Страница:
Чартисты обрушиваются на мальтузианство, разоблачая антинаучный и
классово-своекорыстный характер этого учения и вскрывая подлинные причины
нищеты народа (например, в стихотворении Линтона "По поводу рождения нового
Гвельфа"). Одновременно они разоблачают всевозможные буржуазные концепции
"филантропического" разрешения классовых конфликтов, которые не были
совершенно чужды ранней чартистской поэзии и которые теперь получают в ней
самое резкое осуждение. Эрнест Джонс в стихотворении "Королевские щедроты"
замечательно тонко вскрыл сущность буржуазной филантропии.
Поводом к написанию этого стихотворения послужило сообщение "Придворной
газеты" о том, что "королева в размышлении о своих умирающих подданных"
милостиво соблаговолила, "чтобы крошки хлеба с королевского стола отдавались
беднякам, а не выбрасывались в мусорный ящик".
Поэт создал иронический образ королевы, "огорченной" страданиями
бедняков и наивно пытающейся им помочь "домашними" средствами.
Хвала королеве! благой королеве,
Которая кормит народ!
Кричите "ура!", бедняки, в ликовании,
Приходские вам не нужны подаяния,
Вам хлеб королева дает.
В Виндзоре старинном, где яства и вина
Всегда в изобилии есть,
Вкушала монархиня кушанья разные;
Вдруг мысль поразила ее неотвязная
О тех, кому нечего есть.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда же назавтра ей подали завтрак
И свита уселась за стол,
Монархиня встала с улыбкою ясною:
Ее осенила идея прекрасная,
Как бедных избавить от зол.
Спокойно, без гнева рекла королева,
И голос монарший окреп:
"Мне странно, милорды, как неосторожно вы
Бросаете на пол объедки пирожного!
Мой бог! Как вы крошите хлеб!
Придворным собакам, конечно, не лаком
Объеденный вами кусок.
Но тот же огрызочек, будучи отданным
Моим умирающим с голода подданным,
Пойдет им, наверное, впрок.
. . . . . . . . . . . . . . . . . ."
Газеты вещают: отсель истекает
Поток королевских щедрот;
Былые голодные (многие дюжины)
Отныне имеют обеды и ужины,
И счастлив английский народ.
Иные, однако, не верят писакам,
Что ропот голодных утих:
Ведь бедным и сирым монаршье величество
Вернула в_е_с_ь_м_а н_е_б_о_л_ь_ш_о_е к_о_л_и_ч_е_с_т_в_о
Того, что взимает у них.
Заключительная же строфа, представляющая собой своего рода "мораль"
всего стихотворения, раскрывает в четкой и лаконичной форме подлинный смысл
всех официальных и неофициальных филантропических предприятий:
Жил некогда нищий, страдал он без пищи;
С ним тощая шавка жила.
Он хвост ей отсек, обглодал основательно,
А кость возвратил, но собака признательна
За щедрость ему не была.
Отмена "хлебных законов" в 1846 г. еще более обнажила противоречия
между трудом и капиталом, между пролетариатом и буржуазией. В связи с этим
чартистские поэты все ближе подходят к правильному пониманию основных
социально-экономических закономерностей капитализма. В это время в
чартистской поэзии все чаще встречается мысль о том, что главный враг
пролетариата - буржуазия, что именно с ней рабочему классу придется вести
борьбу не на жизнь, а на смерть. Поэтому образы врагов народа и чартистского
движения все чаще обретают типично-буржуазные черты.
Ставшее уже традиционным в чартистской поэзии противопоставление раба -
тирану, короля - бедняку приобретает новое социальное содержание. Образ
короля или тирана перестает олицетворять только власть, могущество, ранг и
т. д. Он превращается в символ буржуазного благополучия, богатства, сытости,
лицемерия и ханжества. Таким образом, антибуржуазная струя в творчестве
чартистских поэтов значительно усиливается. В то же время пассивный образ
угнетенного раба постепенно начинает уступать место образам борющихся
чартистов.
* * *
Сравнительно широкое отражение в поэзии 1843-1848 гг. получают события
чартистского движения. "Северная звезда", "Северный освободитель",
"Труженик" и другие чартистские издания постоянно печатают стихи и поэмы, в
которых описываются такие важные моменты в истории движения, как первая и
вторая подачи петиции, восстание в Ньюпорте, судебные процессы чартистов. В
творчестве отдельных чартистских поэтов история борьбы чартистов занимает
главное место. В 1843-1846 гг. выдвигается талантливый чартистский поэт,
писавший под псевдонимом Джота. Ему принадлежит заслуга создания цикла
"Сонетов, посвященных чартизму". Содержание этого цикла, напечатанного в
"Северной звезде", заимствовано из истории чартистского движения. Б_о_льшая
часть сонетов посвящена борьбе чартистов Уэльса. Один из лучших сонетов
Джоты, насыщенный проникновенным лиризмом и сдержанным мужеством, посвящен
ньюпортскому восстанию, в котором поэт, возможно, принимал участие:
Я снова здесь. Немало лет с тех пор,
Как я бродил окрест тропою милой,
Уже прошло, и горе посетило
Несчастный городок. Наш разговор
Шел о Британии. Вздыхал унылый,
Смеялся весельчак, но замер смех,
Когда был назван Ньюпорт; и о тех
Мы плакали, над чьей сырой могилой
Неслись рыданья вдов и матерей,
Кто жизнь во имя родины своей
Пожертвовал бесстрашно. Пусть неправы
Они, но благородна их судьба,
Погибших за свободу, и борьба
Их не напрасна, нет! Она достойна славы!
Сонеты Джоты чаще всего посвящены погибшим или осужденным борцам за
хартию: Фросту, Вильямсу, Джонсу. Джота не был одинок в своем стремлении
запечатлеть образы борющихся чартистов. В том же направлении шло творчество
и других чартистских поэтов - Уоткинса (Watkins), Сайма (Syme), Стотта
(Stott), Биннза (Binns) и т. д. Образы Фроста, О'Коннора, образы чартистов,
павших под пулями, изнывающих в тюрьмах, образы чартистских поэтов, погибших
в нищете, но не изменивших своему делу, выступают в творчестве этих поэтов
как воплощение героизма, достойного подражания. Так, например, стихотворение
Дж. Уоткинса "На смерть Шелла, убитого в Ньюпорте", посвященное памяти
одного из чартистов, погибших во время восстания, заканчивается следующими,
очень характерными строчками:
Он скрыт навек землей сырою.
