Алекс Гарридо. В сердце роза

Гарридо Алекс
В сердце роза

   Алекс Гарридо
   В сердце роза
   О всаднике
   День уже склонился к вечеру, и последние путники спешили найти приют за городскими стенами, торопя коней, понукая нагруженных пыльными вьюками верблюдов, погоняя семенящих осликов с кроткими мордами. А из ворот священного Аттана, подножия Солнечного трона, выехал одинокий всадник. Он ловко сидел в высоком хайрском седле, по тамошнему обычаю обильно украшенном серебром. Оба его коня были родом из оазисов Бахареса, об этом говорило точно отмеренное изящество их движений, прямые тонкие шеи, нежные гривы и, главное, ровная поступь неутомимых бахаресай. Легкий вьюк, видно в недальнюю дорогу, не тяготил мухортого заводного, а под седлом шел золотистый, весь в атласных переливах - слава взрастившего его оазиса и гордость всадника.
   До ближайшего постоялого двора был день пути, а выехал всадник поздно. Поэтому, едва городские стены остались за спиной, пустил коней вскачь. И любой, глядевший вслед, не стал бы его укорять. Всякий знает, что хороший бахаресский конь может бежать день напролет без отдыха.
   Всадник был молод, но осанка его была как у человека, высоко вознесенного Судьбой над прочими и привыкшего к этому с малых лет. И тяжелые серьги с изумрудами и рубинами, знак всадника из высокого рода, качаясь, вспыхивали под иссиня-черными кудрями. Под насупленными бровями, из густой тени ресниц глаза вспыхивали жаркими искрами. Он покусывал темные губы, видно, неоконченный спор не давал ему покоя, и самые веские доводы приходили на ум только сейчас, да было поздно.
   Руки его праздно лежали на бедрах, едва придерживая богато украшенный повод. И весь он был как бы не здесь.
   Никто не провожал его. Мелкие камешки брызгами летели из-под копыт его скакунов, пыль, успевшая улечься на опустевшей под вечер дороге, вихрилась, отмечая его путь. По левую руку к седлу была приторочена налучь, из которой горделиво выступал лук, изгиб его приводил в восторг знатоков; по правую наполненный колчан и дорожная сума. В суме, обмотанная тонким войлоком, покачивалась длинношеяя дарна, лучше которой нет.
   Так покинул свою столицу царь аттанский Эртхиа ан-Эртхабадр.
   О доме
   Молодому аттанскому царю (но не богу) приснился вещий сон.
   Царь не знал, что сон - вещий, и не попытался удержать его в памяти, как бывает, если сон ускользает, а чувствуешь, что было в нем что-то важное, и по лоскутку собираешь в связный узор. Один лоскуток сна и остался Эртхиа: будто идет он под низким темным сводом, и по левую руку от него тень, а по правую - пламя. И удивился Эртхиа, проснувшись, тому, что во сне разговаривал с тенью и пламенем, как с любимыми друзьями, и тому, что не знал ни конца, ни цели пути, а торопился.
   Непочтительная муха села царю на щеку, поползла к губам. Царь сморщил лицо, дунул вбок. Муха взлетела, пожужжала, села на прежнее место. Царь отмахнулся от нее, повернулся лицом в подушку и снова уснул.
   Приснилась жена его любимая, богиня Ханнар, вся как наяву: брови насупленные, губы строгие, глаза рыжие яростные. Ни ласки, ни скромности женской - воительница.
   - Ты во всем виноват, что на мне женился, а дитя мне дать не можешь. Себе жен человеческих завел, они рожают, одна вперед другой торопятся.
   - Я разве знал? - оправдывался Эртхиа. - Ты одна и знала.
   - А мне легче от того?
   Что тут возразишь? А она не унимается. Да ведь у Эртхиа тоже в жилах не молоко. Хлопнул он дверью и уехал навсегда. Через пять лет возвращается: дворец пустой стоит, зверями дикими заселен.
   Проснулся: та же муха или не та же, кто их разберет, между лопаток пробежала. Вытер Эртхиа холодный пот со лба, натянул покрывало по самые брови. Рядом Ханнар лежит, дышит ровно, золотая волосинка на губах взлетает. Эртхиа к ней придвинулся, сон рассказал. Всегда так надо делать: если плохой сон приснится, тут же и рассказать близкому человеку, и непременно до полудня. И не сбудется тогда. Ханнар глаза рыжие раскрыла, глянула по-человечески, с нежностью и тоской.
