Вурц Дженни. Проклятие Деш-Тира

   В полдень путники остановились, чтобы наскоро перекусить возле источника, вода которого с шумом била из расщелины в молочно-белой кварцевой скале, образуя небольшой пруд. Место это выглядело серым пятном на белом фоне. По берегам пруд окаймляли сухие заросли шиповника.
   Аритон, посланный к пруду пополнить запасы воды, вернулся бледный и встревоженный.
   — Вы же могли меня предупредить, — обрушился он на Асандира.
   Голос его звучал резко; чувствовалось, что ему не до учтивости.
   Асандир молча принял у него из рук мокрые бурдюки и уложил их в повозку. Потом обратил холодный взгляд на Лизаэра, изумленно наблюдавшего за этой сценой.
   — Во времена восстания сюда приволокли кентавра и жестоко издевались над ним. Там, где на землю пролилась его кровь, мох не растет до сих пор. В память о его гибели солнечные дети сложили песнь скорби, она и сегодня звучит в порывах ветра, и каждый, кто обладает достаточной восприимчивостью, ее слышит.
   Не удержавшись, Лизаэр принялся упрекать Асандира, вложив в эти оскорбления все накопившееся отчаяние... Сильный удар локтем под ребра заставил его вскрикнуть и согнуться. Локоть, бесцеремонно обошедшийся с наследным принцем Тайсана, принадлежал Дакару, вставшему между магом и Илессидом. В бороде у пророка, только что занимавшегося кормлением лошадей, застряла овсяная мякина.
   — За что? — спросил разъяренный Лизаэр.
   — За твой глупый язык, принц. Держи его за зубами.
   Когда Асандир вернулся к своим делам, Дакар заговорщически подмигнул принцу.
   — Ни один маг не может проехать мимо этого места, не испытав душевных мук. А если он остановится и побудет здесь хотя бы несколько минут...
   — Что? Этот маг способен что-то переживать? — сердито спросил Лизаэр.
   Его глаза следили за руками Асандира. Обычно ловкие и точные, сейчас руки его нервно и суетливо теребили веревки, которые скрепляли промасленный холст, укрывавший от непогоды съестные припасы.
   Дакар вытащил приставшую к рукаву колючку. Вид у него был задумчивый.
   — Сейчас мой всемогущий учитель едва сдерживается, чтобы не заплакать навзрыд.
   — Так я тебе и поверил.
   Над землей совсем низко проплыли клубы тумана, размыв очертания лошадей, людей и повозки. Лизаэр мотнул головой, словно это помогало прогнать туман.
   — Вот что, друг мой, — уже мягче продолжал Безумный Пророк. — Я живу рядом с Асандиром не один век и знаю, как действует на него это место. Скажу тебе больше и даже могу побиться об заклад: он намеренно устроил здесь привал, чтобы воспользоваться силой этого места как оружием. Если считаешь, что я вру, посмотри на своего брата.
   Лизаэр не стал возражать, а взглянул на Аритона.
   Лицо брата оставалось смертельно бледным. Нахмурив брови, Аритон усаживался на мышастую кобылу, при этом он двигался так, словно был ранен и потерял много крови. На щеках его блестели дорожки от слез.
   Смутившись, словно его поймали за подслушиванием, Лизаэр вновь повернулся к Дакару.
   — А почему ты ничего не ощущаешь? И я тоже?
   Безумный Пророк встряхнул гривой немытых и нечесаных волос. От холода у него покраснел кончик носа. В глазах Дакара сверкала ярость, но голос звучал спокойно и сдержанно.
   — А тебе этого хочется?
   Вопрос ударил Лизаэра наотмашь, вынудив принца заглянуть в самые глубины своей личности и подвергнуть себя беспощадному суду. Лизаэр обнаружил, что смятение, которое он испытывал со времени изгнания, было порождено нежеланием признать тяжелую правду. Никакими словами о благородной цели он уже не мог скрыть от самого себя, что все его решительные заявления, сделанные Трайту в хранилище Альтейнской башни, строились на гордости и тщеславии. Он отверг тяжелый путь учения и вместо этого поклялся изменить и исправить жизнь королевства... ради своей личной славы. Лизаэр спешно глотнул воздух, как будто хотел избавиться от гадкого привкуса сделанного им открытия. Оставалось лишь надеяться, что все это никак не отразилось у него на лице. Однако Дакар как-то странно смотрел на него.
