Алекс Гарридо. В сердце роза

   - Сказано хорошо. Эртхиа сложил бы из твоих слов песню.
   - Мне больно, - ответил Акамие. - Как тебе.
   - Не верю, -сказал Дэнеш и повернулся, чтобы уйти.
   - Стой, лазутчик, - тихо-тихо сказал Акамие, и Дэнеш замер. Он обернулся и взгляд его был темен.
   - Я еще царь Хайра и ты еще служишь мне, - глядя ему в глаза сказал Акамие. - Когда отпускал твой народ, я не отпустил тебя, ты помнишь? Я не отпустил тебя. И не отпущу. Я посылаю тебя с поручением. Береги моего брата, такова моя воля - твоего царя и повелителя. Иди и не забывай обо мне ни на миг. Иди.
   Минуту или дольше они смотрели прямо в глаза друг другу, и ни один не отвел глаз. Потом Дэнеш согнулся, коснулся руками ковра и стремительно вышел.
   И больше они не виделись.
   О пастухах звезд
   Эртхиа очнулся среди ночи и не испугался, как всегда пугался, просыпаясь в новом месте, оттого что не мог понять, где он, что он? Здесь все: мягкость и упругость постели, и вес покрывала, и теплые, душноватые ароматы, и гремящий хор сверчков за окном, и терпеливая нежность неяркого светильника - все было своим, и Эртхиа приснились его детские сны, и он проснулся ребенком. Сбившись, как давно не сбивался, в комок и зажав в кулаке край одеяла, Эртхиа лежал и лежал, а сверчки пилили серебряными напильничками ночь, светильник заботливо рассеивал мрак, и запахи дома и детства окутывали и пеленали, чтобы в странствиях оставалось с Эртхиа хоть немного домашнего тепла.
   Но Эртхиа проснулся еще раз - уже взрослым, и без пощады к самому себе заставил себя вспомнить, кто он и где и почему. Он поднялся, потряс головой и сильно растер лицо ладонями. Как это получилось, что он разговаривал с братом и вдруг оказался в спальне, спящий безмятежно, и не помнит как? Не столько он, в самом деле, выпил.
   Эртхиа выглянул в окно, посмотрел на небо, прикинул, что до утра еще довольно долго. Интересно, не заблудится он теперь во дворце? Надо пойти пошарить в библиотеке: среди свитков и сшитых книг, которые так рьяно собирал его брат, должны найтись описания земель и путей, дорожники по странам, окружающим Хайр, а может быть, и лежащим дальше. Эртхиа огляделся в поисках одежды: хорошо он уснул, что не чувствовал, как его раздевали. Нет, ну не столько. Ну, чашу-другую... даже на дорожную усталость этого же мало, мало, чтобы вот так.
   Одевайся, Эртхиа, сердце, - ласково побранил себя голосом брата. И снова огляделся.
   Вот дарна. Правильно, что ее перенесли сюда вместе с ним. Положили на подушках, как было всегда у него заведено. Вот сумки с дорожным припасом, лежат на полу у входа. Колчан с налучем повешены на стену. Все как дома. Дома и есть.
   Приоткрыв завесу на двери, заглянул Акамие.
   - Не спишь?
   - Вот, проснулся. А ты что?
   - Беспокоился, как ты...
   - Ничего. Лучше не спрашивай. Не знаю, рассказал ли бы я тебе про долину, если бы мог...
   - Все равно не сможешь, - согласился Акамие. - Ничем мы друг другу не поможем. Прошли те времена.
   - Да, - вздохнул Эртхиа. - Дурак я был, что согласился на царство. Дважды дурак - что тебя уговорил.
   - Да нет, Эртхиа. Если бы я не стал царем, кем я мог быть в Хайре?
   - Зачем в Хайре? Я бы тебя с собой взял - в Аттан.
   - А сейчас хорошо ли в Аттане?
   Эртхиа потемнел, вздохнул.
   - Нигде не хорошо. Что у тебя здесь?
