"Зачем Гусинский говорит все это?" - старался понять Соколов.
   Он хорошо знал и направление будущей трассы, и то, что по этому направлению каждый день от батальона высылается разведка. С разведкою ходили поочередно два командира взводов - Дмитриев и Стафеев. И каждый раз, пройдя четыре, шесть, максимум восемь километров, разведчики возвращались обратно усталые, продрогшие, едва волоча обледенелые ломы и рыбацкие пешни. Возвращались, чтобы доложить: "Толщина льда не превышает семи-восьми, максимум десяти сантиметров. И то только в начале маршрута. А дальше путь преграждает вода..."
   И вдруг Соколов понял. Все понял! Ладога стала окончательно! Очередная разведка, наверное, дошла до Кобоны, но вернулась поздно ночью, и весть об этом не успела еще распространиться по батальону. Значит, его вызвали для того, чтобы указать, куда он должен вывести свою роту для оборудования ледовой дороги.
   Не в силах сдержать себя, Соколов вскочил, воскликнул обрадованно:
   - Кто прошел первым? Стафеев? Дмитриев?
   Ему не ответили.
   Соколов с недоумением перевел взгляд с Гусинского на Юревича. Но и тот молчал.
   Наконец Юревич сказал:
   - Сядь, Соколов. Никто еще не прошел. Вчера Стафеев одолел только восемь километров. Дальше - опять вода.
   - Раз вода, чего же сделаешь, - угрюмо заключил Соколов. Настроение у него сразу упало.
   - Вот это рассужденьице! - раздраженно заговорил Гусинский. Затвердили одно слово: вода, вода! А что за вода? Кто знает? Может быть, это всего лишь полынья и ее обойти можно?
   - Почему же не попробовали? - все так же угрюмо спросил Соколов.
   - Потому что выходим на лед налегке, вот почему, - продолжал негодовать Гусинский. - Без саней, без щитов, без веревок! Идем на лед в валенках, а они промокают. Идем в сапогах, а подошвы по льду скользят. Продовольствия берем с собой самое большее на сутки, а то и меньше - заранее уверены, что в тот же день вернемся. Разведка!.. Хватит с нас разведок, нам надо изыскательскую партию создать, так, как в мирное время ходили!
   - В мирное немцы в Шлиссельбурге не сидели, - со злой усмешкой заметил Соколов.
   - И тем не менее!.. Я говорю в том смысле, что подготовить партию надо солидно, по всем правилам. Взять с собой сани, щиты для мостков, ломы, пешни, веревки, круги спасательные, медикаменты!
   - Вы хотите сказать... - начал было Соколов, но его прервал комиссар батальона Юревич:
   - Да, да, ты правильно понял, именно это он и хочет сказать. Организовать не просто разведывательную, а изыскательскую партию. Человек в тридцать, не менее. Отобрать самых сильных, самых выносливых. Во всех смыслах выносливых, понимаешь? И духом и телом! И дойти до Кобоны во что бы то ни стало! Не возвращаться с сообщением, что тут лед тонок, там вода, - а найти путь. Найти - вот в чем главная задача! Отыскать! - Юревич произнес это слово с особым ударением. - Да, отыскать надежную дорогу по льду, которая способна выдержать хотя бы лошадь с гружеными санями.
   Соколову хотелось спросить: "А где же ее искать? Не по всей же Шлиссельбургской губе, площадь которой равна примерно девятистам квадратным километрам? Дорогу-то надо прокладывать по кратчайшей прямой, и она уже прочерчена на карте красным карандашом". Но Соколов сдержался. Он знал страшную альтернативу словам "отыскать" и "найти"! Знал, что в Ленинграде с каждым днем увеличивается количество голодных смертей. Об этом все время напоминал Лагунов. С этого начинал каждый свой разговор с мостовиками Якубовский. "Найти" - значило перебросить в Ленинград скопившиеся на восточном берегу Ладоги продовольственные грузы. "Не найти" - означало смерть для Ленинграда. "Найти" - даровать ленинградцам жизнь. "Не найти" - обречь сотни тысяч людей на верную гибель.
   - Кого рекомендуешь, комроты, в такую изыскательскую партию? требовательно спросил Юревич.
   И Соколов стал называть фамилии, загибая пальцы после каждой. Когда пальцев на руках не хватило, он сжал кулаки, точно боясь растерять названных им людей...
   - Подожди, - прервал его Юревич. - Людей ты знаешь, не сомневаюсь. Но есть к тебе еще один вопрос: кого назначить начальником такой партии?