   - Куда же ты уехал? Пять лет без тебя? А если бы я умерла?
   Эртхиа ее голову себе на плечо, утешать, а она оттолкнула, с постели спрыгнула, руки на горло и, всхлипывая, прочь, только дверь стукнула. Эртхиа за ней - чуть с постели не упал. Это все тоже приснилось.
   Тяжелой головой помотал Эртхиа по подушке. Покрывало сползло, солнце в самые глаза бьет.
   Сон утек в едва ощутимый зазор между самим собой и радостным пробуждением того, кто молод, здоров и счастлив, кого труды и заботы наставшего дня окликают не тусклыми голосами неизбежной повинности, а звонким зовом, боевым кличем.
   Жены не было рядом с царем, той, в чьих покоях он проснулся, Ханнар-богини не было на ложе рядом с супругом.
   Эртхиа бодро поднялся и плеснул в лицо холодной ключевой водой из каменной чаши, вделанной в стену. С короткой курчавой бородки капли падали на грудь и живот, и Эртхиа подрагивал кожей, как поджарый конек.
   Накинув халат, он босиком вышел на выложенную цветными плитами веранду, на ходу подпоясываясь и приглаживая черные, синевой отливающие кудри. Здесь, во внутренних помещениях дворца, он был волен ходить, как ему вздумается, не смущая умов подданных.
   Веранду покрывала тень, только край вдоль спускавшихся во двор ступеней и сами ступени были залиты светом. Здесь нагревшиеся плиты слегка обжигали ступни, но Эртхиа это нравилось, и он нарочно подгадывал, чтобы поставить ногу между черных теней от колонн, поддерживавших галерею. Весь упругий, стремительный, в хлопающем по голым икрам халате, Эртхиа обошел двор по веранде и вышел в арку на противоположной стороне.
   Там строили новую баню, большую, обширную, вместо маленькой временной, которая служила все то время, пока шла постройка дворца. Нижний пол был уже утрамбован, и на столбики, составленные из круглых кирпичей, укладывали широкие плиты, под которыми пойдет горячий воздух из топки. Эртхиа наблюдал за работой минуту-другую. Строили местные, аттанские мастера, но Эртхиа видел: работают споро и без суеты, и выйдет почти как дома, - и был доволен. И все же ему было мало смотреть со стороны. Надо было еще подойти поближе, потрогать руками плиты, которыми будет вымощен пол, гладки ли, рассмотреть изображения на стенах. Была б его воля... Но он одернул себя сердито, потому что если правитель вмешивается в мелочи, на которые и без него довольно мастеров, это один из признаков того, что к своему делу он не способен.
   И, наставив себя таким образом, Эртхиа вернулся во внутренний двор. Двор был обширен, но узорная кладка замыкавших его стен, кружевная резьба перил и карнизов галереи, поддерживающих ее колонн, выложенные ковровым узором плитки вокруг бассейна придавали ему вид небольшого уютного покоя. Все было домашним, сокровенным. Даже деревья и кустарники, посаженные в засыпанных плодородной землей нарочно оставленных промежутках между плитами, делили двор на укромные уголки, как ковровые завесы. Скрытые кустарником, умиротворенно журчали маленькие фонтаны.
   Эртхиа обвел все счастливым взглядом, сел на горячую от солнца скамью у бассейна и сидел, улыбаясь.
   Он всегда задерживался здесь, прежде чем отправиться в Дом Солнца.
   Здесь было сердце его дома, то, что он более всего ценил из уделенных ему Судьбой сокровищ. Здесь сквозь благоухание цветов и дымок благовоний проступал запах молока и младенцев. Здесь слышны были голоса сыновей: Ханиса и Кунрайо, и Шаутары, которому позавчера пошел второй месяц.
   Одна за другой выходили на галерею его женщины.
   Старшая жена, Дар Ри Джанакияра из царского рода Хайра, медлительно облокотилась на перила, изогнув располневший стан. Нянька стояла позади нее, укачивая младшего царевича, - недолго же быть ему младшим.
