иглы. Прежний Анжело не мог убить ее. Но я изменился с тех пор, как
встретился с Тамарой. Теперь я чувствовал, что способен убить ее. И не был
уверен, что буду испытывать угрызения совести. Но выбор у меня свободный.
Я отступил, решив навсегда отказаться от оружия.
- Нет, - сказал я. - Ты знаешь, какие у Гарсона планы на тебя. Ты
знаешь, в какую тюрьму он тебя поместит...
- Кончай - немедленно! - кричала Тамара.
- ...и знаешь, что с Пекаря нам не уйти. И хочешь, чтобы я казнил тебя.
Милосердное убийство...
- Убей меня, пока не будет слишком поздно! Гарсон заставит меня
причинять боль другим - их будет бесконечно много!
- Но я предан жизни! - крикнул я, хотя чувствовал, что это неправда. -
Ты будешь жить!
Тамара смотрела на меня, и слезы катились по ее щекам. Потом она
рассмеялась - смехом боли и презрения к себе.
- Ты с ним. С Гарсоном. В Панаме мне был нужен человек, который спас бы
меня. Большой и сильный. А ты был единственным подходящим куском мяса.
Когда ты подключился там в последний раз, я на самом деле подумала, что
это Эйриш и что он пытается убить меня. Поэтому я напала на тебя. Ты
потерял сознание. И я увидела, что ты лежишь на полу, а Эйриш жив. - Я
кивнул, вспоминая, как все это было на самом деле. - Я была больна. И
страшно устала. Хотела убежать. Хотела, чтобы Эйриш умер. Ты не стал бы
увозить меня. Не стал бы убивать ради меня. - Она всхлипнула. - Я была
больна. В лихорадке... я была вне себя. И дала тебе глубокую программу.
Запрограммировала тебя, чтобы ты отвез меня в райский сад. И посмотри,
куда ты привез меня!
Из ее микрофона послышался презрительный смех.
Я посмотрел на нее - она в инвалидном кресле, в бесполезном теле,
неспособная двигаться, совершенно уничтоженная. А еще через несколько дней
- я знал это - Гарсон заключит ее в кимех, а этого она боится больше
всего. Все ее хитрые планы ничего ей не дали. Она сказала:
- Итак. Ты можешь не убивать меня. Ты уже отомстил.
Все мои добрые намерения не привели ее ни к чему. Это правда - теперь
она попала в свой худший кошмар.
- Да, я отомстил, - ответил я. - Ты больная и жалкая женщина. С того
времени, как мы встретились, ты считала, что смерть - ответ на все
проблемы. Какая ограниченность! Какая тупость!
- Ты не понимаешь, что может сделать со мной Гарсон. Не понимаешь, что
означает для меня киборгизирование! - воскликнула Тамара.
- Я встречался и раньше с пуристами тела. Твои страхи не оправданы.
Тебя поместят в клетку, где ты никому не сможешь вредить, - ответил я и
повернулся, собираясь уходить.
- Ты ошибаешься! - сказала Тамара. - Я не хотела вредить тебе. Я была
испугана, больна, не знала, что делать. Но клянусь, я никогда не хотела
причинить тебе вред!
Я вспомнил нашу встречу в симуляторе, когда она показала мне, что
значит жить. И понял, что она пыталась загладить свою вину. Я остановился.
Она продолжала:
- Тебе никогда не приходилось испытывать воспоминания другого человека.
- Ты никогда не сживался с чужими мыслями. Считал, что все думают так же,
как ты. Но я побывала во многих сознаниях, была свидетелем такого образа
мыслей, который привел бы тебя в ужас. Я побывала в мозгу военных
киборгов. Военные хирурги удалили часть их гипоталамуса, химически
прекратили выделение определенных гормонов, полностью отрезали их от мира
эмоций. И так как они не способны чувствовать, не могут сочувствовать, они
утрачивают всякое сходство с человеком.
Я повернулся к ней. Слишком часто я был близок к социопатии, чтобы ее
слова не встревожили меня. Я неожиданно понял, почему перспектива
заключения в кимехе приводит ее в такой ужас, почему она так отчаянно
бросилась бежать от Джафари, почему параноидально обвиняла меня в том, что
я киборг.
- Это правда, - сказала Тамара. - Военные предпочитают такой способ.
Это позволяет им легче выполнять работу. Когда ты доставил меня Гарсону,
он пообещал мне свободу. Пообещал отпустить меня, если я ему помогу. Но ты
видишь, как он держится за меня. Он меня никогда не отпустит. И постоянно
ворчит из-за сохранившихся у меня остатков морали. Я слишком часто
отказывалась от его предложений. Если он поместит меня в кимех, то
превратит в военную модель. И постепенно мне станет все равно.
