Алекс Гарридо. В сердце роза

   Еще оставалось время до часа царской милости, время свободы, когда он мог остаться сам с собой - и с Дэнешем, где бы он ни был.
   Перелистывать нечувствительными пальцами листки с выписками и заметками, и скользить по ним невидящим взглядом, и предаваться своей любви, зная, что это, хоть и преступно, все же ему позволено. Хоть это.
   Устал.
   Хойре очень тихо, так что еле слышно было из-за дождя, но настойчиво покашлял. Акамие теперь и рад был отогнать печаль. Обернулся, посмотрел благосклонным взглядом.
   - По моему разумению, повелитель пребывает в мрачном расположении духа, потому что... - Хойре помолчал, осторожно взглянул на повелителя.
   - Ну? - Акамие поощрил его продолжать.
   - Потому что давно ни с кем не делил ложа, - продолжил Хойре. - Это приводит к угрюмости, убивает аппетит, порождает ядовитые пары в сердце и в голове...
   - Ты сведущ во врачевании?
   - Только этого недуга, повелитель.
   Акамие усмехнулся.
   - И ты мог бы устроить так, чтобы я был исцелен?
   Хойре кивнул.
   - Ты мог бы найти и привести сюда мужчину, который...
   Хойре кивнул.
   - Мне, царю и твоему господину?
   Хойре никак не ответил.
   - Ну, положим. А что потом с ним делать? Убить? Вырезать язык? Или стать рабом его честолюбия, или алчности, или жажды власти - или просто жертвой его болтливости?
   - Повелитель не подумал, что это может быть кто-нибудь из его рабов, заторопился Хойре. - Уроженцы Ассаниды славятся своим ростом и силой, жители Побережий очень красивы, а черные невольники известны своей похотливостью, так что многих из них приходится оскоплять, лишь бы они не нарушали спокойствия в доме.
   Тут Хойре, чтобы показать искренность своей заботы, поднял взгляд на повелителя, и тут Хойре увидел, что руки повелителя дрожат. Повелитель перехватил его взгляд и сжал кулаки. Голос его стал резок.
   - Я не нуждаюсь в твоих советах и помощи... в этом деле. Не смей говорить об этом. Никогда. Забудь. Это...
   - Это не мое дело, повелитель, я понял. Но, может быть, повелителю угодно, чтобы к нему привели девушку? Осмелюсь заметить, что повелителю для первого опыта следовало бы прибегнуть к женщине, сведущей в этом деле, и такая у меня есть.
   - О! Где же ты ее держишь, так чтобы это сохранилось в тайне?
   - Если повелитель простит своего недостойного раба...
   - А если и не простит? - Акамие покусывал губы. - Говори уж!
   - Если не простит, моей голове недолго осталось украшать мои плечи. Я взял некоторые ценности, не в казне, нет, а в тех покоях, которые повелитель не посещает... И я поручил одному из незначительных слуг повелителя, который по долгу службы часто покидает дворец, присмотреть на рынке невольницу, выращенную для ночной половины, молодую и красивую, но уже служившую прежнему хозяину. Я передал ему это поручение якобы от имени повелителя. Я полагал, что, если повелителю понадобится невольница такая, как я приобрел, то он будет доволен моей расторопностью, и я легко смогу отчитаться в издержанных средствах.А если невольница не понадобится, ее можно продать.
   - Ах вот как! - покачал головой Акамие. - Значит, эта женщина содержится в доме моего незначительного слуги, и может быть доставлена сюда сию минуту?
   - Он живет неподалеку от дворца. Послать за невольницей?
   - Погоди. И, конечно, у тебя есть список ценностей, которыми ты расплатился за купленный товар?
   - Есть, повелитель. Так послать за девушкой? Когда повелитель ее увидит, это будет не то, что теперь. Слова есть слова, а плоть есть плоть.
   - Полно, Хойре! - махнул рукой Акамие. - Если тебя хоть чему-нибудь учили, ты должен знать, что мне уже не изменить моих вкусов. Воспитатели занялись мною, когда мне и двух лет не было. И воспитатели были лучшие, каких только можно найти на этой стороне мира. Оставим все как есть.
