Страница:
Я получил чудное душевное письмо от Горького. Надо ответить на него
целым трактатом и поспеть до закрытия почты. Поэтому я прерываю до завтра
свои излияния..."
Из Сергиева в Сочи. 29.VI.25 г.
"...И это в то время, когда работать надо с возможной поспешностью. Я
уже писал Вам, кажется, что три четверти сценария написал, а вот последняя
четверть не клеится... Не клеится же окончание, потому что меня заставляют
работать фальшиво <...> но я нынче утром напал, кажется, на счастливую
мысль и, может быть, выйду из тягостного этого положения без морального
урона... Спасаюсь только тем, что в мыслях стараюсь очищаться от суеты и
скверны, ну да это занятие для философа, а философы дураки, вот тут и
вертись. Пишу на почте, очень жарко, мухи и толчея; у почтовой барышни в
окошечке завиты такие жалкие кудельки и на цыплячью грудку насыпано столько
мела или пудры, что с этой барышней в самую бы пору поговорить о жизни, о ее
и моей жизни, ну да она отвергнет, ей некогда..."
Из Сергиева в Сочи. 3.VII.25 г.
"...К стыду моему, я все еще бьюсь над сценарием, над его окончанием.
Гонорар мне положили порядочный, надо постараться сделать получше.
<...> я веду жизнь духовную (от чего Вас предостерегаю), я ем, как
соловей, и скоро двух мертвых муравьев будет достаточно, чтобы насытить
меня.
Больше происшествий никаких. Вчера я ехал на Ярославский вокзал в самом
ординарнейшем из ординарных трамвайных вагонов, мне было грустно, и я
раздумывал -- что это такое? Потом впервые в жизни я испытал душевную
усталость. Это началась старость? <...> И если это началась старость,
то вот Вам и происшествие?..
Из Сергиева в Сочи. 10.VII.25 г.
"...Пишу на почте, п. ч. теперь 6 часов, а в 61/2 ч. почта
закрывается, и я не смогу отправить Вам письма. Вокруг толчея, толкают под
руку, и я не могу сказать, то, что хочу. Вчера читал целиком сценарий
Эйзенштейну; он в притворном или искреннем восхищении -- не знаю, но, во
всяком случае, все идет благополучно. Завтра буду сдавать работу дирекции,
думаю, что в ближайшие дни (два-три дня) все закончу. Кроме этого на той же
кинофабрике предвидится для меня захватывающего интереса работа -- можете
себе представить фильм о лошадях по заказу Наркомзема. Я буду счастлив, если
меня привлекут к этой работе. Я рассчитываю дня через четыре вылететь в
Ростов, оттуда приеду в Сочи <...>. Два Дня, проведенные в Москве,
растрепали меня маленько. Ложусь я на рассвете, делов множество, все
издательства как с цепи сорвались, да и мысли, к счастью, одолевают, -- а
спать невозможно из-за духоты, очень я в Сергиеве привык к легкому воздуху,
а здесь увядаю..."
Из Сергиева в Сочи. 12.VII.25 г.
"...Только что (теперь третий час утра) дописал проклятущий мой
сценарий. Представьте -- первые четыре части я обдумал и написал в семь
дней; окрыленный этим успехом, я думал, что с последней третью справлюсь еще
легче, но не тут-то было, только позавчера мне пришли на ум подходящие
(подходящие ли?) мысли, и я за полтора дня откатал великое множество сцен. Я
очень устал <...> мысли путаются, надо поспать маленько <...>.
Переписка оконченной работы, чтение в разных инстанциях, проведение через
репертуарный и всяческие другие комитеты возьмет, я думаю, несколько дней.
После этого срока я смогу телеграфировать Вам точно -- куда я выезжаю, в
Одессу или в Сочи. Если в Сочи прямо -- то до Ростова буду лететь на
аэроплане..."
Из Сергиева в Сочи. 16.VII.25 г.
"...Мне обязательно нужно отправиться в Воронежскую губернию на
Хреновской конный завод. Он расположен у ст. Хреновой, 70 верст от ст.
Лиски. Ст. Лиски находится на большой дороге между Ростовом и Воронежем, от
Ростова по направлению к Москве <...>. В понедельник, т. е. на три дня
позже меня, выезжает в Тамбовскую и Воронежскую губернию Эйзенштейн с
техническим персоналом -- для съемки натурных кадров 1905 года..."
Эйзенштейн должен был ставить фильм "Беня Крик", по сценарию Бабеля, на
1-й фабрике Совкино, но на фабрике произошли всяческие осложнения, и Исаак
Эммануилович решил отдать свой сценарий Одесской киностудии ВУФКУ.
Впоследствии туда же передал он и другой свой сценарий -- "Блуждающие
звезды".
Из Москвы в Ленинград. 15.IV.26 г.
"...Ночью с ужасной тоской в душе "гулял" у Регининых на именинах,
ночью не спал, и теперь я качаюсь от слабости. Состояние моих мозгов,
состояние здоровья стали так плачевны, что надо серьезно подумать об отдыхе
в соответствующей обстановке, иначе будет мне худо. По совести говоря, мне
трудно писать письма, п. ч. нет сил собрать мозги к "одному знаменателю".
Довольно хныкать. Авось поправимся...
<...> С Вуфку о "Блуждающих звездах" продолжаются интенсивные
телеграфные "переговоры". В режиссеры они прочат Грановского -- другого у
них нет -- вот какой получается заколдованный круг. Грановский со своим
театром уезжает сегодня в Киев на гастроли, не исключена возможность, что и
меня вызовут для окончательных переговоров на Украину..."
Из Москвы в Ленинград. 23.V.26 г.
"...Только что в 7 ч. утра получил телеграмму от Одесской фабрики
Вуфку. Они предлагают мне немедленно приехать в Одессу. Вуфку предполагает
отобрать постановку у Грановского, который выставляет идиотические
требования, и передать ее Гричеру, бывшему помощнику Грановского, человеку
мной рекомендованному и неизмеримо, в кинематографическом отношении, более
талантливому. Обстоятельству этому я очень рад..."
Из Одессы в Ленинград. 28.V.26 г.
"...Веду переговоры с Вуфку о постановке "Блуждающих звезд" на Одесской
кинофабрике <...>. В Одессе у меня множество жалких знакомых, все
хотят перехватить червонец и просят службу, но море прекрасно по-прежнему и
акация цветет опьяняюще чудовищно. Чувствую себя хорошо <...>. У меня
здесь множество работы -- и моей (душевной), и кинематографической, но
писать буду -- лето здесь удивительное, все так напоминает детство и юность,
я второй день хожу, грущу и радуюсь...
...Живу здесь хорошо, купаюсь и греюсь под солнцем. <...> Все
было бы хорошо, если бы мне не приходилось возить по всем городам глупые мои
нервы, не умеющие работать и не умеющие спать. Я их обучаю этим ремеслам, но
со средним успехом..."
Из Одессы в Ленинград. 5.VI.26 г.
