Страница:
вспоминает Герцен, твикнэмские мальчишки кричали за решеткой его сада, узнав
о смерти Николая I: "Уре! Уре! Imperaikel is dead! Impernikel is dead!"
(Император Николай умер!) {А. И. Герцен. Былое и думы, Гослитиздат, 1946,
стр. 698.}.
С демократических позиций высмеивает Теккерей и монархию Луи-Филиппа во
Франции. (Одно из его сатирических выступлений на эту тему привело даже к
тому, что "Панч" на некоторое время был запрещен во Франции.) Теккерей во
многом использует богатый опыт французской прогрессивной журналистики
30-40-х годов ("Шаривари" и т. п.), с которой познакомился еще в бытность в
Париже.
Из многочисленных сатирических очерков Теккерея на французские
политические темы особый интерес представляет его "История будущей
французской революции" (The History of the Next French Revolution),
появившаяся в "Панче" в 1844 г., всего за четыре года до революции 1848 г.
В этом сатирическом памфлете, действие которого автор относит к 1884
г., повествуется о гражданской войне, разгоревшейся во Франции в связи с
домогательствами трех новых претендентов на французский престол, занятый
Луи-Филиппом. Один из этих претендентов - Генрих Бордосский, который в 1843
г. "держал свой беглый двор в меблированных комнатах" в Лондоне; при
поддержке англичан, он высаживается во Франции и призывает под свое знамя
вандейцев, обещая своим подданным уничтожить университеты, ввести святейшую
инквизицию, освободить знать от уплаты налогов и восстановить феодальные
порядки, существовавшие во Франции до 1789 г.
Другой претендент - принц Джон Томас Наполеон, дальний родственник
императора Наполеона, именующий себя Наполеоном III, также выступает в
походка Париж. В своем манифесте этот авантюрист обязуется обеспечить
французам "истинную, действительную свободу... - свободу завоеваний",
призывает их, "бросив вызов Европе, снова растоптать ее" и провозглашает в
заключение свой девиз: "С_в_о_б_о_д_а, р_а_в_е_н_с_т_в_о, в_о_й_н_а в_о
в_с_е_м м_и_р_е!"
И, наконец, третьим претендентом на французский престол оказывается
престарелый пациент сумасшедшего дома, воображающий себя дофином Франции,
сыном Людовика XVI.
Зло пародируя продажное политическое красноречие буржуазной прессы,
Теккерей показывает, как меняется тон газетных сообщении по мере
развертывания событий во Франции. Начав с заверений в безграничной
верноподданнической преданности "обожаемому" Луи-Филиппу, газеты
незамедлительно меняют тактику при первых серьезных успехах других
претендентов.
""Журналь де деба", - сообщает сатирик, - стал выходить тремя изданиями
различной политической окраски: одно, "Журналь де л'ампир", стояло за
наполеонистов; другое, "Журналь де лежитимите" расточало комплименты
легитимистам и их монарху; и, наконец, третье издание было попрежнему душой
и телом предано июльской династии. Бедняга редактор, которому приходилось
сочинять все три выпуска, очень роптал на то, что ему не прибавили
жалования; но, по правде сказать, для всех изданий можно было приспособить
одну и ту же статью, - стоило лишь изменить имена".
В то время как Луи-Филипп прячется в своем казначействе среди мешков с
золотом, а принц Джон Томас Наполеон и герцог Бордосский расстреливают друг
друга из противоположных фортов Парижа, самозванному дофину удается
вырваться из Шарантонского дома умалишенных. В сопровождении товарищей по
заключению - китайского императора, принцессы Полумесяца, Юлия Цезаря,
святой Женевьевы, папы римского и других - он врывается в Париж и,
воспользовавшись общей сумятицей, благополучно водворяется на престол под
именем Людовика XVIТ; "Журналь де деба" в патриотической передовой статье
благословляет счастливую судьбу Франции, возвращенной, наконец, под скипетр
этого благодетельного, законного, разумного монарха!
В сатирических прогнозах "Истории будущей французской революции"
Теккерей обнаруживает большую прозорливость. Он ни в грош не ставит
официальную версию о "любви" французов к "королю-лавочнику" Луи-Филиппу и
показывает, что июльская монархия чужда французскому народу.
Еще ранее, в "Книге парижских очерков" (The Paris Sketch Book, 1840),
Теккерей напоминал читателям о кровавой расправе июльской монархии с
революционным народом в Лионе и в Париже. Писатель иронически советовал
Луи-Филиппу прекратить празднование годовщины июльской революции 1830 г.,
так как подобное празднество не к лицу правительству, по приказу которого
войска "расстреливали из пушек умирающих с голоду лионцев или истребляли
штыками несчастных жителей улицы Транснонэн".
В "Истории будущей французской революции" в зловещем образе своего
Джона Томаса Наполеона, призывающего развязать "войну во всем мире", он
предугадывает отчасти реакционную авантюристическую политику Наполеона III.
С равным презрением разоблачает он и бредни легитимистов, тешащих себя
мечтами о реставрации феодальной Франции Бурбонов, и "либералов" июльской
монархии, готовых с быстротой хамелеона принять любую защитную окраску, в
зависимости от перемены политической погоды.
Но в сатирическом памфлете Теккерея нет ни революции, ни революционного
народа.
Объявляя себя в эту пору республиканцем, противником аристократической
"накипи" и всех феодальных традиций в общественно-политической жизни,
Теккерей разделяет демократические настроения широких народных масс, и
сознание того, что он борется за дело народа, придает особую смелость я
уверенность его сатире. Но он останавливается на полпути в своей критике
существующего общественного строя, когда возникает необходимость определить
свое отношение к идеям социализма, к рабочему движению, к той новой,
пролетарской революционности, которая уже рождалась на свет. В этом вопросе
Теккерей даже и в пору своего наибольшего политического радикализма, в
первый период своей деятельности, оказывается непоследовательным. "Я не
чартист, я только республиканец. Я хотел бы, чтобы все люди были равны, -
пишет он матери в уже цитированном выше письме от 30 июня 1840 г. - ...О,
если бы несколько просвещенных республиканцев сказали честно свое слово и
осмелились бы говорить и действовать по правде! Мы живем в удивительные
времена, сударыня, и, - кто знает, - может быть великие дела свершатся на
наших глазах; но не надо физической силы..."
