Страница:
время сохраняла вес и значение в управлении государством. Показательно, что
в начале 40-х годов, когда идеологи "феодального социализма" в своей борьбе
против буржуазии пытались демагогически использовать движение народных масс,
Диккенс в цикле новелл "Часы дядюшки Хамфри" и в романе "Барнеби Радж"
обращается к исторической теме, позволяющей уяснить роль аристократии в
общественной жизни Англии.
Для Диккенса историческая тема никогда не была самоцелью. Он
оглядывался на прошлое, если это позволяло ему осмыслить опыт современности.
Рассеянные по романам н рассказам упоминания о феодальной Англии,
иронические замечания по поводу "величия" минувшей эпохи были направлены
против феодально-реставраторских тенденции; и их носителей
аристократов-тори, против пережитков прошлого, в значительной мере еще
сохранившихся в общественном укладе Англии.
Характерно, что на страницах "Барнеби Раджа" Диккенс нередко прямо
сопоставляет "век нынешний и век минувший", во многом, правда, и не к славе
"нынешнего".
Центральное место в этом романе занимает описание так называемых
гордоновских мятежей. Мрачный эпизод истории Англии конца XVIII века -
затеянный протестантами во главе с лордом Гордоном погром католиков - дал
Диккенсу хороший материал для разоблачения религиозного фанатизма.
Диккенс мастерски показывает, что за религиозной демагогией
противоборствующих сторон скрывается своекорыстная политическая игра.
Слабохарактерный лорд Гордон фактически находится в руках своего
секретаря, внешне подобострастного, а на деле лукавого и дальновидного
хищника. Такой человек, как подчеркивает писатель, примет любую религию,
лишь бы это сулило ему деньги. Честер, сочетающий в себе циничную
развращенность аристократа с безудержной страстью к наживе буржуазного
дельца, занимает выжидательную позицию в религиозной распре, блокируясь, с
кем ему выгодно.
Гордоновские мятежи не превращаются в народное восстание. Демагогия
вожаков привлекает лишь фанатиков да расчетливых негодяев.
В критике высказывалось мнение, будто "Барнеби Радж" следует
рассматривать как "роман с ключом", а мятеж лорда Гордона - как
зашифрованное изображение чартизма. Это утверждение не находит ни прямого,
ни косвенного подтверждения в тексте романа: ни самый характер гордоновского
мятежа, ни его цели не дают основания для прямых сопоставлений с чартизмом.
Параллель с современностью следует искать скорее в изобличении торийской
демагогии.
Если в первый период своего творчества Диккенс под несомненным
воздействием широкого демократического движения масс ставил вопрос о
бедствиях обездоленных "низов", то с начала 40-х годов он подходит
непосредственно к рабочему вопросу. Прямой отклик на развитие рабочего
движения в Англии конца 30-х - начала 40-х годов содержится в романе "Лавка
древностей".
Большой интерес представляет попытка Диккенса дать собирательный образ
рабочей массы. В гл. 45 "Лавки древностей" изображен мрачный фабричный город
{Впервые Диккенс изобразил фабричный город в 50-й главе "Пикквикского
клуба". Но там это изображение было почти совершенно лишено социальной
конкретности.}. На его безрадостном фоне выступают хмурые, оборванные,
изможденные люди - рабочие. Однако в собирательном образе толпы отдельные
портреты не выделены. Единственный рабочий, который участвует в событиях
романа, - кочегар, приютивший Нелли и ее деда, в сущности лицо только
эпизодическое. Его характеристика убедительна с точки зрения этической
(рабочий с готовностью помогает беднякам), но в художественном отношении эта
фигура мало удачна.
От описания ужасающих условий жизни пролетариев Диккенс, естественно,
переходит к картине их возмущения, к картине восстания. "Толпы безработных
маршировали по дорогам или при свете факелов теснились вокруг своих
главарей, которые вели суровый рассказ о всех несправедливостях, причиненных
трудовому народу, и исторгали из уст своих слушателей яростные крики и
угрозы; ...доведенные до отчаяния люди, вооружившись дубинками и горящими
головнями и не внимая слезам и мольбам женщин, старавшихся удержать их, шли
на месть и разрушение, неся гибель прежде всего самим себе".
Признавая справедливость возмущения рабочих, Диккенс не одобряет
восстания как способа разрешения социальных конфликтов. В этом с наибольшей
очевидностью сказалась ограниченность взглядов Диккенса-мыслителя. Однако
неверно было бы объяснять отношение Диккенса к восставшему народу только
испугом мелкого буржуа перед насилием. Дело в том, что, глубоко сочувствуя
страдающим и угнетенным массам, Диккенс продолжал сохранять иллюзии о
"разумных" методах преобразования действительности, в том числе о могуществе
убеждения, перевоспитания. "Когда бы они (власть имущие. - И. К.)
отвернулись от широких проспектов и пышных дворцов и попытались хоть
сколько-нибудь улучшить убогие лачуги в тех закоулках, где бродит одна
нищета, тогда многие низенькие кровли оказались бы ближе к небесам, чем
величественные храмы, что горделиво вздымаются из тьмы порока, преступлений
и страшных недугов, словно бросая вызов этой нищете".
Как ни велико было недоверие Диккенса к революционному методу
разрешения противоречий между трудом и капиталом, какими бы мрачными
красками ни изображал он восставший народ, он не сомневался в том, что ни
парламент, ни законы страны, ни ее учреждения не отвечают интересам широких
масс. Поэтому Диккенс призывал вершителей судеб страны призадуматься, пока
не поздно, над положением бедняка, облегчить его участь. Но те методы, на
которые писатель возлагал надежды, оказывались утопическими и практически
несостоятельными.
Как бы то ни было, в начале 40-х годов Диккенс еще допускает
возможность коренного улучшения буржуазной действительности путем частных
реформ, апеллирует к верхам, мечтает о взаимопонимании богатых и бедных и т.
п. Так в его романах этого периода возникает образ "доброго капиталиста" (в
противовес "злому") как носителя положительного начала.