   Соколов понял, какого ответа ждут от него. В душе его сейчас боролись как бы два разных человека. Один из них был инженер, привыкший мыслить на основании точного расчета, чуждый необдуманным, опрометчивым решениям, привыкший соотносить каждое новое задание с успехом или неудачей в выполнении заданий предшествовавших. Второй человек был иным. Он родился после двенадцати часов дня 22 июня, когда Молотов произнес свою речь, и миллионам людей, в том числе и ему, Соколову, стало ясно, что с этой минуты война неумолимо провела резкую границу между тем, что было, и тем, что есть. Переступив эту границу, надо отказаться от привычного, знакомого, заранее рассчитанного, предусмотренного планами - личными и всенародными, суметь жить рядом со смертью и принимать решения, единственным критерием правильности которых является только вклад в будущую победу над врагом.
   И этот второй человек - командир Красной Армии, сознающий, что выбор у него элементарный - победа или смерть, - взял верх над инженером мирного времени.
   Соколов едва заметно усмехнулся и негромко, даже с каким-то нарочитым безразличием сказал:
   - Доверите - могу я пойти.
   - Вот этого мы от тебя и ждали, Леонид Николаевич! - воскликнул Гусинский. И тут же официально, вкладывая особый смысл в каждое слово, объявил: - Воентехник второго ранга Соколов! Вы назначаетесь командиром изыскательской партии. Вопросы есть?
   Соколов промолчал. Не потому, что у него не было вопросов. Просто ему казалось бессмысленным вот так, с ходу, их задавать.
   "Изыскательская партия!" - не без иронии повторил он про себя. Это название ассоциировалось с многообразием землемерных инструментов, транспортными средствами, походными кухнями... И кто до сих пор прокладывал дороги по льду? Кому они были нужны?..
   Но Гусинский истолковал молчание Соколова по-своему:
   - Значит, вопросов нет?.. Ну что ж, еще будут! А пока смотри и слушай.
   Повернув карандаш острием к карте, он почти параллельно жирной красной линии прочертил другую, пунктирную, к точке, означающей остров Зеленец. Пунктир отклонялся от сплошной черты слегка к югу.
   - Близко к немцам получается, - неуверенно произнес Соколов. - Из артиллерии бить по трассе будут.
   - Ничего не поделаешь, - отверг этот довод Гусинский, - не в мирное время работаем. Зато от Зеленца возьмем чуть на северо-восток. Вот так.
   И он продолжил свой пунктир до точки на восточном берегу, рядом с которой каллиграфически четко было выписано слово "Кобона".
   - Задача ясна? - зажимая карандаш в кулаке, переспросил Гусинский.
   Соколов утвердительно качнул головой. И тут же вроде спохватился:
   - Вот что, товарищ военинженер, я обманул бы и себя и вас, если сказал бы, что задача для меня ясна до конца. Прокладывать трассы по льду мне никогда в жизни не приходилось. Думаю, что и вам тоже. На бумаге прочертить легко...
   - А вы постарайтесь выкинуть из головы, что под вами лед, - перебил его Гусинский. - Представьте себе, что перед вами обычное зимнее бездорожье и надо отыскать на местности наиболее выгодное направление для прокладки, ну, скажем, шоссейной дороги в тридцать два километра.
   - В стужу шоссейные дороги не строят, и вы знаете это не хуже меня, усмехнулся Соколов. - Однако главное не в этом. Вы сказали: "Забудьте про лед". А как я могу забыть про него, если разведка показала...
   - И слово "разведка" забудь, Леонид Николаевич! - горячо прервал его на этот раз уже Юревич. - Какая к черту разведка! Разведданными мы по горло сыты: "Здесь лед тонок", "Здесь вода"... А люди в Ленинграде мрут! Хватит! Нам сейчас другое надо! - И, взглянув на Гусинского, приказал: Продолжайте, товарищ военинженер!
   - Задача, значит, такая, - снова заговорил Гусинский. - Создать изыскательскую партию. Это раз. Изыскать и обозначить вешками направление автогужевой трассы по льду от деревни Коккорево до Кобоны с заходом на остров Зеленец. Это два. Если встретятся разводья или полыньи, непременно найти обход. Это три. О результатах доносить сюда, в штаб батальона, нарочными. Первый раз после того, как пройдете десять километров от западного берега, второй - по достижении острова Зеленец и третий - из пункта назначения, из Кобоны. Конкретные предложения по составу и техническому оснащению изыскательской партии представить на утверждение комбату... - Гусинский отдернул рукав полушубка, посмотрел на часы, скажем, к двенадцати ноль-ноль. Подготовительные работы начать немедленно. Выход на лед завтра на рассвете. Все.
   Он встал. Поднялся со своего места и Соколов.