   - Всадники недовольны. Всадников можно занять только войной. Евнухи недовольны. Для них надо бы заселить ночную половину, чтобы и им было чем заняться. Но Хайру не впрок будут новые земли, а я не хочу жениться. До совершеннолетия Джуддатары еще не один год. До сих пор ан-Эриди удавалось убеждением и силой сохранять все как есть. Но теперь он обеспокоен. Да что там... Теперь, когда ты уезжаешь, зачем тебе везти ссобой еще и мои тревоги? Разве своих не хватает?
   - Хватает. Но таких, чтобы не спать по ночам...
   - Да нет же, я не из-за этого. Просто беспокоился за тебя. Ты так внезапно уснул. И еще я хотел сказать. Ты, пожалуй, возьми с собой Дэнеша. Я пошлю его с тобой. Он знает все земли вокруг Хайра.
   - Да нет же, он Шур, он ходил в Аттан. А я думаю сначала к Побережьям, а оттуда за Море.
   - Ну что же? Дэнеш бывал и в пустыне. В Бахарес кто из ашананшеди не ходил? Они коней только там берут. И Дэнеш своих мышастых... До Уджа, правда, не доходил, но...
   - Ты много о нем знаешь? - спросил Эртхиа.
   - Да, - признался Акамие. - Лучшего спутника тебе не найти, а больше я ничего не скажу.
   - Не говори. А он согласится пойти со мной?
   - Он ашананшеди. Я сказал, и он пойдет. И, он говорил мне, вы ведь побратимы?
   - Мы? - Эртхиа задумался.
   Не совершали они с Дэнешем обряда. Но если ашананшеди так говорит...
   - Мы - да.
   - Я сказал ему, что он пойдет с тобой.
   - Уже сказал?
   Акамие кивнул.
   - Ну, - решился тогда Эртхиа, - не годится мне отменять твои приказания.
   - Правда. Ты спи теперь, а с утра я прикажу подобрать все книги, какие есть в моей библиотеке о тех местах, через которые вам придется идти.
   - Я как раз хотел пойти в библиотеку и заняться тем же.
   - Не спится?
   Эртхиа пожал плечами:
   - Я выспался уже.
   - Тогда пойдем, - кивнул Акамие. - Пойдем сейчас. И еще я хотел показать тебе две дарны от лучших мастеров, может быть тебе понравится одна из них или обе - тогда они твои. Я уже давно хотел отослать их тебе, да сомневался, хороши ли.
   - Если ты выбирал, хороши.
   - Одна черная, вторая отливает серебром. Конечно, им далеко до той красной, которая у тебя от Тахина...
   - Черная и серебристая? - придержав за рукав, остановил его Эртхиа. Око ночи и Сестра луны.
   - Вот хорошо! - обрадовался Акамие. - Эти имена им подходят как никакие другие. Вот и заберешь их.
   - Куда же мне теперь - в дорогу? Но я посмотрю. А то шел бы ты спать, брат.
   Акамие покачал головой.
   А по дороге сказал:
   - Я часто не сплю по ночам. А там, в библиотеке, сейчас наверняка Хойре - единственный из евнухов, кого я всегда рад видеть. Он банук, ты сразу увидишь. Но ты не подавай виду, что заметил.
   - Да, конечно. Гордое племя. Как он оказался в евнухах?
   - Я не спрашивал. Но вот что думаю: у матери Айели было девять дочерей старше его, и хозяин ждал большой выгоды для себя. Мог он не продать какую-то из них, а поступить, как поступил с их матерью? Оставить у себя, дать в мужья красивого раба, и получить еще красивых рабов на продажу? Я не знаю, какова разница в возрасте между Айели и его сестрами, и может ли Хойре быть сыном старшей из них... Но почему бы мне не думать так?
   - А похож?
   - Я не видел Айели до того, как его изуродовали. Не могу сказать. Но цвет его кожи был в точности такой. А историю его матери я слышал от него самого. И я часто о нем вспоминаю. Когда не спится.
   - Только ли память не дает тебе спать, брат? - спросил Эртхиа.
   - Пастухи звезд? - чуть улыбнулся Акамие. - Все мы, брат, пастухи звезд.
   - А кто она?
   - Она? - удивился Акамие.
   - Она прошла мимо и не сделала мне знака, - с улыбкой напомнил Эртхиа.