"Мы заканчиваем с режиссером разработку сценария, надеюсь, что дня
через три-четыре я смогу выехать для расчетов в Харьков, а потом в Москву
<...>
Нервное состояние мое улеглось, и я работаю маленько продуктивнее, чем
раньше. К сожалению, пользоваться благами Одессы мне не приходится, целый
день торчу с режиссером в гостинице, все же купаюсь исправно каждый день..."
Из Одессы в Ленинград. 12.VI.26 г.
"...Вчера должны были выехать с Гричером в Харьков, но у него не готова
еще смета по постановке, он эту смету должен представить в Харьков, в
Правление. Если он успеет закончить смету сегодня -- то выедем в 5 ч. 30 м.,
если нет, -- завтра. Задержка эта мне ни к чему и даже вредна. <...> В
Одессе живу грустно, но очень хорошо. Воздух родины вдохновляет -- на
плодотворные, простые, важные мысли..."
Из Харькова в Детское Село. 15.VI.26 г.
"...Вчера вечером приехал в Харьков. Сейчас отправляюсь делать дела.
Думаю, что к завтрашнему вечеру выяснится, кто кого сломает -- дела меня или
я их. Завтра напишу. Чувствую себя удовлетворительно. Харьков -- пыльный,
душный город, к которому я, как и большинство людей, отношусь с
предубеждением. Постараюсь сократить здесь мое пребывание..."
Из Москвы в Детское Село. 24.VI.26 г.
"...В конце будущей недели <...> мне придется ехать в Одессу,
перспектива невеселая потому, что я боюсь, что мне и там не удастся
работать. Был вчера у Воронского, встретил у него Лидию Николаевну
1. Она очень толстая, весела ли она -- не разобрал..."
1 Л. Н. Сейфуллина.
Из Москвы в Детское Село. 7.VII.26 г.
"...Лидия Николаевна передала тебе вздорные новости. Выгляжу я
превосходно и чувствую себя не менее превосходно. Насчет "свиданий" виноваты
мы оба в одинаковой степени. Л. Н. прислала мне открытку, в которой
сообщила, что до воскресенья будет на даче, я собрался к ней в воскресенье,
но она, оказывается, укатила в субботу в Пб. По этому поводу я написал ей
негодующее письмо.
<...> Помимо "душевной" работы, которую я продолжаю, несмотря на
противодействие всех стихий, мне приходится еще участвовать в монтаже на I
Госкинофабрике несчастной и неумелой картины "Коровины дети". Произведение
это сумбурное, я по договору обязан составить к нему надписи и обязательство
это выполняю потому, что эта работа значительно уменьшит сумму моего долга
фабрике. По логике вещей я обязан вернуть полученный в Госкино гонорар, т.
к. гонорар этот я получаю вторично в Вуфку. А ежели возвращать -- то... все
понятно. Итак, надо монтировать и делать надписи к "Коровиным детям". Кроме
того, я редактирую и перевожу последние томы Мопассана и Шолом-Алейхема,
кроме того, я должен исполнить кое-какие работы для Вуфку <...> Работы
эти скучные, но деньги пойдут на благие цели, поэтому работать надо;
единственно удручает меня то, что многие проблемы (лошадиная и проч.),
изучение которых совершенно необходимо для моего душевного равновесия, из-за
недостатка времени остаются безо всякого изучения. Ну да чем скорее я
исполню заказы, тем скорее можно будет приступить к проблемам. Дня через два
в Москву должен приехать один из директоров Вуфку, и я узнаю тогда --
состоится ли моя вторичная поездка в Одессу, и вообще разберусь в дальнейших
перспективах...".
Тут мне приходится сделать отступление и предуведомить читателя, что,
взяв на себя смелость выбора кусков из писем ко мне Исаака Эммануиловича для
их опубликования, я допускаю вольность, нарушая хронологию.
Привожу отобранные мною выдержки из писем не в последовательности их
написания, а располагая по затронутым в них темам, этим же объясняется и
обилие многоточий, безусловно затрудняющих чтение.
Прошу простить, но иначе поступить я не могла, поставив перед собой
задачу брать из писем только то, что соответствует намеченной цели.
Ведь я задалась целью написать не монографию о жизни и творчестве И. Э.
Бабеля на основании его писем ко мне и своих наблюдений, а пытаюсь набросать
лишь штрихи к его портрету.
Все цитируемые письма адресованы Т. В. Кашириной, под каковой фамилией
я родилась, училась, работала, выступала на сцене и вообще жила до 29 года,
когда приняла, зарегистрировав замужество, фамилию -- Иванова.
Закончив работу над двумя сценариями, Исаак Эммануилович занялся
литературной обработкой одного из них, а именно "Бени Крика".
Из Москвы в Ленинград. 9.IV.26 г.
"...Меня убеждают в том, чтобы напечатать сценарий о Бене Крике.
Ближайшие три-четыре дня будут у меня заняты приспособлением текста для
печати. Изменения будут незначительны <...>"
Из Москвы в Ленинград. 12.IV.26 г.
"...Приведение сценария в литературный вид я закончу
завтра-послезавтра; после того, как выяснится его судьба, я смогу выехать в
Ленинград. <...>"
Киноповесть "Беня Крик" была напечатана в журнале "Красная новь" (1926,
No 6). В этом же году она вышла отдельным изданием.
И в том же году Исаак Эммануилович приступает к созданию пьесы "Закат".
О начале этой новой работы он в шутку написал мне -- как о "коммерческом
деле".
Из Ворзеля в Детское Село. 19.III.26 г.
"...Живу в совхозе в 40 верстах от Киева, недалеко от станции Ворзель
Ю.-З. ж. д. Хотя ожидания мои в смысле лошадей и тишины обмануты, но думаю,
что я смогу здесь поработать. Кровных лошадей в этом совхозе нет, толчеи
благодаря уборке урожая много, но так как я живу здесь бесплатно, то
выбирать не приходится. <...>"
По определению Исаака Эммануиловича, в его жизни играла большую роль
"Лошадиная проблема".
Он считал прекраснейшим для себя отдыхом общение с лошадьми. Живя в
Москве, посещал бега и скачки. Искал случаи пожить в совхозах, где есть
конные заводы.
Он вообще стремился изучать жизнь животных. Хотел поселиться в
заповеднике. Но это намерение, во всяком случае в годы нашей дружбы,
почему-то никак не могло осуществиться. Лошади же всю жизнь влекли его.
Продолжение писем Бабеля:
"...Особенных новостей не жди от меня, давай, господи, чтобы их у меня
не было, чтобы судьба подарила мне месяц-два хотя бы относительного
спокойствия. Очень я захвачен сейчас коммерческим делом (правда, тряхнул
кровью предков), которое я затеял. Результаты должны сказаться скоро.
<...>"
Из Ворзеля в Детское Село. 26.VIII.26 г.