Судя по его письмам, деятельность чартистов уже с первых лет развития
этого движения представляет для Теккерея большой интерес. Писатель
внимательно следит за нею, но в споре "труда и собственности" (как назовет
он его сам несколько позже) Теккерей пытается остаться другом обеих сторон,
- попытка утопическая, самой историей обреченная на неудачу.
Противоречивость взглядов Теккерея усугублялась тем, что, настойчиво
называя себя "республиканцем", сторонником социального равенства, он вместе
с тем уже в эту пору успел извериться во многих иллюзиях относительно
буржуазной революционности и буржуазного парламентаризма. Парламентская
демагогия британских либералов во главе с лордом Джоном Расселом и ему
подобными политическими пигмеями, пытавшимися загребать жар руками народа,
вызывала в нем отвращение, так же как и фразерство либеральных дельцов
июльской монархии во Франции.
Любопытна статья Теккерея о Гервеге (апрель 1843 г.). За революционной
риторикой "Стихов живого человека" Теккерей ощущает демагогический расчет
{"Его поэзия - не сильна, а судорожна; он не поет, а ревет; его неприязнь
выражается в ярости, и мы должны сознаться, что, как нам кажется, его
ненависть и героизм во многих случаях являются совершенно деланными, а
энтузиазм его выглядит очень расчетливым... Можно только порадоваться, что
дело свободы, которое этот молодой человек, несомненно, принимает столь
близко к сердцу, не перепоручается лицам столь легкомысленного
темперамента".}. В одном номере любой чартистской газеты, продающейся за 4
пенса, можно найти больше бунтовщичества, чем во всех стихах Гервега,
ядовито замечает Теккерей. Заслуживает внимания сделанная Теккереем в этой
же статье ссылка на "Ежегодник" Руге и на "Рейнскую газету". Теккерей
упоминает о том, что эти издания были запрещены прусским правительством,
хотя Гервег и не сотрудничал в них! Замечание это, к сожалению, очень
беглое, дает представление о широкой политической осведомленности
Теккерея-журналиста и о его живом интересе к прогрессивной демократической
печати этого времени.
Позднее, в романе "Приключения Филиппа", действие которого происходит
еще во времена июльской монархии, Теккерей создает в лице сэра Джона
Рингвуда сатирический тип буржуазного либерала, сводя счеты с претившим ему
уже в ту пору демагогическим лицемерием либеральных "друзей" народа. "Сэр
Джон дал Филиппу понять, что он стойкий либерал. Сэр Джон был за то, чтобы
итти наравне с веком. Сэр Джон стоял за права человека везде и всюду...
Портреты Франклина, Лафайета, Вашингтона, а также и Бонапарта (в бытность
первым консулом) висели у него на стенах вместе с портретами его предков. У
него были литографированные копии Великой хартии вольностей, Декларации
американской независимости и смертного приговора Карлу I. Он, не обинуясь,
заявлял себя сторонником республиканских учреждений...". Но этот
сладкоречивый поборник "прав человека" приходит в ярость и негодует по
поводу "наглости и жадности" слуг и мастеровых, когда работавший в его доме
водопроводчик просит уплатить ему за труд, а затем, ничуть не смущаясь,
снова возобновляет свою беседу о "естественном равенстве и возмутительной
несправедливости существующего социального строя...".
С "республиканцами", подобными сэру Джону Рингвуду, Теккерею,
стремившемуся, говоря его собственными словами, "говорить и действовать по
правде", было явно не по пути. В той мере, в какой его республиканизм этого
периода совпадал с общедемократическими устремлениями широких народных масс,
поддерживавшимися и чартистами, Теккерей стоял на твердых позициях, и в его
реалистической сатире, обращенной против правящих верхов, выражались
настроения народа, его насмешка, его презрение, его ненависть и отвращение.
Но когда Теккерей пытался противопоставить себя, со своим идеалом
"просвещенного республиканизма", социализму и рабочему движению, почва
ускользала из-под его ног, и писатель реалист и демократ принужден был
хвататься за обывательские буржуазные лозунги и заявлять себя сторонником
"порядка". Так, например, в письме Джону Митчелу Кемблу Теккерей излагает
проект своей "статьи о с_о_ц_и_а_л_и_с_т_и_ч_е_с_к_и_х и
ч_а_р_т_и_с_т_с_к_и_х изданиях: об Оуэне, О'Конноре и т. д.", где обещает
выступить в защиту избирательного ценза и гражданской милиции как средств
охраны существующего порядка. Статья эта, к чести Теккерея, так и не была им
написана.
Чартистское движение, как ни старался отгородить себя от него Теккерей,
приковывало к себе его внимание, настойчиво будило в нем мысль о
революционных конфликтах, которыми чревато буржуазное общество, приводило
его к выводу, что "подготовляется грандиозная революция" (письмо к матери от
18 января 1840 г.).
Вопросы, выдвинутые чартизмом и стоявшим за ним широким демократическим
движением народных масс, находят, косвенным образом, отражение и в эстетике
Теккерея. Эта близость к передовой общественной мысли Англии проявляется в
той резкости, с какою Теккерей, начиная с первых своих шагов в литературе,
сражается против фальшивого, антинародного, реакционного искусства за
искусство правдивое и демократическое. "Мужественной и честной... простоты"
требует он от английской литературы (в рецензии на "рождественскую партию
романов 1837 г." в журнале "Фрезерс мэгезин"). Он зло высмеивает безвкусные
фешенебельные "великосветские" романы, альманахи, прививавшие английским
читателям низкопоклонство перед знатью и внушавшие им извращенные идеалы
надуманной, чуждой жизни, а потому - фальшивой красоты.
"Массы английского народа, - писал Маркс в статье "Выборы в Англии. -
Тори и виги", - отличаются здоровым эстетическим чутьем. Они питают поэтому
инстинктивное отвращение ко всему пестрому и двусмысленному, к летучим мышам
и к партии Рассела" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 315.}. Это
здоровое эстетическое чутье английских народных масс сказывается в
демократических принципах эстетики Теккерея.
