Страница:
скорость, покатила по мокрой мостовой. Из-под ее колес то и дело взметались
веером брызги. Ехали долго. Особенно по новому, только еще застраивающемуся
району. Несколько раз попадали в тупики, без конца объезжали заваленные
строительным мусором переулки. Грязи было кругом ужасно много. Но она
почему-то не вызывала негодования, а воспринималась естественно и просто,
как должное. По земле уверенно шагала весна.
Новое КБ нашли по стоявшим возле его подъезда легковым машинам.
Подъехали и встали рядом. И тотчас же из-за массивной дубовой двери появился
Кулешов, а следом за ним еще несколько человек. Александр Петрович, как
всегда, при виде высшего начальства был расторопен, подвижен, энергичен. Он
легко сбежал по ступенькам широкой лестницы навстречу Ачкасову, отдал честь,
протянул ему сразу две руки.
-- Здравия желаю, Владимир Георгиевич. Рад видеть. Долго искали? --
осведомился он.
-- Нашли быстро. Дорогу долго выбирали, -- ответил Ачкасов. -- Я
смотрю, скоро новоселье?
Они зашли в подъезд. В здании уже заканчивались отделочные работы.
Новый корпус, наполовину сделанный из стекла, просвечивался солнцем почти
насквозь. Наладчики как раз опробовали установленные в комнатах
кондиционеры, и температура воздуха в кабинетах, коридорах и даже на
лестницах была очень приятной. Лифты везде уже работали. @чкасов побывал на
всех пяти этажах. Помещение ему понравилось. Планировка его была хорошо
продумана, стены выкрашены в мягкие, не утомляющие зрение тона.
-- Надеюсь, дорогой Александр Петрович, жаловаться на тесноту больше не
станете? -- осматривая будущий кабинет Кулешова, спросил Ачкасов.
-- На тесноту -- нет.
-- А на что же станете? -- сразу насторожился Ачкасов.
-- У нас, ведь знаете, голову вытащишь, хвост увязнет: -- неопределенно
ответил Кулешов.
-- Что-то я вас не совсем понимаю, -- признался Ачкасов. -- Болел,
должно быть, долго.
Кулешов жестом выпроводил из помещения всех сопровождающих и закрыл за
ними дверь.
-- Если и дальше с кадрами так дело пойдет, то к осени мне и в старом
здании просторно будет. Можно и не переезжать, уважаемый Владимир
Георгиевич, -- объяснил он причину.
-- Вот вы о чем.
-- Именно об этом. За один года из КБ ушел ведущий инженер, два
начальника групп, заместитель ведущего конструктора. А на их место я до сих
пор никого не взял.
-- А вы берите.
-- Где прикажете?
-- Сразу и я вам не скажу, Александр Петрович.
-- И не сразу не скажете. А эти начальники и ведущие, между прочим, у
меня выросли. И кому-кому, а мне очень хорошо известно, каких трудов и
затрат это стоит, чтобы я поверил, будто кто-то мне эту утрату возместит.
-- Александр Петрович, увольнение в запас проводится по новому закону.
И вы это знаете не хуже меня, -- заметил Ачкасов.
-- Конечно, -- не стал возражать Кулешов. Но жалко, что от нас уходят
большие специалисты. Вот, пожалуйста, полковник-инженер Вольский. Не успел
от меня уйти, как ему тут же предложили кафедру в машиностроительном
институте, и он немедленно ее возглавил. Значит, там он может работать, а у
меня нет!
То, о чем говорил Кулешов, Ачкасову и самому было отлично известно.
Ему, как начальнику, много лет отвечающему за работу целого ряда
конструкторских бюро, действительно приходилось увольнять в запас
высококвалифицированных военных специалистов. Но если при этом Ачкасов
находил для своих действий оправдание в таком понятии, как омолаживание
ученых кадров, то для Кулешова это понятие не имело ровно никакого значения.
Он смотрел на все исключительно практически. От него и от КБ, которым он
руководил, требовали конкретных дел. Ему давали конкретные задания и, в
общем-то, до сих пор мало интересовались тем, каким путем он их выполнял.
Лишь бы задание было выполнено качественно и в заданный срок. Все остальное:
методы работы, использование внутренних резервов и многое другое -- лежало
на совести Главного конструктора и для всех посторонних, в том числе и для
руководства, именовалось стилем работы, который непременно должен быть
присущ каждому отдельному творческому коллективу. Был он и в кулешовском КБ.
Главным в этом стиле было исключительное знание возможностей и способностей
своих подчиненных. Неведомое в науке и технике каждый штурмовал по-своему.
Но опора при этом всегда была на тех людей, которым бесконечно доверял уже
многие годы, с которыми сработался, как деталь отлично отлаженного
механизма. Люди -- специалисты высшей квалификации; он вырастил их в помощь
себе. И вдруг этих людей у него отняли:
Эту обиду Кулешова Ачкасов понимал хорошо. По каким-то особым каналам
она доходила и до него. Но он, в силу своего положения, в силу того, что
стоял от решения практических задач гораздо дальше, чем Александр Петрович,
имел возможность видеть и ту рациональную сторону этого закона, ради
которой, собственно, он и был принят.
-- Вольского жаль. Голова была светлая. Сколько лет он проработал у
вас? -- спросил после некоторого раздумья Ачкасов.
-- Пришел сразу после войны. Начал младшим сотрудником. А стал
профессором, дважды лауреатом: заслуженным деятелем науки и техники:
-- В какой-то мере вы сами виноваты, Александр Петрович, что ему не
дали послужить еще год-другой:
-- Это как же прикажете вас понимать?
-- Очень просто. Сколько раз я вам говорил: пишите, просите,
доказывайте. Может быть, что-нибудь и решилось бы.
-- Я писал. Бочкарева оставили. Спасибо. За дело спасибо. Но обо
всех-то я писать не могу! Совесть, в конце концов, надо иметь!
Ачкасов беспомощно развел руками:
-- Что же вы от меня хотите?
-- Да, конечно, ничего, -- нахмурился сразу Кулешов. -- Поплакаться,
как говорится, по старой дружбе. Вот и все.
-- Ну а мебель сюда из старого кабинета повезете? -- изменив тему
разговора, улыбнувшись, спросил Ачкасов.
-- Это уж непременно. И чтобы там ни говорили, расставлена она будет в
том же порядке, -- немного смягчился Кулешов.
Они прошли по помещению дальше. Осмотрели будущую столовую, хранилище
документации и литературы. Из окон хранилища виднелся небольшой сад
фруктовых деревьев, оставшийся после того, как снесли старые дома. Ачкасов
долго смотрел на голые деревца, на сетки, заботливо прикрывающие их стволы.
Заметил:
-- Со временем соберете богатый урожай.
-- Да. -- уверенно согласился Кулешов. -- Начальнику СМУ я так и
сказал: изуродуешь хоть одну яблоню -- голову снесу. Подействовало. Прежде
чем стройку начинать, он их сеткой прикрыл.
