Алекс Гарридо. В сердце роза

   Надо идти и говорить с ним, и разбираться самому. Но раньше непременный ужин с сотрапезниками, обычай, восстановленный по настоянию ан-Эриди. Но еще раньше ашананшеди. Им - рассказать о стране Ы.
   Не чувствуя в себе сил еще и на это промедление, Акамие просто оставил полураскрученный свиток на столике, похлопал ладонью рядом: читайте. В письме было и описание пути, выведанное у купца, и все, что успели узнать об обычаях и порядках родины Ашанана. И про Тахина. Дэнеш ведь говорил, что имя Кав-Араванского узника, великого мастера парных клинков, не забыто у ашананшеди. Читайте. Прикоснитесь к отпечатку его руки. Никто из вас не ответит, почему от Дэнеша вести нет. Я и не спрошу.
   О нетерпении царя
   От сотрапезников Акамие отделался быстро. Прежде он собирал их, раз уж на этом настаивал вазирг, чтобы еще раз просмотреть и обсудить полученные от наместников послания, подтвердить и разъяснить отданные распоряжения, проверить счетные книги. Сотрапезники (тогда ан-Реддиль еще не входил в их число) не смели выразить неудовольствие. И только ан-Эриди однажды попросил царя распорядиться, чтобы унесли вино и лакомства, и отослать певцов.
   - Или отдых и удовольствия, или труды правления. Я слишком стар, повелитель, чтобы совмещать занятия столь противоположные!
   - Старый хитрец, - пробормотал Акамие, но приказал унести прочь тетради и свитки.
   И все же - трудно было превратить собрание людей, полезных трону, в дружескую пирушку. Сотрапезников выбирал сам, и Акамие с ним не спорил, кроме одного-единственного случая. Появление за трапезой Арьяна ан-Реддиля вызвало немалое замешательство, но быстро все уладилось:между удалым насмешником певцом и старым мудрым ан-Эриди вечера потекли, как река между обрывистым и пологим берегами. Много пили, пели и смеялись, и Акамие приглядывался к своим вельможам, а они - к царю, и так привыкали друг к другу.
   Но сегодня промедление изводило Акамие. Проницательный ан-Эриди, выждав приличное время, попросил позволения покинуть застолье под излюбленным и удобнейшим предлогом старческого нездоровья. Цену этим жалобам знали все и прекрасно. Вскоре его примеру последовали один за другим остальные сотрапезники, и Акамие осталось только снизойти к их изобретательным объяснениям и отпустить по домам в сопровождении слуг, несших кувшины вина и свернутые скатерти с угощением.
   - Приведите его! - потребовал Акамие, едва переступив порог ночной половины.
   Один из евнухов смиренными жестами привлек внимание царя, чтобы спросить:
   - Повелитель желает, чтобы его умастили и убрали, как положено, или пусть остается в своем?
   Акамие остановился, оглядел серьезные, исполненные почтительного внимания лица евнухов. Ай, спасибо, Эртхиа.
   - Приведите его - немедленно, как есть.
   О прибывшем издалека
   Рисунок на веере был - сосновая ветка.
   Евнух окликнул с порога:
   - Царь желает видеть тебя.
   Сю-юн плавно поднялся, оставив кисти опущенных рук соединенными, одна поверх другой, чуть вывернув их тыльной стороной кверху, самыми кончиками пальцев придерживая веер. Складки одеяний ожили, заиграли тенями и бликами, распрямились и потянулись следом за ним, шурша и присвистывая.
   Евнухи откинули и придержали завесу на двери, чтобы пропустить поток шелка, заполнивший проем во всю ширину.
   С потупленными глазами и смиренно опущенной головой Сю-юн вступил в просторный покой и тут же у порога опустился на колени и пополз, то и дело останавливаясь, чтобы совершить глубокий поклон.
   Акамие наблюдал за ним, сидя, по своему обыкновению, на подоконнике. Он был озадачен и даже расстроен, но сделать ничего было нельзя, по крайней мере, теперь, сразу. Зачем ему еще один слуга - и слуга с такими глазами, как два узких черных зеркальца, в которые не заглянуть, с таким именем, от которого горько во рту и наворачиваются слезы?