Великий английский сатирик знал цену народным суждениям об искусстве и
дорожил ими. "Всякий раз, когда мне случалось быть в английской толпе, -
пишет он в одном из своих ранних очерков, - ...я удивлялся живому, ясному,
здравому смыслу и уму народа". Он вспоминает разговор о литературе,
завязавшийся у него случайно на улице с молодым рабочим; речь зашла об
аристократической писательнице, леди***, и собеседник Теккерея "дал волю
справедливой критике ее последнего сочинения". "Я встречался со многими
провинциальными помещиками, которые не читали и половины тех книг, какие
прочел этот честный парень, этот проницательный пролетарий в черной рубашке.
Окружавший его народ поддержал и продолжал беседу с большим толком,
обнаружив немногим меньшую осведомленность", - так заключает описание этой
поучительной жизненной сценки Теккерей. Много позже, выступав с лекциями в
английских провинциальных городах, Теккерей наблюдал, как живо схватывает
его сатирические намеки "простонародье", в то время как респектабельная
публика испытывает лишь недоумение и скуку. Эти факты, засвидетельствованные
самим писателем, поучительны: они показывают, что как ни далек был Теккерей
от трудящихся масс своей родины по своему происхождению, образованию и
положению в обществе, он умел находить с ними общий язык и общую точку
зрения. Это сказывалось и в его постановке литературно-эстетических
вопросов.
Знаменательно, что на протяжении всей своей литературной деятельности
Теккерей никогда не склонялся к буржуазному представлению о профессии
литератора как его "частном", личном деле, независимом от общества.
Литературно-критические оценки, высказываемые Теккереем, всегда основаны на
сопоставлении литературы с жизнью. Начиная с первых своих выступлений, он
выдвигает в качестве образца такие литературные произведения, которые
правдиво изображают общественную действительность, быт и нравы народа. "Я
уверен, - замечает Теккерей в "Книге парижских очерков", - что человек,
который через сто лет захочет написать историю нашего времени, совершит
ошибку, если отбросит как легкомысленное сочинение великую современную
историю "Пикквика". Под вымышленными именами в ней заключены правдивые
характеры; и так же, как "Родерик Рэндом"... и "Том Джонс"... она дает нам
более верное представление о положении и нравах народа, чем можно было бы
почерпнуть из любой более претенциозной или более документальной истории".
Молодой Теккерей настаивает на том, что литература должна быть верна
жизни. Вмешиваясь в борьбу направлений в современном ему искусстве, он
ополчается против антиреалистических школ, отстаивая принцип правдивого
изображения действительности. В цитированных уже парижских очерках он
высмеивает академический классицизм, еще сковывавший в ту пору и французскую
и английскую живопись. Его возмущает искусственная "возвышенность"
классицизма, его подражательность: "наши предки придерживались нелепого
принципа, что темы, которые были в ходу двадцать веков тому назад, должны
оставаться такими же in saecula saeculorum" (во веки веков). Он обвиняет
классицистов в обезличивании людей; у каждого человека, от мусорщика до
Эсхила, есть от природы свой характер, настаивает Теккерей, и он-то и должен
быть предметом изучения художника. Картины французских художников в
Люксембургском музее дают ему повод для расправы с "надутой, неестественной,
ходульной, велеречивой, фальшивой выспренностью, которую наши учителя...
пытались выдать за подлинную, а ваш покорный слуга и другие противники
шарлатанства (antihumbuggists) считают долгом усердно разоблачать в меру
своих сил".
Но еще более резко осуждает здесь же Теккерей другой вид "нелепого
шарлатанства" - "так называемое христианское или католическое искусство".
Эта разновидность реакционного романтизма - в живописи отталкивает Теккерея
своим мистицизмом, искусственной стилизацией под средневековье; классицисты,
замечает он, по крайней мере основывались на природе; здесь же все основано
"на глупом жеманстве и приукрашивании природы".
Борьба с рецидивами реакционного романтизма играет большую роль и в
литературной деятельности молодого Теккерея. Он ведет эту борьбу различными
средствами: то прибегая к прямой литературно-критической полемике, то
обращаясь к литературной пародии, то, наконец, создавая произведения, по
самому своему замыслу направленные на разрушение реакционно-романтических
иллюзий.
Задача эта была для конца 30-х и для 40-х годов вполне актуальна.
Торийская реакция еще пыталась мобилизовать и перестроить свои силы, чтобы
привлечь на свою сторону народные массы посредством "антибуржуазной"
демагогии. Теккерей дает резкий отпор демагогическим претензиям Дизраэли и
других литераторов этого толка.
В "Романах прославленных авторов" (Novels by Eminent Hands), писавшихся
Теккереем на протяжении ряда лет, начиная с 1839 г., он пародирует, в числе
других, недавние романы Бульвера и Дизраэли. Он перелагает по канонам
романов Бульвера общеизвестную со времен пьесы Лилло историю Джорджа
Барнвелла (приказчика, убившего и ограбившего богатого дядю), разоблачая в
своей пародии трескучую риторику, беспринципность и бессодержательность
пародируемого оригинала. Особенно интересна вошедшая в этот же цикл пародия
на "Конингсби" Дизраэли. Она показывает, что Теккерей уловил реакционные
тенденции торийской демагогии "Молодой Англии", присяжным литератором
которой в эту пору был Дизраэли.
В пародийных "Похождениях майора Гахагана из Н-ского полка" Теккерей
сводит счеты с военно-авантюрной беллетристикой, хвастливо живописавшей
подвиги британского оружия. В "Рейнской легенде" (A Legend of the Rhine,
1845) он пародирует квазиисторические романы Александра Дюма-старшего, с их
невероятным нагромождением подвигов, тайн и приключений.
В "Ребекке и Ровене" (Rebecca and Rowena, 1849) Теккерей создает
остроумное пародийное продолжение "Айвенго" Вальтера Скотта. Теккерей, с
детства любивший его романы, ополчается, однако, против слабых сторон
творчества Скотта, связанных с его некритическим преклонением перед
традициями феодального средневековья. Рассказывая о супружеской жизни рыцаря
Вильфрида Айвенго и знатной Ровены, Теккерей показывает без романтических
прикрас и умолчаний феодальное варварство: тунеядство знати и духовенства,
кровавые, захватнические войны и расправы с "неверными"... Идеальная кроткая
Ровена в пародийной повести Теккерея оказывается тупой, сварливой и
надменной английской помещицей, которая покрикивает на служанок и плетьми
отучает верного шута Вамбу от его вольных шуток. Бедняга Айвенго, которого
Скотт осчастливил браком с Ровеной, не знает ни минуты душевного покоя. Он
покидает Розервуд и скитается по белому свету, пока, наконец, после многих
походов и битв не находит Ребекку и не женится на ней.