-- А я решил, что это старых хозяев рук дело! -- рассмеялся Ачкасов.
-- Нет. Наша забота.
Ачкасов присел на подоконник.
-- Ну хорошо. А как продвигается работа над приборами? -- задал он
наконец вопрос, которого Кулешов ждал с первой минуты их сегодняшней
встречи. Ждал и был готов к ответу.
-- Работа идет по графику. И если бы не некоторые обстоятельства, в
самом ближайшем будущем можно было бы готовиться к финишу.
-- Какие именно обстоятельства? -- пожелал уточнить Ачкасов.
-- Я не зря вспоминал о Вольском, -- хмуро взглянул из-под бровей
Кулешов. -- Работами над "Совой", как вам известно, руководил он. Теперь
этим занимается Руденко. В помощь ему послал еще двух специалистов. Но, сами
понимаете, пошлите хоть кого, все равно любому новому человеку требуется
какое-то время для ориентировки. Одним словом, потеря времени неизбежна.
-- Небольшая отсрочка не страшна, -- успокоил Кулешова Ачкасов. - - В
чем еще испытываете затруднения?
-- Принципиальных нет. Вели монтаж схемы. А при монтаже, сами знаете,
трудности обычного рабочего порядка.
Кулешов чего-то, как показалось Ачкасову, недоговаривал.
-- Вам не давался четвертый узел, -- напомнил Ачкасов.
-- Нашли решение. Пока вы болели, нашли. Руденко сделал интересное
предложение. Вольский знал об этом. Он его одобрял. Работа получилась очень
оригинальной, -- заметил Кулешов в своей обычной неназойливой манере и
потеребил конец аккуратной, заметно за последний год поседевшей бородки.
Ачкасов смотрел на него и почему- то вспомнил то время, когда они только
начали работать вместе. Тогда лицо у Александра Петровича было более
вытянутым, а бородка совсем черной. Но эта манера теребить ее пальцами
правой руки была у него уже и в то время.
-- Как продвигаются дела в группе Бочкарева?
-- Тоже нормально. Они уже приступили к монтажу. Работают с техникой и
сейчас почти всей группой находятся в Есино, -- доложил Кулешов.
-- На днях в Главном штабе ВВС снова было совещание, -- сообщил
Ачкасов. -- Обсуждали задачи на летний учебный период, говорили о новых
повышенных требованиях. Я, к сожалению, там не был. Но кое о gq, меня уже
информировали. Думаю, что командование ВВС наверняка будет теперь торопить
нас с "Фотоном". Прибор им нужен очень:
-- При случае заверьте Алексея Кузьмича, что "Фотон" будет сдан в срок,
-- попросил Кулешов.
Ачкасов поднялся с подоконника, достал носовой платок и вытер
вспотевшее лицо.
-- Слабость, -- признался он.
-- Рано вышли из дому, Владимир Георгиевич, -- заметил Кулешов.
-- Дома сидеть тоже не сладко:
-- А мы сами-то тоже хороши бываем: температура нормальная -- значит,
здоров.
-- А когда думаете перебираться? -- спросил вдруг Ачкасов.
-- Похоже, к июню переедем.
-- Ну что ж, устроитесь -- приглашайте на новоселье, -- попрощался с
Кулешовым Ачкасов.
Из нового района он поехал к себе в министерство. И пока ехал, думал о
только что закончившемся разговоре с Кулешовым. И опять почувствовал
какое-то неудовлетворение от этого разговора. Кулешов никогда бы не упустил
случая показать товар лицом, если бы действительно дело с приборами шло так
удачно, как он говорил. Расписал бы, не жалея красок, и что за решение нашли
они с четвертым узлом в новой схеме "Совы", который им не давался так долго,
рассказал бы и о работе в Есино и на счет всего прочего был бы
красноречивей. Утешало, впрочем, то, что о пролонгации работ он тоже почти
не говорил. Да и денег дополнительных не просил. Значит, надеялся все же
выкрутиться. "Ох уж это "выкрутиться", -- вздохнул Ачкасов. -- Сколько
испокон веков за ней, за этой крутежкой, всего стояло: и гордость мастера, и
страх за свой престиж, и уж, конечно, надежда на это русское авось".
Солнце немилосердно било в глаза через лобовое стекло, слепил мокрый
асфальт. Темные очки совершенно не спасали от такого обилия света, и Ачкасов
невольно подивился натренированности водителя, уверенно ведущего машину
сквозь этот неистовый весенний, льющийся с неба светопад.
Уже в лифте, поднимаясь в свой кабинет, Ачкасов снова вспомнил о
приборах и решил, что, пока время действительно еще имеется и есть
возможность, если потребуется, помочь КБ, ему надо самому лично, не
откладывая ничего в долгий ящик, познакомиться с положением дел поближе. Он
вошел в свою небольшую приемную и, раздеваясь, дал распоряжение адъютанту:
-- Закажите-ка, пожалуйста, разговор с Речинском. Попросите или
директора производства, или Стрекалова.
У Юли остались неиспользованными от отпуска две недели, и она решила
отгулять их в конце марта. Маргарита Андреевна, использовав свои старые
театральные связи, достала ей путевку в Дом творчества, и Юля уехала в Рузу.
Здесь, в восьмидесяти километрах от Москвы, еще стояла настоящая зима.
Блестел праздничной белизной снег, Москва- река была крепко скована льдом.
Но весна заявила о своем скором пришествии уже и тут. Начали вытаивать
вокруг деревьев лунки, а слежавшаяся за долгую зиму на ветвях навязь с
каждым днем все наряднее обрастала бахромой сосулек. К полудню с крыш и
деревьев немилосердно лило, словно после дождя. Искрящиеся крупные, как
горошины, капли со звоном били по лужам, безжалостно буравили снег, ручьями
растекаясь по округе. К вечеру капель стихала. За ночь мороз затягивал талую
воду льдом, а голубой ноздреватый, оплавленный солнцем снег надежно
покрывался настом. Ради этого наста Юля и приехала в Рузу. Ибо больше всего
на свете любила весенние утренние лыжные прогулки. Она никогда не
отказывалась, коль представлялась возможность, махнуть с хорошей компанией в
Терскол или на Домбай. Ей нравилось яркое солнце гор и ослепительная белизна
заснеженных склонов, она смело скользила, не отставая от мужчин, по
головоломным спускам и даже одно время не на шутку увлеклась слаломом. Но
(ab(--.%, почти духовное наслаждение она получала от лыжных прогулок по
лесу. Ходила она быстро, напористым шагом, без устали по десять- пятнадцать
километров, великолепно при этом чувствуя себя. Прогулки эти она, как
правило, совершала в одиночку, и не потому, что не любила компании. Мужчины
вокруг нее были всегда. Она привыкла к этому, считала само собой
разумеющимся, и, в общем, ей это даже нравилось. Но, выйдя вместе с ней за
пределы парка Дома творчества, они, несмотря на все старания, скоро
отставали от нее на лыжне. И Юля волей-неволей оставалась одна. Но ее это не
только никогда не огорчало, а напротив, она бывала таким обстоятельством
даже довольна. Ибо нигде и никогда не приходили к ней так щедро удивительно
светлые, под стать бегущим из-под сугробов ручьям желания и мысли, как в
исполосованном синими тенями, по-зимнему еще безмолвном, но уже начинающем
отходить от долгой спячки лесу. Это были желания и мысли человека, у
которого очень спокойно на душе, который прекрасно себя чувствует и у
которого от общения с природой непременно пробуждается фантазия и на него
нисходит вдохновение.