   Сиуджин остался на коленях, со склоненной головой, посередине комнаты, не смея поднять взгляд на господина. Акамие смотрел на него и молчал, не зная, что сказать, и смотрел так долго, что сквозь пелену в глазах и сквозь эту склоненную фигуру в ворохе шелков проступила другая, на этом же месте, в такой же поздний час, с такой же покорностью в склоненной шее и плечах, в сложенных руках, в терпеливой неподвижности. Акамие не мог не узнать - и узнал, и согласился с этим узнаванием. Он сам, это он сам.
   И Акамие быстрыми шагами приблизился и опустился на ковер перед чужеземным рабом, взял за руки и заглянул в лицо. И такую растерянность, такое горькое разочарование он увидел в его лице, утратившем неподвижность, что сам растерялся.
   - Что ты? Что с тобой?
   - Я думать... Смею сказать... Прошу меня простить... Мне сказать... торопливо забормотал Сю-юн, меняя местами ударения, путая слова хайри с родными.
   - Что случилось? - всерьез забеспокоился Акамие.
   - Мне сказать - царь... что к царю...
   Акамие сдвинул брови, вслушиваясь в его шепот. Подумал немного. Осторожно спросил:
   - Ты ожидал увидеть царя?
   Сю-юн кивнул:
   - Прошу меня простить.
   - А увидел меня. И огорчен?
   Сю-юн промолчал. Акамие слегка сжал его руки и отпустил.
   - Ну конечно, конечно... Ты надеялся - к царю, а тут...
   - Если высокородный господин считать меня достойным, - вкрадчиво произнес Сю-юн.
   - Да. Я понимаю.
   Сю-юн тоже кое-что понял. Этот вельможа, видимо, очень близок к царю, может быть, даже состоит при его опочивальне. Может быть, даже... Но этот шрам? В Ы такого и близко ко дворцу не подпустили бы. Но если шрам был не всегда, если на здешний вкус такие большие глаза вовсе не уродство, то очень может быть, что прежде... Да, конечно. И теперь, зная вкусы государя, он отбирает для него наложников? Да. Почетная должность. Огромная власть. Сю-юн понял: во что бы то ни стало надо добиться благосклонности вельможи. Для начала он совершил еще один поклон, из самых глубоких, почти как царю. Но запомнил: пальцы у вельможи сплетаются, ему то и дело приходится расцеплять их, и взгляд убегает куда-то в сторону, и плечи сводит, как в ознобе. Отчего бы это?
   - Царь не примет тебя сегодня. И завтра тоже. Твоей вины здесь нет - он занят.
   Сю-юн кивнул.
   - Расскажи мне о себе. Как случилось, что Эртхиа... государь Эртхиа Аттанский вздумал послать тебя м... моему царю в подарок?
   - Мой господин сказать мне, государь Эр-хи просить его найти для своего брата, повелитель Хайра, такой же или лучше, чем его недостойный слуга.
   - Чем - кто? - переспросил Акамие.
   - Чем я, - скромно потупил глаза Сю-юн. - Но не найти.
   - И поэтому...
   - И поэтому мой господин оказать мне честь повелеть отправиться служить повелитель Хайра.
   - Так у тебя был уже господин?
   - Да, - качнулся в поклоне Сю-юн. - И быть всегда доволен мной. Именно он советовать государю Эр-хи выбрать меня.
   Этот красивый, с набеленным лицом, с нелепыми черточками вместо бровей - прислан, чтобы стать рабом? Эртхиа искал лучшего. Чтобы переводить книги? Нет. Для чего? Непонятно это закрашенное лицо, непонятны эти зеркальные глаза. Что там с господином, который отослал его так далеко его, лучше которого не нашлось? Почему?
   - Царь поручил мне заботиться о тебе, пока сам он занят.
   Да, так. Назваться сейчас - приобрести слугу, раба, которых и так в избытке. Прежде стать другом - потом открыться.