Не плачьте о судьбе героя!
Над ним в гробу мы шлем мольбу,
Чтоб в нас кипела
Отвага Шелла,
Зовя на подвиг и борьбу.
Последовательная борьба за хартию, в которой чартисты видели
необходимое и достаточное средство достижения социального равенства,
рассматривается в этих стихотворениях как высшее проявление гражданской
доблести, обеспечивающее именам погибших чартистов право на бессмертие. Как
говорит Сайм в стихотворении "На смерть Джона Ла Монта" (Ла Монт был
даровитым чартистским поэтом),
Ла Монта имени дано
В сердцах, что небо просветило,
Навек остаться; в них оно
Переживет могилы.
Рисуя образы борцов за хартию, чартистские поэты еще редко ставили
своей задачей создание обобщающего образа борца-чартиста, а тем более
борца-пролетария. Известен только один случай, когда чартистский поэт
сознательно поставил себе целью создать широкое полотно, в котором нашли бы
отражение основные стороны чартистского движения. Речь идет о драме Уоткинса
"Джон Фрост" (John Frost). В статье о своем произведении Уоткинс писал:
"Драма не была задумана мною ни как изображение действительных характеров,
ни как изображение восстания в Ньюпорте, на котором основан сюжет. Она
является попыткой показать чартизм в целом". К сожалению, ни один даже
чартистский издатель не решился напечатать эту драму полностью. Только
отдельные отрывки из нее были опубликованы в "Северной звезде" (1844 г.).
В образах чартистов, появляющихся в поэзии до 1847 г., еще не было
типических обобщений. Но эти образы послужили основой, на которой позднее,
после 1848 г., в чартистской поэзии возникает величавый реалистический
образ, обобщающий в себе черты пролетариата, вступившего в смертельную
схватку за свое социальное освобождение.
В середине 1846 г. один из чартистских поэтов Аллен Давенпорт напечатал
в "Северной звезде" небольшое стихотворение "Земля - владения народа", в
котором утверждал, что, поскольку собственность на землю была введена не
богом, а людьми, то нужно бороться против несправедливого закона,
охраняющего собственность на землю.
В том, что Давенпорт выдвинул такую программу, не было ничего
удивительного. Еще в 1805 г. он увлекался идеями Спенса, ратовавшего за
обобществление земли, а в 1836 г. написал книгу "Жизнь Томаса Спенса".
Давенпорт был не одинок в своем стремлении увлечь чартистов борьбой за
землю. Еще в апреле-мае 1846 г. в чартистских изданиях начали появляться
стихи Пикока и других чартистских поэтов, воспевавших прелести фермерской
жизни. Одним из наиболее типичных было стихотворение Пикока (Peacock) "Мне
дай земли, земли!". Оно заканчивалось следующим образом:
Презренным трутнем-богачом
Я стать бы не хотел;
Нужны мне - воля, голос, дом
И небольшой надел,
И пел бы я, покуда дни
В трудах мои текли:
Богатство, спесь, к чему они?
Мне дай земли, земли!
Вскоре к Давенпорту и Пикоку присоединился Арнот (Arnott) и ряд других
поэтов. Все они требовали "свободы, права голоса, мира, коттедж и клочок
земли". Таковы были первые ручейки, предвещавшие поток, спустя некоторое
время захлестнувший чартистскую поэзию и увлекший ее в русло агитации за
"земельный план". Это был утопический и объективно реакционный план
"возвращения" фабричных пролетариев на землю. Он был детищем О'Коннора и
нанес серьезный вред чартистскому движению. Огромная популярность, которой
пользовался о'конноровский план, свидетельствовала о стремлении английского
пролетариата к демократическому разделу земли. В одной из своих
корреспонденции в "Reforme" (от 1 ноября 1847 г.) Энгельс писал относительно
о'конноровского проекта: "Проект этот, автором которого является не кто
иной, как сам Фергус О'Коннор, имел такой успех, что _Земельное общество
чартистов_ уже насчитывает в своих рядах от двух до трехсот тысяч членов,
располагает капиталом в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов (миллион с
половиной франков), а поступления, сведения о которых публикуются в
"Northern star", превосходят 2500 фунтов стерлингов в неделю. Наконец,
общество, о котором позднее я предполагаю дать вам более подробный отчет,
стало проводить такие мероприятия, что вызвало беспокойство земельной
аристократии, ибо очевидно, что это движение, если пропаганда будет
продолжаться в тех же размерах, как она велась до сих пор, _завершится тем,
что превратится в национальную агитацию за захват всех земель страны
народом_" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. V, стр. 271.}.
Однако О'Коннор вовсе не думал о национализации земли и, если широкие
массы, примкнувшие к земельному обществу, отражали стремление пролетариата к
превращению земли в народную собственность, то сам О'Коннор преследовал
реакционную цель раздробления крупной земельной собственности, что и было
отмечено Марксом и Энгельсом несколько позднее {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.,
т. VIII, стр. 244-245.}.
Следует отметить, что за о'конноровский план ухватились прежде всего те
рабочие, в которых сильнее были элементы мелкобуржуазного миросозерцания, и
что сопряженная с этим планом пропаганда (а она велась многими чартистскими
газетами и журналами) открывала широкий простор возрождению буржуазных
иллюзий в чартизме, создавала условия для проникновения буржуазной идеологии
в рабочую среду.
Чем дальше, тем сильнее возрождались мелкобуржуазные собственнические
инстинкты, пока, наконец, О'Коннор не заявил вслух, что он всегда был против
оуэновского коммунизма я стоял за "мое" и "твое".
