Алекс Гарридо. В сердце роза

   - Ну что?
   - А ты не спишь? - улыбнулся Дэнеш.
   - А ты думал, я за тобой не услежу?
   - Не думал. Эртхиа спит?
   - Похоже. Молодым - сон. А в моем возрасте...
   - По-моему, ты сейчас моложе, чем был тогда.
   - Почему ты так думаешь?
   - Ну, ты писал о неосторожности, присущей тебе в юности, как о чем-то, бывшем задолго... А когда бы ты успел исправиться, если на вид ты немногим старше Эртхиа.
   - А тебя?
   - Разве не видишь?
   - Никогда мне не удавалось на взгляд определить возраст ашананшеди. Может быть, потому, что никогда не видел ваших детей. И стариков.
   - Мы с тобой - ровесники, я думаю. Не считая тех лет... Они видны, если глядеть тебе прямо в глаза. Но это трудно. А если не в глаза, ты, как каленая стрела, как натянутая тетива, как струна на твоей дарне. Ты совсем другой, но ростом и стройностью ты похож на...
   Тахин вскинул глаза, но Дэнеш уже только улыбался. И пожал плечами, как бы говоря: что там я ни наговорил, а больше не скажу ничего. Тахин рассмеялся, обеими руками собрал по плечам волосы, стянул на затылке, отпустил, тряхнул головой.
   - Что ты там узнал? Чей подслушал разговор? За кем подглядывал?
   - Ты ревнуешь? - наклонился к нему Дэнеш.
   - Мне ли?... И не думал о тебе так. Так, чтобы ревновать. Не обожгись. Так на кого я похож?
   - Что это паленым пахнет? - спросонок пробормотал Эртхиа. И сел на постели, принюхиваясь и приглядываясь в темноте. - Что, горим?
   - Да нет, - лениво откликнулся Тахин. - Все в порядке. Расспроси-ка лучше Дэнеша, что он нового узнал, а то без тебя не хочет рассказывать.
   Дэнеш покачал головой, уселся удобно на свою постель и, пока расшнуровывал безрукавку и распускал завязки на кожаных штанах, пересказал все, что сам понял из подслушанного разговора.
   - Не бежать ли нам отсюда? - озаботился Эртхиа.
   - На остров? - фыркнул Тахин.
   - Погоди. Почему бы, в самом деле, не быть доставленными в столицу этого славного царства, из которого происходят мои предки? Оно граничит со степью - раз ему угрожают кочевники. Значит, путь перед нами не закрыт. Мы всем чужие, а значит, вольны уйти, когда нам вздумается.
   - Если нам дадут уйти... - покачал головой Эртхиа. - Сам говоришь, у них есть лазутчики. Ты-то, может быть, и уйдешь...
   - Все уйдем. У тебя, ан-Эртхабадр, тоже есть лазутчик, - успокоил его Дэнеш и скромно прибавил: - Не из последних.
   - И говорить не о чем! - воскликнул Тахин. - Не можем мы не посетить царство Ашанана, раз уж нам все равно деваться некуда. Или у тебя сердца нет, Эртхиа? Даже только ради Дэнеша следовало бы!
   - Да я разве против? Ты не волнуйся, Тахин.
   О медной чашке
   Атхафанама встряхнула кувшин, чтобы убедиться, что в нем не осталось воды и на пару глотков, и надо пойти и снова наполнить его, а иначе она не может утолить жажду лежащего перед ней человека. Но она все же вылила остаток воды в медную чашку и, отставив кувшин, поднесла ее к сморщенным губам в засохших трещинах. Все, больше у нее ничего нет. Ни капли. Атхафанама сунула чашку в складки подоткнутой юбки, подобрала кувшин и поднялась с колен. Быстрее было бы просто наклоняться над больными, но тогда неудобно было поить их и уже давно не переставая болела спина. Опускаться на колени было дольше и ноги уже давно болели тоже, но делать было нечего, и Атхафанама в течение дня по многу раз меняла свой способ поить беспомощных умирающих. Других дел не было: только поить, вытирать загаженный пол и указывать слугам, где можно освободить место.