Так незаметно прошла неделя. У Юли оставалось еще пять дней. Но в
субботу, почти сразу же после завтрака, навестить ее совершенно неожиданно
приехал Игорь. Юля немало была удивлена, рада и не рада приезду мужа.
Удивлена -- ибо знала: у него сейчас очень ответственный и напряженный
период работы в Речинске и ему совершенно не до разъездов. Рада тому, что он
привез ей нужные вещи. Не рада -- так как знала, что из-за него наверняка
пропадет прогулка. Лыжам Игорь предпочитал прогулку пешком. А если и вставал
на них, то ходил неохотно, только ради жены, и, как все, быстро оставался
позади, чем потом бывал крайне недоволен и дулся на Юлю. Юлю это тоже
раздражало. Она становилась холодной, и между супругами наступала очередная
размолвка. Впрочем, конфликты в кругу четы Руденко возникали и тогда, когда
от Юли требовали отказаться от какого-нибудь желания или в чем-то стеснить
себя. Юля просто не привыкла к этому. Но особенно в последние годы для
размолвок находились и более веские причины.
Игорь приехал в отличнейшем настроении. И был настолько далек от всяких
дел, что даже полные недоумения и удивления вопросы жены: "Это ты? Вы уже
закончили работу?" -- оставил почти безо всякого внимания. Буркнув в ответ
скороговоркой: "Как видишь", он, целуя жену, заговорил о том, что казалось
ему гораздо важнее:
-- О, да ты уже успела загореть. Прекрасно. Прекрасно. Поздравляю тебя:
Он привез Юле более легкий, чем тот, в котором она каталась обычно,
свитер и новый, импортный, крем для загара. Еще он привез ей боржом и
большой пакет крымского винограда. Виноград Юля очень любила, а в столовой
Дома творчества его не давали.
-- Ты, как всегда, я вижу, катаешься? -- оглядев жену, ее спортивный
костюм, заметил Руденко.
-- Конечно. Погода стоит великолепная. И я стараюсь как можно больше
быть на свежем воздухе. Как мама? Как ее бронхит? Ты, надеюсь, видел ее?
-- Вполне здорова. Выглядит очень неплохо, зачитывается "Аэропортом". Я
подумал, а почему бы, собственно, вам не отдыхать вместе? Здесь такой
воздух:
-- Как отец?
-- Весь в делах. Ты же знаешь: у него и то и это. И новоселье на носу,
и работа. Конечно устает. Но электрокардиограмма хорошая.
-- Ты завтракал?
-- Честно говоря, выпил только кофе.
-- Плохо. У нас не очень-то любят принимать гостей. Придется идти на
шоссе, к мосту. Там есть столовая. А ты, собственно, как долго рассчитываешь
тут быть?
-- Уже спрашиваешь? Я только приехал:
-- Я должна знать. Надо подумать, где и когда тебя кормить.
-- Не беспокойся. Я кое-что прихватил, перекушу у тебя здесь. Воду
вскипятить можно?
-- Вполне.
Юля взяла с тумбочки кружку, налила в нее из крана воды, опустила туда
кипятильник и включила его. Потом развернула привезенный Игорем сверток,
достала баночку икры, полпачки вологодского масла, салями и длинный батон
белого свежего московского хлеба. Как только вода в кружке закипела, она
высыпала в нее ложечку растворимого кофе и поставила перед Игорем. А сама
завладела большой кистью желтоватого, с синим оттенком, винограда, вымыла
его и уселась в кресло-кровать напротив.
-- Так как же тебе удалось вырваться? -- снова начала разговор Юля.
-- В Речинск направили Кольцова. А я уже два дня как тут, -- объяснил
Руденко.
-- Кольцов? С какой же это стати? -- искренне удивилась Юля.
-- Работа с монтажом ему только полезна. Он начинающий конструктор, и
ему пройти школу монтажа совершенно необходимо. Теория -- это одно. А уметь
пользоваться паяльником -- это совсем другое. Ты сама понимаешь, у нас не
научно-исследовательский институт, а конструкторское бюро. К тому же, если
что, там есть Стрекалов:
-- Да при чем тут "школа"? При чем тут Стрекалов? -- возбужденно
прервала мужа Юля. -- Ты, один из авторов проекта, приехал сюда, а кто-то
другой за тебя будет доделывать твою работу.
-- Почему доделывать? Что ты имеешь в виду?
-- Хотя бы четвертый узел.
-- Успокойся. Все давно уже сделано. Пока ты тут каталась, я посидел и
все сделал. И в Москву, между прочим, тоже приехал на отдыхать. Уже в
понедельник уеду в командировку в Есино.
-- В Есино? -- словно не поняла, переспросила Юля.
Да, в Есино.
-- Но ведь там же Бочкарев.
-- Это верно, -- начал медленно объяснять Руденко. -- Но дело в том,
что его не утвердили руководителем группы. Ему ведь уже полсотни с гаком. И
не утвердили. А участок там сейчас очень ответственный. И конечно, шеф не
хочет оставлять его без руководства.
-- Ты хочешь сказать, что руководителем назначают тебя? -- пожелала
уточнить Юля.
-- Пока меня назначили и.о., как и делают в таких случаях.
-- Да, но ведь ты же не принимал в проектировании "Фотона" никакого
участия.
-- Это ни для кого не секрет.
-- И тем не менее отныне ты будешь возглавлять всю работу.
-- Придется.
-- Не знаю, хорошо это для тебя или плохо, -- откровенно призналась
юля.
-- Что же в этом может быть плохого?
-- Мне кажется, что ты не имеешь на это морального права.
-- Ну конечно. Я не имею! -- усмехнулся Руденко. -- А если бы назначили
Окунева или Кольцова? Ты бы моментально решила, что именно так и должно
быть.
-- Если хочешь -- да, -- не стала возражать Юля.
-- Можно узнать почему?
-- В Есино разрабатывается их проект. Они были его авторами. Они его
реализуют. А ты приедешь и снова сядешь на все готовенькое. И почему ты
видишь перед собой только служебную лестницу и совершенно не думаешь о своем
авторитете конструктора? Когда-то именно это казалось тебе главным.
