Страница:
— Я смогу сканировать, если будет не слишком жарко, — предупредил Поль.
— Ты под своей броней весь липкий от пота. Когда вернемся на яхту, тебе стоит принять душ… Сканируй, жарко не будет.
«Стив и Тина прилетают завтра. Я должен продержаться еще сутки, целые сутки…»
— Сканирую, — бросил Поль перед тем, как закрыть глаза.
Он захватил не слишком большой радиус, около десяти километров: рыбы и рыбьи призраки, ни намека на человеческое присутствие. Да он и не сомневался в том, что подозрительная машина уже далеко, но хотел подстраховаться, чтобы Лиргисо не возобновил свои игры с кондиционером.
— Сейчас никого нет, — сообщил он, неловко поднимаясь с кресла.
Тело затекло от долгой неподвижности, он пошатнулся. Медицинский робот моментально отреагировал, подхватил его, манипуляторы звякнули о броню.
— Какое трогательно юное у тебя лицо… — усмехнулся Лиргисо. — И незрелость твоего ума вполне соответствует внешнему облику. Ты думаешь, что бронекостюм — надежная защита? Взгляни-ка на эту жестянку!
Он показал на банку из-под пива, которая стояла на пульте возле локтя Хинара. Банка с тихим скрежетом сплющилась, остатки пива жалкой лужицей вытекли на черную лаковую поверхность пульта. Хинар покосился на босса, но промолчал.
— С бронекостюмом можно сделать то же самое, — невозмутимо продолжил Живущий-в-Прохладе. — И тогда человек, возомнивший себя неуязвимым, будет выдавлен наружу так же, как эта жидкость… или, скорее, как этакая кровавая паста из тюбика.
— Останешься без «сканера» и без союзников, — Поль постарался, чтобы голос прозвучал равнодушно. — Один против «Конторы».
— Поль, ты неподражаем! — Лиргисо закатил глаза к потолку. — И это подтверждает мой тезис о наивности и незрелости твоего ума — нельзя же все принимать на свой счет! Я предложил тебе отвлеченный пример, пищу для размышлений, а ты сразу усмотрел в этом угрозу! Хинар, как тебе это нравится?
Хинар что-то озабоченно промычал, не отрываясь от приборов. За минувшие сутки он показал себя незаурядным дипломатом: не перечил боссу и в то же время не объединялся с ним против Поля, балансируя на грани между лояльностью и безучастностью.
— Сколько еще осталось заполнить? — сменив тон с насмешливого на деловитый, поинтересовался Лиргисо.
— Около половины, босс, — отозвался шиайтианин. — Успеваем.
— Церемония открытия Королевского фестиваля начнется почти одновременно с Зимпесовой бурей, забавное совпадение. Я тоже надеюсь успеть.
— Твой зрелый ум не считает, что в Нариньоне тебе уже подготовили встречу? — спросил Поль. — И агенты «Конторы», и Космопол, и харлийские энбоно, у которых к тебе претензии…
— Было бы непростительно их всех разочаровать, не правда ли? Этак меня ославят трусом, хотя трусость никогда не входила в коллекцию моих пороков, — Лиргисо присел на подлокотник кресла и добавил с подкупающе мягкой снисходительной улыбкой: — Поль, это отнюдь не означает, что я сурово осуждаю тех, кто обделен мужеством. Напротив, я всегда считал, что каждый имеет право на свои пороки и недостатки. Любой недостаток может быть и отвратительным, и очаровательным, все зависит от его обладателя, и среди моих знакомых есть очень симпатичные трусы… Но не будем о присутствующих, ты ведь обидчив. Я намерен побывать в Нариньоне сегодня, поскольку Наследница Властвующей Харла покинет Рубикон уже завтра, и это мой единственный шанс ее увидеть. Поль, ты очень бледен, тебе надо что-нибудь выпить.
Робот-официант протянул бокал. Поль машинально взял, пальцы слегка дрожали от переполнявшего его напряжения.
— Ты боишься многого, и в первую очередь — самого себя, — глядя на него из-под упавших на лицо платиновых и ядовито-зеленых прядей, почти шепотом сказал Лиргисо. — Но если от страхов извне можно спрятаться за спинами Стива и Тины, то от себя не спрячешься нигде… Не потому ли ты здесь, что надеешься получить помощь от меня?
— Ты никому не способен помочь.
Только на последних глотках Поль понял, что выпил кофе-гляссе — залпом, не обратив внимания на торчащую сбоку соломинку.
— Тебе нужен был своего рода психологический массаж, и ты его получил, разве не так?
Поль пожал плечами. Онемение прошло, но мышцы слегка ныли под тяжестью брони.
— Поль, ты когда-нибудь видел кхейглу? — последнее слово Лиргисо произнес на лярнийский манер, с протяжным переливом-взвизгом в середине. — Женщину расы энбоно?
— Кажется, нет.
— О, тогда ты должен посмотреть на Мьясхон. А мне интересно будет посмотреть в этот момент на тебя.
Он взял с сиденья кресла пульт, и в стене напротив вспыхнул еще один экран. Сверкающий каскадами световодов и позолоченными скульптурами зал королевского дворца в Нариньоне, по залу разбрелись гости — и среди них существо, которое выделялось бы где угодно, в любой экзотической толпе. Оно было смысловым центром этой картины и придавало ей налет жутковатой фантазии — словно все это синтезировано художником, перебравшим галлюциногенов. Поль почувствовал оторопь.
— Ну, что ты о ней скажешь? — вывел его из оцепенения насмешливый голос Лиргисо.
— Что я могу сказать о представительнице чужой расы? — Поль снова пожал плечами, движение отозвалось слабой ноющей болью. — На взгляд человека она выглядит странно, но я, с ее точки зрения, наверное, тоже выгляжу странно.
Живущий-в-Прохладе рассмеялся.
— Поль, ты прелесть, и я ценю твою тактичность, но признайся, что вид Мьясхон тебя шокировал!
— Только ее размеры. Вернее, несоответствие размеров… Энбоно, которые с ней, такого же роста, как люди, как все энбоно, которых я видел раньше, а она… — Поль на секунду запнулся, — слишком большая. Это какое-то заболевание?
— Я бы сказал, что для кхейглы она хрупкая и невысокая.
Теперь Поль припомнил, что Тина об этом говорила, но он успел забыть. И еще Тина рассказывала, что была потрясена, когда впервые увидела кхейглу, — что ж, теперь и он испытал похожее потрясение.
