Страница:
"Битва жизни" и "Духовидец". К. С. Станиславский, анализируя инсценировку
"Битвы жизни", поставленную студией МХАТ, указывал, что гуманистическая тема
не искупает узости "довольно-таки сентиментальной и примитивной повести
Диккенса".
Передовая русская печать с самого начала критически отнеслась к
сентиментальным тенденциям "Рождественских повестей". Уже в 1845 г., вскоре
после опубликования "Рождественской песни" в "Библиотеке для воспитания",
один из рецензентов "Отечественных записок" писал: "По нашему мнению,
подобные повести безнравственны. Из них прямо выходит то заключение, что
человек изменяется к лучшему не вследствие каких-нибудь важных начал,
определяющих его жизнь, а случайным образом, по поводу явления духов или
устрашенный ночными грезами" {"Отечественные записки", 1845, т. XXXVIII, Э
2, отд. VI, стр. 59.}.
Н. А. Некрасов, критикуя подбор произведений в журнале "Музей
современной и иностранной литературы", писал: "Музей" печатает, так сказать,
"остатки иностранных литератур", т. е. то, что забраковано журналистами
(так, например, в первом своем выпуске "Музей" напечатал, между прочим,
роман "Домашний сверчок" - худший из четырех святочных романов Диккенса...)"
{Н. А. Некрасов. Полное собр. соч. и писем, т. IX. М., 1950, стр. 182.}.
Не менее сурово отозвался Белинский о "Битве жизни", высказывая в
письме к Боткину свое возмущение чрезвычайной ограниченностью идеи повести
{В. Г. Белинский. Письма, т. III. СПб., 1914, стр. 196.}.
Общеизвестно отношение В. И. Ленина к постановке "Сверчка на печи" на
сцене студии Художественного театра. По воспоминаниям Н. К. Крупской, Ленина
оттолкнула "мещанская сантиментальность Диккенса" {"Ленин о культуре и
искусстве". Изогиз, 1938, стр. 295.}.
Канун 1848 г. в Европе ознаменовался усилением революционной активности
пролетариата. Бурные дни переживала и Англия, особенно в период 1846-1847
гг. Отклики писателя на события, предшествовавшие 1848 г., свидетельствуют о
широте его демократических воззрений. Он приветствует борьбу швейцарских
протестантов с клерикальным лагерем в 1846 г., когда радикально настроенная
буржуазия, опираясь на крестьянские массы, штурмовала, по словам Энгельса,
"центр варварства и питомник иезуитов" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. V,
стр. 227.}.
В том же году, во время своего пребывания во Франции, Диккенс наблюдает
плохо скрываемую враждебность народа к Луи-Филиппу и делает вывод, что
страна находится на грани революции.
Февральскую революцию 1848 г. во Франции он встречает с энтузиазмом. В
письме к Форстеру, написанном по-французски и заканчивающемся словами:
"гражданин Чарльз Диккенс", он восторженно оценивает свершившийся переворот.
"Да здравствует слава Франции! - восклицает он. - Да здравствует Республика!
Да здравствует народ! Долой королей!.. Смерть изменникам! Пусть прольется
кровь за свободу, справедливость, за народное дело!".
В Англии в ту пору политическая атмосфера заметно накалилась.
"Концентрированная форма оппозиции против буржуазии" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Об Англии, стр. 232.}, какой явился чартизм, была не только выражением
организованного протеста передовой части пролетариата; она вобрала в себя
гнев и муки миллионных масс, пробудила оппозиционную мысль всех слоев
общества, так или иначе страдающих от гнета капитализма.
Письма Диккенса этого периода отражают его живой интерес к событиям,
происходящим на его родине. "В Лондоне все попрежнему, - пишет он в июньском
письме 1848 г. - Угроза чартизма и распространяемые о нем слухи временами
заставляют нас содрогаться; однако я подозреваю, что правительство намеренно
инспирирует большую часть подобных вещей, и я знаю лучше, чем кто-либо
другой, как мало в этом шансов на успех".
На Диккенса, несомненно, оказывает влияние страх перед размахом
революционного движения, свойственный людям, далеким от пролетарской
идеологии, но вместе с тем ему ясно, что правительство ловко использует этот
страх, постоянно твердя об угрозе "спокойствию" и "порядку", которую несет
чартизм.
Однако отношение Диккенса и его выдающихся современников к чартизму
нашло выражение отнюдь не только в тревожных откликах на события дня. Именно
в эти годы заметно усиливается гневный обличительный тон произведений
английских романистов "блестящей плеяды", достигает совершенства их
сатирическое мастерство.
В пору наивысшего подъема чартизма Диккенс создает один из сильнейших
своих романов - "Домби и сын" (Dealings with the Firm Dombey and Son, etc.
1847-1848), завершающий собой цикл его произведений 40-х годов.
В центре этого романа - монументальный образ английского капиталиста,
образ буржуа с ярко выраженными чертами национального характера.
Домби - типичный английский негоциант первой половины XIX века. Все
естественные человеческие чувства и привязанности преломляются в нем сквозь
призму его торговых интересов. Единственную цель существования он видит в
своей фирме. Если он радуется рождению сына, то лишь потому, что отныне
фирма может называться "Домби и сын" не только формально.
"В этих трех словах, - комментирует автор ход мыслей своего героя, -
выражалась одна единая идея жизни мистера Домби. Земля была создана для
Домби и Сына, дабы они могли вести на ней торговые дела, а солнце и луна
были созданы, чтобы давать им свет..., ветер благоприятствовал или
противился их предприятиям; звезды и планеты двигались по своим орбитам,
дабы сохранить нерушимой систему, в центре коей были они". Сатирически
характеризуя "идею жизни" мистера Домби, Диккенс тем самым критиковал и
вселенские притязания тогдашней английской буржуазии, находившейся в
расцвете своих сил. В образе Домби Диккенс уловил и запечатлел широту
размаха новой буржуазии.
Хотя Диккенс почти совершенно не касается практической деятельности
Домби, который показан главным образом в кругу семьи, все же в любом жесте
или поступке, как и во всем облике Домби, обнаруживает себя буржуа,
торговец, делец.