   Младшая, степнячка Рутэ, прислонилась спиной к колонне, подставив солнцу тугой, крепкий, как созревающий плод, живот.
   Не было только Ханнар.
   Эртхиа улыбнулся женам, распахнул руки.
   Рутэ, придерживая обеими руками живот, осторожно спустилась во двор, села по левую руку.
   - Верно, у тебя там двое, - улыбнулся ей Эртхиа, положив ладонь на плодоносное чрево. Две, стало быть, колыбели надо готовить.
   - Все, что ты мне дал, я верну, ничего не утаю, себе не оставлю, усмехнулась довольная степнячка.
   Подошла Джанакияра, нянька неотступно следовала за нею. Эртхиа перехватил ревнивый взгляд старшей жены, взял маленького Шаутару из нянькиных рук, прижался лицом к тонкой рубашечке. Одного только сына успела принести мужу благородная Джанакияра. Обидно старшей царице, что младшая носит уже второго. Ну да это дело поправимое. Подрастет Шаутара - снова его мать откроет для царя дверь в свою опочивальню.
   - Не сердись, старшая сестрица, - поклонилась ей Рутэ. - Я вперед тебя не бегу. У меня нашему господину дочка.
   - Вот хорошо, - согласился Эртхиа. - Вот и старшая царевна!
   Неслышная, появилась Ханнар. Присела на краешек бассейна, опустила белые пальцы в воду. От маленьких волн побежали дрожащие блики по ее лицу, нахмуренному, отстраненному. Эртхиа поймал ее руку в воде и тихонько сжал холодные пальцы. Ханнар высвободила руку, не поднимая на него глаз. Эртхиа перехватил ее за запястье.
   - Пойдем.
   О богине
   - Так и будет всегда.
   Ханнар хмурилась, накручивала на пальцы рыжие кудри.
   - Так и будет. Всегда. Они будут рожать тебе детей. А я - что? За что?
   - Не плачь.
   Ханнар вздернула подбородок.
   - Я не плачу. Никогда. Ты это знаешь.
   - Ты этим гордишься. А я - плакал не раз. Разве сила - в сухих глазах и твердом сердце?
   - И не в слезах.
   - Нет.
   - А в чем?
   - Не знаю. Сила - просто сила. Она сама в себе.
   - А в тебе есть?
   - Ханнар!
   - Ты, сильный, ты, царь! Можешь ты сделать что-нибудь, чтобы я родила тебе детей?
   - Ханнар, ты знала раньше всех нас, что так будет. Ты моя жена, и я все сделаю для твоего благополучия. Но ты говоришь о невозможном.
   - Я знала, - согласилась Ханнар. - Все. Кроме того, что люблю тебя. Кроме того, что захочу родить ребенка хайарду. Что теперь ты называешь невозможным? Сделай что-нибудь. Я стояла сегодня перед Солнцем. Я просила об одном. Но Солнце не ответило мне. Оно никогда не отвечает. Почему, Эртхиа?
   - Я не знаю, любимая.
   Эртхиа обнял ее, жалея, но она не приняла жалости, вырвалась.
   - Потому что я люблю человека, и мысли, и желания мои - человеческие, и мне нет дела до Солнца. И Солнцу - до меня. А Ханис презирает меня за то, что я заставила его сделать, и за то, что я напоминаю о его вине. И выходит, что у меня нет никого, ни защиты, ни помощи. Только ты. И как ты теперь мое Солнце, я прошу тебя: сделай что-нибудь. Сделай невозможное.
   Эртхиа молчал, глядя в пол. Он не был богом и не умел разговаривать с солнцем. Он знал только Судьбу, а какие с Судьбой разговоры? Вот не родятся дети у богинь от человеческих мужчин и у человеческих женщин - от богов. И вся им судьба.
   Ханнар посмотрела на него пристально. Ей казалось таким легким прочесть его мысли.
   - Судьба?
   Эртхиа развел руками.
   - Знать не знаю! - крикнула Ханнар. - Никакой Судьбы знать не знаю! Сделай что-нибудь, если ты мужчина. Разве ты не делал невозможного?
