Страница:
Маргарита Андреевна продолжала по-прежнему боготворить зятя. Но Юля заметно
изменила к нему свое отношение. Она перестала делиться с мужем своими
мыслями, перестала интересоваться его делами, стала сдержанней в проявлении
чувств. Но при этом оставалась верной женой. Случай с Кольцовым был
единственным и совершенно из ряда вон выходящим. Юля оказалась тогда помимо
своей воли во власти совершенно незнакомого ей ранее порыва желания и
новизны обстановки. К тому же Юля была уверена, что никогда больше не
встретит Кольцова. Но судьба в лице Ачкасова распорядилась иначе. Кольцов
сам очень скоро явился к ней. Юля не строила в отношении Кольцова никаких
планов. Но и терять его она тоже уже не хотела. И потому расстроилась, не
проводив его на вокзал.
Через неделю после отъезда Кольцова Юля наведалась на почту. Писем на
ее имя не оказалось. Прошла еще неделя. И снова ни слуху ни духу. Вот тогда
она заволновалась: И очень обрадовалась, когда Кулешов решил снова отправить
ее в хозяйство подполковника Фомина. Но обстановка в группе "Совы" к этому
времени сложилась такая, что он вынужден был отказаться от этого намерения.
Разбор, как и предполагал Ачкасов, встряхнул КБ. Но уже на следующий день
после разбора Кулешов во всеуслышание заявил, что об изменении схемы "Совы"
не может быть и речи, что бросать деньги на ветер он не намерен сам и не
позволит никому. Спорить с ним, естественно, никто не стал. Но отношения
между сотрудниками отдела после этого заметно испортились. Окунев перестал
разговаривать с Руденко. Заруба за что- то крепко обиделся на ведущего
конструктора Вольского. Кулешову все это не понравилось, и он разогнал весь
отдел по командировкам на предприятия, выполняющие заказы КБ. Даже Ирину
отправил с заданием к оптикам. А Юлю, которой больше всех хотелось уехать,
он, как нарочно, оставил на месте. И она почти все это время проработала в
отделе одна.
Накануне в Москву вернулся Окунев. Утром Юля, как обычно, пришла в КБ и
застала его уже там. Олег встретил ее приветливо. К ней он относился более
чем доверительно. Он ценил ее за доброту, за умение постоять за свое мнение,
ценил как хорошего товарища. Эти качества казались ему лучшей гарантией
того, что Юля во всех случаях правильно истолкует любое его высказывание.
-- С чем вернулся? -- приветливо спросила Юля.
-- А за чем я ездил? -- пытливо посмотрел на нее Окунев, -- За тем,
чтобы еще раз убедиться в том, что наше руководство остается верным себе.
Юля догадалась, что он имел в виду, но заметила:
-- Я помню, задание было несколько иное.
-- Формулировалось иначе, -- поправил ее Окунев.
Юля подошла к его столу и только сейчас увидела, что на нем уже
разложены чертежи.
-- Конечно, задание было другое, -- снова заговорил Окунев. -- Hскал
оптимальный вариант подключения 2Х-Щ. Кольцов доказал, что при простом
использовании от него толку не будет, так они решили испытать его при
соединении со вторым блоком. Но и тут Кольцов оказался прав. Кое-какой
эффект это, конечно, дало. Но о кардинальном решении проблемы не может быть
и речи. Кстати, ты очень была тут занята?
-- В основном всякой ерундой. Но ее хватало.
-- А мне тебя там вот так не хватало, позарез! И я дважды просил шефа,
чтобы тебя подослали хоть на денек. И он дважды мне отказал.
-- Странно! -- пожала плечами Юля. -- Он даже словом не обмолвился об
этом.
-- Потом и я понял, что это была пустая затея, -- признался Окунев. --
Не в его интересах усиливать нашу сторону. В группе и так кавардак: А
знаешь, кто стал там моим лучшим помощником? Стрекалов.
-- Главный инженер?
-- Он самый. Ему-то, казалось, чего лезть в нашу кашу? Выполняй заказы
да получай поквартальные. А он увлекся идеей, помог и с расчетами, и с
обоснованиями. Вот, пожалуйста, -- указал Окунев на разложенные листы
ватмана. -- Три узла предлагал пересмотреть твой капитан:
-- Он не мой.
-- Ну, Кольцов. И я скажу тебе, он, конечно, мыслит дальше всех нас. Мы
попробовали со Стрекаловым просчитать этот его вариант с "дельтой".
Результаты получились самые неожиданные. Вся система усилителей оказывается
совершенно не нужной. Луч на выходе обладает такой мощностью, что с лихвой
перекрывает все наши нужды:
-- Но ведь об этом уже говорили. Это принципиально новая схема!
-- А ты-то что так за названия цепляешься: новая, старая! Потребителю
какое до этого дело? Он знать не желает, как она рождалась: легко или
сложно, сразу или с заходами, ты ее придумала или я. Ему дай лучший
результат.
-- Ты забываешь о сроках. Новая схема -- это минимум год работы! --
напомнила Юля. -- Об этом уже спорили.
-- Ерунда! -- даже не стал слушать Окунев. -- Год потеряем на
переделке, зато пять выиграем на жизни прибора. Это сверчку за печкой и то
ясно. Спорили потому, что блок усилителей, который разрабатывал твой Руденко
и, надо сказать, сделал его неплохо, при новой схеме придется выбрасывать к
чертовой бабушке, а вместе с ним и возможную премию.
-- Ты не прав. Конструкторским бюро руководит не Руденко, -- возразила
Юля.
-- А я думаю, что как раз он! Потому что шеф, которого я, несмотря ни
на что, уважаю, слишком ему доверяет. А Руденко встал между ним и нами, как
пень стоеросовый, и попробуй докажи что-нибудь шефу.
-- Почему ты об этом говоришь мне? Ты же знаешь, что я с самого начала
высказывалась в пользу предложений Кольцова, -- желая переменить тему,
сказала Юля.
-- Знаю. И не только ты. Нас поддерживает Бочкарев. Мне известно, что
он ходил с этим вопросом к Ачкасову. О чем говорили, не знаю, но ходил.
-- Так что же ты хочешь от меня? -- спросила Юля.
-- Я хочу, чтобы ты написала письмо Кольцову.
-- Какое? О чем?
-- Надо убедить его продолжать работу с нами.
-- Боюсь, что это пустой номер, -- призналась Юля.
-- Почему?
-- Вряд ли захочет он снова иметь с нами дело.
Окунев явно не ожидал такого ответа и нахмурился.
-- Обхамили его тут, конечно, порядком, -- сказал он. -- Но с другой
стороны, мы ведь его идею пробиваем. Присваивать ее никто не собирается. Это
ему тоже должно быть ясно.
Юля слушала его внимательно, но согласилась не сразу. В первый момент
предложение Окунева даже обрадовало ее. Подумала: "Прекрасный /`%$+.#.