Человеческое сознание, эмоции людей для меня станут только объектами
манипулирования. Я стану бесконечно более злой и сильной, чем кажусь тебе
сейчас.
Я обдумал ее слова. Военная тренировка Мотоки подействовала на мою
хрупкую мораль. Всего две недели тренировок, и я понял, что навсегда теряю
способность к сочувствию. А что произойдет, если эта способность будет
ликвидирована хирургическим путем? Сколько продержится Тамара? Вообще
любой человек?
- Значит, я должен найти способ освободить тебя, - сказал я.
- Если не сможешь, - ответила Тамара, - я предпочитаю умереть.
- Понимаю, - сказал я, зная, что в таком случае я должен буду убить ее.
- Сколько человек знают о твоей роли в разведке? - Тамара назвала мне
шесть имен, все ближайшие советники Гарсона. Я направился к выходу. И тут
мне пришла в голову еще одна мысль. Я понял, кто еще оказался ее жертвой.
- В обмен ты должна вернуть воспоминания Абрайре Сифуэнтес!
Тамара удивленно мигнула, но больше никак не показала, что поняла меня.
Я подумал, что она отрицает, будто что-то отбирала у Абрайры. Она
спросила:
- А зачем?
Я крикнул:
- Какое право ты имеешь отбирать ее прошлое?
- Я убрала только болезненные воспоминания, воспоминания о насилии, -
защищаясь, сказала Тамара. - Сняла боль! Если у тебя пациент с раком, ты
вырезаешь опухоль. Эти воспоминания пожирали ее, как рак. Никто не должен
страдать так, как страдала она!
- Ты и Гарсон - вы не отличаетесь друг от друга! Ты хочешь играть роль
Бога!
Тамара мягко ответила:
- Тогда позволь мне быть добрым Богом. Подумай, о чем ты просишь!
Хочешь, чтобы я вернула ей боль? Хочешь, чтобы это было ценой моей
свободы? Тогда освобождай меня! Давай! Но тебе придется увидеть, как она
умирает внутренне!
Я вышел из помещения и пошел по улицам Хотоке но За. Права ли Тамара?
Надо ли возвращать Абрайре воспоминания, которые убьют ее? Я не знал. Это
будет жестоко. Даже трудно представить себе, насколько жестоко.
Небо потемнело, затянутое красными облаками пыли. Мне нужен план
освобождения Тамара. И нужна уверенность, что этот план сработает. Самое
простое решение - убить Гарсона и техников, знающих о способностях Тамары.
На моих руках и так много крови. А я предан жизни. Потребовалось несколько
часов размышлений, пока страх Гарсона перед Тамарой не подсказал более
трудное, но морально более правильное решение. Я видел, что может сделать
его страх перед Тамарой, и подумал: "Почему не лишить Гарсона и его
советников способности передвигаться и не дать Тамаре возможности убрать
из их сознания все воспоминания о ней?" Тогда никого не нужно будет
убивать, никто не пострадает.
Я взглянул на часы. Тамара работала со мной быстро. Вся операция займет
у нее всего несколько часов. Может, даже меньше. И тогда Тамара сможет
жить на Пекаре, как все остальные.
Я вернулся в больницу, позвонил на "Харон" и запросил все медицинские
данные о Тамаре. Как я и думал, они загадочно исчезли незадолго до нашего
прибытия на Пекарь. Но сохранился ее генотип и индекс клеточных структур.
Я пошел в отдел генетической инженерии больницы, ввел данные в
генетический синтезатор и начал создание клона. Если хочу, чтобы к ней
вернулась способность ходить, нужно ввести новые клетки в мозг, взятые у
клона, понадобится стимулятор роста нервных клеток. Все это займет время,
вероятно, несколько недель.
Я запросил данные о тех, кто знает о роли Тамары в разведке, и
постарался запомнить их лица. Изготовил партию слабого нейротоксина,
который парализует человека, попадая ему в кровь. Их шестеро, и я знал,
что мне потребуется помощь. Я принялся обдумывать свои возможности. Нужны
такие, кто не станет задавать вопросов. И очень сильные. Четверо химер
привязались ко мне. Мигель жив; он побывал в больнице с большой раной и
целый день, лежа на кровати, не отрывал от меня взгляда. Об остальных я
ничего не знал. Но по вечерам на холме у костров сидят люди. А я теперь
знаю, как привязывать к себе химер. Мысль эта вызывала во мне отвращение,
но я знал теперь, как получить помощь.
