Алекс Гарридо. В сердце роза

   - Дадут ли нам хлеба? - в сотый раз, задыхаясь, спросила Атхафанама.
   - Дадут, - терпеливо ответил Илик. - Путника оставить без помощи грех.
   Первые камни упали им под ноги. Они не поняли сразу и продолжали подниматься по тропе, еще не слыша как затихло селение и только один плакал ребенок, обиженно и сердито, пока камень не ударил Атхафанаму в грудь, а другой попал ее спутнику в голову, и Рукчи упал, и сним упала цеплявшаяся за него Атхафанама.
   Она просила: впустите нас, мы здоровы, у нас нет болезни. Мы просто устали, нам нужен отдых. Она просила: мы не войдем в селение, мы останемся здесь, на дороге, но вынесите нам немного хлеба и молока, у вас ведь есть козы. Немного хлеба, сыра и лука, у нас есть чем заплатить, люди. Мой брат ранен. Дайте нам воды и огня, дайте нам еды. Мы уйдем подальше и переночуем где-нибудь там, за горой. Мы четвертый день без воды и пищи, но у нас есть чем заплатить, люди, не дайте нам погибнуть у вашего порога.
   Но ответом ей было молчание, потому что жители стыдились отказать ей, а впустить путников боялись, и едва Атхафанама делала хоть маленький шаг в сторону селения, в нее летели камни. У нее не было воды, чтобы побрызгать Илику на лицо, и когда она сама пошла искать здешний источник, за ней следили и стрелами отогнали ее от воды. Она пошла бы и под стрелами, но если бы она умерла, какая была бы в том польза для Илика? И она вернулась и села так, чтобы своей тенью укрыть его голову от солнца, и сняла платок и махала им над его лицом, и вытирала кровь.
   Илик очнулся, похвалил ее, что все сделала правильно, ощупал рану.
   - Бровь рассекли. Всегда много крови. Испугалась? Это не страшно.
   - Ты был как мертвый.
   - Ты на себя посмотри. Разве можно плакать, когда лицо в пыли? И нельзя плакать на виду у больного, джаит.
   Атхафанама всхлипнула, растерла по лицу слезы, засмеялась вместе с Иликом.
   - Как ты?
   - Живой. Давай переберемся отсюда в тень. И лучше уйти подальше, пока не стемнело. Они так боятся, что могут убить нас, лишь бы мы не прокрались в селение ночью.
   - Они к нам близко не подойдут.
   - А стрелы?
   Атхафанама вздохнула.
   Илик с трудом поднялся, опираясь на руки и плечи Атхафанамы. Они побрели сквозь заросли орешника и в глубине упали на землю и прижались друг к другу, обнялись, ища и находя друг в друге утешение и надежду.
   - У меня нет сил идти дальше, - шептала Атхафанама, - что с нами будет?
   - Завтра все будет хорошо, - обещал Илик, сам не веря, потому что боль в голове усиливалась и он с трудом сдерживал тошноту. - Завтра все будет хорошо. Сон вернет нам силы.
   - Почему они так с нами поступили?
   - Они боятся хассы. Они правы. Если бы я был лекарем в этом селении...
   И замолчал.
   - Илик! - испугалась Атхафанама. - Что с тобой?
   - Тише. Спи. Нам нужно спать. Спи.
   Атхафанама вздыхала, вздыхала, да и заснула. Илик еще долго маялся, перемогаясь, но наконец и его подхватил сон, закачал, закружил - едва он успел оттолкнуться от царицы, отвернуть лицо. Его вырвало на камни желчью и слизью, и он долго кашлял и всхлипывал, и не мог унять икоту. Атхафанама вытерла ему лицо краем платка и поднялась на ноги.
   - Ты куда?
   - За водой.
   - А знаешь, где?
   - Знаю.
   - А что раньше не принесла?
   Атхафанама ничего не ответила.
   - Не ходи, - окликнул ее Илик. - Тебя убьют, и я умру. Завтра найдем воду.
   - Завтра мы умрем, - кусая губы, крепясь из последних сил, пообещала Атхафанама. - Никто не пустит нас к воде.
   - Иди сюда. Ложись. Завтра все...
   И замолчал опять.