Наследница Властвующей Харла возвышалась над толпой, как массивная округлая башня — или, скорее, как громадный иззелена-медный идол варварского божества, украшенный драгоценными подвесками, браслетами и бусами. Поль на глаз сравнил ее рост с ростом окружающих: около трех с половиной метров. Грузное грушевидное туловище на толстых, как колонны, коротких ногах; на груди три пары выпуклостей, деликатно прикрытых жемчужной сеткой. Зеленая кожа усыпана бежевыми пупырышками, напоминающими бородавки, кое-где видны глубокие шрамы.
Голова Мьясхон казалась непропорционально маленькой, а лицо — как у всех представителей расы энбоно: овал, похожий на стилизованную театральную маску, вместо носа — две вертикальных дыхательных щели, слуховые органы — два пучка тонких бледно-зеленых отростков, непрерывно шевелящихся, словно щупальца морских анемонов. С венчающего голову гребневидного утолщения, покрытого перламутровой краской, свисали переливающиеся подвески, их было много, как будто Наследница Властвующей пожелала выставить напоказ сразу все свои украшения.
Энбоно, сопровождающие Мьясхон, кутались в одинаковые темно-зеленые плащи и выглядели суровыми аскетами: никакой косметики, никаких драгоценностей — это ведь не утонченные и распущенные Живущие-в-Прохладе, а харлийские иерархи.
— Деревенщина! — презрительно процедил Лиргисо.
— Она? — Поль вздрогнул от неожиданности и повернулся к нему.
— О, нет, конечно, разве пристало в таких выражениях отзываться о кхейгле? Я имею в виду этих! — Лиргисо указал на иерархов. — Ни вкуса, ни манер, ни шарма… Унылое зрелище!
— С точки зрения вашей расы Мьясхон красивая?
По мере того, как Поль рассматривал кхейглу, оторопь проходила, ее вытесняло любопытство.
— Поль, твой вопрос наивен, — Лиргисо улыбнулся, ему нравилось ловить собеседников на незнании чего-либо. — К ней такие категории неприменимы. Это энбоно может быть красивым или некрасивым, а кхейгла — другое дело. Она внушает неистовое вожделение, которому невозможно противиться, и отдельные детали ее внешности никакой роли тут не играют. Феромоны плюс заложенный природой инстинкт, все до предела детерминировано. Красота — это из другой области.
— И ты собрался в Нариньон, потому что не можешь противиться инстинкту?
— Я собрался в Нариньон, чтобы посмотреть, как на меня подействует близость кхейглы теперь, когда я уже не энбоно. Мне интересно. Сейчас я вижу Мьясхон, и она меня возбуждает… но ты возбуждаешь меня сильнее. И если ты вдруг предложишь мне выбор между Королевским фестивалем и совместным досугом, боюсь, что в Нариньоне меня не дождутся.
— Да катись, куда хочешь, — Поля передернуло, как обычно, когда разговор съезжал в эту плоскость. — Может, тебя там наконец-то пристрелят, давно пора.
— Трус, — бросил Живущий-в-Прохладе, презрительно и томно глядя на него из-под полуопущенных век. — Лицемер и трус. Можешь морочить голову Тине, а я тебя вижу насквозь — и за это меня нужно пристрелить?
Уставшие от веса брони мышцы заныли сильнее, и Поль понимал, что в драке проиграет, но до чего ему хотелось разбить в кровь это холеное лицо, удлиненное и тонко очерченное, как лица могндоэфрийских энбоно. Однажды получилось, но тогда момент был благоприятный… Он заставил себя отвернуться к экрану, где вперевалку, мелкими шажками, двигалась по залу окруженная чопорными иерархами Мьясхон — словно космолайнер, невесть каким образом очутившийся на автостраде в потоке наземных машин. Поль заметил у нее на голове, у основания гребня, особенно безобразный рваный рубец, частично прикрытый блестящими подвесками.
Ему хотелось спросить о происхождении шрамов и в то же время не хотелось продолжать разговор с Лиргисо.
— Тебя что-то заинтересовало? — осведомился Живущий-в-Прохладе светским тоном, как ни в чем не бывало.
— Откуда у нее столько шрамов? — голос Поля прозвучал отрывисто, хотя он пытался говорить ровно. — Наверное, с ней плохо обращаются?
— Да кто же посмеет плохо обращаться с кхейглой? Все эти отметины Мьясхон заработала в драках с другими кхейглами. Иногда они дерутся между собой, а разнимать их — занятие сродни самоубийству, желающих обычно не находится.
Группа на экране поравнялась с синтетическими зарослями световодов, и Мьясхон, протянув мощную, как у тяжелоатлета, шестипалую руку с позолоченными когтями, попыталась оторвать одну из мерцающих нитей. Иерархи засуетились. Звука не было, но изумрудные губы энбоно оживленно шевелились, слуховые отростки тревожно подрагивали.
Лиргисо, глядя на эту сценку, коротко рассмеялся.
— На Лярне очень развито искусство любви, а все потому, что для энбоно это вопрос жизни и смерти — ведь если кхейгле не понравится то, что ты с ней делаешь, она тебя на месте прихлопнет. Или надает затрещин и прогонит, после чего ты станешь предметом всеобщих насмешек. Со мной такого ни разу не случалось. Я рано освоил тонкости любовных игр и с течением времени достиг в этой области совершенства. Поль, я знаю множество приемов, с помощью которых можно заставить противника… о, извиняюсь, партнера испытывать безумное наслаждение. Это не менее изощренное искусство, чем древнелярнийская техника рукопашного боя. Возможно, ты мне на слово не веришь, но я мог бы кое-что продемонстрировать, если ты наконец-то снимешь броню.
— Заткнись, — сквозь зубы бросил Поль. — Мне наплевать и на твои заскоки, и на твои приемы. Наплевать, понял?
— Одно удовольствие наблюдать, как ты бесишься!
Мьясхон выдрала-таки световод, но волшебно сияющая нить сразу погасла. Нежно-зеленое лицо кхейглы, похожее на плоскую стилизованную маску, обижено сморщилось. Энбоно что-то наперебой говорили, один из них достал из-под плаща и протянул ей розоватый шарик — Мьясхон выхватила его, запихнула в рот и начала энергично двигать челюстями.
Робот поправлял накренившуюся композицию из световодов, а гости — люди, гинтийцы, шиайтиане — косились на группу лярнийцев с умеренным вежливым интересом: мало ли, какие странности проявляет особа королевской крови, принадлежащая к негуманоидной расе?