В этот вечер я отправился к лагерным кострам. Как обычно, вокруг них
собралась тысяча наемников. Они сидели вокруг костров, разговаривали о
сражениях, рассказывали анекдоты и пели песни. Я встретил Мавро и немного
посидел с ним. Он был угнетен и печален. Сказал:
- Мне так и не удалось стать офицером, а теперь война кончена. Что же
мне делать?
У меня не было ответа на это.
Появился Гарсон, вместе в ним везли в коляске Тамару. Гарсон тоже знал,
что нужно сесть так, чтобы в темноте сзади освещались его седые волосы. Он
хотел, чтобы как можно больше химер привязалось к нему. Он казался очень
спокойным, расслабленным. Я старался не смотреть в его сторону.
Подошла Абрайра, принесла мясного бульона и села рядом со мной.
Говорила мало. Я слушал пение. Абрайра вымыла волосы, и от них хорошо
пахло.
- Я тебя теперь редко вижу, - сказала она.
- Я работал в генетической лаборатории, делал клон Перфекто.
- Весь день? Ты собираешься создать целую армию? Сколько копий тебе
нужно?
Я рассмеялся.
- Просто следил, как растут зиготы, хотел убедиться, что все идет
нормально. Вероятно, две. Я сделаю близнецов.
- Ты знаешь, в больнице есть целое крыло с инкубационными камерами. Оно
запечатано уже восемьдесят лет, но оборудование действует.
- Знаю, - ответил я.
- Если тебе понадобится помощь в выращивании детей, я готова, - сказала
она. Она сидела очень близко, вступила на мою телесную территорию. Я
понимал, каково химере вступать в такую близость. Взял ее за руку, и она
сжала ее.
Этим же вечером я встретился с Мигелем и еще двумя привязавшимися ко
мне химерами, но не говорил о своих планах относительно Гарсона. Мы
говорили о прошлом и еще больше подружились.
Мне не нравилось то, что я делаю, планируя освобождение Тамары. Я был
смущен. Не понимал до конца, почему пытался спасти женщину ябадзинку,
почему вообще заботился обо всех них. Если я делал это только из-за
программы Тамары, тогда моя мораль ничего не стоит. Убивая Эйриша, я делал
это из-за Флако. Когда я убил Хуана Карлоса, то сделал это ради себя
самого. А когда спасал женщину, то думал, что делаю это потому, что она
человек. Это совсем не связано с программой Тамары. Лишь однажды я пытался
убить из-за женщины - это случай с Люсио. И я понял, что нечто другое
подействовало на мою решимость убивать: радикальная программа Тамары
убедила меня, что до некоторого предела мы программируем себя сами. В
течение жизни мы вырабатываем образ мыслей. И не потому ли я убивал, что
тренировался в насилии, как сказала она? И прекратил тренироваться в
насилии, когда понял, как оно действует на меня.
Я поклялся упражняться в сочувствии, создать глубокую программу,
которая изменит всю мою жизнь; так слабак в пятьдесят килограммов начинает
наращивать мышцы, чтобы стать самым сильным человеком в мире. На примере
Абрайры я видел, что эта способность к сочувствию не обязательно должна
быть врожденной. Ее можно выработать. Я чувствовал себя так, словно стою
на вершине холма, от него вперед уходит золотая дорога, и я вижу на ней
человека, каким когда-нибудь стану.
Наше общество в Панаме прославляло противоречивого человека - человека
из стали и бархата. Я знавал людей, которые пытались быть тем и другим. И
насколько мне известно, это никому не удавалось. Я видел также, что
тренировки в симуляторе, тренировки в насилии заставили меня потерять
способность сочувствовать. Я знал, что если продолжил бы тренироваться с
самураями, вообще потерял бы такую способность. Образ жизни воина -
смерть. Я стал бы таким же опустошенным, как рефуджиадос, как Мавро, как
сами самураи. И если я сохранил какое-то подобие человечности, то из-за
того, что мне повезло, а не по своему выбору. Мне повезло, что после
мятежа меня поместили в криотанк, повезло, что у меня оказались друзья,
которые помогли мне стать лучше. Тамара считала, что я действую в
соответствии с ее программой, и до некоторой степени она права. Но такой
ответ слишком упрощен и не объясняет всего.
Я провел день, размышляя над этими проблемами и приводя в порядок свои
воспоминания о семье. Записывал их, чтобы больше никогда не забыть.
Связался с кораблями на орбите и убедился, что могу получить место в жилых
помещениях экипажа "Харона", тем самым риск встречи с японцами будет
невелик.