   - Кто - она?Какого знака? О чем это ты?
   - Такая - слово в слово - была приписка в конце твоего письма ко мне.
   - Да? Вот как раз и спросим у Хойре.
   О недозволенной любви
   Это было прошлым летом.
   Девушку звали Юва, и он как виноградину катал ее имя языком по небу, боясь выпустить, обронить.
   Рабыня, не носящая браслетов, из тех, что состоят при кухне или кладовых, на хозяйственных дворах. По утрам она выносила подушки и стеганые одеяла, расстилала их в тени обширного навеса, колотила гибкой плетеной выбивалкой, по нескольку раз в день переворачивала. Из-под подола белой рубахи мелькали бронзовые щиколотки и круглые светлые пятки.
   Не было на ней никаких украшений, только серьга с именем господина. Но так ярки были смуглые руки из закатанных рукавов, и стройна шея, и тяжела охапка черных кудрей, перехваченная на затылке - каждый завиток как раз с усунскую дымчатую виноградину, будто огромная гроздь перекатывалась у нее за плечами, касаясь стянувшего талию желтого платка. Широкий его угол облегал бедро плотно, как лепестки прилегают в бутоне, а из-под него разбегались складки.
   Она сновала туда-сюда, наклонялась, взмахивала руками, и белая рубашка над платком то провисала, то натягивалась, обрисовывая подобные чашам груди, упруго колыхавшиеся в своем, отдельном ритме.
   И это было - красиво. Она была - красота.
   Ростом мала, в талии тонка, с яркими черными глазами в тени печальных ресниц, с живым румянцем на смуглых скулах.
   И он смотрел и смотрел на нее, не помышляя о большем.
   То и дело во двор заглядывали стражники, конюшие помоложе, а то и повара, подходили к ней, заводили разговор, воровато озираясь. И, наткнувшись взглядом на неподвижную фигуру в отдалении, спешили убраться восвояси.
   Девушка оглядывалась, но никого не замечала: он отступал в темноту дверного проема, и она, ослепленная солнцем, не могла его увидеть.
   А потом однажды он не спрятался, остался стоять, где стоял, и она испугалась, согнулась, надломив тонкую талию, и с удвоенным усердием принялась переворачивать и перекладывать подушки.
   Он ушел.
   На другой день он старался держаться в тени, показываясь лишь самовольным ухажерам. Девушка знала, что он здесь, и не привечала их. Она и так не больно-то их привечала. В царском дворце порядки строгие. Может, на кого она и заглядывалась, да только тайный соглядатай этого не заметил. И был рад.
   Хотя что ему-то?
   Смотреть только, как под ветром рубашка льнет и ластится к ногам, и лепит ее тело, неустанно меняя очертания складок, будто подбирая узор ей к лицу.
   И он сел на пороге, прислонив голову к косяку. Юва уловила краем глаза движение, потянулась - и отдернула взгляд, как пальцы от горячего.
   И еще много дней он следил за нею из тени, так много дней, что приблизилась осень, и стали выносить и распарывать набитые шерстью одеяла, мыть, и сушить, и чесать шерсть, и снова наполнять ею огромные мешки, и простегивать их замысловатыми узорами - прямо во дворе, под навесом. Множество девушек сходилось теперь по утрам во двор, и мелькали смуглые ноги под белыми подолами, и проворные руки переворачивали шерсть и переносили одеяла, и мелькали вверх-вниз с блестящими иглами в пальцах. И, чтобы не случилось недозволенного, пристально надзирали за этим двором евнухи, прохаживаясь между разложенных одеял и перин, между сидящих, снующих, поющих и смеющихся, вздорящих и злословящих девушек. И у каждой калитки, у каждой двери встал страж, и были они между собой так же одинаковы, как одинаковы были девушки, как одинаковы воробьи в стае, как одинаково все, чего много.
   Но та, которую звали Юва, безошибочно узнавала его, потому что только он один из всех не смелсмотреть ей в глаза. И он узнавал ее среди всех раньше, чем успеет разглядеть, ведь сердце зорче глаз и безошибочней. И так они едва касались друг друга взглядами, пока не нагрянула зима, и одеяла перестали сушить и проветривать во дворе.