   Говорили, что в городе водопровод разбит и вода ручьями сбегает по ступенчатым улицам, прямо по пыльным плитам, омывая тела людей, из последних сил выбравшихся из домов, чтобы погрузить в нее пылающие тела и пить, пить. Они там и умирали и лежали вперемежку умершие с еще живыми.
   Но источники, бьющие из скалы, на которой стоял Дом Солнца, не иссякали, и воды было вдоволь.
   Атхафанама прошла к бочонкам, стоявшим у входа в зал. Из подземелий воду приносили в бочонках и больших кувшинах и черпаками переливали в сосуды, с которыми обходили больных. Здесь же стояла Ханнар, в ее руке был полный кувшин и из носика вода струйками выпрыгивала на пол, когда Ханнар взмахивала свободной рукой, о чем-то горячо споря с Иликом Рукчи. Атхафанама подошла поближе и вот что услышала:
   - Их нужно перенести сюда, Илик. Мы не можем взять отсюда людей и послать во дворец. Здесь нужен каждый, кто есть.
   - Все-таки это царицы, - возражал Рукчи, сам собиравшийся предложить то же самое, но смущенный напором и резкостью Ханнар.
   - Царицы? - спросила Атхафанама, переводя испуганный взгляд с одного на другую. - Царицы? - ей очень не хотелось понимать смысл подслушанных слов.
   - Да, - повернулась к ней Ханнар. - Жены твоего брата.
   - А...
   - И дети тоже.
   - Я пойду к ним, - сразу сказала Атхафанама, ставя свой кувшин возле бочонка и одергивая юбку. Чашка выпала и со звоном покатилась по полу. Атхафанама наклонилась было за ней, но махнула рукой и оставила на полу. Как же это могло случиться? Никто не должен был выходить из дома Эртхиа, ни входить...
   - Нет, - перебила Ханнар. - Пусть их перенесут сюда. Какая разница, где им умирать? Здесь ты успеешь напоить гораздо больше людей. Не бросай их ради всего двух женщин и ...
   - И это дети твоего мужа, ты, шлюха! - взвилась Атхафанама. Ее трясло, и Рукчи сделал шаг к ней, потому что видел: она готова разорвать Ханнар на куски и нет ничего, что удержало бы ее. - Это жены твоего мужа и твои сестры, ты, безродная бродяжка, ты, позор моего брата, ты...
   Ханис был далеко, у самой дальней стены, где в косом столбе света из окна то и дело вспыхивали золотым облачком его волосы, когда он наклонялся и поднимался, переходя от больного к больному. Ханис был далеко, не видел и не слышал, и некому было остановить Атхафанаму, обезумевшую от ревности, унижения и ужаса. А Рукчи был врачом и счел себя в праве схватить несчастную царицу за плечи и сильно встряхнуть. Атхафанама с хрипом втянула в себя воздух и заслонила лицо руками. Но уже через мгновение обернулась к Рукчи, деловито оправляя на себе одежду и приглаживая волосы.
   - Ты пойдешь со мной, Илик. Побудем с ними там. Ирттэ любит тебя... Есть ли во дворце вода?
   Ханнар попыталась что-то сказать, но Атхафанама молниеносно к ней развернулась.
   - Ты ничего не понимаешь, богиня, из того, что смертные женщины впитывают с молоком матери. Это дом твоего мужа, это дети твоего мужа, это жены твоего мужа. Его дом, его слава, его честь, его дети, его женщины - это все твоя честь и твое богатство. Его благополучие - это твое благополучие. Мужчин связывает в братстве кровь, а женщин - семя их мужчины. Ты принимала его также, как Рутэ и Дар Ри, но ты, как пустыня, бесплодна и смертоносна. Ты вся почернела изнутри от зависти и ревности, а должна была бы наслаждаться покоем, счастьем и приязнью в таком саду, какой насадил мой брат. А теперь - как ты думаешь, жив он? Он поехал в степь, к своим названым братьям. И теперь все, что осталось от моего брата - твоего мужа, Ханнар, однажды убитого тобой, - все, что от него осталось, это дети его и его жены, которых согревала его плоть. Я иду к ним. Не возражай. Ты сказала глупость, богиня. Мы уйдем ненадолго, ты знаешь. К вечеру или к утру, не позже, мы вернемся.
   И она сделала Рукчи знак идти за ней.