Домби суров, чопорен, холоден. Это подчеркнуто уже в деталях его
портрета: негнущаяся фигура (он поворачивается к собеседнику всем корпусом),
строгий покрой одежды, жесткий галстук и т. д.; ему свойственна отрывистая
манера высказывать свои безапелляционные суждения. Отношения с людьми
представляют для него интерес только с точки зрения "здравого смысла",
выгоды; никаких сентиментов он не признает. Женитьба, например, была для
него своего рода сделкой, торговым контрактом. Он всерьез полагает, что его
жена должна почитать себя счастливой, став супругой владельца фирмы и
матерью его наследника. Свою дочь Домби не любит: для фирмы девочка ничто,
"фальшивая монета, которую нельзя вложить в дело".
Типичный буржуа, Домби с презрением относится к "низшим" классам. Он
вынужден взять в кормилицы для сына жену рабочего-машиниста Тудля, но с
самого начала устанавливает, что ее отношение к мальчику следует
рассматривать как чисто деловую обязанность, а посему чувства здесь излишни
и неуместны.
"В этот договор, - заявляет Домби, - отнюдь не входит, что вы должны
привязаться к моему ребенку или что мой ребенок должен привязаться к вам...
Как раз наоборот. Когда вы отсюда уйдете, вы покончите с тем, что является
всего-навсего договором о купле-продаже, о найме и устранитесь".
Когда кормилица, превысив свои "полномочия", завоевывает лаской и
участием прочное место в сердцах маленького Поля и его сестры, она,
естественно, лишается доверия мистера Домби.
Вниманием мистера Домби пользуются лишь люди, имеющие вес в обществе. В
его дом вхожи либо крупные дельцы (вроде сказочно богатого директора
Ост-Индской компании или директора банка), либо представители аристократии.
Понадобился не один удар судьбы, чтобы сломить этого человека. Даже
бегство жены не согнуло его. Для Домби вторая женитьба была лишь средством к
осуществлению заветной цели: обогащению, преуспеянию фирмы, ибо красивая
жена из хорошего рода - недурная вывеска для салона делового человека.
"Честь фирмы выше всего, ей пусть все приносится в жертву..." - таков,
по определению А. Н. Островского, основной мотив поступков Домби, который
"хочет явиться не человеком, а представителем фирмы" {А. Н. Островский.
Полное собр. соч., т. XIII. М., 1952, стр. 137-138.}. Этому буржуа не только
чужды сердечность, отзывчивость, он лишен чувства прекрасного, он равнодушен
к красоте природы, его не трогает музыка: красивое не имеет практической
ценности.
Образы романа, и в первую очередь образ самого Домби, подчинены
основной цели - показать растлевающее влияние на человека денег, ставших для
него жизненной целью. Сам того не ведая, Домби сплошь да рядом оказывается
врагом самому себе: он фактически губит своего сына, стремясь ускорить его
развитие, быстрее увидеть в нем сформировавшегося преемника дел фирмы; не
зная, на кого положиться, он доверяет лицемерному Каркеру и приживальщику
Бегстоку, вверяет судьбу маленького Поля "респектабельным" Блимберам и
Пипчин, которые калечат юную душу ребенка, а в то же время не верит искренне
расположенным к нему людям, отвергая даже любовь дочери.
Диккенс мастерски показывает, как бесчувственность, холодность Домби к
людям проникает все окружающее; он как бы замораживает все вокруг. Дом его
величествен, мрачен, неприветлив. В доме холодный, чопорный порядок.
Символическое значение приобретает обед в день крестин маленького Поля:
стужа царит в церкви и дома, в замороженных блюдах, которые подаются за
столом, в оцепенелости продрогших гостей, разговор которых не клеится.
Для Каркера, заведующего конторой фирмы "Домби и сын", который
подражает хозяину даже в манерах, личное обогащение также составляет смысл
жизни. Он хищник, и, как это часто бывает у героев Диккенса, все низкие
свойства его натуры как бы написаны у него на лице. Хищный оскал зубов и
кошачьи повадки должны предостеречь доверчивых.
В статье о романе "Домби и сын" Островский очень точно заметил, что для
людей, подобных Домби, "честь фирмы это - начало, из которого истекает вся
деятельность". Диккенс стремится развенчать Домби и, "чтобы показать всю
неправду этого начала, ставит его в соприкосновение с другим началом - с
любовью в различных ее проявлениях" {А. Н. Островский. Полное собр. соч., т.
XIII, стр. 137-138.}. Как и всегда у Диккенса, мир честных тружеников лучше,
человечнее мира собственников. Однако превосходство простых людей чисто
моральное. Домби при желании может их растоптать. Поэтому так опасно
вступать в борьбу с сильными и самоуверенными мистерами Домби и Каркерами;
даже противоречить им рискованно. На стороне Домби и Каркеров деньги,
реальная сила; оружием людей, находящихся в их власти, может служить лишь
правда и вера в грядущее. Художник-реалист Диккенс сталкивает эти два мира,
показывая могущество денежного мешка, подчеркивая ту "командующую роль в
жизни", которую играли дельцы, подобные Домби, эти, как говорил Горький,
"фанатики стяжания, люди крепкие и прямые, как железные рычаги" {М. Горький.
Собр. соч. в тридцати томах, т. 24, стр. 45.}.
"Командир жизни", Домби считал себя вправе распоряжаться судьбами тех,
кто стоит ниже его на общественной лестнице, предписывать им правила
поведения. Он не просто покупает кормилицу для сына, но ставит непременным
условием, чтобы она сменила свое "вульгарное" имя на более благозвучное.
Никто из простых людей, зависимых от Домби, не может считать свое положение
прочным. Честную и преданную Сьюзен, служанку Флоренс, увольняют за то, что
она осмелилась возмутиться отношением отца к дочери, кроткой мисс Токс
позволено преклоняться перед величием Домби, но едва лишь она, пусть даже в
мечтах, вознеслась выше - ей отказывают от дома.
Все попытки простых людей замкнуться в своем кругу, отгородиться от
мира фальши и корысти - тщетны и бесплодны. С большой теплотой,
задушевностью рисует писатель старомодную лавку навигационных приборов
мистера Джилса. Там живет сам Джилс с племянником Уолтером Геем, туда
частенько заглядывает их давнишний приятель капитан Каттл. Честный Джилс
слишком добропорядочно ведет свои дела, он не выдерживает конкуренции
крупных торговцев и постепенно разоряется.
В этом маленьком мирке есть своя поэзия и романтика. Уолтер Гей, его
дядя и их общий друг - неисправимые мечтатели. Старик молодеет, когда речь
заходит о дальних плаваниях, морских сражениях, а капитан Каттл тешит себя
мыслью, что его дорогого Уолтера ждет блестящая карьера: женитьба на дочери
Домби и головокружительный успех в делах. Капитан Каттл по-детски наивен,
доверчив и простодушен. Он быстро завоевывает расположение таких же, как он,
прямых и чистосердечных людей, хотя с первого взгляда им кажется странным
его внешний облик: железный крюк вместо руки, грубая одежда, отрывистая
речь.