"...В Ворзеле за 9 дней я написал пьесу. Это значит, что за девять дней
жизни в условиях, мною выбранных, я успел больше, чем за полтора года. Этот
опыт еще более укрепил меня в убеждении, что я себя знаю лучше, чем
кто-либо. На мне лежит большая ответственность. Я должен сделать все, чтобы
иметь возможность нести эту ответственность. Прошу тебя, никому не говори о
пьесе. Я очухаюсь и недели через две посмотрю, что у меня вышло. Во всяком
случае, счастливый этот казус поправит материальные Дела; думаю, что к концу
сентября это улучшение примет осязательные формы.
Голова моя очень устала. Девять дней я худо спал и свету божьего не
видел. Сегодня поезжу по Днепру, пошатаюсь по селам дня три, вернусь -- и
буду снова работать. Я написал Виктору Андреевичу Щекину, просил сообщить --
находятся ли еще лошади на летнем положении, жду от него ответа, м. б.
съезжу на некоторое время в Хреновую. Пора мне приниматься за дела..."
Из Хреновой в Детское Село. 5.IX.26 г.
"...Вчера после мучительного путешествия (двое суток) приехал в
Хреновую. Остановился на прежней квартире. Погода превосходная. Условия для
работы хорошие. Постараюсь здесь наверстать часть упущенного времени. Буду
здесь сидеть так долго, как только смогу, м. б. месяц. Потом снова начнется
суета и гадость -- поездка в Москву. Единственное, что сможет меня
вознаградить за Москву, -- это Детское. Увидимся мы в октябре. Здесь все на
прежнем месте -- и люди и лошади..."
Из Хреновой в Детское Село. 8.IX.26 г.
"...Новостей, как известно, в Хреновой не бывает. Я работаю до обеда,
потом ухожу на завод или наоборот. Обедаю у прошлогодней нашей поварихи
1. Хожу к ней на дом. Условия для работы здесь превосходные, тем
более превосходные, что здесь мозгам можно дать роздых в любую минуту, а
мозги мои теперь не в лучшей форме <...>
1 Летом 1925 года мы некоторое время прожили в Хреновой
вместе.
Пьесу буду переписывать перед отъездом в Москву. Я ею как-то не
интересуюсь и тебе не рекомендую. У меня сложились дурные отношения к моим
"произведениям". Раньше они мне нравились, по крайней мере во время
написания, а теперь и этого нет. Я пишу, сомневаясь и зевая. Увидим, что из
этого получится...".
Из Хреновой в Детское Село. 15.IX.26 г.
"...Живу по-прежнему -- полдня "размышляю" о вещах нелепых и надоевших
мне, полдня сижу в конюшне. Погода держится хорошая. Был два раза на охоте с
Виктором Андреевичем. Он охотится, а я смотрю. <...> Только человек я
больно никудышний -- не нравлюсь я себе. Все-таки я считаю, что принадлежу к
породе людей, могущих притянуть себя к более совершенной организации.
Попробуем..."
Из Хреновой в Детское Село. 17.IX.26 г.
"...Живу по-прежнему. Сегодня пошел дождь. Будет он идти, вероятно, не
один день. Работаю в меру сил. "Мера"-то не больно велика. Мозги мои требуют
очень частых передышек, не по сезону.
...Пьесу начну переписывать через несколько дней. Никому я ее еще не
читал <...>".
Из Хреновой в Детское Село. 20.1Х.26 г.
"...Погода здесь испортилась, дождь, очень это не ко времени -- п. ч. я
доработался до полного истощения мозгов, мне бы надо на несколько дней
забросить всякую "письменность", а как ее забросить, когда приходится сидеть
дома? Подожду еще дня два-три, потом возьмусь за переписку пьесы, потом
поеду в Москву <...>
Завтра в Хреновой выставка крестьянских лошадей и крестьянские бега.
Обязательно пойду посмотреть, как бы только погода не помешала. <...>
Я сегодня, запершись в своей комнате, долго читал Жития Святых, книжку
Толбинских 1, но в этой книге днем с огнем не сыщешь ничего
веселого. <...>
1 Хозяева избы, в которой жил Бабель.
Сейчас иду обедать, а потом к Виктору Андреевичу: он, кажется,
собирается сегодня на охоту. Поеду и я...".
Из Хреновой в Детское Село. 22.IX.26 г.
"...Дождь здесь зарядил, идет очень ядовито, мелкий, беспрерывный.
Сегодня были крестьянские бега -- очень интересно.
В Москву предполагаю выехать не позднее 1 октября. Надо приступить к
переписке моей чудаковатой "пьесы", а не хочется. Надо бы ей отлежаться
месяца два, чтобы я о ней забыл. <...>"
Из Хреновой в Детское Село. 25.IX.26 г.
"...Весь вопрос теперь в том -- хлебную ли пьесу я сочинил? Беда та,
что к революции пьеса эта не имеет никакого отношения; как ни верти, она
чудовищно дисгармонирует с тем, что теперь в театре делают, и в последней
сцене дураки могут усмотреть "апофеоз мещанства". <...>
<...> поживем, увидим. Вообще же к пьесе этой нельзя относиться
серьезно. К сожалению, я мало смыслю в драматургии, и вышел, кажется,
легковесный пустячок. Очень жаль, что мне не с кем посоветоваться...".
Из Хреновой в Детское Село. 29.IX.26 г.
"...Первого я отсюда не поеду, есть еще работы на несколько дней. Здесь
очень холодно, дурная погода. Теплых вещей нету, одеяла нету -- но очень уж
тихо, пострадаю еще несколько дней...".
Из Хреновой в Детское Село. 1.Х.26 г.
"...Пишу все еще из Хреновой. Никак не удается исполнить расписание.
Хотел написать здесь (очень уж тихо) несколько рассказов, подготовил их
вчерне, но времени не хватит. Я занят незначительной переделкой последнего
акта пьесы, окончу и уеду. Не позже 10/Х буду в Москве.
Только что получил телеграмму от одесской фабрики Вуфку о том, что
постановка "Блуждающих звезд" закончена и режиссер 10/Х везет фильм в
Харьков, в Правление. Не знаю -- обязывает ли меня к чему-нибудь такая
телеграмма, все же перед выходом в свет мне надо картину видеть, пишу об
этом в Харьков..."
Из Москвы в Детское Село. 11.Х.26 г.
"...Приехал в Москву только вчера. Ехать пришлось сутки четвертым
классом -- скорый отменен. Тяжелое путешествие. Дела начну завтра. Если они
затянутся -- чего я не предполагаю, -- то я улучу не в счет абонемента
один-два дня для того, чтобы вырваться к вам. <...>"
Из Москвы в Детское Село. 13.X.26 г.
"...Вчера читал пьесу Маркову. По его мнению, она представляет интерес,
но необыкновенно трудна для постановки и, уж конечно, никак не актуальна.
Хлопот мне предстоит много..."
Из Москвы в Детское Село. 18.Х.26 г.