Наиболее показательными в этом смысле являются образы братьев Чирибл
("Николас Никклби") - благодушных, добрых, отзывчивых стариков. Будучи
выходцами из народа, они искренне сочувствуют рабочим; поэтому люди,
работающие на их предприятиях, живут в достатке, их "кладовщики и
носильщики, - как замечает Диккенс, - были такими здоровыми, веселыми
ребятами, что приятно было смотреть на них", а служащие в их конторе (Тим
Линкинвотер и Николас) осыпаны милостями, причем оба в конце концов
становятся пайщиками фирмы.
Братья Чирибл - филантропы; явно или тайно (последнее случается чаще,
так как они чрезвычайно скромны) они помогают больным, пострадавшим,
разорившимся. Диккенс не скрывает своей искренней симпатии к старомодным
старичкам, не захотевшим усвоить новейших и "наиболее совершенных" методов
получения прибыли.
Многие буржуазные литературоведы пытаются представить Диккенса
последователем Джона Стюарта Милля, утилитаристом-либералом.
Как мы уже отмечали выше, появление филантропических мотивов в
творчестве Диккенса вызвано совершенно иными причинами. Диккенс никогда не
связывал своих надежд и чаяний исключительно с буржуазией - и в этом
отношении он близок утопическому социализму, представители которого защищают
главным образом интересы рабочего класса. Для Диккенса основное - вопрос о
положении трудящихся масс. Буржуазный благотворитель, "добрый фабрикант"
занимает в его мыслях такое же скромное место, как и в романах. Диккенс, как
и Оуэн, полагает, что капиталисту надлежит прежде всего считаться с
интересами рабочих, а не с собственной выгодой.
Братья Чирибл, Браунлоу, Харленд помогают добрым героям, а их "добрые
деньги" идут на благие цели и начинания. Но Диккенс уже на раннем этапе
творчества сознает, что помощь, оказанная Оливеру или Николасу их
покровителями, - редкая удача, выпавшая на долю бедняков, счастливый случай,
который не может исправить положения общества в целом. "Добрые деньги" не
спасли Дика и других обитателей работного дома, не могли предотвратить
гибель Нэнси, Смайка, Нелли.
Романы конца 30-х-начала 40-х годов представляют важную веху в развитии
реализма Диккенса. Писатель сознательно выступает против эстетики эпигонов
реакционного романтизма. В предисловии к "Оливеру Твисту" он полемизирует с
Бульвером, осуждает его ложноромантическую бутафорскую манеру изображения
преступного мира в романе "Поль Клиффорд". Требование соответствия жизненной
правде - таков исходный пункт, основа эстетической программы Диккенса;
поэтому он не может согласиться с присущей Бульверу идеализацией преступника
и преступления. Нельзя изображать преступника независимым, свободолюбивым и
удачливым храбрецом, который наслаждается легко добытым богатством, живет в
роскоши, не зная забот; это не имеет ничего общего с действительностью и
возбуждает в читателе не только симпатию, но и зависть. В "Оливере Твисте"
Диккенс намеревался показать жизнь без прикрас, с ее грязью, нуждой, муками
голода и холода, следуя лучшим реалистическим традициям романистов прошлого
века и в первую очередь Фильдинга и Дефо. Диккенс, как и реалисты XVIII
века, убежден, что литература должна воспитывать в духе добра и правды, а не
развращать.
И все-таки, в том же "Оливере Твисте", как и в других романах первого
периода творчества Диккенса, заметны черты романтизма. Одна из важнейших
особенностей творчества Диккенса заключалась в том, что любому из его
реалистических, произведений в той или иной степени свойственна
романтическая окраска. Романтизм Диккенса был связан с недостаточно ясным
представлением об истинной природе общественных отношений, что и порождало
своего рода "мистифицированность" некоторых образов в творчестве писателя.
Это прежде всего сказалось в обрисовке отрицательных персонажей. Их
злодейство - нечто исключительное, не вытекающее из характера всей их
деятельности. Не будучи в состоянии глубоко проникнуть в суть буржуазной
действительности, Диккенс изображает капиталистов в виде мрачных, загадочных
и непонятных злодеев. Зловещей тайной покрыта деятельность Монкса, нелюдим и
угрюм Ральф Никклби, уродлив и страшен злобный карлик Квилп. Во всех этих
фигурах есть что-то нечеловеческое, непостижимое.
Не случайно Ральф Никклби, как и многие злодеи и преступники в
произведениях Диккенса, вызывает у автора ассоциацию с человеком, продавшим
душу дьяволу. Не случайны и романтические "аксессуары", окружающие этих
персонажей. Темной тайной окружен сговор демонического Монкса с четой Бамбл;
они встречаются в необитаемом мрачном доме; ужасным делам, там творящимся,
сопутствуют вспышки молнии и раскаты грома.
Вместе с тем в основе романтизма Диккенса лежало страстное желание
изменить действительность. Этот романтизм был порывом к лучшему будущему, к
торжеству справедливости. Если романтические черты творческого метода
Диккенса и суживали подчас познавательную ценность некоторых его образов,
то, с другой стороны, они были проявлением веры писателя в то, что
существующий порядок вещей, характер общественных отношений не вечен.
В этом отношении романтические чаяния Диккенса, хоть и не понимавшего
истинной исторической роли пролетариата, как и мечты прогрессивных
романтиков, заключали в себе исторически верную тенденцию.
Поэтому романтическое у Диккенса, связанное с его мечтами о лучшем
будущем, с его верой в лучшее предназначение простого человека, придает
такую подкупающую прелесть его картинам из жизни простого народа, такую
жизненность и убедительность утопическим картинам в "Пикквикском клубе", а
позднее в "Лавке древностей", "Домби и сыне", "Давиде Копперфильде", "Нашем
общем друге".
Диккенс-романтик любовно изображает маленькие поэтические уголки на
лоне природы, жизнь которых отличается от сутолоки большого
капиталистического города. Особенно это отвращение к хмурому
капиталистическому городу чувствуется в "Пикквикском клубе", в "Лавке
древностей". Покинув город, освободившись из-под власти ростовщика Квилпа,
Нелли и ее дед сближаются с простыми сердечными людьми, чьи нравы вполне
гармонируют с чистотой окружающей природы. Среди этих людей встречают они
странствующих актеров, вроде кукольника Коротыша, несущих народу свое
немудреное, но здоровое и цельное искусство.
Мягкость красок, задушевность, лукавый юмор - все это органически
входит в манеру Диккенса и обогащает его романтическую утопию.