Ранние повести Теккерея, так же как и его литературные пародии,
проникнуты полемическим духом. "Романам на розовой воде", фальсифицирующим
отношения и характеры людей, Теккерей стремится противопоставить правдивую,
совершенно неприкрашенную картину жизни. Героям Дизраэли, Бульвера,
Эйнсворта и др. - "загадочным", "роковым" персонажам, считающим себя, в силу
своей исключительной судьбы, выше простых людей и их обыденной морали, -
Теккерей противопоставляет своих героев, с которых смыт романтический грим и
сорвана маскарадная мишура. Он создает целую галерею отвратительных
проходимцев и мошенников крупного и мелкого калибра. Это развратная и
жестокая Катерина Хэйс, лондонская мещанка, убившая мужа в надежде на более
выгодный брак (повесть "Катерина" - Catherine, 1840); это - шулер и бретер
Дьюсес, изображенный его собственным лакеем в "Записках Джимса де ла Плюш"
(Memoirs of Jearns de la Pluche); это - великосветский лизоблюд и
прихлебатель Джордж Брандон, обманом совращающий простодушную Кэрри Ганн,
дочь содержательницы меблированных комнат, в "Мещанской истории" (A
Shabby-Genteel Story, 1840); и, наконец, это обрисованный наиболее
всесторонне авантюрист Барри Линдон, именующий себя кавалером дю Барри в
книге "Карьера Барри Линдона" (The Luck of Barry Lyndon. A Romance of the
Last Century, 1844).
Историческая повесть "Карьера Барри Линдона" - первое крупное
произведение в раннем творчестве Теккерея. Написанная от лица самого Барри
Линдона, но с "редакторскими" комментариями автора, она с поразительной для
тогдашней английской литературы резкостью, без недомолвок и перифраз,
воссоздает отталкивающую фигуру своего "героя", типичную для XVIII века;
Барри Линдон - один из многих обнищавших дворян того времени, которые
пытались поддержать свою родовую спесь новыми, чисто буржуазными способами,
торгуя и своим именем, и своим оружием, и своею родиной. Выросший в
Ирландии, этот отпрыск английских помещиков-колонизаторов с детства привык с
высокомерным презрением относиться к трудовому народу; в нем нет и следа тех
рыцарских качеств, которыми наделяют своих аристократических героев
писатели-романтики. Безграничное самомнение, чудовищный эгоизм, ненасытная
жадность - единственные двигатели поступков Барри Линдона. Весь мир для него
- лишь средство для того, чтобы сделать свою карьеру. Как прожорливая хищная
рыба, он поспешно проглатывает любую добычу, какая попадается в мутной воде
политических интриг и захватнических войн XVIII века. Он служит то в
английской, то в прусской армии, поджигает, убивает и грабит, грабит больше
всего - и на поле боя, и после боя, и чужих, и своих. Теккерей раскрывает
антинародный характер таких агрессивных войн, как Семилетняя война, в
которой участвует Барри Линдон. Он, по его выражению, ведет читателей "за
кулисы этого гигантского спектакля" и предъявляет им кровавый "счет
преступлений, горя, рабства", из которых складывается "итог славы!".
"Частная жизнь" Барри Линдона столь же омерзительна, как и его
общественная карьера. После многих темных похождений при различных
европейских дворах ему удается, наконец, упрочить свои дела выгодной
женитьбой на богатой вдове. Опьяненный властью, деньгами и почетом, он не
знает удержу в своей жестокости и разгуле, зверски тиранит жену и сживает со
света пасынка. Обо всем этом он рассказывает сам, и это циничное
саморазоблачение негодяя, принадлежащего к "столпам" общества, придает
повести Теккерея особую реалистическую убедительность и сатирическую
остроту. "Не такой уж я дьявол, каким изображали меня типтофские
злопыхатели", - хладнокровно замечает Линдон, рассказывая о своей женитьбе
на леди Буллингдон. - "В течение первых трех лет я бил жену только тогда,
когда был навеселе. Когда я бросил нож в Буллингдона, я был пьян, как могут
засвидетельствовать все присутствовавшие..."
В своих "редакторских" комментариях к автобиографии Линдона Теккерей
подчеркивает, что считает историю его мерзкого преуспеяния типичной и
поучительной. На примере карьеры Барри Линдона он внушает читателю, что
материальный, собственнический успех отнюдь не может считаться показателем
добродетели: "если иногда он и достигается честностью, то гораздо чаще он
добывается эгоизмом и плутовством... Мы питаем чрезмерное уважение к золотым
каретам...". "Разве в золотых каретах всегда разъезжают добрые люди, а в
работный дом попадают злые? Разве никогда не случается, чтобы шарлатану
оказали предпочтение перед способным человеком?.. Разве толпы прихожан не
собираются послушать осла, ревущего с церковной кафедры, а книга, написанная
дураком, никогда не раскупается в десятке изданий?.."
В заключении "Барри Линдона" Теккерей формулирует принципы своей
реалистической эстетики. Писатели обязаны, конечно, показывать жизнь такой,
какой она действительно представляется им, а не навязывать публике фигуры,
претендующие на верность человеческой природе, - обаятельных
весельчаков-головорезов, убийц, надушенных розовым маслом, любезных
извозчиков, принцев Родольфов и т. п. персонажей, которые никогда не
существовали и не могли существовать". Теккерей призывает писателей
вернуться к "старому стилю Мольера и Фильдинга, которые писали с натуры", и
изгнать из литературы "фальшивые характеры и фальшивую мораль".
Так в первом периоде творчества Теккерея уже создаются предпосылки для
реалистических открытий "Книги снобов" и "Ярмарки тщеславия". Как видим,
борьба за реализм для Теккерея неотъемлема от борьбы за критическую,
отрицательную оценку буржуазного успеха и буржуазной морали. В его полемике
с романтизмом - с Сю и Дюма, с Дизраэли и Бульвером, с эпигонами Скотта и т.
д. - он не ограничивается вопросами художественной формы, манеры и приемов
изображения. Спор идет в конце концов о том, как относиться к изображаемому,
т. е. к самой общественной действительности; и Теккерей выступает ее
обвинителем и суровым судьей.