— После Контакта, когда и могндоэфрийские, и харлийские власти изъявили желание присоединиться к Галактической Ассамблее, Лярн подвергся нашествию всевозможных правозащитных комиссий и ученых экспертов, — снова заговорил Лиргисо. — Тогда упразднили рабство и наделили гражданскими правами чливьясов и негов — совершенно напрасно, ибо они рождены, чтобы быть рабами. Также встал вопрос о половой дискриминации, но тут уж экспертам пришлось признать, что кхейглы от природы обладают интеллектом на уровне пятилетнего ребенка человеческой расы. Я слышал, что во время этих расследований одна кхейгла чуть не оторвала голову эксперту-человеку, беднягу с трудом у нее отняли… Поль, в чем дело? Неужели ты на что-то обиделся? Да это же смешно! Ты слишком изнежен — не физически, а духовно, однако это ничуть не лучше чрезмерной телесной хрупкости.
Салон станции достаточно просторен для троих, но здесь не уединишься. Как будто находишься в чашечке гигантского сине-черно-перламутрового цветка с прожилками и изгибами, вызывающими, если начнешь присматриваться, ощущение скольжения по извилистой траектории (Лиргисо, когда оформлял интерьеры, руководствовался исключительно своим вкусом, довольно-таки своеобразным). Влажный блеск металлических элементов и вкрадчивый, темный, цветочный аромат лярнийских духов Живущего-в-Прохладе усиливали эту иллюзию.
Ты пойман плотоядным цветком, заперт в его чашечке, а еще хуже то, что рядом находится хищное ядовитое насекомое, оно вьется вокруг и мучает тебя, и сбежать от него некуда. Поль понимал, что близок к срыву. Только мысль о том, что Лиргисо этого и добивается, помогала ему держать себя в руках. Он отошел, сел в свое кресло, но Живущий-в-Прохладе последовал за ним и устроился напротив.
— Когда я был ребенком, меня чуть не убила кхейгла, — сообщил он с доверительной улыбкой. — Они очень заботливые матери, но лишь до тех пор, пока ребенок не достигнет десятилетнего возраста. Потом инстинкт отключается, и детей у них забирают, чтобы не вышло беды. Мне было почти десять, и я тогда едва не погиб. Двух других детей она у меня на глазах убила, третьего серьезно покалечила. Это самое острое впечатление моего детства. Конечно же, не единственное. Позже меня изнасиловал директор школы, где я учился, но это случилось, когда я уже был подростком. Признаться, я сам же его и спровоцировал — мне отчаянно хотелось приобщиться к этой стороне жизни… а кроме того, после инцидента я мог рассчитывать на поблажки, которые другим ученикам и не снились. Какую из этих историй тебе рассказать — про кхейглу или про директора школы?
— Про кхейглу, — мрачно сказал Поль.
Отвечать «никакую» не имело смысла, все равно Лиргисо не оставит его в покое.
— Эта кхейгла была моей матерью. В моем сухрамьяллу, — Лиргисо и это слово произнес с характерным для лярнийской речи музыкальным переливом, — было пять энбоно, трое из них с дефектами, означающими смертный приговор для новорожденного, и одна мертворожденная кхейгла. Обычная печальная статистика. Впрочем, бывает и так, что во всем сухрамьяллу нет ни одного нормального младенца. Сухрамьяллу — это непереводимо. Такие слова, как «выводок» или «помет» не подходят, поскольку речь идет не о животных, а о детях высокоразвитой расы.
Лиргисо рассказывал очень живо и сопровождал повествование иллюстрациями; энбоно — раса прирожденных рисовальщиков, и даже после смены тела эта способность осталась при нем.
Он быстрыми штрихами набрасывал на вырванном из блокнота листке очередную картинку и клал на столик перед Полем. Рисунки были черно-белые, но Лиргисо не забывал упомянуть о красках и запахах, так что Поль словно видел наяву громадное изжелта-белое кольцевидное здание, в котором жили кхейглы с маленькими детьми; песчаные пляжи и теплые оранжевые бассейны в необъятном, как поле стадиона, внутреннем дворе под зеленоватым небом; старую каменную галерею с вазами в нишах в восточной части двора. Воздух там был густой, сладковатый, и жизнь в буквальном смысле слова бурлила: бегали, плескались в бассейнах и шумели дети, кричали на них и друг на друга кхейглы, суетились чливьясы-рабы — темнокожие низкорослые существа с гребнями вдоль спины.
Климат на Лярне жаркий и влажный, штукатурка там долго не живет — на ней появляются извилистые трещины, похожие на уводящие в запредельное царство хаоса тропинки, а также пестрые кляксы мха-стеноеда. В тот день несколько чливьясов заново штукатурило стену неподалеку от бассейна, в котором нежились кхейглы — те сидели в воде так, что плечи едва выступали наружу, и алмазные подвески на их гребнях отливали зеленым, сверкая в лучах Изумрудного солнца. Вот, посмотри, как это выглядело…
Поль с любопытством смотрел на картинки, но расслабиться себе не позволял. Лиргисо из кожи вон лезет, чтобы наладить отношения; он умеет и заинтересовывать, и очаровывать, однако на Поля его приемы не действовали — и это была одна из причин, почему Живущий-в-Прохладе так безжалостно изводил его насмешками.
Пусть Лиргисо утверждал, что видит Поля насквозь, на самом деле он даже близко не представлял, что это такое. Для того чтобы видеть других насквозь — видеть суть сквозь все иллюзорные оболочки — надо быть «сканером». Лиргисо заэкранирован, поэтому сейчас его нечеловеческим зрением «сканера» не увидишь, но Поль знал, как он выглядит, и этого знания хватало, чтобы не попадаться на его обаятельные уловки.
На новой картинке стайка детей-энбоно утащила у чливьясов ведро штукатурки (оно небольшое, иначе маленькие тщедушные рабы не смогли бы его поднять), и те растерянно смотрят вслед: отнимать ведро нельзя, ведь это юные господа!
На следующем рисунке дети швыряют комки вязкой массы в кхейгл, отдыхающих в бассейне. Обычная шалость, кхейглы в таких случаях не сердятся. Но… Это уже достаточно большие дети. Как раз тот возраст, когда кхейгла, повинуясь заложенной природой программе, перестает воспринимать ребенка как детеныша. И вот одна кхейгла, которой залепили комком штукатурки в гребень, выскакивает из бассейна и бросается к детям.
Те отбегают — веселая игра! — а кхейгла бьет первого попавшегося кулаком по голове. Он падает, и тогда она бьет его ногой, так что слышен хруст костей. Остальные кидаются наутек: происходит такое, чего раньше не бывало, непонятное, страшное. Трое маленьких энбоно помчались в сторону галереи в восточной части двора, вот за ними-то кхейгла и погналась.