Социальные романы Диккенса конца 30-х - начала 40-х годов были высоко
оценены передовой русской критикой, особенно Белинским. Он внимательно
следил за творческим развитием английского романиста, считал "Оливера
Твиста" одним из его лучших произведений, которому не уступает и "прекрасный
роман" {В. Г. Белинский. Полное собр. соч., т. XII, М. -Л., 1926, стр. 305.}
"Николас Никклби". Несколько холоднее принял Белинский "Лавку древностей", в
которой, по его мнению, писатель "повторяет самого себя" {В. Г. Белинский.
Собр. соч. в трех томах, т. 2, стр. 622. В известной степени суровость этой
оценки обусловлена искажающим смысл переводом Сенковского.}, однако, касаясь
романа "Барнеби Радж", отметил, что теперь "талант автора... еще свежее и
могучее прежнего" {Там же, стр. 701.}.
Признавая незаурядные достоинства ранних романов Диккенса, Белинский
видел и их существенные недостатки: искусственность счастливых развязок (в
обзоре русской литературы за 1844 г. Белинский писал, что это характерно для
всех романов Диккенса {Там же.}), идеализацию положительных героев, излишнюю
сентиментальность (которая, по выражению Тургенева {И. С. Тургенев. Соч., т.
12. М.-Л., 1933, стр. 494.}, представляет "ахиллесову пяту" дарования
Диккенса).
В начале 1842 г. Диккенс совершил поездку по Соединенным Штатам
Америки.
Впечатления, накопленные за пять месяцев пребывания в Америке, он
обобщил в книге путевых очерков "Американские заметки" (American Notes,
1842), изданной вскоре после его возвращения на родину, и в романе "Жизнь и
приключения Мартина Чазлвита" (The Life and Adventures of Martin Chuzzlewit,
1843).
Письма Диккенса его друзьям Джону Форстеру и актеру Макреди и
"Американские заметки" позволяют проследить, как он освобождался от наивных
представлений, будто США - это страна подлинной демократии. Диккенсу не
вскружила голову шумиха, которую подняли в связи с его приездом в
американских официальных кругах. Он приехал в Соединенные Штаты вовсе не за
тем, чтобы выслушивать приветственные речи, заседать на банкетах и
осматривать только те здания и учреждения, которые гостеприимные хозяева
намеревались ему показать. Любезно встреченный гость оказался весьма
непокладистым. Он неприятно удивил американских буржуа независимостью своих
суждений, непонятным пристрастием к посещению больниц, тюрем, трущоб.
Диккенс быстро разглядел под парадной оболочкой весьма неприглядную
изнанку американской цивилизации. Гневные страницы "Американских заметок"
говорят о его горьком разочаровании в "стране свобод". Он ожидал увидеть
воочию, как осуществляются на практике демократические лозунги свободы,
равенства и братства, эти великие заветы XVIII столетия. Но действительность
не оправдала его ожиданий.
С горечью отмечает Диккенс, что "настоящее честное, патриотическое
сердце Америки", "ум и благородство чувств" задавлены у американцев "погоней
за прибылью и наживой".
Америка быстрыми темпами шла по пути капиталистического развития.
Поэтому все отрицательные стороны капиталистических отношений проявлялись
здесь в наиболее обнаженной форме. Диккенс неоднократно подчеркивал, что
культ доллара, утилитаризм, делячество, откровенно разбойная погоня за
прибылью составляют типичные черты американской буржуазии. Самое циничное
мошенничество в ее глазах - завидный аттестат. Пусть человек безнравственен,
бесчестен - достаточно того, что он "ловкач" (a smart man).
Коррупция проникла буквально во все сферы общественной жизни.
Законодательное собрание представляется Диккенсу весьма сомнительным
подобием дееспособной политической машины. "Подлое мошенничество во время
выборов; закулисный подкуп государственных чиновников, трусливые нападки на
противников, когда щитами служат грязные газетки, а кинжалами - наемные
перья; постыдное пресмыкательство перед корыстными плутами..., поощрение и
подстрекательство к развитию всякой дурной склонности в общественном
сознании и искусное подавление всех хороших влияний, все это, - иначе
говоря, бесчестные интриги в самой гнусной и постыдной форме, - глядело из
каждого уголка переполненного зала".
Насквозь продажна и американская пресса. Особенно яркую картину
"нравов" печати даст Диккенс позже, в американских эпизодах "Мартина
Чазлвита" (чего стоят хотя бы одни названия газет - "Нью-йоркская помойка",
"Нью-йоркский скандалист", "Нью-йоркский соглядатай" и т. д., -
недвусмысленно изобличающие самый их характер). По мнению Диккенса, "подлая
клевета является единственным орудием" прессы в США.
В "Американских заметках" большое место отведено впечатлениям от
посещения тюрем и благотворительных заведений. Диккенс стремится быть
максимально объективным; он с удовлетворением говорит о тех положительных
примерах, которые ему довелось наблюдать. Но в подавляющем большинстве
случаев он сталкивается не только с равнодушием к людям, но и с чудовищной
жестокостью. Он побывал в знаменитой нью-йоркской тюрьме, носящей
выразительное название "Гробницы". Заключенные действительно заживо
погребены там, они даже лишены права прогулки. Диккенс был потрясен, увидев
в стенах тюрьмы мальчика лет десяти-двенадцати: его держали здесь в качестве
свидетеля против собственного отца, подлежащего суду в следующем месяце;
ребенка, чтобы "он никуда не делся до суда", заключили в одиночную камеру.
Отвратительные трущобы, дома призрения, которые Диккенс называет
местным вариантом работных домов, страшные тюрьмы и мало чем от них
отличающиеся благотворительные заведения напоминают Диккенсу порядки,
установленные на его родине. Но в Америке он видит вещи и похуже.
В стране, которая кичится своей передовой цивилизацией, издеваясь над
отсталостью Европы, сохранилось рабовладение, обличению которого Диккенс
посвящает особую главу "Заметок". Он собирает огромный материал из
американских газет, красноречиво свидетельствующий о варварской жестокости
американских плантаторов, приводит в качестве иллюстрации образцы
объявлений, которые ежедневно публикуются в газетах:
"Сбежала негритянка с двумя детьми. За несколько дней до побега я
прижег ей каленым железом левую щеку. Пытался выжечь букву "М"".