   - Ханнар, Ханнар, успокойся. У Судьбы не просят, не требуют, она дает или не дает, но только сама. Что там у нее задумано - не знаю, только ей дела нет до наших чувств. Надо принимать ее дары и довольствоваться тем, что есть. Больше не выпросишь.
   - Мне и Ханису-маленькому так сказать, когда он вырастет? Или ты сам ему скажешь - ведь он тебя зовет отцом. Когда он придет к тебе просить позволения жениться, что ты ему скажешь?
   - Ханнар! - возмутился Эртхиа. - В чем я-то виноват?
   - Во всем! - вскрикнула она, и если в глазах ее слез не было, то голос ее был солон. - Если бы ты не придумал на мне жениться и не отдал бы за Ханиса свою сестру...
   А не поэтому был во всем виноват перед ней Эртхиа. Потому что был ее всем, и все было от него и из-за него. Но сказать такое человеку богиня не могла, а уж Ханнар и подавно - не могла даже додумать свою мысль по-настоящему до конца. И Эртхиа, хмурясь, подбирал слова для оправдания, недовольный, чувствуя, что, и в правду, во всем и всегда перед Ханнар будет виноват только он. Настоящей причины и он не знал.
   - Что я придумал? Судьба моя такая - увидеть тебя и любить, - тут Эртхиа проглотил проклятия, - любить тебя, ненаглядную, на горе себе. И тебе. И Ханису, и маленькому Ханису, и Атхафанаме... А только никто тебя не заставлял за меня идти. Мы сами это все устроили так, как оно есть. И не все ли равно теперь, кто что знал, кто чего не знал. Вот оно так есть. Надо нам жить и постараться быть счастливыми.
   - Хорошо говорить! Полный дом детей тебе нарожают, одна вперед другой стараются. А я - что? А моему сыну кто невестой станет? Пойду к Ханису. Пойду. Надо мне дочь родить.
   - Думать не смей! - закричал Эртхиа, схватив ее за руки.
   - Пусти, больно! Не смей кричать на меня!
   - Да как ты можешь? Чем шутишь? Я ведь вас обоих убью. Тогда не убил теперь убью. Слышишь? Не смей говорить, не смей думать! А Ханису я скажу...
   - Что твоя жена собирается к нему в опочивальню? Скажи-и-и...
   Эртхиа отошел от нее подальше, на другой конец комнаты. Чтобы не ударить.
   Ханнар перекинула косы за спину, оправила платье. Оглядела белые пятна на запястьях, уверилась, что синяки будут. Одернула рукава.
   - Что ты можешь сделать? И как запретишь? Если сам не можешь дать мне ребенка?
   Эртхиа повернулся и молча вышел. Ему пора было в Дом Солнца.
   О сестре
   Он не хотел идти через внутренний двор, где наверняка еще сидели жены, обсуждая свое самочувствие и радостные надежды, похваляясь недомоганиями и опасениями. Едва не крадучись, он обогнул двор по веранде, проклиная все на свете, а более всего - женщин, из-за которых мужчина и повелитель в собственном доме хуже вора, с утра крадется в обход. Но было невмоготу улыбаться им, а обругать - не за что. Справедливость же мнил Эртхиа отличительной чертой и достоинством сильного.
   В собственных покоях не нашел он успокоения: раб поклонившись доложил, что прибыла царственная супруга бога Ханиса, сестра государя Эртхиа, почтенная Атхафанама. И хочет видеть брата.
   Эртхиа взвыл сквозь зубы и повелел:
   - Одеваться!
   Пока ему расчесывали и умащивали благовониями волосы и бороду, пока надевали и стягивали многослойным поясом штаны, да наверх рубашку, да поверх рубашки кафтан, а потом еще пояс - любимый царем широкий пояс лучника, усаженный железными бляхами, да натягивали сапоги, да покрывали голову расшитым платком, даобвивали поверх этого другим, скрученным в жгут и перевитым золотыми шнурами и жемчужным низаньем, да прихватывали рукава браслетами над локтями и на запястьях, да укладывали оплечье и золотой нагрудник, да подавали кинжал, который он заткнул за пояс, и меч в ножнах, которые он пристегнул к поясу... нет, не успокоилась душа, не отошла от обиды.