По-моему, как специалист, ты просто деградируешь и идешь по пути наименьшего
сопротивления. Решать, конечно, тебе, но, на мой взгляд, было бы гораздо
правильнее, если хочешь, принципиальнее, честнее вернуться в Речинск и там
довести дело до конца.
-- Ну, знаешь, если говорить о честности, я не сам себя назначаю! --
задетый за живое, явно рассердился Руденко. -- И тебе уже .!joa-o+: я не
мальчик на побегушках! И в КБ работаю, слава богу, не год и на два. И мне
совершенно необязательно все делать самому.
-- Но проект-то твой. Это твое детище. И сколько еще ты мог бы внести в
него нового!
-- Никому это на данном этапе уже не надо, -- отмахнулся рукой, как от
назойливой мухи, Руденко. -- И я вообще не понимаю, почему тебя это так
волнует?
-- Я не хочу новых разговоров о том, что ты тут делаешь карьеру, а
кто-то за тебя возится с твоим прибором. Не хочу, чтобы говорили, что такое
возможно только потому, что ты зять Главного. Мне стыдно это слышать. И не
понятно, как с этим можешь мириться ты?
-- А как этого избежать? Я знаю, разговоры будут. Может быть, махнуть
рукой на всякое продвижение? Не сделаю я этого. Пусть говорят. Поговорят и
замолчат. В конце концов, всякий умный понимает: происходит естественный
процесс обновления кадров -- одни уходят, другие выдвигаются. Из КБ тоже
ушли четыре человека. И их надо кем-то заменить. И если выбор в этом
отношении пал на меня, почему я должен отказываться? И хватит об этом.
Хватит! Ты подумай лучше о другом. Вчера составляли график отпусков. Я
прикинул -- нам надо брать либо в мае, либо после того, как все будет
закончено с "Фотоном".
-- Бери после.
-- Ты не подумала. А если сдача вдруг почему-либо сорвется? Сама
понимаешь: и приемная комиссия может задержать, да и работа может
затянуться:
-- Но в мае мне просто некуда ехать. Купаться в холодной воде я не
могу. А кататься на лыжах в Мурманске ты не захочешь.
-- Значит, будем ориентироваться на конец сентября. В Сухуми купаться
еще вполне можно.
-- И все-таки я на твоем месте вернулась бы в Речинск, -- снова сказала
Юля.
-- Нет, ты совершенно невыносимый человек! -- намазывая хлеб икрой и
засовывая его в рот, вздохнул Руденко. -- С тобой невозможно говорить. Ты
ничего не желаешь понимать. Отправляйся-ка лучше кататься на своих лыжах. А
я сосну. Я устал. И дорога утомила меня еще больше.
Юля надела новый свитер и молча вышла из комнаты. Лыжи она хранила
внизу, в маленькой кладовой возле дежурной. Ботинки на ней были еще с утра.
Она встала на лыжи, застегнула крепления и поехала через парк к Москве-реке.
Разговор с мужем оставил у нее неприятный осадок. И больше всего ей не
нравилась его неискренность. Она отлично знала: Игорь давно уже спит и видит
себя руководителем группы. И не только видит, но и делает все возможное и
даже невозможное, чтобы получить эту должность. В данный момент очередной
случай представился. Так чего уж выдумывать: не сам себя назначаю: о
каком-то выборе, школе монтажа: Ясно же как божий день: из Кольцова снова
сделали козла отпущения, а Игорь, бросив все, из кожи лезет вон, дабы его
скорее утвердили: Не очень красиво в этом свете выглядела и позиция отца.
Хотя об отце Игорь не обмолвился ни словом, было совершенно очевидно -- без
его согласия и ведома ни это назначение, ни командировка в Речинск Кольцова
никогда бы не состоялись.
Парк раскинулся на пологом берегу, который медленно понижался к реке. И
Юля не заметила, как проскочила через чащу деревьев и очутилась на крутом
прибрежном спуске. Лыжня на этом месте круто сворачивала вправо. Внизу
чернела большая полынья. Юля остановилась, оперлась на палки и долго
смотрела на черную, блестящую под солнцем воду. Еще накануне этой полыньи не
было. А сегодня она зияла, как рана. По краям ее важно расхаживали вороны.
Глядя на искрящуюся рябь полыньи, Юля успокоилась и скоро перестала
думать о муже и о его делах. Но еще долго не покидало ее ощущение какого-то
неприятного привкуса, будто она выпила что-то кислое. С годами жизненные
претензии ее мужа становились все прозрачней и приземленнее. И все
отчетливее сквозь романтический .`%.+ творческого вдохновения, некогда, как
ей казалось, окружавший его, проглядывали самая элементарная обыденность и
заурядность. Юля старалась их не замечать. Но когда они заявляли о себе так
откровенно, как сегодня, настроение у нее портилось.
Шесть месяцев стоял Сергей в очереди за импортным мебельным гарнитуром
для своей новой однокомнатной квартиры. Гарнитур этот прельстил его
великолепной стенкой, в которую искусно был вделан вместительный платяной
шкаф, десятка полтора различных полок, специальное отделение для посуды,
ящик для обуви и еще какие-то барчики, отделения: Полгода ждал он открытки,
полгода названивал из Есино в магазин, выслушивал не очень вежливые, но
вполне обнадеживающие ответы. Впрочем, особенно с мебелью он не спешил.
Квартиры у него тоже еще не было. Ее ему тоже только еще обещали. И вдруг
блага посыпались как из рога изобилия. В начале февраля его пригласили в
Хозяйственное управление и вручили ордер на квартиру. А месяц спустя пришла
и открытка. Это вызвало в душе у новосела неподдельное ликование. Но
воспользоваться благами долгожданного комфорта Сергею не удалось. В тот же
день он получил и категорическое указание Кулешова немедленно выехать в
Речинск. Бочкарев пытался воспротивиться этому. У Сергея немало неотложных
дел было и в Есино. Но Кулешов ничего не желал слушать. И Сергею пришлось
спешно собираться в дорогу. Владимира в Есино в тот день, как нарочно, не
было. Сергей уже в Москве написал ему письмо и оставил его у Ирины, а сам
помчался в мебельный магазин, почти перед закрытием купил свой гарнитур,
перевез его домой, затащил прямо в упаковке в квартиру и с вечерним,
десятичасовым, поездом отбыл в Речинск. Там он с головой окунулся в работу,
ибо четвертый узел, о котором в последние дни в КБ все говорили как о
проблеме, наконец-то решенной, при испытаниях не оправдал надежд. Две недели
Сергей провозился с монтажом, но так и не добился ожидаемых результатов.