Один из крупнейших чартистских поэтов Линтон совершенно справедливо
писал в открытом письме к Гарни в 1850 г.: "Я полагаю, что м-р О'Коннор был
вполне серьезен в своих намерениях и что, возможно, его план мог быть
осуществлен к выгоде довольно значительного количества индивидуумов. Но, тем
не менее, я нахожу, что этот план был крайне несчастливо припутан к
общенародной борьбе, перемешан с нею и способствовал ее погибели".
Столь же отрицательно было воздействие "земельной кампании" на
чартистскую поэзию. Чартистские поэты на довольно длительный период забыли о
хартии, о политической борьбе и занялись коттеджами и акрами. Когда в
августе 1846 г. был заселен первый поселок, названный в честь О'Коннора
"О'Коннорвилль", поток поэтических приветствий по этому случаю изливался на
протяжении целого месяца.
Спешите все в О'Коннорвилль!
Стремитесь все в О'Коннорвилль!
Пусть слышится на много миль:
О'Коннор и О'Коннорвилль!
Только к концу 1847 г., когда на горизонте стали собираться грозовые
тучи европейской революции, ажиотаж по случаю земельного плана несколько
утих. Еще несколько позже выяснилось, что предприятие О'Коннора
несостоятельно.
* * *
Среди характерных черт поэзии чартистов 1843-1848 гг. следует особо
отметить усиление интернациональных мотивов. Идея связи чартизма с
демократическими движениями прошлого неоднократно утверждалась в чартистской
поэзии. Устанавливая определенную преемственность демократических традиций,
поэты-чартисты не ограничивались только историей борьбы английского народа.
Джордж Биннз писал:
Швейцарец Телль, стрелок народный,
Спартанские герои.
Кто жил и умер благородно,
Зовут чартистов к бою.
С подобными мотивами мы сталкиваемся и в произведениях других
чартистских поэтов.
В середине 40-х годов в связи с организацией общества "Братских
демократов" интернационалистские тенденции в чартистском движении и
соответственно в чартистской поэзии получили более прочную конкретную
основу. Это было вполне закономерно, так как в эту эпоху интернационализм
становится одной из существеннейших и характернейших черт английского
рабочего движения. Правда, до 1849 г. это еще не пролетарский
интернационализм, но тем не менее попытка чартистов установить широкие связи
с революционным движением в других странах имела важное значение и в
какой-то степени подготовила возникновение пролетарских интернациональных
организаций. Об абстрактности и нечеткости программы "Братских демократов"
можно судить по их официальному девизу: "Все люди братья!", который лишь
после революционных событий 1848 г. и выхода в свет "Манифеста
Коммунистической партии" был изменен на: "Пролетарии всех стран,
соединяйтесь!".
Деятельность общества "Братских демократов" получила довольно
значительное отражение в чартистской поэзии этих лет. Появилось много песен
и стихов, посвященных "Братским демократам". Да и сами члены этого общества,
которые в большинстве своем были чартистами, нередко выступали со стихами.
Не составил исключения и Гарни, один из его организаторов, который напечатал
в 1846 г. стихотворение "Все люди братья". Общество "Братских демократов"
содействовало развитию интереса английской прогрессивной общественности к
демократической борьбе за рубежами Англии. На страницах чартистской печати
все чаще появляются произведения, написанные поэтами-демократами других
стран: стихи Гервега и Фрейлиграта, Беранже и Дюпона, Брайанта и Уиттьера. В
критических отделах журналов печатаются статьи о Пушкине и Крылове, о
Шиллере, о Красинском и т. д. В 1847 г. Эрнест Джонс печатает в "Труженике"
свой "Роман о народе", где повествует о польском восстании 1830-1831 гг.
Борьба за освобождение негров в Америке, восстание в Кракове,
национально-освободительное движение в Ирландии - все это получает живой
отклик в чартистской поэзии. В своих стихах поэты-чартисты приветствуют
зарубежных борцов за народное благо, ободряют их, а порою делятся
собственным опытом. Правда, им еще недостает уменья разобраться в
существенных различиях между американским аболиционизмом, борьбой итальянцев
за национальную независимость и объединение страны, польским восстанием
1830-31 гг., революционной борьбой французских рабочих и т. д. 1848 год
принес чартистам необходимый опыт и научил их отличать движения буржуазные
от пролетарских.
Идея международной солидарности демократических сил и особенно сил
пролетариата была для чартистской поэзии весьма плодотворной. Особенно
отчетливо она прозвучала в зрелой чартистской поэзии, в стихах Джонса,
Линтона и Масси, написанных после поражения чартизма в 1848 г.
Чартистская поэзия 1843-1848 гг. отличается от ранней поэзии чартизма
не только своей проблематикой, но и методом. В ней получили дальнейшее
развитие те тенденции, которые можно было наблюдать в зачатке в творчестве
чартистских поэтов до 1842 г. По мере того как стал отчетливее выявляться
пролетарский характер чартистского движения, в чартистской поэзии все
настойчивее обнаруживается стремление к большей конкретности и жизненности
поэтических образов. Аллегоризм и абстрактность революционно-романтической
поэзии Шелли, воплощение идей классовой борьбы в отвлеченных символах и
туманных иносказаниях не могли дольше удовлетворять чартистскую поэзию.
Отсюда - стремление преодолеть узость романтического метода, насытить
художественные образы более реальным и конкретным социальным содержанием.
Чартистские поэты встают на верный путь преодоления абстрактности
символических и аллегорических образов. Они стремятся к тому, чтобы в
сознании читателя эти образы связывались с конкретными
социально-историческими фактами, были реалистическим изображением классовой
борьбы пролетариата.
События 1848 г. вскрыли смысл многих социально-исторических явлений,
который до тех пор не выступал столь отчетливо. Отсюда - более ясное, более
дифференцированное восприятие социальной действительности, сказавшееся и в
реалистических завоеваниях чартистской литературы конца 40-х - начала 50-х
гг.
Выдвинутое в эти годы требование правдиво изображать народ в его
революционной борьбе за ниспровержение власти буржуазии, показывать
современную действительность в свете будущего становится основным принципом
чартистской поэзии.