   И Акамие уже уверенно повторил:
   - Позаботиться о тебе. И сначала устроить тебе удобное жилье, чтобы тебе не было тоскливо в непривычном. И приставить к тебе толковых слуг. Но это все завтра. Ты успеваешь за мной? Я хочу сказать - ты понимаешь, когда я так быстро?
   - Каждое слово - нет. Все - да.
   - И я понимаю тебя. Вот! Хорошо бы... Царь повелел, чтобы ты начал учить меня своему языку. Я хочу... То есть, чтобы я тоже мог читать царю эти книги - если они покажутся ему занимательными.
   Сю-юн понял, чего добивается вельможа. Посмотрел еще раз на его сцепленные пальцы. Печально стать соперником человека могущественного, когда ты сам даже не очень хорошо понимаешь здешний язык. Ну что же. Так, видно, суждено. У Сю-юна было еще кое-что в запасе.
   - Прошу меня простить...
   - Что такое?
   Сю-юн извлек из рукава листок полупрозрачной зеленоватой бумаги, сложенный в узкую полоску и завязанной сложным узлом.
   - Срочное дело. Смею сказать: письмо господина Дэн-ши. Вручить повелителю. Срочно.
   - От господина... как? - Акамие переменился в лице.
   - Дэн-ши.
   Рука Акамие мелькнула, но так же стремительно рука Сиуджина юркнула за отворот одежды, а сам он низко склонился, самым почтительным образом, однако письмо оказалось совершенно недосягаемо для Акамие.
   - Прошу меня простить.
   Акамие нахмурился.
   - Дай мне. Я отнесу его царю.
   - Только я сам. Только ему. Смею сказать: письмо написано на дэй-си. Только я мочь читать для царя.
   - Да?
   Акамие покусал губы, сцепил и расцепил пальцы.
   - Послушай, царь будет недоволен. Дай мне письмо.
   - Ни в коем случае, - твердо ответил Сю-юн, понимая, что благосклонность приближенного утрачена безвозвратно.
   - Ну тогда переведи мне, а я пойду к царю и передам ему слово в слово...
   - Прошу меня простить. Ни в коем случае невозможно.
   Сю-юн выпрямился, решительно глядя перед собой, веером прикрывая отворот одежды, за которым скрывался заветный листок. Он делал только то, что должен был сделать. Господин Дэн-ши сказал: только царю, из рук в руки, сразу по прибытии.
   Акамие кусал губы, исподлобья глядя на Сиуджина.
   - Я должен получить это письмо.
   - Я умирать - высокородный господин взять. Я навеки опозорен.
   Лицо забеленное, неподвижное.
   - Ну хорошо, - согласился Акамие после долгого молчания. - Спрячь его получше, да смотри, не потеряй. Нет сомнений: родина ашананшеди именно там, откуда ты родом.
   О сомнениях царя
   Оставшись один, Акамие не мог заснуть. Не надо ли было сразу открыться? К чему эта игра?
   Прости, Судьба, мою неблагодарность, какое счастье - не быть царем. Чем были годы, проведенные на ночной половине? Не самое счастливое время в его жизни, так, но... Все, что он знал, все, из чего мог выбирать: ложе и трон. Что бы он выбрал?
   Выбора-то и не было.
   Но вернуть, хоть ненадолго, свободу быть существом, хоть бы и мнимо, подневольным, беззаботным, не виновным ни в чем из того, что с ним происходит.
   Он не знает, кто я, он не знает, повторял Акамие. Как заклинание.
   У него был друг - старый мудрый Ахми ан-Эриди, вазирг, учитель.
   У него был друг - бесстрашный и беспечный Арьян ан-Реддиль, воин, поэт, непоседа.
   У него был друг - умница Хойре, евнух.
   Но ему так не хватало Айели, такого же, как он сам, только слабее, кому он мог бы стать опорой, и кто его понимал бы, говорил бы с ним на одном языке. Ничто не повторяется. И чем настойчивее прельщают сходства и соответствия, тем пристальнее следует искать губительную разницу. Акамие знал это, но знанием вычитанным, не своим. Сиуджин. Айели. Чужеземец, беззащитный здесь. Нежный. Брат. Маленький брат. Айели. Нежность пришла на смену горечи.