"...Пьеса моя произвела на слушателей (Марков, Воронский и несколько
актеров Художественного театра) благоприятное впечатление, но мы условились,
что я сделаю кое-какие дополнения. Я чувствую, что третья сцена у меня
недоработана, и не хочу сдавать пьесу в таком виде. Вообще говоря, если
принять во внимание быстроту, с какой я написал ее, -- то ее нынешнее
состояние надо признать удовлетворительным. Искания мои "художественной
законченности" плохи только в том отношении, что получение денег
откладывается до того времени, когда я сочту, что пьеса выправлена, а счесть
это я могу черт меня знает когда. <...>"
Из Киева в Москву. 5.I.27 г.
"..."Блуждающие звезды" еще не видел, говорят -- гадость ужасная, но
сборы -- аншлаг за аншлагом. К Бене Крику (картина очень плохая) пишу
надписи. От этой кинематографической дряни -- настроение скверное..."
Сценарии, вернее, поставленные по ним фильмы, все еще тревожили Исаака
Эммануиловича, отнимали у него время, но "Закат" уже заполнил собой все его
мысли. Продолжая работать над пьесой, Бабель захотел проверить ее звучание
на широкой аудитории.
Из Киева в Москву. 17.III.27 г.
"...Я затеял несколько публичных вечеров -- здесь, в Одессе, м. б. в
Харькове. Буду читать пьесу. Кое-как я ее отделал. Вышло хуже, чем раньше,
-- очень вымученно..."
Из Киева в Москву. 26.III.27 г.
"...Вчера читал пьесу. Вечер прошел с "материальным и художественным"
успехом. Посылаю тебе рецензии, посылаю потому, что это первые строки о
детище, которое я до написания очень любил. Третью сцену выправил, но
недостаточно, каждый раз я что-нибудь подчищаю и думаю, что доведу в конце
концов до приличного состояния, а то рецензент прав насчет ржавых мест. Для
окончательного суждения очень мне нужен твой совет, когда привезу это
сочинение в Москву -- тогда поговорим..."
Из Киева в Москву. 30.III.27 г.
"...Сейчас еду в Одессу. Вечера мои там состоятся 1 и 2 апреля. 4-го
"выступаю" в Виннице (совсем балериной сделался). 5-го возвращаюсь в
Киев...".
Для творческой работы Исааку Эммануиловичу совершенно необходима была
"питательная" среда.
Но даже и тогда, когда обстоятельства заставляли его жить в столице, он
неизменно искал какую-то особую обстановку, в которой ему легче работалось
бы. Он способен был вдруг испытать влечение к чужой квартире, чем-то
отличающейся от привычного или же внезапно увиденной им под особым углом
зрения.
Я несколько раз присутствовала при возникновении таких внезапных
"влечений", но никогда не могла толком разобраться -- что же, собственно,
его тут привлекло.
К тому же и влекло его каждый раз нечто, совершенно не похожее на
предыдущее: то просторность, чистота, чинность, тишина, а то предельная
загроможденность -- шагу ступить негде...
Но и там и тут он неожиданно говорил: "Вот здесь я бы, наверное, смог
писать".
Человек он был обаятельный, поэтому хозяева облюбованного помещения
дружно кричали: "Сделайте милость, приходите к нам работать, а то так
поселитесь у нас".
Иногда он даже и соглашался на такое предложение, но на моей памяти
никогда из подобных проб проку не получалось -- писать все равно было ему
трудно. А в незнакомом месте возникали и бытовые трудности, которые отнюдь
не шли на пользу делу.
Когда сложные переплетения его жизни закинули Бабеля за границу, ему
стало там совсем плохо, совсем невмоготу работать.
Из Парижа в Москву. 11.XI.27 г.
"...Жизнь мою за границей нельзя назвать хорошей. В России мне жить
лучше, переучиваться на здешний лад мне не хочется, не нахожу нужным
<...>
Никогда я не испытывал такой материальной нужды, как теперь. Положение
иногда создается унизительное. Вся надежда на пьесу и на то, что ты
похлопочешь. Если пьеса прошла несколько раз в провинции, то я думаю, что в
Модпике можно взять еще аванс. Я взял там всего пятьсот рублей. Они обещали
мне перед генеральной репетицией дать еще денег. Надо думать, что
представления в провинции равносильны генеральной репетиции в Москве. Я не
знаю, конечно, как обстоит дело с пьесой -- снимется ли она после нескольких
представлений или продержится, прошу <...> пришли мне все материалы,
какие у тебя по этому поводу имеются. Выражал ли еще какой-нибудь
провинциальный театр желание поставить "Закат"? Что ты знаешь о постановке в
Одессе? Неужели история с авансом от Александринки тянется до сих пор? Есть
ли уверенность в том, что пьеса пойдет в Александринке?
Итак, надо попросить аванс в Модпике. Я пишу заявление на тысячу
рублей. Борись. Но получить деньги -- это полдела, очень трудно отослать их
за границу. Если посылают сумму, превышающую пятьдесят долларов, надо
просить разрешения Валютного Управления. Всеволод 1 может дать
тебе совет. Конечно, посылать надо от Модпика, вообще от официального
учреждения, тогда скорее выдают разрешение <...>
1 Всеволод Иванов.
Напиши мне еще <...> о пьесах Всеволода и Леонова, как они
выглядели со сцены, имеют ли успех? Что получилось у Эйзенштейна? Я совсем
отрезан от мира. <...>
Я все время стараюсь работать, но ощутимых результатов пока нет. Очень
трудно писать на темы, интересующие меня, очень трудно, если хочешь быть
честным. Я снова подтвердил Полонскому мое обещание не посылать рассказов,
кроме как в "Новый мир". Но если бы ты знала, как мучительно мне привыкать к
писанию из-за нужды, к писанию из-под палки <...>".
Из Парижа в Москву. 16.XII.27 г.
"...Получил вчера 250 долларов. Деньги -- это кислород, вернувший меня
к жизни. Я находился при последнем издыхании. 100 долларов было у меня
долгу, на остальные, конечно, не разойдешься, но все же поживу. Было бы
истинным благодеянием, если бы ты могла в начале января повторить твой
подвиг. Финансовые перспективы мои <...> таковы: работать регулярно я
начал очень недавно, но если бы поднажать, можно бы кое-что подготовить для
печатания. Но все существо мое этому противится. Очутившись вдали от
редакционной толкучки, от бессмысленных рецептов, мне непреодолимо
захотелось работать "по правилам". Я уверен, что смогу напечатать много
вещей в 1928 году, но сроков никаких не знаю, да и думать о них не хочу.
Если вещи мои будут хороши -тогда редакторы не станут на меня сердиться за
несоблюдение сроков, если они будут плохи, так о чем же тут толковать, что
раньше, что позже -- все равно <...>".
Из Парижа в Москву. 26.XII.27 г.
"...Что же делать -- я совсем не писатель, как ни тружусь, не могу
сделать из себя профессионала. <...>
...Я буду стараться <...> я знаю, как это нужно, но трудно
продать первородство за чечевичную похлебку. <...>
Мне и здесь передавали о том, что московские сплетники болтают о моем
"французском подданстве". Тут и отвечать нечего. Сплетникам этим и скучным
людям и не снилось, с какой любовью я думаю о России, тянусь к ней и работаю
целым трактатом и поспеть до закрытия почты. Поэтому я прерываю до завтра
свои излияния..."
