- Я знаю, - сказал Акамие.
   - Жалеешь их, так жалей. Если их приведут к тебе, чего никогда прежде не случалось, они поймут, что судьба их решена. А зачем им мучиться в последнюю ночь? Пусть спят спокойно, в этом твоя милость к ним. Большего ты им дать не можешь, повелитель.
   - Но если все равно воевать с Ассанидой, зачем казнить детей?
   - Придется. Их отец казнил их - не ты.
   - Нет. Лучше отпустим Ассаниду.
   - Но тогда все области восстанут. Ты хочешь мира, а получишь мятеж.
   - Хочу мира не ради себя.
   - Никому не будет хорошо. Один великий трон вызывает меньше междоусобиц, чем сотня малых. Ты и себя погубишь, и детей этих не спасешь. Их отец и тот отказался от них, они мертвы с тех пор, как отосланы в Аз-Захру. Их жизнь - малая цена за мир, который ты восстановишь, направив войско в Ассаниду.
   - Нет! Я - царь! Я сказал, так будет.
   И спорил, и спорил, и впервые прогнал от себя старого ан-Эриди, запретил показываться на глаза. И до ночи медлил с решением: воевать с Ассанидой или отпустить, как отпустили Аттан? Вот оно: отпустили Аттан, теперь придется отпустить Ассаниду. Кто следующий? Далекий Удж, Бахарес пристани и караваны? Нельзя. Но только не казнить детей.
   А рано утром Хойре шепнул:
   - Посланные из дома ан-Эриди. Умер он. Ночью умер.
   Акамие побелел.
   - Горе Хайру. И горе мне.
   Потому что, хоть и назывался он царем Хайра, хоть и соблюдал все, что должен был как царь соблюдать, хоть и сидел на престоле власти, но только ан-Эриди мог, стравливая между собой врагов, удерживать их от совместных действий во вред царю, только ан-Эриди, с юных лет стоявший у трона, знал все обо всех, имел в друзьях всех, кого надо, и мог даже ненавидящих Акамие убедить служить ему, пока не войдет в возраст наследник Джуддатара.
   И вечером, собрав в библиотеке Сиуджина, Хойре и Арьяна ан-Реддиля, он повторил свои слова.
   - Горе мне. Обязанности царя жестоки. Я щадил себя. Но умер мой ан-Эриди, и отпала Ассанида, и многим придется оплатить мою слабость. Я принял решение. Если Судьба поставила меня владыкой над Хайром, то прежде я должен щадить Хайр, а потом - мое слабое сердце. Заложники из Ассаниды будут казнены. Завтра. На площади перед дворцом. Я буду присутствовать при казни. И наследник. Я не был воспитан по-царски, от этого беда всему Хайру. Пусть приучается.
   О казни заложников
   Два помоста за ночь устроили перед дворцом. Один повыше, ближе к дворцу, над ним на шестах растянули ткань с бахромой, выставили удобные сиденья: одно для царя Акамие ан-Эртхабадра, другое, маленькое - для наследника Джуддатары ан-Лакхаараа. Другой помост - пониже, пошире, и на нем ничего не было, кроме обрубка древесного ствола, предназначенного для плахи. Утром оба помоста окружила стража. Царь и наследник взошли на свой помост. На другой поднялся палач.
   Волосы девчушки сплетены были до половины в две тугие толстые коски и пушились длинными хвостами почти до колен, цепляясь за богатое шитье широкой юбки, тянулись по нему паутинками. На них и еще на мелко переступавшие ножки в бархатных туфельках и смотрел Акамие, не отрываясь, не поднимая взгляда выше, чтобы не встретиться глазами. Уже раз встретился. Ожидал любопытных блестящих непонимающих глазенок, ожидал и ужасался заранее.
