Алекс Гарридо. В сердце роза

   - Зовите меня - Данхнэл. А ваши имена мне известны.
   Не удивляясь и не рассуждая они уселись за стол, на котором в соседстве оказались жареная дичина и печеные на углях рыбы, вареные овощи и рассыпчатый рис, пышные хлебы и тонкие лепешки, горячее вино, распускавшее ароматы семнадцати трав, и пиво в увенчанных искрящейся пеной кувшинах, миски с лесной ягодой и розовый виноград.
   - Вы люди разумные и опытные, - сказал ткач, садясь с ними за стол, вам все равно, откуда берется здесь еда, а мне недосуг объяснять. Вы ведь не в ученики пришли проситься? Я так и знал. Думаю, каждый из вас сможет найти здесь что-нибудь по вкусу.
   Насытившись, они увидели три кипы отлично выделанных шкур, тканых одеял и одеял пуховых. Уходя, ткач пожелал им доброго сна и движением пальцев пригасил огонь в очаге.
   И прежде чем наступило их завтра и они проснулись, все в одно и то же время, солнце раз пять или семь проплыло над башней и столько же раз ночь вывешивала над ней сверкающие сети созвездий.
   - Откуда ты знаешь, зачем мы пришли?
   - Сюда все приходят за этим. Я не могу прямо предупредить или предостеречь вас. Но могу рассказать вам одну историю, о чем она каждому из вас скажет, в том и будет для него предупреждение.
   Вечерний Король проезжал своим путем по берегу реки, свита следовала за ним. Мельникова дочь вышла унять тоску светом первых звезд. Но ярче звезд глаза обитателей Вечерней страны.
   С той поры не знала утешения мельникова дочь, пока не отважилась отыскать башню Ткача. Пришла выпросить у него такой ковер, в котором соединились бы судьбы ее и Вечернего Короля. Ткач отказал ей.
   Но она не ушла, мокла и мерзла на ступенях, кричала, что лучше умрет здесь, чем вернется в отцовский дом, где ей сужден в мужья немилый.
   Никто не должен умереть на этом пороге. И Ткач открыл.
   - Чем заплатишь за ковер? - спросил.
   - А что попросишь?
   - На много ли согласна? - спросил.
   - На все.
   - Добро. Плату сама принесешь, после.
   - Так что ты хочешь?
   - Что сама принесешь, - сказал.
   И соткал ей ковер.
   Она вернулась в дом и вышла на берег реки, и в тот же вечер Король увез ее с собой, потому что мельникова дочь была красива.
   Но утром ее нашли беспамятную на берегу, и, очнувшись, она твердила, что семь лет прожила у своего мужа, короля, во дворце.
   Жених отказался от помешанной, а вскоре обнаружилось, что девица в тягости, тогда и родные выгнали ее - от позора.
   На берегу реки, под ивой, разрешилась она сыном, не хватило духу утопить его, понесла к Ткачу: кто во всем виноват, кто ненастоящее счастье соткал?
   Принесла и положила на пороге, и тогда вспомнила об условленной плате, и заплакала, и ушла.
   - И что с ребенком? - спросил Эртхиа.
   - Это я.
   - А где же Ткач?
   - Это я.
   - А тот, прежний?
   - Тебе нет нужды знать об этом.
   Эртхиа тряхнул головой, помолчал. Хотел спросить, но тут его опередил Тахин.
   - Но цена и теперь та же?
   Эртхиа закивал, соглашаясь с вопросом.
   - Цена та же во все времена. То, что окажется лишним.
   - И это всегда больше обретенного?
   Ткач пожал плечами.
   - Что сочтете лишним...
   - Только заранее этого никто не знает, - удивился Эртхиа.
   - Так о чем вы будете просить? - напомнил им Ткач.
   - Вот, - сказал Дэнеш, - я пришел сюда как спутник, у меня нет к тебе просьбы.
   И, помолчав, добавил:
   - Я рад этому.
   Тахин сказал:
   - Я не знаю, о чем просить. Из того, что может быть, я ни в чем не нуждаюсь. А невозможное разве откликнется на просьбы? Надо искать.