   - Постой, - тихо попросила Ханнар, не поднимая головы. - Останься. Я пойду. Останься, - и показала взглядом вглубь зала. - Здесь ты нужна ему.
   Атхафанама кивнула и наклонилась за чашкой. Так можно было и самой подумать, что кровь бросилась в лицо только из-за того, что она наклонилась так низко. Когда она выпрямилась, Ханнар и Рукчи уже не было в зале.
   Город лежал перед ними, разделенный лестницами на расширяющиеся книзу клинья. Их пересекали улицы, опоясывавшие склоны горы. И, посмотрев вниз, Ханнар не увидела ни одной улицы, по которой можно было бы спуститься, не споткнувшись о покойника или не будучи схваченным протянутыми за помощью руками умирающего. Отовсюду доносились стоны, мольбы о помощи. Этот звук как черно-багровым облаком стоял над городом, но он был привычен Ханнар. А сквозь него пробивались острые красные, оранжевые звуки, ранившие наболевший слух.
   - Что это? - повернулась она к Илику. - Музыка?
   Илик кивнул и показал рукой вниз и налево. Там между домами стояли откупоренные винные бочки, вокруг, покачиваясь, бродили люди, среди них были и женщины, и их тела были едва прикрыты, а некоторые были и вовсе раздеты, и они были пьянее мужчин, и визгливо смеялись, и закидывали руки на шею любому, до кого могли дотянуться, и со смехом валились на землю, и приятели поливали их вином из мехов. Оттуда раздавались отчаянно громкие и нестройные звуки дудок и бубнов. Ханнар отвела взгляд, но и на других улицах увидела то же самое. Пирующие собирались вокруг откупоренных бочек или с мехами вина бродили по улицам, заглядывая в лица умерших и узнавая в них соседей, друзей или родственников, совершали тут же возлияния в их память, и едва могли уговорить их посторониться похоронные служки, тащившие под гору переполненные волокуши: в городе не осталось ни одной лошади, ни одного вола, чтобы запрячь в телегу. Резкая вонь от сжигаемой серы перебивала и запахи тления, и ароматы благовоний, на улицах там и тут, где не смывала бегущая вода, виднелись белые пятна от разведенной извести, которой поливали мостовую. Чернели остовы домов, которые первые были отмечены смертью: тогда еще надеялись остановить мор.
   И высоко в ясном летнем небе стояло солнце.
   Ханнар смотрела на него не щурясь. В последний раз смотрела так, как смотрела всегда. Теперь она от него отрекалась и с вызовом произносила на Высокой Речи:
   - Предаюсь твоему гневу. Если ты правишь миром и это дело твоей воли и желания - лучше быть твоим врагом и погибнуть, чем быть заодно с тобой. Они всего лишь люди, да. Вот тебе обратно все, что меня от них отличает. И будь ты проклято.
   Ханнар смерила его последним взглядом и кивнула Илику: идем. И пошла к своим сестрам.
   Атхафанама прибежала под утро.
   - Илик, Илик, пойдем! Скорее!
   - Что с тобой? - кинулась к ней Ханнар. Платье на Атхафанаме висело клочьями, оторванный рукав сполз до кисти. Она тяжело дышала.
   - Мы уже идем, - сказал Илик Рукчи. Атхафанама посмотрела: Джанакияра и Рутэ, Ирттэ и Кунрайо, малыш Шаутара и самый маленький, которому еще и имени не нарекли в отсутствие отца - шесть тел, завернутых в парчу, лежащих в ряд.
   - Зачем ты пошла одна? - Ханнар обняла ее.
   - Ничего, - отстранилась Атхафанама. - Там... Ханис...
   - Что такое? Обморок? - вздохнул Илик. - Царь совсем не спал уже сколько дней? Надо дать ему теплого питья и пусть отдыхает не меньше суток. Все пройдет. Я иду к нему.
   Атхафанама замотала головой.
   - Он болен. У него это...
   - Нет, - криво улыбнулась Ханнар. - Ты ошиблась. Не может быть.
   - Пойди и посмотри.
   Рукчи нахмурился.
   - Этого не может быть, но все же пойдем, посмотрим.