   — Ты действительно ничего не чувствуешь? — Безумный Пророк резко стряхнул с плаща остатки соломы. — Позволь тебе не поверить. Могу сказать, что это место потрясло тебя ничуть не меньше, чем остальных.
   Лизаэр, не дрогнув, обернулся назад. Пусть это проклятое и населенное духами место действует на других. Он будет честен и не станет лукавить.
   — Я чувствую, что мое сердце осталось в Королевской Гавани, с моей возлюбленной, моей семьей и моим народом. Если это и слабость, то, по крайней мере, вполне понятная человеческая слабость. Все трудности и противоречия жизни на Этере не затрагивают меня впрямую, но я сделаю все возможное, чтобы помочь в их разрешении.
   Твердые намерения принца настолько расходились с будущим, предсказанным нитями судьбы, что Дакар поспешно отвел глаза. Желая скрыть мрачные предчувствия, он вскарабкался на козлы повозки и стал развязывать спутанные поводья.
   — Я бы не отказался сейчас от кувшина темного эля у пылающего очага.
   — Не ты один, — откликнулся Лизаэр, седлая гнедого. Может, отзвуки паравианской трагедии действительно стучались в его сердце, а может, его доконало умопомрачительное однообразие здешнего пейзажа. Лизаэр не был уверен ни в том, ни в другом, но чувствовал, как холод пробирает его до костей.
   Асандир сказал, что весь остаток дня они будут ехать без остановок. Моросил холодный дождь. Дорога, словно изорванная лента, тянулась между холмами и долинами Даон Рамона, иногда на ней попадались каменные указатели, покрытые мхом и пятнами лишайников. Здесь не было деревьев; только заросли папоротника и высокой травы, прибитые к самой земле бурями и ветрами. В ложбинах лежал лед с вмерзшей в него землей. Съежившийся от холода и с ужасом думающий о еще одной бессонной ночи на мокрой земле, Лизаэр даже не подозревал, что они почти у цели. Чтобы убедиться в этом, достаточно было подняться на гребень холма. Аритон вскрикнул и резко осадил кобылу на самой середине дороги.
   Лошадь остановилась не сразу, а прошла еще несколько шагов медленной рысью, будто в отместку за грубость всадника. Гнедой тоже решил показать свой норов. Сдерживая его, Лизаэр поднял голову и взглянул вперед.
   Вдали из пелены тумана проступали мрачные очертания Итамона — легендарного города, некогда бывшего столицей верховных королей Ратана.
   От этого зрелища перехватывало дыхание; даже Деш-Тир, казалось, не имел здесь полной власти. Ничто до сих пор не подсказывало путникам, что они увидят широкую Долину, по которой каменным шрамом тянулось прежнее русло Севернира. Когда-то по берегам реки стояли стены из розово-серого камня. Сейчас от них остались груды развалин.
   Разрушения, произведенные оползнями, казались детской забавой по сравнению с тем, что сделали люди.
   Дерн на развалинах давно порос диким шиповником и другими колючими кустарниками. Там, где в счастливые времена Итамона простирались сады, огороды и поля для состязаний, нынче буйствовали травы и низкорослый дикий виноград. По внутреннему краю этого пустыря тянулась вторая стена. За ней, за развороченными и наполовину опрокинутыми сторожевыми башнями, начиналось, по сути, кладбище городских зданий, занимавшее весь склон холма, который к вершине становился все более крутым. По обезображенным фундаментам можно было проследить переплетение узких улиц. Прямоугольники и квадраты, заполненные кустарником, показывали былое расположение дворов. Возникало ощущение, что по Итамону прокатилась могущественная армия и ее тараны до основания снесли и скромные дома ремесленников, и богатые особняки торговцев, и обширную рыночную площадь. Все лежало в развалинах. Остроконечные крыши просели внутрь, балки и стропила давно сгнили, разъеденные туманной сыростью. На рыночной площади, словно горсть монет, брошенных нищему, валялись повергнутые статуи.
   Нижние ярусы Итамона были попросту стерты с лица земли — насилие и жестокость, творимые в городе, не знали границ. Но здесь взгляд смотрящего, будто повинуясь невидимой силе, устремлялся вверх, где к северу от центра города возвышался холм с почти отвесными склонами. Холм не был насыпным, и, если бы не темные вкрапления почвы, его можно было бы посчитать цельной скалой. Треугольная вершина холма была обнесена сплошной стеной из черного гранита. За ней лежали развалины внутренней крепости — замка, служившего королевским дворцом нескольким поколениям паравианцев, а затем и нескольким поколениям Фаленитов.