— …Там была глубокая ниша, и в ней стояла ваза величиной с взрослого чливьяса — около метра в высоту. Видишь, вот такая… Глубина за вазой достаточная, чтобы кхейгла до тебя не дотянулась. Я забрался в нишу и остался жив, единственный из троих. А ты бы на моем месте не уцелел… Не потому, что не успел бы добежать, но ты бы наверняка пропустил вперед кого-нибудь другого, — Лиргисо смотрел на Поля с грустной усмешкой превосходства. — Я добежал вторым, оттолкнул товарища, который опередил меня, и забрался в нишу, а он — следом за мной. Третьего ребенка, самого медлительного, кхейгла схватила. Она швырнула его на песок и топтала до тех пор, пока он не перестал пищать и шевелиться. Ладно уж, это рисовать не буду… Потом она вытащила из ниши второго и размозжила ему голову, ударив о стенку, а после попыталась достать меня, но ей не хватило нескольких сантиметров. Как сейчас вижу ее большую руку с длинными когтями, золотисто-розовыми, как плоды лекки. Один коготь был слегка искривлен, а второй сломан в недавней драке с другой кхейглой, и еще они были измазаны свежей кровью. Она рычала и ругалась так, как обычно ругаются кхейглы — выкрикивала бессмысленные односложные слова. Потом кто-то позвал ее и бросил на песок нифту — лакомство с добавлением успокаивающего снадобья, кхейглы его любят. Она схватила угощение и начала есть, а обо мне забыла.
Последняя картинка: в арке ниши, за силуэтом вазы, умиротворенная кхейгла держит надкушенный шарик вроде того, что иерархи дали Мьясхон.
— Поль, я был потрясен, — все с той же грустной усмешкой продолжал Лиргисо. — Спокойно созерцать смерть, причинять другим боль и получать от этого удовольствие, терпеть боль и при этом улыбаться — всему этому я научился позже, а тогда я сидел в нише и плакал — от страха, от жалости к себе и к растерзанным товарищам по играм, оттого, что кхейгла-мать вдруг перестала быть доброй. На следующий день и меня, и других подросших детей забрали из обители кхейгл и отправили в школу. Тот ребенок, которого кхейгла поймала около бассейна, не умер, но остался калекой — он достиг возраста, когда у юных энбоно в Могндоэфре удаляют бугорки тейну, чтобы вживить на их место драгоценные камни, и ушел во Фласс, поскольку у него не было будущего.
— Ее судили за убийство детей? — спросил Поль.
— Нет. Кхейгла не может отвечать за свои действия. Это был несчастный случай, а не преступление. Чливьясов наказали — всю группу, которая в тот день штукатурила стену, скормили Флассу.
— Они-то в чем были виноваты?
— Так полагалось по закону. Если уж для рабов установлены определенные правила, регламентирующие проступки и наказания, отступать от них нельзя ни под каким видом, независимо от того, справедливо это или нет, иначе рабы очень скоро отобьются от рук, — Лиргисо скорчил насмешливо-сожалеющую гримасу. — Говорю тебе это, как бывший рабовладелец.
— Не люблю рабовладельцев, — бросил Поль с вызовом, неприязненно сощурив глаза — как в ту пору, когда он в очередной раз нарывался на уличную драку в ночном Кеодосе.
— Поль, я же бывший! — Живущий-в-Прохладе обезоруживающе улыбнулся. — Теперь у меня одни роботы… и Хинар, которому я плачу зарплату, и который возится с контейнерами удручающе долго.
— Босс, я выжимаю из буровой установки все что можно, — отозвался шиайтианин. — Тут не одна большая каверна, а гроздь мелких, посмотрите сами. Скормить-то вы меня можете кому угодно, но наша техника от этого быстрей работать не станет.
— Да перестань, Хинар, я ведь пошутил, — вздохнул Лиргисо. — Разве я когда-нибудь сомневался в твоих профессиональных качествах? Еще не хватало, чтобы ты стал таким же чувствительным, как Поль!
Хинаром Лиргисо дорожил: тот был первоклассным пилотом и навигатором-гиперпространственником. Когда его выгнали за употребление наркотиков из Ниарского Военно-Космического Флота, Лиргисо взял его к себе, при условии, что Хинар принесет ему клятву вассала, как принято у кедисэйтху — шиайтианской младшей аристократии. Выросший на Незе Поль не понимал, зачем нужны такие навороты, как клятва верности, сопровождаемая ритуальным кровопусканием (особенно если учесть, что для самого Лиргисо клятвы всегда были не более чем тактической уловкой), но, видимо, Живущий-в-Прохладе и потомственный кедисэйтху находили в этом особый шик. Они не просто пара преступников-соучастников, а двое аристократов, господин и вассал — это стильно, и плебсу этого не понять.
— Значит, чливьясов ни за что убили, а кхейгла не понесла никакой ответственности?
— Я же сказал, нет. Кхейглы неприкосновенны. Их слишком мало — генетический дисбаланс, и жизнь кхейглы ценится намного выше, чем жизнь любого энбоно, взрослого или ребенка. Увы, все попытки цивилизовать их бесполезны. Изредка удается научить какую-нибудь кхейглу читать и писать на самом примитивном уровне — особенно увлекаются этим в Харле, так как Властвующая должна собственноручно подписывать государственные указы. Не удивлюсь, если Мьясхон умеет считать до дюжины и способна кое-как накарябать несколько простеньких иероглифов — интеллектуалка!
Поль вновь посмотрел на кхейглу, окруженную свитой. Сейчас он разглядывал ее внимательнее, чем в первый раз, и ему показалось, что с ней что-то не в порядке. Огромные глаза цвета спелой вишни словно подернуты прозрачной дымкой — это производит болезненное впечатление.
Когда он сказал об этом, Лиргисо засмеялся:
— Ты наблюдателен, этого у тебя не отнимешь. Ну конечно, ей дали сильнодействующий наркотик, иначе кхейгла натворит дел на Королевском фестивале! И это главная причина того, почему визит Мьясхон будет столь кратким: долго держать ее на таких снадобьях нельзя, это может повредить ее здоровью. Все это добродетельноцветущее дурачье, — Живущий-в-Прохладе кивнул на иерархов, — тоже под дозой. Наглотались пилюль, подавляющих половое влечение. Я-то определил это сразу, по характеру движений их слуховых отростков, но такие нюансы заметит только энбоно. Поль, ты выглядишь грустным. Давай расскажу тебе на десерт, как я стал жертвой директора школы — пикантная и забавная история, и никто в финале не умер. Разумеется, с иллюстрациями…
— Я сейчас буду сканировать. С захватом широкого радиуса, так что не мешай.
— Боишься, что мои картинки тебя смутят?
— Не мешай, сканирую, — повторил Поль.
Потустороннее пространство успело измениться: теперь его вдоль и поперек рассекали трепещущие мутно-радужные перепонки, к ним можно прилипнуть, а их подчиненный сложному ритму трепет вызывает тошноту. С таким явлением Поль никогда раньше не сталкивался. Может, оно как-то связано с надвигающейся Зимпесовой бурей?