   - Илик! Не надо, Илик, не смей, не оставляй меня, я тебе не велю, не смей!
   И причитала тихо и страстно над братом своим, и не потому не кричала, что боялась назвать на их голову жителей селения. А страшно было голос возвысить: голосят над мертвыми. Чуть не шепотом бранила царица Рукчи, чтобы не смел умирать: что ей делать тогда, куда идти? В темноте и страхе путалась, не умела разобрать, жив ли - или можно и впрямь голосить, оплакать и себя заодно. Приникла к груди Илика, но свое сердце так билось и ухало, что опять ничего не смогла разобрать. Вспомнила, как учил Илик, стала искать бьющиеся кровяные жилы на шее. А в ладонях своя кровь билась тугими толчками.
   И не услышала сразу шороха и треска в зарослях, а когда услышала, совсем близко, испугалась так, что руки-ноги отнялись. Либо зверь охотится, либо из селения убивать пришли. Не дыша, повернула голову.
   Высокий человек, одетый странно, вышел к ней, одной рукой отводя ветки, другой прижимая к груди широкогорлый, узкий книзу сосудец. Из него выходил розоватый свет и лежал на спокойном лице незнакомца, на красных кудрях, на ярко-белой одежде, окутывавшей плечи.
   Он посмотрел на Атхафанаму, и она, встретив его взгляд, тут же и расплакалась от облегчения, что не одна уже и не самая сильная.
   - Не бойся, - вытирая слезы, попросила она. - Он не болен. Это не хасса. Клянусь, он ранен только.
   А незнакомец кивал ей ласково, словно наперед зная все, что она скажет, и как все на самом деле, и что с этим делать, - и зная самое главное: все будет хорошо.
   Атхафанама успокоилась, приняла из рук незнакомца сосудец с огнем (глиняные бока обожгли ладони) и стала послушно собирать сухие ветки и складывать костер. А он сам опустился на землю и взял голову Илика себе на колени, обхватил ее ладонями, поднял лицо, закрыл глаза и так замер.
   Атхафанама ловко сложила костерок, но не решалась поджечь его, ожидая слова незнакомца. Смиренно сложила на коленях руки, опустила ресницы, чтобы и взглядом не помешать удивительному гостю.
   Лицо Рукчи наконец порозовело, ресницы дрогнули, он задышал глубоко и открыл глаза. Встретился взглядом со своим исцелителем и остался лежать неподвижно, давая ему закончить работу. Спустя небольшое время незнакомец убрал руки с его головы и улыбнулся.
   - Не будешь спать три дня и три ночи. И не старайся заснуть. Бодрствуя, сам себя исцелишь. При ударах головы надлежит поступать так.
   - Меня учили по-другому... - пробормотал Илик.
   - Лечу я, мне и отвечать, - сказал незнакомец. - Я начал по-своему, так и продолжим.
   - Согласен. Испробую на себе, тогда и буду судить о твоем способе.
   - Так, - согласился незнакомец. - Тебе нужно много пить, а есть как можно меньше.
   - С этим не поспоришь, - заметил Илик. - Тем более, что ни воды, ни пищи мы не можем достать.
   - У вас все будет. Огонь уже здесь, остальное несут следом... Мне пора. Запомни: лежать в покое, но не спать, пить, но не есть. А ты, разумная женщина, плесни из горшка на хворост, когда я уйду. Будь осторожна, этот огонь прилипчив, и не просто его погасить. И проследи, чтобы твой спутник в точности соблюдал мои наставления. Дважды я ни к кому не прихожу. Прощайте.
   Он с осторожностью опустил голову Илика на землю, легко поднялся и пошел от них, раздвигая руками ветви орешника, и так быстро, что Атхафанама едва успела окликнуть его.
   - Назови нам свое имя, - сказала царица, - чтобы мы могли произносить его с благодарностью и сохранить в памяти до конца наших жизней.
   Незнакомец остановился, обернулся к ним.
   - Славьте Обоих богов. Если я напомнил твоему сердцу кого-то, кто ему дорог, зови меня его именем. Это справедливо и угодно тем, кому я служу. А других имен мы не носим.
   И поклонился, и исчез в сгустившейся темноте.
   - Джая... - тихо сказал Илик.