   Так и не заснув, провел ночь, разглядывая листы с картинами, на которых изображались вершины гор и верхушки сосен, облака, водопады между ними, гнутые крыши сквозных беседок. И люди, лицом похожие на Дэнеша, играли на флейтах, на маленьких барабанчиках, подносили к губам чашечки не больше лепестка розы, взмахивали голубыми клинками, хмурили брови, страшно выкатывали глаза и кривили угрюмые рты.
   Рано утром, задолго до облачения в царское, поспешил в покои, отведенные Сиуджину. Следом несли накрытые для утренней трапезы столики.
   Сиуджин спал на полу, стащив два одеяла с постели: на одно лег, другим накрылся. Вместо подушки из-под щеки выглядывал плоский ларец. Распущенные волосы лежали рядом на полу, их было так много, что они казались посторонним существом, отдельным от Сиуджина. Они были больше Сиуджина.
   Акамие приблизился, чтобы лучше разглядеть его, пока спит. У него в самом деле не было бровей, лицо казалось смуглым, с болезненной желтизной. Белила размазались, запятнав одеяло. Неужели он лег, так и не смыв краску, потому что ожидал все-таки встречи с царем?
   Сзади послышался придавленный вздох: кто-то, долго не дышавший, попытался вздохнуть неслышно. Два евнуха из младших, принесшие столики, наблюдали за царем, вытянув шеи. Достаточно было слегка нахмурить брови они исчезли за колыхнувшейся завесой.
   Акамие снова повернулся к Сиуджину. И встретил острый взгляд - ни следа сонной дымки. От неожиданности этот взгляд показался враждебным. Акамие вздрогнул. Хотел сказать: вот ты какой! - а теперь, после этого взгляда, говорить было трудно. Рукой повел в сторону столиков. Сиуджин отбросил одеяло, поднялся на колени, согнулся в поклоне. Знаками показал, что должен поправить краску на лице.
   - Просто умойся, - предложил Акамие. Он был смущен и расстроен.
   Сиуджин перевязал волосы бумажным крученым шнурком и принялся стирать остатки белил листками тонкой бумаги. Акамие онемел: такой тонкой он даже не видел раньше никогда, а уж ему привозили много всяких диковинок из принадлежностей для письма.
   Они уселись возле столиков, Акамие - скрестив ноги, Сиуджин - подобрав под себя.
   - Сегодня отдыхай весь день, - сказал Акамие. - Вечером я приду, чтобы ты учил меня своему языку.
   - Нужно ли мне быть готовым предстать перед повелителем сегодня? озабочено спросил Сиуджин.
   - Сегодня - нет, - чувствуя, что краснеет, ответил Акамие. - Отчего ты так торопишься?
   - Нет. Я ждать столько, сколько угодно повелителю, но надо знать заранее, чтобы...
   - Да. Я обещаю, что не дам застать тебя врасплох. Но послушай, кланяться во время еды вредно, так учат наши врачи: это беспокоит желудок и нарушает равновесие соков.
   Так и пошло: он приходил утром, приходил вечером, не оставляя ни крохи себя Арьяну и Хойре, и только с ан-Эриди он бывал подолгу - ради дел правления. Он приходил утром и наблюдал, как Сиуджин рисует себе лицо, как укладывает волосы шелковыми облаками над головой, как вонзает длинные шпильки с резными навершиями, запахивает на себе немыслимых отливов шелка, завязывает пояса удивительными узлами. Вечером он приходил, и они садились в библиотеке, окружив себя светильниками, вооружившись один - тростниковым каламом, другой - хорьковой кистью, и просиживали по полночи, толкуя друг другу мудреные слова, объясняясь при помощи рисунков, на пальцах, устраивая порой целые представления. Акамие восхищала точность и красота всех движений и поз Сиуджина. Он был такой же, и он видел, что Сиуджин понимает это о нем самом ответным пониманием, и так же восхищается движениями и позами, жестами и походкой. Они старательно подражали друг другу, выговаривая чужие слова, и Акамие казалось, что Сиуджин больше преуспел в этом, хотя его выговор порой смешил до слез.