— Ты под своей броней весь липкий от пота. Когда вернемся на яхту, тебе стоит принять душ… Сканируй, жарко не будет.
«Стив и Тина прилетают завтра. Я должен продержаться еще сутки, целые сутки…»
— Сканирую, — бросил Поль перед тем, как закрыть глаза.
Он захватил не слишком большой радиус, около десяти километров: рыбы и рыбьи призраки, ни намека на человеческое присутствие. Да он и не сомневался в том, что подозрительная машина уже далеко, но хотел подстраховаться, чтобы Лиргисо не возобновил свои игры с кондиционером.
— Сейчас никого нет, — сообщил он, неловко поднимаясь с кресла.
Тело затекло от долгой неподвижности, он пошатнулся. Медицинский робот моментально отреагировал, подхватил его, манипуляторы звякнули о броню.
— Какое трогательно юное у тебя лицо… — усмехнулся Лиргисо. — И незрелость твоего ума вполне соответствует внешнему облику. Ты думаешь, что бронекостюм — надежная защита? Взгляни-ка на эту жестянку!
Он показал на банку из-под пива, которая стояла на пульте возле локтя Хинара. Банка с тихим скрежетом сплющилась, остатки пива жалкой лужицей вытекли на черную лаковую поверхность пульта. Хинар покосился на босса, но промолчал.
— С бронекостюмом можно сделать то же самое, — невозмутимо продолжил Живущий-в-Прохладе. — И тогда человек, возомнивший себя неуязвимым, будет выдавлен наружу так же, как эта жидкость… или, скорее, как этакая кровавая паста из тюбика.
— Останешься без «сканера» и без союзников, — Поль постарался, чтобы голос прозвучал равнодушно. — Один против «Конторы».
— Поль, ты неподражаем! — Лиргисо закатил глаза к потолку. — И это подтверждает мой тезис о наивности и незрелости твоего ума — нельзя же все принимать на свой счет! Я предложил тебе отвлеченный пример, пищу для размышлений, а ты сразу усмотрел в этом угрозу! Хинар, как тебе это нравится?
Хинар что-то озабоченно промычал, не отрываясь от приборов. За минувшие сутки он показал себя незаурядным дипломатом: не перечил боссу и в то же время не объединялся с ним против Поля, балансируя на грани между лояльностью и безучастностью.
— Сколько еще осталось заполнить? — сменив тон с насмешливого на деловитый, поинтересовался Лиргисо.
— Около половины, босс, — отозвался шиайтианин. — Успеваем.
— Церемония открытия Королевского фестиваля начнется почти одновременно с Зимпесовой бурей, забавное совпадение. Я тоже надеюсь успеть.
— Твой зрелый ум не считает, что в Нариньоне тебе уже подготовили встречу? — спросил Поль. — И агенты «Конторы», и Космопол, и харлийские энбоно, у которых к тебе претензии…
— Было бы непростительно их всех разочаровать, не правда ли? Этак меня ославят трусом, хотя трусость никогда не входила в коллекцию моих пороков, — Лиргисо присел на подлокотник кресла и добавил с подкупающе мягкой снисходительной улыбкой: — Поль, это отнюдь не означает, что я сурово осуждаю тех, кто обделен мужеством. Напротив, я всегда считал, что каждый имеет право на свои пороки и недостатки. Любой недостаток может быть и отвратительным, и очаровательным, все зависит от его обладателя, и среди моих знакомых есть очень симпатичные трусы… Но не будем о присутствующих, ты ведь обидчив. Я намерен побывать в Нариньоне сегодня, поскольку Наследница Властвующей Харла покинет Рубикон уже завтра, и это мой единственный шанс ее увидеть. Поль, ты очень бледен, тебе надо что-нибудь выпить.
Робот-официант протянул бокал. Поль машинально взял, пальцы слегка дрожали от переполнявшего его напряжения.
— Ты боишься многого, и в первую очередь — самого себя, — глядя на него из-под упавших на лицо платиновых и ядовито-зеленых прядей, почти шепотом сказал Лиргисо. — Но если от страхов извне можно спрятаться за спинами Стива и Тины, то от себя не спрячешься нигде… Не потому ли ты здесь, что надеешься получить помощь от меня?
— Ты никому не способен помочь.
Только на последних глотках Поль понял, что выпил кофе-гляссе — залпом, не обратив внимания на торчащую сбоку соломинку.
— Тебе нужен был своего рода психологический массаж, и ты его получил, разве не так?
Поль пожал плечами. Онемение прошло, но мышцы слегка ныли под тяжестью брони.
— Поль, ты когда-нибудь видел кхейглу? — последнее слово Лиргисо произнес на лярнийский манер, с протяжным переливом-взвизгом в середине. — Женщину расы энбоно?
— Кажется, нет.
— О, тогда ты должен посмотреть на Мьясхон. А мне интересно будет посмотреть в этот момент на тебя.
Он взял с сиденья кресла пульт, и в стене напротив вспыхнул еще один экран. Сверкающий каскадами световодов и позолоченными скульптурами зал королевского дворца в Нариньоне, по залу разбрелись гости — и среди них существо, которое выделялось бы где угодно, в любой экзотической толпе. Оно было смысловым центром этой картины и придавало ей налет жутковатой фантазии — словно все это синтезировано художником, перебравшим галлюциногенов. Поль почувствовал оторопь.
— Ну, что ты о ней скажешь? — вывел его из оцепенения насмешливый голос Лиргисо.
— Что я могу сказать о представительнице чужой расы? — Поль снова пожал плечами, движение отозвалось слабой ноющей болью. — На взгляд человека она выглядит странно, но я, с ее точки зрения, наверное, тоже выгляжу странно.
Живущий-в-Прохладе рассмеялся.
— Поль, ты прелесть, и я ценю твою тактичность, но признайся, что вид Мьясхон тебя шокировал!
— Только ее размеры. Вернее, несоответствие размеров… Энбоно, которые с ней, такого же роста, как люди, как все энбоно, которых я видел раньше, а она… — Поль на секунду запнулся, — слишком большая. Это какое-то заболевание?
— Я бы сказал, что для кхейглы она хрупкая и невысокая.
Теперь Поль припомнил, что Тина об этом говорила, но он успел забыть. И еще Тина рассказывала, что была потрясена, когда впервые увидела кхейглу, — что ж, теперь и он испытал похожее потрясение.
Наследница Властвующей Харла возвышалась над толпой, как массивная округлая башня — или, скорее, как громадный иззелена-медный идол варварского божества, украшенный драгоценными подвесками, браслетами и бусами. Поль на глаз сравнил ее рост с ростом окружающих: около трех с половиной метров. Грузное грушевидное туловище на толстых, как колонны, коротких ногах; на груди три пары выпуклостей, деликатно прикрытых жемчужной сеткой. Зеленая кожа усыпана бежевыми пупырышками, напоминающими бородавки, кое-где видны глубокие шрамы.