   А глаза у нее были большие, темные, блестящие, в огромных ресницах. Готовые к любой беде. Нет, она не знала, конечно, для чего пришла сюда за руку с братом. Ей было мало лет. Брат шел, примериваясь к ее мелким шажкам, наклонившись, что-то говорил ей, улыбался, покачивал в ласковой руке ее ручку. В другой руке комкал платок, розовый, шитый золотом, как платье девочки. Костяшки пальцев побелели. Перед ступеньками подхватил ее, как нарядную куклу внес и поставил перед собой, глядя только на нее, не давая и ей оглядеться вокруг. Она таки огляделась, но понять ничего не могла, конечно: не приходилось ей видеть такого и подобного за те пять или шесть лет, что смотрела на мир большими, какие только у детей бывают, глазами. Видела родителей, нянек, сестер и братьев, украшенные женские покои, сады, деревья и цветы, выложенные цветными камнями водоемы и бегучие ручьи в родной своей Ассаниде, видела долины и перевалы, через которые везли ее сюда, зачем-то одну, без матери, обливавшейся слезами, но безропотно передавшей ее в руки отцу, а тот - с чужим неподвижным, неласковым лицом отдал ее в руки улыбчивым чужеземцам, говорившим непонятно и пытавшимся ее развеселить. От ее крика лицо отца еще больше закаменело, и чужие унесли ее поспешно, и везли сюда, хоть она плакала и просилась обратно. А здесь чужой незнакомый мальчик заговорил с ней наконец-то понятно, по-домашнему, и назвался братом. Утешить не мог, но утешал. Долгими-долгими были их разговоры о родной Ассаниде, обильной садами, ныне отпавшей от великого Хайра, ощетинившейся и больно укусившей руку, долгие-долгие годы державшую за горло. Потому что прошел слух - верный слух - будто нынешний повелитель Хайра мягок сердцем и слаб руками, и вовсе не для трона рожден. И теперь не только Ассанида, но и все окраины царства, придержав дыхание, смотрели на Аз-Захру.
   Не каждый владетель готов был пожертвовать детьми, чтобы убедиться, так ли уж мягок сердцем этот нечаянный царь. Но теперь - почему бы не убедиться всем?
   Девочка этого не знала. Но брат ее, внесший ее на руках на помост перед царским дворцом, - он знал. И вот в его-то глаза Акамие не стал глядеть. Так, мельком коснулся взглядом лица.
   Рядом с царем сидел другой мальчик, ровесник тому, важный: наследник, Джуддатара ан-Лакхаараа. Акамие поглядывал на его строгое, спокойное лицо и объяснял:
   - Необходимо это. Если пощадим детей правителя Ассаниды, следом и Бахарес, и Удж поднимут мятеж.
   Джуддатара степенно кивал.
   - Не быть царству крепким, если правитель мягок сердцем и слаб руками. Так надо. Кто жалостлив к детям врага - безжалостен к своим. Понимаешь? Пойдут мятежные войска по Хайру - таким же детям понесут смерть и рабство. Лучше, чтобы умерли эти двое. Их отец знал, что делает, когда отсылал заложниками в Аз-Захру. Знал и тогда, когда поднял мятеж. Он их казнил - не мы.
   Джуддатара кивал. Все это, и гораздо толковее, уже объяснил ему наставник, отбывший на ту сторону мира ан-Эриди. Убрался со своими советами. Дяде они подходят, не Джуддатаре. А дядя, сам слышал Джуддатара, как сказала царица, будет теперь без ан-Эриди беспомощен. И может быть, - и не удивился бы Джуддатара, узнав доподлинно, что это так, - может быть не сам по себе умер ан-Эриди, хоть и говорили, что вернулся он от царя до крайности расстроенный. Может быть, сама царица повелела, чтобы умер ан-Эриди. И сказала, услышав новость: "Вот теперь никто не помешает сыну рабыни погубить себя".
   Зачем дядя пятый раз повторяет то, что всякому понятно? Так должно быть - так и будет. И голос у дяди не тот, чтобы говорить о делах правления. Мягкий голос, нет в нем твердости и силы. Молчал бы уже. У Джуддатары сегодня большой день, праздник. Он участвует во взрослом деле. В первый раз. Скоро - через четыре лета - он сам станет правителем. Сам будет решать и отдавать приказания. Но сегодня, уже сегодня пусть видят все, собравшиеся посмотреть на казнь: вот сидит их повелитель, прирожденный, настоящий. Старший сын старшего сына Эртхабадра, последнего великого царя Хайра. Последнего, если считать до сих пор, до Джуддатары. Его отец тоже был бы великим царем. Но он не успел. И Джуддатара знает, из-за кого случилось несчастье. Но Джуддатара не станет спешить с местью и вырывать венец из слабых дядиных рук прежде времени. Вот придет его четырнадцатое лето - он станет мужчиной и все возьмет. Ведь малолетний царь в царстве не хозяин. Не для того же брать венец и престол власти, чтобы слушаться взрослых, которые в том помогут, но взамен потребуют повиновения. Нет уж. Не бывать.