   У Тхэ только головой покачал в знак отказа. Тогда заговорил Эртхиа.
   - Я пришел сюда, чтобы обрести больше, чем то, что у меня было, чем то, что я потерял. И если все это придется отдать в уплату, я и не знаю, зачем было идти. Лишнего у меня в жизни нет ничего. Зря мы шли сюда. Мне ничего от тебя не нужно. Зря мы шли сюда.
   - Не зря, раз ты здесь это понял, - ответил Ткач. - Разве ты не знаешь того, в чьих руках средство исправить судьбу? Не нашел его в странствиях?
   - Я думал, это ты, - разочаровано ответил Эртхиа. - А так... Раз это не ты... - он оглядел своих спутников задумчиво, не торопясь. - Нет, - твердо ответил. - Я его еще не нашел.
   - Так иди ищи, - рассердился Ткач. - Не трать время попусту. Поворачивай домой. Если не найдешь на обратном пути - без толку дальше искать. Я не собираюсь помогать тебе в поисках, но приведу к берегу корабль, который обогнет мир по краю и отвезет вас поближе к дому. Может быть, это хоть немного сократит твой путь... Сколько времени ты потратил впустую!
   - Но я искал тебя!
   - Да не меня тебе надо было искать, а...
   - А кого?!
   Но Ткач вдруг стал спокоен, даже улыбнулся уголком рта.
   - Если тебе суждено, ты успеешь, а если не суждено... Нечего жалеть о потерянном времени. Теперь отдыхайте, пока я найду корабль, который вам подходит, и подманю его поближе.
   И он подманил им корабль. Тарс Нурачи, купец аттанский, оказался на нем, довольный, торжествующий: открыл новый путь с юга на север.
   - Так вокруг всего мира на корабле и плыть! Ни товар перегружать, ни пошлины на заставах платить, ни разбойников лесных. Обратно тем же путем пойду. Отсюда вдоль берега сто дней, там перегрузимся один раз, караваном до Авассы, там в Шад-даме поторгую - как раз к тому времени они от своего великого праздника в себя придут, - и, считай, дома! - торжествовал Нурачи, ничуть не удивляясь новой встрече с царем. Носит ветер человека по всему лицу земли, что ж такого? Нурачи и сам такой.
   - Да ведь я тебя в Хайр отправил, - тормошил его Эртхиа. - С подарками. Как же?
   - Да это когда было? - удивлялся купец его беспокойству. - Благополучно доставил, все в сохранности. До подарков ли теперь повелителю Хайра, не знаю, но наградил меня выше всякой меры.
   - Что значит: до подарков ли? - тут же оказался рядом Дэнеш.
   Купец и рассказал, что в Хайре междоусобица великая, царь пустился в бегство, на трон воссел было малолетний наследник ан-Лакхаараа, повел дело круто, да царствовал недолго, и теперь резня по всему царству, только в Удже спокойно: купцам все равно, кому пошлины платить, лишь бы не мешали, а между Аз-Захрой и Уджем отличная большая пустыня, прекрасно проходимая для каравана, но не для войска. И думают в Удже, что и вовсе не нужен им никакой царь, а купцы, если уж базар в порядке держат, могут и с целым городом не хуже управиться, а войско можно держать наемное.
   - Погоди ты с войском, - перебил не поспевавший за его скороговоркой Эртхиа. - Что с царем-то? С Акамие?
   - Скрылся где-то в горах. В брошенном замке. Держали его в осаде, а к зиме осаду сняли: снег ему осада. Говорят, там даже лазутчику не пробраться. А я вовремя из Хайра убрался. Как услышал, какие песенки про царя поют...
   Эртхиа с Дэнешем переглянулись.
   - Кав-Араван!
   - Больше негде.
   - С ним должны быть ашананшеди, - хмуро напомнил Дэнеш.
   - Да нет их больше в Хайре! - встрял всезнающий купец. - Все ушли. Тайно. Говорят, в страну Ы, откуда родом их предки. Ни одного не осталось.
   - Тахин, а мы к тебе в гости, - вскинул голову Эртхиа. - Из Авассы сначала в Хайр, заберем брата, а потом и домой - все вместе. Сколько дней ты сказал, купец?