Реалистические тенденции чартистской поэзии в эту пору получают
наиболее полное выражение в произведениях Эрнеста Джонса, Линтона, Вуда и
некоторых других чартистских поэтов.
Реализм зрелой чартистской поэзии проявился в принципах отбора и
типизации явлений, в новом социально-конкретном и гораздо более строгом
лексическом строе языка чартистской поэзии, в новом подходе к изображению
человека и социальных явлений.
Особенностью реализма зрелой чартистской поэзии является то, что он
сохраняет лучшие черты метода революционных романтиков, его революционную
направленность, непримиримую критику реакционных сил общества и
устремленность в будущее.
По мере того как чартистское движение после 1848 г. начинает итти на
убыль, чартистская поэзия, несмотря на то, что она достигает наивысшей
художественной зрелости, теряет массовый характер. После 1848 г. выдвигается
только один относительно крупный поэт - Джеральд Масси. Поздняя чартистская
поэзия, в сущности, ограничивается творчеством четырех-пяти поэтов,
крупнейшими из которых являются Э. Джонс, В. Линтон и Дж. Масси"
То новое, что создала чартистская литература, полнее всего отразилось в
творчестве Эрнеста Чарльза Джонса (Ernest Charles Jones, 1819-1869) -
видного политического деятеля английского рабочего движения, "знаменитого
хартистского агитатора" {Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч. в 15 томах,
т. VI, стр. 90.} и вместе с тем - талантливого поэта, литературного критика
и романиста.
Джонс принадлежал к младшему поколению чартистов, которое начало играть
роль после 1842 г., когда чартизм, освободившись от буржуазных "союзников",
приобрел характер действительно массового, пролетарски-революционного
движения. Джонс был глубоко убежден в необходимости революционного
преобразования английского общества. По словам Энгельса, "он был среди
политиков единственным _образованным_ англичанином, стоявшим au fond вполне
на нашей стороне" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XXIV, стр. 160.}.
Эрнест Джонс родился 25 января 1819 г. в Берлине в английской
аристократической семье. Он получил основательное общее и юридическое
образование. В 1838 г. семья Джонса возвратилась в Англию. Он быстро
эволюционировал от либерального фритредерства к чартизму, к которому
примкнул в момент нового подъема движения в 1846 году. Поэтический и
публицистический талант, многосторонние знания, ораторский дар и, самое
главное, правильное понимание задач чартизма выдвинули его в число самых
влиятельных вождей движения. Творчество Джонса неотделимо от его боевой
политической деятельности. Он стал защитником принципа "физической силы" в
вопросе о завоевании хартии и одним из основателей и руководителей
международного общества "Братских демократов" - самой левой рабочей
организации в Англии того времени, - которое и возглавлял вплоть до 1853 г.
С первого же дня участия в чартистском движении Джонс погрузился в
кипучую деятельность: ездил по стране с докладами и лекциями, агитируя за
хартию, призывая подписать новую, третью по счету, петицию. "Северная
звезда" из номера в номер печатала его выступления. Больше, чем кто-либо из
вождей чартизма, Джонс испытывал плодотворное влияние идей Маркса и
Энгельса. "Джонс стоит на вполне правильном пути, - писал в 1852 г. Энгельс
Марксу, - и мы можем смело сказать, что без нашего учения он никогда не
выбрался бы на верную дорогу..." {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XXI, стр.
342.}. Находясь в плену многих утопических иллюзий, свидетельствовавших о
незрелости английского рабочего движения середины XIX века, Джонс тем не
менее усвоил ряд положений марксизма и понял, что только революционным путем
можно разрешить противоречия труда и капитала.
Вершиной политической и творческой деятельности Джонса был период,
относящийся к 1846-1854 гг.
Для его творчества этих лет характерна публицистичность, горячая
страстность борца, готового пожертвовать своей жизнью ради счастья народа.
Описывая водной из своих корреспонденции в газете "Нью-йоркская трибуна"
чартистский митинг, Маркс и Энгельс приводят ответ Джонса на замечание, что
его речь будет передана полицейскими чинами правительству: "Что касается
меня, я не забочусь о том, что они скажут, - они могут говорить, что им
угодно. Я отправляюсь на агитацию как солдат на битву, - идя навстречу своей
судьбе среди летящих пуль, чтобы пасть и погибнуть или остаться в живых и
победить, ибо я - солдат демократии" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. X,
стр. 154.}.
Джонс писал для рабочих. Его поэзия была оружием чартистского движения,
активнейшим средством пропаганды. Сотрудничая в "Северной звезде", а затем в
"Народной газете", издававшихся для народа, Джонс стремился воплотить острое
идейное содержание в простую доступную поэтическую форму, создавать
произведения, звучащие "в народном ключе". Реалистически изображая
действительность, Джонс подводил рабочего читателя к мысли о необходимости
коренной ломки существующего строя. В его произведениях появляются такие
идеи, темы, образы, каких еще не было в английской литературе. Борющиеся
народные массы стоят в центре его творчества; и вопросы народности и
идейности искусства закономерно занимают центральное место в его эстетике.
Многочисленные статьи Джонса, посвященные задачам литературы, и поныне
представляют живой интерес, являясь ценным вкладом в наследие
демократической, социалистической культуры английского народа. Доказывая в
своих литературных статьях, что борьба за освобождение народных масс
является "самой моральной темой века", Джонс писал: "Литература выражает дух
времени: только в этом случае она представляет ценность, в противном случае,
она - ничто". Говоря о духе своего времени, Джонс имел в виду революционный
подъем трудящихся масс. Связь искусства с общественной жизнью и служение
литературы делу борьбы за освобождение народа составляют исходные пункты его
реалистической эстетики. Свое требование реализма Джонс заключал в ясную и
четкую формулу: "Произведение, чтобы иметь право на будущее, должно быть
правдивым выражением настоящего".
Творчество Джонса проникнуто глубокой верой в силу правдивого
художественного слова и сознанием высокой ответственности писателя перед
народом.