Голова Мьясхон казалась непропорционально маленькой, а лицо — как у всех представителей расы энбоно: овал, похожий на стилизованную театральную маску, вместо носа — две вертикальных дыхательных щели, слуховые органы — два пучка тонких бледно-зеленых отростков, непрерывно шевелящихся, словно щупальца морских анемонов. С венчающего голову гребневидного утолщения, покрытого перламутровой краской, свисали переливающиеся подвески, их было много, как будто Наследница Властвующей пожелала выставить напоказ сразу все свои украшения.
Энбоно, сопровождающие Мьясхон, кутались в одинаковые темно-зеленые плащи и выглядели суровыми аскетами: никакой косметики, никаких драгоценностей — это ведь не утонченные и распущенные Живущие-в-Прохладе, а харлийские иерархи.
— Деревенщина! — презрительно процедил Лиргисо.
— Она? — Поль вздрогнул от неожиданности и повернулся к нему.
— О, нет, конечно, разве пристало в таких выражениях отзываться о кхейгле? Я имею в виду этих! — Лиргисо указал на иерархов. — Ни вкуса, ни манер, ни шарма… Унылое зрелище!
— С точки зрения вашей расы Мьясхон красивая?
По мере того, как Поль рассматривал кхейглу, оторопь проходила, ее вытесняло любопытство.
— Поль, твой вопрос наивен, — Лиргисо улыбнулся, ему нравилось ловить собеседников на незнании чего-либо. — К ней такие категории неприменимы. Это энбоно может быть красивым или некрасивым, а кхейгла — другое дело. Она внушает неистовое вожделение, которому невозможно противиться, и отдельные детали ее внешности никакой роли тут не играют. Феромоны плюс заложенный природой инстинкт, все до предела детерминировано. Красота — это из другой области.
— И ты собрался в Нариньон, потому что не можешь противиться инстинкту?
— Я собрался в Нариньон, чтобы посмотреть, как на меня подействует близость кхейглы теперь, когда я уже не энбоно. Мне интересно. Сейчас я вижу Мьясхон, и она меня возбуждает… но ты возбуждаешь меня сильнее. И если ты вдруг предложишь мне выбор между Королевским фестивалем и совместным досугом, боюсь, что в Нариньоне меня не дождутся.
— Да катись, куда хочешь, — Поля передернуло, как обычно, когда разговор съезжал в эту плоскость. — Может, тебя там наконец-то пристрелят, давно пора.
— Трус, — бросил Живущий-в-Прохладе, презрительно и томно глядя на него из-под полуопущенных век. — Лицемер и трус. Можешь морочить голову Тине, а я тебя вижу насквозь — и за это меня нужно пристрелить?
Уставшие от веса брони мышцы заныли сильнее, и Поль понимал, что в драке проиграет, но до чего ему хотелось разбить в кровь это холеное лицо, удлиненное и тонко очерченное, как лица могндоэфрийских энбоно. Однажды получилось, но тогда момент был благоприятный… Он заставил себя отвернуться к экрану, где вперевалку, мелкими шажками, двигалась по залу окруженная чопорными иерархами Мьясхон — словно космолайнер, невесть каким образом очутившийся на автостраде в потоке наземных машин. Поль заметил у нее на голове, у основания гребня, особенно безобразный рваный рубец, частично прикрытый блестящими подвесками.
Ему хотелось спросить о происхождении шрамов и в то же время не хотелось продолжать разговор с Лиргисо.
— Тебя что-то заинтересовало? — осведомился Живущий-в-Прохладе светским тоном, как ни в чем не бывало.
— Откуда у нее столько шрамов? — голос Поля прозвучал отрывисто, хотя он пытался говорить ровно. — Наверное, с ней плохо обращаются?
— Да кто же посмеет плохо обращаться с кхейглой? Все эти отметины Мьясхон заработала в драках с другими кхейглами. Иногда они дерутся между собой, а разнимать их — занятие сродни самоубийству, желающих обычно не находится.
Группа на экране поравнялась с синтетическими зарослями световодов, и Мьясхон, протянув мощную, как у тяжелоатлета, шестипалую руку с позолоченными когтями, попыталась оторвать одну из мерцающих нитей. Иерархи засуетились. Звука не было, но изумрудные губы энбоно оживленно шевелились, слуховые отростки тревожно подрагивали.
Лиргисо, глядя на эту сценку, коротко рассмеялся.
— На Лярне очень развито искусство любви, а все потому, что для энбоно это вопрос жизни и смерти — ведь если кхейгле не понравится то, что ты с ней делаешь, она тебя на месте прихлопнет. Или надает затрещин и прогонит, после чего ты станешь предметом всеобщих насмешек. Со мной такого ни разу не случалось. Я рано освоил тонкости любовных игр и с течением времени достиг в этой области совершенства. Поль, я знаю множество приемов, с помощью которых можно заставить противника… о, извиняюсь, партнера испытывать безумное наслаждение. Это не менее изощренное искусство, чем древнелярнийская техника рукопашного боя. Возможно, ты мне на слово не веришь, но я мог бы кое-что продемонстрировать, если ты наконец-то снимешь броню.
— Заткнись, — сквозь зубы бросил Поль. — Мне наплевать и на твои заскоки, и на твои приемы. Наплевать, понял?
— Одно удовольствие наблюдать, как ты бесишься!
Мьясхон выдрала-таки световод, но волшебно сияющая нить сразу погасла. Нежно-зеленое лицо кхейглы, похожее на плоскую стилизованную маску, обижено сморщилось. Энбоно что-то наперебой говорили, один из них достал из-под плаща и протянул ей розоватый шарик — Мьясхон выхватила его, запихнула в рот и начала энергично двигать челюстями.
Робот поправлял накренившуюся композицию из световодов, а гости — люди, гинтийцы, шиайтиане — косились на группу лярнийцев с умеренным вежливым интересом: мало ли, какие странности проявляет особа королевской крови, принадлежащая к негуманоидной расе?
— После Контакта, когда и могндоэфрийские, и харлийские власти изъявили желание присоединиться к Галактической Ассамблее, Лярн подвергся нашествию всевозможных правозащитных комиссий и ученых экспертов, — снова заговорил Лиргисо. — Тогда упразднили рабство и наделили гражданскими правами чливьясов и негов — совершенно напрасно, ибо они рождены, чтобы быть рабами. Также встал вопрос о половой дискриминации, но тут уж экспертам пришлось признать, что кхейглы от природы обладают интеллектом на уровне пятилетнего ребенка человеческой расы. Я слышал, что во время этих расследований одна кхейгла чуть не оторвала голову эксперту-человеку, беднягу с трудом у нее отняли… Поль, в чем дело? Неужели ты на что-то обиделся? Да это же смешно! Ты слишком изнежен — не физически, а духовно, однако это ничуть не лучше чрезмерной телесной хрупкости.