"Сбежал негр Генри; левый глаз выбит, несколько шрамов от ножевых ран в
левом боку и много следов от ударов хлыста".
"Сбежал Энтони. Одно ухо отрезано и левая рука поранена топором" и т.
д., и т. п.
Диккенс резко клеймит не только рабовладельцев и работорговцев, но и
всех тех, кто равнодушно мирится с существованием этого позорного института.
Он с негодованием пишет, что общественное мнение находится, по сути дела,
под контролем тех же рабовладельцев, которые имеют большинство голосов в
законодательных органах и перед которыми "всего смиреннее склоняются
кандидаты в президенты".
Гнев и скорбь за поруганное человеческое достоинство звучат в словах
Диккенса, когда он говорит о расовой дискриминации индейцев, обездоленных
"цивилизаторами", рисует привлекательный образ вождя индейского племени
Чокто, тяжело переживающего трагедию обреченного на гибель коренного
населения Америки.
Диккенс приходит к мрачным прогнозам относительно будущего буржуазной
Америки. Он предсказывает, что "с каждым годом страна должна и будет идти
вспять, с каждым годом будет понижаться общественное сознание, с каждым
годом конгресс и сенат будут все меньше значить в глазах всех порядочных
людей, и вырождающееся потомство своими дурными делами будет все больше
позорить память великих отцов революции".
Диккенс не делал и не мог сделать из этого широких исторических
обобщений. Он не понимал, что отталкивавшие его особенности американской
жизни - это неизбежное следствие капиталистического строя, только здесь они
выражены наиболее откровенно.
Американская реакционная пресса, а отнюдь не американский народ, о
котором Диккенс очень сочувственно отзывается и на страницах "Заметок" и в
позднее написанном предисловии к ним, ополчилась против писателя. Диккенс
спокойно встретил яростные нападки желтых газет. По этому поводу он писал:
"С меня довольно сознания, что я не потеряю по ту сторону Атлантики ни
одного друга, который заслуживает этого имени".
Передовая русская критика высоко оценила "Американские заметки". В
ежегодном обзоре за 1843 г. Белинский называет среди статей, которые
"особенно замечательны", "Записки о Северной Америке" Диккенса {В. Г.
Белинский. Собр. соч. в трех томах, т. 2, стр. 623.}. Несколько раньше с
очерками Диккенса познакомил русского читателя обозреватель "Отечественных
записок": "Самая свежая новость в английской литературе - "Путевые заметки
Диккенса о Северной Америке"... Описания более живого, сцен ярче
обрисованных едва ли можно найти в другой подобной книге... Диккенс
живописец жизни действительной, повседневной, и он так ловко умеет
схватывать черты этой жизни, что вы то смеетесь, то плачете" {"Отечественные
записки", 1843, т. XXVI, отд. VII, стр. 16.}. Далее обозреватель приводил
выдержки из книги Диккенса.
Значение "Американских заметок" чрезвычайно велико. Они представляют
интерес не только как документ эпохи, но и как свидетельство идейной
зрелости Диккенса-художника. В "Американских заметках" он поднял
публицистический очерк на огромную художественную высоту; публицистическая
страстность в свою очередь окрылит его дальнейшее творчество.
"Мартин Чазлвит" - замечательное произведение второго периода
творчества Диккенса.
1842 год, предшествовавший созданию романа, ознаменовался новым
подъемом чартизма. Рабочее движение освобождалось от буржуазных и торийских
попутчиков, происходило решительное размежевание с фритредерами. Чартисты
выставляли свои собственные экономические требования, приняли новую, более
радикальную петицию, а на ее отклонение парламентом ответили всеобщей
забастовкой.
Диккенс попрежнему с недоверием относился к классовой борьбе
пролетариата. Цели и исторический смысл этой борьбы были ему неясны, ее
методы он отвергал. И все же новое обострение конфликта между пролетариатом
и буржуазией помогло ему глубже проникнуть в суть противоречий
капиталистического общества.
Белинский справедливо писал, что в романе "Мартин Чазлвит" "заметна
необыкновенная зрелость таланта автора" {В. Г. Белинский. Собр. соч. в трех
томах, т. 2, стр. 701.}.
В этой книге Диккенс впервые подходит к изображению буржуазного
общества как совокупности отношений и связей между людьми.
Перед читателем проходит целая галерея образов стяжателей-сребролюбцев
всех мастей - от бессознательных (как юный Мартин Чазлвит) или лицемерно
скрывающих свою истинную натуру (как Пексниф) до цинично откровенных (как
американские коммерсанты). Каждый из них, явно или скрытно, жаждет
обогащения. Впервые тема вражды из-за денег становится центральной в романе
Диккенса.
С первых глав читатель попадает в атмосферу лжи, ненависти и
пресмыкательства, которой окружает старика Мартина Чазлвита его родня,
плененная заманчивыми перспективами получения наследства. Брюзгливый,
недоверчивый старик в каждом из своих ближних подозревает претендента на его
состояние. В хозяйке трактира он видит шпионку, честнейший Том Пинч кажется
ему подручным Пекснифа, даже ухаживающая за ним воспитанница не пользуется
его доверием, несмотря на ее преданность. Наблюдая окружающих, старый Мартин
приходит к горестному выводу, что "осужден испытывать людей золотом и
находить в них фальшь и пустоту". Но и сам он раб того же золота.
Великолепно написана сцена свидания родственников, ненавидящих друг
друга, но чувствующих необходимость договориться между собой и "вразумить"
старика. Со стороны можно предположить, что дело идет о попранных
родственных чувствах, о неблагодарности черствого упрямца, не ценящего
нежной заботливости родных, а вовсе не о том, кому же в конце концов
достанутся деньги. Но и Энтони Чазлвит с сыном, и Монтегю Тигг, и прочие
участники встречи - хищники. Первое место среди них принадлежит Пекснифу,
чье имя стало синонимом буржуазного лицемерия. Этот волк в овечьей шкуре
пытается примирить непримиримые интересы собравшихся хищников, мелких и
крупных.