В его ранних повестях чувствуется еще некоторая скованность и
о смерти Николая I: "Уре! Уре! Imperaikel is dead! Impernikel is dead!"
(Император Николай умер!) {А. И. Герцен. Былое и думы, Гослитиздат, 1946,
стр. 698.}.
С демократических позиций высмеивает Теккерей и монархию Луи-Филиппа во
Франции. (Одно из его сатирических выступлений на эту тему привело даже к
тому, что "Панч" на некоторое время был запрещен во Франции.) Теккерей во
многом использует богатый опыт французской прогрессивной журналистики
30-40-х годов ("Шаривари" и т. п.), с которой познакомился еще в бытность в
Париже.
Из многочисленных сатирических очерков Теккерея на французские
политические темы особый интерес представляет его "История будущей
французской революции" (The History of the Next French Revolution),
появившаяся в "Панче" в 1844 г., всего за четыре года до революции 1848 г.
В этом сатирическом памфлете, действие которого автор относит к 1884
г., повествуется о гражданской войне, разгоревшейся во Франции в связи с
домогательствами трех новых претендентов на французский престол, занятый
Луи-Филиппом. Один из этих претендентов - Генрих Бордосский, который в 1843
г. "держал свой беглый двор в меблированных комнатах" в Лондоне; при
поддержке англичан, он высаживается во Франции и призывает под свое знамя
вандейцев, обещая своим подданным уничтожить университеты, ввести святейшую
инквизицию, освободить знать от уплаты налогов и восстановить феодальные
порядки, существовавшие во Франции до 1789 г.
Другой претендент - принц Джон Томас Наполеон, дальний родственник
императора Наполеона, именующий себя Наполеоном III, также выступает в
походка Париж. В своем манифесте этот авантюрист обязуется обеспечить
французам "истинную, действительную свободу... - свободу завоеваний",
призывает их, "бросив вызов Европе, снова растоптать ее" и провозглашает в
заключение свой девиз: "С_в_о_б_о_д_а, р_а_в_е_н_с_т_в_о, в_о_й_н_а в_о
в_с_е_м м_и_р_е!"
И, наконец, третьим претендентом на французский престол оказывается
престарелый пациент сумасшедшего дома, воображающий себя дофином Франции,
сыном Людовика XVI.
Зло пародируя продажное политическое красноречие буржуазной прессы,
Теккерей показывает, как меняется тон газетных сообщении по мере
развертывания событий во Франции. Начав с заверений в безграничной
верноподданнической преданности "обожаемому" Луи-Филиппу, газеты
незамедлительно меняют тактику при первых серьезных успехах других
претендентов.
""Журналь де деба", - сообщает сатирик, - стал выходить тремя изданиями
различной политической окраски: одно, "Журналь де л'ампир", стояло за
наполеонистов; другое, "Журналь де лежитимите" расточало комплименты
легитимистам и их монарху; и, наконец, третье издание было попрежнему душой
и телом предано июльской династии. Бедняга редактор, которому приходилось
сочинять все три выпуска, очень роптал на то, что ему не прибавили
жалования; но, по правде сказать, для всех изданий можно было приспособить
одну и ту же статью, - стоило лишь изменить имена".
В то время как Луи-Филипп прячется в своем казначействе среди мешков с
золотом, а принц Джон Томас Наполеон и герцог Бордосский расстреливают друг
друга из противоположных фортов Парижа, самозванному дофину удается
вырваться из Шарантонского дома умалишенных. В сопровождении товарищей по
заключению - китайского императора, принцессы Полумесяца, Юлия Цезаря,
святой Женевьевы, папы римского и других - он врывается в Париж и,
воспользовавшись общей сумятицей, благополучно водворяется на престол под
именем Людовика XVIТ; "Журналь де деба" в патриотической передовой статье
благословляет счастливую судьбу Франции, возвращенной, наконец, под скипетр
этого благодетельного, законного, разумного монарха!
В сатирических прогнозах "Истории будущей французской революции"
Теккерей обнаруживает большую прозорливость. Он ни в грош не ставит
официальную версию о "любви" французов к "королю-лавочнику" Луи-Филиппу и
показывает, что июльская монархия чужда французскому народу.
Еще ранее, в "Книге парижских очерков" (The Paris Sketch Book, 1840),
Теккерей напоминал читателям о кровавой расправе июльской монархии с
революционным народом в Лионе и в Париже. Писатель иронически советовал
Луи-Филиппу прекратить празднование годовщины июльской революции 1830 г.,
так как подобное празднество не к лицу правительству, по приказу которого
войска "расстреливали из пушек умирающих с голоду лионцев или истребляли
штыками несчастных жителей улицы Транснонэн".
В "Истории будущей французской революции" в зловещем образе своего
Джона Томаса Наполеона, призывающего развязать "войну во всем мире", он
предугадывает отчасти реакционную авантюристическую политику Наполеона III.
С равным презрением разоблачает он и бредни легитимистов, тешащих себя
мечтами о реставрации феодальной Франции Бурбонов, и "либералов" июльской
монархии, готовых с быстротой хамелеона принять любую защитную окраску, в
зависимости от перемены политической погоды.
Но в сатирическом памфлете Теккерея нет ни революции, ни революционного
народа.
Объявляя себя в эту пору республиканцем, противником аристократической
"накипи" и всех феодальных традиций в общественно-политической жизни,
Теккерей разделяет демократические настроения широких народных масс, и
сознание того, что он борется за дело народа, придает особую смелость я
уверенность его сатире. Но он останавливается на полпути в своей критике
существующего общественного строя, когда возникает необходимость определить
свое отношение к идеям социализма, к рабочему движению, к той новой,
пролетарской революционности, которая уже рождалась на свет. В этом вопросе
Теккерей даже и в пору своего наибольшего политического радикализма, в
первый период своей деятельности, оказывается непоследовательным. "Я не
чартист, я только республиканец. Я хотел бы, чтобы все люди были равны, -
пишет он матери в уже цитированном выше письме от 30 июня 1840 г. - ...О,
если бы несколько просвещенных республиканцев сказали честно свое слово и
осмелились бы говорить и действовать по правде! Мы живем в удивительные
времена, сударыня, и, - кто знает, - может быть великие дела свершатся на
наших глазах; но не надо физической силы..."