   Это место буквально приковывало взгляд.
   Чудовищная волна ненависти докатилась и сюда. Но посреди разрушенного величия и поруганной красоты все так же высились четыре отдельно стоящие башни, и каждая отличалась от остальных, как различаются статуи, изваянные разными мастерами. Высокие, прямые, совершенные, башни скрывались своими вершинами в тумане. Их незыблемость, неподвластность страшной участи, постигшей все вокруг, была способна взбудоражить даже самую черствую душу. Четыре свидетельства нечеловеческой гармонии линий. Четыре вместилища силы, попирающей законы времени.
   Все так же лился дождь, хотя земля давно разбухла от влаги. И ветер все так же налетал, обжигая и царапая руки и лица. Но никто этого не замечал. Лошади, и те стояли смирно. Вся унылая повседневность, которая еще час назад раздражала и угнетала, мгновенно забылась. Потом Асандир нарушил молчание:
   — Паравианцы построили Итамон в Первую эпоху Этеры. Внешние стены города пережили два разрушения. В первый раз их уничтожили сирдлвины — хищные твари, которых удалось полностью истребить лишь к концу Второй эпохи. Древние расы оставили город, служивший им крепостью, и нижние ярусы Итамона лежали в развалинах до начала нынешней эпохи, когда люди на месте обломков двойных стен возвели новые. Верхняя часть города сохранилась. Четыре башни, что и по сей день продолжают стоять, — ровесницы древнего Итамона. Их построили кентавры. Солнечные дети довели до совершенства их очертания, а единороги дали им Имена и окружили магической защитой.
   — Прошу вас, ни слова больше! — раздался хриплый, сдавленный голос Аритона. — Умоляю, не надо!
   Он был бледен. Руки, сжимавшие поводья, дрожали. Повелитель Теней, как зачарованный, вглядывался в развалины города, где правили его предки. Казалось, незримые Цепи прочно приковали его к Итамону.
   — Пожалуйста, — еще раз прошептал он.
   Но Асандир как будто не слышал его просьб.
   — Паравианские башни — свидетельницы трех эпох. Это восемнадцать тысяч лет, на протяжении которых они видели все: от тайн древних рас до людского вероломства и предательства. За головокружительную высоту люди назвали их Солнечными башнями, или башнями Сторон Света, поскольку каждая точно указывает на одну из сторон. Но у древних все башни имели свои имена. Белая, та, что с алебастровым узором, называлась Алатвир — Мудрость. Черная восточная башня символизировала выдержку и стойкость; ее назвали Честью. Южная, та, что из розового кварца, называлась Милосердием. Башня из зеленой яшмы считалась символом обновления и называлась Келин — Сострадание. Когда в обществе утрачивается одно из этих качеств, соответствующая башня рушится. Ничего удивительного: ведь ее структура поддерживается силой связанной с нею добродетели. Итамон на языке паравианцев означает «пять башен». Когда-то там стояла и пятая башня, которая называлась Дэльтан — Справедливость. Ее также называли Королевской башней. Она обрушилась в тот день, когда паравианский король Марин Элиат пал от руки подосланного убийцы. Во время восстания против верховных королей башню разрушили окончательно, и теперь вы не увидите ничего, кроме фундамента.
   Асандир замолчал, и вновь пространство наполнилось стонами и жалобами ветра. По онемевшим рукам Лизаэр понял, что все это время сидел, крепко вцепившись в седло.
   Аритон выглядел так, будто его жестоко пытали. Загадочный мир паравианцев, с которым его сознание впервые соприкоснулось в Кайд-эль-Кайене, оглушил и ослепил Повелителя Теней. Осознание того, что его предали, было для Аритона настолько непривычным, что даже не успело породить гнев в его душе. Только лицо его стало каменно-неподвижным, когда он двинулся наперерез Асандиру.
   — Как я вынесу все это?
   Асандир, восседавший на вороном коне, сейчас являл собой неумолимого Дейлиона-судьбоносца.
   — Я отвечу тебе, принц Ратанский, когда этот вопрос будет по-настоящему волновать тебя.
   Аритон побагровел от ярости.
   — Мне не нужен ваш ответ. Куда бы я ни повернулся, я сталкиваюсь с одним и тем же. Я как будто снова и снова взваливаю на свои плечи беды Картана. Мое сердце разрывалось от жалости задолго до того, как мы очутились на подступах к Итамону. Я ношу в себе боль и не знаю, заживет ли эта рана.
