Страница:
…Маршал в одиночку отправился в логово «Рыбьей Звезды» и всех там побил одной левой; Маршала замуровали в подземном бункере и пустили отравляющий газ, а он все разнес и выбрался; Маршал пошел на переговоры с бандой одичавших мутантов, терроризировавших колонистов на Кайре, да так застыдил их, что те раскаялись, расплакались и дали себя повязать; Маршал то, Маршал се…
Когда Клисс, на правах идеологического работника, пожаловался психологу на инфантильные умонастроения в коллективе, Груша, как всегда уклончиво, ответил, что люди нуждаются в разрядке, и эти байки способствуют поддержанию боевого духа.
«Зато я в нашем дурдоме единственный здравомыслящий, — утешил себя Саймон. — Остальные все чокнутые».
Господи, что же делать-то? Пока он не узнал правды о Маршале, он не может отсюда смыться, и оставаться тоже невтерпеж. Что делать?.. Разве какое-нибудь особенное везение… Но Саймон давно уже усвоил, что удача — это не для него.
Весь его труд по подготовке опуса, комментирующего инцидент на королевском банкете, пошел насмарку. В тот самый день, когда опус сбросили в Сеть, Лиргисо сделал финт, какого никто не мог предвидеть: он теперь поборник социальной справедливости, покровитель обездоленных!
…Он был шокирован тем, в каких антисанитарных и антиэстетических условиях живут обитатели домбергов, и на банкет явился для того, чтобы привлечь всеобщее внимание к их плачевному положению. Возможно, он немного погорячился, но его потрясло то, как люди поступают с себе подобными, ибо на Лярне такое немыслимо. Да, на Лярне до недавних пор было рабовладельческое общество, но там даже рабов никто не лишал права пользоваться мылом и теплой водой, вдыхать ароматы цветов, любоваться красивыми вещами. Если бы кто-то из энбоно вздумал держать своих рабов в условиях, схожих с теми, в каких живут в домбергах свободные рубиконские граждане, он бы навлек на себя осуждение и насмешки. Общество, допускающее сие, не может называться цивилизованным, и поэтому Лиргисо, Живущий-в-Прохладе, бывший Блистающий Представитель Могндоэфры, гордится тем, что не получил официального приглашения на Королевский фестиваль…
Разглагольствовал он перед журналистами и представителями благотворительных организаций. Последние вначале выглядели нервными и напряженными, словно их затащили на это мероприятие силком, но присутствие оравы репортеров успокаивало, да и организации нуждались, видно, в спонсорской поддержке, и благотворители постепенно начали оттаивать. Под занавес Живущий-в-Прохладе с участливой обаятельной улыбкой раздал им пачки кредиток, но к этому времени Саймон был уже не в состоянии анализировать материал и просчитывать варианты ответного удара — настолько его деморализовала финальная выходка лярнийского подонка.
— Взгляните на это чудовище, господа! — обратился Лиргисо к своим гостям, и посреди холла появилось нечто размером с большую собаку, членисто-омерзительное, хитиново-зловещее, с тусклыми фасеточными глазами-блюдцами (Саймону подумалось, что вот такие же глаза должны быть у божества, определяющего людские судьбы) и хоботом в пятнах засохшей крови.
— Слищ, рубиконский паразит, — указав на голограмму пультом с изящной инкрустацией, пояснил Лиргисо. — Кровосос, переносчик опасных инфекций, гнездится в одежде и в волосяных покровах. Если вы посетили домберг и не подцепили слищей — могу поздравить, вам повезло. Десятки тысяч рубиконских граждан отданы на растерзание этим тварям, и кем отданы — своим же правительством! Меня это шокировало, и я не намерен извиняться перед принцем Филиппом. Если он пожелает, я готов дать ему удовлетворение — разумеется, при соблюдении всех формальностей дуэльного кодекса, жду вызова в течение суток.
Голограмма погасла, пресс-конференция закончилась, а противный слищ так и маячил перед глазами.
Маршал вызвал к себе Фешеда с Саймоном и долго распекал: почему не предусмотрели, какой ход сделает Лиргисо?
— На рубиконских принцев начхать! — гремел он, полосуя идеологов острым светлым взглядом. — Для нас главное, чтобы общественное мнение не начало симпатизировать нашим врагам, мы должны не только защищать человечество, но еще и воспитывать! Почему опять подвели?!
— Невозможно было заранее знать, что он отморозит, — убито возразил Саймон.
Справа под мышкой чесалось, и его мучил страх: уж не слищ ли там завелся, подхваченный в домберге и уцелевший после жесткой обработки в карантинной камере?
— Невозможно — это не оправдание! Сколько раз повторять, забудь такое слово — «невозможно»! Мы здесь для того, чтобы ежедневно делать невозможное, ничем другим мы не занимаемся!
Поговорить на эту тему Маршал любил, а Клисс слушал вполуха и думал о серых, отвратительных, раздувшихся от крови слищах.
Даже известие о том, что «Гиппогриф» пойдет через гиперпространство в облако Тешорва, не вызвало у него адекватной реакции — слищи все оттеснили на задний план. Нельзя таких тварей показывать в увеличенном виде, картинка пристанет и уже не отцепится, не хуже настоящего слища!
— Гадость-то какая… — бормотал себе под нос Саймон по дороге в столовую, привычно петляя по одетым в тусклый пластик коридорам. (Ни дать, ни взять муравейник слищей… Хотя, какой муравейник, если они паразиты?..) — Не хочу такую гадость!.. Нет, не надо мне такой гадости…
— Клисс, ты чего? — угрожающе буркнула Римма Кирч, на которую он налетел после поворота. — Какая гадость, ты это про кого?
— Ты слища по телеку видела? — спросил Саймон. — Они ползают по людям и сосут кровь, а здешние монархи-дегенераты извести их не хотят, денег жалеют, уроды. Гадость!
— Хм!.. — Римма презрительно сморщила вздернутый нос, и румянец на ее круглых щеках заиграл ярче. — Это ты, Клисс, привык скулить и жаловаться, а сильный человек хоть к слищам, хоть к другим блохам без проблем привыкнет. Я бы, если надо, привыкла и не скулила бы, никто бы от меня щенячьего скулежа не услышал!
Она обогнула его и пошла дальше — патлатая, коренастая, в ядовито-сиреневом с зелеными лампасами новеньком комбинезоне.