Судя по его письмам, деятельность чартистов уже с первых лет развития
этого движения представляет для Теккерея большой интерес. Писатель
внимательно следит за нею, но в споре "труда и собственности" (как назовет
он его сам несколько позже) Теккерей пытается остаться другом обеих сторон,
- попытка утопическая, самой историей обреченная на неудачу.
Противоречивость взглядов Теккерея усугублялась тем, что, настойчиво
называя себя "республиканцем", сторонником социального равенства, он вместе
с тем уже в эту пору успел извериться во многих иллюзиях относительно
буржуазной революционности и буржуазного парламентаризма. Парламентская
демагогия британских либералов во главе с лордом Джоном Расселом и ему
подобными политическими пигмеями, пытавшимися загребать жар руками народа,
вызывала в нем отвращение, так же как и фразерство либеральных дельцов
июльской монархии во Франции.
Любопытна статья Теккерея о Гервеге (апрель 1843 г.). За революционной
риторикой "Стихов живого человека" Теккерей ощущает демагогический расчет
{"Его поэзия - не сильна, а судорожна; он не поет, а ревет; его неприязнь
выражается в ярости, и мы должны сознаться, что, как нам кажется, его
ненависть и героизм во многих случаях являются совершенно деланными, а
энтузиазм его выглядит очень расчетливым... Можно только порадоваться, что
дело свободы, которое этот молодой человек, несомненно, принимает столь
близко к сердцу, не перепоручается лицам столь легкомысленного
темперамента".}. В одном номере любой чартистской газеты, продающейся за 4
пенса, можно найти больше бунтовщичества, чем во всех стихах Гервега,
ядовито замечает Теккерей. Заслуживает внимания сделанная Теккереем в этой
же статье ссылка на "Ежегодник" Руге и на "Рейнскую газету". Теккерей
упоминает о том, что эти издания были запрещены прусским правительством,
хотя Гервег и не сотрудничал в них! Замечание это, к сожалению, очень
беглое, дает представление о широкой политической осведомленности
Теккерея-журналиста и о его живом интересе к прогрессивной демократической
печати этого времени.
Позднее, в романе "Приключения Филиппа", действие которого происходит
еще во времена июльской монархии, Теккерей создает в лице сэра Джона
Рингвуда сатирический тип буржуазного либерала, сводя счеты с претившим ему
уже в ту пору демагогическим лицемерием либеральных "друзей" народа. "Сэр
Джон дал Филиппу понять, что он стойкий либерал. Сэр Джон был за то, чтобы
итти наравне с веком. Сэр Джон стоял за права человека везде и всюду...
Портреты Франклина, Лафайета, Вашингтона, а также и Бонапарта (в бытность
первым консулом) висели у него на стенах вместе с портретами его предков. У
него были литографированные копии Великой хартии вольностей, Декларации
американской независимости и смертного приговора Карлу I. Он, не обинуясь,
заявлял себя сторонником республиканских учреждений...". Но этот
сладкоречивый поборник "прав человека" приходит в ярость и негодует по
поводу "наглости и жадности" слуг и мастеровых, когда работавший в его доме
водопроводчик просит уплатить ему за труд, а затем, ничуть не смущаясь,
снова возобновляет свою беседу о "естественном равенстве и возмутительной
несправедливости существующего социального строя...".
С "республиканцами", подобными сэру Джону Рингвуду, Теккерею,
стремившемуся, говоря его собственными словами, "говорить и действовать по
правде", было явно не по пути. В той мере, в какой его республиканизм этого
периода совпадал с общедемократическими устремлениями широких народных масс,
поддерживавшимися и чартистами, Теккерей стоял на твердых позициях, и в его
реалистической сатире, обращенной против правящих верхов, выражались
настроения народа, его насмешка, его презрение, его ненависть и отвращение.
Но когда Теккерей пытался противопоставить себя, со своим идеалом
"просвещенного республиканизма", социализму и рабочему движению, почва
ускользала из-под его ног, и писатель реалист и демократ принужден был
хвататься за обывательские буржуазные лозунги и заявлять себя сторонником
"порядка". Так, например, в письме Джону Митчелу Кемблу Теккерей излагает
проект своей "статьи о с_о_ц_и_а_л_и_с_т_и_ч_е_с_к_и_х и
ч_а_р_т_и_с_т_с_к_и_х изданиях: об Оуэне, О'Конноре и т. д.", где обещает
выступить в защиту избирательного ценза и гражданской милиции как средств
охраны существующего порядка. Статья эта, к чести Теккерея, так и не была им
написана.
Чартистское движение, как ни старался отгородить себя от него Теккерей,
приковывало к себе его внимание, настойчиво будило в нем мысль о
революционных конфликтах, которыми чревато буржуазное общество, приводило
его к выводу, что "подготовляется грандиозная революция" (письмо к матери от
18 января 1840 г.).
Вопросы, выдвинутые чартизмом и стоявшим за ним широким демократическим
движением народных масс, находят, косвенным образом, отражение и в эстетике
Теккерея. Эта близость к передовой общественной мысли Англии проявляется в
той резкости, с какою Теккерей, начиная с первых своих шагов в литературе,
сражается против фальшивого, антинародного, реакционного искусства за
искусство правдивое и демократическое. "Мужественной и честной... простоты"
требует он от английской литературы (в рецензии на "рождественскую партию
романов 1837 г." в журнале "Фрезерс мэгезин"). Он зло высмеивает безвкусные
фешенебельные "великосветские" романы, альманахи, прививавшие английским
читателям низкопоклонство перед знатью и внушавшие им извращенные идеалы
надуманной, чуждой жизни, а потому - фальшивой красоты.
"Массы английского народа, - писал Маркс в статье "Выборы в Англии. -
Тори и виги", - отличаются здоровым эстетическим чутьем. Они питают поэтому
инстинктивное отвращение ко всему пестрому и двусмысленному, к летучим мышам
и к партии Рассела" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 315.}. Это
здоровое эстетическое чутье английских народных масс сказывается в
демократических принципах эстетики Теккерея.
Великий английский сатирик знал цену народным суждениям об искусстве и
дорожил ими. "Всякий раз, когда мне случалось быть в английской толпе, -
пишет он в одном из своих ранних очерков, - ...я удивлялся живому, ясному,
здравому смыслу и уму народа". Он вспоминает разговор о литературе,
завязавшийся у него случайно на улице с молодым рабочим; речь зашла об
аристократической писательнице, леди***, и собеседник Теккерея "дал волю
справедливой критике ее последнего сочинения". "Я встречался со многими
провинциальными помещиками, которые не читали и половины тех книг, какие
прочел этот честный парень, этот проницательный пролетарий в черной рубашке.