   - Сто.
   - А не заходить в порты?
   - Как же торговля?! - ужаснулся Нурачи.
   - Никак! - отрезал Эртхиа. - Сколько дней?
   - Десятка два отнимется... Но нельзя так!
   - Сколько хочешь выручить за твой товар?
   Купец побледнел, покраснел, выпучил глаза и бухнул цену.
   - За половину беру! - рявкнул в ответ Эртхиа, и пошла торговля. Ударили наконец по рукам, когда волосы у обоих уже висели сосульками от пота, а сорванные голоса еле хрипели.
   - Как дома побывал, - просиял Эртхиа.
   - Да уж, по всему базару слава, как ты торгуешься, повелитель.
   - Это еще не тот торг, - помрачнел Эртхиа. - Деньги получишь в Аттане. А товар - за борт. Сейчас. За сколько дней дойдем?
   - Убиваешь... - просипел обезголосевший купец.
   - Сколько? - схватил его за воротник Эртхиа.
   - Еще дней двадцать прочь.
   - Успеем раньше - проси, чего хочешь.
   - Э! - с отчаяния махнул рукой купец. - Пожалуешь мне одному право возить пшеницу из Авассы?
   - Элесчи потеснить хочешь? Тестя моего?
   - Так ведь не тесть еще...
   - Идет. Из-за Элесчи вся эта каша и заварилась, - нашел виноватого Эртхиа. - Надо было сына как следует воспитывать.
   О том, как царю привиделся Старик
   Как часто бывало, после пира с сотрапезниками сидел царь со своим вазиргом в крайнем покое, ибо дальше, во внутренние покои, не было хода вазиргу, хоть пустовали они.
   Несмотря на поздний час старый ан-Эриди одет был строго, во все положенные ему по чину одеяния, и отчетливо гремели друг о друга изломы золотогошитья, оправы камней в кайме, и звук этот, среди многих подобных неслышный днем, в окружении так же наряженных придворных и при царе, чьи одежды еще тяжелее и звонче, теперь был странен. Царь сидел, как любил, запросто, на подушках, кинутых у окна, в легкой белой рубахе, совсем простой - только жемчуг в дюжину рядов на плечах и по краям широких рукавов. Ногой в легкой туфле покачивал царь и шлепал подошвой по голой пятке.
   Отца его никогда не встречал в подобном виде старый вазирг. Отец его растил наследником себе старшего из своих сыновей - Лакхаараа. А вырастил вот этого, сам, по своей воле предназначив новорожденного сына для ночной половины. Непорядок жестокий и отвратительный был в этом, хоть не пристало кому бы то ни было обсуждать дела царя в сокровенных покоях его дома. За этот непорядок платить Хайру, потому что царство - это царь, и глубже эта связь, чем могут вообразить непосвященные.
   Но не при отце нынешнего царя наступило время расплаты. Теперь, когда на троне этот. Ан-Эриди посмотрел на царя снова, и смягчилось в нем сердце: совсем мальчик, и кости в нем еще мальчишеские, и губы, и глаза. Вдвое старше он нынешнего наследника Джуддатары, всего вдвое - девятилетнего мальчишки. Такой же ученик, наставлять его и наставлять. Хочет отдать престол власти наследнику, едва тому минет четырнадцать. А того не понимает, что ребенку и престол - игрушка. Сам-то царь внимателен к наставлениями и вразумлениям, прилежен в науке управления, усерден в исполнении своих обязанностей. Таков ли будет Джуддатара...