   Аритон неистово пришпорил мышастую кобылу. Лошадь заржала и встала на дыбы. Аритон отпустил поводья, пришпорил кобылу еще раз и выкрикнул что-то похожее на проклятие. Голос его срывался от слез. Поводья хлестнули по бокам очумевшей лошади, и она поскакала галопом.
   Аритон пронесся по узкой полоске земли, которая наподобие моста нависала над пересохшим руслом Севернира, и скрылся в развалинах города.
   Дакар что-то пробормотал, отчего его пятнистая кобыла сердито ударила копытом. Лизаэра потрясла выходка брата. Одновременно ему опять стало досадно, что его не обучали магическому восприятию мира и суть происходящего в который уже раз ускользает от него. Принц подъехал к магу.
   — Зачем вы довели его до такого состояния?
   Асандир с непривычной мягкостью в голосе ответил:
   — Этот город существует три эпохи и пережил семь грандиозных трагедий. Возможно, многое здесь покажется тебе пылью давних веков. Но для тех из нас, кто видел это собственными глазами, все имеет совсем иной смысл. Для нас Итамон символизирует мудрость, приобретенную ценою жизни людей, замученных и убитых здесь. А чего это стоило паравианцам, которые из-за людской злобы и невежества вынуждены были покинуть исконные земли? Так неужели все это действительно должно пойти прахом? Неужели все наши надежды тоже напрасны, потому что Аритону ненавистна возложенная на него миссия? Не думай, что победа над Деш-Тиром сразу же принесет здешним королевствам мир и согласие. Противоречия зашли слишком далеко, и эта победа нарушит шаткое равновесие, существующее сейчас. Необходимо восстанавливать справедливое правление. Новый правитель Итарры, если он действительно хочет устранить пропасть между городами и кланами, обязан быть потомком верховных королей.
   Немного помолчав, Асандир со всей откровенностью добавил:
   — Выражаясь более простым языком, упрямство и своеволие Аритона — это недопустимая роскошь.
   — Вы сделали его своим врагом, — холодно заметил Лизаэр.
   — Любезный мой радетель за справедливость, если бы только его одного, и если бы этим исчерпывалось содеянное мною!
   Казалось, еще немного — и Асандир, не сдержавшись, выскажет все, что мучит и терзает его душу. Но маг, спохватившись, натянул поводья и тронулся с места. За все время пути к развалинам Итамона и потом, когда поднимались вверх по холму, Асандир не произнес ни слова и ни разу не обернулся.
   Аритона они нашли среди обломков фундамента Королевской башни. Он стоял рядом со своей лошадью. Лицо его было суровым, а спокойствие казалось хрупким, как корочка льда, едва успевшая покрыть бурный поток.
   Асандир вполне оправился после вспышки откровенности и вновь находился в своем обычном состоянии. Обратившись к Аритону, он довольно сухим тоном сказал:
   — Нам необходимо выбрать башню, где мы разместимся. Нам подойдет любая. Внутри каждой из них сухо и уютно. Так какую башню занять?
   — Келин, — с показной решительностью ответил Аритон. — Сострадание.
 

Тень за троном

   В просторном пещерном зале западного форпоста кланов Камриса не было никого, кроме немолодой худощавой женщины, тем не менее зал был довольно ярко освещен. Женщина ожидала судьбоносного события. В напольных и настенных канделябрах горели восковые свечи, но все равно углы тонули в сумраке. В горах владычествовала зима. Ледяные ветры пробирались и сюда, заставляя дрожать килдорнские шпалеры, даже самые большие, что висели над очагом. Женщина сидела на возвышении, в кресле, которое в здешних условиях имело то же назначение, что и королевский трон. Прямая как струна, она была облачена в черное платье и плащ с золотой каймой. Манолла Ганди, наместница Тайсана, вертела в руках писчее перо с позолоченным наконечником. Этим пером вот уже двадцать поколений подряд подписывали документы государственной важности. Время не щадило само перо, и его приходилось заменять новым, вот и сейчас Манолла заметила, что оно опять объедено молью. Но тонкий отлакированный стержень и наконечник прекрасно сохранились. Правда, с момента падения последнего короля Тайсана все государственные сообщения передавались предводителям кланов только устно, через посланников. Доверять их пергаменту было небезопасно; посланника могли захватить в плен горожане.