Разработанный Игорем Руденко и одобренный научно-техническим советом вариант
получился действительно оригинальным и по расчетам соответствовал всем
предъявляемым "Сове-4" требованиям. Но надежной, устойчивой работы прибора
он не обеспечивал. То ли торопливость подвела Руденко (переделывал он проект
веером брызги. Ехали долго. Особенно по новому, только еще застраивающемуся
району. Несколько раз попадали в тупики, без конца объезжали заваленные
строительным мусором переулки. Грязи было кругом ужасно много. Но она
почему-то не вызывала негодования, а воспринималась естественно и просто,
как должное. По земле уверенно шагала весна.
Новое КБ нашли по стоявшим возле его подъезда легковым машинам.
Подъехали и встали рядом. И тотчас же из-за массивной дубовой двери появился
Кулешов, а следом за ним еще несколько человек. Александр Петрович, как
всегда, при виде высшего начальства был расторопен, подвижен, энергичен. Он
легко сбежал по ступенькам широкой лестницы навстречу Ачкасову, отдал честь,
протянул ему сразу две руки.
-- Здравия желаю, Владимир Георгиевич. Рад видеть. Долго искали? --
осведомился он.
-- Нашли быстро. Дорогу долго выбирали, -- ответил Ачкасов. -- Я
смотрю, скоро новоселье?
Они зашли в подъезд. В здании уже заканчивались отделочные работы.
Новый корпус, наполовину сделанный из стекла, просвечивался солнцем почти
насквозь. Наладчики как раз опробовали установленные в комнатах
кондиционеры, и температура воздуха в кабинетах, коридорах и даже на
лестницах была очень приятной. Лифты везде уже работали. @чкасов побывал на
всех пяти этажах. Помещение ему понравилось. Планировка его была хорошо
продумана, стены выкрашены в мягкие, не утомляющие зрение тона.
-- Надеюсь, дорогой Александр Петрович, жаловаться на тесноту больше не
станете? -- осматривая будущий кабинет Кулешова, спросил Ачкасов.
-- На тесноту -- нет.
-- А на что же станете? -- сразу насторожился Ачкасов.
-- У нас, ведь знаете, голову вытащишь, хвост увязнет: -- неопределенно
ответил Кулешов.
-- Что-то я вас не совсем понимаю, -- признался Ачкасов. -- Болел,
должно быть, долго.
Кулешов жестом выпроводил из помещения всех сопровождающих и закрыл за
ними дверь.
-- Если и дальше с кадрами так дело пойдет, то к осени мне и в старом
здании просторно будет. Можно и не переезжать, уважаемый Владимир
Георгиевич, -- объяснил он причину.
-- Вот вы о чем.
-- Именно об этом. За один года из КБ ушел ведущий инженер, два
начальника групп, заместитель ведущего конструктора. А на их место я до сих
пор никого не взял.
-- А вы берите.
-- Где прикажете?
-- Сразу и я вам не скажу, Александр Петрович.
-- И не сразу не скажете. А эти начальники и ведущие, между прочим, у
меня выросли. И кому-кому, а мне очень хорошо известно, каких трудов и
затрат это стоит, чтобы я поверил, будто кто-то мне эту утрату возместит.
-- Александр Петрович, увольнение в запас проводится по новому закону.
И вы это знаете не хуже меня, -- заметил Ачкасов.
-- Конечно, -- не стал возражать Кулешов. Но жалко, что от нас уходят
большие специалисты. Вот, пожалуйста, полковник-инженер Вольский. Не успел
от меня уйти, как ему тут же предложили кафедру в машиностроительном
институте, и он немедленно ее возглавил. Значит, там он может работать, а у
меня нет!
То, о чем говорил Кулешов, Ачкасову и самому было отлично известно.
Ему, как начальнику, много лет отвечающему за работу целого ряда
конструкторских бюро, действительно приходилось увольнять в запас
высококвалифицированных военных специалистов. Но если при этом Ачкасов
находил для своих действий оправдание в таком понятии, как омолаживание
ученых кадров, то для Кулешова это понятие не имело ровно никакого значения.
Он смотрел на все исключительно практически. От него и от КБ, которым он
руководил, требовали конкретных дел. Ему давали конкретные задания и, в
общем-то, до сих пор мало интересовались тем, каким путем он их выполнял.
Лишь бы задание было выполнено качественно и в заданный срок. Все остальное:
методы работы, использование внутренних резервов и многое другое -- лежало
на совести Главного конструктора и для всех посторонних, в том числе и для
руководства, именовалось стилем работы, который непременно должен быть
присущ каждому отдельному творческому коллективу. Был он и в кулешовском КБ.
Главным в этом стиле было исключительное знание возможностей и способностей
своих подчиненных. Неведомое в науке и технике каждый штурмовал по-своему.
Но опора при этом всегда была на тех людей, которым бесконечно доверял уже
многие годы, с которыми сработался, как деталь отлично отлаженного
механизма. Люди -- специалисты высшей квалификации; он вырастил их в помощь
себе. И вдруг этих людей у него отняли:
Эту обиду Кулешова Ачкасов понимал хорошо. По каким-то особым каналам
она доходила и до него. Но он, в силу своего положения, в силу того, что
стоял от решения практических задач гораздо дальше, чем Александр Петрович,
имел возможность видеть и ту рациональную сторону этого закона, ради
которой, собственно, он и был принят.
-- Вольского жаль. Голова была светлая. Сколько лет он проработал у
вас? -- спросил после некоторого раздумья Ачкасов.
-- Пришел сразу после войны. Начал младшим сотрудником. А стал
профессором, дважды лауреатом: заслуженным деятелем науки и техники:
-- В какой-то мере вы сами виноваты, Александр Петрович, что ему не
дали послужить еще год-другой:
-- Это как же прикажете вас понимать?
-- Очень просто. Сколько раз я вам говорил: пишите, просите,
доказывайте. Может быть, что-нибудь и решилось бы.
-- Я писал. Бочкарева оставили. Спасибо. За дело спасибо. Но обо
всех-то я писать не могу! Совесть, в конце концов, надо иметь!
Ачкасов беспомощно развел руками:
-- Что же вы от меня хотите?
-- Да, конечно, ничего, -- нахмурился сразу Кулешов. -- Поплакаться,
как говорится, по старой дружбе. Вот и все.
-- Ну а мебель сюда из старого кабинета повезете? -- изменив тему
разговора, улыбнувшись, спросил Ачкасов.
-- Это уж непременно. И чтобы там ни говорили, расставлена она будет в
том же порядке, -- немного смягчился Кулешов.
Они прошли по помещению дальше. Осмотрели будущую столовую, хранилище
документации и литературы. Из окон хранилища виднелся небольшой сад
фруктовых деревьев, оставшийся после того, как снесли старые дома. Ачкасов
долго смотрел на голые деревца, на сетки, заботливо прикрывающие их стволы.
Заметил:
-- Со временем соберете богатый урожай.
-- Да. -- уверенно согласился Кулешов. -- Начальнику СМУ я так и
сказал: изуродуешь хоть одну яблоню -- голову снесу. Подействовало. Прежде
чем стройку начинать, он их сеткой прикрыл.