Дядюшка Джилс, и так едва-едва сводивший концы с концами, попадает в
кабалу, поручившись за несостоятельного человека. Глава фирмы отнюдь не
склонен внять мольбам Уолтера, вступившегося за дядю. Бедняки должны
довольствоваться своим положением - таково непререкаемое убеждение Домби.
Уолтер попадает в немилость к хозяину, и тот использует первую
подвернувшуюся возможность, чтобы отделаться от заносчивого юнца, -
предлагает Уолтеру службу в Вест-Индии. Юноша пропадает без вести (корабль,
по слухам, терпит крушение), вслед за ним исчезает и старый Джилс,
отправившийся на поиски племянника.
Торговая фирма "Домби и сын" далеко отбрасывает свою зловещую тень.
Каждый, кто хоть в какой-то мере соприкасается с этой фирмой, терпит
невзгоды, несет непоправимые утраты. Диккенс отвергает типичную для более
ранних периодов творчества форму романа как жизнеописания героя. Композиция
романа свидетельствует о возросшей зрелости писателя. Это уже не "личный"
роман; фирма "Домби и сын" доминирует над всем, "отчуждает" себя от всех и
властвует даже над ее владельцами. Судьбы всех героев так или иначе включены
в судьбу этой фирмы. Торговая фирма убивает живые человеческие чувства в
самом Домби; становится причиной безвременной смерти его сына Поля;
побуждает алчную старуху Скьютон продать свою дочь богачу; она омрачает
жизнь Джилса и его друзей. Тудлей, мисс Токс и т. д.
"Здесь бы надобно было кончить роман, - справедливо замечает Островский
в уже цитированной нами статье, - но не так делает Диккенс; он заставляет
Вальтера явиться из-за моря, Флорансу скрываться у капитана Кутля и выйти
замуж за Вальтера, заставляет Домби раскаяться и поместиться в семействе
Флорансы" {А. Н. Островский. Полное собр. соч., т. XIII, стр. 138.}.
Диккенс показал губительную силу Домби-капиталистов, но он верил, что
царство Домби не вечно, мечтал о таком обществе, где отношения между людьми
определялись бы не властью золота, а строились на взаимном доверии,
уважении, гуманности. В своем романе он вскрыл несостоятельность
собственнической философии, показав, что всесильные деньги Домби не смогли
спасти от смерти его сына и не купили ему любви Эдит. Однако писателю этого
показалось мало. Он жаждал полного торжества справедливости, пусть и вопреки
логике действительности. Поэтому, невзирая на тяжкие испытания, постигшие
героев, роман завершается счастливым примирительным финалом - преступления
наказаны, грешники раскаялись, добродетель вознаграждена.
Белинский, успевший познакомиться лишь с первой частью романа, писал
Анненкову в декабре 1847 г.: "Читали ли вы "Домби и сын"? Если нет - спешите
прочесть. Это чудо. Все, что написано до этого романа Диккенсом, кажется
теперь бледно и слабо, как будто совсем другого писателя. Это что-то до того
превосходное, что боюсь говорить: у меня голова не на месте от этого романа"
{В. Г. Белинский. Письма, т. III, стр. 325.}. Белинский настоятельно
советует Боткину прочитать этот роман. "Это что-то уродливо,
чудовищно-прекрасное! Такого богатства фантазии на изобретений резко,
глубоко, верно нарисованных типов я и не подозревал не только в Диккенсе, но
и вообще в человеческой натуре" {Там же.}.
Белинского восхищала зрелость реализма Диккенса, достигшего огромного
мастерства в создании "глубоко, резко, верно нарисованных типов" - мистера
Домби, Каркера, миссис Скьютон, капитана Каттла, Сьюзен, мисс Токс и многих
других. Выражение "уродливо, чудовищно-прекрасное" очень точно характеризует
заостренную, почти гротескную манеру писателя в изображении типических
явлений и образов.
И. С. Тургенев писал, что в "прелестном романе "Домби и сын" тонкость
психологического наблюдения соединяется... с самою трогательною поэзией" {И.
С. Тургенев. Соч., т. XII, М.-Л., 1933, стр. 291.}. Эти слова можно отнести
не только к картинам детства Поля (которые имеет в виду Тургенев), но и ко
всему лирико-романтическому тону описания лавки морских инструментов и ее
обитателей.
В дневниках молодого Н. Г. Чернышевского за 1848 г. часто встречаются
упоминания о том, что он читает и перечитывает "Домби". Однако последняя
часть романа разочаровывает будущего писателя. "Читал последнюю часть
"Домби" - много хуже первой" {Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч. в 15
томах, т. I. М., 1939, стр. 87.}.
А. М. Горький, высоко ценивший познавательное и воспитательное значение
этого романа и рекомендовавший его юным читателям, справедливо отмечает
фальшь финального перерождения Домби: "Домби погубил Диккенс для торжества
морали, для доказательства необходимости умерить эгоизм" {М. Горький. Собр.
соч. в тридцати томах, т. 24.,М., 1953, стр. 45.}.
Романы конца 40-х годов - "Домби и сын" и "Давид Копперфильд" - несут в
себе еще многие черты, характерные для более ранних произведений Диккенса.
Если "Домби и сын" в последней части во многом следует логике фантастической
"рождественской повести", то "Давид Копперфильд" восходит к традиции романа
30-х годов.
В "Жизни Давида Копперфильда" (The Life of David Copperfield, etc.
1849-1850), так же как и в "Оливере Твисте" или "Николасе Никклби", Диккенс
повествует о тяжелых невзгодах и счастливых случайностях, выпавших на долю
юного героя. Известно, что в историю жизни своего героя автор привнес ряд
фактов из собственной юности, что это роман в определенной мере
автобиографический. И все же он представляет интерес не только как
своеобразная исповедь писателя; значение его гораздо шире.
Будучи сам выходцем из народных низов, Диккенс не только наблюдал
страдания и горести простых людей. Пользуясь словами Н. А. Добролюбова,
можно сказать, что личный опыт Диккенса помог ему понять народную жизнь,
"глубоко и сильно самому перечувствовать, пережить эту жизнь... быть кровно
связанным с этими людьми... некоторое время смотреть их глазами, думать их
головой, желать их волей... войти в их кожу и в их душу" {Н. А. Добролюбов.