   Манолла разгладила перышки, чтобы скрыть проплешины. Ее лицо выдавало сильное волнение. Кто знает, может за все время, прошедшее после падения Авенора, предводителям тайсанских кланов впервые суждено было собраться под одной крышей. Во всяком случае, письменных свидетельств предыдущих сборов не существовало. Манолла дерзко улыбнулась, предвкушая, как во всеуслышание объявит о возвращении через Западные Врата законного наследника Тайсанского престола.
   Старый Ташэн с мальчишеским нетерпением дожидался этого события, а ее внук Майен боялся оказаться неловким и пролить вино, поэтому постоянно упражнялся, оттачивая каждое движение. Никто из дозорных западного форпоста ни единым словом не обмолвился о побывавшем здесь наследнике престола. Манолла гордилась своими людьми. Они понимали: подобная весть должна стать полной неожиданностью для предводителей кланов, многим из которых пришлось проделать неблизкий и опасный путь до западного форпоста.
   В зале вдруг стало неестественно тихо, как будто неуемным горным ветрам надоело дуть, а поленьям в очаге — трещать.
   Манолла встрепенулась; инстинкт дозорного предупредил ее об опасности. Мгновение спустя, без всякого завывания ветра и прочего шума, которым так любил сопровождать свое появление Харадмон, в зале возник другой бестелесный маг, Люэйн. Как обычно строгий и сосредоточенный, Люэйн походил на ученого, умудренного знаниями и годами и не склонного к пустым забавам. Озабоченно нахмурив круглое лицо, маг взглянул на сидящую в кресле Маноллу.
   — Госпожа, я прибыл к тебе с известием.
   Радужное настроение наместницы Тайсана бесследно исчезло. Она смотрела на неожиданного гостя отчетливее, чем когда-либо, понимая, что маги Содружества не являются по пустякам. Люэйн вообще слыл затворником. Последний раз он посещал Камрис для встречи с ее дедом.
   — Говорите скорей, — попросила Манолла, опасаясь худшего и моля о том, чтобы вновь поскорее остаться одной.
   Люэйн покачал головой. Он стоял неподвижно; его призрачно-тяжелые одеяния были неподвластны сквознякам, гулявшим по залу. Печальные глаза мага встретились с глазами Маноллы.
   — Не могу, — ответил Люэйн. — Сначала я должен предосторожности ради наложить заклинания.
   Манолла вскочила на ноги.
   — Заклинания? Здесь?
   Взбешенная тем, что маг сомневается в бдительности и силе ее дозорных, она стиснула драгоценное перо и чуть было не сломала реликвию.
   — Это еще зачем? — резко спросила Манолла.
   Маг махнул рукой, повернув ее ладонью вниз. Жест этот показывал, что он не собирался оскорблять наместницу.
   — По необходимости, досточтимая кайден Тайсана. Облик Люэйна растаял, но Манолла ощущала, что маг по-прежнему находится здесь и творит заклинание. Она села и попыталась успокоиться, отложив подальше древнее перо. Но долго ждать ей не пришлось. Пламя свечей вдруг ослепительно вспыхнуло, в воздухе почувствовался запах озона. В зале появился светящийся круг, захвативший и подиум, где сидела Манолла. В центре круга стоял с виноватым видом Люэйн.
   К этому времени наместница догадалась, зачем могло понадобиться наложение заклятия.
   — Кориатанки, — уже мягче произнесла она. — Неужели они так опасны? Наш форпост находится между ветвями, и их наблюдательницам трудно здесь что-либо увидеть.
   — Морриэль велела своим старшим колдуньям заняться ясновидением, — объяснил Люэйн, ставший похожим на встревоженную птицу. — Возможно, она решила возобновить поиски пропавшего Путеводного Камня. — Маг досадливо поморщился. — Все было бы не так скверно, но одна из ее ясновидящих уловила отблеск будущего, прочитанного нашим Содружеством по нитям судьбы.
   Манолла поплотнее укуталась в плащ.
   — Что вы собираетесь мне сообщить, уважаемый Люэйн?
   Темные глаза Люэйна словно подернулись инеем.
   — Вести очень плохие, Манолла. После победы над Деш-Тиром начнется война. Лизаэр Илессидский встанет на сторону горожан и поведет их против кланов.
   Руки Маноллы сжались в кулаки. Она подалась вперед, сминая тонкую скатерть стола, придвинутого к ее креслу.
   — Как? — тяжело прошептала она. — Неужели наш принц нас предаст?