   - Я надеялся, - сказал Хойре, упрямо опустив голову. И за это Акамие простил ему много - на прошлое и на будущее. - И потом, трон Хайра...
   - У трона Хайра есть наследник.
   Акамие, отряхивая промокшие от брызг мягкие туфли из желтой кожи, отошел от балкона. Хойре за его спиной сделал знак рабам закрыть дверь.
   Акамие присел на лежанку, его переобули, принесли новую одежду. Хойре, почтительно сложив на животе руки, стоял поблизости.
   - Все же я доволен, - наконец обратился к нему Акамие. - Ты позаботился обо мне, как мог, - и даже более того. Я награжу тебя.
   - Слуге не положена награда, когда он только выполняет свой долг, поспешил сказать Хойре. Но Акамие, шевельнув рукой, заставил его молчать.
   - И ты позабавил меня. За это я тоже тебя награжу. И моего незначительного слугу... Скажи ему, пусть продаст девушку. Цену невольницы пусть оставит себе. Или саму невольницу. И - не пора ли открыть ворота для ожидающих царской справедливости? Если кто-то остался ждать в такой ливень...
   - Позволит ли повелитель распорядиться, чтобы об этом разузнали и доложили?
   Акамие махнул рукой.
   О том, для чего он это сделал
   В затененном внутреннем коридоре из бокового прохода навстречу Хойре шагнул человек. Хойре вздрогнул и остановился, остановившись поклонился низко и спросил:
   - Не будет ли неосторожным разговаривать здесь?
   - Хватит! - резко перебил придворный. - Который уже день ты откладываешь разговор. Хитришь, евнух. Отвечай прямо: ты предлагал ему?
   - Да, господин, - вздохнул Хойре. - Да, но он отказался.
   - Достаточно ли ты был настойчив?
   - Настойчив я и не мог быть, иначе он заподозрил бы неладное. Но я предлагал ему всяких - и из Ассаниды, и с юга из Уджа, и...
   - Мне это не интересно, - брезгливо оборвал его тайный собеседник. Так он отказался?
   - Однако особого гнева я в нем не заметил. Только удивление. Я полагаю, господин, что нам стоит подождать еще. Хоть он и стал царем, но сам признает, что остался прежним. Только одного мы еще не предусмотрели, и надо позаботиться об этом заранее. Что делать, если задуманное совершится? Раб не свидетель.
   - В делах ночной половины евнух - свидетель.
   - Но что тогда ожидает меня?
   - С ним будет покончено. И ты - в безопасности. Твое дело - знать все о нем и сообщать мне своевременно. Доверяет ли он тебе?
   - Как никому из дворцовых евнухов. Если вообще он может доверять нам. Но точно: ни к кому кроме меня он с этим не обратится. Можешь быть уверен, господин.
   - Значит, ты должен склонить его к этому, евнух. Разве ты не знаешь средств, возбуждающих похоть?
   - О, их достаточно! Семена кассии и зерна чуфы, особенно сваренные в меду и высушенные. Или например ла`ба барбарийи, она возбуждает все тело, или пупок пустынной ящерицы, или сушеный хамелеон, или просто медовая вода с небольшим количеством шафрана. А из сложных лекарств - семя свежего дикого индау с коровьим топленым маслом или петушьи яички с солью ящерицы, а такая соль приготавливается следующим образом...
   - Когда у меня будет нужда в этих средствах, я обращусь к лекарю. А ты ищи возможность накормить этой пищей сына рабыни.
   - Но за пищей его - надзор.
   - Все равно. Рано или поздно привычка и натура должны возобладать над осторожностью. Недаром государь Лакхаараа отправил его в заточение - знал его сущность.
   - Да, его сущность такова... - подтвердил Хойре. - Кто рано попал на ночную половину, кто был воспитан, как он, и так долго делил ложе с господином - не изменится, таким и умрет. Ему не устоять. Но мне кажется, он не удовлетворится малым, и впустить в свою опочивальню раба - не его поступок. Ведь он делил ложе с царем.
   - И с наследником Лакхаараа.
   - Так говорят.
   - И с царевичем Эртхааной.
   - Так говорят.
   - И с Шаутарой, не говоря уже о близости его с молодым Эртхиа!
   - Об этом трудно судить...
   - Это всем известно! - отрезал говоривший.