Полное собр. соч. в шести томах. Гослитиздат, т. II, 1935, стр. 545.}.
Поэтому, когда Диккенс рассказывает об изнурительной работе мальчика
Дэви, перемывающего бутылки в сыром подвале, он не только вспоминает свое
детство - перед его глазами встают легионы малолетних тружеников Англии,
вынужденных в самом раннем возрасте зарабатывать себе на жизнь. Широкий
общественный смысл приобретают и другие автобиографические эпизоды романа.
Описание работы Давида Копперфильда в качестве чиновника, а затем
парламентского репортера позволяет Диккенсу показать, через сколько тяжелых,
подчас унизительных испытаний приходится пройти молодому человеку, который в
борьбе за свое скромное место в жизни может рассчитывать только на свои
способности и трудолюбие.
Давид выносит безотрадное впечатление от кратковременного знакомства с
судебным миром: продажные судейские чиновники потворствуют явным мошенникам;
под видом строгой законности царит ужасающая неразбериха и волокита.
Знакомясь с "парламентской говорильней", стенографируя парламентские речи,
молодой репортер убеждается, что все эти громкие слова - не более, чем
"предсказания, которые никогда не выполняются, объяснения, цель которых лишь
вводить в заблуждение".
Но не только те эпизоды, в которых нашли непосредственное отражение
отдельные факты биографии автора, реалистически воспроизводят
действительность. Переживания ребенка, над которым жестоко измывается его
отчим-ханжа Мердстон и его достойная сестрица, столкновения Давида с подлым
интриганом и мошенником Урией Гипом, как и многие другие события романа,
жизненно достоверны, психологически глубоко обоснованы, расширяют
представление читателя о различных сторонах жизни Англии середины прошлого
века.
Роман "Давид Копперфильд" - одно из самых лирических, задушевных
произведений писателя. Здесь проявились лучшие стороны таланта
Диккенса-реалиста; в то же время он выступает здесь как романтик, мечтающий
о более справедливом социальном строе. С теплым искренним чувством рисует
Диккенс людей из народа, и в первую очередь дружную семью рыбаков Пеготти.
Давид, очутившись в непритязательном доме Пеготти (перевернутом баркасе,
приспособленном под жилье) среди мужественных, честных людей, всегда
веселых, бодрых и жизнерадостных, несмотря на повседневно подстерегающие их
опасности, проникается глубоким уважением к этим скромным труженикам, с
которыми отныне его связывает крепкая дружба.
Диккенс сталкивает в романе представителей двух общественных классов, у
которых совершенно противоположные представления о морали, долге,
обязанностях перед другими людьми. Светский хлыщ, баловень судьбы Стирфорт
вероломно обманывает рыбака Хэма, соблазняет его невесту Эмили. Вся глубина
и чистота чувства Хэма раскрывается в его отношении к девушке, которой он
остается верным до самой смерти.
О вопиющей противоположности во взглядах на жизнь выразительно говорит
сцена встречи рыбака Пеготти с матерью Стирфорта. Эта надменная, себялюбивая
женщина, так же как и ее сын, считает, что все можно купить за деньги, что
богатому все дозволено, а притязания каких-то жалких бедняков на счастье, на
защиту своего доброго имени - смехотворны. В качестве возмещения за
бесчестье его племянницы миссис Стирфорт предлагает Пеготти деньги, и для
нее является совершенно неожиданным негодующий отказ Пеготти, наглядно
свидетельствующий о моральном превосходстве человека из народа.
Созданный Диккенсом идиллический мирок - дом-судно, способное стойко
выдержать любую бурю и непогоду, - оказывается хрупким, непрочным. Покой и
счастье простых людей погублены, как только в их среду вторгается враждебная
стихия в лице Стирфорта. И если во имя утверждения справедливости гибнет в
финале романа обольститель Эмили, то преждевременная смерть постигает и
благородного Хэма, спасавшего Стирфорта с тонущего корабля.
В "Давиде Копперфильде" Диккенс несколько отступает от излюбленного им
принципа счастливой развязки. Он не выдает замуж свою любимую героиню Эмили
(как это делал обычно в финале более ранних романов), а то мирное
существование и относительное благополучие, которого достигают в конце
концов положительные герои (Пеготти с домочадцами, "падшая" Марта, скромный
учитель Мелл, вечный должник Микобер с семейством), они обретают не на
родине, а в далекой Австралии.
С другой стороны, и обязательная кара, постигающая носителей зла,
оказывается не столь уж действенной. Фактические убийцы матери Давида -
Мердстоны - ищут очередную жертву, процветает круглый неуч, проходимец
Крикл, бывший владелец школы (теперь под его опекой находятся арестанты;
среди них святоши и смиренники Урия Гип и Литтимер, лакей и пособник
обольстителя Стирфорта, аферисты, которые чувствуют себя в тюрьме совсем
неплохо).
Роман написан в форме лирических воспоминаний героя. Многие обиды
сгладились, многое великодушный Давид готов простить. С огромным мастерством
раскрыта психология детского восприятия действительности. Тонко
мотивировано, почему, например, более зловещими мальчику показались
Мердстоны, чем опасный проходимец Урия Гип. Вместе с тем в тоне рассказчика
- уже взрослого - чувствуется едва уловимая добрая усмешка над наивными
суждениями Давида-мальчика.
На первом плане произведения оказываются не злодеи, а любимые герои:
мать, преданная няня, бабушка, слабоумный мистер Дик, рыбаки, друг детства
прямодушный Трэддлс.
Естественно, что мотивы сатирические отошли на второй план по сравнению
с их ролью в ряде предшествовавших романов. Роман ценен и значителен другой
своей стороной: это гимн человеку труда, его честности, благородству,
мужеству; он свидетельствует о непоколебимой вере Диккенса-гуманиста в
величие души простого человека.
Роман этот высоко оценил А. И. Герцен. В письме к сыну он рекомендует
ему прочесть "Давида Копперфильда". "Это "Былое и Думы" Диккенса; вторая
часть (буря, путешествие и возвращение) превосходна" {А. И. Герцен. Полное
собр. соч. и писем, т. XVI, стр. 366.}.
В 50-е годы, когда в английской литературе наблюдается определенная
"смена вех", Диккенс наиболее последовательно продолжал обличительные
традиции реалистической школы 40-х годов.