Елейный голос, показная кротость, мягкие, вкрадчивые манеры, напускное
смирение и личина самоотверженности обманывают лишь простаков. Помощник
Пекснифа, добродушный Том Пинч никак не может взять в толк, почему ученики
Пекснифа, молодые архитекторы, отзываются о своем учителе без должного
в начале 40-х годов, когда идеологи "феодального социализма" в своей борьбе
против буржуазии пытались демагогически использовать движение народных масс,
Диккенс в цикле новелл "Часы дядюшки Хамфри" и в романе "Барнеби Радж"
обращается к исторической теме, позволяющей уяснить роль аристократии в
общественной жизни Англии.
Для Диккенса историческая тема никогда не была самоцелью. Он
оглядывался на прошлое, если это позволяло ему осмыслить опыт современности.
Рассеянные по романам н рассказам упоминания о феодальной Англии,
иронические замечания по поводу "величия" минувшей эпохи были направлены
против феодально-реставраторских тенденции; и их носителей
аристократов-тори, против пережитков прошлого, в значительной мере еще
сохранившихся в общественном укладе Англии.
Характерно, что на страницах "Барнеби Раджа" Диккенс нередко прямо
сопоставляет "век нынешний и век минувший", во многом, правда, и не к славе
"нынешнего".
Центральное место в этом романе занимает описание так называемых
гордоновских мятежей. Мрачный эпизод истории Англии конца XVIII века -
затеянный протестантами во главе с лордом Гордоном погром католиков - дал
Диккенсу хороший материал для разоблачения религиозного фанатизма.
Диккенс мастерски показывает, что за религиозной демагогией
противоборствующих сторон скрывается своекорыстная политическая игра.
Слабохарактерный лорд Гордон фактически находится в руках своего
секретаря, внешне подобострастного, а на деле лукавого и дальновидного
хищника. Такой человек, как подчеркивает писатель, примет любую религию,
лишь бы это сулило ему деньги. Честер, сочетающий в себе циничную
развращенность аристократа с безудержной страстью к наживе буржуазного
дельца, занимает выжидательную позицию в религиозной распре, блокируясь, с
кем ему выгодно.
Гордоновские мятежи не превращаются в народное восстание. Демагогия
вожаков привлекает лишь фанатиков да расчетливых негодяев.
В критике высказывалось мнение, будто "Барнеби Радж" следует
рассматривать как "роман с ключом", а мятеж лорда Гордона - как
зашифрованное изображение чартизма. Это утверждение не находит ни прямого,
ни косвенного подтверждения в тексте романа: ни самый характер гордоновского
мятежа, ни его цели не дают основания для прямых сопоставлений с чартизмом.
Параллель с современностью следует искать скорее в изобличении торийской
демагогии.
Если в первый период своего творчества Диккенс под несомненным
воздействием широкого демократического движения масс ставил вопрос о
бедствиях обездоленных "низов", то с начала 40-х годов он подходит
непосредственно к рабочему вопросу. Прямой отклик на развитие рабочего
движения в Англии конца 30-х - начала 40-х годов содержится в романе "Лавка
древностей".
Большой интерес представляет попытка Диккенса дать собирательный образ
рабочей массы. В гл. 45 "Лавки древностей" изображен мрачный фабричный город
{Впервые Диккенс изобразил фабричный город в 50-й главе "Пикквикского
клуба". Но там это изображение было почти совершенно лишено социальной
конкретности.}. На его безрадостном фоне выступают хмурые, оборванные,
изможденные люди - рабочие. Однако в собирательном образе толпы отдельные
портреты не выделены. Единственный рабочий, который участвует в событиях
романа, - кочегар, приютивший Нелли и ее деда, в сущности лицо только
эпизодическое. Его характеристика убедительна с точки зрения этической
(рабочий с готовностью помогает беднякам), но в художественном отношении эта
фигура мало удачна.
От описания ужасающих условий жизни пролетариев Диккенс, естественно,
переходит к картине их возмущения, к картине восстания. "Толпы безработных
маршировали по дорогам или при свете факелов теснились вокруг своих
главарей, которые вели суровый рассказ о всех несправедливостях, причиненных
трудовому народу, и исторгали из уст своих слушателей яростные крики и
угрозы; ...доведенные до отчаяния люди, вооружившись дубинками и горящими
головнями и не внимая слезам и мольбам женщин, старавшихся удержать их, шли
на месть и разрушение, неся гибель прежде всего самим себе".
Признавая справедливость возмущения рабочих, Диккенс не одобряет
восстания как способа разрешения социальных конфликтов. В этом с наибольшей
очевидностью сказалась ограниченность взглядов Диккенса-мыслителя. Однако
неверно было бы объяснять отношение Диккенса к восставшему народу только
испугом мелкого буржуа перед насилием. Дело в том, что, глубоко сочувствуя
страдающим и угнетенным массам, Диккенс продолжал сохранять иллюзии о
"разумных" методах преобразования действительности, в том числе о могуществе
убеждения, перевоспитания. "Когда бы они (власть имущие. - И. К.)
отвернулись от широких проспектов и пышных дворцов и попытались хоть
сколько-нибудь улучшить убогие лачуги в тех закоулках, где бродит одна
нищета, тогда многие низенькие кровли оказались бы ближе к небесам, чем
величественные храмы, что горделиво вздымаются из тьмы порока, преступлений
и страшных недугов, словно бросая вызов этой нищете".
Как ни велико было недоверие Диккенса к революционному методу
разрешения противоречий между трудом и капиталом, какими бы мрачными
красками ни изображал он восставший народ, он не сомневался в том, что ни
парламент, ни законы страны, ни ее учреждения не отвечают интересам широких
масс. Поэтому Диккенс призывал вершителей судеб страны призадуматься, пока
не поздно, над положением бедняка, облегчить его участь. Но те методы, на
которые писатель возлагал надежды, оказывались утопическими и практически
несостоятельными.
Как бы то ни было, в начале 40-х годов Диккенс еще допускает
возможность коренного улучшения буржуазной действительности путем частных
реформ, апеллирует к верхам, мечтает о взаимопонимании богатых и бедных и т.
п. Так в его романах этого периода возникает образ "доброго капиталиста" (в
противовес "злому") как носителя положительного начала.
Наиболее показательными в этом смысле являются образы братьев Чирибл
("Николас Никклби") - благодушных, добрых, отзывчивых стариков. Будучи
выходцами из народа, они искренне сочувствуют рабочим; поэтому люди,
работающие на их предприятиях, живут в достатке, их "кладовщики и
носильщики, - как замечает Диккенс, - были такими здоровыми, веселыми
ребятами, что приятно было смотреть на них", а служащие в их конторе (Тим
Линкинвотер и Николас) осыпаны милостями, причем оба в конце концов
становятся пайщиками фирмы.