   - Потому что исцелил тебя?
   - Про Джаю говорится, что его красота остановила меч врага. Разве этот не таков? Как говорят в Удже, чистый хрусталь. Что он сказал о воде и пище?
   - Что все у нас будет. А ты, Илик, все же к мужской красоте неравнодушен, я вижу.
   - Я вообще к красоте неравнодушен, ты знаешь, царица.
   Атхафанама смутилась, жалея, что заставила Илика вспомнить о его возлюбленной. Наклонив голову, она поправила веточки в костре и со всей осторожностью наклонила над ним сосуд. Огонь выплеснулся, охватил хворост. Атхафанама не отрывала глаз от огня, раздумывая, нужно ли сказать Илику, что она жалеет о своих словах и сказала, чего вовсе не думает, - или лучше уж молчать?
   Опять раздался шорох в зарослях, Илик и Атхафанама обернулись на шум и увидели, как из кустов выбирается женщина. Лицо ее было замотано вышитым платком так, что видны были одни блестящие глаза, но тихий голос - нежен и приветлив.
   - Вот, - с облегчением произнесла она. - Хорошо, что вы зажгли огонь. Я давно вас ищу. Меня зовут Райя, я прошу вас войти под крышу моего бедного дома.
   Еще до рассвета, опираясь на плечи Атхафанамы и Райи, потихоньку, шаг за шагом, на подгибающихся ногах Илик перебрался в маленькую хижину, сложенную из камней, под плоской, покрытой дерном крышей, лепившуюся к склону горы в стороне от селения. Женщины уложили его у очага на грубую полосатую тканину, которая и была единственной постелью в доме, а сами принялись хлопотать у очага.
   - Я сама здесь не так давно, - рассказывала Райя. - Там, где я была, все умерли, все до одного, кто был рядом со мной. Тогда я ушла, и хасса не увязалась за мной. Я была в Аттане, а пришла сюда, так далеко, потому что остановиться было негде: везде стоны и крики, плач и проклятия. Или тишина. Вы слышали, какая тишина бывает после хассы? Я бежала, пока не падала, поднималась и бежала опять. Здесь только нашла себе место. Но она придет и сюда.
   - Здешние жители осторожны, - сказала Атхафанама.
   - Да, их напугал бродячий лекарь. Рассказал, что в царстве хасса, предостерег, чтобы не подпускали чужих к своим домам и источникам. На мое счастье, я пришла сюда раньше него.
   - Что ж, - сказал Илик, - если они будут так осторожны и впредь, может быть, хасса к ним не проберется.
   - Не верю я, что от нее можно уберечься. Я ее видела. Она придет сюда и войдет в селение, если захочет. Солнце не пощадит тех, кто забрасывает камнями путников у своего порога.
   - Они спасают своих детей, - возразил Илик.
   Девушка упрямо вскинула замотанную в платок голову.
   - Они могли вынести вам воды и лепешек и попросить вас идти своей дорогой. Лекарь, напугавший их, не запрещал им этого.
   - Кто это был? Ты знаешь его имя? - приподнялся на локте Илик. - Каков он собой? Может быть, я знаком с ним.
   - Имени не помню, а сам он был ростом с меня или даже меньше, кругленький и быстрый, как укатившийся клубок, и на лице ни волоска. Все думали сначала, что он евнух, но после женщины подсмотрели, как он скреб подбородок ножом у ручья.
   - Смеялись? - заулыбался Илик.
   - Чему ты радуешься? - вздернула брови Атхафанама. - По его совету тебя чуть не убили насмерть.
   - Он здесь ни при чем. Маленький, толстый и проворный... Это Савса. Но кидать камнями в чужаков он не учил, ручаюсь. Сама знаешь, царица, какой страх внушает одно ее имя.
   О том, что хасса уже здесь, они узнали на рассвете третьего дня.
   Илик все еще отлеживался, созерцая закопченный потолок, Райя ушла к источнику за водой, Атхафанама возилась у очага.
   - А дыма! - возмущенно отмахивалась она. - Глаза вытекут.
   - Не дворец, - рассеянно заметил Илик.
   - А я и не жалуюсь, - рассердилась Атхафанама. - И не такое повидала, между прочим.