   - Все так говорят, - согласился Хойре.
   - Это всем известно, евнух.
   - Если всем известно, что же еще нужно?
   - Нет, этого мало. Этому нет доказательств. И он не был тогда царем. Надо, чтобы сейчас, вот сейчас он пренебрег честью и тем нанес оскорбление всему Хайру, и чтобы это стало всем известно, и нашелся свидетель. Тогда ему конец. Если же теперь переворошить старые сплетни, мы только Хайру прибавим позора. Надо, чтобы сын рабыни сам опозорил себя, и тогда мы покончим с ним. А когда он будет предан огню, как велит закон, честь Хайра очистится в этом огне. Но все должно произойти быстро. Поэтому ты, евнух, склони его к запретному, немедленно сообщи мне, но ничего больше не предпринимай, пока я не дам тебе знака. Как только мы будем готовы действовать - тогда и должен открыться его позор. Не раньше.
   - Я понял все, господин, - поклонился Хойре. В темном коридоре лица были едва различимы, только неживым блеском отсвечивали кое-где краешки золотого шитья на одежде, улавливая слабый свет дальних окон. - Но постарайся найти среди свободных всадников того, кто мог бы его увлечь.
   - Кто на это согласится?
   - Он все еще прекрасен. Только год назад царевич Эртхаана домогался близости с ним...
   - А казнь?
   - Обмани, - пожал плечами евнух. - Может быть, кто-то и поверит, что сможет остаться безнаказанным после такого...
   - Хотел бы я знать, отчего все-таки он доверяет тебе?
   - Хочешь, я скажу тебе, господин?
   - Скажи.
   - Он сам был дерзким рабом - и я таков. Он был с рождения обречен незавидной судьбе - и я таков. Ему не изменить своей сущности - и я таков. Но это не все, господин, потому что дворец полон невольников, и многие из них - евнухи, а некоторые дерзки, но он отличает из всех только меня.
   - В чем же причина?
   - У него был невольник, подаренный ему отцом. Тот, что ныне сопровождает государя Лакхаараа на той стороне мира. Их связывала дружба и общность судьбы. Этот невольник был родом из племени... из того же племени, что и я. Вот и все, господин. Поэтому он верит мне.
   - Но это всё основания, чтобы я тебе не доверял!
   - Напротив, господин! Царь забывает: никогда страж не станет на сторону узника, особенно такого, который отнял у стражей тюрьму и оставил их без дела и без того, пусть малого, почета, который им положен. Наша жизнь теперь лишена всякого смысла, и мы лишены всякой ценности. Все, что нам оставалось - власть над порученными нашей заботе и бдительности, возможность возвыситься, угодив повелителю. Теперь не осталось и этого. Что же остается? Только желать другого повелителя, который будет использовать нас - и награждать.
   - Ты корыстен.
   - Чего же ты ожидал, господин, от человека моего положения? Разве я всадник, чтобы иметь благородные помыслы? Но, господин, у каждого - своя корысть. Кто-то жаждет править царством, кто-то ночной половиной. Судьба каждого ставит на свое место. Большего мне не надо. Но и меньшим я не удовлетворюсь.
   О том, что из этого вышло
   Много позже, когда царь, отужинав с сотрапезниками, пришел в ночной покой, он позвал к себе Хойре. Тот, как всегда, оказался поблизости.
   - Что угодно повелителю?
   Царь сказал:
   - Ты обещал сегодня, что приведешь сюда мужчину, если я того пожелаю. Ты можешь это сделать незаметно?
   - Я обучен предотвращать подобное, я знаю все хитрости и уловки, которые способствуют достижению этой цели.
   - Ты смог бы и сегодня?
   - Одно слово повелителя...
   - Сделай это.
   И сказал, кого он ждет.
   И Хойре вышел из дворца и искал в городе, и нашел дом Арьяна ан-Реддиля, и передал повеление царя явиться во дворец, пройдя путями тайными, каковыми проведет его посланный от царя.
   Арьян ан-Реддиль, хмурясь, завернулся в плащ и отправился с Хойре. Ночь уже перевалила за половину, когда евнух оставил тайного гостя в крайнем покое, а сам поспешил доложить царю. Не сразу нашел его - в библиотеке.