Братья Чирибл - филантропы; явно или тайно (последнее случается чаще,
так как они чрезвычайно скромны) они помогают больным, пострадавшим,
разорившимся. Диккенс не скрывает своей искренней симпатии к старомодным
старичкам, не захотевшим усвоить новейших и "наиболее совершенных" методов
получения прибыли.
Многие буржуазные литературоведы пытаются представить Диккенса
последователем Джона Стюарта Милля, утилитаристом-либералом.
Как мы уже отмечали выше, появление филантропических мотивов в
творчестве Диккенса вызвано совершенно иными причинами. Диккенс никогда не
связывал своих надежд и чаяний исключительно с буржуазией - и в этом
отношении он близок утопическому социализму, представители которого защищают
главным образом интересы рабочего класса. Для Диккенса основное - вопрос о
положении трудящихся масс. Буржуазный благотворитель, "добрый фабрикант"
занимает в его мыслях такое же скромное место, как и в романах. Диккенс, как
и Оуэн, полагает, что капиталисту надлежит прежде всего считаться с
интересами рабочих, а не с собственной выгодой.
Братья Чирибл, Браунлоу, Харленд помогают добрым героям, а их "добрые
деньги" идут на благие цели и начинания. Но Диккенс уже на раннем этапе
творчества сознает, что помощь, оказанная Оливеру или Николасу их
покровителями, - редкая удача, выпавшая на долю бедняков, счастливый случай,
который не может исправить положения общества в целом. "Добрые деньги" не
спасли Дика и других обитателей работного дома, не могли предотвратить
гибель Нэнси, Смайка, Нелли.
Романы конца 30-х-начала 40-х годов представляют важную веху в развитии
реализма Диккенса. Писатель сознательно выступает против эстетики эпигонов
реакционного романтизма. В предисловии к "Оливеру Твисту" он полемизирует с
Бульвером, осуждает его ложноромантическую бутафорскую манеру изображения
преступного мира в романе "Поль Клиффорд". Требование соответствия жизненной
правде - таков исходный пункт, основа эстетической программы Диккенса;
поэтому он не может согласиться с присущей Бульверу идеализацией преступника
и преступления. Нельзя изображать преступника независимым, свободолюбивым и
удачливым храбрецом, который наслаждается легко добытым богатством, живет в
роскоши, не зная забот; это не имеет ничего общего с действительностью и
возбуждает в читателе не только симпатию, но и зависть. В "Оливере Твисте"
Диккенс намеревался показать жизнь без прикрас, с ее грязью, нуждой, муками
голода и холода, следуя лучшим реалистическим традициям романистов прошлого
века и в первую очередь Фильдинга и Дефо. Диккенс, как и реалисты XVIII
века, убежден, что литература должна воспитывать в духе добра и правды, а не
развращать.
И все-таки, в том же "Оливере Твисте", как и в других романах первого
периода творчества Диккенса, заметны черты романтизма. Одна из важнейших
особенностей творчества Диккенса заключалась в том, что любому из его
реалистических, произведений в той или иной степени свойственна
романтическая окраска. Романтизм Диккенса был связан с недостаточно ясным
представлением об истинной природе общественных отношений, что и порождало
своего рода "мистифицированность" некоторых образов в творчестве писателя.
Это прежде всего сказалось в обрисовке отрицательных персонажей. Их
злодейство - нечто исключительное, не вытекающее из характера всей их
деятельности. Не будучи в состоянии глубоко проникнуть в суть буржуазной
действительности, Диккенс изображает капиталистов в виде мрачных, загадочных
и непонятных злодеев. Зловещей тайной покрыта деятельность Монкса, нелюдим и
угрюм Ральф Никклби, уродлив и страшен злобный карлик Квилп. Во всех этих
фигурах есть что-то нечеловеческое, непостижимое.
Не случайно Ральф Никклби, как и многие злодеи и преступники в
произведениях Диккенса, вызывает у автора ассоциацию с человеком, продавшим
душу дьяволу. Не случайны и романтические "аксессуары", окружающие этих
персонажей. Темной тайной окружен сговор демонического Монкса с четой Бамбл;
они встречаются в необитаемом мрачном доме; ужасным делам, там творящимся,
сопутствуют вспышки молнии и раскаты грома.
Вместе с тем в основе романтизма Диккенса лежало страстное желание
изменить действительность. Этот романтизм был порывом к лучшему будущему, к
торжеству справедливости. Если романтические черты творческого метода
Диккенса и суживали подчас познавательную ценность некоторых его образов,
то, с другой стороны, они были проявлением веры писателя в то, что
существующий порядок вещей, характер общественных отношений не вечен.
В этом отношении романтические чаяния Диккенса, хоть и не понимавшего
истинной исторической роли пролетариата, как и мечты прогрессивных
романтиков, заключали в себе исторически верную тенденцию.
Поэтому романтическое у Диккенса, связанное с его мечтами о лучшем
будущем, с его верой в лучшее предназначение простого человека, придает
такую подкупающую прелесть его картинам из жизни простого народа, такую
жизненность и убедительность утопическим картинам в "Пикквикском клубе", а
позднее в "Лавке древностей", "Домби и сыне", "Давиде Копперфильде", "Нашем
общем друге".
Диккенс-романтик любовно изображает маленькие поэтические уголки на
лоне природы, жизнь которых отличается от сутолоки большого
капиталистического города. Особенно это отвращение к хмурому
капиталистическому городу чувствуется в "Пикквикском клубе", в "Лавке
древностей". Покинув город, освободившись из-под власти ростовщика Квилпа,
Нелли и ее дед сближаются с простыми сердечными людьми, чьи нравы вполне
гармонируют с чистотой окружающей природы. Среди этих людей встречают они
странствующих актеров, вроде кукольника Коротыша, несущих народу свое
немудреное, но здоровое и цельное искусство.
Мягкость красок, задушевность, лукавый юмор - все это органически
входит в манеру Диккенса и обогащает его романтическую утопию.