Строгое, деловое письмо. И тогда уже совсем неважно, что инициативу проявила
я..." Но уже чуть позднее все это показалось ей совершенно несерьезным.
Окунев был натурой увлекающейся, и доверять ему всецело было рискованно. В
противоположность Зарубе, которого, как сам он любил повторять,
раскочегарить не так-то и просто, Окунев загорался моментально. И так же
быстро остывал. Сегодня ему нравилась идея Кольцова -- и он готов был
сокрушить горы, чтобы воплотить ее в жизнь. Завтра мог увлечься чем-то
другим. Кулешов ценил его как энтузиаста всего нового. В этом отношении
Окунев служил в КБ чем-то вроде своеобразного компаса, конец стрелки
которого был направлен всегда в сторону самого последнего слова, сказанного
наукой в интересующей его области. Однако конструирование сколько-либо
ответственных участков Александр Петрович никогда Окуневу не поручал. Теперь
Юля вспомнила об этом. И усомнилась в том, что должна призывать Кольцова
продолжать работать над "Совой". Кому-кому, а ей-то очень хорошо было
известно, чем могла закончиться эта работа. Бессонные ночи, огромная затрата
сил, фантазии, воли, потеря времени -- и никакой отдачи. И все же желание
написать Кольцову, напомнить о себе, в какой-то степени загладить перед ним
свою вину за то, что в последние дни держала себя с ним подчеркнуто
сдержанно и сухо, взяло верх, и она сказала:
-- Хорошо. Я напишу.
-- Попроси, чтобы подготовил и привез в Москву хотя бы самую общую
схему трансформации "дельты", -- обрадовался ее согласию Окунев. -- Только
пусть продумает все до конца:
-- Я знаю, о чем ему писать, -- прервала его Юля и пристально
посмотрела Окуневу в глаза. -- Но если ты завтра переметнешься с "дельты" на
какую-нибудь новую усовершенствованную соковыжималку, я тебя запрезираю на
всю жизнь!
Голос у Юли прозвучал так решительно, что Окунев от неожиданности даже
отшатнулся.
-- Боже упаси! Боже упаси! -- зная за собой такой грех, пробормотал он
и, чтобы успокоить ее, добавил: -- Нет уж! Вариант Кольцова я доведу до
конца, хотя бы назло твоему Руденко.
Буран отбушевал. Унялся ветер, угнав на восток сердитые тучи. И над
городком раскинулось бездонное, голубое, студеное и чистое, как ключевая
вода, небо. Невысоко над заснеженными холмами и притихшим лесом повисло
пунцовое солнце. За несколько мглистых, вьюжных дней округа изменилась до
неузнаваемости. Унылый, монотонный пейзаж прибитого дождями чернотропа
бесследно исчез, уступив место широкой панораме, заполненной яркими,
искристыми красками. Зима заботливо укутала землю, надежно спрятав под
белоснежный пуховик и шелковую мякоть озимей, и застывшие волны пашни, и
бурые осыпи косогоров. Укрыла она и границу танкодрома. Но еще отчетливее
стали видны на нем черные колеи, пробитые танками по снежной целине.
Подполковник Фомин, щурясь от непривычно яркого света, щедро
заливавшего городок, быстро шагал в парк боевой техники. Была суббота, и
весь личный состав, за исключением двух небольших групп, специально
выделенных по приказу Фомина на расчистку снежных заносов и переоборудование
учебных классов, занимались приведением в порядок техники.
Не по времени стойкий мороз игриво покусывал лицо, пощипывал руки, еще
по привычке не желавшие прятаться в перчатки. Бодрил поскрипывающий под
ногами снег. Дышалось легко. Но на душе у Фомина не было покоя. Грызла
забота. Не так-то просто оказалось внедрить в жизнь многие новинки учебной
техники: наладить электронные цепи, заставить надежно работать автоматику.
При планировании все это выглядело просто. А при монтаже оборудования,
выданного полку командиром дивизии, сразу выяснилось, что для этого нужны
специалисты. А их в полку нашлось не так-то много. И с кем бы из них Фомин
ни беседовал, все, словно сговорившись, сетовали на то, что в части нет в
данный момент Кольцова. Выходило, что в свое время Dоронин был прав, когда
уверял Фомина в том, что Кольцов -- специалист явно незаурядный. Но Фомина
все эти разговоры, откровенно говоря, только злили. Сердился он потому, что
сам никоим образом не считал Кольцова таким уж хорошим. Он еще помнил, что
произошло при испытаниях "Совы". И если не наказал тогда Кольцова за случай
с часовым, то только потому, что его просила об этом инженер Руденко,
просила ради их совместной работы, ради ее успешного окончания. Сердился
оттого, что в душе, так же как и Семин, был недоволен столь длительным
отсутствием капитана. На днях Кольцов вернулся. Его тотчас включили в
работу. Но вряд ли можно было надеяться на то, что за оставшееся время эту
работу закончит и он. Времени оставалось мало. Через три дня проверять
организацию всей учебно-материальной базы полка должен приехать командир
дивизии. Вот Фомин и нервничал:
Неожиданно в небе раздался гул. Фомин остановился, поднял голову. На
высоте десантирования один за другим, словно журавли, летели восемь
транспортных самолетов. Фомин знал, что аэродромов, на которых могла
базироваться эта группа, поблизости не было. Обычных трасс, по которым
летали бы здесь эти самолеты, тоже не замечалось. Фомин проводил крылатые
корабли вопросительным взглядом и пошел дальше. Уже в парке, возле хранилищ,
его догнал Семин. Доложил, чем занимается батальон. Лицо майора показалось
Фомину чем-то озабоченным. Но чем именно, подполковник спрашивать не стал,
решил: "Надо будет -- скажет сам". Так оно и получилось. Семин не вытерпел.
-- Разрешите узнать, товарищ подполковник, как же так получается?.. --
заговорил он.
-- Что получается? -- не понял Фомин.
-- Кольцова больше месяца не было в подразделении. А вернулся -- и
опять ему некогда заниматься ротой.
-- Он выполняет мой приказ, -- сухо заметил Фомин.
-- Так точно! -- не перечил Семин. -- Вот я и думаю: его все время
куда-нибудь отрывают. И дальше, наверно, будут отрывать. А рота не может
оставаться без командира.
-- Что же вы предлагаете? -- с любопытством посмотрел на Семина Фомин.
-- Вы хотели перевести Кольцова в ремонтную мастерскую. И я считаю, что
сейчас для этого самое лучшее время.
-- Почему? -- продолжал допытываться Фомин.
-- Он за месяц поотвык от дел. Люди от него отвыкли. Им сейчас все
равно, кто в подразделение придет -- Кольцов или новый командир, -- объяснил
свою мысль Семин.
Фомин прибавил шаг. То, что Семин заботился о делах подразделения, ему
было понятно. И он это одобрял. Но то, что майор не хотел видеть дальше
своего носа, вызывало протест и только усиливало раздражение. И опять
почему-то вспомнились слова Доронина: "Семин -- это не история. Это всего
лишь вчерашний день".