   - Что же ты, - упрекнул Акамие. - Обещал сделать тайно, а оставил его ждать там, где его могут увидеть.
   - Все спят, повелитель, - успокоил Хойре.
   - Все равно. Надо было вести его сразу сюда.
   - Уже веду, - поклонился Хойре. - Но разве повелитель не распорядился приготовить для себя наряды и умащение?..
   - Я жду! - оборвал его царь. И, когда Хойре вышел, прижал ладони ко рту и сидел так, а потом принялся торопливо вытирать глаза и щеки, сначала пальцами, а после краями рукавов. Как раз успел.
   Встал навстречу Арьяну, радушно улыбаясь, пряча в пальцах мокрые края рукавов, торопливо сказал:
   - Нет нужды кланяться, сейчас не сидение в совете, и нет никого, перед кем надо... - сбился, перевел дыхание. - Перед кем надо соблюдать видимость...
   Опять остановился, покачал головой. Посмотрел в напряженное лицо Арьяна.
   - Ты знаешь, зачем я позвал тебя?
   - Да, я знаю, - с тяжелой усмешкой ответил ан-Реддиль. - И я пришел, чтобы сказать тебе... Не хотел идти, решил: не пойду, - но этого мало. Я скажу тебе: не надейся, что можешь склонить меня... А я тебе поверил, что ты - царь. Я тебе поверил...
   Арьян с отвращением махнул рукой.
   - Я сказал, а теперь ухожу.
   - Постой, - потянулся к нему Акамие.
   Арьян отшатнулся брезгливо.
   - Ты одним можешь удержать меня, сын рабыни: зови стражу. Но никто не заставит меня прикоснуться к тебе.
   - Стой! - срывая голос, крикнул Акамие ему в спину, когда он уже откинул завесу на двери.
   - Стой же, - получилосьхрипло и зло, так он и продолжил. - И слушай теперь меня, ради справедливости. Ведь я выслушал тебя, не перебивая.
   Арьян обернулся через плечо, смерил его надменным взглядом. Акамие улыбнулся, ответил таким же.
   - Да, ты храбрец из храбрецов, ан-Реддиль. Но твоя храбрость настолько же больше твоей мудрости, насколько ты сам больше меня. Зачем, ты говоришь, я позвал тебя? Ничего забавнее ты не придумал? Поверил, говоришь, что я царь? А при первом случае придумал гадость, как все вокруг? Только этого и ждете. Я проводил тебя как друга - и встретил как друга. А ты... Иди, я не стану тебя удерживать. К дружбе не принуждают. Ну! Уходи!
   - Отчего же ты не послал за мной днем, открыто? - возмутился ан-Реддиль, забыв о том, что с царем говорит.
   - О разумнейший ан-Реддиль! - засмеялся Акамие. - И что бы тогда о тебе сказали? Разве ты вельможа или царедворец, чтобы царь мог послать за тобой, и никто бы не удивился? Да на всех базарах Хайра стали бы распевать о тебе песенки ничуть не хуже, чем ты сам умеешь сочинять. Как это?
   Но раз уж он здесь,
   раз он здесь перед нами,
   открытый,
   как дешевый мальчишка у сводника,
   нечего делать, давайте...
   - И что дальше, ан-Реддиль?
   Темная краска залила лицо ан-Реддиля.
   - Прогони меня скорее. Скажешь идти в Башню заточения - я сам туда пойду, там мне и место...
   - Ан-Реддиль, утешение мое, не узником ты мне нужен - другом. Разве мы не говорили весь день и не расстались, довольные? Ты напомнил мне брата моего Эртхиа, хоть велика между вами разница. Так ли я страшен, что ты ни за что ко мне не прикоснешься? Так велико твое отвращение? - и протянул ему обе руки.
   Арьян стоял, набычившись, пряча глаза.
   - Не дашь рук?
   - Стыдно мне теперь.
   - Тогда я сам тебя за руки возьму - не убежишь?
   Тут пришлось Арьяну подать царю руки.
   - Друзья?
   - Друзья, - вздохнул Арьян.
   - Ну вот и все, - улыбнулся Акамие. - Можешь идти. Мой евнух тебя проводит.
   - Это и все, для чего ты позвал меня? - опешил Арьян ан-Реддиль.