   Он долго не мог найти ее, а спросить у старших слуг не смел: ему было стыдно произнести ее имя при постороннем, словно этим он обнажил бы ее саму и, может быть, рядом с нею - себя, в своей ущербности и неполноте.
   А она оказалась уже на кухонном дворе и чистила там закопченные котлы, и строгие надсмотрщики не позволяли ей подолгу отогреваться у очага, а может и позволили бы, но ведь не просто так, и один из поваров тоже думал, что сможет с ними договориться сам, если конечно... - о чем он и толковал ей, когда она дышала на покрасневшие руки, все глубже пряча в них лицо. И Хойре с наслаждением вытянул повара плетью вдоль спины.
   Она взглянула так, будто ждала его все это время, но, может быть, она ждала не его, а только избавления.
   - Иди за мной, - обронил Хойре и пошел прочь, а она, которую звали Юва, - шла за ним.
   И он привел ее к надзиравшему за передними покоями дворца и сказал:
   - Не нужна ли тебе толковая и расторопная служанка?
   - Может быть, может быть! А как то, о чем я говорил тебе?
   - Может быть... Но чтобы здесь ее никто не обидел!
   - Так как же?
   - Да, - твердо сказал Хойре, радуясь, что девушка ни за что не поймет, о чем они. - Только позже, я сейчас занят.
   Спустя время открылось, что многие из тех, кому доверено благосостояние царского дома, творят бесчинства и непотребства. Такая неразбериха тогда была во дворце, у которого то и дело менялись хозяева и не было твердого порядка. Новому царю пришлось принять строгие меры к тому, чтобы навести порядок. Среди прочих был смещен и наказан надзиравший за передними покоями. А тот, кто занял освободившуюся должность, принял Юву в числе других рабынь, натирающих полы, растапливающих очаги, чистящих ковры и подушки в залах. Хойре выждал ровно столько, сколько для этого было нужно, прежде чем обратиться со своей жалобой к повелителю.
   О признаках любви
   Однажды ночью Хойре тайком прошел в библиотеку. Нужная книга отыскалась почти сразу. Он поставил принесенный с собой светильник на окно и устроился под ним со всем удобством, зная, что, кто бы ни заметил сквозь щели в зимних ставнях свет в окне библиотеки, решит, что это царь, по своему обыкновению, засиделся за чтением. За спину Хойре сунул несколько подушек, ноги укутал полами зимнего халата, на колени положил раскрытую книгу и придерживал ее, едва высунув кончики пальцев из рукава.
   "О полюбивших с первого взгляда", - прочитал евнух.
   "Часто любовь пристает к сердцу с первого взгляда, и такая любовь..."
   Любовь? Но он не это ищет, сказал себе Хойре и принялся усердно перелистывать страницы.
   "О повелении взглядом"
   "Им разрывают и соединяют, и угрожают и устрашают, и отгоняют и радуют, и приказывают и запрещают; взглядом и унижают низких и предупреждают о соглядатае, им смешат и печалят, и спрашивают и отвечают, и отказывают и дают... Строгий взгляд означает запрещение чего-нибудь; опущенные веки знак согласия; долгий взгляд указывает на печаль и огорчение; взгляд вниз признак радости; поднятие зрачков к верхнему веку означает угрозу; поворот зрачков в какую-нибудь сторону и затем быстрое движение ими назад предупреждают о том, кого упоминали; незаметный знак быстрым взглядом просьба; сердитый взгляд свидетельствует об отказе; хмурый и пронзительный взгляд указывает на запрет вообще. Остальное же можно постигнуть, только увидев".
   Хойре перелистал несколько страниц назад. Вот то, что нужнотеперь: "О намеке словом". Какие слова он мог сказать бы, чтобы дать ей понять?.. Что понять? Хойре пробежал глазами первые строки.
   "Для всего, к чему стремятся люди, необходимо должно быть начало и способ, чтобы достигнуть этого, и первое, чем пользуются ищущие единения и любви, чтобы открыть то, что они чувствуют, своим возлюбленным, - намек словом".