-- А как вообще обстоят дела в первой роте? -- спросил Фомин.
-- Известно как они могут обстоять без командира. Тут недоделки, там
недоработки:
-- Почему же вы раньше ничего не докладывали мне об этом, -- уже явно
недовольным тоном продолжал Фомин.
-- Думал, командир вернется и все исправит:
-- Значит, исправлять там есть что, -- не то спросил, не то
констатировал Фомин.
-- Так точно! -- подтвердил Семин.
Дальше шли молча. "Думал: исправит! И это накануне проверки! -- с
негодованием повторял про себя Фомин. -- А если бы даже и не было никакой
проверки. Неужели не ясно, что порядок следует поддерживать каждый день,
каждую минуту! Удивительная логика!"
-- Напряжение аккумуляторов давно проверяли? -- неожиданно спросил
Фомин.
-- Только вчера. Лично. Во всех ротах.
-- И как?
-- Полный порядок.
-- Вот это уже хорошо, -- удовлетворенно кивнул Фомин и замер. В
,.`.'-., воздухе завыла сирена. Звук ее, истошный и требовательный, налетел
на городок, как вихрь. Он не успел еще докатиться до заснеженных холмов и
вернуться эхом обратно, а в городке уже сорвались со своих мест и
стремительно бросились к хранилищам танков десятки людей. Звук сирены
властно распахнул ворота боксов, двери казарм, повинуясь ему, захлопали люки
танков.
"Так вот почему тянули с контрольной проверкой! Решили начать ее с
учений и готовились к ним! -- подумал Фомин и вспомнил о транспортных
самолетах, только что пролетевших над городком. -- Они наверняка уже
выбросили десант:"
В начале декабря Кулешову позвонил Ачкасов.
-- Алексей Кузьмич приглашает нас на беседу, -- сообщил он.
-- Когда именно? -- пожелал уточнить Кулешов.
-- Завтра. А время, как всегда, послеобеденное. Шестнадцать ровно.
-- Я буду. А к чему, если не секрет, готовиться?
-- Мне точно неизвестно. Думаю, однако, что разговор может пойти о
каком-нибудь новом заказе.
-- Но я, как говорится, со старым еще не развязался:
-- Не будем гадать.
-- Не будем, -- согласился Кулешов. -- А кого еще приглашает?
-- Никого.
Привычку маршала авиации совещаться во второй половине дня Кулешов знал
хорошо. Маршал превратил ее в правило. Первую половину рабочего дня, как
наиболее продуктивную, он целиком посвящал боевой подготовке. После обеда
решал все остальные вопросы. "Ачкасов не в счет, ему до всего дело. А
конкретно -- я один. Похоже на заказ. Похоже", -- рассуждал Кулешов.
В пятнадцать сорок пять на следующий день он подъехал к штабу и
огляделся. Возле широкой лестницы стояло десятка два машин. Кулешов поискал
машину Ачкасова, но не нашел ее и поднялся в подъезд, а потом и в приемную
маршала. Привычно взглянул не вешалку. Она была пуста.
-- Выходит, я первым приехал! -- вслух подумал Кулешов.
-- Генерал Ачкасов уже давно здесь, -- доложил адъютант маршала.
-- Даже давно? -- удивился Кулешов. -- И уже у Алексея Кузьмича?
-- Никак нет. Зашел к главному инженеру.
-- Доложите Алексею Кузьмичу, что я прибыл, -- попросил Кулешов.
-- Маршал сказал, чтобы ровно в шестнадцать заходили без доклада.
-- Понятно, -- недовольно буркнул Кулешов и сел на диван. Достал
сигару. Оторвал у нее кончик и прикурил. "Мог бы к инженеру зайти вместе со
мной, -- подумал он об Ачкасове. -- Все-таки что-нибудь стало бы известно. А
так, с ходу, хуже нет:"
Без трех минут в приемной появился Ачкасов. Протянул Кулешову руку и,
открывая дверь кабинета, сказал:
-- А мы с Главным думали, что ты задерживаешься:
-- Извините, пожалуйста. Я прибыл без четверти, -- доложил Кулешов.
-- А почему же не зашел?
-- Сами знаете, незваный гость:
-- Это ты-то незваный? -- усмехнулся Ачкасов. -- Придумает же такое:
Маршал сидел за своим рабочим столом и что-то писал. Но, увидев
генералов, отложил ручку, встал и, приветливо улыбаясь, пошел им навстречу.
Сколько бы раз Кулешову ни доводилось встречаться с ним, он всегда пытался
припомнить, каким же в конце сороковых годов маршал был слушателем академии.
Кулешов тогда уже работал в КБ. Но окончательно с преподавательской работой
еще не порвал и изредка читал лекции специального курса в академии. Тогда
оба они были полковниками. В те годы полковников в академии было немного. И
Кулешов, казалось, должен был бы его запомнить. Но он не запомнил. Он хорошо
знал и помнил многих генералов. Но генералы со временем *c$ -то разъехались,
и он почти всех их потерял из виду. А вот этот полковник стал маршалом:
Предложив генералам место за столом, маршал сел напротив них.
-- Помните, профессор, -- начал он разговор безо всяких предисловий,
обращаясь к Кулешову, -- кажется, совсем недавно вы учили нас, что на
самолете-бомбардировщике установлено две тысячи электронных узлов и деталей?
А сегодня их там уже десятки тысяч. А через годик-другой наверняка и еще
больше будет.
-- Идет к этому дело, товарищ маршал, -- согласился Кулешов.
-- А всех задач все равно они не решат, хотя их с каждым годом все
прибавляется и прибавляется, -- невесело усмехнулся маршал. -- А потому, что
выдвигает их сама жизнь. Перевалили наши самолеты за два "м", прижались к
земле -- и сразу потерял летчик цель. Не успевает он ее разглядеть даже днем
при ясной погоде. А ему надо уметь выполнять боевую задачу в любое время
суток, при любых метеоусловиях -- в дождь, в туман, в метель. И никогда еще
эта задача не была столь актуальна, как сейчас. Вот почему командование ВВС
обратилась к вам. Мы познакомились с вашей "Совой". Прибор интересный.
Поздравляю вас, Александр Петрович. Знаем, что вы делали его для
сухопутчиков. Но что-то примерно такое нужно и нам.
-- Я так понимаю, товарищ маршал, что один прибор никак этой проблемы
не решит, -- ответил Кулешов. -- Думать придется о целой системе.
-- Очевидно. И системе очень сложной, -- согласился маршал. -- Но
думать надо уже сейчас. Время пришло.
-- А я не исключаю даже комплексного варианта успешного решения задачи,
-- заметил Ачкасов. -- Совершенно бесспорно, что над этой проблемой будут
работать и в конструкторских бюро, и в научно- исследовательских институтах,
и даже на инженерных кафедрах академий. И именно как результат совместных
усилий представляется мне рождение такой системы.