   Большую ошибку делает царь, что не призывает наследника во дворец присутствовать в совете. Те, кто окружает мальчишку, рады нашептать, мол, дядя погубил отца, а сына не пустит к престолу. Но и это не вся беда. Нерадив, неусерден Джуддатара, не хочет начинять пустую голову премудростями государственного разумения, драгоценными сведениями о делах времен и людей, от чего зависят благо государства и спокойная жизнь людей, его населяющих, либо разруха, смута, восстания. И хоть бы так с ним было, как с царевичем Эртхиа, который был непоседлив, но имел трепет перед мудрыми и не стал бы пренебрегать разумным советом. Стал бы царем, охотился бы, веселился бы, песни пел бы, пропадал бы на ночной половине, не мешал бы вазиргу править. Воевал бы, когда скажут, женился бы, когда скажут. Когда нельзя жениться наложниц бы брал. Не таков Джуддатара. Учиться не любит, а мнит, что знает больше всех в семи частях света. Что ни скажи ему - неодобрение во взгляде, пренебрежение. И еще - ожидание, спокойное, несуетливое ожидание своего часа. От такого взгляда словно холодное железо совали за шиворот вазиргу. Знакомый был взгляд. Словно не Лакхаараа - Эртхааны был сыном наследник. Эртхаана тоже долго рос при царице Хатнам Дерие. Болезненный был, не годился к воинскому воспитанию. Джуддатару же царь сам упустил. Раньше надо было отнимать у бабки.
   А может быть царь чуял что? Много непостижимых качеств в этом царе, воспитанном не для царствования, а для угождения царствующему. Говорили ведь, что он единственный почуял смертельную опасность для царя Эртхабадра, когда пировали в захваченном Аттане во дворце аттанских богов. И он же принес исцеление бывшему уже все равно что мертвым царю. Ко многому скрытому от глаз есть у него чутье. А уж дух Эртхааны он должен бы чуять издали-издали.
   И, может быть, прав этот царь, что не выводит перед всеми Джуддатару, как своего наследника, хоть и объявил, - и следует вазиргу подождать и посмотреть, что сделает Судьба. Если до сих пор не уличен царь в том, чего все от него ждут, может быть, иное ему предначертано? Ведь может быть и изменен порядок наследования. Не братья один за другим по старшинству, а потом - старший сын старшего брата и опять все сначала... Если бы вдруг женился царь и родил сыновей - как многое могло бы измениться! Может статься, Хайр простил бы ему его детство, проведенное на ночной половине, может статься, и Джуддатара не дожил бы до совершенных лет. Людям свойственно болеть, и многие болезни смертельны.
   Ахми ан-Эриди снова поглядел на царя. Были у вазирга сыновья и младше, но вдруг почувствовал к царю нежность, как к младшему сыну. Увидел: несчастный ребенок сидит перед ним, с рождения подвергшийся бесчисленным унижениям, ведь так и воспитывают предназначенных для ложа - чтобы не осталось в них гордости, не осталось их самих ни в одной жилке, и высшим мнили бы доставить наслаждение господину, а об ином помышлять им и незачем, и вредно. И этот так же - но где-то в тончайших складках сквозного шелка, в шелесте и звоне украшений, в тени потупленных ресниц утаил себя - не гордость, но кроткое достоинство, которого ни царская милость, ни немилость не смогли уничтожить. Но как ему - царем?
   - Ничто ведь не препятствует тому, чтобы повелитель снял с себя тяготы правления и только наслаждался своим положением. Разве не доказал я моей верной службой, что царь может...
   - И ты сделаешь все как должно, но не так, как согласен я? - вздернул брови царь.
   - Повелитель всегда ведь со временем видит разумность моих советов, сказал ан-Эриди. Вот еще доказательство того, что не способен к власти этот юноша. Разве посмел бы вазирг такое сказать его отцу или любому из его братьев, даже Эртхиа?
   - Когда увижу разумность, тогда и соглашусь. Да. И не всегда ведь я соглашаюсь с тобой?
   - Да повелитель, это правда. Еще не во всем мы достигли согласия.
   - Ах, как ты повернул: еще не во всем! - царь уронил с ног туфли, стал на ковер босой, подошел к вазиргу и сел рядом. - Хорошо же. Скажи, разве не достаточно того, что по моему указу все важные дороги мостятся камнем для удобства проезжающих. Разве не достаточно, что разбиваются новые сады вокруг городов и заложены прекрасные дворцы, что людей мудрых и ученых я собираю здесь, чтобы прославился Хайр у всех народов? Или что крытые рынки, как в Аттане, приказал я строить, чтобы больше караванов приходило к нам и чтобы Хайр богател, не проливая ни своей, ни чужой крови? Что мне сделать, чтобы любили меня? Чего им не хватает?