   Но Илик о чем-то своем думал и не ответил ей. Атхафанама в ярости дернула плечом и принялась ожесточенно размешивать варево единственной в доме щербатой ложкой в единственном горшке.
   - Это странно, - заговорил Илик.
   - Что? - фыркнула царица, не прекращая своего занятия.
   - Ее платок. Она не снимает его ни днем, ни ночью.
   - Но ты - посторонний. Девушка стыдлива, в этом странного нет.
   - Она из Аттана, столичная жительница, а там даже девушки из приличных домов едва прикрывают лица.
   - Верно. Ну и что? Может быть, она как раз из приличного дома, потому и боится, что ее узнают в таких жалких обстоятельствах. Или, может быть, она некрасива. Так бывает, Илик. Что с того? На что нам ее тайны?
   - Как эта женщина нелюбопытна!
   - Как любопытен этот мужчина!
   Илик засмеялся:
   - Твоя взяла! Но сама посуди: в доме утвари - один горшок, один кувшин и одна ложка. Еще это одеяло. И все. А ее платок... Ты рассмотрела вышивку?
   - Дорогая вещь, - признала Атхафанама, бросила ложку и стала обеими руками тереть слезящиеся глаза. - Ну и что? Если она из приличной семьи, почему бы ей не носить такой платок? Тебе глаза не ест?
   - Во-первых, царица, где же тогда ее дорогое платье и украшения? Если бы она просто хотела скрыть, что богата, она и платок взяла бы попроще. Но и это во-вторых - платок мужской.
   - Верно. Даже странно, почему я этого не заметила.
   - Мне тоже кажется, что, скорее, ты должна бы мне все это объяснять.
   - Но ладно с этим, - застучала ложкой Атхафанама, - что все это значит?
   - Я не знаю.
   - Не знаешь? А зачем говоришь об этом?
   - Думал, может быть, ты что-нибудь придумаешь. Это странно. Вышивка на платке - та самая.
   - Ты уверен?
   - Платок в точности такой же, как тот, который мне предлагал Нурачи и от которого я отказался.
   - Но, Илик! Это невозможно. Ты думаешь, это она? Как такое может быть?
   - Это было бы слишком. Конечно, невозможно. Но я, наверное, не смог бы заснуть и без чар нашего спасителя: из головы этот платок не идет.
   - Спросить, откуда у нее?..
   - Нет. Она объяснит, и все исчезнет. Не хочу. Потом, когда соберемся уходить, спрошу - или ты спросишь. Сделаешь это для меня? У меня губы немеют, когда подумаю об этом. Но, в самом деле, это странно. Откуда столько дыма?
   - А я говорю! - Атхафанама всплеснула руками. - А меня неженкой дразнил!
   - Посмотри, - сказал Илик, приподнимаясь на локте. Дым лез снаружи, сквозь щели в шаткой двери, и наполнял уже всю хижину.
   Атхафанама двинулась было к двери, но Илик остановил ее:
   - Не высовывайся наружу. Если нас заметят, что будет с Райей?
   - Я одним глазком, в дырочку.
   - И что ты там разглядишь? Подожди, вернется Райя и все расскажет.
   - Райя! Ты вот заговорил об этом... Много странного в ней. Еду готовить она не умеет. Похлебку простую из муки и лука - и то я ее научила. Пол мести она не умеет, только пыль поднимает. Сноровки нет, привычки. Она не похожа на вздорную неряху. Она просто не знает, что и как. Прорехи на ее платье даже не заштопаны - такой гладью зашиты, что не у всякой мастерицы выйдет.
   - Ты заметила? - обрадовался Илик. - Я даже думать об этом боялся.
   - Рабыни в мастерских не готовят и не прибирают. Для этого есть неумехи, чье время не дорого. И штопать рванье, как царицам платья вышивают, станет только та, для кого это совсем просто и привычно. Илик, а ведь и правда...
   Но распахнулась со стуком дверь, с клубами дыма ворвалась Райя - с пустым кувшином, упала плечом на стену, задыхаясь в своем платке.
   - Что случилось? - кинулась к ней Атхафанама.
   - Выйди, посмотри.
   Атхафанама выскочила наружу. Илик поднялся и пошел за ней, придерживаясь рукой за стену.