   До чего же Люэйну недоставало сейчас телесной оболочки! Он страдал, что не может по-настоящему смягчить удар своих слов, ибо его лицо, какие бы мучения ни отражались на нем, было лишь искусной иллюзией. Как бы он ни стремился, он не мог ни взять Маноллу за руку, ни коснуться ее плеча. Ему были доступны лишь слова утешения.
   — Кайден, — сочувственно произнес Люэйн. — Это неотвратимо. Содружество Семи раскинуло нити судьбы. Мы увидели, что ненависть Лизаэра к его брату-Фалениту порождена Деш-Тиром. Но нам не дано было узнать, почему такое возможно.
   Борясь с подступающими слезами, Манолла невидящими глазами смотрела на мага.
   — Я думала, что это невозможно.
   — И да, и нет одновременно, каким бы нелепым ни казалось подобное утверждение, — признался Люэйн. — Нам неведома природа Деш-Тира. Мы не можем заглянуть внутрь этого существа, а способны только оценивать результаты его сокрушительной деятельности. По происхождению он чужд Этере и лишен Имени, определяющего его сущность. Риатанские паравианцы поступили весьма мудро и не стали пытаться истолковать силы, слагающие Деш-Тир. Ты знаешь, Трайт был вынужден действовать иначе, когда Деш-Тир прорвался на Этеру и ему пришлось спешно запечатывать Южные Врата. Но в борьбе с этой чумой Трайт лишился большей части своих магических способностей. Какие бы ужасающие открытия по поводу сущности Деш-Тира ни сделал наш несчастный собрат, они стерлись из его памяти. Правильнее сказать, были стерты.
   В скорбном молчании Манолла размышляла над услышанным.
   — Принцы — это ваш единственный шанс победить Деш-Тира?
   Люэйн попытался сделать вид, будто он расхаживает взад-вперед, но потом оставил это занятие, почти недоступное ему в нынешнем облике.
   — Обстоятельства вынудили нас выбирать между неизбежной войной и возвращением Этере солнечного света, — кратко ответил он.
   Бледная, напоминающая статуэтку из слоновой кости, Манолла откинулась на спинку кресла.
   — Уж лучше скажите, что у вас не было выбора, — с привычной холодной иронией сказала она.
   Сейчас она казалась девчонкой, неожиданно забравшейся в громадное кресло.
   Ценя ее мужество, Люэйн склонил голову.
   — Мы решили, что должны известить тебя немедленно. Ты понимаешь, что теперь не может быть и речи о возведении Лизаэра на тайсанский престол. Но ты не должна отчаиваться. Со временем появятся другие наследники-Илессиды, неподвластные вмешательству Деш-Тира. А до тех пор тебе придется быть более чем «тенью позади трона». Что бы ни случилось, наследие Тайсана должно сохраняться во имя будущих поколений.
   Выпрямившись, Манолла наклонила голову.
   — Можете быть в этом уверены и передайте мои слова вашим собратьям. Стойкость кланов Тайсана останется прежней.
   — Я в этом и не сомневался. — В иное время и при иных обстоятельствах Люэйн позволил бы себе изобразить на лице улыбку. — Только отнесись к тому, о чем узнала, с предельной осмотрительностью. Кориатанские ведьмы ни за что не должны проведать об этом раньше, чем события станут явными. Помни: после сокрушения Деш-Тира наступят тревожные времена. Ход событий окажется настолько шатким, что любое слово, любой поступок смогут направить его в ту или иную сторону. Время это будет опасным и даже чудовищным по своим беззакониям.
   Люэйн не мог ей признаться, что предсказания нитей судьбы заставили содрогнуться даже Асандира, известного своей невозмутимостью.
   Манолла не представляла себе, какие события могут быть хуже и страшнее войны и лишения Тайсана наследного принца. Она заверила Люэйна, что будет действовать с предельной осторожностью, но собственные слова казались ей совсем формальными. С оледеневшим сердцем Манолла следила, как облик мага тает в воздухе, и потом еще долго глядела туда, где стоял Люэйн. Ее не слишком заботило, какие слова она скажет предводителям кланов, которые, не пройдет и часа, должны будут собраться в этом зале. Манолла мучительно думала о том, какие слова она скажет маленькому Майену.
   С той минуты, как обаятельный светловолосый принц покинул западный форпост, мальчишка только и делал, что подражал безупречным манерам Лизаэра и тому неуловимому величию, которое отличало королевского наследника от остальных людей.