— Ну и привыкай… — пробормотал вслед ошарашенный Саймон.
Завернув за угол, Римма хватила по стене кулаком. Дело не в Клиссе. По возвращении с домберга они написали друг на друга докладные, и после Римму отправили на штрафные работы в седьмой отсек, а Клиссу хоть бы хны, полетел в Нариньон, но дело вовсе не в этом.
Римма всегда считала разочарование проявлением слабости, однако то, что созревало в ней исподволь, было преступным разочарованием и ничем иным. У нее накопилось слишком много «почему».
Те, кого она должна защищать — вялые, безвольные, погруженные в интеллектуальную и духовную спячку людские массы, так почему на Римму и ее коллег распространяются обязательные для масс ограничения? Почему все те заманчивые возможности, какими располагает противник, для бойцов «Конторы» под запретом?
Наверное, этому можно научиться… или нарочно заразиться… или приобрести недоступное для масс могущество каким-то еще способом… Говорят, Тина Хэдис когда-то была обыкновенной девушкой с Манокара, а Лиргисо — обыкновенным энбоно, так почему с Риммой не может произойти то, что произошло с ними?
Если бы Римма могла убедить в своей правоте Маршала! Вот кто создан для того, чтобы обладать сверхчеловеческим могуществом, а она стала бы его правой рукой, и никакой бюрократии, никаких квартальных отчетов… Римма рассматривала эти крамольные идеи, когда поблизости никого не было, словно примеряла тайком чужие туфли в полутемной прихожей — в детстве у нее было такое увлечение.
Навстречу из бокового коридора вышел Роберт, и она тут же подумала о другом — о том, что «салаге» носить на поясе комп не положено, это нарушение традиций «Конторы».
Стажер открыл рот, чтобы поздороваться, но Римма опередила:
— Положи комп в карман. И знай, что щелчок по лбу ты заработал!
До его лба ей не дотянуться (разве что подпрыгнуть), вот и пришлось ограничиться словами.
— Карманы маленькие, неудобно же…
— Еще два щелчка, за разговорчики, — подытожила Римма (традиции — дело серьезное) и пошла дальше.
Несмотря на завидный рост, широкие плечи и накачанные на тренажерах мускулы, Роберт был типичным рохлей, и ей не хотелось болтать с ним, но какая-то ее частица неудержимо радовалась оттого, что рядом есть такие, как он: приятно ведь ощущать свое превосходство над другими.
Яхта скользила по «капиллярам», пронизывающим облако Тешорва. На экранах внешнего обзора клубилась рыхлая масса, подсвеченная изнутри, меняющая цвет (он был зыбким, тусклым, текучим, как радужные разводы нефти на болотной воде); местами в ней зияли провалы — другие «капилляры» либо полости.
Облако Тешорва открыли задолго до людей, и у здешней планеты было силарское имя. Норной называли ее люди, чтобы не ломать язык, выговаривая труднопроизносимое официальное наименование. У каждого из естественных спутников Норны тоже по несколько имен, а у искусственных — по одному. В Галактике мало таких рас, которые не держали бы здесь исследовательских станций, а те постепенно обросли базами, доками, заводами, торговыми и развлекательными заведениями, так что в облаке пряталось множество небольших орбитальных городов, и отыскать среди них базу «Конторы» будет непросто.
Труднее всего свыкнуться с необходимостью ползать по «капиллярам» с черепашьей скоростью. Повсюду маяки, не заблудишься, но сколько времени пропадает впустую! Если правы те, кто утверждает, что облако Тешорва — это застрявший в нашей Вселенной кусок чужеродного пространства, как же, наверное, медленно течет жизнь в том мире, где вместо простора — кисельное нечто, пронизанное паутиной туннелей-«капилляров». И напролом нельзя, в киселе в два счета увязнешь.
В рубке за пультом сидел Стив, остальные собрались в салоне и смотрели на экраны. Скорость по здешним меркам приличная, им попался «капилляр» с односторонним движением, где нет шанса с кем-нибудь столкнуться, — и все равно смехотворная для космического транспорта.
Когда Тина вышла в коридор, Поль оглянулся на звук задвигающейся двери и вышел следом.
— На Лейлу опять накатило, — предупредил он шепотом.
Лейлу преследовал страх, что однажды она проснется — и обнаружит, что находится в своем прежнем немощном теле, в инвалидном кресле, и все перемены ей померещились, и выхода никакого нет. Бывало, что ей снились кошмары на эту тему, и тогда она, заплаканная, дрожащая в ознобе, просилась в каюту к Тине.
— Хорошо бы уговорить ее, наконец, на курс терапии у силарцев. Здесь на силарских станциях наверняка есть целители.
— Наверное, — Поль слегка пожал плечами, и от Тины не укрылся оттенок скепсиса в его жесте.
У Поля и Лейлы была одна общая черта: оба с недоверием, даже с некоторой подозрительностью относились к идее психотерапевтической помощи со стороны.
— А ты сам в порядке?
— Что мне сделается? — он скрестил на груди руки и прислонился к ворсистой стене.
Темноглазый, рыжеволосый, загорелый (для того чтобы кожа принимала загар, ему, как и его сестре Ольге, приходилось пользоваться специальными лосьонами), он был в потертых черных джинсах и такой же рубашке. Тонкие мальчишеские черты лица. Во взгляде сквозит постоянная, на автомате, готовность к отпору, но за ней прячется мягкость весенних сумерек, бездонных, таинственных — в Поле уживались качества, казалось бы несовместимые. И еще в последнее время — с тех пор, как яхта нырнула в облако Тешорва — он так и излучал тревогу.
— Если у тебя какие-то предчувствия, лучше скажи. Даже если они касаются только тебя, все равно скажи. Мы воюем с «Конторой», но никто из нас не должен погибнуть, это обязательное условие. И к черту всех великих полководцев, которые побеждали, не считаясь с потерями. Никогда они мне не нравились.
— Будущее очень неопределенно, так что ничего я сказать не могу, — помолчав, ответил Поль. — А здесь еще такое место… По-своему страшное место — здесь всякие скрытые вероятности прорываются наружу.
— Ты говорил об этом Стиву?
— Да. Нашего так называемого союзника, — его лицо на мгновение свела неприязненная гримаса, — тоже стоит предупредить.
— С ним сейчас не связаться. Предупредим, когда будем на месте.