   - Повелитель мой знает, чего, - с искренней заботой сказал ан-Эриди. Любить тебя не будут, бояться не будут. Но можно устроить, чтобы терпели.
   - И получается, что для мира в стране я должен занять всадников, для мира во дворце - евнухов. Нет у меня желания ни воевать, ни жениться, пожаловался.
   - Ты должен жениться, мой повелитель, - погладив его по голове, сказал ан-Эриди.
   - Как отец ты мне, - прошептал Акамие. - Говори.
   - Ты должен жениться, это во-первых. Наполни ночную половину твоего дома.
   - Ты не видел столько изнеженных и сварливых от ненужности женщин, сколько видел я. Это ли покой в доме?
   - Да, мой царь. Ты говоришь справедливо. Ты видел, потому что жил среди них, а я не видел, потому что это - забота евнухов, а самому тебе ни к чему теперь слушать ругань и жалобы. А если бы ты женился, мой царь, может быть, обошлось бы и без войны, ты прав, не впрок Хайру новые земли.
   Акамие еще раз вздохнул.
   - А что мне делать с женой? Ты не сидел ночь напролет, ожидая зова. А я сидел. Нет горше этих ночей. Нельзя ли решить иначе? Уже десять сыну моего брата. Еще несколько лет пусть ненавидит меня Хайр. Тем сильнее будут любить нового царя. Я уйду, оставлю ему престол. Скажи, ан-Эриди, отец мой, продержимся ли еще четыре года?
   - Не хочешь занять евнухов - займи воинов, - медленно и безучастно ответил старик. - Решай, с кем будешь воевать.
   - Это ты? - обмер Акамие, узнав его.
   - Тебе предсказать?
   Акамие замотал головой.
   - Не надо предсказывать. Ничего хорошего я не жду, а о плохом лучше не знать наперед. Но умоляю, объясни мне все. Я кожи своей не чувствую, окован царством. Не могу поступать как царь, не смею - как человек. Что ни сделаю все не ладно. Для чего все это было нужно? Почему не сидеть на этомпроклятом троне брату моему Лакхаараа, который был - царем? И Шаутара справился бы. Мог бы и Эртхиа украсить собой трон Хайра, и при нем некогда было бы бунтовать ни воинам, ни евнухам! На худой конец, Эртхаана... Не знаю, каково пришлось бы Хайру, но сам царь - не был бы несчастен, как я. Зачем все это? Для чего? Почему все устроилось наихудшим образом и для страны и для меня? Из всех возможностей выбрана самая... бессмысленная! И это - Судьба?! Горе мне, что я подвернулся ей под руку, когда она страдала несварением. Хуже! Женщина она, и в тот день я ей попался на глаза, когда она недомогала по-женски. Уходи, я знаю, ты ничего не объяснишь мне, так пропади ты пропадом, что я слушался твоих советов и радовался твоим обещаниям! Горе мне, нет у меня жизни, есть - судьба.
   Старый ан-Эриди с трудом дозвался слуг: голоса лишился, когда вдруг опустели глаза царя и залепетал он бессвязно, когда повалился на пол и забился у колен старого вазирга. Невнятно мычал он в глухую толщу ковра и рыл белыми пальцами глубокий ворс. Только Хойре оказался поблизости, молоденький евнух, неожиданно попавший в милость, и рабыня из тех, что поддерживают огонь в нишах. Вместе вбежали они в Крайний покой, девушка поднесла ближе светильник, евнух принялся разжимать и растирать сведенные пальцы царя.
   Из-за плотных завес, отделявших покои ночной половины, выскочил новый раб повелителя, тот заморский, с набеленным лицом, просвистел шелковыми полами, упал на колени рядом с царем, выкинул ловкие пальцы из огромных рукавов, что-то сделал с лицом, шеей царя, отнял его руки у евнуха, склонился над ними.
   Ан-Эриди с недоумением и опаской следил за его хлопотами. Но когда обратил взгляд на лицо царя, распустил окаменевшие плечи: царь лежал с ясным лицом, смотрел в потолок. Хойре приподнял ему голову, и девушка ловко подвинула подушку. Сейчас же евнух выскользнул наружу, громко требуя к повелителю врача.