Социальные романы Диккенса конца 30-х - начала 40-х годов были высоко
оценены передовой русской критикой, особенно Белинским. Он внимательно
следил за творческим развитием английского романиста, считал "Оливера
Твиста" одним из его лучших произведений, которому не уступает и "прекрасный
роман" {В. Г. Белинский. Полное собр. соч., т. XII, М. -Л., 1926, стр. 305.}
"Николас Никклби". Несколько холоднее принял Белинский "Лавку древностей", в
которой, по его мнению, писатель "повторяет самого себя" {В. Г. Белинский.
Собр. соч. в трех томах, т. 2, стр. 622. В известной степени суровость этой
оценки обусловлена искажающим смысл переводом Сенковского.}, однако, касаясь
романа "Барнеби Радж", отметил, что теперь "талант автора... еще свежее и
могучее прежнего" {Там же, стр. 701.}.
Признавая незаурядные достоинства ранних романов Диккенса, Белинский
видел и их существенные недостатки: искусственность счастливых развязок (в
обзоре русской литературы за 1844 г. Белинский писал, что это характерно для
всех романов Диккенса {Там же.}), идеализацию положительных героев, излишнюю
сентиментальность (которая, по выражению Тургенева {И. С. Тургенев. Соч., т.
12. М.-Л., 1933, стр. 494.}, представляет "ахиллесову пяту" дарования
Диккенса).
В начале 1842 г. Диккенс совершил поездку по Соединенным Штатам
Америки.
Впечатления, накопленные за пять месяцев пребывания в Америке, он
обобщил в книге путевых очерков "Американские заметки" (American Notes,
1842), изданной вскоре после его возвращения на родину, и в романе "Жизнь и
приключения Мартина Чазлвита" (The Life and Adventures of Martin Chuzzlewit,
1843).
Письма Диккенса его друзьям Джону Форстеру и актеру Макреди и
"Американские заметки" позволяют проследить, как он освобождался от наивных
представлений, будто США - это страна подлинной демократии. Диккенсу не
вскружила голову шумиха, которую подняли в связи с его приездом в
американских официальных кругах. Он приехал в Соединенные Штаты вовсе не за
тем, чтобы выслушивать приветственные речи, заседать на банкетах и
осматривать только те здания и учреждения, которые гостеприимные хозяева
намеревались ему показать. Любезно встреченный гость оказался весьма
непокладистым. Он неприятно удивил американских буржуа независимостью своих
суждений, непонятным пристрастием к посещению больниц, тюрем, трущоб.
Диккенс быстро разглядел под парадной оболочкой весьма неприглядную
изнанку американской цивилизации. Гневные страницы "Американских заметок"
говорят о его горьком разочаровании в "стране свобод". Он ожидал увидеть
воочию, как осуществляются на практике демократические лозунги свободы,
равенства и братства, эти великие заветы XVIII столетия. Но действительность
не оправдала его ожиданий.
С горечью отмечает Диккенс, что "настоящее честное, патриотическое
сердце Америки", "ум и благородство чувств" задавлены у американцев "погоней
за прибылью и наживой".
Америка быстрыми темпами шла по пути капиталистического развития.
Поэтому все отрицательные стороны капиталистических отношений проявлялись
здесь в наиболее обнаженной форме. Диккенс неоднократно подчеркивал, что
культ доллара, утилитаризм, делячество, откровенно разбойная погоня за
прибылью составляют типичные черты американской буржуазии. Самое циничное
мошенничество в ее глазах - завидный аттестат. Пусть человек безнравственен,
бесчестен - достаточно того, что он "ловкач" (a smart man).
Коррупция проникла буквально во все сферы общественной жизни.
Законодательное собрание представляется Диккенсу весьма сомнительным
подобием дееспособной политической машины. "Подлое мошенничество во время
выборов; закулисный подкуп государственных чиновников, трусливые нападки на
противников, когда щитами служат грязные газетки, а кинжалами - наемные
перья; постыдное пресмыкательство перед корыстными плутами..., поощрение и
подстрекательство к развитию всякой дурной склонности в общественном
сознании и искусное подавление всех хороших влияний, все это, - иначе
говоря, бесчестные интриги в самой гнусной и постыдной форме, - глядело из
каждого уголка переполненного зала".
Насквозь продажна и американская пресса. Особенно яркую картину
"нравов" печати даст Диккенс позже, в американских эпизодах "Мартина
Чазлвита" (чего стоят хотя бы одни названия газет - "Нью-йоркская помойка",
"Нью-йоркский скандалист", "Нью-йоркский соглядатай" и т. д., -
недвусмысленно изобличающие самый их характер). По мнению Диккенса, "подлая
клевета является единственным орудием" прессы в США.
В "Американских заметках" большое место отведено впечатлениям от
посещения тюрем и благотворительных заведений. Диккенс стремится быть
максимально объективным; он с удовлетворением говорит о тех положительных
примерах, которые ему довелось наблюдать. Но в подавляющем большинстве
случаев он сталкивается не только с равнодушием к людям, но и с чудовищной
жестокостью. Он побывал в знаменитой нью-йоркской тюрьме, носящей
выразительное название "Гробницы". Заключенные действительно заживо
погребены там, они даже лишены права прогулки. Диккенс был потрясен, увидев
в стенах тюрьмы мальчика лет десяти-двенадцати: его держали здесь в качестве
свидетеля против собственного отца, подлежащего суду в следующем месяце;
ребенка, чтобы "он никуда не делся до суда", заключили в одиночную камеру.
Отвратительные трущобы, дома призрения, которые Диккенс называет
местным вариантом работных домов, страшные тюрьмы и мало чем от них
отличающиеся благотворительные заведения напоминают Диккенсу порядки,
установленные на его родине. Но в Америке он видит вещи и похуже.
В стране, которая кичится своей передовой цивилизацией, издеваясь над
отсталостью Европы, сохранилось рабовладение, обличению которого Диккенс
посвящает особую главу "Заметок". Он собирает огромный материал из
американских газет, красноречиво свидетельствующий о варварской жестокости
американских плантаторов, приводит в качестве иллюстрации образцы
объявлений, которые ежедневно публикуются в газетах:
"Сбежала негритянка с двумя детьми. За несколько дней до побега я
прижег ей каленым железом левую щеку. Пытался выжечь букву "М"".