Яхта Лиргисо шла параллельным курсом, по соседним «капиллярам», но кисель непроницаем для радиоволн, и даже гиперпередатчики в здешнем неправильном, по выражению Стива, пространстве — не такое уж безотказное средство связи.
— Мне с Ивеной сложно, — добавил Поль, снова понизив голос. — Во мне слишком много всякого намешано, и я слишком эгоистичный и погруженный в себя тип, чтобы какой-то девушке было со мной хорошо.
— Ты несправедлив к себе. Так тоже нельзя.
— Помнишь, что я про себя рассказывал? Каким я был трусом… Наверное, в твоем прошлом ничего похожего нет.
— Но ведь ты себя изменил, ты давно стал другим. Так не каждый сможет. Мне проще — сколько я себя помню, я всегда была одна и та же: решительная, независимая, непробиваемая. В общем, железная леди, — Тина усмехнулась. — Хотя, какая там из меня, к черту, леди…
Лейла пришла к ней через полчаса. Негромкий царапающий звук, словно кошка скребется в дверь.
— Заходи, — отозвалась Тина.
Девушка держала в охапке подушку и большое стеганое одеяло. Нечувствительная к высоким и низким температурам Тина привыкла спать, не укрываясь, у нее даже своего одеяла не было.
Боком протиснувшись в каюту, Лейла бухнула сверток на край постели и уселась рядом. Она была похожа на изящную фарфоровую статуэтку, стрижка «каре» и синий лак на ногтях довершали образ, но все у нее было чужое: и белая с чуть заметным розоватым оттенком кожа, и синие глаза, и шелковистые черные волосы — все принадлежало Фелите Нирок, нелегальной иммигрантке с Яхины. «Донору» Лейлы, как называл это Живущий-в-Прохладе. Потому-то она и боялась, что в один прекрасный день ее «вернут обратно» и все опять станет, как раньше.
Сам Лиргисо никаких угрызений не испытывал, даже нашел повод умиляться собственной доброте: «доноров» он убивал гуманно и безболезненно, разве это не свидетельствует о его благородстве? Лейла старательно копировала его образ мышления, и чувствовалось, что система взглядов у нее заимствованная, как одежка с чужого плеча.
Ее не покидало опасение, что здесь ее только терпят, и держалась она немного настороженно, как приблудная кошка. Вдобавок она была отчаянно влюблена в своего покровителя, а тот сейчас не нуждался в ней и обрадовался случаю сплавить ее Тине.
— Когда ты была у него на Рубиконе, он ничего обо мне не спрашивал?
— Он и так понимает, что с тобой все в порядке, раз ты с нами.
— Но ведь не спрашивал, да? Он меня не любит.
— Я думаю, ты ему не безразлична, иначе он вообще не стал бы о тебе заботиться. А что не любит — лучше радуйся. Лиргисо вполне способен своей любовью замучить насмерть. Как-то он мне пожаловался, что в Могндоэфре его преследовал злой рок: несколько раз он влюблялся всерьез, и каждый раз предмет его любви по необъяснимой причине кончал самоубийством, — Тина фыркнула. — По необъяснимой, как же!
— Почему ты смеешься над этим? — Лейла угрюмо глянула на нее из-под антрацитово блестящей челки.
— Когда ему выгодно, этот интеллектуал становится тупым, как робот с поврежденной операционкой.
— Все равно я хочу, чтобы он меня любил, — упрямо пробормотала Лейла. — Ты не можешь это понять, потому что не знаешь, что это такое.
Здесь она ошибалась. Тина, выросшая на женской половине манокарского дома, в атмосфере семейных интриг, ссор, сплетен и ревности, отлично знала, «что это такое». Насмотрелась. У ее отца, господина администратора второго уровня, было три жены, и какая между ними шла война за внимание господина! Когда Тине было девять лет, мама сломалась и умерла, не выдержав перипетий этой войны. Неизлечимая форма рака. Еще тогда Тина решила, что ей всего этого не надо. Она словно окружила себя защитной оболочкой, невидимой, но непроницаемой, а после оболочка срослась с кожей, превратилась в составную часть «я».
Тосковать из-за того, что кто-то не обращает на тебя внимания? На это Тина была не способна. Те, кто испытывал такую тоску, вызывали у нее сочувствие, но сама она оставалась вне зоны страстей: манокарское воспитание дает иногда странные результаты. Ее чувство к Стиву находилось в иной области и не очень-то походило на обычную любовь. Правда, Тина не брала это в голову: ее никогда не тянуло углубляться в собственные переживания, да еще и рассматривать их с разных сторон — куда больше ее интересовало то, что происходит вокруг.
— У Хинара к тебе то же самое.
— Он хороший, но что я могу сделать, если люблю другого, — Лейла угловато пожала плечами и придвинулась ближе к Тине. — Вообще, что мне делать?
— Могу дать совет, но он покажется странным. Не нуждайся в любви.
— То есть, жить без любви? — голос девушки разочарованно дрогнул.
— Нет, не то. Просто не нуждайся в ней, как я.
Получилось многозначительно и непонятно. Тина так и представила себя оракулом, затерянным в пустыне вроде незийского Пьялашарта или земной Сахары, изрекающим в обмен на нехитрые приношения ценные, но невнятные рекомендации.
«Не нуждайся» — это не значит «откажись». Тина не нуждалась в том, чтобы ее любили, но любовных историй в ее жизни хватало — может, как раз поэтому. Все получалось само собой.
В чем она нуждалась, так это в свободе, и за свободу ей всегда приходилось так или иначе платить. Лиргисо утверждал, что это Тина, в своей погоне за свободой, устроила девятнадцать лет назад ту катастрофу, когда космолайнер с манокарскими паломниками врезался в пересадочную станцию. Якобы она еще в то время обладала скрытыми «магическими» способностями и неосознанно ими воспользовалась, чтобы вызвать сбои в бортовом компьютере лайнера.
А теперь не найти ни улик, ни доказательств невиновности, и Тина не знала наверняка, оплачена ее свобода жизнями пассажиров «Эдлооса» или нет. Все-таки «нет» перевешивало — у нее не было ощущения, что она это сделала, но иногда ей казалось, что это вполне могло произойти.
— Проще всего получить то, без чего можешь обойтись, — пояснила она, взглянув на Лейлу. — Вот я о чем.
Заблудившиеся в темных пространствах извилистые лестницы. Озера, отражающие друг друга, словно зеркала или зрачки.