   Каждый раз Акамие спрашивал, не потерялось ли письмо, и требовал показать его хотя бы издалека. Сю-юн вынимал из рукава плоский ларчик, тот, что служил ему изголовьем, приподнимал крышку. Край зеленоватого листка призрачно светился. Акамие кивал, и Сиуджин прятал ларчик в рукав.
   За это время перестроили покои для Сиуджина, сделав, как на рисунках. Удалили стену, отделявшую комнаты от сада и пристроили веранду с деревянной крышей, перекопали и заново насадили принадлежащий к этому покою уголок сада, вместо фонтана выкопали небольшой пруд, проложили русло для извилистого ручейка, устроили крохотный мостик. С гор привезли несколько старых арчовых деревьев с перекрученными, извитыми стволами, с корнями, выступающими из земли, в глубине сада соорудили горку из камней, рядом посадили молоденькую горную вишню. Царя развлечет это, уверял Акамие. Не передумал ли ты, не отдашь ли мне письмо? Нет. Ну хоть покажи.
   - Ты надежный сторож. Что, если царь внезапно заболеет и умрет, так и не прочитав письма? - Акамие незаметно сложил пальцы в отводящий злое знак.
   - Я выполняю свой долг, - потупился Сю-юн. - А высокородный господин свой?
   В его вопросительной улыбке Акамие почудилось осуждение.
   - Ты думаешь, это я не допускаю твоей встречи с царем?
   Сю-юн уклончиво улыбнулся.
   - Я выполняю его волю, - отрезал Акамие. - Я должен получше узнать тебя, прежде чем...
   - Как угодно повелителю, - согласился Сю-юн, непонятно поблескивая глазами. - И высокородному господину.
   Сю-юн терпеливо ждал, когда повелитель удостоит его своим вниманием. Днем, когда вельможа, опекавший его, бывал занят, Сю-юн садился на веранде с пиба или тинем. Он начинал с того, что кланялся в сторонукомнаты, где, как он хотел представить, сидел господин У Тхэ, извинялся за то, что не имеет возможности познакомиться с последними столичными новинками, - и странные, беспокоящие созвучия бередили, расталкивали тишину и будили дремлющих на ночной половине евнухов. Сю-юн наигрывал поочередно все мелодии, которые когда-либо исполнял для господина У Тхэ, и декламировал поэмы, которые читал для него, и пусть здесь никто не мог оценить его искусства, он старался проделывать все это наилучшим образом, и если ему казалось, что исполнение его недостаточно хорошо, он начинал сначала, порой помногу раз, и тогда каждый раз он представлял себе, что господин У Тхэ вот только что пришел и выразил желание послушать музыку или стихи. И когда приближалось время посещения вельможи, господин У Тхэ сообщал, что теперь ему пора, и Сю-юн провожал его до дальней стены (там он придумал калитку) и, кланяясь, прощался с ним.
   И этого ему хватало, чтобы выжить.
   О том, что было дальше
   Акамие видел, что Сиуджин старается во всем ему угождать, и сам окружал его пристальнейшей заботой. И все-таки Сиуджин пребывал в постоянном и неизменном отчуждении, вежливо прикрытом услужливостью, многочисленными поклонами и извинениями, восковыми улыбками.
   Однажды, когда они сидели с вином и музыкой, Акамие неожиданно даже для самого себя спросил:
   - Ты и с царем будешь таким?
   - Нет, - не задумываясь ответил Сю-юн. - С царем я таким не буду.
   - Ты умеешь быть другим? - недоверчиво улыбнулся Акамие.
   - Умею, - глядя спокойно и просто, сказал Сю-юн. - И я буду с царем таким, как должно.
   - Почему?
   Сю-юн удивился.
   - Я приехал для того, чтобы служить ему. Мой господин доверил мне это поручение, и я ни в коем случае его не подведу.
   Акамие задумался.