Окружавший его народ поддержал и продолжал беседу с большим толком,
обнаружив немногим меньшую осведомленность", - так заключает описание этой
поучительной жизненной сценки Теккерей. Много позже, выступав с лекциями в
английских провинциальных городах, Теккерей наблюдал, как живо схватывает
его сатирические намеки "простонародье", в то время как респектабельная
публика испытывает лишь недоумение и скуку. Эти факты, засвидетельствованные
самим писателем, поучительны: они показывают, что как ни далек был Теккерей
от трудящихся масс своей родины по своему происхождению, образованию и
положению в обществе, он умел находить с ними общий язык и общую точку
зрения. Это сказывалось и в его постановке литературно-эстетических
вопросов.
Знаменательно, что на протяжении всей своей литературной деятельности
Теккерей никогда не склонялся к буржуазному представлению о профессии
литератора как его "частном", личном деле, независимом от общества.
Литературно-критические оценки, высказываемые Теккереем, всегда основаны на
сопоставлении литературы с жизнью. Начиная с первых своих выступлений, он
выдвигает в качестве образца такие литературные произведения, которые
правдиво изображают общественную действительность, быт и нравы народа. "Я
уверен, - замечает Теккерей в "Книге парижских очерков", - что человек,
который через сто лет захочет написать историю нашего времени, совершит
ошибку, если отбросит как легкомысленное сочинение великую современную
историю "Пикквика". Под вымышленными именами в ней заключены правдивые
характеры; и так же, как "Родерик Рэндом"... и "Том Джонс"... она дает нам
более верное представление о положении и нравах народа, чем можно было бы
почерпнуть из любой более претенциозной или более документальной истории".
Молодой Теккерей настаивает на том, что литература должна быть верна
жизни. Вмешиваясь в борьбу направлений в современном ему искусстве, он
ополчается против антиреалистических школ, отстаивая принцип правдивого
изображения действительности. В цитированных уже парижских очерках он
высмеивает академический классицизм, еще сковывавший в ту пору и французскую
и английскую живопись. Его возмущает искусственная "возвышенность"
классицизма, его подражательность: "наши предки придерживались нелепого
принципа, что темы, которые были в ходу двадцать веков тому назад, должны
оставаться такими же in saecula saeculorum" (во веки веков). Он обвиняет
классицистов в обезличивании людей; у каждого человека, от мусорщика до
Эсхила, есть от природы свой характер, настаивает Теккерей, и он-то и должен
быть предметом изучения художника. Картины французских художников в
Люксембургском музее дают ему повод для расправы с "надутой, неестественной,
ходульной, велеречивой, фальшивой выспренностью, которую наши учителя...
пытались выдать за подлинную, а ваш покорный слуга и другие противники
шарлатанства (antihumbuggists) считают долгом усердно разоблачать в меру
своих сил".
Но еще более резко осуждает здесь же Теккерей другой вид "нелепого
шарлатанства" - "так называемое христианское или католическое искусство".
Эта разновидность реакционного романтизма - в живописи отталкивает Теккерея
своим мистицизмом, искусственной стилизацией под средневековье; классицисты,
замечает он, по крайней мере основывались на природе; здесь же все основано
"на глупом жеманстве и приукрашивании природы".
Борьба с рецидивами реакционного романтизма играет большую роль и в
литературной деятельности молодого Теккерея. Он ведет эту борьбу различными
средствами: то прибегая к прямой литературно-критической полемике, то
обращаясь к литературной пародии, то, наконец, создавая произведения, по
самому своему замыслу направленные на разрушение реакционно-романтических
иллюзий.
Задача эта была для конца 30-х и для 40-х годов вполне актуальна.
Торийская реакция еще пыталась мобилизовать и перестроить свои силы, чтобы
привлечь на свою сторону народные массы посредством "антибуржуазной"
демагогии. Теккерей дает резкий отпор демагогическим претензиям Дизраэли и
других литераторов этого толка.
В "Романах прославленных авторов" (Novels by Eminent Hands), писавшихся
Теккереем на протяжении ряда лет, начиная с 1839 г., он пародирует, в числе
других, недавние романы Бульвера и Дизраэли. Он перелагает по канонам
романов Бульвера общеизвестную со времен пьесы Лилло историю Джорджа
Барнвелла (приказчика, убившего и ограбившего богатого дядю), разоблачая в
своей пародии трескучую риторику, беспринципность и бессодержательность
пародируемого оригинала. Особенно интересна вошедшая в этот же цикл пародия
на "Конингсби" Дизраэли. Она показывает, что Теккерей уловил реакционные
тенденции торийской демагогии "Молодой Англии", присяжным литератором
которой в эту пору был Дизраэли.
В пародийных "Похождениях майора Гахагана из Н-ского полка" Теккерей
сводит счеты с военно-авантюрной беллетристикой, хвастливо живописавшей
подвиги британского оружия. В "Рейнской легенде" (A Legend of the Rhine,
1845) он пародирует квазиисторические романы Александра Дюма-старшего, с их
невероятным нагромождением подвигов, тайн и приключений.
В "Ребекке и Ровене" (Rebecca and Rowena, 1849) Теккерей создает
остроумное пародийное продолжение "Айвенго" Вальтера Скотта. Теккерей, с
детства любивший его романы, ополчается, однако, против слабых сторон
творчества Скотта, связанных с его некритическим преклонением перед
традициями феодального средневековья. Рассказывая о супружеской жизни рыцаря
Вильфрида Айвенго и знатной Ровены, Теккерей показывает без романтических
прикрас и умолчаний феодальное варварство: тунеядство знати и духовенства,
кровавые, захватнические войны и расправы с "неверными"... Идеальная кроткая
Ровена в пародийной повести Теккерея оказывается тупой, сварливой и
надменной английской помещицей, которая покрикивает на служанок и плетьми
отучает верного шута Вамбу от его вольных шуток. Бедняга Айвенго, которого
Скотт осчастливил браком с Ровеной, не знает ни минуты душевного покоя. Он
покидает Розервуд и скитается по белому свету, пока, наконец, после многих
походов и битв не находит Ребекку и не женится на ней.