На самом деле в облаке Тешорва нет ни лестниц, ни озер, и другой «сканер» на месте Поля увидел бы что-то совсем другое — вернее, его сознание по-иному интерпретировало бы сверхчувственные впечатления.
— Ты обещал рассказать о производных личностях, — напомнила Ивена. — Почему нельзя часто менять личность? Актеры ведь это делают, когда кого-то изображают.
— Если бы я умел изображать, мне бы производные личности не понадобились.
Всего их было три: Томек, Полина Вердал и Черная Вдова; появились они в то время, когда Стив и Поль искали на Манокаре Тину, захваченную Лиргисо. Вначале Поль сыграл роль беспечного разгильдяя-туриста; потом внедрился в приют, где пряталась одна из вдов президента Ришсема, для чего ему пришлось стать Полиной Вердал (и ведь никто не понял, что Полина не женщина!); тогда же он вызвал к жизни Черную Вдову — местное привидение, о котором девочки в приюте рассказывали друг другу страшилки по вечерам.
В приют определяли дочерей чиновников, казненных за должностные проступки, и ежегодно в День Ответственности новеньких подвергали порке, но однажды случилась катастрофа: в Судном зале, где проходило мероприятие, объявилась адская тварь — точь-в-точь Черная Вдова из страшилок. Она убила генерального инспектора-попечителя приюта господина Сепинала — инициатора Дня Ответственности, и при этом само здание, словно взбесившись, содрогалось и ходило ходуном.
Поль долго не смел сказать Ивене, что это был он. Инфаркт Сепиналу и полтергейст устроил Стив, а Поль, в гриме и траурном платье, выступил в роли привидения. Он хотел спасти Ивену от наказания и заодно покончить с отвратительной традицией, но его Черная Вдова до того перепугала и вдов, и воспитанниц, что он сам почувствовал оторопь.
Лишь год спустя он наконец-то набрался смелости и сознался, а Ивена ответила, что давно уже обо всем догадалась.
— Почему нельзя? — повторила она, глядя на Поля снизу вверх из большого полукруглого кресла.
Это кресло напоминало цветочное кашпо, а Ивена, забравшаяся в него с ногами, была похожа на нежный побег. Два года назад, когда Поль ее встретил, у нее было худенькое бледное личико дисциплинированной девочки, замученной манокарским воспитанием, но с тех пор она изменилась, превратилась в независимую девушку-подростка. Глаза карие и внимательные, гладкие каштановые волосы собраны в хвостик.
Она не была красавицей, но Поль в этом и не нуждался. Его самого слишком часто сравнивали с «красивой девушкой» — прелюдия к предложениям определенного характера, засим обычно следовал мордобой… Это привело к тому, что представление о человеческой красоте для него было связано с представлением о риске, и он не придавал ей чрезмерного значения. Ивена выглядела не хуже большинства своих сверстниц, а то, что привлекало в ней Поля, мог заметить с первого взгляда только «сканер»: мягкое теплое мерцание, словно свет дружелюбной звезды — это важнее, чем красивые черты лица.
— Я хочу быть собой, Полем Лагаймом. Производные личности были созданы каждая для своих целей, они вроде компьютерных программ. Это частицы меня, но параметры у них жестко заданные. Если постоянно пользоваться производной личностью, можно забыть, кто ты на самом деле, и остаться в ней навсегда. У меня впечатление, что когда-то давно это произошло с Лиргисо, — Поль неприязненно усмехнулся (не мог он без этого, если речь заходила о Лиргисо) и добавил: — Интересно, что Ольга сразу это почувствовала. Наверное, она тоже немного «сканер».
— Так она же твоя сестра, — Ивена грустно вздохнула. — Как мне хочется на Нез и снова увидеть их всех — Ольгу, бабушку, Ли, Джеральда.
— Мне тоже. Чертова «Контора»…
— Поль, а мы когда-нибудь победим «Контору»?
— Не знаю.
И все-таки ему было сложно с Ивеной, как он и сказал Тине. Ивена слишком остро реагировала на перепады его настроения, придавала им куда больше значения, чем сам Поль, а он не хотел ее расстраивать и старался держать себя под контролем, на это уходило много сил. И вдобавок — мысль о том, что она заслуживает лучшего, что жизнь с ним будет похожа на блуждания по стране, населенной химерами, и он, зная себя, просто не имеет права предлагать ей такое будущее.
Чего только не было в этой стране, спрятанной внутри его черепной коробки… Например, разрушенный город, черно-белый, как на древних кинолентах, словно сами краски там выжжены.
Полю редко снились черно-белые сны. Этот кошмар про город в руинах под блеклым растрескавшимся небом, с торчащими колоннами и обугленными трупами, он видел раза два или три, в раннем детстве. Может, под влиянием какой-нибудь военной кинохроники, которую смотрели взрослые? Во сне Поль знал, что город разрушил он, и тягостное ощущение непоправимости совершенного было намного хуже страхов, сопровождавших те ночные кошмары, где преследовали его самого.
Ему удалось реконструировать свою личность из того сна. Он назвал ее Ангелом Смерти: подходящее имя для существа, которое уничтожает города и потом смотрит на содеянное с высоты птичьего полета.
Если это всего лишь неприятное сновидение — почему в один из моментов полубреда, когда он пытался и не мог уснуть на яхте Лиргисо после домберга, он задался вопросом: можно ли считать, что сегодня он искупил хотя бы мизерную часть своего преступления? И тут же подумал: ничего нельзя искупить; другое дело, если бы он тогда же вернул к жизни убитых жителей города — но это было не в его силах.
Обычно впечатления из снов вскоре теряли остроту, но с Ангелом Смерти было иначе. Поль не мог избавиться от чувства, что никакой это не сон… а что-то гораздо хуже.
Он никому об этом не рассказывал, ни в детстве, ни позже.
После того как они с Ивеной разошлись по каютам, Поль снова попробовал просканировать ближайшее будущее. В облаке Тешорва это делать трудно, много помех, но на этот раз он сумел что-то поймать… Взрыв, обвал, цунами — вот на что похоже будущее. Взрыв — самая близкая аналогия, поскольку есть детонатор.
Полю удалось определить, что детонатор этот живой и обладает свободой воли. Похоже, человек. Они не знакомы. В настоящее время тот находится не особенно далеко (скорее всего, на борту корабля, который движется по другим «капиллярам»).