Из Сергиева в Сочи. 29.VI.25 г.
"...И это в то время, когда работать надо с возможной поспешностью. Я
уже писал Вам, кажется, что три четверти сценария написал, а вот последняя
четверть не клеится... Не клеится же окончание, потому что меня заставляют
работать фальшиво <...> но я нынче утром напал, кажется, на счастливую
мысль и, может быть, выйду из тягостного этого положения без морального
урона... Спасаюсь только тем, что в мыслях стараюсь очищаться от суеты и
скверны, ну да это занятие для философа, а философы дураки, вот тут и
вертись. Пишу на почте, очень жарко, мухи и толчея; у почтовой барышни в
окошечке завиты такие жалкие кудельки и на цыплячью грудку насыпано столько
мела или пудры, что с этой барышней в самую бы пору поговорить о жизни, о ее
и моей жизни, ну да она отвергнет, ей некогда..."
Из Сергиева в Сочи. 3.VII.25 г.
"...К стыду моему, я все еще бьюсь над сценарием, над его окончанием.
Гонорар мне положили порядочный, надо постараться сделать получше.
<...> я веду жизнь духовную (от чего Вас предостерегаю), я ем, как
соловей, и скоро двух мертвых муравьев будет достаточно, чтобы насытить
меня.
Больше происшествий никаких. Вчера я ехал на Ярославский вокзал в самом
ординарнейшем из ординарных трамвайных вагонов, мне было грустно, и я
раздумывал -- что это такое? Потом впервые в жизни я испытал душевную
усталость. Это началась старость? <...> И если это началась старость,
то вот Вам и происшествие?..
Из Сергиева в Сочи. 10.VII.25 г.
"...Пишу на почте, п. ч. теперь 6 часов, а в 61/2 ч. почта
закрывается, и я не смогу отправить Вам письма. Вокруг толчея, толкают под
руку, и я не могу сказать, то, что хочу. Вчера читал целиком сценарий
Эйзенштейну; он в притворном или искреннем восхищении -- не знаю, но, во
всяком случае, все идет благополучно. Завтра буду сдавать работу дирекции,
думаю, что в ближайшие дни (два-три дня) все закончу. Кроме этого на той же
кинофабрике предвидится для меня захватывающего интереса работа -- можете
себе представить фильм о лошадях по заказу Наркомзема. Я буду счастлив, если
меня привлекут к этой работе. Я рассчитываю дня через четыре вылететь в
Ростов, оттуда приеду в Сочи <...>. Два Дня, проведенные в Москве,
растрепали меня маленько. Ложусь я на рассвете, делов множество, все
издательства как с цепи сорвались, да и мысли, к счастью, одолевают, -- а
спать невозможно из-за духоты, очень я в Сергиеве привык к легкому воздуху,
а здесь увядаю..."
Из Сергиева в Сочи. 12.VII.25 г.
"...Только что (теперь третий час утра) дописал проклятущий мой
сценарий. Представьте -- первые четыре части я обдумал и написал в семь
дней; окрыленный этим успехом, я думал, что с последней третью справлюсь еще
легче, но не тут-то было, только позавчера мне пришли на ум подходящие
(подходящие ли?) мысли, и я за полтора дня откатал великое множество сцен. Я
очень устал <...> мысли путаются, надо поспать маленько <...>.
Переписка оконченной работы, чтение в разных инстанциях, проведение через
репертуарный и всяческие другие комитеты возьмет, я думаю, несколько дней.
После этого срока я смогу телеграфировать Вам точно -- куда я выезжаю, в
Одессу или в Сочи. Если в Сочи прямо -- то до Ростова буду лететь на
аэроплане..."
Из Сергиева в Сочи. 16.VII.25 г.
"...Мне обязательно нужно отправиться в Воронежскую губернию на
Хреновской конный завод. Он расположен у ст. Хреновой, 70 верст от ст.
Лиски. Ст. Лиски находится на большой дороге между Ростовом и Воронежем, от
Ростова по направлению к Москве <...>. В понедельник, т. е. на три дня
позже меня, выезжает в Тамбовскую и Воронежскую губернию Эйзенштейн с
техническим персоналом -- для съемки натурных кадров 1905 года..."
Эйзенштейн должен был ставить фильм "Беня Крик", по сценарию Бабеля, на
1-й фабрике Совкино, но на фабрике произошли всяческие осложнения, и Исаак
Эммануилович решил отдать свой сценарий Одесской киностудии ВУФКУ.
Впоследствии туда же передал он и другой свой сценарий -- "Блуждающие
звезды".
Из Москвы в Ленинград. 15.IV.26 г.
"...Ночью с ужасной тоской в душе "гулял" у Регининых на именинах,
ночью не спал, и теперь я качаюсь от слабости. Состояние моих мозгов,
состояние здоровья стали так плачевны, что надо серьезно подумать об отдыхе
в соответствующей обстановке, иначе будет мне худо. По совести говоря, мне
трудно писать письма, п. ч. нет сил собрать мозги к "одному знаменателю".
Довольно хныкать. Авось поправимся...
<...> С Вуфку о "Блуждающих звездах" продолжаются интенсивные
телеграфные "переговоры". В режиссеры они прочат Грановского -- другого у
них нет -- вот какой получается заколдованный круг. Грановский со своим
театром уезжает сегодня в Киев на гастроли, не исключена возможность, что и
меня вызовут для окончательных переговоров на Украину..."
Из Москвы в Ленинград. 23.V.26 г.
"...Только что в 7 ч. утра получил телеграмму от Одесской фабрики
Вуфку. Они предлагают мне немедленно приехать в Одессу. Вуфку предполагает
отобрать постановку у Грановского, который выставляет идиотические
требования, и передать ее Гричеру, бывшему помощнику Грановского, человеку
мной рекомендованному и неизмеримо, в кинематографическом отношении, более
талантливому. Обстоятельству этому я очень рад..."
Из Одессы в Ленинград. 28.V.26 г.
"...Веду переговоры с Вуфку о постановке "Блуждающих звезд" на Одесской
кинофабрике <...>. В Одессе у меня множество жалких знакомых, все
хотят перехватить червонец и просят службу, но море прекрасно по-прежнему и
акация цветет опьяняюще чудовищно. Чувствую себя хорошо <...>. У меня
здесь множество работы -- и моей (душевной), и кинематографической, но
писать буду -- лето здесь удивительное, все так напоминает детство и юность,
я второй день хожу, грущу и радуюсь...
...Живу здесь хорошо, купаюсь и греюсь под солнцем. <...> Все
было бы хорошо, если бы мне не приходилось возить по всем городам глупые мои
нервы, не умеющие работать и не умеющие спать. Я их обучаю этим ремеслам, но
со средним успехом..."
Из Одессы в Ленинград. 5.VI.26 г.