-- Конечно совместных, -- поддержал его маршал. -- И мы сейчас даже не
будем пытаться намечать какие-то конкретные пути или принципы ее создания.
Но нам хотелось бы, уважаемый Александр Петрович, чтобы вы знали о наших
нуждах, чтобы ваша конструкторская мысль работала в их направлении. Я ведь
не зря вспомнил о вашей "Сове". Мы, конечно, будем совершенствовать и уже
существующие системы. И уже сейчас проводим некоторые эксперименты у себя.
Но очень надеемся и на вас. Надо расширить собственные возможности летчика,
сделать их такими, чтобы он мог видеть землю ночью и в туман так же ясно,
как видит днем. А ваша "Сова", профессор, уже во многом решила эту проблему.
Кулешов поблагодарил за доверие. Однако предупредил, что сможет начать
работу не раньше, чем в новом году. И то, естественно, если эта новая тема
будет утверждена для КБ.
-- Об этом вы не беспокойтесь. Утверждена будет, -- заверил его маршал.
-- Задача эта большой государственной важности. Она, если хотите, имеет не
только оборонное, но и народнохозяйственное значение. Вспомните, сколько
недовыполняет заданий наш гражданский воздушный флот из-за неустойчивости
погоды, из-за ее капризов? В переводе на деньги по стране сумма
оборачивается десятками миллионов рублей.
-- Можете не сомневаться, мы не пожалеем усилий, -- ответил Кулешов,
давая понять и маршалу, и Ачкасову, что он свою задачу понял, цель для него
ясна.
-- Рад был вас повидать, -- как и обычно, этим добрым приветствием
закончил беседу маршал.
Он пожал Кулешову руку и проводил его до дверей кабинета. Кулешову это
было особенно приятно, и он невольно подумал о том, что, значит, чего-то еще
стоит, если с ним не только советуются, но и так вот подчеркнуто
обходительны.
Следом за ним в приемную вышел и Ачкасов.
-- В КБ? -- спросил он.
Кулешов достал из кармана массивные золотые часы, полученные в /.$ `.*
от отца, с которыми не расставался никогда в жизни, открыл крышку, заглянул
на стрелки, ответил:
-- Конечно. Быстро закончили.
-- Поедем со мной. Проводи меня, а свою машину пошли следом, --
предложил Ачкасов.
-- С удовольствием, -- согласился Кулешов.
Они поехали вдоль улицы, и, когда свернули в переулок, Ачкасов спросил:
-- Ну так как? По душе тебе это?
Кулешов никогда не спешил отвечать на такие вопросы. Это было не в его
правилах -- слишком открыто высказывать готовность или, наоборот, прямо
расписываться в беспомощности. В разговоре с начальством, а имея дело с
Ачкасовым, он об этом не забывал никогда, предпочитал выражать свои чувства
умеренно.
-- Работа может оказаться очень интересной, -- ответил он в своей
обычной манере.
-- И сейчас уже она крайне важна. Пойми меня правильно, в самом лучшем
смысле она может стать твоей лебединой песней.
-- Я неожиданно тоже почему-то об этом подумал, -- признался Кулешов.
-- Почему неожиданно? Разве мы с тобой вечны?
-- На этот счет не заблуждаюсь. Знаю, в новый век сам не войду. Разве
на коляске ввезут. Но пока еще силы есть.
-- Н-да: Время быстро пролетело! -- задумался Ачкасов. -- А впрочем, я
вот всю жизнь спешил, часы экономил, считал минуты. И всю жизнь садился,
если так можно выразиться, на отходящие поезда. Спешил, а за жизнью не
успевал. Теперь думаю: может, один-другой пропустить надо было?
-- И что было бы? -- пытливо взглянул на Ачкасова Кулешов.
-- Пропустил -- и стал бы жить в другом темпе. Перестал бы следить за
временем.
-- Пустое, Владимир Георгиевич, -- простодушно ответил Кулешов, подумав
про себя: "Я-то этот маршальский поезд не пропущу. Такие предложения не
часто бывают". -- Не только от вас это зависело. Да и долго ли вы с вашим
характером в том, другом, темпе прожили бы?
-- Не знаю:
Машина уже подъезжала к высокому зданию, в котором работал Ачкасов, и
Кулешов решил заговорить о делах практических и насущных.
-- Я думаю, через месяц-другой закончим схему нового образца "Совы".
Споткнулись, честно говоря, на четвертом узле:
Ачкасов ничего не ответил. Он как будто не слышал, о чем ему говорил
Кулешов. Александра Петровича это несколько удивило и насторожило. Все лето
Ачкасов торопил его, прямо-таки подстегивал. А теперь вдруг словно воды в
рот набрал.
Машина остановилась возле подъезда с массивными дубовыми дверями.
Кулешов и Ачкасов вылезли на тротуар.
-- Как только найдем оптимальное решение четвертого узла, я сообщу, --
пообещал Кулешов.
-- Хорошо, -- протянул ему руку Ачкасов. -- Мы обговорим это еще сто
раз.
Сказал и ушел. А Кулешов пересел в свою машину и закурил. Такое
поведение Ачкасова его не только насторожило, но и озадачило. Он-то
рассчитывал, что Ачкасов, как всегда, проявит к "Сове" должное внимание,
возможно, даже поинтересуется какими-нибудь подробностями. Тогда и будет
самое время рассказать ему о том, какое смелое новаторство предложил
Руденко: Но Ачкасов стал словно непробиваемым. Вместо обычных вопросов он
вдруг почему-то разговорился сам, разоткровенничался, чего раньше никогда с
ним не бывало. А может, лишь его самого вызывал на откровенность? А может,
снова проснулось в нем меценатство и он опять решил устроить что-нибудь
вроде того, что однажды уже устроил на обсуждении результатов испытания
"Совы"? Но нет, вроде бы этого быть не должно. Все поправки к проекту
согласованы. И новый образец будет выполнен строго по заданным нормам.
"Ладно. Чего я так разволновался? Мало ли что у него на $ch%? Время, возраст
-- не вода. Стороной, как камень, никого не обтекут. Да и сколько над ним
тоже всяких инстанций! Пройдет неделя- другая -- и станет ясно, что за чем
кроется, -- решил в конце концов Кулешов. И, уже поднимаясь к себе в
кабинет, подумал о предстоящей новой работе. И хотя он еще не знал, как к
ней приступиться, одно было ему уже совершенно ясно: что бы там ни
разработали и ни предложили специалисты ВВС, за ним, за его КБ, должно
остаться последнее слово. Ачкасов мог оказаться провидцем: может, и впрямь
этой работе суждено стать его лебединой песней:
Кольцову нравились учения. Он даже любил их. Как и все, выматывался на
учениях, недосыпал; если они проводились зимой -- мерз, если летом --
обливался в раскаленной стальной коробке ручьями пота. Но какой бы
напряженной ни складывалась на учениях обстановка, как бы круто и быстро ни
разворачивались события, он всегда оставался бодр душой, в любой ситуации
мог найти для себя что-то новое, интересное. Он любил учения потому, что в
изменила к нему свое отношение. Она перестала делиться с мужем своими
мыслями, перестала интересоваться его делами, стала сдержанней в проявлении
чувств. Но при этом оставалась верной женой. Случай с Кольцовым был
единственным и совершенно из ряда вон выходящим. Юля оказалась тогда помимо
своей воли во власти совершенно незнакомого ей ранее порыва желания и
новизны обстановки. К тому же Юля была уверена, что никогда больше не
встретит Кольцова. Но судьба в лице Ачкасова распорядилась иначе. Кольцов
сам очень скоро явился к ней. Юля не строила в отношении Кольцова никаких
планов. Но и терять его она тоже уже не хотела. И потому расстроилась, не
проводив его на вокзал.