Что-то само по себе незначительное, зато с громадным запасом разрушительной силы, вроде уличной шпаны. И оно станет причиной обвала, цунами, шквала, который захлестнет многих, в том числе Поля.
Когда Клисс, на правах идеологического работника, пожаловался психологу на инфантильные умонастроения в коллективе, Груша, как всегда уклончиво, ответил, что люди нуждаются в разрядке, и эти байки способствуют поддержанию боевого духа.
«Зато я в нашем дурдоме единственный здравомыслящий, — утешил себя Саймон. — Остальные все чокнутые».
Господи, что же делать-то? Пока он не узнал правды о Маршале, он не может отсюда смыться, и оставаться тоже невтерпеж. Что делать?.. Разве какое-нибудь особенное везение… Но Саймон давно уже усвоил, что удача — это не для него.
Весь его труд по подготовке опуса, комментирующего инцидент на королевском банкете, пошел насмарку. В тот самый день, когда опус сбросили в Сеть, Лиргисо сделал финт, какого никто не мог предвидеть: он теперь поборник социальной справедливости, покровитель обездоленных!
…Он был шокирован тем, в каких антисанитарных и антиэстетических условиях живут обитатели домбергов, и на банкет явился для того, чтобы привлечь всеобщее внимание к их плачевному положению. Возможно, он немного погорячился, но его потрясло то, как люди поступают с себе подобными, ибо на Лярне такое немыслимо. Да, на Лярне до недавних пор было рабовладельческое общество, но там даже рабов никто не лишал права пользоваться мылом и теплой водой, вдыхать ароматы цветов, любоваться красивыми вещами. Если бы кто-то из энбоно вздумал держать своих рабов в условиях, схожих с теми, в каких живут в домбергах свободные рубиконские граждане, он бы навлек на себя осуждение и насмешки. Общество, допускающее сие, не может называться цивилизованным, и поэтому Лиргисо, Живущий-в-Прохладе, бывший Блистающий Представитель Могндоэфры, гордится тем, что не получил официального приглашения на Королевский фестиваль…
Разглагольствовал он перед журналистами и представителями благотворительных организаций. Последние вначале выглядели нервными и напряженными, словно их затащили на это мероприятие силком, но присутствие оравы репортеров успокаивало, да и организации нуждались, видно, в спонсорской поддержке, и благотворители постепенно начали оттаивать. Под занавес Живущий-в-Прохладе с участливой обаятельной улыбкой раздал им пачки кредиток, но к этому времени Саймон был уже не в состоянии анализировать материал и просчитывать варианты ответного удара — настолько его деморализовала финальная выходка лярнийского подонка.
— Взгляните на это чудовище, господа! — обратился Лиргисо к своим гостям, и посреди холла появилось нечто размером с большую собаку, членисто-омерзительное, хитиново-зловещее, с тусклыми фасеточными глазами-блюдцами (Саймону подумалось, что вот такие же глаза должны быть у божества, определяющего людские судьбы) и хоботом в пятнах засохшей крови.
— Слищ, рубиконский паразит, — указав на голограмму пультом с изящной инкрустацией, пояснил Лиргисо. — Кровосос, переносчик опасных инфекций, гнездится в одежде и в волосяных покровах. Если вы посетили домберг и не подцепили слищей — могу поздравить, вам повезло. Десятки тысяч рубиконских граждан отданы на растерзание этим тварям, и кем отданы — своим же правительством! Меня это шокировало, и я не намерен извиняться перед принцем Филиппом. Если он пожелает, я готов дать ему удовлетворение — разумеется, при соблюдении всех формальностей дуэльного кодекса, жду вызова в течение суток.
Голограмма погасла, пресс-конференция закончилась, а противный слищ так и маячил перед глазами.
Маршал вызвал к себе Фешеда с Саймоном и долго распекал: почему не предусмотрели, какой ход сделает Лиргисо?
— На рубиконских принцев начхать! — гремел он, полосуя идеологов острым светлым взглядом. — Для нас главное, чтобы общественное мнение не начало симпатизировать нашим врагам, мы должны не только защищать человечество, но еще и воспитывать! Почему опять подвели?!
— Невозможно было заранее знать, что он отморозит, — убито возразил Саймон.
Справа под мышкой чесалось, и его мучил страх: уж не слищ ли там завелся, подхваченный в домберге и уцелевший после жесткой обработки в карантинной камере?
— Невозможно — это не оправдание! Сколько раз повторять, забудь такое слово — «невозможно»! Мы здесь для того, чтобы ежедневно делать невозможное, ничем другим мы не занимаемся!
Поговорить на эту тему Маршал любил, а Клисс слушал вполуха и думал о серых, отвратительных, раздувшихся от крови слищах.
Даже известие о том, что «Гиппогриф» пойдет через гиперпространство в облако Тешорва, не вызвало у него адекватной реакции — слищи все оттеснили на задний план. Нельзя таких тварей показывать в увеличенном виде, картинка пристанет и уже не отцепится, не хуже настоящего слища!
— Гадость-то какая… — бормотал себе под нос Саймон по дороге в столовую, привычно петляя по одетым в тусклый пластик коридорам. (Ни дать, ни взять муравейник слищей… Хотя, какой муравейник, если они паразиты?..) — Не хочу такую гадость!.. Нет, не надо мне такой гадости…
— Клисс, ты чего? — угрожающе буркнула Римма Кирч, на которую он налетел после поворота. — Какая гадость, ты это про кого?
— Ты слища по телеку видела? — спросил Саймон. — Они ползают по людям и сосут кровь, а здешние монархи-дегенераты извести их не хотят, денег жалеют, уроды. Гадость!
— Хм!.. — Римма презрительно сморщила вздернутый нос, и румянец на ее круглых щеках заиграл ярче. — Это ты, Клисс, привык скулить и жаловаться, а сильный человек хоть к слищам, хоть к другим блохам без проблем привыкнет. Я бы, если надо, привыкла и не скулила бы, никто бы от меня щенячьего скулежа не услышал!
Она обогнула его и пошла дальше — патлатая, коренастая, в ядовито-сиреневом с зелеными лампасами новеньком комбинезоне.
— Ну и привыкай… — пробормотал вслед ошарашенный Саймон.
Завернув за угол, Римма хватила по стене кулаком. Дело не в Клиссе. По возвращении с домберга они написали друг на друга докладные, и после Римму отправили на штрафные работы в седьмой отсек, а Клиссу хоть бы хны, полетел в Нариньон, но дело вовсе не в этом.