Я решил навсегда оставить Пекарь.
Я думал о Викториано и Татьяне, о своем отце и о возможности встречи с
другими членами семьи, и меня тянуло к ним. Я не мог вынести мысли о том,
что мне придется остаться на Пекаре, и дело не в плохих воспоминаниях:
дело в злом будущем. Общество, которое создают мои companeros, злое и
нездоровое. Мы захватили планету из жадности и все время убивали ее
жителей. Я не видел будущего у такого общества. Действительно, прошло
четыре дня, а мы ничего не делали. Город лежал в развалинах, и никто его
не расчищал. Никто ничего не восстанавливал. Наемники бродили повсюду,
хлопали друг друга по спине и весь день бездельничали. По вечерам они
сидели у костров, пели песни, играли, напивались и рассказывали анекдоты.
Весь день меня преследовали тяжелые мысли. Я планировал свои действия
относительно Гарсона. Вечером пошел к костру, пил, пел и вел себя как
придурок - как и все остальные. А когда Гарсон отправился спать, толкая
перед собой коляску с Тамарой, я встал и пошел за ним, рассчитывая узнать,
где он ночует и как можно его подстеречь. За ним пошло больше десяти
химер, точно так же, как меня сопровождали мои химеры. Я понял, что
справиться с Гарсоном будет нелегко, потому что он никогда не оставался
один. Куда бы он ни шел, его сопровождали взгляды химер.
Мы шли по городу к большому дому, где разместился Гарсон, когда из
джунглей на холме появилась машина. Очевидно, одна из наших, потому что
автоматическая защита пропустила ее к городу. Я решил, что это один из
наших патрулей. В ней сидели четверо оборванных наемников; когда машина
вошла в город, один из наемников крикнул: "Гарсон!" Все они беспокойно
оглядывались. Явно были испуганы.
Интересно, что случилось, подумал я. Может, они заметили в джунглях
отряд ябадзинов?
Гарсон крикнул:
- Сюда!
Машина свернула к нему и остановилась в нескольких метрах. Химеры,
сопровождавшие Гарсона, начали приближаться. Им тоже хотелось услышать
новость. Артиллерист на машине сорвал шлем. Это был японец.
Он крикнул:
- Я Мотоки Хотайо!
И все они открыли огонь из лазерных ружей и самострелов. Гарсон
по-прежнему толкал перед собой коляску с Тамарой, и выстрел самурая прошел
прямо через нее. Плазма прожгла ее, Тамара вспыхнула, как факел, а выстрел
из самострела почти снес ей голову.
Я упал на землю, вокруг химеры начали доставать свое оружие. Двигатель
машины взвыл, она повернула и устремилась назад в джунгли, самураи
продолжали, отступая, стрелять, сеяли смертоносный дождь. Кто-то успел
дважды выстрелить по ним из самострела, но стрелы отскочили от брони.
Через несколько секунд машина самураев оказалась за городской стеной и
исчезла.
Я встал. Химеры, ближе всех стоявшие к Гарсону, были убиты или ранены.
Кто-то крикнул:
- Убили Гарсона! Это был Мотоки Хотайо, сын президента!
Из домов выбегали люди с оружием.
Несколько химер подняли останки Гарсона - обгоревший труп, по которому
ползали огненные змеи плазмы, пробитый десятками пуль, - и бросились в
больницу. Но остальные посмотрели им вслед и поняли, что делать что-то уже
поздно. И химеры, привязавшиеся к Гарсону, упали на землю и заплакали.
Я медленно подошел к Тамаре.
От нее практически ничего не осталось. Обожженное тело, без волос,
вместо одежды пепел. Слишком ужасно, чтобы описывать. Я стоял и ждал, пока
тело не остыло, потом положил ее на траву.
Глаза Тамары смотрели в ночное небо, словно она хотела увидеть звезды.
Глазницы почернели. Век не осталось. Вокруг кричали, раненых уносили в
больницу, и я подумал, что нужно бы помочь. Подбежал наемник в белье, в
руке у него было ружье.
- Она твоя подруга? - спросил он. Я долго не отвечал.
- Нет, - сказал я наконец. - Она моя убийца. - Он удивленно кивнул,
потом снял рубашку и закрыл ее невидящие глаза. И произнес слова, которые
говорят над своими мертвыми рефуджиадос: "Свободна наконец".
И я пошел в больницу помогать в уходе за ранеными.