"Сбежал негр Генри; левый глаз выбит, несколько шрамов от ножевых ран в
левом боку и много следов от ударов хлыста".
"Сбежал Энтони. Одно ухо отрезано и левая рука поранена топором" и т.
д., и т. п.
Диккенс резко клеймит не только рабовладельцев и работорговцев, но и
всех тех, кто равнодушно мирится с существованием этого позорного института.
Он с негодованием пишет, что общественное мнение находится, по сути дела,
под контролем тех же рабовладельцев, которые имеют большинство голосов в
законодательных органах и перед которыми "всего смиреннее склоняются
кандидаты в президенты".
Гнев и скорбь за поруганное человеческое достоинство звучат в словах
Диккенса, когда он говорит о расовой дискриминации индейцев, обездоленных
"цивилизаторами", рисует привлекательный образ вождя индейского племени
Чокто, тяжело переживающего трагедию обреченного на гибель коренного
населения Америки.
Диккенс приходит к мрачным прогнозам относительно будущего буржуазной
Америки. Он предсказывает, что "с каждым годом страна должна и будет идти
вспять, с каждым годом будет понижаться общественное сознание, с каждым
годом конгресс и сенат будут все меньше значить в глазах всех порядочных
людей, и вырождающееся потомство своими дурными делами будет все больше
позорить память великих отцов революции".
Диккенс не делал и не мог сделать из этого широких исторических
обобщений. Он не понимал, что отталкивавшие его особенности американской
жизни - это неизбежное следствие капиталистического строя, только здесь они
выражены наиболее откровенно.
Американская реакционная пресса, а отнюдь не американский народ, о
котором Диккенс очень сочувственно отзывается и на страницах "Заметок" и в
позднее написанном предисловии к ним, ополчилась против писателя. Диккенс
спокойно встретил яростные нападки желтых газет. По этому поводу он писал:
"С меня довольно сознания, что я не потеряю по ту сторону Атлантики ни
одного друга, который заслуживает этого имени".
Передовая русская критика высоко оценила "Американские заметки". В
ежегодном обзоре за 1843 г. Белинский называет среди статей, которые
"особенно замечательны", "Записки о Северной Америке" Диккенса {В. Г.
Белинский. Собр. соч. в трех томах, т. 2, стр. 623.}. Несколько раньше с
очерками Диккенса познакомил русского читателя обозреватель "Отечественных
записок": "Самая свежая новость в английской литературе - "Путевые заметки
Диккенса о Северной Америке"... Описания более живого, сцен ярче
обрисованных едва ли можно найти в другой подобной книге... Диккенс
живописец жизни действительной, повседневной, и он так ловко умеет
схватывать черты этой жизни, что вы то смеетесь, то плачете" {"Отечественные
записки", 1843, т. XXVI, отд. VII, стр. 16.}. Далее обозреватель приводил
выдержки из книги Диккенса.
Значение "Американских заметок" чрезвычайно велико. Они представляют
интерес не только как документ эпохи, но и как свидетельство идейной
зрелости Диккенса-художника. В "Американских заметках" он поднял
публицистический очерк на огромную художественную высоту; публицистическая
страстность в свою очередь окрылит его дальнейшее творчество.
"Мартин Чазлвит" - замечательное произведение второго периода
творчества Диккенса.
1842 год, предшествовавший созданию романа, ознаменовался новым
подъемом чартизма. Рабочее движение освобождалось от буржуазных и торийских
попутчиков, происходило решительное размежевание с фритредерами. Чартисты
выставляли свои собственные экономические требования, приняли новую, более
радикальную петицию, а на ее отклонение парламентом ответили всеобщей
забастовкой.
Диккенс попрежнему с недоверием относился к классовой борьбе
пролетариата. Цели и исторический смысл этой борьбы были ему неясны, ее
методы он отвергал. И все же новое обострение конфликта между пролетариатом
и буржуазией помогло ему глубже проникнуть в суть противоречий
капиталистического общества.
Белинский справедливо писал, что в романе "Мартин Чазлвит" "заметна
необыкновенная зрелость таланта автора" {В. Г. Белинский. Собр. соч. в трех
томах, т. 2, стр. 701.}.
В этой книге Диккенс впервые подходит к изображению буржуазного
общества как совокупности отношений и связей между людьми.
Перед читателем проходит целая галерея образов стяжателей-сребролюбцев
всех мастей - от бессознательных (как юный Мартин Чазлвит) или лицемерно
скрывающих свою истинную натуру (как Пексниф) до цинично откровенных (как
американские коммерсанты). Каждый из них, явно или скрытно, жаждет
обогащения. Впервые тема вражды из-за денег становится центральной в романе
Диккенса.
С первых глав читатель попадает в атмосферу лжи, ненависти и
пресмыкательства, которой окружает старика Мартина Чазлвита его родня,
плененная заманчивыми перспективами получения наследства. Брюзгливый,
недоверчивый старик в каждом из своих ближних подозревает претендента на его
состояние. В хозяйке трактира он видит шпионку, честнейший Том Пинч кажется
ему подручным Пекснифа, даже ухаживающая за ним воспитанница не пользуется
его доверием, несмотря на ее преданность. Наблюдая окружающих, старый Мартин
приходит к горестному выводу, что "осужден испытывать людей золотом и
находить в них фальшь и пустоту". Но и сам он раб того же золота.
Великолепно написана сцена свидания родственников, ненавидящих друг
друга, но чувствующих необходимость договориться между собой и "вразумить"
старика. Со стороны можно предположить, что дело идет о попранных
родственных чувствах, о неблагодарности черствого упрямца, не ценящего
нежной заботливости родных, а вовсе не о том, кому же в конце концов
достанутся деньги. Но и Энтони Чазлвит с сыном, и Монтегю Тигг, и прочие
участники встречи - хищники. Первое место среди них принадлежит Пекснифу,
чье имя стало синонимом буржуазного лицемерия. Этот волк в овечьей шкуре
пытается примирить непримиримые интересы собравшихся хищников, мелких и
крупных.
Елейный голос, показная кротость, мягкие, вкрадчивые манеры, напускное
смирение и личина самоотверженности обманывают лишь простаков. Помощник
Пекснифа, добродушный Том Пинч никак не может взять в толк, почему ученики
Пекснифа, молодые архитекторы, отзываются о своем учителе без должного