Джонс издевался над проповедниками чистого искусства, которые "берут
незначительные темы, интересные только для немногих избранных или, еще чаще,
классово-своекорыстный характер этого учения и вскрывая подлинные причины
нищеты народа (например, в стихотворении Линтона "По поводу рождения нового
Гвельфа"). Одновременно они разоблачают всевозможные буржуазные концепции
"филантропического" разрешения классовых конфликтов, которые не были
совершенно чужды ранней чартистской поэзии и которые теперь получают в ней
самое резкое осуждение. Эрнест Джонс в стихотворении "Королевские щедроты"
замечательно тонко вскрыл сущность буржуазной филантропии.
Поводом к написанию этого стихотворения послужило сообщение "Придворной
газеты" о том, что "королева в размышлении о своих умирающих подданных"
милостиво соблаговолила, "чтобы крошки хлеба с королевского стола отдавались
беднякам, а не выбрасывались в мусорный ящик".
Поэт создал иронический образ королевы, "огорченной" страданиями
бедняков и наивно пытающейся им помочь "домашними" средствами.
Хвала королеве! благой королеве,
Которая кормит народ!
Кричите "ура!", бедняки, в ликовании,
Приходские вам не нужны подаяния,
Вам хлеб королева дает.
В Виндзоре старинном, где яства и вина
Всегда в изобилии есть,
Вкушала монархиня кушанья разные;
Вдруг мысль поразила ее неотвязная
О тех, кому нечего есть.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда же назавтра ей подали завтрак
И свита уселась за стол,
Монархиня встала с улыбкою ясною:
Ее осенила идея прекрасная,
Как бедных избавить от зол.
Спокойно, без гнева рекла королева,
И голос монарший окреп:
"Мне странно, милорды, как неосторожно вы
Бросаете на пол объедки пирожного!
Мой бог! Как вы крошите хлеб!
Придворным собакам, конечно, не лаком
Объеденный вами кусок.
Но тот же огрызочек, будучи отданным
Моим умирающим с голода подданным,
Пойдет им, наверное, впрок.
. . . . . . . . . . . . . . . . . ."
Газеты вещают: отсель истекает
Поток королевских щедрот;
Былые голодные (многие дюжины)
Отныне имеют обеды и ужины,
И счастлив английский народ.
Иные, однако, не верят писакам,
Что ропот голодных утих:
Ведь бедным и сирым монаршье величество
Вернула в_е_с_ь_м_а н_е_б_о_л_ь_ш_о_е к_о_л_и_ч_е_с_т_в_о
Того, что взимает у них.
Заключительная же строфа, представляющая собой своего рода "мораль"
всего стихотворения, раскрывает в четкой и лаконичной форме подлинный смысл
всех официальных и неофициальных филантропических предприятий:
Жил некогда нищий, страдал он без пищи;
С ним тощая шавка жила.
Он хвост ей отсек, обглодал основательно,
А кость возвратил, но собака признательна
За щедрость ему не была.
Отмена "хлебных законов" в 1846 г. еще более обнажила противоречия
между трудом и капиталом, между пролетариатом и буржуазией. В связи с этим
чартистские поэты все ближе подходят к правильному пониманию основных
социально-экономических закономерностей капитализма. В это время в
чартистской поэзии все чаще встречается мысль о том, что главный враг
пролетариата - буржуазия, что именно с ней рабочему классу придется вести
борьбу не на жизнь, а на смерть. Поэтому образы врагов народа и чартистского
движения все чаще обретают типично-буржуазные черты.
Ставшее уже традиционным в чартистской поэзии противопоставление раба -
тирану, короля - бедняку приобретает новое социальное содержание. Образ
короля или тирана перестает олицетворять только власть, могущество, ранг и
т. д. Он превращается в символ буржуазного благополучия, богатства, сытости,
лицемерия и ханжества. Таким образом, антибуржуазная струя в творчестве
чартистских поэтов значительно усиливается. В то же время пассивный образ
угнетенного раба постепенно начинает уступать место образам борющихся
чартистов.
* * *
Сравнительно широкое отражение в поэзии 1843-1848 гг. получают события
чартистского движения. "Северная звезда", "Северный освободитель",
"Труженик" и другие чартистские издания постоянно печатают стихи и поэмы, в
которых описываются такие важные моменты в истории движения, как первая и
вторая подачи петиции, восстание в Ньюпорте, судебные процессы чартистов. В
творчестве отдельных чартистских поэтов история борьбы чартистов занимает
главное место. В 1843-1846 гг. выдвигается талантливый чартистский поэт,
писавший под псевдонимом Джота. Ему принадлежит заслуга создания цикла
"Сонетов, посвященных чартизму". Содержание этого цикла, напечатанного в
"Северной звезде", заимствовано из истории чартистского движения. Б_о_льшая
часть сонетов посвящена борьбе чартистов Уэльса. Один из лучших сонетов
Джоты, насыщенный проникновенным лиризмом и сдержанным мужеством, посвящен
ньюпортскому восстанию, в котором поэт, возможно, принимал участие:
Я снова здесь. Немало лет с тех пор,
Как я бродил окрест тропою милой,
Уже прошло, и горе посетило
Несчастный городок. Наш разговор
Шел о Британии. Вздыхал унылый,
Смеялся весельчак, но замер смех,
Когда был назван Ньюпорт; и о тех
Мы плакали, над чьей сырой могилой
Неслись рыданья вдов и матерей,
Кто жизнь во имя родины своей
Пожертвовал бесстрашно. Пусть неправы
Они, но благородна их судьба,
Погибших за свободу, и борьба
Их не напрасна, нет! Она достойна славы!
Сонеты Джоты чаще всего посвящены погибшим или осужденным борцам за
хартию: Фросту, Вильямсу, Джонсу. Джота не был одинок в своем стремлении
запечатлеть образы борющихся чартистов. В том же направлении шло творчество
и других чартистских поэтов - Уоткинса (Watkins), Сайма (Syme), Стотта
(Stott), Биннза (Binns) и т. д. Образы Фроста, О'Коннора, образы чартистов,
павших под пулями, изнывающих в тюрьмах, образы чартистских поэтов, погибших
в нищете, но не изменивших своему делу, выступают в творчестве этих поэтов
как воплощение героизма, достойного подражания. Так, например, стихотворение
Дж. Уоткинса "На смерть Шелла, убитого в Ньюпорте", посвященное памяти
одного из чартистов, погибших во время восстания, заканчивается следующими,
очень характерными строчками:
Он скрыт навек землей сырою.