"Мы заканчиваем с режиссером разработку сценария, надеюсь, что дня
через три-четыре я смогу выехать для расчетов в Харьков, а потом в Москву
<...>
Нервное состояние мое улеглось, и я работаю маленько продуктивнее, чем
раньше. К сожалению, пользоваться благами Одессы мне не приходится, целый
день торчу с режиссером в гостинице, все же купаюсь исправно каждый день..."
Из Одессы в Ленинград. 12.VI.26 г.
"...Вчера должны были выехать с Гричером в Харьков, но у него не готова
еще смета по постановке, он эту смету должен представить в Харьков, в
Правление. Если он успеет закончить смету сегодня -- то выедем в 5 ч. 30 м.,
если нет, -- завтра. Задержка эта мне ни к чему и даже вредна. <...> В
Одессе живу грустно, но очень хорошо. Воздух родины вдохновляет -- на
плодотворные, простые, важные мысли..."
Из Харькова в Детское Село. 15.VI.26 г.
"...Вчера вечером приехал в Харьков. Сейчас отправляюсь делать дела.
Думаю, что к завтрашнему вечеру выяснится, кто кого сломает -- дела меня или
я их. Завтра напишу. Чувствую себя удовлетворительно. Харьков -- пыльный,
душный город, к которому я, как и большинство людей, отношусь с
предубеждением. Постараюсь сократить здесь мое пребывание..."
Из Москвы в Детское Село. 24.VI.26 г.
"...В конце будущей недели <...> мне придется ехать в Одессу,
перспектива невеселая потому, что я боюсь, что мне и там не удастся
работать. Был вчера у Воронского, встретил у него Лидию Николаевну
1. Она очень толстая, весела ли она -- не разобрал..."
1 Л. Н. Сейфуллина.
Из Москвы в Детское Село. 7.VII.26 г.
"...Лидия Николаевна передала тебе вздорные новости. Выгляжу я
превосходно и чувствую себя не менее превосходно. Насчет "свиданий" виноваты
мы оба в одинаковой степени. Л. Н. прислала мне открытку, в которой
сообщила, что до воскресенья будет на даче, я собрался к ней в воскресенье,
но она, оказывается, укатила в субботу в Пб. По этому поводу я написал ей
негодующее письмо.
<...> Помимо "душевной" работы, которую я продолжаю, несмотря на
противодействие всех стихий, мне приходится еще участвовать в монтаже на I
Госкинофабрике несчастной и неумелой картины "Коровины дети". Произведение
это сумбурное, я по договору обязан составить к нему надписи и обязательство
это выполняю потому, что эта работа значительно уменьшит сумму моего долга
фабрике. По логике вещей я обязан вернуть полученный в Госкино гонорар, т.
к. гонорар этот я получаю вторично в Вуфку. А ежели возвращать -- то... все
понятно. Итак, надо монтировать и делать надписи к "Коровиным детям". Кроме
того, я редактирую и перевожу последние томы Мопассана и Шолом-Алейхема,
кроме того, я должен исполнить кое-какие работы для Вуфку <...> Работы
эти скучные, но деньги пойдут на благие цели, поэтому работать надо;
единственно удручает меня то, что многие проблемы (лошадиная и проч.),
изучение которых совершенно необходимо для моего душевного равновесия, из-за
недостатка времени остаются безо всякого изучения. Ну да чем скорее я
исполню заказы, тем скорее можно будет приступить к проблемам. Дня через два
в Москву должен приехать один из директоров Вуфку, и я узнаю тогда --
состоится ли моя вторичная поездка в Одессу, и вообще разберусь в дальнейших
перспективах...".
Тут мне приходится сделать отступление и предуведомить читателя, что,
взяв на себя смелость выбора кусков из писем ко мне Исаака Эммануиловича для
их опубликования, я допускаю вольность, нарушая хронологию.
Привожу отобранные мною выдержки из писем не в последовательности их
написания, а располагая по затронутым в них темам, этим же объясняется и
обилие многоточий, безусловно затрудняющих чтение.
Прошу простить, но иначе поступить я не могла, поставив перед собой
задачу брать из писем только то, что соответствует намеченной цели.
Ведь я задалась целью написать не монографию о жизни и творчестве И. Э.
Бабеля на основании его писем ко мне и своих наблюдений, а пытаюсь набросать
лишь штрихи к его портрету.
Все цитируемые письма адресованы Т. В. Кашириной, под каковой фамилией
я родилась, училась, работала, выступала на сцене и вообще жила до 29 года,
когда приняла, зарегистрировав замужество, фамилию -- Иванова.
Закончив работу над двумя сценариями, Исаак Эммануилович занялся
литературной обработкой одного из них, а именно "Бени Крика".
Из Москвы в Ленинград. 9.IV.26 г.
"...Меня убеждают в том, чтобы напечатать сценарий о Бене Крике.
Ближайшие три-четыре дня будут у меня заняты приспособлением текста для
печати. Изменения будут незначительны <...>"
Из Москвы в Ленинград. 12.IV.26 г.
"...Приведение сценария в литературный вид я закончу
завтра-послезавтра; после того, как выяснится его судьба, я смогу выехать в
Ленинград. <...>"
Киноповесть "Беня Крик" была напечатана в журнале "Красная новь" (1926,
No 6). В этом же году она вышла отдельным изданием.
И в том же году Исаак Эммануилович приступает к созданию пьесы "Закат".
О начале этой новой работы он в шутку написал мне -- как о "коммерческом
деле".
Из Ворзеля в Детское Село. 19.III.26 г.
"...Живу в совхозе в 40 верстах от Киева, недалеко от станции Ворзель
Ю.-З. ж. д. Хотя ожидания мои в смысле лошадей и тишины обмануты, но думаю,
что я смогу здесь поработать. Кровных лошадей в этом совхозе нет, толчеи
благодаря уборке урожая много, но так как я живу здесь бесплатно, то
выбирать не приходится. <...>"
По определению Исаака Эммануиловича, в его жизни играла большую роль
"Лошадиная проблема".
Он считал прекраснейшим для себя отдыхом общение с лошадьми. Живя в
Москве, посещал бега и скачки. Искал случаи пожить в совхозах, где есть
конные заводы.
Он вообще стремился изучать жизнь животных. Хотел поселиться в
заповеднике. Но это намерение, во всяком случае в годы нашей дружбы,
почему-то никак не могло осуществиться. Лошади же всю жизнь влекли его.
Продолжение писем Бабеля:
"...Особенных новостей не жди от меня, давай, господи, чтобы их у меня
не было, чтобы судьба подарила мне месяц-два хотя бы относительного
спокойствия. Очень я захвачен сейчас коммерческим делом (правда, тряхнул
кровью предков), которое я затеял. Результаты должны сказаться скоро.
<...>"
Из Ворзеля в Детское Село. 26.VIII.26 г.