   Со стороны селения ветер гнал черный дым.
   - Пожар? - жалобно спросила царица.
   - Жгут дома, - ответил Илик бесцветным голосом.
   - Аиз и его братья, - боязливым шепотом объяснила Райя. - Никто не знал, что Аиз вернулся.Братья сговорились и встретили его, провели домой ночью, тайно. Если там еще остались живые, огонь убьет их вместе с хассой.
   Атхафанама оглянулась на Рукчи.
   - А мы уже здесь. Когда пойдем в селение?
   - Завтра, думаю. Сегодня они так испуганы, что...
   - Пойдем завтра, - согласилась Атхафанама и закрыла лицо руками.
   - Зачем? - испугалась Райя.
   - Затем, что мы джаиты, - сказал Рукчи. - Джаиты, как и тот лекарь, о котором ты нам рассказывала. Это значит, что утром я соскребу, как ты говоришь, эту щетину, которая выросла, пока я тут валялся, и мы пойдем в селение, потому что, даже если ясно, что больной умрет, нехорошо оставлять его умирать в одиночестве. Кто-то должен подать ему воды и закрыть глаза. Когда мужья оставляют жен и матери детей, мы приходим, как братья. И сестры, - добавил он, взглянув на Атхафанаму. - Если ты начнешь плакать сегодня, царица, как завтра пойдешь к людям?
   - Завтра я плакать не буду, - угрюмо пообещала Атхафанама, вытирая ладонями лицо. - Ни завтра, ни во все другие дни.
   - И вы не боитесь хассы? - спросила Райя. - Тогда возьмите меня с собой. Я устала убегать от нее. Я боюсь снова остаться одна. Ни за что не хотела бы я снова увидеть то, что там сейчас начнется. Но бежать уже некуда. Возьмите меня с собой. Я буду делать все, что вы скажете. Не оставляйте...
   Атхафанама обняла ее.
   О песне
   - А мотив? - спросил Тахин, сведя брови.
   - Похититель.
   - Давай.
   - Давай? - переспросил Эртхиа, облизнув пересохшие губы.
   - Ну.
   Эртхиа решительно прижал дарну к груди, а на Тахина взглянул почти робко.
   У Тахина лицо застыло, осунулось, а взгляд зажегся, обращенный к густо-золотому пламени.
   - Ну же, - выдавил сквозь сжатые губы.
   Эртхиа ударил по струнам. И сейчас же выровнялось биение сердца, и чужим показался остывающий на висках пот, и глубоким стало дыхание. Пока перебирал лады, сами собой вспомнились слова, вычитанные в хрупком от времени свитке из заветного ларца далеко в Аз-Захре:
   навстречу мне ты идешь
   меня не видишь
   чужака тебе неизвестного
   далекого ненужного тебе
   видишь
   не меня
   навстречу тебе я иду
   тебя не вижу
   возлюбленного любовь свою желание
   горечь и огонь
   вижу
   не тебя
   мимо
   ты проходишь
   мимо
   я иду
   здравствуй
   прощай
   И Эртхиа выкрикнул первые слова в лицо огню и краем глаза успел заметить, как дрогнуло лицо Тахина: веки и губы. И Эртхиа запел, прилежно выводя мелодию. Но Тахин вдруг, перебив, вступил тоже, повторяя слова и мотив, но чуть запаздывая. Эртхиа уронил голос и повернулся всем телом к Тахину:
   - Что ты делаешь? - потому что в Хайре, если пели вместе двое, то пели одинаково или вступали по очереди, перекликаясь и как бы споря друг с другом.
   - Так тоже можно петь, - сказал Тахин. - К этой песне очень подходит так петь.
   - А я никогда такого не слышал. И не умею. Ты сам это придумал?
   - Да нет, слышал про такое, захотел попробовать. Эту песню так и пели. Давай попробуем?
   - А выйдет?
   - Да тут нечего уметь. Просто пой свое, а я - свое.
   - А как играть?
   - Ты играй для себя, а я уж подлажусь. Давай, все получится.
   - Ну, хорошо. Ладно. Давай.