   - Еще одно слово, Леонид Николаевич, - тоже поднимаясь, сказал Юревич. - Скрывать от тебя ничего не хочу. Задача трудная. Все утверждают, что лед еще тонкий... Хотя это докладывалось вчера, а после того и вечер и ночь были морозными. Насчет воды... тоже скрывать не хочу: вчера мы говорили с местными рыбаками. Они полагают, - Юревич понизил голос, - будто там, дальше, вода и зимой не замерзает. Если это так, то... - Он безнадежно махнул рукой и с неожиданной злостью сказал: - Короче, все надо выяснить до конца. Может, зря пугают, сами толком не знают, что там и как? Никто из них раньше Ладогу зимой не переходил. Тем не менее кого-либо из местных рыбаков возьмите с собой. Все-таки им здешние условия лучше знакомы. И последнее: есть предложение комиссаром изыскательской партии назначить Брука. Ваше мнение?
   Соколов хорошо знал этого уже немолодого старшего политрука, до войны кадрового питерского рабочего, кожевника о Васильевского острова.
   - Подойдет, - уверенно сказал он.
   8
   - ...Требование Ставки, товарищи, сводится к следующему... - сказал Жданов и прочел вслух ту часть телеграфных своих переговоров с Шапошниковым, которая касалась поставок вооружения и боеприпасов для резервных армий, подтянутых к Москве.
   - Насколько я понимаю, - заговорил после всеобщего короткого молчания Попков, - проблема состоит не только в том, чтобы произвести все это сверх плана, хотя, откровенно говоря, не знаю, как мы справимся с таким заданием в сегодняшних условиях. Но даже если и справимся, каким образом перебросим произведенное на Большую землю?
   - Пришлют самолеты, - ответил Жданов.
   - А пушки? Тоже самолетами?
   - Пушки сможем отправить, когда начнет действовать трасса. Битва за Москву продлится не один день. Но автоматы и минометы нужны немедленно... - И тут же, без видимой связи, Жданов вдруг спросил, обращаясь ко всем присутствующим: - У них есть рация?.. Ну там, на Ладоге? Я забыл узнать у Лагунова.
   И все поняли, что даже сейчас Жданов думает о тех, кто сегодня рано утром вышел на ладожский лед, что после телефонного звонка Лагунова он не может, не в состоянии хотя бы на мгновение отвлечься от мысли о ледовой трассе. А поняв это, каждый из участников совещания в глубине души обрадовался, потому что и сам не мог заставить себя хоть на какое-то время забыть о Ладоге.
   С того момента, как позвонил Лагунов, думы о ней стали источником постоянной тревоги, которую не в силах были заслонить никакие другие заботы и размышления. Прикидывая в уме, сколько же потребной военной техники может произвести ленинградская промышленность, каждый из собравшихся в кабинете Жданова в то же самое время с трепетом душевным ожидал новых вестей из Осиновца.
   Вопрос Жданова никого не застал врасплох.
   - Насколько я понял из разговора с Лагуновым, - ответил за всех Васнецов, - рации у поисковой группы нет. Но время от времени в Коккорево будут возвращаться нарочные с донесениями о состоянии льда.
   - Придется ждать, - тихо сказал Жданов, взглянув на часы. И остальные, как по команде, одновременно повернули головы к круглым настенным часам; справа от двери. Стрелки показывали без четверти десять.
   - Если изыскатели вышли на лед с рассветом, - размышлял вслух Жданов, то, наверное, одолели уже не меньше десяти километров.
   Никто не решился поддержать или отвергнуть это предположение. Разве угадаешь, что там встретилось на пути - тонкий лед, нагромождения торосов или полыньи?
   - Хорошо, гадать не будем, - как бы прочитав невысказанную эту мысль, согласился Жданов и вернулся к первоначальному предмету обсуждения: Время не терпит, товарищи! Нам надо сейчас же решить, как будем выполнять задание Ставки. Но прежде... - Он посмотрел на Васнецова, напомнил ему: Вы, кажется, хотели что-то сказать в связи с сообщением товарища Павлова.
   - Я собирался, Андрей Александрович, говорить о мерах против массовых заболеваний цингой, - ответил Васнецов. - Точнее, о полумерах. Медики утверждают, что лапки хвойных деревьев содержат значительное количество витамина С. Если из них приготовлять настой... Короче, есть предложение начать массовую заготовку хвои. Мы подсчитали: для того чтобы снабдить таким настоем все столовые города, надо заготавливать не меньше тридцати тонн хвои в сутки.
   - Кто же это будет делать? - спросил Жданов.
   - По-моему, надо дать такое поручение комсомолу.