   Заморский раб внимательно взглянул в лицо царю, спрятал руки в рукавах, дважды поклонился, поднялся с колен, и тихонько вышел.
   О недозволенной любви
   Все успокоилось и стихло во дворце, и царь уже мирно спал в опочивальне под присмотром врача, а Хойре снова ждал на том же месте, где застиг его тревожный крик вазирга.
   И она пришла. Вступила в темноту из освещенного коридора и замерла. Он протянул руку так, что на нее упал отсвет, и Юва тут же руку поймала в свои горячие ладони. Вдвоем они углубились во тьму.
   - Почему я? - снова задал Хойре вопрос, не зная, что его задают все и что он никогда не имеет смысла, и даже в его устах.
   Но она ответила, прильнув к нему движением звериного детеныша:
   - Я тебя не боюсь.
   Хойре не понял.
   - Если бы у нас был другой царь, я сделал бы так, чтобы ты стала его любимой женой. Вот что я сделал бы для тебя. Я сумел бы. Да.
   - Не надо, - покачала она головой. - Не делай этого.
   Как будто все в жизни зависело от того, что они сейчас решат.
   - Почему? - наклонился Хойре к ее глазам, блестевшим в темноте.
   - Не надо. Я не хочу быть любимой женой царя. Мне хорошо с тобой.
   - Со мной?
   - Я тебя не боюсь, - еще раз сказала Юва, пряча лицо у него на груди.
   Хойре помолчал, привыкая к новому. Вот оно что. Купцы, перекупщики... Глаза у нее не здешние, аттанские у нее глаза.
   - Издалека привезли тебя?
   - Из Аттана.
   Вот оно, вот оно что. Военная добыча. Хватило ей уже. Ей теперь Хойре в самый раз.
   - Но ведь, - сообразил Хойре, - но ведь аттанских возвращали?
   - У меня никого не осталось из родных, а во дворце спокойно... Я не сказалась.
   - Так что же это получается... - вздохнул Хойре. И больше ничего не стал говорить. Обнял ее, и она подняла руки и обняла его. Оказалось, этого достаточно. Ночь текла сквозь дворец медленно, величаво. И в ее глубине нашлось укромное место для этих двоих.
   А если она передумает, решил Хойре, если для нее все изменится, - а так будет когда-нибудь, - я не стану ей врагом...
   И тут он вспомнил, что судьба его невольничья неверна, и то, что он задумал, может привести его к гибели, и тогда некому будет защищать ее и заботиться о ней. Он покачал ее в объятиях и коснулся губами ее кудрей, и опустил в них лицо - сразу вслед за тем мгновением, когда все решил за нее.
   - Повелитель, - тихо позвал Хойре.
   Акамие приподнял голову с подушки.
   - Повелитель, я нашел жену для тебя. Такую, которая не станет сердиться, если ты не позовешь ее в опочивальню. Она красива до крайности и умеет вести приятные речи. Она не будет в тягость тебе, повелитель, не возгордится и не станет говорить о тебе того, чего не следует. Правда, о ней нельзя сказать, хорошего ли она рода, потому что род ее неизвестен, но красивая девушка всегда достойна почестей. Правда, нельзя сказать и того, что она девушка, потому что взята она в добычу в Аттане, а повелитель мог своими глазами видеть, как там было. Но я готов поручиться, что здесь, во дворце, никто ее не касался. И даже, господин мой, я готов, если надо, засвидетельствовать ее невинность, а если повелитель назначил бы меня главным евнухом, моего слова было бы достаточно.
   - Ты этого хочешь? - удивился Акамие. - Я думал, что со временем ты мог бы стать начальником над писцами.
   - Нет, если повелителю угодно, чтобы я спорил с ним.
   - Угодно.
   - Нет, ибо если бы я стал начальником над писцами, это унизило бы их и усилило бы в них недовольство, а этого нельзя допускать. Как можно иметь писцов, которым не доверяешь? Разве у тебя есть время перечитывать все, что они записывают с твоих слов? Или уж писать самому? Царю необходимо назначить на эту должность кого-нибудь из тех, чей отец был писцом, а лучше - и дед. А мне хватит старшинства на ночной половине. И ты, повелитель, можешь быть спокоен, если поручишь ее мне.