   Акамие смотрел на племянника и говорил, говорил, а думал: настоящий царь и повелитель Хайра вырастет из этого мальчика, и ждать осталось недолго, а пока самому надо решать и повелевать, и проявлять твердость, и изгонять жалость из сердца.
   А другой мальчик, тот, на нижнем помосте, предлагая игру, расправил перед лицом наряженной девочки платок. И опять улыбнулся. Девочка не улыбалась, серьезно смотрела - и кивнула, послушно закрыла глаза. Мальчик торопливо сложил платок и завязал сестре лицо. Заботливо поправил, чтобы складки не жали. Снова, как куклу, взял за бока и понес к плахе. Что-то говорил ей, и она опустилась на колени. Плаха была для нее высока, и палач поднес скамеечку. Мальчик приподнял сестру. Палач ловко вдвинул скамеечку ей под коленки. И не отошел, перехватил рукоять топора обеими руками, примериваясь, покачал им в воздухе. Мальчик положил руку на плаху, ладонью вверх, а другой обнял сестру за плечи и опустил ее голову щекой на свою ладонь. Что он еще мог сделать для нее? Защитить не мог.
   - Это необходимо, - сказал Акамие, снова поворачиваясь к наследнику, и заметил тень нетерпения и досады, пробежавшую по его лицу. - Необходимо, повторил Акамие.
   Палач медленно занес топор, повел им, чуть поворачивая лезвие - ловил на него солнце, пускал слепящие блики в глаза собравшимся посмотреть на казнь, ловил на него взгляды, жаждущие скользнуть вниз движением, слитным с движением лезвия. И вот, изловив все, собрав, приподнял топор точно над склоненной шеей с двумя косицами по бокам, над тонким белым пробором, убегавшим под узел розового платка.
   - А-канна-тэ! - негромко сказал Акамие. И встал. И пока он поднимался, многое успело произойти. Тонкий пересвист сетью сплелся над толпой. Острый блик резанул палача по глазам и заставил зажмуриться и склонить голову. Три тонких волосяных аркана размотались над толпой и, пролетев над помостом, схватили и дернули в разные стороны: один - за древко топор, второй - за шею палача, а третий - за плечи мальчика, так и не выпустившего сестру.
   Беспомощно повернувшись, топор грохнул обухом о помост, палач, обламывая ногти, скреб аркан, перетянувший горло. Мальчик, дико озираясь, прижимал к себе сестру. Возле каждого стражника выросло по ашананшеди - их всегда много там, где вокруг царя собирается толпа.
   И Акамие уже спускался с царского помоста, бегом. Он пробежал между стражников, взлетел по ступенькам, выхватил девочку из обессилевших рук ее брата, прижал к груди. Мальчишка тут же вскочил, отпущенный аркан волочился за ним следом, когда он шел за царем Хайра - слабым, мягкосердечным царем, уносившим на руках малышку, даже не пытавшуюся вырваться или хотя бы снять закрывавший глаза платок.
   - Ооо! - выдохнула толпа. Ашананшеди окружили царя широким кольцом, отделив от толпы. И провожали до ворот дворца - и дальше, пересвистываясь с теми, кто оставался в толпе, готовые остановить любого, кто пожелал бы изменить ход событий.
   Наследник Джуддатара ан-Лакхаараа, услышав этот свист у себя за спиной, сидел неподвижно и дышал медленно и застывшим взглядом провожал своего дядю, погубившего царство.
   О том, что случилось после
   В библиотеке он передал девочку в руки одного из лазутчиков, другой уже освободил от петли ее брата и сматывал аркан.
   Вбежал Сиуджин.