Позже я отыскал Абрайру, пошел с ней погулять и рассказал, как Тамара
перепрограммировала нас. Рассказал Абрайре о том, как ее насиловали на
корабле и что я об этом помню. Абрайра взяла в руки мое лицо и посмотрела
мне в глаза.
- Это что, какой-то розыгрыш? - Она нервно рассмеялась. - Ты хочешь
избавиться от меня? Я ведь к тебе не очень пристаю. Можем продвигаться
медленнее, если хочешь. Я знаю, у тебя давно не было женщины.
Мне хотелось рассмеяться. Не чувствовал ни радости, ни возбуждения.
Только печаль.
- Это не розыгрыш, - ответил я. - Всего лишь честность. Можем пойти в
лабораторию, и я покажу тебе оборудование в ее голове с сонограммой, если
хочешь.
В голосе ее звучала угроза.
- Что? О чем ты говоришь? Я не пойду туда с тобой. Ты лжешь! Ты
пытаешься обмануть меня! Ничего не произошло на борту "Харона"! Ничего
плохого не случилось!
- Я не хотел причинять тебе боль. Но я не лгу. Воздерживаться от
неприятной правды значит лгать. Я бы никогда не рассказал тебе об этом,
Абрайра, потому что это причинит тебе боль. Но я знаю, что ты испытываешь
ко мне определенные чувства и должна знать, что они основаны на лжи. Я
пытался спасти тебя от Люсио - и спас бы, если бы мог, - но я ничего не
сделал. Я не тот человек, каким тебе кажусь. Твои воспоминания об этом
инциденте - фальшивка. Это программа, навязанная тебе. И многое другое из
твоего прошло у тебя отобрано.
Абрайра смотрела на меня. Я не знал, что она видит в темноте своими
серебряными глазами. И не понимал ее выражения.
- Правда, что я испытываю к тебе чувства, Анжело, - сказала она. - Но
даже если твой рассказ правдив, мои чувства основаны на тысяче
незначительных поступков: ты обращался со мной как с равной, ты страдал,
когда поступал неправильно, ты всегда был добр ко мне.
Я отвел взгляд.
- Ты можешь уверить себя в этом, но правды это не изменит.
Она долго молчала. Наконец сказала:
- Пошли! - и в голосе ее звучал страх.
Когда мы вернулись в больницу, один из техников Гарсона вскрывал
Тамару. И хоть я не раз присутствовал при вскрытии, это ужасно
подействовало на меня. Он вскрыл теменную и затылочную доли ее черепа из
извлекал платиновые провода из головы. Сотни тончайших нейросинаптических
адаптеров были присоединены ко всем центрам ее мозга - к слуховому,
зрительному, тактильному, эмотивному центрам, а сразу за затылочной вилкой
находился небольшой процессор.
- Неплохое оборудование, - небрежно заметил техник словно резал салат
на завтрак а не вскрывал свою знакомую. - Знавал я профессиональных
снотворцев, тех, что могут создавать подлинные сновидения. Ни у кого
такого оборудования не было. Ни у кого!
Абрайра в ужасе отвернулась от операционного стола. Я не хотел, чтобы
она увидела правду в таком отвратительном обличье. Вид ее лица вызывал у
меня боль. Химеры всегда испытывают ужас, что с ними жестоко обойдутся.
- Что ты будешь с этим делать? - спросил я у техника, чтобы отвлечь
Абрайру.
- Продам! Рано или поздно здесь тоже потребуются создатели сновидений.
Из этого можно соорудить три хорошие соединения.
И хоть меня тошнило от всего происходящего, я с почтением посмотрел на
серое вещество мозга Тамары. Она очень хорошо знала нас, понимала наши
мысли, страхи и желания. Она была непревзойденным картографом мира мыслей.
И в этом мире была необыкновенно талантлива. Мне неприятно было видеть,
как с ней обращаются.
Я увел Абрайру из больницы, и она упала мне на руки и расплакалась,
потом вдруг оторвалась от меня и убежала. Я побежал за ней, схватил за
руку, остановил, и мы пошли дальше вместе. Абрайра долго плакала, потом
сказала:
- Перфекто часто расспрашивал меня о моем прошлом - сразу после мятежа.
Он говорил, что в прошлом со мной происходили нехорошие вещи. Я ему не
верила.
Грудь ее вздымалась, Абрайра тяжело дышала, словно вот-вот ее вырвет.
- Люди, которых я знала всю жизнь, говорили мне, что я изменилась. Что
я впервые в жизни могу быть счастливой! - Она остановилась и долго
смотрела вперед, словно видела что-то такое, что мне не видно.
- Наверно, они говорили правду, - сказал я.