   Для нее, для нее одной оставил родной Хайр и пошел против отца, для нее же делил кров и пищу с немытыми кочевниками-пастухами, водил их по степи, сбивал в войско... Все тут вспомнил Эртхиа, чего и знать не хотел. Ведь в ту самую ночь, когда натравила на него бывшего раба, Аэши-побратима, друга дорогого, и он по рукоять всадил нож, насмерть... Ведь в ту самую ночь понесла своего ублюдка от родного брата, от другого побратима Эртхиа.
   Ох...
   Эртхиа только вздрагивал от клокочущего внутри. Пелена застилала глаза, вокруг головы тонко, тягуче звенело.
   - Где царица Атхафанама? - спросил он. Никто из видевших его сейчас не мог видеть, как он похож на своего отца.
   Ему указали дорогу и проводили в сад.
   Атхафанама сидела у фонтана, там же, где - и часа не прошло, - Эртхиа здоровался с женами. И тремя дорогами сразу побежали мысли Эртхиа, когда он увидел сестру.
   Во-первых, была она с его старшей женой Джанакиярой - одно лицо, одна стать. Ведь Джанакияра им приходилась родственницей и по отцу, и по матери. Только раньше Атхафанама, вдосталь накочевавшаяся по степи, была смуглее, стройнее, вольнее в движениях и речах. А теперь казалась почерневшей и иссохшей, и Эртхиа, никогда особенно не заботившийся о сестре (самовольно ведь пошла за Ханиса, без спросу и благословения!), испугался, как он раньше не замечал, что какая-то злая хворь изводит сестру. Ведь одни они были здесь родные друг другу, и вместе пережили бегство из Хайра и войну в степи. Джанакияра - не то. Общность судьбы сильнее общности крови и ложа.
   Во-вторых, сидел на руках у Атхафанамы маленький Ханис, а тетка, глядя жалобно ему в макушку, гладила воспламененные солнцем рыжие кудри, такие же, как у ее мужа. Сама-то она не могла ему родить. И Эртхиа, еще корчась внутри от старой, старой обиды, понял, какая мука источила сестру. Но, нахмурясь, одернул ее:
   - Избалуешь мне мальчишку!
   Атхафанама вздрогнула, сорвала руки с головы Ханиса, смяла пальцы, виновато улыбнулась брату.
   - Он еще маленький, не избалую.
   Эртхиа нахмурил брови, повел взглядом по сторонам, откашлялся строго. Тут же с галереи сбежали няньки, подхватили рыжего Ханиса с теткиных колен. Увидев Эртхиа, Ханис потянулся к нему руками, растянул улыбку: крупные белые зубы еще не все выросли у него и такой забавной была его улыбка, точь-в-точь как у Кунрайо, что мысли Эртхиа, побежавшие по третьей дороге, наконец добежали, и он прикусил губу, и прокусил, спасаясь от стыда. Это Ханис-то маленький - ублюдок? Да я горло любому... Эртхиа протянул руку. Ханиса поднесли к нему. Трепанув его по волосам, подняв и подбросив, но так и не заставив себя посмотреть малышу в глаза, Эртхиа ничего лучше не нашел, как отправить его к Рутэ. Матери все равно сейчас не до него. Посмотрел, как няньки пробежали в арку, за которой стояла нарядная юрта. Рутэ не станет жаловаться. Много детей - счастье в доме. Даже Джанакияра, устав от воплей своего царевича, частенько отправляла его к степнячке в гости.
   Эртхиа вздохнул.
   - Что ты такая, сестра? - обернулся к Атхафанаме.
   Атхафанама и глаз не подняла.
   - Разве сам не знаешь, брат?
   Сговорились они, что ли?
   - Знаю. Иди к Ханнар, плачь вместе с ней. Но ты ведь ей завидуешь.
   Атхафанама покачала головой.
   - Чему завидовать? Разве он ей ребенок? Он ей - выполненный долг, и победа, и стыд, и вина, и долг невыполненный, потому что...
   - Замолчи, прошу, я знаю, только не говори этого еще и ты, сестра, не говори, мне что - убить ее? За что? По своим законам она во всем права, только эти законы не по людям кроены, вот мы с тобой и пропали, сестра.