   - С тобой все в порядке? - продолжала беспокоиться Ханнар. - Разве можно сейчас одной выходить на улицу? Люди обезумели.
   - Да ничего, ничего не случилось, я вырвалась и убежала, но Ханис... Илик, умоляю, поспеши! - и она вцепилась в его рукав и заставила бежать бегом до самого Дома Солнца.
   Ханиса уложили в его спальне, и воздух там был синий и слоистый от курений. Рукчи быстро подошел к больному. Рядом встала Ханнар. Атхафанама прижалась лицом к руке Ханиса, опустившись по другую сторону постели. Ханнар смотрела и не верила: лицо царя, по шею укрытого одеялами, было точно таким, как лица всех умиравших у нее на руках в течение многих дней и ночей: багровым, опухшим, с растрескавшимися губами. Взгляд его остановившихся глаз был бессмыслен.
   - Да, - сказал Илик.
   - Он умрет, - прошептала Ханнар.
   - А вот это неизвестно, - строго сказал Илик.
   - Но еще никто не спасался.
   - Он может быть первым.
   - Ты всегда веришь в это.
   - Да.
   Атхафанама сквозь слезы взглянула на него взглядом полным обожания.
   - Ты будешь его лечить?
   Илик кивнул.
   - Я пойду и принесу мои снадобья, а вы смотрите, чтобы он не раскрывался. Как давно это началось?
   - Не знаю... Я не видела царя с вечера, думала, что он отдыхает. Его нашли в купальне. Я здесь все устроила и побежала за вами. Когда я уходила, он еще говорил со мной.
   - Она стала очень сильна... Но еще неизвестно, - сказал Рукчи.
   - Ханис, Ханис, - побелела вдруг Ханнар и кинулась вон. Рукчи удивленно поднял брови.
   - Ее сын, - сказала Атхафанама. - Пойди за своими снадобьями, Илик. Захвати побольше. Мы все умрем здесь.
   - Еще неизвестно, - покачал головой Рукчи.
   Но раньше, чем солнце снова достигло зенита, царя не стало.
   - Это самая скорая смерть из всех, - сказал Рукчи. Но маленький Ханис умер еще скорее. Ханнар не отдавала его и носила на руках, укачивая, пела ему песни на своем языке - теперь только Атхафанама могла понимать их. Но Атхафанама сидела возле своего мужа и терпеливо ждала, когда смерть придет и за ней. Она просидела так весь день и всю ночь, иногда слыша медленные шаги и бормотание Ханнар, бродившей по дворцу с мертвым ребенком на руках. Заходил Илик, но не трогал царицу, только посмотрит и уйдет. А утром позвал ее ухаживать за Ханнар. Он справился бы и сам, но царицу нельзя было больше оставлять как есть.
   - Отчего так тихо? - очнулась Атхафанама.
   - Здесь нет живых, кроме нас и Ханнар.
   - Разве больше не приносят больных?
   - Некому приносить.
   - Разве все умерли?
   Илик махнул рукой куда-то вдаль. Атхафанама прислушалась. Где-то раздавалась музыка, пьяные крики.
   - Пойдем, царица. Жена твоего брата мучается от жажды. А нам уже некому будет подать воды.
   И вдвоем в полном смерти дворце они ухаживали за Ханнар, которая мучилась долго, очень долго, то приходя в себя, то снова погружаясь в горячий тяжкий бред. Она боролась. Перед смертью она слабо пошевелила рукой, и Атхафанама поняла, сплела с ее пальцами свои и наклонилась к самому ее лицу.
   - Я носила дитя, - прошептала Ханнар. - И не знала.
   Атхафанама не ощутила ревности и улыбнулась, свободной рукой погладила ее руку.
   - Как же ты могла не знать?
   - Я другая. У нас не так. А теперь я слышала его. Но он уже умер. Теперь я умру.
   - Если успеем, мы похороним вас вместе с Ханисом, - сказала Атхафанама.
   Ханнар покачала головой.
   - Клянусь тебе, это не он.
   И снова ушла в забытье, уже насовсем.
   Обоих Ханисов они перенесли в усыпальницу аттанских царей, а Ханнар положили в доме Эртхиа рядом с Рутэ и Дар Ри Джанакиярой и их детьми. Двое умерли, не родившись.