Через неделю после отъезда Кольцова Юля наведалась на почту. Писем на
ее имя не оказалось. Прошла еще неделя. И снова ни слуху ни духу. Вот тогда
она заволновалась: И очень обрадовалась, когда Кулешов решил снова отправить
ее в хозяйство подполковника Фомина. Но обстановка в группе "Совы" к этому
времени сложилась такая, что он вынужден был отказаться от этого намерения.
Разбор, как и предполагал Ачкасов, встряхнул КБ. Но уже на следующий день
после разбора Кулешов во всеуслышание заявил, что об изменении схемы "Совы"
не может быть и речи, что бросать деньги на ветер он не намерен сам и не
позволит никому. Спорить с ним, естественно, никто не стал. Но отношения
между сотрудниками отдела после этого заметно испортились. Окунев перестал
разговаривать с Руденко. Заруба за что- то крепко обиделся на ведущего
конструктора Вольского. Кулешову все это не понравилось, и он разогнал весь
отдел по командировкам на предприятия, выполняющие заказы КБ. Даже Ирину
отправил с заданием к оптикам. А Юлю, которой больше всех хотелось уехать,
он, как нарочно, оставил на месте. И она почти все это время проработала в
отделе одна.
Накануне в Москву вернулся Окунев. Утром Юля, как обычно, пришла в КБ и
застала его уже там. Олег встретил ее приветливо. К ней он относился более
чем доверительно. Он ценил ее за доброту, за умение постоять за свое мнение,
ценил как хорошего товарища. Эти качества казались ему лучшей гарантией
того, что Юля во всех случаях правильно истолкует любое его высказывание.
-- С чем вернулся? -- приветливо спросила Юля.
-- А за чем я ездил? -- пытливо посмотрел на нее Окунев, -- За тем,
чтобы еще раз убедиться в том, что наше руководство остается верным себе.
Юля догадалась, что он имел в виду, но заметила:
-- Я помню, задание было несколько иное.
-- Формулировалось иначе, -- поправил ее Окунев.
Юля подошла к его столу и только сейчас увидела, что на нем уже
разложены чертежи.
-- Конечно, задание было другое, -- снова заговорил Окунев. -- Hскал
оптимальный вариант подключения 2Х-Щ. Кольцов доказал, что при простом
использовании от него толку не будет, так они решили испытать его при
соединении со вторым блоком. Но и тут Кольцов оказался прав. Кое-какой
эффект это, конечно, дало. Но о кардинальном решении проблемы не может быть
и речи. Кстати, ты очень была тут занята?
-- В основном всякой ерундой. Но ее хватало.
-- А мне тебя там вот так не хватало, позарез! И я дважды просил шефа,
чтобы тебя подослали хоть на денек. И он дважды мне отказал.
-- Странно! -- пожала плечами Юля. -- Он даже словом не обмолвился об
этом.
-- Потом и я понял, что это была пустая затея, -- признался Окунев. --
Не в его интересах усиливать нашу сторону. В группе и так кавардак: А
знаешь, кто стал там моим лучшим помощником? Стрекалов.
-- Главный инженер?
-- Он самый. Ему-то, казалось, чего лезть в нашу кашу? Выполняй заказы
да получай поквартальные. А он увлекся идеей, помог и с расчетами, и с
обоснованиями. Вот, пожалуйста, -- указал Окунев на разложенные листы
ватмана. -- Три узла предлагал пересмотреть твой капитан:
-- Он не мой.
-- Ну, Кольцов. И я скажу тебе, он, конечно, мыслит дальше всех нас. Мы
попробовали со Стрекаловым просчитать этот его вариант с "дельтой".
Результаты получились самые неожиданные. Вся система усилителей оказывается
совершенно не нужной. Луч на выходе обладает такой мощностью, что с лихвой
перекрывает все наши нужды:
-- Но ведь об этом уже говорили. Это принципиально новая схема!
-- А ты-то что так за названия цепляешься: новая, старая! Потребителю
какое до этого дело? Он знать не желает, как она рождалась: легко или
сложно, сразу или с заходами, ты ее придумала или я. Ему дай лучший
результат.
-- Ты забываешь о сроках. Новая схема -- это минимум год работы! --
напомнила Юля. -- Об этом уже спорили.
-- Ерунда! -- даже не стал слушать Окунев. -- Год потеряем на
переделке, зато пять выиграем на жизни прибора. Это сверчку за печкой и то
ясно. Спорили потому, что блок усилителей, который разрабатывал твой Руденко
и, надо сказать, сделал его неплохо, при новой схеме придется выбрасывать к
чертовой бабушке, а вместе с ним и возможную премию.
-- Ты не прав. Конструкторским бюро руководит не Руденко, -- возразила
Юля.
-- А я думаю, что как раз он! Потому что шеф, которого я, несмотря ни
на что, уважаю, слишком ему доверяет. А Руденко встал между ним и нами, как
пень стоеросовый, и попробуй докажи что-нибудь шефу.
-- Почему ты об этом говоришь мне? Ты же знаешь, что я с самого начала
высказывалась в пользу предложений Кольцова, -- желая переменить тему,
сказала Юля.
-- Знаю. И не только ты. Нас поддерживает Бочкарев. Мне известно, что
он ходил с этим вопросом к Ачкасову. О чем говорили, не знаю, но ходил.
-- Так что же ты хочешь от меня? -- спросила Юля.
-- Я хочу, чтобы ты написала письмо Кольцову.
-- Какое? О чем?
-- Надо убедить его продолжать работу с нами.
-- Боюсь, что это пустой номер, -- призналась Юля.
-- Почему?
-- Вряд ли захочет он снова иметь с нами дело.
Окунев явно не ожидал такого ответа и нахмурился.
-- Обхамили его тут, конечно, порядком, -- сказал он. -- Но с другой
стороны, мы ведь его идею пробиваем. Присваивать ее никто не собирается. Это
ему тоже должно быть ясно.
Юля слушала его внимательно, но согласилась не сразу. В первый момент
предложение Окунева даже обрадовало ее. Подумала: "Прекрасный /`%$+.#.
Строгое, деловое письмо. И тогда уже совсем неважно, что инициативу проявила
я..." Но уже чуть позднее все это показалось ей совершенно несерьезным.