Не плачьте о судьбе героя!
Над ним в гробу мы шлем мольбу,
Чтоб в нас кипела
Отвага Шелла,
Зовя на подвиг и борьбу.
Последовательная борьба за хартию, в которой чартисты видели
необходимое и достаточное средство достижения социального равенства,
рассматривается в этих стихотворениях как высшее проявление гражданской
доблести, обеспечивающее именам погибших чартистов право на бессмертие. Как
говорит Сайм в стихотворении "На смерть Джона Ла Монта" (Ла Монт был
даровитым чартистским поэтом),
Ла Монта имени дано
В сердцах, что небо просветило,
Навек остаться; в них оно
Переживет могилы.
Рисуя образы борцов за хартию, чартистские поэты еще редко ставили
своей задачей создание обобщающего образа борца-чартиста, а тем более
борца-пролетария. Известен только один случай, когда чартистский поэт
сознательно поставил себе целью создать широкое полотно, в котором нашли бы
отражение основные стороны чартистского движения. Речь идет о драме Уоткинса
"Джон Фрост" (John Frost). В статье о своем произведении Уоткинс писал:
"Драма не была задумана мною ни как изображение действительных характеров,
ни как изображение восстания в Ньюпорте, на котором основан сюжет. Она
является попыткой показать чартизм в целом". К сожалению, ни один даже
чартистский издатель не решился напечатать эту драму полностью. Только
отдельные отрывки из нее были опубликованы в "Северной звезде" (1844 г.).
В образах чартистов, появляющихся в поэзии до 1847 г., еще не было
типических обобщений. Но эти образы послужили основой, на которой позднее,
после 1848 г., в чартистской поэзии возникает величавый реалистический
образ, обобщающий в себе черты пролетариата, вступившего в смертельную
схватку за свое социальное освобождение.
В середине 1846 г. один из чартистских поэтов Аллен Давенпорт напечатал
в "Северной звезде" небольшое стихотворение "Земля - владения народа", в
котором утверждал, что, поскольку собственность на землю была введена не
богом, а людьми, то нужно бороться против несправедливого закона,
охраняющего собственность на землю.
В том, что Давенпорт выдвинул такую программу, не было ничего
удивительного. Еще в 1805 г. он увлекался идеями Спенса, ратовавшего за
обобществление земли, а в 1836 г. написал книгу "Жизнь Томаса Спенса".
Давенпорт был не одинок в своем стремлении увлечь чартистов борьбой за
землю. Еще в апреле-мае 1846 г. в чартистских изданиях начали появляться
стихи Пикока и других чартистских поэтов, воспевавших прелести фермерской
жизни. Одним из наиболее типичных было стихотворение Пикока (Peacock) "Мне
дай земли, земли!". Оно заканчивалось следующим образом:
Презренным трутнем-богачом
Я стать бы не хотел;
Нужны мне - воля, голос, дом
И небольшой надел,
И пел бы я, покуда дни
В трудах мои текли:
Богатство, спесь, к чему они?
Мне дай земли, земли!
Вскоре к Давенпорту и Пикоку присоединился Арнот (Arnott) и ряд других
поэтов. Все они требовали "свободы, права голоса, мира, коттедж и клочок
земли". Таковы были первые ручейки, предвещавшие поток, спустя некоторое
время захлестнувший чартистскую поэзию и увлекший ее в русло агитации за
"земельный план". Это был утопический и объективно реакционный план
"возвращения" фабричных пролетариев на землю. Он был детищем О'Коннора и
нанес серьезный вред чартистскому движению. Огромная популярность, которой
пользовался о'конноровский план, свидетельствовала о стремлении английского
пролетариата к демократическому разделу земли. В одной из своих
корреспонденции в "Reforme" (от 1 ноября 1847 г.) Энгельс писал относительно
о'конноровского проекта: "Проект этот, автором которого является не кто
иной, как сам Фергус О'Коннор, имел такой успех, что _Земельное общество
чартистов_ уже насчитывает в своих рядах от двух до трехсот тысяч членов,
располагает капиталом в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов (миллион с
половиной франков), а поступления, сведения о которых публикуются в
"Northern star", превосходят 2500 фунтов стерлингов в неделю. Наконец,
общество, о котором позднее я предполагаю дать вам более подробный отчет,
стало проводить такие мероприятия, что вызвало беспокойство земельной
аристократии, ибо очевидно, что это движение, если пропаганда будет
продолжаться в тех же размерах, как она велась до сих пор, _завершится тем,
что превратится в национальную агитацию за захват всех земель страны
народом_" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. V, стр. 271.}.
Однако О'Коннор вовсе не думал о национализации земли и, если широкие
массы, примкнувшие к земельному обществу, отражали стремление пролетариата к
превращению земли в народную собственность, то сам О'Коннор преследовал
реакционную цель раздробления крупной земельной собственности, что и было
отмечено Марксом и Энгельсом несколько позднее {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.,
т. VIII, стр. 244-245.}.
Следует отметить, что за о'конноровский план ухватились прежде всего те
рабочие, в которых сильнее были элементы мелкобуржуазного миросозерцания, и
что сопряженная с этим планом пропаганда (а она велась многими чартистскими
газетами и журналами) открывала широкий простор возрождению буржуазных
иллюзий в чартизме, создавала условия для проникновения буржуазной идеологии
в рабочую среду.
Чем дальше, тем сильнее возрождались мелкобуржуазные собственнические
инстинкты, пока, наконец, О'Коннор не заявил вслух, что он всегда был против
оуэновского коммунизма я стоял за "мое" и "твое".