   - Это все, - сказала Атхафанама. - Больше от моего брата ничего не осталось. Что ты теперь будешь делать, Илик?
   Рукчи пожал плечами.
   - Думаю, я должен записать все, что я знаю о хассе. Если она даст мне время. Но на улицах еще есть живые, которым я успею помочь хотя бы глотком воды. Не знаю, царица. Прости мою дерзость, а что собираешься делать ты?
   - Я? - Атхафанама вскинула голову. - Я вернусь в Дом Солнца, надену свои украшения и лучшие наряды и буду ждать рядом с царем. Ей не удастся застать меня врасплох. Я должна предстать перед моим мужем в достойном виде. И вот что... послушай... не знаю, какую предложить тебе награду.
   - Какие теперь награды, царица? И на что они?
   - И нет такой, что была бы достойна твоей службы.
   - И жить-то осталось нам...
   - Да...
   - Я и то удивляюсь, что она медлит.
   - Я пошла бы с тобой, но...
   - Не надо тебе, царица, там пьяные и... как тебе удалось вырваться?
   - Я могу переодеться мужчиной.
   - Не надо, царица.
   - Только будем ходить вдвоем. Я знаю, где у брата хранится оружие.
   - Царица...
   - Что?
   - Ты хотела нарядиться для встречи с твоим мужем.
   - Стыдно мне будет, когда он спросит, как я жила после его смерти. Я приду к нему с медной чашкой в руках.
   О новой беде
   Когда пришли черные вести, Атакир Элесчи запасся продовольствием как при осаде и закрыл ворота дома, как только услышал о первом умершем в городе. В доме было не продохнуть от курений, кованые решетки обшили досками, чтобы и ветер не залетал в сад, да вдоль забора установлены были курильницы. Никаких денег не пожалел купец, деньги новые наторгуются, прошла бы беда стороной. Все, что ни советовали врачи в Доме Солнца, все купец Элесчи готов был употребить во спасение остатка своей семьи, милой любимицы, доченьки, отцовой радости, первой невесты Аттана. Запер ее в доме, не велел выходить из девичьего покоя. Со слезными жалобами вымолила бедняжка разрешения поселиться у жены брата: что ж тут худого или опасного, если обе живут взаперти?
   Сам купец не наведывался к дочери - мало ли, за домом присмотр нужен, слугам нельзя давать послабления. Потому они и ходят под чужой властью, что сами себе оказались хозяевами нерадивыми или неудачливыми. Без строгого присмотра и наставления дом не держится. И если бы среди слуг обнаружилась болезнь, как объяснил купцу не по возрасту сведущий Илик Рукчи, хозяин мог нечаянно перенести ее во внутренние покои. Зачем же? Девочка была упрятана за многими стенами, как ядрышко орешка, завернутого в шелковый платочек, в шкатулочке, а шкатулочка в ларчике, а ларчик в ларце, а ларец в сундук на запоре.
   Атарика подурнела, лицо оплыло, ходила неловко, вразвалку. Нянька испугалась - ведь рано или поздно хозяин увидит, что с дочерью неладно. Такое не скрыть. И что тогда будет няньке за пособничество и сокрытие?
   А если сказать хозяину, мол, недосмотрела, обвела вокруг пальца хитрая девчонка, тогда и спрос другой. Мало не будет, но все меньше.
   И тогда нянька разорвала одежду, растрепала косы, исцарапала лицо, завыла, как по покойнице, и бросилась в ноги хозяину.
   - Что? Что? - задохнулся, схватился за грудь Элесчи. - Атарика? Нет!
   Нянька билась на земле, не переставая вопить. Насилу выговорила:
   - Лучше бы ей умереть...
   - Да говори же, проклятая, что случилось? - ужаснулся хозяин.
   - Лучше бы у меня груди отсохли, чем выкормить такой позор моему господину, лучше бы я ее заспала, придавила во сне, лучше бы уронила на каменной лестнице! - теперь уже тише, не для лишних ушей, причитала нянька.
   Минуту спустя Атакир Элесчи ворвался в покои невестки. Шуштэ с мужниной сестрой сидели рядышком, перед ними на полу разложены были мотки ниток и лоскуты тонкого хлопка, и они одинаково, стежок за стежком, вышивали пеленальные пояса, и одеты были одинаково, и одинаковы были отрешенные улыбки на их лицах, и одинаковой ношей лежали на коленях, топорща просторные платья, их животы.