Окунев был натурой увлекающейся, и доверять ему всецело было рискованно. В
противоположность Зарубе, которого, как сам он любил повторять,
раскочегарить не так-то и просто, Окунев загорался моментально. И так же
быстро остывал. Сегодня ему нравилась идея Кольцова -- и он готов был
сокрушить горы, чтобы воплотить ее в жизнь. Завтра мог увлечься чем-то
другим. Кулешов ценил его как энтузиаста всего нового. В этом отношении
Окунев служил в КБ чем-то вроде своеобразного компаса, конец стрелки
которого был направлен всегда в сторону самого последнего слова, сказанного
наукой в интересующей его области. Однако конструирование сколько-либо
ответственных участков Александр Петрович никогда Окуневу не поручал. Теперь
Юля вспомнила об этом. И усомнилась в том, что должна призывать Кольцова
продолжать работать над "Совой". Кому-кому, а ей-то очень хорошо было
известно, чем могла закончиться эта работа. Бессонные ночи, огромная затрата
сил, фантазии, воли, потеря времени -- и никакой отдачи. И все же желание
написать Кольцову, напомнить о себе, в какой-то степени загладить перед ним
свою вину за то, что в последние дни держала себя с ним подчеркнуто
сдержанно и сухо, взяло верх, и она сказала:
-- Хорошо. Я напишу.
-- Попроси, чтобы подготовил и привез в Москву хотя бы самую общую
схему трансформации "дельты", -- обрадовался ее согласию Окунев. -- Только
пусть продумает все до конца:
-- Я знаю, о чем ему писать, -- прервала его Юля и пристально
посмотрела Окуневу в глаза. -- Но если ты завтра переметнешься с "дельты" на
какую-нибудь новую усовершенствованную соковыжималку, я тебя запрезираю на
всю жизнь!
Голос у Юли прозвучал так решительно, что Окунев от неожиданности даже
отшатнулся.
-- Боже упаси! Боже упаси! -- зная за собой такой грех, пробормотал он
и, чтобы успокоить ее, добавил: -- Нет уж! Вариант Кольцова я доведу до
конца, хотя бы назло твоему Руденко.
Буран отбушевал. Унялся ветер, угнав на восток сердитые тучи. И над
городком раскинулось бездонное, голубое, студеное и чистое, как ключевая
вода, небо. Невысоко над заснеженными холмами и притихшим лесом повисло
пунцовое солнце. За несколько мглистых, вьюжных дней округа изменилась до
неузнаваемости. Унылый, монотонный пейзаж прибитого дождями чернотропа
бесследно исчез, уступив место широкой панораме, заполненной яркими,
искристыми красками. Зима заботливо укутала землю, надежно спрятав под
белоснежный пуховик и шелковую мякоть озимей, и застывшие волны пашни, и
бурые осыпи косогоров. Укрыла она и границу танкодрома. Но еще отчетливее
стали видны на нем черные колеи, пробитые танками по снежной целине.
Подполковник Фомин, щурясь от непривычно яркого света, щедро
заливавшего городок, быстро шагал в парк боевой техники. Была суббота, и
весь личный состав, за исключением двух небольших групп, специально
выделенных по приказу Фомина на расчистку снежных заносов и переоборудование
учебных классов, занимались приведением в порядок техники.
Не по времени стойкий мороз игриво покусывал лицо, пощипывал руки, еще
по привычке не желавшие прятаться в перчатки. Бодрил поскрипывающий под
ногами снег. Дышалось легко. Но на душе у Фомина не было покоя. Грызла
забота. Не так-то просто оказалось внедрить в жизнь многие новинки учебной
техники: наладить электронные цепи, заставить надежно работать автоматику.
При планировании все это выглядело просто. А при монтаже оборудования,
выданного полку командиром дивизии, сразу выяснилось, что для этого нужны
специалисты. А их в полку нашлось не так-то много. И с кем бы из них Фомин
ни беседовал, все, словно сговорившись, сетовали на то, что в части нет в
данный момент Кольцова. Выходило, что в свое время Dоронин был прав, когда
уверял Фомина в том, что Кольцов -- специалист явно незаурядный. Но Фомина
все эти разговоры, откровенно говоря, только злили. Сердился он потому, что
сам никоим образом не считал Кольцова таким уж хорошим. Он еще помнил, что
произошло при испытаниях "Совы". И если не наказал тогда Кольцова за случай
с часовым, то только потому, что его просила об этом инженер Руденко,
просила ради их совместной работы, ради ее успешного окончания. Сердился
оттого, что в душе, так же как и Семин, был недоволен столь длительным
отсутствием капитана. На днях Кольцов вернулся. Его тотчас включили в
работу. Но вряд ли можно было надеяться на то, что за оставшееся время эту
работу закончит и он. Времени оставалось мало. Через три дня проверять
организацию всей учебно-материальной базы полка должен приехать командир
дивизии. Вот Фомин и нервничал:
Неожиданно в небе раздался гул. Фомин остановился, поднял голову. На
высоте десантирования один за другим, словно журавли, летели восемь
транспортных самолетов. Фомин знал, что аэродромов, на которых могла
базироваться эта группа, поблизости не было. Обычных трасс, по которым
летали бы здесь эти самолеты, тоже не замечалось. Фомин проводил крылатые
корабли вопросительным взглядом и пошел дальше. Уже в парке, возле хранилищ,
его догнал Семин. Доложил, чем занимается батальон. Лицо майора показалось
Фомину чем-то озабоченным. Но чем именно, подполковник спрашивать не стал,
решил: "Надо будет -- скажет сам". Так оно и получилось. Семин не вытерпел.
-- Разрешите узнать, товарищ подполковник, как же так получается?.. --
заговорил он.
-- Что получается? -- не понял Фомин.
-- Кольцова больше месяца не было в подразделении. А вернулся -- и
опять ему некогда заниматься ротой.
-- Он выполняет мой приказ, -- сухо заметил Фомин.
-- Так точно! -- не перечил Семин. -- Вот я и думаю: его все время
куда-нибудь отрывают. И дальше, наверно, будут отрывать. А рота не может
оставаться без командира.
-- Что же вы предлагаете? -- с любопытством посмотрел на Семина Фомин.
-- Вы хотели перевести Кольцова в ремонтную мастерскую. И я считаю, что
сейчас для этого самое лучшее время.
-- Почему? -- продолжал допытываться Фомин.
-- Он за месяц поотвык от дел. Люди от него отвыкли. Им сейчас все
равно, кто в подразделение придет -- Кольцов или новый командир, -- объяснил
свою мысль Семин.
Фомин прибавил шаг. То, что Семин заботился о делах подразделения, ему
было понятно. И он это одобрял. Но то, что майор не хотел видеть дальше
своего носа, вызывало протест и только усиливало раздражение. И опять
почему-то вспомнились слова Доронина: "Семин -- это не история. Это всего
лишь вчерашний день".