   - Как можно быть спокойным? Ты знаешь, конечно, что брат мой Эртхиа пробирался ко мне на ночную половину, несмотря на запреты. Если для дружбы не нашлось достаточных преград и препятствий, - что остановит страсть? И недаром ведь говорят, что женщины способны измыслить такое, что смущает разумных и пристыжает мудрецов. Не ревность остерегает меня: нельзя допустить урона царской чести.
   - Говорю, не о чем беспокоиться повелителю. Эта девушка сторонится мужчин и всегда будет сторониться. После взятия Аттана...
   - Это пройдет со временем.
   - Бывает, проходит. Но не у нее, если она будет спрятана на ночной половине, и никто не увидит ее, и она - никого.
   Акамие промолчал в ответ. Он признавал справедливость всех доводов Хойре и необходимость последовать его совету и настояниям ан-Эриди. Но самая мысль об этом утомляла его до изнеможения. Потом, хотел он сказать, потом... Но знал, что "потом" будет означать в его устах "никогда", и принудил себя ответить:
   - Так распорядись приготовить девушку. И пошли к ан-Эриди с известием. Столько теперь... Свадьба - великие заботы. Кому платить цену невесты?
   - Повелитель! - воскликнул Хойре. - У тебя достаточно слуг. Ты и не заметишь, как окажешься женат.
   - Да будет так, - согласился Акамие.
   О жестокой необходимости
   А назавтра:
   - Что нового сегодня в Хайре, ан-Эриди?
   - То, чем не хотелось бы нарушать покой моего повелителя.
   - Еще один дерзкий певец? Веди его сюда.
   - Нет, мой господин. Судьба приняла решение, которого ты боялся.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Война.
   - Что?!
   - Правитель Ассаниды поднял мятеж. Сегодня я получил известие об этом и оно подтверждено ашананшеди.
   - Так это точно?
   - Сожалею, повелитель.
   - Что же делать?
   - Кому и решать, как не тебе. Но первое...
   - Да?
   - Первое, что должно быть сделано...
   - Говори же, вазирг!
   - Казнить заложников.
   - Нет! - вырвалось у Акамие. - Нет, только не это.
   - С этого и надо начать - непременно. Так было всегда и всегда будет, это самый разумный и необходимый шаг. Тебя проверяют. У твоего отца, царя Эртхабадра, да будет Судьба к нему милостива и на той стороне мира, не было необходимости казнить заложников. Это ему обеспечил его отец. Мир и спокойствие наполняли Хайр под их твердой рукой. А тебя проверяют. Не казнишь детей правителя Ассаниды - найдется множество охотников последовать его примеру. Раньше, чем собирать войско, ты должен казнить заложников.
   - Вели привести их сюда.
   - Не делай этого, повелитель, - взмолился ан-Эриди. - Тебе легче будет, если казнят незнакомцев. Твой разум проворен и тверд. Но твое сердце жалостливо. Ты отменил ежегодное испытание казначеев огнем - и насколько обеднела сокровищница! Это все жалость... Испытание пришлось ввести заново но и казнить несчастных, соблазненных безнаказанностью. Мой отец, бывший главным казначеем у твоего деда, перенес испытаний по количеству лет, пока занимал эту важную должность, - и оставался безупречен и неподкупен; и был доволен. И был так вознагражден повелителем, что не имел причины сожалеть о своих увечьях. Ходить он не мог, и не владел правой рукой, но в доме не было недостатка в рабах, готовых перенести его, куда ему нужно, подать все, чего он желает, кормить и поить его, одевать и прочее; а также в юных рабынях, которые сами делали все, что необходимо, - и без подсказок, прошу прощения у моего повелителя за дерзость. Так что пусть эти двое обреченных как-нибудь проживут свой последний день не удостоенные созерцать солнцеподобный лик повелителя Хайра, а если любопытство твое так велико, господин мой чрезмерно милостивый, ты все равно увидишь их завтра, так как обязан присутствовать при их казни.