Римма всегда считала разочарование проявлением слабости, однако то, что созревало в ней исподволь, было преступным разочарованием и ничем иным. У нее накопилось слишком много «почему».
Те, кого она должна защищать — вялые, безвольные, погруженные в интеллектуальную и духовную спячку людские массы, так почему на Римму и ее коллег распространяются обязательные для масс ограничения? Почему все те заманчивые возможности, какими располагает противник, для бойцов «Конторы» под запретом?
Наверное, этому можно научиться… или нарочно заразиться… или приобрести недоступное для масс могущество каким-то еще способом… Говорят, Тина Хэдис когда-то была обыкновенной девушкой с Манокара, а Лиргисо — обыкновенным энбоно, так почему с Риммой не может произойти то, что произошло с ними?
Если бы Римма могла убедить в своей правоте Маршала! Вот кто создан для того, чтобы обладать сверхчеловеческим могуществом, а она стала бы его правой рукой, и никакой бюрократии, никаких квартальных отчетов… Римма рассматривала эти крамольные идеи, когда поблизости никого не было, словно примеряла тайком чужие туфли в полутемной прихожей — в детстве у нее было такое увлечение.
Навстречу из бокового коридора вышел Роберт, и она тут же подумала о другом — о том, что «салаге» носить на поясе комп не положено, это нарушение традиций «Конторы».
Стажер открыл рот, чтобы поздороваться, но Римма опередила:
— Положи комп в карман. И знай, что щелчок по лбу ты заработал!
До его лба ей не дотянуться (разве что подпрыгнуть), вот и пришлось ограничиться словами.
— Карманы маленькие, неудобно же…
— Еще два щелчка, за разговорчики, — подытожила Римма (традиции — дело серьезное) и пошла дальше.
Несмотря на завидный рост, широкие плечи и накачанные на тренажерах мускулы, Роберт был типичным рохлей, и ей не хотелось болтать с ним, но какая-то ее частица неудержимо радовалась оттого, что рядом есть такие, как он: приятно ведь ощущать свое превосходство над другими.
Яхта скользила по «капиллярам», пронизывающим облако Тешорва. На экранах внешнего обзора клубилась рыхлая масса, подсвеченная изнутри, меняющая цвет (он был зыбким, тусклым, текучим, как радужные разводы нефти на болотной воде); местами в ней зияли провалы — другие «капилляры» либо полости.
Облако Тешорва открыли задолго до людей, и у здешней планеты было силарское имя. Норной называли ее люди, чтобы не ломать язык, выговаривая труднопроизносимое официальное наименование. У каждого из естественных спутников Норны тоже по несколько имен, а у искусственных — по одному. В Галактике мало таких рас, которые не держали бы здесь исследовательских станций, а те постепенно обросли базами, доками, заводами, торговыми и развлекательными заведениями, так что в облаке пряталось множество небольших орбитальных городов, и отыскать среди них базу «Конторы» будет непросто.
Труднее всего свыкнуться с необходимостью ползать по «капиллярам» с черепашьей скоростью. Повсюду маяки, не заблудишься, но сколько времени пропадает впустую! Если правы те, кто утверждает, что облако Тешорва — это застрявший в нашей Вселенной кусок чужеродного пространства, как же, наверное, медленно течет жизнь в том мире, где вместо простора — кисельное нечто, пронизанное паутиной туннелей-«капилляров». И напролом нельзя, в киселе в два счета увязнешь.
В рубке за пультом сидел Стив, остальные собрались в салоне и смотрели на экраны. Скорость по здешним меркам приличная, им попался «капилляр» с односторонним движением, где нет шанса с кем-нибудь столкнуться, — и все равно смехотворная для космического транспорта.
Когда Тина вышла в коридор, Поль оглянулся на звук задвигающейся двери и вышел следом.
— На Лейлу опять накатило, — предупредил он шепотом.
Лейлу преследовал страх, что однажды она проснется — и обнаружит, что находится в своем прежнем немощном теле, в инвалидном кресле, и все перемены ей померещились, и выхода никакого нет. Бывало, что ей снились кошмары на эту тему, и тогда она, заплаканная, дрожащая в ознобе, просилась в каюту к Тине.
— Хорошо бы уговорить ее, наконец, на курс терапии у силарцев. Здесь на силарских станциях наверняка есть целители.
— Наверное, — Поль слегка пожал плечами, и от Тины не укрылся оттенок скепсиса в его жесте.
У Поля и Лейлы была одна общая черта: оба с недоверием, даже с некоторой подозрительностью относились к идее психотерапевтической помощи со стороны.
— А ты сам в порядке?
— Что мне сделается? — он скрестил на груди руки и прислонился к ворсистой стене.
Темноглазый, рыжеволосый, загорелый (для того чтобы кожа принимала загар, ему, как и его сестре Ольге, приходилось пользоваться специальными лосьонами), он был в потертых черных джинсах и такой же рубашке. Тонкие мальчишеские черты лица. Во взгляде сквозит постоянная, на автомате, готовность к отпору, но за ней прячется мягкость весенних сумерек, бездонных, таинственных — в Поле уживались качества, казалось бы несовместимые. И еще в последнее время — с тех пор, как яхта нырнула в облако Тешорва — он так и излучал тревогу.
— Если у тебя какие-то предчувствия, лучше скажи. Даже если они касаются только тебя, все равно скажи. Мы воюем с «Конторой», но никто из нас не должен погибнуть, это обязательное условие. И к черту всех великих полководцев, которые побеждали, не считаясь с потерями. Никогда они мне не нравились.
— Будущее очень неопределенно, так что ничего я сказать не могу, — помолчав, ответил Поль. — А здесь еще такое место… По-своему страшное место — здесь всякие скрытые вероятности прорываются наружу.
— Ты говорил об этом Стиву?
— Да. Нашего так называемого союзника, — его лицо на мгновение свела неприязненная гримаса, — тоже стоит предупредить.
— С ним сейчас не связаться. Предупредим, когда будем на месте.
Яхта Лиргисо шла параллельным курсом, по соседним «капиллярам», но кисель непроницаем для радиоволн, и даже гиперпередатчики в здешнем неправильном, по выражению Стива, пространстве — не такое уж безотказное средство связи.