В отличие от многих своих современников, он и после поражения чартизма
в 1848 г. выступает как художник, обличающий господствующие классы и открыто
выражающий свои симпатии к отверженным и угнетенным. Более того, самое
"Битвы жизни", поставленную студией МХАТ, указывал, что гуманистическая тема
не искупает узости "довольно-таки сентиментальной и примитивной повести
Диккенса".
Передовая русская печать с самого начала критически отнеслась к
сентиментальным тенденциям "Рождественских повестей". Уже в 1845 г., вскоре
после опубликования "Рождественской песни" в "Библиотеке для воспитания",
один из рецензентов "Отечественных записок" писал: "По нашему мнению,
подобные повести безнравственны. Из них прямо выходит то заключение, что
человек изменяется к лучшему не вследствие каких-нибудь важных начал,
определяющих его жизнь, а случайным образом, по поводу явления духов или
устрашенный ночными грезами" {"Отечественные записки", 1845, т. XXXVIII, Э
2, отд. VI, стр. 59.}.
Н. А. Некрасов, критикуя подбор произведений в журнале "Музей
современной и иностранной литературы", писал: "Музей" печатает, так сказать,
"остатки иностранных литератур", т. е. то, что забраковано журналистами
(так, например, в первом своем выпуске "Музей" напечатал, между прочим,
роман "Домашний сверчок" - худший из четырех святочных романов Диккенса...)"
{Н. А. Некрасов. Полное собр. соч. и писем, т. IX. М., 1950, стр. 182.}.
Не менее сурово отозвался Белинский о "Битве жизни", высказывая в
письме к Боткину свое возмущение чрезвычайной ограниченностью идеи повести
{В. Г. Белинский. Письма, т. III. СПб., 1914, стр. 196.}.
Общеизвестно отношение В. И. Ленина к постановке "Сверчка на печи" на
сцене студии Художественного театра. По воспоминаниям Н. К. Крупской, Ленина
оттолкнула "мещанская сантиментальность Диккенса" {"Ленин о культуре и
искусстве". Изогиз, 1938, стр. 295.}.
Канун 1848 г. в Европе ознаменовался усилением революционной активности
пролетариата. Бурные дни переживала и Англия, особенно в период 1846-1847
гг. Отклики писателя на события, предшествовавшие 1848 г., свидетельствуют о
широте его демократических воззрений. Он приветствует борьбу швейцарских
протестантов с клерикальным лагерем в 1846 г., когда радикально настроенная
буржуазия, опираясь на крестьянские массы, штурмовала, по словам Энгельса,
"центр варварства и питомник иезуитов" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. V,
стр. 227.}.
В том же году, во время своего пребывания во Франции, Диккенс наблюдает
плохо скрываемую враждебность народа к Луи-Филиппу и делает вывод, что
страна находится на грани революции.
Февральскую революцию 1848 г. во Франции он встречает с энтузиазмом. В
письме к Форстеру, написанном по-французски и заканчивающемся словами:
"гражданин Чарльз Диккенс", он восторженно оценивает свершившийся переворот.
"Да здравствует слава Франции! - восклицает он. - Да здравствует Республика!
Да здравствует народ! Долой королей!.. Смерть изменникам! Пусть прольется
кровь за свободу, справедливость, за народное дело!".
В Англии в ту пору политическая атмосфера заметно накалилась.
"Концентрированная форма оппозиции против буржуазии" {К. Маркс и Ф. Энгельс.
Об Англии, стр. 232.}, какой явился чартизм, была не только выражением
организованного протеста передовой части пролетариата; она вобрала в себя
гнев и муки миллионных масс, пробудила оппозиционную мысль всех слоев
общества, так или иначе страдающих от гнета капитализма.
Письма Диккенса этого периода отражают его живой интерес к событиям,
происходящим на его родине. "В Лондоне все попрежнему, - пишет он в июньском
письме 1848 г. - Угроза чартизма и распространяемые о нем слухи временами
заставляют нас содрогаться; однако я подозреваю, что правительство намеренно
инспирирует большую часть подобных вещей, и я знаю лучше, чем кто-либо
другой, как мало в этом шансов на успех".
На Диккенса, несомненно, оказывает влияние страх перед размахом
революционного движения, свойственный людям, далеким от пролетарской
идеологии, но вместе с тем ему ясно, что правительство ловко использует этот
страх, постоянно твердя об угрозе "спокойствию" и "порядку", которую несет
чартизм.
Однако отношение Диккенса и его выдающихся современников к чартизму
нашло выражение отнюдь не только в тревожных откликах на события дня. Именно
в эти годы заметно усиливается гневный обличительный тон произведений
английских романистов "блестящей плеяды", достигает совершенства их
сатирическое мастерство.
В пору наивысшего подъема чартизма Диккенс создает один из сильнейших
своих романов - "Домби и сын" (Dealings with the Firm Dombey and Son, etc.
1847-1848), завершающий собой цикл его произведений 40-х годов.
В центре этого романа - монументальный образ английского капиталиста,
образ буржуа с ярко выраженными чертами национального характера.
Домби - типичный английский негоциант первой половины XIX века. Все
естественные человеческие чувства и привязанности преломляются в нем сквозь
призму его торговых интересов. Единственную цель существования он видит в
своей фирме. Если он радуется рождению сына, то лишь потому, что отныне
фирма может называться "Домби и сын" не только формально.
"В этих трех словах, - комментирует автор ход мыслей своего героя, -
выражалась одна единая идея жизни мистера Домби. Земля была создана для
Домби и Сына, дабы они могли вести на ней торговые дела, а солнце и луна
были созданы, чтобы давать им свет..., ветер благоприятствовал или
противился их предприятиям; звезды и планеты двигались по своим орбитам,
дабы сохранить нерушимой систему, в центре коей были они". Сатирически
характеризуя "идею жизни" мистера Домби, Диккенс тем самым критиковал и
вселенские притязания тогдашней английской буржуазии, находившейся в
расцвете своих сил. В образе Домби Диккенс уловил и запечатлел широту
размаха новой буржуазии.
Хотя Диккенс почти совершенно не касается практической деятельности
Домби, который показан главным образом в кругу семьи, все же в любом жесте
или поступке, как и во всем облике Домби, обнаруживает себя буржуа,
торговец, делец.
Домби суров, чопорен, холоден. Это подчеркнуто уже в деталях его
портрета: негнущаяся фигура (он поворачивается к собеседнику всем корпусом),
строгий покрой одежды, жесткий галстук и т. д.; ему свойственна отрывистая
манера высказывать свои безапелляционные суждения. Отношения с людьми
представляют для него интерес только с точки зрения "здравого смысла",
выгоды; никаких сентиментов он не признает. Женитьба, например, была для
него своего рода сделкой, торговым контрактом. Он всерьез полагает, что его
жена должна почитать себя счастливой, став супругой владельца фирмы и
матерью его наследника. Свою дочь Домби не любит: для фирмы девочка ничто,
"фальшивая монета, которую нельзя вложить в дело".