-- А как вообще обстоят дела в первой роте? -- спросил Фомин.
-- Известно как они могут обстоять без командира. Тут недоделки, там
недоработки:
-- Почему же вы раньше ничего не докладывали мне об этом, -- уже явно
недовольным тоном продолжал Фомин.
-- Думал, командир вернется и все исправит:
-- Значит, исправлять там есть что, -- не то спросил, не то
констатировал Фомин.
-- Так точно! -- подтвердил Семин.
Дальше шли молча. "Думал: исправит! И это накануне проверки! -- с
негодованием повторял про себя Фомин. -- А если бы даже и не было никакой
проверки. Неужели не ясно, что порядок следует поддерживать каждый день,
каждую минуту! Удивительная логика!"
-- Напряжение аккумуляторов давно проверяли? -- неожиданно спросил
Фомин.
-- Только вчера. Лично. Во всех ротах.
-- И как?
-- Полный порядок.
-- Вот это уже хорошо, -- удовлетворенно кивнул Фомин и замер. В
,.`.'-., воздухе завыла сирена. Звук ее, истошный и требовательный, налетел
на городок, как вихрь. Он не успел еще докатиться до заснеженных холмов и
вернуться эхом обратно, а в городке уже сорвались со своих мест и
стремительно бросились к хранилищам танков десятки людей. Звук сирены
властно распахнул ворота боксов, двери казарм, повинуясь ему, захлопали люки
танков.
"Так вот почему тянули с контрольной проверкой! Решили начать ее с
учений и готовились к ним! -- подумал Фомин и вспомнил о транспортных
самолетах, только что пролетевших над городком. -- Они наверняка уже
выбросили десант:"
В начале декабря Кулешову позвонил Ачкасов.
-- Алексей Кузьмич приглашает нас на беседу, -- сообщил он.
-- Когда именно? -- пожелал уточнить Кулешов.
-- Завтра. А время, как всегда, послеобеденное. Шестнадцать ровно.
-- Я буду. А к чему, если не секрет, готовиться?
-- Мне точно неизвестно. Думаю, однако, что разговор может пойти о
каком-нибудь новом заказе.
-- Но я, как говорится, со старым еще не развязался:
-- Не будем гадать.
-- Не будем, -- согласился Кулешов. -- А кого еще приглашает?
-- Никого.
Привычку маршала авиации совещаться во второй половине дня Кулешов знал
хорошо. Маршал превратил ее в правило. Первую половину рабочего дня, как
наиболее продуктивную, он целиком посвящал боевой подготовке. После обеда
решал все остальные вопросы. "Ачкасов не в счет, ему до всего дело. А
конкретно -- я один. Похоже на заказ. Похоже", -- рассуждал Кулешов.
В пятнадцать сорок пять на следующий день он подъехал к штабу и
огляделся. Возле широкой лестницы стояло десятка два машин. Кулешов поискал
машину Ачкасова, но не нашел ее и поднялся в подъезд, а потом и в приемную
маршала. Привычно взглянул не вешалку. Она была пуста.
-- Выходит, я первым приехал! -- вслух подумал Кулешов.
-- Генерал Ачкасов уже давно здесь, -- доложил адъютант маршала.
-- Даже давно? -- удивился Кулешов. -- И уже у Алексея Кузьмича?
-- Никак нет. Зашел к главному инженеру.
-- Доложите Алексею Кузьмичу, что я прибыл, -- попросил Кулешов.
-- Маршал сказал, чтобы ровно в шестнадцать заходили без доклада.
-- Понятно, -- недовольно буркнул Кулешов и сел на диван. Достал
сигару. Оторвал у нее кончик и прикурил. "Мог бы к инженеру зайти вместе со
мной, -- подумал он об Ачкасове. -- Все-таки что-нибудь стало бы известно. А
так, с ходу, хуже нет:"
Без трех минут в приемной появился Ачкасов. Протянул Кулешову руку и,
открывая дверь кабинета, сказал:
-- А мы с Главным думали, что ты задерживаешься:
-- Извините, пожалуйста. Я прибыл без четверти, -- доложил Кулешов.
-- А почему же не зашел?
-- Сами знаете, незваный гость:
-- Это ты-то незваный? -- усмехнулся Ачкасов. -- Придумает же такое:
Маршал сидел за своим рабочим столом и что-то писал. Но, увидев
генералов, отложил ручку, встал и, приветливо улыбаясь, пошел им навстречу.
Сколько бы раз Кулешову ни доводилось встречаться с ним, он всегда пытался
припомнить, каким же в конце сороковых годов маршал был слушателем академии.
Кулешов тогда уже работал в КБ. Но окончательно с преподавательской работой
еще не порвал и изредка читал лекции специального курса в академии. Тогда
оба они были полковниками. В те годы полковников в академии было немного. И
Кулешов, казалось, должен был бы его запомнить. Но он не запомнил. Он хорошо
знал и помнил многих генералов. Но генералы со временем *c$ -то разъехались,
и он почти всех их потерял из виду. А вот этот полковник стал маршалом:
Предложив генералам место за столом, маршал сел напротив них.
-- Помните, профессор, -- начал он разговор безо всяких предисловий,
обращаясь к Кулешову, -- кажется, совсем недавно вы учили нас, что на
самолете-бомбардировщике установлено две тысячи электронных узлов и деталей?
А сегодня их там уже десятки тысяч. А через годик-другой наверняка и еще
больше будет.
-- Идет к этому дело, товарищ маршал, -- согласился Кулешов.
-- А всех задач все равно они не решат, хотя их с каждым годом все
прибавляется и прибавляется, -- невесело усмехнулся маршал. -- А потому, что
выдвигает их сама жизнь. Перевалили наши самолеты за два "м", прижались к
земле -- и сразу потерял летчик цель. Не успевает он ее разглядеть даже днем
при ясной погоде. А ему надо уметь выполнять боевую задачу в любое время
суток, при любых метеоусловиях -- в дождь, в туман, в метель. И никогда еще
эта задача не была столь актуальна, как сейчас. Вот почему командование ВВС
обратилась к вам. Мы познакомились с вашей "Совой". Прибор интересный.
Поздравляю вас, Александр Петрович. Знаем, что вы делали его для
сухопутчиков. Но что-то примерно такое нужно и нам.
-- Я так понимаю, товарищ маршал, что один прибор никак этой проблемы
не решит, -- ответил Кулешов. -- Думать придется о целой системе.
-- Очевидно. И системе очень сложной, -- согласился маршал. -- Но
думать надо уже сейчас. Время пришло.
-- А я не исключаю даже комплексного варианта успешного решения задачи,
-- заметил Ачкасов. -- Совершенно бесспорно, что над этой проблемой будут
работать и в конструкторских бюро, и в научно- исследовательских институтах,
и даже на инженерных кафедрах академий. И именно как результат совместных
усилий представляется мне рождение такой системы.
-- Конечно совместных, -- поддержал его маршал. -- И мы сейчас даже не
будем пытаться намечать какие-то конкретные пути или принципы ее создания.