— Мне с Ивеной сложно, — добавил Поль, снова понизив голос. — Во мне слишком много всякого намешано, и я слишком эгоистичный и погруженный в себя тип, чтобы какой-то девушке было со мной хорошо.
— Ты несправедлив к себе. Так тоже нельзя.
— Помнишь, что я про себя рассказывал? Каким я был трусом… Наверное, в твоем прошлом ничего похожего нет.
— Но ведь ты себя изменил, ты давно стал другим. Так не каждый сможет. Мне проще — сколько я себя помню, я всегда была одна и та же: решительная, независимая, непробиваемая. В общем, железная леди, — Тина усмехнулась. — Хотя, какая там из меня, к черту, леди…
Лейла пришла к ней через полчаса. Негромкий царапающий звук, словно кошка скребется в дверь.
— Заходи, — отозвалась Тина.
Девушка держала в охапке подушку и большое стеганое одеяло. Нечувствительная к высоким и низким температурам Тина привыкла спать, не укрываясь, у нее даже своего одеяла не было.
Боком протиснувшись в каюту, Лейла бухнула сверток на край постели и уселась рядом. Она была похожа на изящную фарфоровую статуэтку, стрижка «каре» и синий лак на ногтях довершали образ, но все у нее было чужое: и белая с чуть заметным розоватым оттенком кожа, и синие глаза, и шелковистые черные волосы — все принадлежало Фелите Нирок, нелегальной иммигрантке с Яхины. «Донору» Лейлы, как называл это Живущий-в-Прохладе. Потому-то она и боялась, что в один прекрасный день ее «вернут обратно» и все опять станет, как раньше.
Сам Лиргисо никаких угрызений не испытывал, даже нашел повод умиляться собственной доброте: «доноров» он убивал гуманно и безболезненно, разве это не свидетельствует о его благородстве? Лейла старательно копировала его образ мышления, и чувствовалось, что система взглядов у нее заимствованная, как одежка с чужого плеча.
Ее не покидало опасение, что здесь ее только терпят, и держалась она немного настороженно, как приблудная кошка. Вдобавок она была отчаянно влюблена в своего покровителя, а тот сейчас не нуждался в ней и обрадовался случаю сплавить ее Тине.
— Когда ты была у него на Рубиконе, он ничего обо мне не спрашивал?
— Он и так понимает, что с тобой все в порядке, раз ты с нами.
— Но ведь не спрашивал, да? Он меня не любит.
— Я думаю, ты ему не безразлична, иначе он вообще не стал бы о тебе заботиться. А что не любит — лучше радуйся. Лиргисо вполне способен своей любовью замучить насмерть. Как-то он мне пожаловался, что в Могндоэфре его преследовал злой рок: несколько раз он влюблялся всерьез, и каждый раз предмет его любви по необъяснимой причине кончал самоубийством, — Тина фыркнула. — По необъяснимой, как же!
— Почему ты смеешься над этим? — Лейла угрюмо глянула на нее из-под антрацитово блестящей челки.
— Когда ему выгодно, этот интеллектуал становится тупым, как робот с поврежденной операционкой.
— Все равно я хочу, чтобы он меня любил, — упрямо пробормотала Лейла. — Ты не можешь это понять, потому что не знаешь, что это такое.
Здесь она ошибалась. Тина, выросшая на женской половине манокарского дома, в атмосфере семейных интриг, ссор, сплетен и ревности, отлично знала, «что это такое». Насмотрелась. У ее отца, господина администратора второго уровня, было три жены, и какая между ними шла война за внимание господина! Когда Тине было девять лет, мама сломалась и умерла, не выдержав перипетий этой войны. Неизлечимая форма рака. Еще тогда Тина решила, что ей всего этого не надо. Она словно окружила себя защитной оболочкой, невидимой, но непроницаемой, а после оболочка срослась с кожей, превратилась в составную часть «я».
Тосковать из-за того, что кто-то не обращает на тебя внимания? На это Тина была не способна. Те, кто испытывал такую тоску, вызывали у нее сочувствие, но сама она оставалась вне зоны страстей: манокарское воспитание дает иногда странные результаты. Ее чувство к Стиву находилось в иной области и не очень-то походило на обычную любовь. Правда, Тина не брала это в голову: ее никогда не тянуло углубляться в собственные переживания, да еще и рассматривать их с разных сторон — куда больше ее интересовало то, что происходит вокруг.
— У Хинара к тебе то же самое.
— Он хороший, но что я могу сделать, если люблю другого, — Лейла угловато пожала плечами и придвинулась ближе к Тине. — Вообще, что мне делать?
— Могу дать совет, но он покажется странным. Не нуждайся в любви.
— То есть, жить без любви? — голос девушки разочарованно дрогнул.
— Нет, не то. Просто не нуждайся в ней, как я.
Получилось многозначительно и непонятно. Тина так и представила себя оракулом, затерянным в пустыне вроде незийского Пьялашарта или земной Сахары, изрекающим в обмен на нехитрые приношения ценные, но невнятные рекомендации.
«Не нуждайся» — это не значит «откажись». Тина не нуждалась в том, чтобы ее любили, но любовных историй в ее жизни хватало — может, как раз поэтому. Все получалось само собой.
В чем она нуждалась, так это в свободе, и за свободу ей всегда приходилось так или иначе платить. Лиргисо утверждал, что это Тина, в своей погоне за свободой, устроила девятнадцать лет назад ту катастрофу, когда космолайнер с манокарскими паломниками врезался в пересадочную станцию. Якобы она еще в то время обладала скрытыми «магическими» способностями и неосознанно ими воспользовалась, чтобы вызвать сбои в бортовом компьютере лайнера.
А теперь не найти ни улик, ни доказательств невиновности, и Тина не знала наверняка, оплачена ее свобода жизнями пассажиров «Эдлооса» или нет. Все-таки «нет» перевешивало — у нее не было ощущения, что она это сделала, но иногда ей казалось, что это вполне могло произойти.
— Проще всего получить то, без чего можешь обойтись, — пояснила она, взглянув на Лейлу. — Вот я о чем.
Заблудившиеся в темных пространствах извилистые лестницы. Озера, отражающие друг друга, словно зеркала или зрачки.
На самом деле в облаке Тешорва нет ни лестниц, ни озер, и другой «сканер» на месте Поля увидел бы что-то совсем другое — вернее, его сознание по-иному интерпретировало бы сверхчувственные впечатления.