Ранние повести Теккерея, так же как и его литературные пародии,
проникнуты полемическим духом. "Романам на розовой воде", фальсифицирующим
отношения и характеры людей, Теккерей стремится противопоставить правдивую,
совершенно неприкрашенную картину жизни. Героям Дизраэли, Бульвера,
Эйнсворта и др. - "загадочным", "роковым" персонажам, считающим себя, в силу
своей исключительной судьбы, выше простых людей и их обыденной морали, -
Теккерей противопоставляет своих героев, с которых смыт романтический грим и
сорвана маскарадная мишура. Он создает целую галерею отвратительных
проходимцев и мошенников крупного и мелкого калибра. Это развратная и
жестокая Катерина Хэйс, лондонская мещанка, убившая мужа в надежде на более
выгодный брак (повесть "Катерина" - Catherine, 1840); это - шулер и бретер
Дьюсес, изображенный его собственным лакеем в "Записках Джимса де ла Плюш"
(Memoirs of Jearns de la Pluche); это - великосветский лизоблюд и
прихлебатель Джордж Брандон, обманом совращающий простодушную Кэрри Ганн,
дочь содержательницы меблированных комнат, в "Мещанской истории" (A
Shabby-Genteel Story, 1840); и, наконец, это обрисованный наиболее
всесторонне авантюрист Барри Линдон, именующий себя кавалером дю Барри в
книге "Карьера Барри Линдона" (The Luck of Barry Lyndon. A Romance of the
Last Century, 1844).
Историческая повесть "Карьера Барри Линдона" - первое крупное
произведение в раннем творчестве Теккерея. Написанная от лица самого Барри
Линдона, но с "редакторскими" комментариями автора, она с поразительной для
тогдашней английской литературы резкостью, без недомолвок и перифраз,
воссоздает отталкивающую фигуру своего "героя", типичную для XVIII века;
Барри Линдон - один из многих обнищавших дворян того времени, которые
пытались поддержать свою родовую спесь новыми, чисто буржуазными способами,
торгуя и своим именем, и своим оружием, и своею родиной. Выросший в
Ирландии, этот отпрыск английских помещиков-колонизаторов с детства привык с
высокомерным презрением относиться к трудовому народу; в нем нет и следа тех
рыцарских качеств, которыми наделяют своих аристократических героев
писатели-романтики. Безграничное самомнение, чудовищный эгоизм, ненасытная
жадность - единственные двигатели поступков Барри Линдона. Весь мир для него
- лишь средство для того, чтобы сделать свою карьеру. Как прожорливая хищная
рыба, он поспешно проглатывает любую добычу, какая попадается в мутной воде
политических интриг и захватнических войн XVIII века. Он служит то в
английской, то в прусской армии, поджигает, убивает и грабит, грабит больше
всего - и на поле боя, и после боя, и чужих, и своих. Теккерей раскрывает
антинародный характер таких агрессивных войн, как Семилетняя война, в
которой участвует Барри Линдон. Он, по его выражению, ведет читателей "за
кулисы этого гигантского спектакля" и предъявляет им кровавый "счет
преступлений, горя, рабства", из которых складывается "итог славы!".
"Частная жизнь" Барри Линдона столь же омерзительна, как и его
общественная карьера. После многих темных похождений при различных
европейских дворах ему удается, наконец, упрочить свои дела выгодной
женитьбой на богатой вдове. Опьяненный властью, деньгами и почетом, он не
знает удержу в своей жестокости и разгуле, зверски тиранит жену и сживает со
света пасынка. Обо всем этом он рассказывает сам, и это циничное
саморазоблачение негодяя, принадлежащего к "столпам" общества, придает
повести Теккерея особую реалистическую убедительность и сатирическую
остроту. "Не такой уж я дьявол, каким изображали меня типтофские
злопыхатели", - хладнокровно замечает Линдон, рассказывая о своей женитьбе
на леди Буллингдон. - "В течение первых трех лет я бил жену только тогда,
когда был навеселе. Когда я бросил нож в Буллингдона, я был пьян, как могут
засвидетельствовать все присутствовавшие..."
В своих "редакторских" комментариях к автобиографии Линдона Теккерей
подчеркивает, что считает историю его мерзкого преуспеяния типичной и
поучительной. На примере карьеры Барри Линдона он внушает читателю, что
материальный, собственнический успех отнюдь не может считаться показателем
добродетели: "если иногда он и достигается честностью, то гораздо чаще он
добывается эгоизмом и плутовством... Мы питаем чрезмерное уважение к золотым
каретам...". "Разве в золотых каретах всегда разъезжают добрые люди, а в
работный дом попадают злые? Разве никогда не случается, чтобы шарлатану
оказали предпочтение перед способным человеком?.. Разве толпы прихожан не
собираются послушать осла, ревущего с церковной кафедры, а книга, написанная
дураком, никогда не раскупается в десятке изданий?.."
В заключении "Барри Линдона" Теккерей формулирует принципы своей
реалистической эстетики. Писатели обязаны, конечно, показывать жизнь такой,
какой она действительно представляется им, а не навязывать публике фигуры,
претендующие на верность человеческой природе, - обаятельных
весельчаков-головорезов, убийц, надушенных розовым маслом, любезных
извозчиков, принцев Родольфов и т. п. персонажей, которые никогда не
существовали и не могли существовать". Теккерей призывает писателей
вернуться к "старому стилю Мольера и Фильдинга, которые писали с натуры", и
изгнать из литературы "фальшивые характеры и фальшивую мораль".
Так в первом периоде творчества Теккерея уже создаются предпосылки для
реалистических открытий "Книги снобов" и "Ярмарки тщеславия". Как видим,
борьба за реализм для Теккерея неотъемлема от борьбы за критическую,
отрицательную оценку буржуазного успеха и буржуазной морали. В его полемике
с романтизмом - с Сю и Дюма, с Дизраэли и Бульвером, с эпигонами Скотта и т.
д. - он не ограничивается вопросами художественной формы, манеры и приемов
изображения. Спор идет в конце концов о том, как относиться к изображаемому,
т. е. к самой общественной действительности; и Теккерей выступает ее
обвинителем и суровым судьей.
В его ранних повестях чувствуется еще некоторая скованность и