Типичный буржуа, Домби с презрением относится к "низшим" классам. Он
вынужден взять в кормилицы для сына жену рабочего-машиниста Тудля, но с
самого начала устанавливает, что ее отношение к мальчику следует
рассматривать как чисто деловую обязанность, а посему чувства здесь излишни
и неуместны.
"В этот договор, - заявляет Домби, - отнюдь не входит, что вы должны
привязаться к моему ребенку или что мой ребенок должен привязаться к вам...
Как раз наоборот. Когда вы отсюда уйдете, вы покончите с тем, что является
всего-навсего договором о купле-продаже, о найме и устранитесь".
Когда кормилица, превысив свои "полномочия", завоевывает лаской и
участием прочное место в сердцах маленького Поля и его сестры, она,
естественно, лишается доверия мистера Домби.
Вниманием мистера Домби пользуются лишь люди, имеющие вес в обществе. В
его дом вхожи либо крупные дельцы (вроде сказочно богатого директора
Ост-Индской компании или директора банка), либо представители аристократии.
Понадобился не один удар судьбы, чтобы сломить этого человека. Даже
бегство жены не согнуло его. Для Домби вторая женитьба была лишь средством к
осуществлению заветной цели: обогащению, преуспеянию фирмы, ибо красивая
жена из хорошего рода - недурная вывеска для салона делового человека.
"Честь фирмы выше всего, ей пусть все приносится в жертву..." - таков,
по определению А. Н. Островского, основной мотив поступков Домби, который
"хочет явиться не человеком, а представителем фирмы" {А. Н. Островский.
Полное собр. соч., т. XIII. М., 1952, стр. 137-138.}. Этому буржуа не только
чужды сердечность, отзывчивость, он лишен чувства прекрасного, он равнодушен
к красоте природы, его не трогает музыка: красивое не имеет практической
ценности.
Образы романа, и в первую очередь образ самого Домби, подчинены
основной цели - показать растлевающее влияние на человека денег, ставших для
него жизненной целью. Сам того не ведая, Домби сплошь да рядом оказывается
врагом самому себе: он фактически губит своего сына, стремясь ускорить его
развитие, быстрее увидеть в нем сформировавшегося преемника дел фирмы; не
зная, на кого положиться, он доверяет лицемерному Каркеру и приживальщику
Бегстоку, вверяет судьбу маленького Поля "респектабельным" Блимберам и
Пипчин, которые калечат юную душу ребенка, а в то же время не верит искренне
расположенным к нему людям, отвергая даже любовь дочери.
Диккенс мастерски показывает, как бесчувственность, холодность Домби к
людям проникает все окружающее; он как бы замораживает все вокруг. Дом его
величествен, мрачен, неприветлив. В доме холодный, чопорный порядок.
Символическое значение приобретает обед в день крестин маленького Поля:
стужа царит в церкви и дома, в замороженных блюдах, которые подаются за
столом, в оцепенелости продрогших гостей, разговор которых не клеится.
Для Каркера, заведующего конторой фирмы "Домби и сын", который
подражает хозяину даже в манерах, личное обогащение также составляет смысл
жизни. Он хищник, и, как это часто бывает у героев Диккенса, все низкие
свойства его натуры как бы написаны у него на лице. Хищный оскал зубов и
кошачьи повадки должны предостеречь доверчивых.
В статье о романе "Домби и сын" Островский очень точно заметил, что для
людей, подобных Домби, "честь фирмы это - начало, из которого истекает вся
деятельность". Диккенс стремится развенчать Домби и, "чтобы показать всю
неправду этого начала, ставит его в соприкосновение с другим началом - с
любовью в различных ее проявлениях" {А. Н. Островский. Полное собр. соч., т.
XIII, стр. 137-138.}. Как и всегда у Диккенса, мир честных тружеников лучше,
человечнее мира собственников. Однако превосходство простых людей чисто
моральное. Домби при желании может их растоптать. Поэтому так опасно
вступать в борьбу с сильными и самоуверенными мистерами Домби и Каркерами;
даже противоречить им рискованно. На стороне Домби и Каркеров деньги,
реальная сила; оружием людей, находящихся в их власти, может служить лишь
правда и вера в грядущее. Художник-реалист Диккенс сталкивает эти два мира,
показывая могущество денежного мешка, подчеркивая ту "командующую роль в
жизни", которую играли дельцы, подобные Домби, эти, как говорил Горький,
"фанатики стяжания, люди крепкие и прямые, как железные рычаги" {М. Горький.
Собр. соч. в тридцати томах, т. 24, стр. 45.}.
"Командир жизни", Домби считал себя вправе распоряжаться судьбами тех,
кто стоит ниже его на общественной лестнице, предписывать им правила
поведения. Он не просто покупает кормилицу для сына, но ставит непременным
условием, чтобы она сменила свое "вульгарное" имя на более благозвучное.
Никто из простых людей, зависимых от Домби, не может считать свое положение
прочным. Честную и преданную Сьюзен, служанку Флоренс, увольняют за то, что
она осмелилась возмутиться отношением отца к дочери, кроткой мисс Токс
позволено преклоняться перед величием Домби, но едва лишь она, пусть даже в
мечтах, вознеслась выше - ей отказывают от дома.
Все попытки простых людей замкнуться в своем кругу, отгородиться от
мира фальши и корысти - тщетны и бесплодны. С большой теплотой,
задушевностью рисует писатель старомодную лавку навигационных приборов
мистера Джилса. Там живет сам Джилс с племянником Уолтером Геем, туда
частенько заглядывает их давнишний приятель капитан Каттл. Честный Джилс
слишком добропорядочно ведет свои дела, он не выдерживает конкуренции
крупных торговцев и постепенно разоряется.
В этом маленьком мирке есть своя поэзия и романтика. Уолтер Гей, его
дядя и их общий друг - неисправимые мечтатели. Старик молодеет, когда речь
заходит о дальних плаваниях, морских сражениях, а капитан Каттл тешит себя
мыслью, что его дорогого Уолтера ждет блестящая карьера: женитьба на дочери
Домби и головокружительный успех в делах. Капитан Каттл по-детски наивен,
доверчив и простодушен. Он быстро завоевывает расположение таких же, как он,
прямых и чистосердечных людей, хотя с первого взгляда им кажется странным
его внешний облик: железный крюк вместо руки, грубая одежда, отрывистая
речь.