   Элесчи пошатнулся и припал плечом к косяку. Атарика увидела его и обмерла. Шуштэ встрепенулась, как зверица.
   - Ах ты... - только и смог сказать Элесчи. Подошел к дочери и ударил ее по лицу. - Тварь, тварь! Лучше бы в степь тебя отослал бегать за баранами и доить кобыл. Последнему пастуху в жены бы отдал. А теперь - что? Идем. Ну!
   Атарика дрожащими пальцами воткнула иглу в работу, свернула поясок, положила на колени Шуштэ. Тяжело поднялась, не глядя ни на кого, вышла из комнаты. Элесчи шагнул за ней. Но Шуштэ, вскочив, забежала вперед, опустилась на колени, обняла ноги его.
   - Смилуйтесь над ней, отец, ведь она вам внука родит! Разве мальчик в доме - не радость, не гордость? Ваша ведь кровь!
   - Вот и роди мне внука, как тебе положено, а не в свое дело не лезь! Эй, женщины, заберите ее, да осторожнее.
   В руках служанок Шуштэ билась и кричала вслед Элесчи:
   - Ведь отец ребенка - сам!..
   - Не надо! Не говори! - вскинулась Атарика. - Не надо!
   - ...Сам царь Эртхиа!
   - Да? - горько усмехнулся Элесчи. - А почему не сам царь Ханис?
   Он ведь был отцом Атарики и единственный не знал того, что было известно всему базару. И он схватил дочь за руку и потащил за собой. В ее покоях он велел заколотить ставни и посадил самых вредных старух на страже возле ее двери. А сам метался по дому, не зная, как обрести покой и откуда ждать спасения. Ведь врача не позовешь - все заняты врачи в Аттане, и слишком близко они нынче знаются со смертью, как бы и она не вошла в дом следом. Да и как избежать огласки? Но не будет, не будет расти в доме Элесчи нагулыш, не бывать такому позору. И не топить же его, как ненужного кутенка? Ай, что делать!
   Тогда собрал к себе Элесчи старух и стал их спрашивать, как быть и как избавиться от позора. И они говорили, что теперь уж не миновать дожидаться, пока родится ребенок. А одна сказала, что можно сделать так, чтобы он родился до срока, мертвым. Перед полной луной три дня пить зелье, которое она знает и умеет приготовить.
   - Вот то, что я ждал услышать! - воскликнул Элесчи и велел приготовить зелье и давать несчастной, которую и дочерью-то называть - горечь отцовским устам.
   Но Шуштэ узнала об этом.
   Ночью, переваливаясь на ступеньках, поддерживая обеими руками огромный, не по сроку, живот, она поднялась к покоям Атарики и стала просить сидевших у двери двух старух.
   - Пришел мой час, чую, не пережить мне этого. Приоткройте дверь на минуточку, только попрощаться с моей подруженькой. Ведь одна я здесь, ни родных моих, ни отца, ни матери, ни милых сестриц, ни любимого мужа. Пожалейте, пришел мой смертный час.
   - Иди, иди отсюда - не велено! Не ты первая, не ты и последняя. Такие как ты родят на ходу, травой ребенка обтирают и за пазуху суют. Уходи, пока хозяин не услышал. Итак он тобой недоволен, только и терпит, потому что носишь дитя от его сына.
   - Ой, не могу больше, - застонала Шуштэ и привалилась к стене. - Ой, вот сейчас, вот уже!
   - Не дури! - прикрикнула на нее одна из старух. - Не так это скоро. Ступай к себе, зови женщин.
   - Не могу я! - вскрикнула Шуштэ и сползла по стене на пол. Сама она, что ли не знала, что это не скоро делается? Знала, видела. Оттого-то и удалось ей обмануть опытных старух. Одна встала, наклонилась над Шуштэ, а вторая только вперед подалась, шею вытянула. Вот за это бессердечие и ударила ее Шуштэ ногой прямо в лицо - изо всех сил. Старуха стукнулась головой о косяк и повалилась набок. А первую Шуштэ схватила руками за горло и зашипела:
   - Не откроешь - придушу, не пожалею. Где ключ?