   - Если пребывание здесь так тебе невыносимо...
   - Нет, повелитель, нет.
   - Я хотел поговорить с тобой. С кем же мне еще? Сам подумай... Думал, ты мне еще расскажешь про твою Ассаниду, а она дорога моему сердцу из-за упоминания ее в одном свитке, который не сохранился от времени, но каждое слово его записано лучшим почерком в свитке моей памяти... Присядь здесь. Разве не видишь: я ждал тебя в библиотеке, не в опочивальне. Так всегда со мной: что перед глазами - того не видят, но уж измыслят такое, что и мне вчуже стыдно.
   - Прости меня, - снова помрачнел ан-Реддиль. Акамие вскинулся, замотал головой:
   - Уже простил и забыл. Знаешь, о чем я больше всего жалею?
   - О чем же?
   - Что нельзя мне послушать твоих песен.
   - Отчего же нельзя, повелитель? Сейчас же я пойду и принесу Око ночи, и буду петь тебе хоть до утра. Честь для меня какая, что ты хочешь слушать меня, после того, как для тебя пел сам Эртхиа Сладкоголосый!
   - Утешение мое, ан-Реддиль! Лучше было бы послать к тебе в дом драгоценные одежды и всадников с факелами, чтобы проводили тебя во дворец с почетом. Что скажут, если среди ночи услышат твой голос из моих покоев?
   - Клянусь, ты узник здесь! Как же ты живешь, повелитель?
   - Как повелитель, - Акамие передернул плечами. - Но и то радость, что ты здесь, и мы можем поговорить. Не будешь ли ты против, если я приглашу к нам третьего? Он давний и верный свидетель моей бессонницы и моих трудов, весьма разумен и на зависть образован.
   - Как тебе угодно.
   - Хойре, иди к нам, - позвал Акамие, и Хойре тотчас приблизился. Давайте перенесем сюда светильники.
   Оказалось, что в тени скрывался круглый столик. Между грудами белой халвы, между бугристыми гроздьями винограда, между редкостными красночревыми дынями нашелся и кувшин вина, и колотый лед подтаивал в глубокой толстостенной вазе. Пока переносили светильники, Арьян хмурился и неодобрительно косился на евнуха, с которым предстояло сидеть за столом как с равным. Акамие вроде бы не замечал, только вдруг, потянувшись за светильником, сказал ан-Реддилю почти в самое ухо:
   - О моих друзьях суди по себе.
   И тот смутился.
   И вот они стали есть и пить, и Акамие, как заботливый хозяин, предлагал им то одно, то другое, а Хойре подливал в чаши вино. Но никак не рассеивалась неловкость, и все трое от нее страдали. Тогда Акамие сказал:
   - Если мы не можем сегодня послушать песен, пусть тогда Хойре расскажет нам что-нибудь из тех историй, которые он знает.
   - С радостью повинуюсь, - отставил чашу Хойре. - Не желает ли повелитель услышать историю о рыбках?
   - Ты знаешь ее, Арьян? - спросил Акамие.
   - Нет, повелитель.
   - Тогда рассказывай, Хойре.
   И они уселись удобнее и приготовились слушать, а Хойре начал так:
   - В давние времена один купец увидел на базаре девушку. Ее продавали за очень низкую цену, притом что она была красива до крайности. Но из-за цены все думали, что в ней есть тайный изъян, и не брали ее. А купец, когда увидел ее, лишился сердца, и подошел, и заплатил сколько просили, и увел ее, не осведомившись, отчего так мала за нее плата.
   И когда привел ее домой, возлег с нею и весьма обрадовался, найдя, что она - жемчужина несверленая. А после стал расспрашивать ее и говорить с ней, но не услышал в ответ ни единого слова. И он удивился и огорчился от этого, потому что был ласков с девушкой и окружил ее заботливыми служанками. И не прекращал навещать ее каждый день и одаривал ее подарками. Но ни слова от нее не услышал за все время.
   И поручил служанкам следить за девушкой и, если заметят необычное и странное, немедленно доложить купцу. И вот ночью служанки прибежали и сказали, что девушка сидит на постели и плачет. Купец поднялся, взял одежду и побежал к девушке.