"...В Ворзеле за 9 дней я написал пьесу. Это значит, что за девять дней
жизни в условиях, мною выбранных, я успел больше, чем за полтора года. Этот
опыт еще более укрепил меня в убеждении, что я себя знаю лучше, чем
кто-либо. На мне лежит большая ответственность. Я должен сделать все, чтобы
иметь возможность нести эту ответственность. Прошу тебя, никому не говори о
пьесе. Я очухаюсь и недели через две посмотрю, что у меня вышло. Во всяком
случае, счастливый этот казус поправит материальные Дела; думаю, что к концу
сентября это улучшение примет осязательные формы.
Голова моя очень устала. Девять дней я худо спал и свету божьего не
видел. Сегодня поезжу по Днепру, пошатаюсь по селам дня три, вернусь -- и
буду снова работать. Я написал Виктору Андреевичу Щекину, просил сообщить --
находятся ли еще лошади на летнем положении, жду от него ответа, м. б.
съезжу на некоторое время в Хреновую. Пора мне приниматься за дела..."
Из Хреновой в Детское Село. 5.IX.26 г.
"...Вчера после мучительного путешествия (двое суток) приехал в
Хреновую. Остановился на прежней квартире. Погода превосходная. Условия для
работы хорошие. Постараюсь здесь наверстать часть упущенного времени. Буду
здесь сидеть так долго, как только смогу, м. б. месяц. Потом снова начнется
суета и гадость -- поездка в Москву. Единственное, что сможет меня
вознаградить за Москву, -- это Детское. Увидимся мы в октябре. Здесь все на
прежнем месте -- и люди и лошади..."
Из Хреновой в Детское Село. 8.IX.26 г.
"...Новостей, как известно, в Хреновой не бывает. Я работаю до обеда,
потом ухожу на завод или наоборот. Обедаю у прошлогодней нашей поварихи
1. Хожу к ней на дом. Условия для работы здесь превосходные, тем
более превосходные, что здесь мозгам можно дать роздых в любую минуту, а
мозги мои теперь не в лучшей форме <...>
1 Летом 1925 года мы некоторое время прожили в Хреновой
вместе.
Пьесу буду переписывать перед отъездом в Москву. Я ею как-то не
интересуюсь и тебе не рекомендую. У меня сложились дурные отношения к моим
"произведениям". Раньше они мне нравились, по крайней мере во время
написания, а теперь и этого нет. Я пишу, сомневаясь и зевая. Увидим, что из
этого получится...".
Из Хреновой в Детское Село. 15.IX.26 г.
"...Живу по-прежнему -- полдня "размышляю" о вещах нелепых и надоевших
мне, полдня сижу в конюшне. Погода держится хорошая. Был два раза на охоте с
Виктором Андреевичем. Он охотится, а я смотрю. <...> Только человек я
больно никудышний -- не нравлюсь я себе. Все-таки я считаю, что принадлежу к
породе людей, могущих притянуть себя к более совершенной организации.
Попробуем..."
Из Хреновой в Детское Село. 17.IX.26 г.
"...Живу по-прежнему. Сегодня пошел дождь. Будет он идти, вероятно, не
один день. Работаю в меру сил. "Мера"-то не больно велика. Мозги мои требуют
очень частых передышек, не по сезону.
...Пьесу начну переписывать через несколько дней. Никому я ее еще не
читал <...>".
Из Хреновой в Детское Село. 20.1Х.26 г.
"...Погода здесь испортилась, дождь, очень это не ко времени -- п. ч. я
доработался до полного истощения мозгов, мне бы надо на несколько дней
забросить всякую "письменность", а как ее забросить, когда приходится сидеть
дома? Подожду еще дня два-три, потом возьмусь за переписку пьесы, потом
поеду в Москву <...>
Завтра в Хреновой выставка крестьянских лошадей и крестьянские бега.
Обязательно пойду посмотреть, как бы только погода не помешала. <...>
Я сегодня, запершись в своей комнате, долго читал Жития Святых, книжку
Толбинских 1, но в этой книге днем с огнем не сыщешь ничего
веселого. <...>
1 Хозяева избы, в которой жил Бабель.
Сейчас иду обедать, а потом к Виктору Андреевичу: он, кажется,
собирается сегодня на охоту. Поеду и я...".
Из Хреновой в Детское Село. 22.IX.26 г.
"...Дождь здесь зарядил, идет очень ядовито, мелкий, беспрерывный.
Сегодня были крестьянские бега -- очень интересно.
В Москву предполагаю выехать не позднее 1 октября. Надо приступить к
переписке моей чудаковатой "пьесы", а не хочется. Надо бы ей отлежаться
месяца два, чтобы я о ней забыл. <...>"
Из Хреновой в Детское Село. 25.IX.26 г.
"...Весь вопрос теперь в том -- хлебную ли пьесу я сочинил? Беда та,
что к революции пьеса эта не имеет никакого отношения; как ни верти, она
чудовищно дисгармонирует с тем, что теперь в театре делают, и в последней
сцене дураки могут усмотреть "апофеоз мещанства". <...>
<...> поживем, увидим. Вообще же к пьесе этой нельзя относиться
серьезно. К сожалению, я мало смыслю в драматургии, и вышел, кажется,
легковесный пустячок. Очень жаль, что мне не с кем посоветоваться...".
Из Хреновой в Детское Село. 29.IX.26 г.
"...Первого я отсюда не поеду, есть еще работы на несколько дней. Здесь
очень холодно, дурная погода. Теплых вещей нету, одеяла нету -- но очень уж
тихо, пострадаю еще несколько дней...".
Из Хреновой в Детское Село. 1.Х.26 г.
"...Пишу все еще из Хреновой. Никак не удается исполнить расписание.
Хотел написать здесь (очень уж тихо) несколько рассказов, подготовил их
вчерне, но времени не хватит. Я занят незначительной переделкой последнего
акта пьесы, окончу и уеду. Не позже 10/Х буду в Москве.
Только что получил телеграмму от одесской фабрики Вуфку о том, что
постановка "Блуждающих звезд" закончена и режиссер 10/Х везет фильм в
Харьков, в Правление. Не знаю -- обязывает ли меня к чему-нибудь такая
телеграмма, все же перед выходом в свет мне надо картину видеть, пишу об
этом в Харьков..."
Из Москвы в Детское Село. 11.Х.26 г.
"...Приехал в Москву только вчера. Ехать пришлось сутки четвертым
классом -- скорый отменен. Тяжелое путешествие. Дела начну завтра. Если они
затянутся -- чего я не предполагаю, -- то я улучу не в счет абонемента
один-два дня для того, чтобы вырваться к вам. <...>"
Из Москвы в Детское Село. 13.X.26 г.
"...Вчера читал пьесу Маркову. По его мнению, она представляет интерес,
но необыкновенно трудна для постановки и, уж конечно, никак не актуальна.
Хлопот мне предстоит много..."
Из Москвы в Детское Село. 18.Х.26 г.