Салон станции достаточно просторен для троих, но здесь не уединишься. Как будто находишься в чашечке гигантского сине-черно-перламутрового цветка с прожилками и изгибами, вызывающими, если начнешь присматриваться, ощущение скольжения по извилистой траектории (Лиргисо, когда оформлял интерьеры, руководствовался исключительно своим вкусом, довольно-таки своеобразным). Влажный блеск металлических элементов и вкрадчивый, темный, цветочный аромат лярнийских духов Живущего-в-Прохладе усиливали эту иллюзию.
Ты пойман плотоядным цветком, заперт в его чашечке, а еще хуже то, что рядом находится хищное ядовитое насекомое, оно вьется вокруг и мучает тебя, и сбежать от него некуда. Поль понимал, что близок к срыву. Только мысль о том, что Лиргисо этого и добивается, помогала ему держать себя в руках. Он отошел, сел в свое кресло, но Живущий-в-Прохладе последовал за ним и устроился напротив.
— Когда я был ребенком, меня чуть не убила кхейгла, — сообщил он с доверительной улыбкой. — Они очень заботливые матери, но лишь до тех пор, пока ребенок не достигнет десятилетнего возраста. Потом инстинкт отключается, и детей у них забирают, чтобы не вышло беды. Мне было почти десять, и я тогда едва не погиб. Двух других детей она у меня на глазах убила, третьего серьезно покалечила. Это самое острое впечатление моего детства. Конечно же, не единственное. Позже меня изнасиловал директор школы, где я учился, но это случилось, когда я уже был подростком. Признаться, я сам же его и спровоцировал — мне отчаянно хотелось приобщиться к этой стороне жизни… а кроме того, после инцидента я мог рассчитывать на поблажки, которые другим ученикам и не снились. Какую из этих историй тебе рассказать — про кхейглу или про директора школы?
— Про кхейглу, — мрачно сказал Поль.
Отвечать «никакую» не имело смысла, все равно Лиргисо не оставит его в покое.
— Эта кхейгла была моей матерью. В моем сухрамьяллу, — Лиргисо и это слово произнес с характерным для лярнийской речи музыкальным переливом, — было пять энбоно, трое из них с дефектами, означающими смертный приговор для новорожденного, и одна мертворожденная кхейгла. Обычная печальная статистика. Впрочем, бывает и так, что во всем сухрамьяллу нет ни одного нормального младенца. Сухрамьяллу — это непереводимо. Такие слова, как «выводок» или «помет» не подходят, поскольку речь идет не о животных, а о детях высокоразвитой расы.
Лиргисо рассказывал очень живо и сопровождал повествование иллюстрациями; энбоно — раса прирожденных рисовальщиков, и даже после смены тела эта способность осталась при нем.
Он быстрыми штрихами набрасывал на вырванном из блокнота листке очередную картинку и клал на столик перед Полем. Рисунки были черно-белые, но Лиргисо не забывал упомянуть о красках и запахах, так что Поль словно видел наяву громадное изжелта-белое кольцевидное здание, в котором жили кхейглы с маленькими детьми; песчаные пляжи и теплые оранжевые бассейны в необъятном, как поле стадиона, внутреннем дворе под зеленоватым небом; старую каменную галерею с вазами в нишах в восточной части двора. Воздух там был густой, сладковатый, и жизнь в буквальном смысле слова бурлила: бегали, плескались в бассейнах и шумели дети, кричали на них и друг на друга кхейглы, суетились чливьясы-рабы — темнокожие низкорослые существа с гребнями вдоль спины.
Климат на Лярне жаркий и влажный, штукатурка там долго не живет — на ней появляются извилистые трещины, похожие на уводящие в запредельное царство хаоса тропинки, а также пестрые кляксы мха-стеноеда. В тот день несколько чливьясов заново штукатурило стену неподалеку от бассейна, в котором нежились кхейглы — те сидели в воде так, что плечи едва выступали наружу, и алмазные подвески на их гребнях отливали зеленым, сверкая в лучах Изумрудного солнца. Вот, посмотри, как это выглядело…
Поль с любопытством смотрел на картинки, но расслабиться себе не позволял. Лиргисо из кожи вон лезет, чтобы наладить отношения; он умеет и заинтересовывать, и очаровывать, однако на Поля его приемы не действовали — и это была одна из причин, почему Живущий-в-Прохладе так безжалостно изводил его насмешками.
Пусть Лиргисо утверждал, что видит Поля насквозь, на самом деле он даже близко не представлял, что это такое. Для того чтобы видеть других насквозь — видеть суть сквозь все иллюзорные оболочки — надо быть «сканером». Лиргисо заэкранирован, поэтому сейчас его нечеловеческим зрением «сканера» не увидишь, но Поль знал, как он выглядит, и этого знания хватало, чтобы не попадаться на его обаятельные уловки.
На новой картинке стайка детей-энбоно утащила у чливьясов ведро штукатурки (оно небольшое, иначе маленькие тщедушные рабы не смогли бы его поднять), и те растерянно смотрят вслед: отнимать ведро нельзя, ведь это юные господа!
На следующем рисунке дети швыряют комки вязкой массы в кхейгл, отдыхающих в бассейне. Обычная шалость, кхейглы в таких случаях не сердятся. Но… Это уже достаточно большие дети. Как раз тот возраст, когда кхейгла, повинуясь заложенной природой программе, перестает воспринимать ребенка как детеныша. И вот одна кхейгла, которой залепили комком штукатурки в гребень, выскакивает из бассейна и бросается к детям.
Те отбегают — веселая игра! — а кхейгла бьет первого попавшегося кулаком по голове. Он падает, и тогда она бьет его ногой, так что слышен хруст костей. Остальные кидаются наутек: происходит такое, чего раньше не бывало, непонятное, страшное. Трое маленьких энбоно помчались в сторону галереи в восточной части двора, вот за ними-то кхейгла и погналась.