   Она сидела на постели и открывала рот, как бы для того, чтобы говорить, но ни звука не вылетало из ее уст. И по щекам катились слезы.
   - Так ты немая! - обрадовался купец. - А я боялся, что противен тебе. Отчего же ты раньше не дала мне этого понять? Может быть, можно помочь твоей беде? Есть у нас искусные врачи, и если их искусство может помочь тебе, считай, ты исцелена.
   Но девушка заплакала еще горше, и била себя в грудь, и тряслась от плача, но ни единого звука из ее уст не услышал купец.
   - А может быть, ты околдована? - спросил купец, и девушка знаками дала понять, что так и есть.
   - Есть ли средство помочь тебе? - спросил купец, и получил тот же ответ.
   И тогда купец пошел на базар и нанял людей, чтобы кричали весь день, что такой-то, сын такого-то, заплатит сколько запросят тому, кто откроет, как исцелить его невольницу и избавить ее от чар.
   И многие приходили и говорили разное, но девушка все отрицала, и купец прогонял их.
   И пришел один человек и сказал:
   - Радуйся, слава купцов, есть исцеление и помощь от чар. Знай, что твоя невольница - дочь заморского царя, которую полюбил чернокнижник из самых вредоносных, ипосватался к ней, но отец девушки отказал ему и пренебрег его угрозами. Тогда чернокнижник вызвал ночных духов, чтобы те похитили ее, и они похитили девушку и перенесли на далекий остров. А на том острове есть озеро, и в озере живут маленькие блестящие рыбки. И чернокнижник вынул из девушки голос и вложил в рыбку, и отпустил рыбку в озеро. Кто найдет остров, а на острове озеро, а в озере рыбку, тот пусть приготовит ее и даст девушке поесть. И голос к ней вернется. Но если ошибешься, поймаешь рыбку с чужим голосом, она станет для девушки как отрава и убьет ее.
   А теперь, мой повелитель, позволь мне остановиться на этом, потому что приблизилось к нам утро, и при дневном свете не будет средства вывести отсюда твоего гостя тайно, и здесь его не укрыть от чужих глаз.
   Акамие и ан-Реддиль еще какое-то время сидели тихо и неподвижно, как ожидающие продолжения, и не сразу очнулись.
   Тогда Акамие попрощался с гостем ласково, спросил, не придет ли еще ан-Реддиль навестить царя в его заточении, и ан-Реддиль ответил: "Если позволишь - непременно". И царь поручил евнуху проводить ан-Реддиля незаметно из его покоев и из дворца, пока не рассвело.
   Когда же Хойре вернулся, Акамие спросил:
   - Что за история? Никогда такой не слышал. И чем же кончается она? Найдет ли купец остров? Поймает ли рыбку?
   - Ах, господин, не спрашивай меня. Знать не знаю в этой истории ни словом больше, чем рассказал тебе.
   - Как это? - удивился Акамие. - Взялся рассказывать историю, которой не знаешь до конца?
   - Нет у нее конца и не было никогда. А взялся я ее рассказывать, чтобы удержать здесь твоего гостя, чтобы пришел еще: видел ли ты, господин, как горели его глаза, пока я рассказывал?
   - Нет, Хойре, я так заслушался, что не видел вокруг ничего.
   - Вот и он так. Для того я и затеял...
   - Вот придет он в другой раз, и что ты скажешь? Как продолжишь?
   - Пока не знаю, господин. Придется признаться ему...
   И Акамие рассмеялся и отпустил его спать.
   О строящих козни
   И вельможа сквозь дрему, не разнимая ресниц:
   - Евнух, который мне обо всем доносит, говорит, не в чем уличить этих.
   И царица, лениво ласкаясь, сквозь сытую, сонную, блаженную, усталую улыбку:
   - А что же нам делать? Ай-яй, что же делать? А я знаю, сладкий мой, сладкий, Хатнам Дерие знает, что теперь делать, слушай...
   И, обхватив руками его голову, прижав между грудей, говорит быстрее:
   - А нужно сделать вот что: пусть евнухи соберутся возле его покоев в час, когда ан-Реддиль будет там, и пусть все разом кричат: горе нам! горе Хайру! царь позволил надругаться над собой! - и пусть ворвутся и схватят их, и совлекут с них одежду. И пусть их держат крепко и выведут из внутренних покоев, чтобы все их видели. Большего и не понадобится.