   Атхафанама согласно выслушала всю его скороговорку. Он посмотрел на нее внимательно, удивился:
   - Почему я с тобой раньше не говорил?
   - В голову не приходило.
   - Да.
   Он взял ее за руку, повел по саду, все не решаясь начать. Непривычно как-то было о самом трудном говорить с женщиной. Вдруг вспомнил, что безнадежно опаздывает в Дом Солнца. Но ведь и Ханиса сейчас видеть - поперек души.
   Атхафанама заговорила так внезапно и так страстно, что он вздрогнул.
   - Ты был в Долине. Эртхиа, ты побывал в Долине, с тобой произошло чудо. Не может ли быть так, что ты заразился чудесным? Что рука милостивой Судьбы оставила след на твоем плече? Не может ли это передаваться через тебя тем, кто с тобой рядом, кто дорог тебе? Эртхиа?!
   Эртхиа помотал опущенной головой.
   - К чему об этом говорить? Нет, сестра, чудесного во мне нет ничего. Если бы было... Разве мы так встретили бы сегодняшний день?
   Он помолчал, гладя ее руку.
   - Пора мне.
   - Сделай что-нибудь! - Атхафанама повалилась к его ногам, обхватила колени.
   Эртхиа рассердился, схватил, потащил ее вверх.
   - Что ты, женщина! Так просят только мужа. И... он у тебя бог. Может быть, он может что-то сделать для тебя?
   Атхафанама, шатаясь, отошла от него, захлебываясь рыданиями.
   - Да почему ты просишь меня? - возмутился Эртхиа. - Я - просто человек, как и ты. А Ханис...
   - Не может он ничего сделать. Не может. Я и говорить с ним об этом не смею. Знаешь ли, почему он так мало участвует в делах правления и почему проводит все время в библиотеке? Да он ее еще в детстве всю наизусть выучил. Но он ищет... Искал. А вчера он пришел весь черный и не разговаривал со мной. Но я-то его понимаю, о, как я понимаю все, чего он мне не говорит!
   - Он что-то нашел? - нахмурился Эртхиа.
   - Нашел. И это - не то, на что он надеялся.
   - Так мне надо спешить, - встрепенулся Эртхиа. - Сегодня - Великий Совет, а Ханис там один.
   - Если кто-то и может сделать невозможное, это только ты.
   Эртхиа кивнул, повернулся и бегом бросился к парадному крыльцу. Недалеко пробежав, замер как вкопанный.
   - Почему это я?
   - А кто же? - Атхафанама вытирала лицо рукавом. - Ты всегда делал то, что невозможно.
   Эртхиа открыл было рот, чтобы возразить. Но вспомнил, что торопится, упрекнул себя за долгий и, кажется, бессмысленный разговор с женщиной, не велел себе тратить время зря - и пустился бежать.
   О брате
   Ханис ждал его не в зале Совета, а в затемненном маленьком покое в глубине дворца, куда и проводили Эртхиа.
   На торопливое приветствие он ответил рассеянным взглядом, махнул рукой.
   - Не отменил же ты Совет из-за моего опоздания? - испугался Эртхиа.
   Ханис покачал головой.
   - Не из-за тебя, нет. Новые новости. Невозможно собирать Совет сейчас, пока удо не помирятся с купцами.
   - Что еще случилось?
   - Удо перекрыли караванные пути.
   Эртхиа придвинул поближе к Ханису кресло, уселся удобно, расправил полы кафтана на коленях.
   - Действительно, новые. В чем дело?
   - Проходивший через земли Черных Лисиц караван увез девушку-степнячку. Из хорошего рода. Троюродная, что ли, племянница Урмджина.
   - Аэши? - Эртхиа не мог отделаться от привычки звать вождя Девяти племен прежним именем. - И что он - решил меня отрезать от родного Хайра? А девушка? Ее украли?
   - К ней сватались, и не раз. Родители не соглашались. Ну и...
   - Кто сватался? Купец?
   - Сын купеческий.
   - И что Аэши? Сам ведь увозом женился.
   - Сейчас не война. Главное слово за женщинами. А они против.
   Эртхиа оттопырил губы. Да с чужими обычаями не поспоришь.
   - Чей сын? - уточнил он для порядка.