— …Там была глубокая ниша, и в ней стояла ваза величиной с взрослого чливьяса — около метра в высоту. Видишь, вот такая… Глубина за вазой достаточная, чтобы кхейгла до тебя не дотянулась. Я забрался в нишу и остался жив, единственный из троих. А ты бы на моем месте не уцелел… Не потому, что не успел бы добежать, но ты бы наверняка пропустил вперед кого-нибудь другого, — Лиргисо смотрел на Поля с грустной усмешкой превосходства. — Я добежал вторым, оттолкнул товарища, который опередил меня, и забрался в нишу, а он — следом за мной. Третьего ребенка, самого медлительного, кхейгла схватила. Она швырнула его на песок и топтала до тех пор, пока он не перестал пищать и шевелиться. Ладно уж, это рисовать не буду… Потом она вытащила из ниши второго и размозжила ему голову, ударив о стенку, а после попыталась достать меня, но ей не хватило нескольких сантиметров. Как сейчас вижу ее большую руку с длинными когтями, золотисто-розовыми, как плоды лекки. Один коготь был слегка искривлен, а второй сломан в недавней драке с другой кхейглой, и еще они были измазаны свежей кровью. Она рычала и ругалась так, как обычно ругаются кхейглы — выкрикивала бессмысленные односложные слова. Потом кто-то позвал ее и бросил на песок нифту — лакомство с добавлением успокаивающего снадобья, кхейглы его любят. Она схватила угощение и начала есть, а обо мне забыла.
Последняя картинка: в арке ниши, за силуэтом вазы, умиротворенная кхейгла держит надкушенный шарик вроде того, что иерархи дали Мьясхон.
— Поль, я был потрясен, — все с той же грустной усмешкой продолжал Лиргисо. — Спокойно созерцать смерть, причинять другим боль и получать от этого удовольствие, терпеть боль и при этом улыбаться — всему этому я научился позже, а тогда я сидел в нише и плакал — от страха, от жалости к себе и к растерзанным товарищам по играм, оттого, что кхейгла-мать вдруг перестала быть доброй. На следующий день и меня, и других подросших детей забрали из обители кхейгл и отправили в школу. Тот ребенок, которого кхейгла поймала около бассейна, не умер, но остался калекой — он достиг возраста, когда у юных энбоно в Могндоэфре удаляют бугорки тейну, чтобы вживить на их место драгоценные камни, и ушел во Фласс, поскольку у него не было будущего.
— Ее судили за убийство детей? — спросил Поль.
— Нет. Кхейгла не может отвечать за свои действия. Это был несчастный случай, а не преступление. Чливьясов наказали — всю группу, которая в тот день штукатурила стену, скормили Флассу.
— Они-то в чем были виноваты?
— Так полагалось по закону. Если уж для рабов установлены определенные правила, регламентирующие проступки и наказания, отступать от них нельзя ни под каким видом, независимо от того, справедливо это или нет, иначе рабы очень скоро отобьются от рук, — Лиргисо скорчил насмешливо-сожалеющую гримасу. — Говорю тебе это, как бывший рабовладелец.
— Не люблю рабовладельцев, — бросил Поль с вызовом, неприязненно сощурив глаза — как в ту пору, когда он в очередной раз нарывался на уличную драку в ночном Кеодосе.
— Поль, я же бывший! — Живущий-в-Прохладе обезоруживающе улыбнулся. — Теперь у меня одни роботы… и Хинар, которому я плачу зарплату, и который возится с контейнерами удручающе долго.
— Босс, я выжимаю из буровой установки все что можно, — отозвался шиайтианин. — Тут не одна большая каверна, а гроздь мелких, посмотрите сами. Скормить-то вы меня можете кому угодно, но наша техника от этого быстрей работать не станет.
— Да перестань, Хинар, я ведь пошутил, — вздохнул Лиргисо. — Разве я когда-нибудь сомневался в твоих профессиональных качествах? Еще не хватало, чтобы ты стал таким же чувствительным, как Поль!
Хинаром Лиргисо дорожил: тот был первоклассным пилотом и навигатором-гиперпространственником. Когда его выгнали за употребление наркотиков из Ниарского Военно-Космического Флота, Лиргисо взял его к себе, при условии, что Хинар принесет ему клятву вассала, как принято у кедисэйтху — шиайтианской младшей аристократии. Выросший на Незе Поль не понимал, зачем нужны такие навороты, как клятва верности, сопровождаемая ритуальным кровопусканием (особенно если учесть, что для самого Лиргисо клятвы всегда были не более чем тактической уловкой), но, видимо, Живущий-в-Прохладе и потомственный кедисэйтху находили в этом особый шик. Они не просто пара преступников-соучастников, а двое аристократов, господин и вассал — это стильно, и плебсу этого не понять.
— Значит, чливьясов ни за что убили, а кхейгла не понесла никакой ответственности?
— Я же сказал, нет. Кхейглы неприкосновенны. Их слишком мало — генетический дисбаланс, и жизнь кхейглы ценится намного выше, чем жизнь любого энбоно, взрослого или ребенка. Увы, все попытки цивилизовать их бесполезны. Изредка удается научить какую-нибудь кхейглу читать и писать на самом примитивном уровне — особенно увлекаются этим в Харле, так как Властвующая должна собственноручно подписывать государственные указы. Не удивлюсь, если Мьясхон умеет считать до дюжины и способна кое-как накарябать несколько простеньких иероглифов — интеллектуалка!
Поль вновь посмотрел на кхейглу, окруженную свитой. Сейчас он разглядывал ее внимательнее, чем в первый раз, и ему показалось, что с ней что-то не в порядке. Огромные глаза цвета спелой вишни словно подернуты прозрачной дымкой — это производит болезненное впечатление.
Когда он сказал об этом, Лиргисо засмеялся:
— Ты наблюдателен, этого у тебя не отнимешь. Ну конечно, ей дали сильнодействующий наркотик, иначе кхейгла натворит дел на Королевском фестивале! И это главная причина того, почему визит Мьясхон будет столь кратким: долго держать ее на таких снадобьях нельзя, это может повредить ее здоровью. Все это добродетельноцветущее дурачье, — Живущий-в-Прохладе кивнул на иерархов, — тоже под дозой. Наглотались пилюль, подавляющих половое влечение. Я-то определил это сразу, по характеру движений их слуховых отростков, но такие нюансы заметит только энбоно. Поль, ты выглядишь грустным. Давай расскажу тебе на десерт, как я стал жертвой директора школы — пикантная и забавная история, и никто в финале не умер. Разумеется, с иллюстрациями…
— Я сейчас буду сканировать. С захватом широкого радиуса, так что не мешай.
— Боишься, что мои картинки тебя смутят?
— Не мешай, сканирую, — повторил Поль.
Потустороннее пространство успело измениться: теперь его вдоль и поперек рассекали трепещущие мутно-радужные перепонки, к ним можно прилипнуть, а их подчиненный сложному ритму трепет вызывает тошноту. С таким явлением Поль никогда раньше не сталкивался. Может, оно как-то связано с надвигающейся Зимпесовой бурей?