   - Очень нелегко угождать царям... - сказал он наконец. - Не знаю, как в других местах, но в Хайре это очень нелегко. Тебе не кажется, что лучше было бы иметь друга, на которого можно положиться, советам которого можно доверять? Отчего ты сторонишься меня, когда я предлагаю тебе искреннюю дружбу?
   Сю-юн помолчал, потом открыто посмотрел ему в глаза.
   - Прошу меня простить...
   Акамие терпеливо вздохнул.
   - Прошу меня простить, но, как говорится, одна жемчужина не может жить в двух раковинах. Мы не можем быть друзьями, хотя я благодарен высокородному господину за его расположение ко мне. Думаю, царь до сих пор не захотел взглянуть на меня, потому что... Мы соперники, разве не так? Прошу меня простить.
   Сю-юн потупился, но складка губ была прямой и твердой. Акамие подвигал кубком по столу, наполнил его и медленно, по глоточку, выпил.
   - Скоро ты убедишься в том, что неправ. Смотри только, не оттолкни от себя царя своей холодностью и расчетливостью. Если я оттягивал час твоей встречи с повелителем, то для твоего же блага. Ты не ошибся: он мне... дорог. Конечно, я стремлюсь уберечь его от разочарований и боли. Насколько это позволяет Судьба. Если он... удостоит тебя своей привязанности, а ты бесчувственный, как евнух, и не способен даже на дружбу...
   - Это не так, - не поднимая глаз, возмутился Сю-юн. - Я не бесчувственный. Прошу меня простить. Но я вижу, что эта часть дома пуста, здесь нет ни одной женщины, кроме служанок, и никого, кто мог бы делить ложе с повелителем. Кроме высокородного господина. Разве он может желать, чтобы кто-то другой уменьшил его долю?
   - Ты правильно рассуждаешь, мой прекрасный Сиуджин, и я не стану с тобой спорить. Скажи мне, можно ли приготовить твои покои к посещению повелителя за один или за два дня?
   - Осталось немного, - с тихим вызовом ответил Сю-юн. - Завтра к вечеру все будет готово.
   - Я распоряжусь, чтобы поторопились. Постарайся закончить все до темноты. После вечерней трапезы царь навестит тебя. Раз ты так хочешь. Но уж, прошу меня простить, - Акамие очень похоже поклонился, - ничему не удивляйся. Ничему.
   И, как обещал, пришел вечером. Евнухи распахнули перед ним завесу, сдвинули в сторону бумажную дверь.
   Сю-юн во всем великолепии шелковых одежд, слоями выглядывавших одна из-под другой, и огромной прически, неведомо как державшейся всего на двух длинных прозрачных шпильках, качнулся в низком поклоне и застыл, выпрямившись, но не поднимая головы. Курильница у стены выпустила извилистую струйку дыма, на свой лад повторившую изгибы складок, каскадом окружавших Сю-юна, извивы облаков на ширмах.
   Акамие задвинул дверь за спиной. Он стоял и молчал, а потом сказал вовсе не то, что собирался.
   - Прости. Ты действительно прекрасен. И я не хотел посмеяться над тобой. Я искал твоей дружбы, потому что одинок здесь, потому что... Ты ожидал другого? Нет, меня ты не обманешь, ты не смог бы никому отдать твое сердце, хоть бы твой господин тысячу раз приказал тебе это. Я понял, тебе нельзя оставаться здесь. Ты поедешь домой - через несколько дней, не позже, как только соберут караван. Я найду этого купца, и он доставит тебя невредимым, так же, как привез сюда, не будь я царь этой благословенной страны. Я дам хорошую охрану. Лучшую, какая бывает на свете. Прости меня. Прости.
   Он только на миг осмелился заглянуть в распахнувшиеся глаза на белом, как белая бумага, лице, и, забыв о новом устройстве дверей, стремительно шагнул прямо сквозь.
   Тут же вернулся, с досадой перешагнул разорванный край, протянул руку.
   - Письмо.
   Сю-юн, путаясь в многослойных рукавах, достал листок. Сжав его в кулаке, Акамие кинулся прочь.