   Что же, сказал себе Хойре, здесь написано то, что написано. И я читаю то, что читаю. Я пришел за этим. И некуда бежать от написанного здесь про меня и про нее: она - возлюбленная. А я - ищущий любви. И единения. Какого, о сумасшедшая распорядительница этого мира? Почему это со мной? И что - это?
   - Что это? - прошелестел над ним нежданный голос. - Ночной дух в образе евнуха или просто евнух, читающий о любви? Во что легче поверить?
   Похолодев и совершенно растерявшись, Хойре поднял глаза и увидел царя. В теплом стеганом халате, накинутом поверх рубашки, обутый в ночные туфли на меху, он стоял совсем рядом.
   - Дай сюда! - царь протянул руку. - Зеленый переплет, уджская кожа с золотым тиснением, в локоть высотой. Готов спорить на что угодно, это "Ожерелье".
   Хойре только и мог, что захлопнуть книгу, перед тем как предъявить ее требовательной ладони повелителя. Царь пристально посмотрел на него, прежде чем принять. Хойре знал уже, что царь любит, чтобы ему смотрели в глаза. Царь сам помнил, как много может скрываться под опущенными ресницами принуждаемых. И Хойре заставил себя выдержать взгляд повелителя, как будто и в самом деле нечего было скрывать. Царь сделал тонкое движение бровями, взял книгу из рук евнуха.
   - Зачем тебе? - спросил он, подойдя к окну, к светильнику, и придирчиво перелистывая страницы, как будто они могли подсказать, уличить незваного чтеца.
   Хойре облизал губы.
   - Повелитель, - начал он, чтобы не молчать и молчанием не навлечь худших подозрений. - Я читал эту книгу, чтобы... - и голос его обрел уверенность, - чтобы убедиться... Там есть глава о признаках любви.
   - Да, вот она, - подтвердил царь, постучав кончиками пальцев по странице. - И что тебе до признаков любви?
   - А как же? Как я смогу воспрепятствовать недозволенному во дворце моего повелителя, если не сумею различить самых начальных признаков? Совсем недавно...
   Царь невесело усмехнулся.
   - Я вспомнил. Это ведь ты жаловался на домогательства и принуждение? Ты полагаешь, это бывает от любви?
   Хойре спокойно ответил:
   - Бывают иные причины, их достаточно. Но любовь в числе причин.
   Царь долго смотрел на евнуха и взгляд его был непонятен. Хойре ничего хорошего для себя не ждал от этого царя, не любившего евнухов в силу известных всему Хайру обстоятельств. И вот в присутствии этого царя он рассуждал о любви и надзоре за влюбленными!
   - Перечисли, - потребовал царь, - признаки любви, которые здесь упомянуты.
   Проверяет, понял Хойре: не поверил.
   - Первый из них, - немедленно ответил евнух, - долгий взгляд. Это когда следят глазами за возлюбленной, точно хамелеон за солнцем.
   - Верно.
   - Еще когда начинают разговор, который обращен не к кому иному, как к любимой, хотя говорящий стремится показать, что это не так. Его притворство ясно видно тому, кто наблюдает. Или когда посреди разговора смолкают, прислушиваясь к речам любимой.
   - Замечал ты такое? - спросил царь рассеянно, доставая чернильницу, каламы и чистые свитки.
   - Нет, повелитель, - честно ответил Хойре.
   - Продолжай.
   - Есть еще признаки, и они таковы: когда спешат к тому месту, где пребывает любимая, и стремятся сесть вблизи нее и к ней приблизиться. Любящий бросает все занятия, пренебрегает всяким важным делом, заставляющим с ней расстаться, и замедляет шаги, уходя от нее.
   - И как? Встречались ли тебе такие признаки в ком-либо из моих слуг? Пренебрегает ли кто-нибудь своими обязанностями, следуя за рабыней из моих рабынь?
   - Нет, я не замечал небрежности в твоих слугах, - поспешил ответить Хойре.
   - Тогда продолжай и доведи перечисление до конца.
   - Эта глава велика, а ночь уже перевалила за середину... Я боюсь утомить повелителя.
   - Ничего, пока ты говоришь, я обдумываю свое дело. Итак?