Но нам хотелось бы, уважаемый Александр Петрович, чтобы вы знали о наших
нуждах, чтобы ваша конструкторская мысль работала в их направлении. Я ведь
не зря вспомнил о вашей "Сове". Мы, конечно, будем совершенствовать и уже
существующие системы. И уже сейчас проводим некоторые эксперименты у себя.
Но очень надеемся и на вас. Надо расширить собственные возможности летчика,
сделать их такими, чтобы он мог видеть землю ночью и в туман так же ясно,
как видит днем. А ваша "Сова", профессор, уже во многом решила эту проблему.
Кулешов поблагодарил за доверие. Однако предупредил, что сможет начать
работу не раньше, чем в новом году. И то, естественно, если эта новая тема
будет утверждена для КБ.
-- Об этом вы не беспокойтесь. Утверждена будет, -- заверил его маршал.
-- Задача эта большой государственной важности. Она, если хотите, имеет не
только оборонное, но и народнохозяйственное значение. Вспомните, сколько
недовыполняет заданий наш гражданский воздушный флот из-за неустойчивости
погоды, из-за ее капризов? В переводе на деньги по стране сумма
оборачивается десятками миллионов рублей.
-- Можете не сомневаться, мы не пожалеем усилий, -- ответил Кулешов,
давая понять и маршалу, и Ачкасову, что он свою задачу понял, цель для него
ясна.
-- Рад был вас повидать, -- как и обычно, этим добрым приветствием
закончил беседу маршал.
Он пожал Кулешову руку и проводил его до дверей кабинета. Кулешову это
было особенно приятно, и он невольно подумал о том, что, значит, чего-то еще
стоит, если с ним не только советуются, но и так вот подчеркнуто
обходительны.
Следом за ним в приемную вышел и Ачкасов.
-- В КБ? -- спросил он.
Кулешов достал из кармана массивные золотые часы, полученные в /.$ `.*
от отца, с которыми не расставался никогда в жизни, открыл крышку, заглянул
на стрелки, ответил:
-- Конечно. Быстро закончили.
-- Поедем со мной. Проводи меня, а свою машину пошли следом, --
предложил Ачкасов.
-- С удовольствием, -- согласился Кулешов.
Они поехали вдоль улицы, и, когда свернули в переулок, Ачкасов спросил:
-- Ну так как? По душе тебе это?
Кулешов никогда не спешил отвечать на такие вопросы. Это было не в его
правилах -- слишком открыто высказывать готовность или, наоборот, прямо
расписываться в беспомощности. В разговоре с начальством, а имея дело с
Ачкасовым, он об этом не забывал никогда, предпочитал выражать свои чувства
умеренно.
-- Работа может оказаться очень интересной, -- ответил он в своей
обычной манере.
-- И сейчас уже она крайне важна. Пойми меня правильно, в самом лучшем
смысле она может стать твоей лебединой песней.
-- Я неожиданно тоже почему-то об этом подумал, -- признался Кулешов.
-- Почему неожиданно? Разве мы с тобой вечны?
-- На этот счет не заблуждаюсь. Знаю, в новый век сам не войду. Разве
на коляске ввезут. Но пока еще силы есть.
-- Н-да: Время быстро пролетело! -- задумался Ачкасов. -- А впрочем, я
вот всю жизнь спешил, часы экономил, считал минуты. И всю жизнь садился,
если так можно выразиться, на отходящие поезда. Спешил, а за жизнью не
успевал. Теперь думаю: может, один-другой пропустить надо было?
-- И что было бы? -- пытливо взглянул на Ачкасова Кулешов.
-- Пропустил -- и стал бы жить в другом темпе. Перестал бы следить за
временем.
-- Пустое, Владимир Георгиевич, -- простодушно ответил Кулешов, подумав
про себя: "Я-то этот маршальский поезд не пропущу. Такие предложения не
часто бывают". -- Не только от вас это зависело. Да и долго ли вы с вашим
характером в том, другом, темпе прожили бы?
-- Не знаю:
Машина уже подъезжала к высокому зданию, в котором работал Ачкасов, и
Кулешов решил заговорить о делах практических и насущных.
-- Я думаю, через месяц-другой закончим схему нового образца "Совы".
Споткнулись, честно говоря, на четвертом узле:
Ачкасов ничего не ответил. Он как будто не слышал, о чем ему говорил
Кулешов. Александра Петровича это несколько удивило и насторожило. Все лето
Ачкасов торопил его, прямо-таки подстегивал. А теперь вдруг словно воды в
рот набрал.
Машина остановилась возле подъезда с массивными дубовыми дверями.
Кулешов и Ачкасов вылезли на тротуар.
-- Как только найдем оптимальное решение четвертого узла, я сообщу, --
пообещал Кулешов.
-- Хорошо, -- протянул ему руку Ачкасов. -- Мы обговорим это еще сто
раз.
Сказал и ушел. А Кулешов пересел в свою машину и закурил. Такое
поведение Ачкасова его не только насторожило, но и озадачило. Он-то
рассчитывал, что Ачкасов, как всегда, проявит к "Сове" должное внимание,
возможно, даже поинтересуется какими-нибудь подробностями. Тогда и будет
самое время рассказать ему о том, какое смелое новаторство предложил
Руденко: Но Ачкасов стал словно непробиваемым. Вместо обычных вопросов он
вдруг почему-то разговорился сам, разоткровенничался, чего раньше никогда с
ним не бывало. А может, лишь его самого вызывал на откровенность? А может,
снова проснулось в нем меценатство и он опять решил устроить что-нибудь
вроде того, что однажды уже устроил на обсуждении результатов испытания
"Совы"? Но нет, вроде бы этого быть не должно. Все поправки к проекту
согласованы. И новый образец будет выполнен строго по заданным нормам.
"Ладно. Чего я так разволновался? Мало ли что у него на $ch%? Время, возраст
-- не вода. Стороной, как камень, никого не обтекут. Да и сколько над ним
тоже всяких инстанций! Пройдет неделя- другая -- и станет ясно, что за чем
кроется, -- решил в конце концов Кулешов. И, уже поднимаясь к себе в
кабинет, подумал о предстоящей новой работе. И хотя он еще не знал, как к
ней приступиться, одно было ему уже совершенно ясно: что бы там ни
разработали и ни предложили специалисты ВВС, за ним, за его КБ, должно
остаться последнее слово. Ачкасов мог оказаться провидцем: может, и впрямь
этой работе суждено стать его лебединой песней:
Кольцову нравились учения. Он даже любил их. Как и все, выматывался на
учениях, недосыпал; если они проводились зимой -- мерз, если летом --
обливался в раскаленной стальной коробке ручьями пота. Но какой бы
напряженной ни складывалась на учениях обстановка, как бы круто и быстро ни
разворачивались события, он всегда оставался бодр душой, в любой ситуации
мог найти для себя что-то новое, интересное. Он любил учения потому, что в