-- А я решил, что это старых хозяев рук дело! -- рассмеялся Ачкасов.
-- Нет. Наша забота.
Ачкасов присел на подоконник.
-- Ну хорошо. А как продвигается работа над приборами? -- задал он
наконец вопрос, которого Кулешов ждал с первой минуты их сегодняшней
встречи. Ждал и был готов к ответу.
-- Работа идет по графику. И если бы не некоторые обстоятельства, в
самом ближайшем будущем можно было бы готовиться к финишу.
-- Какие именно обстоятельства? -- пожелал уточнить Ачкасов.
-- Я не зря вспоминал о Вольском, -- хмуро взглянул из-под бровей
Кулешов. -- Работами над "Совой", как вам известно, руководил он. Теперь
этим занимается Руденко. В помощь ему послал еще двух специалистов. Но, сами
понимаете, пошлите хоть кого, все равно любому новому человеку требуется
какое-то время для ориентировки. Одним словом, потеря времени неизбежна.
-- Небольшая отсрочка не страшна, -- успокоил Кулешова Ачкасов. - - В
чем еще испытываете затруднения?
-- Принципиальных нет. Вели монтаж схемы. А при монтаже, сами знаете,
трудности обычного рабочего порядка.
Кулешов чего-то, как показалось Ачкасову, недоговаривал.
-- Вам не давался четвертый узел, -- напомнил Ачкасов.
-- Нашли решение. Пока вы болели, нашли. Руденко сделал интересное
предложение. Вольский знал об этом. Он его одобрял. Работа получилась очень
оригинальной, -- заметил Кулешов в своей обычной неназойливой манере и
потеребил конец аккуратной, заметно за последний год поседевшей бородки.
Ачкасов смотрел на него и почему- то вспомнил то время, когда они только
начали работать вместе. Тогда лицо у Александра Петровича было более
вытянутым, а бородка совсем черной. Но эта манера теребить ее пальцами
правой руки была у него уже и в то время.
-- Как продвигаются дела в группе Бочкарева?
-- Тоже нормально. Они уже приступили к монтажу. Работают с техникой и
сейчас почти всей группой находятся в Есино, -- доложил Кулешов.
-- На днях в Главном штабе ВВС снова было совещание, -- сообщил
Ачкасов. -- Обсуждали задачи на летний учебный период, говорили о новых
повышенных требованиях. Я, к сожалению, там не был. Но кое о gq, меня уже
информировали. Думаю, что командование ВВС наверняка будет теперь торопить
нас с "Фотоном". Прибор им нужен очень:
-- При случае заверьте Алексея Кузьмича, что "Фотон" будет сдан в срок,
-- попросил Кулешов.
Ачкасов поднялся с подоконника, достал носовой платок и вытер
вспотевшее лицо.
-- Слабость, -- признался он.
-- Рано вышли из дому, Владимир Георгиевич, -- заметил Кулешов.
-- Дома сидеть тоже не сладко:
-- А мы сами-то тоже хороши бываем: температура нормальная -- значит,
здоров.
-- А когда думаете перебираться? -- спросил вдруг Ачкасов.
-- Похоже, к июню переедем.
-- Ну что ж, устроитесь -- приглашайте на новоселье, -- попрощался с
Кулешовым Ачкасов.
Из нового района он поехал к себе в министерство. И пока ехал, думал о
только что закончившемся разговоре с Кулешовым. И опять почувствовал
какое-то неудовлетворение от этого разговора. Кулешов никогда бы не упустил
случая показать товар лицом, если бы действительно дело с приборами шло так
удачно, как он говорил. Расписал бы, не жалея красок, и что за решение нашли
они с четвертым узлом в новой схеме "Совы", который им не давался так долго,
рассказал бы и о работе в Есино и на счет всего прочего был бы
красноречивей. Утешало, впрочем, то, что о пролонгации работ он тоже почти
не говорил. Да и денег дополнительных не просил. Значит, надеялся все же
выкрутиться. "Ох уж это "выкрутиться", -- вздохнул Ачкасов. -- Сколько
испокон веков за ней, за этой крутежкой, всего стояло: и гордость мастера, и
страх за свой престиж, и уж, конечно, надежда на это русское авось".
Солнце немилосердно било в глаза через лобовое стекло, слепил мокрый
асфальт. Темные очки совершенно не спасали от такого обилия света, и Ачкасов
невольно подивился натренированности водителя, уверенно ведущего машину
сквозь этот неистовый весенний, льющийся с неба светопад.
Уже в лифте, поднимаясь в свой кабинет, Ачкасов снова вспомнил о
приборах и решил, что, пока время действительно еще имеется и есть
возможность, если потребуется, помочь КБ, ему надо самому лично, не
откладывая ничего в долгий ящик, познакомиться с положением дел поближе. Он
вошел в свою небольшую приемную и, раздеваясь, дал распоряжение адъютанту:
-- Закажите-ка, пожалуйста, разговор с Речинском. Попросите или
директора производства, или Стрекалова.
У Юли остались неиспользованными от отпуска две недели, и она решила
отгулять их в конце марта. Маргарита Андреевна, использовав свои старые
театральные связи, достала ей путевку в Дом творчества, и Юля уехала в Рузу.
Здесь, в восьмидесяти километрах от Москвы, еще стояла настоящая зима.
Блестел праздничной белизной снег, Москва- река была крепко скована льдом.
Но весна заявила о своем скором пришествии уже и тут. Начали вытаивать
вокруг деревьев лунки, а слежавшаяся за долгую зиму на ветвях навязь с
каждым днем все наряднее обрастала бахромой сосулек. К полудню с крыш и
деревьев немилосердно лило, словно после дождя. Искрящиеся крупные, как
горошины, капли со звоном били по лужам, безжалостно буравили снег, ручьями
растекаясь по округе. К вечеру капель стихала. За ночь мороз затягивал талую
воду льдом, а голубой ноздреватый, оплавленный солнцем снег надежно
покрывался настом. Ради этого наста Юля и приехала в Рузу. Ибо больше всего
на свете любила весенние утренние лыжные прогулки. Она никогда не
отказывалась, коль представлялась возможность, махнуть с хорошей компанией в
Терскол или на Домбай. Ей нравилось яркое солнце гор и ослепительная белизна
заснеженных склонов, она смело скользила, не отставая от мужчин, по
головоломным спускам и даже одно время не на шутку увлеклась слаломом. Но
(ab(--.%, почти духовное наслаждение она получала от лыжных прогулок по
лесу. Ходила она быстро, напористым шагом, без устали по десять- пятнадцать
километров, великолепно при этом чувствуя себя. Прогулки эти она, как
правило, совершала в одиночку, и не потому, что не любила компании. Мужчины
вокруг нее были всегда. Она привыкла к этому, считала само собой
разумеющимся, и, в общем, ей это даже нравилось. Но, выйдя вместе с ней за
пределы парка Дома творчества, они, несмотря на все старания, скоро
отставали от нее на лыжне. И Юля волей-неволей оставалась одна. Но ее это не
только никогда не огорчало, а напротив, она бывала таким обстоятельством
даже довольна. Ибо нигде и никогда не приходили к ней так щедро удивительно
светлые, под стать бегущим из-под сугробов ручьям желания и мысли, как в
исполосованном синими тенями, по-зимнему еще безмолвном, но уже начинающем
отходить от долгой спячки лесу. Это были желания и мысли человека, у
которого очень спокойно на душе, который прекрасно себя чувствует и у
которого от общения с природой непременно пробуждается фантазия и на него
нисходит вдохновение.