   - Еще признак: человек отдает то, в чем раньше отказывал, для того, чтобы проявить хорошие качества и вызвать к себе внимание. Эти признаки бывают в самом начале, раньше, чем любовь овладеет и схватит мертвой хваткой. К признакам любви относятся также нетерпение, овладевающее влюбленным, и его явный испуг, если он внезапно увидит любимую или вдруг услышит ее имя.
   - Далеко все это от тебя! Ты что, наизусть выучил?
   - Меня учили не для той службы, которую я исполняю в твоем доме, повелитель, - тихо, но без смущения пояснил Хойре.
   - Для ночной половины? Старшим? Вот почему ты образован! Хорошо ли ты пишешь? Иди сюда! - позвал царь, указывая на наклонный столик для письма. Посмотрим, на что ты годишься.
   Хойре выпутался из обвернутой вокруг тела одежды, перенес к столику светильник. Развернул тонкий пергамент, заправил края под планки, перебрал каламы, проверяя пальцем заостренные кончики, взболтал чернила, и с готовностью посмотрел на царя.
   - Пиши так...
   Завеса на двери откинулась, и на пороге показалась девушка в обнимку с охапкой хвороста. У Хойре сердце остановилось раньше, чем глаза ее узнали. Остановилось, а потом кинулось нагонять упущенные мгновения, так что Хойре показалось, что халат вздрагивает у него на груди.
   Девушка под одобрительным взглядом царя прошла к стенной нише, опустилась перед ней на колени и принялась разводить огонь.
   - Пиши... - заново начал царь. - Что это с тобой?
   - Со мной ничего, - ответил Хойре. - Пишу...
   И Хойре под диктовку царя покрыл лист ровными красивыми строчками, и показал себя искусным в разных видах начертания знаков, и царь остался доволен. Только в одном еще испытал евнуха.
   - Что ты думаешь о том, что я прежде подчинялся таким как ты, а теперь - правлю Хайром?
   Хойре положил калам аккуратно, оперся руками о крышку столика, спокойно поднял глаза:
   - Судьба переменчива.
   - Но не все довольны переменами. И многие из таких, как ты, хотят, чтобы стало, как было прежде. Многие не хотят забыть то время, когда я подлежал их плети.
   - У Судьбы для перемен любимое средство - время, а время, повелитель, многие представляют рекой, но время реке не подобно, и нельзя в нем плыть, хотя бы и с трудом, куда хочешь, и привести изменяющееся к неизменности. Но время, если это поток, то это поток камней, и в нем нет уцелевших.
   - Так не уцелею и я?
   - Свой час назначен и величайшему из царей, - главное, глаз не отводить, чтобы царь не подумал, будто Хойре, как прочие, ждет этого часа с нетерпением и предвкушая радость.
   - Но между тем, что вчера, и тем, что завтра, лежит то, что сегодня, и оно-то имеет силу, - продолжал Хойре. - Ты мой повелитель, данный Судьбой, и твою милость я хочу заслужить, не ожидая милости того, кто придет после. И заслужить не так, как я предполагаю для тебя, а так, как тебе, господин мой и владыка, угодно.
   Под утро царь отпустил его, наказав передать начальнику над писцами, чтобы взял его к себе. С тех пор служба Хойре была в передних помещениях дворца, и он занимал свое место в ряду писцов, когда царь требовал их к себе.
   И Юву он видел каждый день. Она носила платья из тонкого полотна с вышивкой, браслеты на руках и на ногах и ожерелья, а маленькое покрывало, накинутое на голову, не прятало ее спокойного лица.
   Теперь, когда они встречались, Хойре чуть шевелил губами, а девушка в ответ делала ему знак бровями. Так они приветствовали друг друга незаметно для посторонних. И это вошло у них в привычку и стало обычаем.
   О том, как составляли дорожник для Эртхиа
   В библиотеке пахло кедром и сандаловым деревом, сухими травами и цветами, горелым маслом. Одинокий светильничек отражался в мелких цветных стеклышках, вставленных в кружевной переплет окон, чтобы защитить собранные во множестве книги от солнечного света, от ветра, несущего пыль и иссушающего пергаменты, от осенней сырости и от насекомых, слетающихся на свет и любящих устраивать гнезда в укромных промежутках между витками рукописей, в переплетах и футлярах. И травы, высушенные пучки которых были заложены в углах полок, и неподвижные, внезапно срывающиеся с места и застывающие опять ящерки на стенах и потолке также должны были защищать хранимые здесь сокровища.