   Старуха замахала руками - у хозяина, мол. Но Шуштэ сдавила сильнее и тряхнула ее. Так и пробилась к Атарике. А старухе рот заткнула ее собственным платком и связала руки поясом.
   Атарика к ней кинулась, плача.
   - Они сыночка извести хотят!
   - Знаю.
   - Отец сказал: не выпью - убьет. Силой мне в рот вливали. Шуштэ!
   - Знаю, знаю. Погоди.
   И достала из-под платья ровно половину своего большого живота: узел с одеждой и едой и отдельно в платке - пеленанием для младенца.
   - Вот тебе на дорогу. Поясок я дошила. Здесь хлеб, чеснок, кислого молока кувшинчик, вода, сыр - сама увидишь. Вот платье, когда родишь, переоденься. Из города уходи. А узор на пояске самый счастливый, помнишь?
   - Шуштэ! Я боюсь.
   - Что же делать? Иначе не спасешь его.
   - Я иду. Я просто боюсь, но я же иду.
   - Да, моя хорошая. Это ведь его сын, он должен быть в отца, значит, он тебя в пути охранит и в беде спасет. Я пошла бы с тобой, но я своей дочери теперь служанка и должна сохранить ее для Атарика, а если он не вернется, то чтобы кровь его на земле не иссякла. А ты иди.
   - Я иду.
   И до заветного места, до тайного хода в сад купеческого дома, которым приходил царь Эртхиа, проводила Шуштэ свою подругу.
   - Плохо тебе будет, когда узнает отец, - пожалела ее Атарика.
   - Ничего, - отмахнулась Шуштэ. - Я ему не скажу, что у меня дочь, вот он и не посмеет меня тронуть. А там и Атарик вернется. А с ним Эртхиа. Ты тогда объявись, смотри. Я скажу, он тебя искать станет. Но ты и сама, как услышишь, что царь вернулся, иди прямо во дворец, ничего не бойся. Эртхиа, он такой! А сейчас из города уходи, нечего сейчас в городе делать. И в степь не ходи. Иди в горы.
   А когда Атарика ушла, Шуштэ легла на землю, прижалась к ней щекой и заплакала:
   - Не причини беды мне и моему ребенку! Прости меня, что я так со старшими...
   О смерти Атарики Элесчи и ее нерожденного сына
   На перекрестках горели костры. По улицам лежали мертвые. Атарика чувствовала, как шевелятся волосы у нее на голове. Приходилось постоянно смотреть под ноги, но, противясь этому, она все же замечала все вокруг. Люди с обмотанными тряпьем лицами длинными крючьями тащили мертвых к волокушам. Воздух был жирен и смраден. Было странно и страшно так, что онемело лицо. Ворота стояли распахнутые, уже не кому было закрыть их на ночь. Атарика вышла.
   За городской стеной была ночь, звезды огромные, спелые ждали первого ветра, чтобы осыпаться на землю. Но трели сверчков плелись так густо, что ветру было не шелохнуться. И звезды, покачиваясь от собственной тяжести, удерживались на небесах.
   Атарика вздохнула, поправила на плече узел и пошла вперед.
   Рассвет застал ее в кустах недалеко от пустынной дороги. Солнце прокатилось над ней, и снова пришла ночь. Звезды опять висели близкие-близкие, и больше с ней не было никого. Снова взошло солнце и увидело ее изодранные о землю руки, клочья вырванной с корнем травы вокруг нее. Ей снова стало больно, но потом это прошло, и для Атарики Элесчи началась совсем другая жизнь.
   О пире Дракона
   Множество фонарей, обтянутых тонким шелком, покачивались от сквозняка. Блики перетекали по покрытому лаком потолку.
   - Госпожа Хон И-тинь, семьсот двадцать третья наложница императора!
   Занавеска из голубых стеклянных бус с мелодичным звоном раздвинулась, и на середину зала меленькими шажками выбежала девушка. На ней было платье из тонкого шелка, белое, прозрачное, перехваченное в талии широким поясом. Концы бледно-розового шарфа и длинные рукава текли за ней по ковру. Она остановилась и подняла руки над головой.