   - Боюсь, тебе все же придется уехать, - улыбнулся Акамие. - Хорошо, если мне удастся снабдить тебя припасами в дорогу. Ох-хо...
   - Ни в коем случае!
   - Погоди. А где Хойре?
   - Разве он не здесь?
   Акамие покачал головой.
   - Повелитель, - окликнул его один из ашананшеди. - Что ты нам прикажешь?
   - А что тут можно сделать? - улыбнулся Акамие. - Уходите. Сделайте для меня последнее - возьмите с собой Сиуджина. И этих детей. Я больше не царь в Хайре. Если кто-нибудь из вас решится - убейте меня. Когда они придут сюда, зачем мне быть живым?
   - Я останусь! - воскликнул Сю-юн. - Если ты не позволишь мне защищать тебя, позволь умереть с тобой.
   - И я останусь! - подбежал к ним мальчик из Ассаниды. - Пусть они заберут сестру, а я останусь. Я владею мечом! Я могу защитить тебя!
   - Как тебя зовут? - улыбнулся и ему Акамие.
   - Гури. А сестру - Нисо.
   - Ты пойдешь с ними, Гури. И ты, Сиуджин. Мне не нужны провожатые на ту сторону мира. Сам как-нибудь.
   Ашананшеди, терпеливо дожидавшийся конца их спора, сказал тогда:
   - Мы не оставим тебя. И ты нанес нам обиду, так подумав. Желаешь ли ты закрыться здесь, в библиотеке, или выберешь другое, более подходящее место? Никто не войдет к тебе, пока хоть один из нас жив. Поверь, повелитель, это долго. Тебе понадобятся припасы: пища, вода. Тебе, и всем, кто захочет остаться с тобой.
   - Те, кто придут сюда - мои подданные, а я был им плохим царем. Джуддатара лучше меня годится для этого. Пусть будет так. Я не хочу, чтобы это место стало местом смерти. Несколько дней моей жизни того не стоят. Не будем тянуть. Уходите. Скорее. Сиуджина и детей трудно будет вывести незаметно.
   Ашананшеди принялись тихонько пересвистываться и делать друг другу быстрые знаки руками. Акамие огляделся - как же их было много здесь! И все новые входили в дверь, впрыгивали в окна. Неужели вся сотня собралась? Нет, кто-то должен наблюдать снаружи. А так, пожалуй, около сотни будет. И все погибнут здесь, защищая его. И каждый положит, самое малое, сотню хайардов. Для того лишь, чтобы оттянуть неизбежное.
   Нет. Пусть только помогут мне - и уходят, решил Акамие и тихо попросил ашананшеди, того, который с ним говорил:
   - Сделайте, что я сказал, и уходите. Эти, - он кивнул на Сиуджина и Гури, - спорить тогда не станут, им ничего не останется, как идти с вами. Сделай это сейчас. Ну же! Я сам не могу, ты знаешь. Не медли. Пока я не боюсь. Давай.
   - Повелитель! - Хойре вбежал в библиотеку, расталкивая лазутчиков. За руку он тащил упирающуюся девушку. - Повелитель, тебе надо спасаться, но вот - твоя невеста. Что здесь случится, когда ты уйдешь? Да не причинят ей обиды. Возьми ее с собой.
   Все уставились на евнуха, на девушку, вырывавшуюся и тихо причитавшую по-аттански.
   - А я-то обрадовался, что жениться не придется... - кривя губы протянул Акамие и расхохотался. И так этот хохот был похож на тот, недавний, когда в ан-Эриди померещился царю сам Сирин, что Хойре выпустил девушку и сделал шаг к царю, и сказал:
   - Прости, повелитель, но вот как делают на ночной половине, - и тут же ударил царя ладонью по лицу, несильно, но хлестко, раз и другой.
   - Спасибо, - пробормотал Акамие, отдышавшись. - Да я больше и не повелитель. Но куда же я твою невесту возьму, я сам не знаю, куда мне теперь, даже если мы придумаем, как нам выйти отсюда. Видишь, сколько нас уже собралось? И как нам взять коней из конюшни и припасы из кладовых?
   - Об этом не беспокойся, повелитель! - заулыбался Хойре.
   - Разве мы не приготовили все в доме ан-Реддиля? - поддержал его Сиуджин. - Там и кони, и одежда, чтобы нам переодеться.