   Хойре сидел, скорчившись у столика, и при слабом колеблющемся свете переписывал какую-то книгу.
   - Что ты портишь глаза? - рассердился Акамие.
   - Масло дорого... - стал оправдываться евнух, проворно распутав ноги и уже стоя перед царем на коленях, но не выпустив из рук калама.
   - Хороший писец дороже того кувшина масла, который ты изведешь. Зажги все светильники - сейчас нам придется поработать. Вот государь Эртхиа ан-Эртхабадр, мой старший брат. Выполняй все, что он прикажет. Давай сюда все дорожники, описания земель, сказания о походах и странствиях... Много их у нас.
   И правда, Акамие, лишенный и прежде и ныне из-за своего положения возможности путешествовать, с особым тщанием собирал книги о странствиях и дальних землях. А также о лечении болезней, строительстве зданий, устройстве мира, об обязанностях правителя, о соответствии и соразмерности звуков и цветов и о других вещах, неисчислимых, до конца не постижимых и никем не постигнутых, но вновь и вновь объясняемых каждым на свой лад.
   Хойре поднялся и стал фитилем переносить огонь от светильника к светильнику. Эртхиа увидел, что он молод, высок, длинноног и длиннорук, как бывают оскопленные в детстве, а кожа у него черная, волнистые волосы собраны в пучок на макушке, как у всех евнухов в Хайре, и одет он так же - в широкие штаны и расшитую безрукавку, только плети нет за поясом. Лицо у евнуха было красивое, как пристало бануку, и умное. Но Эртхиа не почувствовал к нему доверия.
   - И вот, - вспомнил Акамие, - кто писал письма в Аттан моему любезному брату государю аттанскому?
   - Многие писали, - ответил Хойре, раскладывая перед царем отобранные свитки. - О каких письмах спрашивает повелитель?
   - Последнее я имею в виду - то, где приписано "она прошла мимо и не сделала мне знака".
   Хойре выронил книгу и наклонился низко, чтобы подобрать высыпавшиеся из нее листки с пометками.
   - Даже не знаю, - задумчиво покачал он головой, не поднимая, однако, лица на свет. - Так сразу не вспомню. Но я узнаю и немедленно доложу повелителю, - торопливо заверил он.
   - Наверное, - рассудил Эртхиа, - этот несчастный был так удручен размолвкой со своей возлюбленной, что не смог выбросить свою печаль из головы, даже находясь на царской службе. Накажи-ка его примерно, когда найдешь, а от меня передай: пусть не обращает внимания. Все они таковы, женщины, и баловать их нельзя.
   - Ладно, оставь пока. Сейчас у нас дело важнее.
   Втроем они просидели, разворачивая карты, вороша книги, отмечая и зачитывая отрывки, подходившие к их целям, споря и советуясь, до рассвета. И евнух очень толково отвечал на вопросы и даже спорил с повелителем. Когда язычки огня потускнели в сиянии утра, Эртхиа потянулся и сказал:
   - Я больше уж ничего не пойму и не запомню. Почему бы, брат, не позвать сюда Дэнеша? Он дополнил бы сведения из того, что ему известно.
   - Я велю составить сводный дорожник. Вот, Хойре, займись этим. Возьми столько писцов, сколько тебе понадобится, и немедленно усади их за работу по нашим пометкам. Не надо переписывать дословно, а только важное, и пусть излагают кратко и внятно. Потом можешь отдохнуть, но присматривать не забывай. Поручаю это тебе. И пусть перерисуют эти карты и сведут в одну. Дня за два можно с этим управиться. А с Дэнешем, брат, - Акамие покивал головой сам себе, - с Дэнешем вы сможете обсудить уже готовый дорожник. Ему тоже надо собираться в путь. Пусть... Времени у вас хватит, пока вы еще доберетесь до пустыни.