Дядюшка Джилс, и так едва-едва сводивший концы с концами, попадает в
кабалу, поручившись за несостоятельного человека. Глава фирмы отнюдь не
склонен внять мольбам Уолтера, вступившегося за дядю. Бедняки должны
довольствоваться своим положением - таково непререкаемое убеждение Домби.
Уолтер попадает в немилость к хозяину, и тот использует первую
подвернувшуюся возможность, чтобы отделаться от заносчивого юнца, -
предлагает Уолтеру службу в Вест-Индии. Юноша пропадает без вести (корабль,
по слухам, терпит крушение), вслед за ним исчезает и старый Джилс,
отправившийся на поиски племянника.
Торговая фирма "Домби и сын" далеко отбрасывает свою зловещую тень.
Каждый, кто хоть в какой-то мере соприкасается с этой фирмой, терпит
невзгоды, несет непоправимые утраты. Диккенс отвергает типичную для более
ранних периодов творчества форму романа как жизнеописания героя. Композиция
романа свидетельствует о возросшей зрелости писателя. Это уже не "личный"
роман; фирма "Домби и сын" доминирует над всем, "отчуждает" себя от всех и
властвует даже над ее владельцами. Судьбы всех героев так или иначе включены
в судьбу этой фирмы. Торговая фирма убивает живые человеческие чувства в
самом Домби; становится причиной безвременной смерти его сына Поля;
побуждает алчную старуху Скьютон продать свою дочь богачу; она омрачает
жизнь Джилса и его друзей. Тудлей, мисс Токс и т. д.
"Здесь бы надобно было кончить роман, - справедливо замечает Островский
в уже цитированной нами статье, - но не так делает Диккенс; он заставляет
Вальтера явиться из-за моря, Флорансу скрываться у капитана Кутля и выйти
замуж за Вальтера, заставляет Домби раскаяться и поместиться в семействе
Флорансы" {А. Н. Островский. Полное собр. соч., т. XIII, стр. 138.}.
Диккенс показал губительную силу Домби-капиталистов, но он верил, что
царство Домби не вечно, мечтал о таком обществе, где отношения между людьми
определялись бы не властью золота, а строились на взаимном доверии,
уважении, гуманности. В своем романе он вскрыл несостоятельность
собственнической философии, показав, что всесильные деньги Домби не смогли
спасти от смерти его сына и не купили ему любви Эдит. Однако писателю этого
показалось мало. Он жаждал полного торжества справедливости, пусть и вопреки
логике действительности. Поэтому, невзирая на тяжкие испытания, постигшие
героев, роман завершается счастливым примирительным финалом - преступления
наказаны, грешники раскаялись, добродетель вознаграждена.
Белинский, успевший познакомиться лишь с первой частью романа, писал
Анненкову в декабре 1847 г.: "Читали ли вы "Домби и сын"? Если нет - спешите
прочесть. Это чудо. Все, что написано до этого романа Диккенсом, кажется
теперь бледно и слабо, как будто совсем другого писателя. Это что-то до того
превосходное, что боюсь говорить: у меня голова не на месте от этого романа"
{В. Г. Белинский. Письма, т. III, стр. 325.}. Белинский настоятельно
советует Боткину прочитать этот роман. "Это что-то уродливо,
чудовищно-прекрасное! Такого богатства фантазии на изобретений резко,
глубоко, верно нарисованных типов я и не подозревал не только в Диккенсе, но
и вообще в человеческой натуре" {Там же.}.
Белинского восхищала зрелость реализма Диккенса, достигшего огромного
мастерства в создании "глубоко, резко, верно нарисованных типов" - мистера
Домби, Каркера, миссис Скьютон, капитана Каттла, Сьюзен, мисс Токс и многих
других. Выражение "уродливо, чудовищно-прекрасное" очень точно характеризует
заостренную, почти гротескную манеру писателя в изображении типических
явлений и образов.
И. С. Тургенев писал, что в "прелестном романе "Домби и сын" тонкость
психологического наблюдения соединяется... с самою трогательною поэзией" {И.
С. Тургенев. Соч., т. XII, М.-Л., 1933, стр. 291.}. Эти слова можно отнести
не только к картинам детства Поля (которые имеет в виду Тургенев), но и ко
всему лирико-романтическому тону описания лавки морских инструментов и ее
обитателей.
В дневниках молодого Н. Г. Чернышевского за 1848 г. часто встречаются
упоминания о том, что он читает и перечитывает "Домби". Однако последняя
часть романа разочаровывает будущего писателя. "Читал последнюю часть
"Домби" - много хуже первой" {Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч. в 15
томах, т. I. М., 1939, стр. 87.}.
А. М. Горький, высоко ценивший познавательное и воспитательное значение
этого романа и рекомендовавший его юным читателям, справедливо отмечает
фальшь финального перерождения Домби: "Домби погубил Диккенс для торжества
морали, для доказательства необходимости умерить эгоизм" {М. Горький. Собр.
соч. в тридцати томах, т. 24.,М., 1953, стр. 45.}.
Романы конца 40-х годов - "Домби и сын" и "Давид Копперфильд" - несут в
себе еще многие черты, характерные для более ранних произведений Диккенса.
Если "Домби и сын" в последней части во многом следует логике фантастической
"рождественской повести", то "Давид Копперфильд" восходит к традиции романа
30-х годов.
В "Жизни Давида Копперфильда" (The Life of David Copperfield, etc.
1849-1850), так же как и в "Оливере Твисте" или "Николасе Никклби", Диккенс
повествует о тяжелых невзгодах и счастливых случайностях, выпавших на долю
юного героя. Известно, что в историю жизни своего героя автор привнес ряд
фактов из собственной юности, что это роман в определенной мере
автобиографический. И все же он представляет интерес не только как
своеобразная исповедь писателя; значение его гораздо шире.
Будучи сам выходцем из народных низов, Диккенс не только наблюдал
страдания и горести простых людей. Пользуясь словами Н. А. Добролюбова,
можно сказать, что личный опыт Диккенса помог ему понять народную жизнь,
"глубоко и сильно самому перечувствовать, пережить эту жизнь... быть кровно
связанным с этими людьми... некоторое время смотреть их глазами, думать их
головой, желать их волей... войти в их кожу и в их душу" {Н. А. Добролюбов.