Один из крупнейших чартистских поэтов Линтон совершенно справедливо
писал в открытом письме к Гарни в 1850 г.: "Я полагаю, что м-р О'Коннор был
вполне серьезен в своих намерениях и что, возможно, его план мог быть
осуществлен к выгоде довольно значительного количества индивидуумов. Но, тем
не менее, я нахожу, что этот план был крайне несчастливо припутан к
общенародной борьбе, перемешан с нею и способствовал ее погибели".
Столь же отрицательно было воздействие "земельной кампании" на
чартистскую поэзию. Чартистские поэты на довольно длительный период забыли о
хартии, о политической борьбе и занялись коттеджами и акрами. Когда в
августе 1846 г. был заселен первый поселок, названный в честь О'Коннора
"О'Коннорвилль", поток поэтических приветствий по этому случаю изливался на
протяжении целого месяца.
Спешите все в О'Коннорвилль!
Стремитесь все в О'Коннорвилль!
Пусть слышится на много миль:
О'Коннор и О'Коннорвилль!
Только к концу 1847 г., когда на горизонте стали собираться грозовые
тучи европейской революции, ажиотаж по случаю земельного плана несколько
утих. Еще несколько позже выяснилось, что предприятие О'Коннора
несостоятельно.
* * *
Среди характерных черт поэзии чартистов 1843-1848 гг. следует особо
отметить усиление интернациональных мотивов. Идея связи чартизма с
демократическими движениями прошлого неоднократно утверждалась в чартистской
поэзии. Устанавливая определенную преемственность демократических традиций,
поэты-чартисты не ограничивались только историей борьбы английского народа.
Джордж Биннз писал:
Швейцарец Телль, стрелок народный,
Спартанские герои.
Кто жил и умер благородно,
Зовут чартистов к бою.
С подобными мотивами мы сталкиваемся и в произведениях других
чартистских поэтов.
В середине 40-х годов в связи с организацией общества "Братских
демократов" интернационалистские тенденции в чартистском движении и
соответственно в чартистской поэзии получили более прочную конкретную
основу. Это было вполне закономерно, так как в эту эпоху интернационализм
становится одной из существеннейших и характернейших черт английского
рабочего движения. Правда, до 1849 г. это еще не пролетарский
интернационализм, но тем не менее попытка чартистов установить широкие связи
с революционным движением в других странах имела важное значение и в
какой-то степени подготовила возникновение пролетарских интернациональных
организаций. Об абстрактности и нечеткости программы "Братских демократов"
можно судить по их официальному девизу: "Все люди братья!", который лишь
после революционных событий 1848 г. и выхода в свет "Манифеста
Коммунистической партии" был изменен на: "Пролетарии всех стран,
соединяйтесь!".
Деятельность общества "Братских демократов" получила довольно
значительное отражение в чартистской поэзии этих лет. Появилось много песен
и стихов, посвященных "Братским демократам". Да и сами члены этого общества,
которые в большинстве своем были чартистами, нередко выступали со стихами.
Не составил исключения и Гарни, один из его организаторов, который напечатал
в 1846 г. стихотворение "Все люди братья". Общество "Братских демократов"
содействовало развитию интереса английской прогрессивной общественности к
демократической борьбе за рубежами Англии. На страницах чартистской печати
все чаще появляются произведения, написанные поэтами-демократами других
стран: стихи Гервега и Фрейлиграта, Беранже и Дюпона, Брайанта и Уиттьера. В
критических отделах журналов печатаются статьи о Пушкине и Крылове, о
Шиллере, о Красинском и т. д. В 1847 г. Эрнест Джонс печатает в "Труженике"
свой "Роман о народе", где повествует о польском восстании 1830-1831 гг.
Борьба за освобождение негров в Америке, восстание в Кракове,
национально-освободительное движение в Ирландии - все это получает живой
отклик в чартистской поэзии. В своих стихах поэты-чартисты приветствуют
зарубежных борцов за народное благо, ободряют их, а порою делятся
собственным опытом. Правда, им еще недостает уменья разобраться в
существенных различиях между американским аболиционизмом, борьбой итальянцев
за национальную независимость и объединение страны, польским восстанием
1830-31 гг., революционной борьбой французских рабочих и т. д. 1848 год
принес чартистам необходимый опыт и научил их отличать движения буржуазные
от пролетарских.
Идея международной солидарности демократических сил и особенно сил
пролетариата была для чартистской поэзии весьма плодотворной. Особенно
отчетливо она прозвучала в зрелой чартистской поэзии, в стихах Джонса,
Линтона и Масси, написанных после поражения чартизма в 1848 г.
Чартистская поэзия 1843-1848 гг. отличается от ранней поэзии чартизма
не только своей проблематикой, но и методом. В ней получили дальнейшее
развитие те тенденции, которые можно было наблюдать в зачатке в творчестве
чартистских поэтов до 1842 г. По мере того как стал отчетливее выявляться
пролетарский характер чартистского движения, в чартистской поэзии все
настойчивее обнаруживается стремление к большей конкретности и жизненности
поэтических образов. Аллегоризм и абстрактность революционно-романтической
поэзии Шелли, воплощение идей классовой борьбы в отвлеченных символах и
туманных иносказаниях не могли дольше удовлетворять чартистскую поэзию.
Отсюда - стремление преодолеть узость романтического метода, насытить
художественные образы более реальным и конкретным социальным содержанием.
Чартистские поэты встают на верный путь преодоления абстрактности
символических и аллегорических образов. Они стремятся к тому, чтобы в
сознании читателя эти образы связывались с конкретными
социально-историческими фактами, были реалистическим изображением классовой
борьбы пролетариата.
События 1848 г. вскрыли смысл многих социально-исторических явлений,
который до тех пор не выступал столь отчетливо. Отсюда - более ясное, более
дифференцированное восприятие социальной действительности, сказавшееся и в
реалистических завоеваниях чартистской литературы конца 40-х - начала 50-х
гг.
Выдвинутое в эти годы требование правдиво изображать народ в его
революционной борьбе за ниспровержение власти буржуазии, показывать
современную действительность в свете будущего становится основным принципом
чартистской поэзии.