Так незаметно прошла неделя. У Юли оставалось еще пять дней. Но в
субботу, почти сразу же после завтрака, навестить ее совершенно неожиданно
приехал Игорь. Юля немало была удивлена, рада и не рада приезду мужа.
Удивлена -- ибо знала: у него сейчас очень ответственный и напряженный
период работы в Речинске и ему совершенно не до разъездов. Рада тому, что он
привез ей нужные вещи. Не рада -- так как знала, что из-за него наверняка
пропадет прогулка. Лыжам Игорь предпочитал прогулку пешком. А если и вставал
на них, то ходил неохотно, только ради жены, и, как все, быстро оставался
позади, чем потом бывал крайне недоволен и дулся на Юлю. Юлю это тоже
раздражало. Она становилась холодной, и между супругами наступала очередная
размолвка. Впрочем, конфликты в кругу четы Руденко возникали и тогда, когда
от Юли требовали отказаться от какого-нибудь желания или в чем-то стеснить
себя. Юля просто не привыкла к этому. Но особенно в последние годы для
размолвок находились и более веские причины.
Игорь приехал в отличнейшем настроении. И был настолько далек от всяких
дел, что даже полные недоумения и удивления вопросы жены: "Это ты? Вы уже
закончили работу?" -- оставил почти безо всякого внимания. Буркнув в ответ
скороговоркой: "Как видишь", он, целуя жену, заговорил о том, что казалось
ему гораздо важнее:
-- О, да ты уже успела загореть. Прекрасно. Прекрасно. Поздравляю тебя:
Он привез Юле более легкий, чем тот, в котором она каталась обычно,
свитер и новый, импортный, крем для загара. Еще он привез ей боржом и
большой пакет крымского винограда. Виноград Юля очень любила, а в столовой
Дома творчества его не давали.
-- Ты, как всегда, я вижу, катаешься? -- оглядев жену, ее спортивный
костюм, заметил Руденко.
-- Конечно. Погода стоит великолепная. И я стараюсь как можно больше
быть на свежем воздухе. Как мама? Как ее бронхит? Ты, надеюсь, видел ее?
-- Вполне здорова. Выглядит очень неплохо, зачитывается "Аэропортом". Я
подумал, а почему бы, собственно, вам не отдыхать вместе? Здесь такой
воздух:
-- Как отец?
-- Весь в делах. Ты же знаешь: у него и то и это. И новоселье на носу,
и работа. Конечно устает. Но электрокардиограмма хорошая.
-- Ты завтракал?
-- Честно говоря, выпил только кофе.
-- Плохо. У нас не очень-то любят принимать гостей. Придется идти на
шоссе, к мосту. Там есть столовая. А ты, собственно, как долго рассчитываешь
тут быть?
-- Уже спрашиваешь? Я только приехал:
-- Я должна знать. Надо подумать, где и когда тебя кормить.
-- Не беспокойся. Я кое-что прихватил, перекушу у тебя здесь. Воду
вскипятить можно?
-- Вполне.
Юля взяла с тумбочки кружку, налила в нее из крана воды, опустила туда
кипятильник и включила его. Потом развернула привезенный Игорем сверток,
достала баночку икры, полпачки вологодского масла, салями и длинный батон
белого свежего московского хлеба. Как только вода в кружке закипела, она
высыпала в нее ложечку растворимого кофе и поставила перед Игорем. А сама
завладела большой кистью желтоватого, с синим оттенком, винограда, вымыла
его и уселась в кресло-кровать напротив.
-- Так как же тебе удалось вырваться? -- снова начала разговор Юля.
-- В Речинск направили Кольцова. А я уже два дня как тут, -- объяснил
Руденко.
-- Кольцов? С какой же это стати? -- искренне удивилась Юля.
-- Работа с монтажом ему только полезна. Он начинающий конструктор, и
ему пройти школу монтажа совершенно необходимо. Теория -- это одно. А уметь
пользоваться паяльником -- это совсем другое. Ты сама понимаешь, у нас не
научно-исследовательский институт, а конструкторское бюро. К тому же, если
что, там есть Стрекалов:
-- Да при чем тут "школа"? При чем тут Стрекалов? -- возбужденно
прервала мужа Юля. -- Ты, один из авторов проекта, приехал сюда, а кто-то
другой за тебя будет доделывать твою работу.
-- Почему доделывать? Что ты имеешь в виду?
-- Хотя бы четвертый узел.
-- Успокойся. Все давно уже сделано. Пока ты тут каталась, я посидел и
все сделал. И в Москву, между прочим, тоже приехал на отдыхать. Уже в
понедельник уеду в командировку в Есино.
-- В Есино? -- словно не поняла, переспросила Юля.
Да, в Есино.
-- Но ведь там же Бочкарев.
-- Это верно, -- начал медленно объяснять Руденко. -- Но дело в том,
что его не утвердили руководителем группы. Ему ведь уже полсотни с гаком. И
не утвердили. А участок там сейчас очень ответственный. И конечно, шеф не
хочет оставлять его без руководства.
-- Ты хочешь сказать, что руководителем назначают тебя? -- пожелала
уточнить Юля.
-- Пока меня назначили и.о., как и делают в таких случаях.
-- Да, но ведь ты же не принимал в проектировании "Фотона" никакого
участия.
-- Это ни для кого не секрет.
-- И тем не менее отныне ты будешь возглавлять всю работу.
-- Придется.
-- Не знаю, хорошо это для тебя или плохо, -- откровенно призналась
юля.
-- Что же в этом может быть плохого?
-- Мне кажется, что ты не имеешь на это морального права.
-- Ну конечно. Я не имею! -- усмехнулся Руденко. -- А если бы назначили
Окунева или Кольцова? Ты бы моментально решила, что именно так и должно
быть.
-- Если хочешь -- да, -- не стала возражать Юля.
-- Можно узнать почему?
-- В Есино разрабатывается их проект. Они были его авторами. Они его
реализуют. А ты приедешь и снова сядешь на все готовенькое. И почему ты
видишь перед собой только служебную лестницу и совершенно не думаешь о своем
авторитете конструктора? Когда-то именно это казалось тебе главным.