"...Пьеса моя произвела на слушателей (Марков, Воронский и несколько
актеров Художественного театра) благоприятное впечатление, но мы условились,
что я сделаю кое-какие дополнения. Я чувствую, что третья сцена у меня
недоработана, и не хочу сдавать пьесу в таком виде. Вообще говоря, если
принять во внимание быстроту, с какой я написал ее, -- то ее нынешнее
состояние надо признать удовлетворительным. Искания мои "художественной
законченности" плохи только в том отношении, что получение денег
откладывается до того времени, когда я сочту, что пьеса выправлена, а счесть
это я могу черт меня знает когда. <...>"
Из Киева в Москву. 5.I.27 г.
"..."Блуждающие звезды" еще не видел, говорят -- гадость ужасная, но
сборы -- аншлаг за аншлагом. К Бене Крику (картина очень плохая) пишу
надписи. От этой кинематографической дряни -- настроение скверное..."
Сценарии, вернее, поставленные по ним фильмы, все еще тревожили Исаака
Эммануиловича, отнимали у него время, но "Закат" уже заполнил собой все его
мысли. Продолжая работать над пьесой, Бабель захотел проверить ее звучание
на широкой аудитории.
Из Киева в Москву. 17.III.27 г.
"...Я затеял несколько публичных вечеров -- здесь, в Одессе, м. б. в
Харькове. Буду читать пьесу. Кое-как я ее отделал. Вышло хуже, чем раньше,
-- очень вымученно..."
Из Киева в Москву. 26.III.27 г.
"...Вчера читал пьесу. Вечер прошел с "материальным и художественным"
успехом. Посылаю тебе рецензии, посылаю потому, что это первые строки о
детище, которое я до написания очень любил. Третью сцену выправил, но
недостаточно, каждый раз я что-нибудь подчищаю и думаю, что доведу в конце
концов до приличного состояния, а то рецензент прав насчет ржавых мест. Для
окончательного суждения очень мне нужен твой совет, когда привезу это
сочинение в Москву -- тогда поговорим..."
Из Киева в Москву. 30.III.27 г.
"...Сейчас еду в Одессу. Вечера мои там состоятся 1 и 2 апреля. 4-го
"выступаю" в Виннице (совсем балериной сделался). 5-го возвращаюсь в
Киев...".
Для творческой работы Исааку Эммануиловичу совершенно необходима была
"питательная" среда.
Но даже и тогда, когда обстоятельства заставляли его жить в столице, он
неизменно искал какую-то особую обстановку, в которой ему легче работалось
бы. Он способен был вдруг испытать влечение к чужой квартире, чем-то
отличающейся от привычного или же внезапно увиденной им под особым углом
зрения.
Я несколько раз присутствовала при возникновении таких внезапных
"влечений", но никогда не могла толком разобраться -- что же, собственно,
его тут привлекло.
К тому же и влекло его каждый раз нечто, совершенно не похожее на
предыдущее: то просторность, чистота, чинность, тишина, а то предельная
загроможденность -- шагу ступить негде...
Но и там и тут он неожиданно говорил: "Вот здесь я бы, наверное, смог
писать".
Человек он был обаятельный, поэтому хозяева облюбованного помещения
дружно кричали: "Сделайте милость, приходите к нам работать, а то так
поселитесь у нас".
Иногда он даже и соглашался на такое предложение, но на моей памяти
никогда из подобных проб проку не получалось -- писать все равно было ему
трудно. А в незнакомом месте возникали и бытовые трудности, которые отнюдь
не шли на пользу делу.
Когда сложные переплетения его жизни закинули Бабеля за границу, ему
стало там совсем плохо, совсем невмоготу работать.
Из Парижа в Москву. 11.XI.27 г.
"...Жизнь мою за границей нельзя назвать хорошей. В России мне жить
лучше, переучиваться на здешний лад мне не хочется, не нахожу нужным
<...>
Никогда я не испытывал такой материальной нужды, как теперь. Положение
иногда создается унизительное. Вся надежда на пьесу и на то, что ты
похлопочешь. Если пьеса прошла несколько раз в провинции, то я думаю, что в
Модпике можно взять еще аванс. Я взял там всего пятьсот рублей. Они обещали
мне перед генеральной репетицией дать еще денег. Надо думать, что
представления в провинции равносильны генеральной репетиции в Москве. Я не
знаю, конечно, как обстоит дело с пьесой -- снимется ли она после нескольких
представлений или продержится, прошу <...> пришли мне все материалы,
какие у тебя по этому поводу имеются. Выражал ли еще какой-нибудь
провинциальный театр желание поставить "Закат"? Что ты знаешь о постановке в
Одессе? Неужели история с авансом от Александринки тянется до сих пор? Есть
ли уверенность в том, что пьеса пойдет в Александринке?
Итак, надо попросить аванс в Модпике. Я пишу заявление на тысячу
рублей. Борись. Но получить деньги -- это полдела, очень трудно отослать их
за границу. Если посылают сумму, превышающую пятьдесят долларов, надо
просить разрешения Валютного Управления. Всеволод 1 может дать
тебе совет. Конечно, посылать надо от Модпика, вообще от официального
учреждения, тогда скорее выдают разрешение <...>
1 Всеволод Иванов.
Напиши мне еще <...> о пьесах Всеволода и Леонова, как они
выглядели со сцены, имеют ли успех? Что получилось у Эйзенштейна? Я совсем
отрезан от мира. <...>
Я все время стараюсь работать, но ощутимых результатов пока нет. Очень
трудно писать на темы, интересующие меня, очень трудно, если хочешь быть
честным. Я снова подтвердил Полонскому мое обещание не посылать рассказов,
кроме как в "Новый мир". Но если бы ты знала, как мучительно мне привыкать к
писанию из-за нужды, к писанию из-под палки <...>".
Из Парижа в Москву. 16.XII.27 г.
"...Получил вчера 250 долларов. Деньги -- это кислород, вернувший меня
к жизни. Я находился при последнем издыхании. 100 долларов было у меня
долгу, на остальные, конечно, не разойдешься, но все же поживу. Было бы
истинным благодеянием, если бы ты могла в начале января повторить твой
подвиг. Финансовые перспективы мои <...> таковы: работать регулярно я
начал очень недавно, но если бы поднажать, можно бы кое-что подготовить для
печатания. Но все существо мое этому противится. Очутившись вдали от
редакционной толкучки, от бессмысленных рецептов, мне непреодолимо
захотелось работать "по правилам". Я уверен, что смогу напечатать много
вещей в 1928 году, но сроков никаких не знаю, да и думать о них не хочу.
Если вещи мои будут хороши -тогда редакторы не станут на меня сердиться за
несоблюдение сроков, если они будут плохи, так о чем же тут толковать, что
раньше, что позже -- все равно <...>".
Из Парижа в Москву. 26.XII.27 г.
"...Что же делать -- я совсем не писатель, как ни тружусь, не могу
сделать из себя профессионала. <...>
...Я буду стараться <...> я знаю, как это нужно, но трудно
продать первородство за чечевичную похлебку. <...>
Мне и здесь передавали о том, что московские сплетники болтают о моем
"французском подданстве". Тут и отвечать нечего. Сплетникам этим и скучным
людям и не снилось, с какой любовью я думаю о России, тянусь к ней и работаю