   Эртхиа глубоко вздохнул - и повел мелодию, высоко вознося над огнем, над чернотой ночи к пристальному свету медлительных ночных светил. И Тахин подхватил, чуть запаздывая, так что слова ложились друг на друга как бы наискось, и искажался их облик, как отражение в колеблющейся воде. Этому не было конца и не могло быть. Но, как было над долиной Аиберджит: если не приглядываться к тропе, а только идти по ней без робости, сама несет тропа, - так и теперь: не бояться, не сомневаться, только петь свое, - и слышать, как голоса, споря, удерживают друг друга в прозрачной вышине.
   - Обещай. Поклянись. Слышишь, - зажмурившись, прошептал Эртхиа, когда все кончилось, - поклянись, что не в последний раз мы пели вместе.
   - Хорошо бы, - сказал Дэнеш.
   Они все трое переглянулись согласно, и тут ветер подхватил витую прядь с головы Тахина, и она с готовностью вспорхнула, полыхнула, забилась языком золотого огня, и следом занялась вся яростно-рыжая грива, разрослась, загудела, дохнула жаром в лицо Эртхиа. Тот уклонился, зажмурив глаза. Тахин вскинул руки, обхватил голову, унимая пламя. Оно тут же прикинулось рыжими кудрями, легло вольно и покойно на плечи.
   - Смотри-ка, - возмутился Эртхиа. - Ресницы мне спалил!
   Тахин виновато пожал плечами, но сказать ничего не успел. Забеспокоились кони.
   - Не волки бы... - нахмурился Эртхиа. Тахин покачал головой. Эртхиа притих, прислушался. Кто-то приближался верхом, с заводной в поводу.
   - А у нас гость, - задумчиво сообщил Дэнеш. - Господин У Тхэ из Унбона.
   - Ты его видишь?
   - Я знаю.
   - Откуда?
   Дэнеш пожал плечами.
   Вскоре господин У Тхэ, пеший, появился в круге света. Поклонился, как в Ы принято, прижав ладони к сердцу.
   - А я слышу - поют. Отчего бы, думаю, не навестить знакомых?
   - Добро пожаловать, добро пожаловать! - вскочил обходительный Эртхиа. Милости просим!
   И, отложив на потом вопросы, кинулся вместе с Дэнешем помогать обихаживать лошадей. Тахин подвинул к огню котелок с похлебкой и носатый сосуд с отваром из девяти трав, составленным ашананшеди.
   - Как же так? - спросил, наконец, Эртхиа, когда гость был накормлен и уже неторопливо прихлебывал отвар. - Ведь исполнились все ваши надежды, и ваш законный повелитель вернулся из ссылки и обрел почтение и покорность своих подданных. Как же вышло, что вы теперь в степи - один, без приличной вашему званию свиты, даже без вьючной лошади с припасами?!
   У Тхэ скорбно кивал головой, соглашаясь с его недоумением.
   - Но я мог и предвидеть такой поворот. Наш повелитель есть опора законности и справедливости. Зная, что я недоволен воцарением его старшего брата, он справедливо заподозрил меня в причастности к гибели узурпатора. Я узнал - отец моей драгоценной супруги весьма влиятелен во дворце, - что готовится крайне неприятный для меня указ. Нарушить его я не смог бы, но пока он еще не принят - кто может упрекнуть меня в неподчинении? Я немедленно покинул дом и отбыл следом за вами, надеясь, что еще догоню вас.
   - А как же ваша семья? - выпалил Эртхиа. - И как же госпожа Хон?
   - Что же делать? - сокрушенно вздохнул У Тхэ. - Жену пришлось отослать в дом ее отца, теперь она - только дочь важного вельможи, который в милости у императора. В ближайшее время отец выдаст ее замуж, не сомневаюсь, удачно... И ничто больше не связывает ее со мной. Благодарю мудрое небо, которое до сих пор отказывало нам в счастье иметь сыновей. Мнил это наказанием - оказалось благословением. Никогда не знаешь, чем обернутся твои обстоятельства.
   - Так а что же с госпожой Хон? - не успокаивался Эртхиа.
   - Да вы и не знаете! Как же, она удавилась на другой день после вашего отъезда. Что ж, это лучше, чем идти певичкой в веселый дом, она ведь из благородной семьи. А куда бы ей теперь деваться? Родители не укрыли бы ее, во дворце ее наказали бы до смерти. А в домах с цветными перилами не спрашивают, откуда, - спрашивают, почем...