   О ...
   Там, где был затянут узел, бумага смялась и волнилась мелкими морщинками. В середине в несколько столбцов выстроились черные значки, похожие на спутанные клубочки. От волнения или еще почему Акамие не мог найти ни одного знакомого. Хрустящий листок в пальцах ознобно подрагивал. Я успокоюсь, сказал себе Акамие. Я успокоюсь и попробую прочесть его. Сам. И от своей вины, и от обиды стало невозможно обратиться за помощью.
   Но успокоиться долго не удавалось, а когда удалось, он понял, что заснул, и его будят. Он рывком поднялся, прикрывая глаза ладонью.
   - Что?
   Ашананшеди посторонился, и Акамие увидел второго, стоявшего чуть поодаль и державшего за руку выше локтя Сю-юна, поникшего, в разметавшихся одеждах. Узел волос, полурассыпавшийся, лежал на плече, единственная шпилька косо торчала из него. В свободной руке ашананшеди держал длинный нож с чуть изогнутым голубоватым лезвием и косо срезанным острием.
   - Что это? - повторил Акамие. Он не вполне пришел в себя после внезапного пробуждения, и его растерянность только возросла.
   Первый ашананшеди распахнул одежду на Сю-юне и стала видна как бы тонкая красная линия, начинавшаяся над левой ключицей и спускавшаяся на втянутый живот, она оплывала потеками, и складчатые белые штаны пропитались красным.
   - Он пытался убить себя.
   - Откуда у него это?
   Первый ашананшеди раскрыл перед Акамие узкий ларец и вытащил из него дощечку.
   - Двойное дно.
   Акамие подавил дрожь.
   - Оставьте нас.
   Ашананшеди тут же исчезли вместе с ножом и обманным ларцом. Акамие поднялся, взял Сю-юна за руку и усадил рядом с собой на постель. Сю-юн прятал взгляд.
   - Что это ты задумал?
   - Это единственное средство для меня избежать бесчестия, - ровно выговорил Сю-юн, не поднимая головы.
   - Объясни-ка мне это дело.
   - Мой господин назначил мне службу. Я оказался непригоден, не справился, вызвал неудовольствие. Повелитель отсылает меня обратно. Я не посмею показаться на глаза моему господину. Я недостоин жить.
   Акамие опустил лицо в ладони.
   - Какова должна быть твоя служба? Развлекать царя? Угадывать желания? Акамие повернулся к Сю-юну и с силой встряхнул его за плечи. - А большего ты не хочешь? Мне не нужны игрушки. Что такое твоя служба? Ты не принял моей дружбы, когда считал меня равным. И ты каждую минуту думаешь только о своем господине. И не спорь! - шепотом крикнул Акамие, когда Сю-юн встрепенулся. Сю-юн опустил ресницы. Акамие вытер ему щеку. На пальцах остались белила.
   - Я знаю о тебе больше, чем ты можешь поверить. И я совсем не понимаю тебя.
   - Повелитель все, все понимает, - в отчаянии прошептал Сю-юн. - Я ничего не могу скрыть от него.
   Акамие притянул его к себе за плечи.
   - Неправда. Помнишь, как ты сказал: не каждое слово, но смысл. А я понимаю слова. Но смысл ускользает.
   - Прошу меня простить.
   - Перестань кланяться. По крайней мере, не сейчас. Ты можешь?
   Сю-юн посмотрел в недоумении.
   - Я не знаю, как угодить повелителю.
   - Меньше думай об этом. Как бы я хотел, чтобы ты просто мог уехать. Но теперь я ни за что не отпущу тебя. Не хватает малости: чтобы ты сам хотел остаться.
   - Не имеет значения, чего я хочу.
   - Кажется, я уже понимаю, - вздохнул Акамие. Огляделся. Письмо лежало возле подушки. - Помоги мне разобраться, что здесь к чему.
   Сю-юн почтительно расправил листок.
   - Господину Дэн-ши пришелся по душе обычай обмениваться короткими посланиями в стихах, и он изволил передать со мной такое послание повелителю.