   Акамие посмотрел на них и покачал головой.
   - Даже если бы и возможно было скрыться от погони, когда нас так много, нам надо еще выйти из дворца и выбраться из города, а это...
   - Господин, мы теряем время, - тихо, но настойчиво перебил его ашананшеди. - Смотри, скольких людей ты хочешь бросить. За тобой они готовы идти, и в этом их спасение, а по-отдельности они обречены.
   Акамие окинул их всех взглядом. Кроме ашананшеди, здесь были еще Гури и его сестра, и им не спастись, и Сиуджин, всем чужой в Хайре и заведомо желанная добыча для насильников, которые ворвутся во дворец, а еще Хойре, про которого все знают, что он был в милости у царя, и девушка, которая смотрела на евнуха с такой обидой, что даже не плакала, и так смотрят только на обманувших сердце. Вот они - его царство. Он их должник.
   - Если ты решишься уйти, мы это сделаем, - сказал ашананшеди. - Отсюда можно выйти за городскую стену, и мне этот выход известен. Его всегда держали в тайне, даже мы сами не пользовались им, и не все из наших о нем знают. Он совершенно безопасен. Если, повелитель, здесь уже все, кого ты желаешь взять с собой, то нам лучше уходить немедленно. О припасах не беспокойся. Тебе не придется ни голодать, ни идти пешком.
   - Тогда - поспешим, - решился Акамие. - Есть ли у нас еще немного времени? Я хочу собрать кое-что.
   И старший из ашананшеди распорядился, чтобы его люди частью остались охранять беглецов, частью - пошли с ним, чтобы приготовить безопасный путь для царя и тех, кто с ним.
   - Стойте! - закричал Хойре. - Так нельзя. Там засада.
   - Как?
   - Откуда ты знаешь?
   - Этого не может быть, - сказал ашананшеди, - или среди нас предатель.
   - Не знаю ничего об этом, - сказал Хойре, - но вот что мне доподлинно известно: меня подговорили идти сюда, дождаться, когда ашананшеди предложат царю бежать из дворца этим путем, и убедить царя следовать этому совету, но там, за стенами Аз-Захры, царя уже ждут для расправы.
   - Кто? - в один голос спросили Акамие и несколько ашананшеди.
   - Откуда стало известно о тайном ходе - и кому? - нахмурился старший.
   - Почему ты говоришь "меня подговорили" - разве не известно, что ты из моих приближенных? - нахмурился Акамие.
   - Да, мой повелитель, я долго уверял их, что я на их стороне, - твердо сказал Хойре. - Но тебе не о чем беспокоиться, я верен тебе. Я все расскажу тебе об этом деле, но не сейчас, умоляю. Кроме тех, кто ждет тебя в засаде, есть еще те, кто собирается ворваться во дворец, как только закончат переговоры с дворцовой стражей, а этого недолго ждать: они всего лишь заранее делят добычу.
   - Можешь ты доверять ему после того, что узнал теперь? - спросил старший ашананшеди.
   - А тебе?
   Ашананшеди задумчиво кивнул.
   - Среди нас есть предатели, - сказал он, имея в виду не только своих людей. - И мы не знаем их и не имеем времени искать. Что ты намерен предпринять, повелитель?
   - Я намерен подвергнуться опасности и посмотреть, на чьей стороне Судьба. Что ты мне посоветуешь?
   - Часть моих людей останется с тобой, часть - пойдет со мной. Мы выйдем из дворца открыто и скажем, что не желаем служить... мы найдем, что сказать, но тебе, повелитель, это слушать не пристало. С нами не станут связываться, побоятся, - раз уж мы все равно уходим. Мы скажем, что во дворце больше нет ашананшеди. Если поверят - ворвутся сразу; но если подумают, могут заподозрить ловушку, и это даст тебе больше времени. Но мы и так уйдем только после того, как закроем за вами потайную дверь, и ее не найти. Вы же идите не торопясь, в нишах вдоль стен сложены факелы, все ступени целы, все приготовлено - мы следили за этим постоянно. Когда поднимитесь к выходу, ждите, пока мы не откроем снаружи. А мы позаботимся о припасах и конях. Подходит ли это тебе, повелитель?