   - И ашананшеди? - отстранившись, он.
   - Что - ашананшеди? - прильнув к нему снова, она. - Что тебе, сладкий, до ашананшеди?
   - Ашананшеди позволят это сделать?
   - Разве не было ашананшеди-отступников? - воркуя.
   - Говорят, были у Эртхааны...
   - Да, у моего Эртхааны они были. И с ними он добился бы царства, если бы не сын рабыни... Они ему были молочные братья, и я им - как мать. Так надо устроить, чтобы они охраняли сына рабыни в ту ночь, когда мы это сделаем.
   - И ты можешь это устроить, женщина? Отчего же тогда жив сын рабыни до сих пор? - недоверчиво, чуть усмехаясь, потискивая гладкое плечо.
   - Если бы его убили в черед моих лазутчиков, им не жить, свои же расправятся с ними, а мне они нужны еще надолго. А тут выйдет так, что не в чем их заподозрить: может, и в самом деле было то, что было, и ашананшеди подтвердят это своим, как евнухи - всем прочим. Понимаешь, мой сладкий?
   - Много же ты знаешь такого, что скрываешь от меня, - отстранился, неласково щурясь.
   - Зачем тебе знать все сразу? Успеешь забыть. Твоя жизнь беспокойна и полна тревог. До того ли тебе? А женская память - долгая. В тишине и покое думы глубоко корни пускают.
   О Доме Солнца
   Ханнар, насмотревшаяся на смерть больше, чем могла перенести, шатаясь, вошла в купальню. Она знала, что одежда ее, пропитанная смертным потом, и кровавыми испражнениями, и резко пахнущей рвотой, для нее неопасна, но торопилась снять ее и смыть с тела въевшуюся смертную грязь. Ханнар день напролет, и два, и три порой не замечала ее, но потом наставал миг, когда все тело содрогалось от отвращения и ее выворачивало прямо на пол между уложенными в тесные ряды тюфяками больных. Тогда ее рвота смешивалась с их рвотой, и Ханнар подолгу застывала и смотрела на лужи нечистот, не в силах осознать свое родство с умирающими и не в силах отстранить это осознание, накатывавшее подобно приступам тошноты. Стряхнув оцепенение - чаще всего просто оттого, что кто-нибудь из врачей окликал ее - и управившись со срочной работой, Ханнар шла ненадолго в купальню. Ей приносили туда в кувшинах горячей воды, которую постоянно грели для больных, и она сначала обливалась ею, потом скоро и жестоко терла и скребла тело грубой тканью, еще раз обливалась горячей водой и наконец ныряла в бассейн.
   Она погрузилась в огромную каменную чашу, наполненную ледяной проточной водой. Холод сейчас же взял ее тело как тисками, сдавил, собрал воедино, изгнал усталось и муть из души. Дав ему проникнуть до костей и до глубины чрева, Ханнар выпрыгнула из воды как прыгучая рыба горных ручьев, гладкая, тугая, сильная. Купальные простыни и свежее платье для нее было приготовлено и разложено на каменной лавке. Сапоги - высокие сапоги для всадников, к каким она привыкла в степи, стояли тут же. В них было удобнее шагать через ряды тюфяков, лужи и грязь. Волосы она обмотала мягкой тканью и скрутила в жгут, обвязала вокруг головы, на плечи накинула чистую белую рубаху из лина, туго опоясалась. Она была готова вернуться к своим подданным. Но присела на скамью и оставалась в купальне еще немного времени, просто сидя в тишине и глядя в неподвижную воду. В конце концов, умиравшие там умирали так же споро и без ее помощи. Один за другим. Сначала еще имело смысл окатывать водой испачканные подстилки и выносить их сушиться на крышу, потом на это просто не было времени. Мертвого уносили, на его место клали живого, которого вскоре - порой в тот же день - уносили следом. Ханнар знала, что не поданная кому-то из них за время ее отсутствия кружка воды все равно не утолила бы жажду, сжигавшую больных, не утишила бы их мучений, не прекратила бы стонов, сливавшихся в огромном помещении в один пульсирующий гул.