   Эртхиа оглянулся на Дэнеша: так ли он понял? Может ли это быть? Дэнеш кивнул, стал смотреть в сторону.
   - Смерть на руках моих! Как зараза. К кому ни прикоснусь...
   Эртхиа вскочил и стремительно зашагал в темноту, подальше от света, подальше от друзей.
   Много позже Тахин нашел его в темноте, лежащего лицом в землю. Присел рядом.
   - Разве мне ты не подарил жизнь?
   Эртхиа перевернулся, впился глазами в Тахина.
   - Не верю! Ты это говоришь? Ты сам? Ты называешь жизнью то, что я причинил тебе? Эту боль? Эту невозможность всего? О, Тахин, о, сердце мое! Можешь ли ты - когда-нибудь сможешь ли - простить несчастного Эртхиа, который приносит смерть и несчастье всем, кого любит? Брат мой Акамие и Дэнеш, ведь у них одно на двоих сердце, и я разорвал его пополам. А господин У Тхэ и Сю-юн? Разве я хотел этого? О, это еще не все! Ты не знаешь. Оттого что я нарушил запрет, наложенный Судьбой, умерли, должно быть, уже мои женщины, мои дети, мои побратимы и весь мой народ. Куда я иду? Чего ищу? Что нужно мне еще в этой жизни? И не удавиться ли и мне тоже, чтобы никого больше не задело проклятие, которым я проклят? И уж во всяком случае я не допущу, чтобы этот У Тхэ ехал с нами. Пусть уходит, куда угодно. Может, хоть так спасется.
   Но убедить У Тхэ следовать своим путем не удалось.
   - Мне неприлично оставаться самому по себе, без господина, которому я служу, - сказал ыский вельможа. - Такого позора в моем роду никому еще не выпадало. Но и служить человеку низкого происхождения я не могу. До того, как Шан Ань объединил Ы, страна была разделена на сотню княжеств, непрестанно воевавших между собой. Князья были умервщлены вместе со своими семьями и всей родней, но одной из наложниц князя По удалось спастись, а она носила его ребенка. Родившуюся девочку вырастил один из приближенных императора, он и взял ее в жены. Вот какова кровь, текущая в моих жилах. Могу ли пойти на службу к кому-нибудь ниже царя, и царя великого? И раз мы уже убедились, что наши жизни связаны в девяти рождениях - а в этом не может быть сомнений! - то кого же мне еще искать? Если и господин Дэн-ши, происходящий по прямой линии от самого Шан Аня, служит вам, чего же и мне желать? Позвольте быть вам преданным слугой, иначе жизнь моя не имеет смысла и нет нужды мне стремиться оставить потомство, которому тогда не передам служения и чести. Останется мне удавиться или зарезаться.
   - Я вот не понял, отчего ваш император оказался так несправедлив к вам? - спросил Тахин, видя, что Эртхиа не торопится с ответом. - Судя по тому, что я успел понять, смерть его брата - спасение для страны.
   - Да, это так, и он это понимает.
   - Ну так что же он?..
   - Он не может попустительствовать сохранению жизни преступника, поднявшего руку на Золотого Дракона. Это немыслимо и несообразно. Это посягательство на самые основания Ы. Я преступник, это ясно. Я сам это знаю.
   - Но далеки от того, чтобы жалеть о содеянном, - улыбнулся Тахин.
   - Конечно! - с жаром воскликнул У Тхэ. - Ведь это было единственное средство вернуть государству истинно законного правителя. Что же делать, так было предопределено.
   - Как я понимаю, - медленно и осторожно произнес Дэнеш, - вы не должны были... покидать Унбон.
   - Благодарю вас, но нет нужды щадить мою гордость. Скажем прямо: я сбежал, вместо того, чтобы с достоинством принять положенную кару. Но я знаю, это разбило бы сердце императору, ведь с раннего детства он удостоил меня своей высокой дружбы. Ему еще неоднократно придется прибегать к необходимой строгости. Пусть лучше он сожалеет о том, что его друг оказался недостойным, а не о том, что начал правление с казни старого друга.