   О том, как об этом узнал ан-Реддиль и что он сделал
   А в доме Арьяна ан-Реддиля служанка, ходившая на базар за зеленью, захлебываясь, в третий раз пересказывала услышанное: сначала рассказала госпоже Унане, хлопотавшей на кухне, а она готовила кушанья и напитки, облегчающие страдания от непомерного употребления вина, и как жалко любимого, ведь это из его родной Ассаниды те двое деток, которых должны убить сегодня по повелению царя, такое вином не зальешь, - и дорогого друга жалко, ведь пришлось ему ожесточить сердце и отдать такое повеление... и жалостливая Унана в который раз вытирала катившиеся к подбородку слезы, чтобы не падали в кушанье, а уж если она вчуже плачет, каково самому дорогому другу? - ах, не было ли иного средства? - и даже если не было, что ни говори, деточек жалко! - страшные времена наступили! - ах, когда же и они с сестрицей... Так вот, служанка рассказала Унане, а та сначала обрадовалась, позвала старшую сестру, а та испугалась и побежала разбудить господина, чтобы он сам выслушал и рассудил верно: радости ждать от этого или беды?
   И по лицу Арьяна сразу стало видно, чего ждать, и не просохшие еще глаза Унаны еще горше увлажнились, а Уна стояла не дыша, прижав к губам кулаки, словно готова была заголосить, и не давала себе. Сам же Арьян, как вышел из опочивальни с растрепавшейся косой, с лицом опухшим и темным, с угрюмой мукой в глазах - так и стоял сначала сгорбившись, привалившись к косяку, потом, выпрямляясь, яснея, подавался и подавался вперед.
   - Унес? - переспросил. - На руках унес? От плахи? У всех на глазах? Ну, теперь ему одно из двух: либо умереть, либо спасаться бегством. Вспомнит ли, что здесь у него и кони готовы, и друг есть верный?
   - А если не вспомнит? До того ли ему сейчас? - заговорила Уна, а Унана только всхлипывала. - Детей этих не кинешь теперь? А Хойре и Сиуджин? Одному ему бежать никак невозможно, он не такой, храни его Судьба. Кто с ним?
   - Лазутчики с ним, но хорошо бы ему... Вот что сделаем: я - бегом во дворец, проберусь к нему как-нибудь, скажу, здесь можно детей укрыть. А вы пошлите на базар, пусть купят крытую повозку и нагрузят в дорогу. Придумайте что-нибудь. Деньги в ларе возьми, Уна, что останется - с собой заберем. Пусть повозку сюда пригонят, а вы сами - соберите все, что нужно, что найдется в доме из еды, и воды возьмите с запасом. Злюку с собой беру, Хумм вас постережет.
   Унана опомнилась, схватила приготовленный кувшин, кинулась к мужу:
   - Вот, попей, господин, легче станет, от головы помогает...
   - Что? - опешил Арьян. - Какая голова? Не до того сейчас... Впрочем, дай! - и одним духом осушил кувшин, фыркнул, отер рукой рот, стряхнул капли с бороды. Влажными руками пригладил волосы. - Собирайтесь.
   Вот так и вышло, что, когда Акамие со своими и с четырьмя лазутчиками уже бегом торопился к потайной двери, Арьян привычным путем проник во дворцовый сад - замок на калитке пришлось сломать, и Арьян сделал это так решительно, словно давно мечтал об этом. Злюка бежал впереди: ошейник в шипах, грудь, бока и спину закрывают кожаные доспехи, сверкающие узорными бляхами. Подбегая ко дворцу со стороны внутренних покоев, ан-Реддиль негромко приказал:
   - Ищи повелителя, ищи!
   Злюка приостановился, завертел головой, потягивая воздух в чуткие ноздри. Сорвался с места - вырванная трава пополам с землей брызнула из-под задних лап.
   - Скакун ты у меня, а не собаченька, - похвалил ан-Реддиль и рванул следом.
   Ашананшеди его знали и не стали останавливать, только предупредили повелителя:
   Здесь улимец.
   Акамие обернулся, пошел ему навстречу, не успел испугаться - здоровущая псина налетела, повалила на спину, облизала лицо.