   - Атакира Элесчи. Первый купец в Аттане - и такой скандал! Сыну он, конечно, объяснит, что к чему. Да поздно.
   - А вернуть девушку?
   - Уже спрашивали. Не примут. Сама, говорят, сбежала, родителей ослушалась.
   - Ах вот оно что... А то другие спросившись бегали! Ну так выкуп за невесту, да и дело с концом! Что, у Элесчи денег и товара не най...
   - Не берут.
   Минуты три Эртхиа говорил безостановочно, на одном дыхании, но ничто из предложенного им не годилось, чтобы помирить кочевников с купцами.
   - ... и купцов тех и кочевников!
   - Знаешь, что теперь говорят в Аттане? - осведомился Ханис, когда соправитель выдохся.
   Эртхиа помотал головой, не выказывая, впрочем, особого желания узнать.
   Ханис счел необходимым все же просветить его.
   - Пусти, говорят, кочевника в степь. А потом поди выгони...
   - Но Ханис же! Ведь у нас не было выбора! То есть, у вас - это вообще не я придумал. Теперь понятно, почему твой отец не согласился взять в союзники удо. Но ведь надо теперь договориться...
   - Надо. Я думаю, ты сам поедешь? Элесчи уже пытался уладить дело переговорами и подарками.
   - А что? - обрадовался Эртхиа. - Вдвоем с Аэши мы этих старух еще как уломаем. И мне бы... проветриться не мешало. А послушай! Если предложить им взамен их невесты - другую, из хорошего рода, из купеческого сословия? Может быть, возьмут?
   - Возьмут. Может быть. Я думал об этом. Надо только уговорить Элесчи.
   - Почему Элесчи?
   - А кому это дело расхлебывать? Или ты думаешь, каждый купец в Аттане мечтает отдать свою дочь за пастуха?
   Эртхиа покачал головой, повздыхал.
   - Ладно. Я сам и с Элесчи переговорю. Только без огласки. Дело такое... семейное. Не стоит его во дворец вызывать.
   - Да почему же? - возмутился было Ханис. Но Эртхиа замахал руками.
   - Сейчас и пойду, только переоденусь. А ты вели-ка мне в дорогу коней собрать и весь припас. И дарну, дарну не забудь, пошли за ней в мой дом. Под хорошую песню у кочевников сердца размягчаются.
   Ханис рассмеялся.
   - Ты помни-то, что главное слово за женщинами. Не о походах-битвах пой, о любви.
   Но Эртхиа все равно видел темное под глазами побратима, и впалые щеки, и покрытые белесой пленкой губы.
   - Ты не болен?
   Ханис замер.
   - Ты разве забыл? Мы, боги, никогда не болеем.
   От его голоса Эртхиа стало нехорошо. Он встал, подошел к побратиму.
   - Тебе этого жаль, Ханис?
   - Вот именно! Именно! О, как я хотел бы заболеть. Любой болезнью, пусть даже такой, что в считанные часы свела бы меня в могилу. Тогда я... Знаешь, причина одна - тому, что мы не болеем, и тому, что человеческие женщины не родят от нас детей.
   - Как это?
   - Ты не поймешь. Мы не здешние. Мы... сделаны из другой глины. И эту глину не смешать с вашей, понимаешь?
   - Ну, допустим. Подожди, это то, что ты нашел в библиотеке?
   - Атхафанама?
   Эртхиа нетерпеливо кивнул.
   - И в этом, похоже, вся наша божественность, - вздохнул Ханис. - То, что смертельно для вас, дает нам силы. Помнишь болезнь твоего отца? Хорошо еще, мы дышим одним воздухом.
   - Так другого не бывает?
   - Бывает.
   - Где?
   - Где-то там, - Ханис поднял глаза к потолку. - Никакие мы не боги. Мы нездешние люди, вот и все.
   Он посмотрел на Эртхиа, ласково улыбнулся.
   - Иди. Я распоряжусь, чтобы тебе собрали в дорогу все необходимое. Подарки, само собой. Ты как бы едешь просто в гости к другу, но ты все же царь, да? Когда ты вернешься, я расскажу тебе все подробно, покажу карты... других мест. Но это нам не поможет. Послушай, я пока ничего не скажу Ханнар. Ей тяжело будет узнать, что...