Полное собр. соч. в шести томах. Гослитиздат, т. II, 1935, стр. 545.}.
Поэтому, когда Диккенс рассказывает об изнурительной работе мальчика
Дэви, перемывающего бутылки в сыром подвале, он не только вспоминает свое
детство - перед его глазами встают легионы малолетних тружеников Англии,
вынужденных в самом раннем возрасте зарабатывать себе на жизнь. Широкий
общественный смысл приобретают и другие автобиографические эпизоды романа.
Описание работы Давида Копперфильда в качестве чиновника, а затем
парламентского репортера позволяет Диккенсу показать, через сколько тяжелых,
подчас унизительных испытаний приходится пройти молодому человеку, который в
борьбе за свое скромное место в жизни может рассчитывать только на свои
способности и трудолюбие.
Давид выносит безотрадное впечатление от кратковременного знакомства с
судебным миром: продажные судейские чиновники потворствуют явным мошенникам;
под видом строгой законности царит ужасающая неразбериха и волокита.
Знакомясь с "парламентской говорильней", стенографируя парламентские речи,
молодой репортер убеждается, что все эти громкие слова - не более, чем
"предсказания, которые никогда не выполняются, объяснения, цель которых лишь
вводить в заблуждение".
Но не только те эпизоды, в которых нашли непосредственное отражение
отдельные факты биографии автора, реалистически воспроизводят
действительность. Переживания ребенка, над которым жестоко измывается его
отчим-ханжа Мердстон и его достойная сестрица, столкновения Давида с подлым
интриганом и мошенником Урией Гипом, как и многие другие события романа,
жизненно достоверны, психологически глубоко обоснованы, расширяют
представление читателя о различных сторонах жизни Англии середины прошлого
века.
Роман "Давид Копперфильд" - одно из самых лирических, задушевных
произведений писателя. Здесь проявились лучшие стороны таланта
Диккенса-реалиста; в то же время он выступает здесь как романтик, мечтающий
о более справедливом социальном строе. С теплым искренним чувством рисует
Диккенс людей из народа, и в первую очередь дружную семью рыбаков Пеготти.
Давид, очутившись в непритязательном доме Пеготти (перевернутом баркасе,
приспособленном под жилье) среди мужественных, честных людей, всегда
веселых, бодрых и жизнерадостных, несмотря на повседневно подстерегающие их
опасности, проникается глубоким уважением к этим скромным труженикам, с
которыми отныне его связывает крепкая дружба.
Диккенс сталкивает в романе представителей двух общественных классов, у
которых совершенно противоположные представления о морали, долге,
обязанностях перед другими людьми. Светский хлыщ, баловень судьбы Стирфорт
вероломно обманывает рыбака Хэма, соблазняет его невесту Эмили. Вся глубина
и чистота чувства Хэма раскрывается в его отношении к девушке, которой он
остается верным до самой смерти.
О вопиющей противоположности во взглядах на жизнь выразительно говорит
сцена встречи рыбака Пеготти с матерью Стирфорта. Эта надменная, себялюбивая
женщина, так же как и ее сын, считает, что все можно купить за деньги, что
богатому все дозволено, а притязания каких-то жалких бедняков на счастье, на
защиту своего доброго имени - смехотворны. В качестве возмещения за
бесчестье его племянницы миссис Стирфорт предлагает Пеготти деньги, и для
нее является совершенно неожиданным негодующий отказ Пеготти, наглядно
свидетельствующий о моральном превосходстве человека из народа.
Созданный Диккенсом идиллический мирок - дом-судно, способное стойко
выдержать любую бурю и непогоду, - оказывается хрупким, непрочным. Покой и
счастье простых людей погублены, как только в их среду вторгается враждебная
стихия в лице Стирфорта. И если во имя утверждения справедливости гибнет в
финале романа обольститель Эмили, то преждевременная смерть постигает и
благородного Хэма, спасавшего Стирфорта с тонущего корабля.
В "Давиде Копперфильде" Диккенс несколько отступает от излюбленного им
принципа счастливой развязки. Он не выдает замуж свою любимую героиню Эмили
(как это делал обычно в финале более ранних романов), а то мирное
существование и относительное благополучие, которого достигают в конце
концов положительные герои (Пеготти с домочадцами, "падшая" Марта, скромный
учитель Мелл, вечный должник Микобер с семейством), они обретают не на
родине, а в далекой Австралии.
С другой стороны, и обязательная кара, постигающая носителей зла,
оказывается не столь уж действенной. Фактические убийцы матери Давида -
Мердстоны - ищут очередную жертву, процветает круглый неуч, проходимец
Крикл, бывший владелец школы (теперь под его опекой находятся арестанты;
среди них святоши и смиренники Урия Гип и Литтимер, лакей и пособник
обольстителя Стирфорта, аферисты, которые чувствуют себя в тюрьме совсем
неплохо).
Роман написан в форме лирических воспоминаний героя. Многие обиды
сгладились, многое великодушный Давид готов простить. С огромным мастерством
раскрыта психология детского восприятия действительности. Тонко
мотивировано, почему, например, более зловещими мальчику показались
Мердстоны, чем опасный проходимец Урия Гип. Вместе с тем в тоне рассказчика
- уже взрослого - чувствуется едва уловимая добрая усмешка над наивными
суждениями Давида-мальчика.
На первом плане произведения оказываются не злодеи, а любимые герои:
мать, преданная няня, бабушка, слабоумный мистер Дик, рыбаки, друг детства
прямодушный Трэддлс.
Естественно, что мотивы сатирические отошли на второй план по сравнению
с их ролью в ряде предшествовавших романов. Роман ценен и значителен другой
своей стороной: это гимн человеку труда, его честности, благородству,
мужеству; он свидетельствует о непоколебимой вере Диккенса-гуманиста в
величие души простого человека.
Роман этот высоко оценил А. И. Герцен. В письме к сыну он рекомендует
ему прочесть "Давида Копперфильда". "Это "Былое и Думы" Диккенса; вторая
часть (буря, путешествие и возвращение) превосходна" {А. И. Герцен. Полное
собр. соч. и писем, т. XVI, стр. 366.}.
В 50-е годы, когда в английской литературе наблюдается определенная
"смена вех", Диккенс наиболее последовательно продолжал обличительные
традиции реалистической школы 40-х годов.
В отличие от многих своих современников, он и после поражения чартизма
в 1848 г. выступает как художник, обличающий господствующие классы и открыто
выражающий свои симпатии к отверженным и угнетенным. Более того, самое