   - Ух ты, - отбивался Акамие, - Ах ты, собаченька...
   Арьян с руганью оттащил псину за ошейник под неодобрительными взглядами ашананшеди: дома, мол, у тебя царь, если ему угодно, может чудить, как ему вздумается, но здесь - держи привязь покороче...
   - Ничего, ан-Реддиль, - Акамие встал, поддерживаемый Хойре и Сиуджином. - Зря только ты сюда. Мы уходим, и времени нет прощаться...
   - Я не прощаться, - возмутился Арьян. - Я - напомнить, что в моей конюшне отменные скакуны твои стоят, под тебя, повелитель, и под твоих слуг выезженные, и одежда тебе и им переодеться, и...
   - Я об этом помню, дорогой, но там еще твои жены, и нам туда - нельзя.
   - Я их там не оставлю, - насупился ан-Реддиль. - Я сюда шел - видел, что перед дворцом творится. Если к царю в дом так ломятся - что с моим сделают? Я ведь улимец, из самой что ни на есть Ассаниды. Ты что ж такое творишь, кроха? - это он зашипел уже на дочь правителя Ассаниды, бесстрашно карабкавшуюся сесть верхом на Злюку. Злюка страдальчески сморщил морду, но действий никаких не предпринимал. Ан-Реддиль подхватил девочку на руки и сказал царю:
   - Я с тобой, повелитель, я - твой должник. Говори, что делать.
   Акамие оглянулся на старшего ашананшеди, который пошел с ними. Тот кивнул, царь в ответ кивнул ему, и ашананшеди сказал:
   - Незаметно вернись к себе домой, возьми повозку, припасы - сколько успеешь, одежды теплой и всех коней, и выбирайся из города. По дороге на Суву, у моста, остановись и жди. Да торопись - мы-то тебя ждать не сможем.
   О том, что увидел царь, выйдя из подземелья
   Они на ощупь спустились по лестнице, и ашананшеди шли впереди и сзади, Хойре нес девочку, а Гури шел за ним и поддерживал Юву, которую Хойре, воспользовавшись неразберихой и сумятицей, ввел вместе со всеми в подземный ход, Акамие же держал за руку Сиуджина, не потому что один из них нуждался в поддержке, а потому что так было лучше. Они прошли в железную дверь, бесшумно повернувшуюся на хорошо смазанных петлях, зажгли отлично просушенные и обернутые промасленной паклей факелы. Пол под ногами был посыпан толстым слоем песка, и оступавшимся в скачущем свете факелов падать было не больно, но главное - если бы кто-то прошел потайным ходом до них, он неминуемо оставил бы следы. Но если это был ашананшеди, он сумел бы их скрыть. Но другие ашананшеди, наверняка, сумели бы разгадать и это. Акамие посмотрел на старшего из лазутчиков, но по его лицу ничего не смог понять: надеяться ли им на спасение или опасаться засады и в самом подземелье? Ход то опускался, то шел ровно и прямо, а то принимался петлять. Акамие и Сиуджин высоко поднимали полы одежд, но идущие сзади то и дело наступали на них, потому что шелк выскальзывал из рук. Хоть ничего не было бы слышно наверху, даже если бы они запели в полный голос и пустились в пляс, все, кроме лазутчиков старались ступать тихо и хранили молчание. Лазутчики шли, как ходят всегда, и их шагов не было слышно совершенно, а вместо слов они подавали друг другу непонятные знаки пальцами рук, и Гури, до этого дня никогда не видевший ашананшеди, вертел головой, наблюдая за ними: как над опущенными головами его спутников на быстрый взмах и покачивание руки отвечают соприкосновением ладоней, тихим коротким свистом, особым резким выдохом. Девочка несколько раз принималась плакать, Хойре наконец устроил ее на руках так, что, положив подбородок ему на плечо, она могла видеть брата, идущего сзади, и он разговаривал с ней и успокаивал ее на своем ассанийском наречии, и похожем, и не похожем на речь Аз-Захры, и смешном, и чудесно певучем. Так она и заснула, уронив голову и маленькую руку на плечо Хойре и покачиваясь у него на руках.