Реалистические тенденции чартистской поэзии в эту пору получают
наиболее полное выражение в произведениях Эрнеста Джонса, Линтона, Вуда и
некоторых других чартистских поэтов.
Реализм зрелой чартистской поэзии проявился в принципах отбора и
типизации явлений, в новом социально-конкретном и гораздо более строгом
лексическом строе языка чартистской поэзии, в новом подходе к изображению
человека и социальных явлений.
Особенностью реализма зрелой чартистской поэзии является то, что он
сохраняет лучшие черты метода революционных романтиков, его революционную
направленность, непримиримую критику реакционных сил общества и
устремленность в будущее.
По мере того как чартистское движение после 1848 г. начинает итти на
убыль, чартистская поэзия, несмотря на то, что она достигает наивысшей
художественной зрелости, теряет массовый характер. После 1848 г. выдвигается
только один относительно крупный поэт - Джеральд Масси. Поздняя чартистская
поэзия, в сущности, ограничивается творчеством четырех-пяти поэтов,
крупнейшими из которых являются Э. Джонс, В. Линтон и Дж. Масси"
То новое, что создала чартистская литература, полнее всего отразилось в
творчестве Эрнеста Чарльза Джонса (Ernest Charles Jones, 1819-1869) -
видного политического деятеля английского рабочего движения, "знаменитого
хартистского агитатора" {Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч. в 15 томах,
т. VI, стр. 90.} и вместе с тем - талантливого поэта, литературного критика
и романиста.
Джонс принадлежал к младшему поколению чартистов, которое начало играть
роль после 1842 г., когда чартизм, освободившись от буржуазных "союзников",
приобрел характер действительно массового, пролетарски-революционного
движения. Джонс был глубоко убежден в необходимости революционного
преобразования английского общества. По словам Энгельса, "он был среди
политиков единственным _образованным_ англичанином, стоявшим au fond вполне
на нашей стороне" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XXIV, стр. 160.}.
Эрнест Джонс родился 25 января 1819 г. в Берлине в английской
аристократической семье. Он получил основательное общее и юридическое
образование. В 1838 г. семья Джонса возвратилась в Англию. Он быстро
эволюционировал от либерального фритредерства к чартизму, к которому
примкнул в момент нового подъема движения в 1846 году. Поэтический и
публицистический талант, многосторонние знания, ораторский дар и, самое
главное, правильное понимание задач чартизма выдвинули его в число самых
влиятельных вождей движения. Творчество Джонса неотделимо от его боевой
политической деятельности. Он стал защитником принципа "физической силы" в
вопросе о завоевании хартии и одним из основателей и руководителей
международного общества "Братских демократов" - самой левой рабочей
организации в Англии того времени, - которое и возглавлял вплоть до 1853 г.
С первого же дня участия в чартистском движении Джонс погрузился в
кипучую деятельность: ездил по стране с докладами и лекциями, агитируя за
хартию, призывая подписать новую, третью по счету, петицию. "Северная
звезда" из номера в номер печатала его выступления. Больше, чем кто-либо из
вождей чартизма, Джонс испытывал плодотворное влияние идей Маркса и
Энгельса. "Джонс стоит на вполне правильном пути, - писал в 1852 г. Энгельс
Марксу, - и мы можем смело сказать, что без нашего учения он никогда не
выбрался бы на верную дорогу..." {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XXI, стр.
342.}. Находясь в плену многих утопических иллюзий, свидетельствовавших о
незрелости английского рабочего движения середины XIX века, Джонс тем не
менее усвоил ряд положений марксизма и понял, что только революционным путем
можно разрешить противоречия труда и капитала.
Вершиной политической и творческой деятельности Джонса был период,
относящийся к 1846-1854 гг.
Для его творчества этих лет характерна публицистичность, горячая
страстность борца, готового пожертвовать своей жизнью ради счастья народа.
Описывая водной из своих корреспонденции в газете "Нью-йоркская трибуна"
чартистский митинг, Маркс и Энгельс приводят ответ Джонса на замечание, что
его речь будет передана полицейскими чинами правительству: "Что касается
меня, я не забочусь о том, что они скажут, - они могут говорить, что им
угодно. Я отправляюсь на агитацию как солдат на битву, - идя навстречу своей
судьбе среди летящих пуль, чтобы пасть и погибнуть или остаться в живых и
победить, ибо я - солдат демократии" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. X,
стр. 154.}.
Джонс писал для рабочих. Его поэзия была оружием чартистского движения,
активнейшим средством пропаганды. Сотрудничая в "Северной звезде", а затем в
"Народной газете", издававшихся для народа, Джонс стремился воплотить острое
идейное содержание в простую доступную поэтическую форму, создавать
произведения, звучащие "в народном ключе". Реалистически изображая
действительность, Джонс подводил рабочего читателя к мысли о необходимости
коренной ломки существующего строя. В его произведениях появляются такие
идеи, темы, образы, каких еще не было в английской литературе. Борющиеся
народные массы стоят в центре его творчества; и вопросы народности и
идейности искусства закономерно занимают центральное место в его эстетике.
Многочисленные статьи Джонса, посвященные задачам литературы, и поныне
представляют живой интерес, являясь ценным вкладом в наследие
демократической, социалистической культуры английского народа. Доказывая в
своих литературных статьях, что борьба за освобождение народных масс
является "самой моральной темой века", Джонс писал: "Литература выражает дух
времени: только в этом случае она представляет ценность, в противном случае,
она - ничто". Говоря о духе своего времени, Джонс имел в виду революционный
подъем трудящихся масс. Связь искусства с общественной жизнью и служение
литературы делу борьбы за освобождение народа составляют исходные пункты его
реалистической эстетики. Свое требование реализма Джонс заключал в ясную и
четкую формулу: "Произведение, чтобы иметь право на будущее, должно быть
правдивым выражением настоящего".
Творчество Джонса проникнуто глубокой верой в силу правдивого
художественного слова и сознанием высокой ответственности писателя перед
народом.
Джонс издевался над проповедниками чистого искусства, которые "берут
незначительные темы, интересные только для немногих избранных или, еще чаще,