— Ты обещал рассказать о производных личностях, — напомнила Ивена. — Почему нельзя часто менять личность? Актеры ведь это делают, когда кого-то изображают.
— Если бы я умел изображать, мне бы производные личности не понадобились.
Всего их было три: Томек, Полина Вердал и Черная Вдова; появились они в то время, когда Стив и Поль искали на Манокаре Тину, захваченную Лиргисо. Вначале Поль сыграл роль беспечного разгильдяя-туриста; потом внедрился в приют, где пряталась одна из вдов президента Ришсема, для чего ему пришлось стать Полиной Вердал (и ведь никто не понял, что Полина не женщина!); тогда же он вызвал к жизни Черную Вдову — местное привидение, о котором девочки в приюте рассказывали друг другу страшилки по вечерам.
В приют определяли дочерей чиновников, казненных за должностные проступки, и ежегодно в День Ответственности новеньких подвергали порке, но однажды случилась катастрофа: в Судном зале, где проходило мероприятие, объявилась адская тварь — точь-в-точь Черная Вдова из страшилок. Она убила генерального инспектора-попечителя приюта господина Сепинала — инициатора Дня Ответственности, и при этом само здание, словно взбесившись, содрогалось и ходило ходуном.
Поль долго не смел сказать Ивене, что это был он. Инфаркт Сепиналу и полтергейст устроил Стив, а Поль, в гриме и траурном платье, выступил в роли привидения. Он хотел спасти Ивену от наказания и заодно покончить с отвратительной традицией, но его Черная Вдова до того перепугала и вдов, и воспитанниц, что он сам почувствовал оторопь.
Лишь год спустя он наконец-то набрался смелости и сознался, а Ивена ответила, что давно уже обо всем догадалась.
— Почему нельзя? — повторила она, глядя на Поля снизу вверх из большого полукруглого кресла.
Это кресло напоминало цветочное кашпо, а Ивена, забравшаяся в него с ногами, была похожа на нежный побег. Два года назад, когда Поль ее встретил, у нее было худенькое бледное личико дисциплинированной девочки, замученной манокарским воспитанием, но с тех пор она изменилась, превратилась в независимую девушку-подростка. Глаза карие и внимательные, гладкие каштановые волосы собраны в хвостик.
Она не была красавицей, но Поль в этом и не нуждался. Его самого слишком часто сравнивали с «красивой девушкой» — прелюдия к предложениям определенного характера, засим обычно следовал мордобой… Это привело к тому, что представление о человеческой красоте для него было связано с представлением о риске, и он не придавал ей чрезмерного значения. Ивена выглядела не хуже большинства своих сверстниц, а то, что привлекало в ней Поля, мог заметить с первого взгляда только «сканер»: мягкое теплое мерцание, словно свет дружелюбной звезды — это важнее, чем красивые черты лица.
— Я хочу быть собой, Полем Лагаймом. Производные личности были созданы каждая для своих целей, они вроде компьютерных программ. Это частицы меня, но параметры у них жестко заданные. Если постоянно пользоваться производной личностью, можно забыть, кто ты на самом деле, и остаться в ней навсегда. У меня впечатление, что когда-то давно это произошло с Лиргисо, — Поль неприязненно усмехнулся (не мог он без этого, если речь заходила о Лиргисо) и добавил: — Интересно, что Ольга сразу это почувствовала. Наверное, она тоже немного «сканер».
— Так она же твоя сестра, — Ивена грустно вздохнула. — Как мне хочется на Нез и снова увидеть их всех — Ольгу, бабушку, Ли, Джеральда.
— Мне тоже. Чертова «Контора»…
— Поль, а мы когда-нибудь победим «Контору»?
— Не знаю.
И все-таки ему было сложно с Ивеной, как он и сказал Тине. Ивена слишком остро реагировала на перепады его настроения, придавала им куда больше значения, чем сам Поль, а он не хотел ее расстраивать и старался держать себя под контролем, на это уходило много сил. И вдобавок — мысль о том, что она заслуживает лучшего, что жизнь с ним будет похожа на блуждания по стране, населенной химерами, и он, зная себя, просто не имеет права предлагать ей такое будущее.
Чего только не было в этой стране, спрятанной внутри его черепной коробки… Например, разрушенный город, черно-белый, как на древних кинолентах, словно сами краски там выжжены.
Полю редко снились черно-белые сны. Этот кошмар про город в руинах под блеклым растрескавшимся небом, с торчащими колоннами и обугленными трупами, он видел раза два или три, в раннем детстве. Может, под влиянием какой-нибудь военной кинохроники, которую смотрели взрослые? Во сне Поль знал, что город разрушил он, и тягостное ощущение непоправимости совершенного было намного хуже страхов, сопровождавших те ночные кошмары, где преследовали его самого.
Ему удалось реконструировать свою личность из того сна. Он назвал ее Ангелом Смерти: подходящее имя для существа, которое уничтожает города и потом смотрит на содеянное с высоты птичьего полета.
Если это всего лишь неприятное сновидение — почему в один из моментов полубреда, когда он пытался и не мог уснуть на яхте Лиргисо после домберга, он задался вопросом: можно ли считать, что сегодня он искупил хотя бы мизерную часть своего преступления? И тут же подумал: ничего нельзя искупить; другое дело, если бы он тогда же вернул к жизни убитых жителей города — но это было не в его силах.
Обычно впечатления из снов вскоре теряли остроту, но с Ангелом Смерти было иначе. Поль не мог избавиться от чувства, что никакой это не сон… а что-то гораздо хуже.
Он никому об этом не рассказывал, ни в детстве, ни позже.
После того как они с Ивеной разошлись по каютам, Поль снова попробовал просканировать ближайшее будущее. В облаке Тешорва это делать трудно, много помех, но на этот раз он сумел что-то поймать… Взрыв, обвал, цунами — вот на что похоже будущее. Взрыв — самая близкая аналогия, поскольку есть детонатор.
Полю удалось определить, что детонатор этот живой и обладает свободой воли. Похоже, человек. Они не знакомы. В настоящее время тот находится не особенно далеко (скорее всего, на борту корабля, который движется по другим «капиллярам»).
Что-то само по себе незначительное, зато с громадным запасом разрушительной силы, вроде уличной шпаны. И оно станет причиной обвала, цунами, шквала, который захлестнет многих, в том числе Поля.