По-моему, как специалист, ты просто деградируешь и идешь по пути наименьшего
сопротивления. Решать, конечно, тебе, но, на мой взгляд, было бы гораздо
правильнее, если хочешь, принципиальнее, честнее вернуться в Речинск и там
довести дело до конца.
-- Ну, знаешь, если говорить о честности, я не сам себя назначаю! --
задетый за живое, явно рассердился Руденко. -- И тебе уже .!joa-o+: я не
мальчик на побегушках! И в КБ работаю, слава богу, не год и на два. И мне
совершенно необязательно все делать самому.
-- Но проект-то твой. Это твое детище. И сколько еще ты мог бы внести в
него нового!
-- Никому это на данном этапе уже не надо, -- отмахнулся рукой, как от
назойливой мухи, Руденко. -- И я вообще не понимаю, почему тебя это так
волнует?
-- Я не хочу новых разговоров о том, что ты тут делаешь карьеру, а
кто-то за тебя возится с твоим прибором. Не хочу, чтобы говорили, что такое
возможно только потому, что ты зять Главного. Мне стыдно это слышать. И не
понятно, как с этим можешь мириться ты?
-- А как этого избежать? Я знаю, разговоры будут. Может быть, махнуть
рукой на всякое продвижение? Не сделаю я этого. Пусть говорят. Поговорят и
замолчат. В конце концов, всякий умный понимает: происходит естественный
процесс обновления кадров -- одни уходят, другие выдвигаются. Из КБ тоже
ушли четыре человека. И их надо кем-то заменить. И если выбор в этом
отношении пал на меня, почему я должен отказываться? И хватит об этом.
Хватит! Ты подумай лучше о другом. Вчера составляли график отпусков. Я
прикинул -- нам надо брать либо в мае, либо после того, как все будет
закончено с "Фотоном".
-- Бери после.
-- Ты не подумала. А если сдача вдруг почему-либо сорвется? Сама
понимаешь: и приемная комиссия может задержать, да и работа может
затянуться:
-- Но в мае мне просто некуда ехать. Купаться в холодной воде я не
могу. А кататься на лыжах в Мурманске ты не захочешь.
-- Значит, будем ориентироваться на конец сентября. В Сухуми купаться
еще вполне можно.
-- И все-таки я на твоем месте вернулась бы в Речинск, -- снова сказала
Юля.
-- Нет, ты совершенно невыносимый человек! -- намазывая хлеб икрой и
засовывая его в рот, вздохнул Руденко. -- С тобой невозможно говорить. Ты
ничего не желаешь понимать. Отправляйся-ка лучше кататься на своих лыжах. А
я сосну. Я устал. И дорога утомила меня еще больше.
Юля надела новый свитер и молча вышла из комнаты. Лыжи она хранила
внизу, в маленькой кладовой возле дежурной. Ботинки на ней были еще с утра.
Она встала на лыжи, застегнула крепления и поехала через парк к Москве-реке.
Разговор с мужем оставил у нее неприятный осадок. И больше всего ей не
нравилась его неискренность. Она отлично знала: Игорь давно уже спит и видит
себя руководителем группы. И не только видит, но и делает все возможное и
даже невозможное, чтобы получить эту должность. В данный момент очередной
случай представился. Так чего уж выдумывать: не сам себя назначаю: о
каком-то выборе, школе монтажа: Ясно же как божий день: из Кольцова снова
сделали козла отпущения, а Игорь, бросив все, из кожи лезет вон, дабы его
скорее утвердили: Не очень красиво в этом свете выглядела и позиция отца.
Хотя об отце Игорь не обмолвился ни словом, было совершенно очевидно -- без
его согласия и ведома ни это назначение, ни командировка в Речинск Кольцова
никогда бы не состоялись.
Парк раскинулся на пологом берегу, который медленно понижался к реке. И
Юля не заметила, как проскочила через чащу деревьев и очутилась на крутом
прибрежном спуске. Лыжня на этом месте круто сворачивала вправо. Внизу
чернела большая полынья. Юля остановилась, оперлась на палки и долго
смотрела на черную, блестящую под солнцем воду. Еще накануне этой полыньи не
было. А сегодня она зияла, как рана. По краям ее важно расхаживали вороны.
Глядя на искрящуюся рябь полыньи, Юля успокоилась и скоро перестала
думать о муже и о его делах. Но еще долго не покидало ее ощущение какого-то
неприятного привкуса, будто она выпила что-то кислое. С годами жизненные
претензии ее мужа становились все прозрачней и приземленнее. И все
отчетливее сквозь романтический .`%.+ творческого вдохновения, некогда, как
ей казалось, окружавший его, проглядывали самая элементарная обыденность и
заурядность. Юля старалась их не замечать. Но когда они заявляли о себе так
откровенно, как сегодня, настроение у нее портилось.
Шесть месяцев стоял Сергей в очереди за импортным мебельным гарнитуром
для своей новой однокомнатной квартиры. Гарнитур этот прельстил его
великолепной стенкой, в которую искусно был вделан вместительный платяной
шкаф, десятка полтора различных полок, специальное отделение для посуды,
ящик для обуви и еще какие-то барчики, отделения: Полгода ждал он открытки,
полгода названивал из Есино в магазин, выслушивал не очень вежливые, но
вполне обнадеживающие ответы. Впрочем, особенно с мебелью он не спешил.
Квартиры у него тоже еще не было. Ее ему тоже только еще обещали. И вдруг
блага посыпались как из рога изобилия. В начале февраля его пригласили в
Хозяйственное управление и вручили ордер на квартиру. А месяц спустя пришла
и открытка. Это вызвало в душе у новосела неподдельное ликование. Но
воспользоваться благами долгожданного комфорта Сергею не удалось. В тот же
день он получил и категорическое указание Кулешова немедленно выехать в
Речинск. Бочкарев пытался воспротивиться этому. У Сергея немало неотложных
дел было и в Есино. Но Кулешов ничего не желал слушать. И Сергею пришлось
спешно собираться в дорогу. Владимира в Есино в тот день, как нарочно, не
было. Сергей уже в Москве написал ему письмо и оставил его у Ирины, а сам
помчался в мебельный магазин, почти перед закрытием купил свой гарнитур,
перевез его домой, затащил прямо в упаковке в квартиру и с вечерним,
десятичасовым, поездом отбыл в Речинск. Там он с головой окунулся в работу,
ибо четвертый узел, о котором в последние дни в КБ все говорили как о
проблеме, наконец-то решенной, при испытаниях не оправдал надежд. Две недели
Сергей провозился с монтажом, но так и не добился ожидаемых результатов.
Разработанный Игорем Руденко и одобренный научно-техническим советом вариант
получился действительно оригинальным и по расчетам соответствовал всем
предъявляемым "Сове-4" требованиям. Но надежной, устойчивой работы прибора
он не обеспечивал. То ли торопливость подвела Руденко (переделывал он проект