   Жданов на мгновение задумался. Он хорошо знал, что ужа тысячи ленинградских комсомольцев, невзирая на голод и холод, валили деревья в Парголовском и Всеволожском лесах, чтобы хоть как-то помочь городу, лишенному топлива. А другие прокладывали обходную трассу от Заборья к Ладоге. А третьи дежурили по ночам на крышах, гася зажигательные бомбы, извлекали раненых из-под развалин домов, разрушенных немецкими фугасами, несли службу в составе истребительных батальонов. Вспомнил Жданов и о тех ленинградских юношах и девушках, из которых в самые последние дни были сформированы десятки отрядов в помощь совсем истощенным людям, неспособным встать с постели, чтобы принести воды, получить хлебный паек...
   "Смогут ли выдержать молодые плечи новую нагрузку?" - с грустью подумал Жданов. Но вслух он сказал:
   - Хорошо. Поручим комсомолу и это.
   - Есть еще одно предложение, - снова заговорил Васнецов, - организовать подледный лов рыбы.
   - Где?
   - Всюду, где возможно. Главным образом на побережье Финского залива, от Крестовского острова до Сестрорецка. Словом, по всей пятикилометровой полосе южного побережья до мыса Сторожно. Это предлагаю поручить тресту "Ленрыба".
   - Принимается, - сказал Жданов. - У вас все?
   - Нет, не все. Я полагаю, что нам следует пойти еще на одну чрезвычайную меру. На базах Главпочтамта и железнодорожных складах скопилось некоторое количество продовольственных посылок, никем пока не востребованных. Думаю, что их следует изъять и передать в распоряжение товарища Павлова. В общий котел.
   Жданов слушал Васнецова, опустив голову.
   - Что ж, примем и это предложение, - произнес он, не поднимая головы. И, посмотрев на часы, недовольно передернул плечами, потянулся рукой к панельке с кнопками звонков, нажал одну из них. В дверях появился дежурный секретарь.
   - Якубовского, пожалуйста! - распорядился Жданов.
   Все участники совещания тоже обернулись и дате слегка подались в сторону секретаря, как бы подтверждая беззвучно: "Да, да, Якубовского. И скорее, скорее!.."
   Но Жданов не позволил им отвлечься:
   - Давайте, товарищи, условимся о конкретных мероприятиях по выполнению задания Ставки. Я полагаю, что прежде всего необходимо подсчитать, сколько мы можем дать сверх плана требуемой военной техники, а потом надо всем выехать на предприятия и разъяснить там целевое назначение этой техники.
   - А можно ли выходить за рамки газетных сообщений о положении под Москвой? - усомнился Штыков.
   - Паники опасаетесь, Терентий Фомич? - отпарировал Жданов. - От паники Ленинград застрахован. От голода, от смерти - нет. А от паники - да! Скажите людям напрямик: решается судьба Москвы. Иначе... - Жданов чуть запнулся, - у них не хватит сил выполнить это задание...
   Дверь кабинета бесшумно приоткрылась. Дежурный секретарь доложил, что Якубовский на проводе. Жданов поспешил к столику с телефонами. Снял трубку.
   - Здравствуйте, товарищ Якубовский. Хочу узнать: не поступало ли каких-нибудь новых сведений от поисковой партии?
   В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь размеренным стуком метронома.
   - Я понял. Спасибо, - сказал Жданов и, вернувшись к своему креслу, не сел в него, а лишь облокотился о спинку. - Пока ничего нового. Нарочных не было. По расчетам Якубовского, первое донесение можно ждать не ранее двенадцати. Если... и на этот раз поиск не окажется безрезультатным.
   Не присаживаясь, он закончил совещание:
   - Итак, товарищи, давайте поручим работникам промышленных отделов обкома и горкома в течение часа определить возможности наших предприятий и немедленно организовать все на месте. На основные заводы поедут секретари обкома и горкома. На Кировский пошлем...
   - Разрешите, я поеду на Кировский! - вызвался Васнецов.
   "Где же сейчас изыскатели?" - опять спросил себя Жданов, едва остался один.
   Он представил себе бескрайние белые просторы Ладоги и где-то там, на льду, кучку людей. Что делают они в эти минуты? Идут ли вперед, к Кобоне, или беспомощно стоят у свинцово-черной воды, которую не в силах преодолеть? А может, застряли в ледяных торосах, - авиаразведка в последние дни часто сообщала о нагромождениях льда на всем пространстве, отделяющем западный берег от восточного...
   Если в ближайшие три, четыре, максимум пять дней не удастся открыть трассу, город обречен на голодную смерть. Все жалкие запасы, о которых только что докладывал Павлов, будут исчерпаны. Голод начнется и в армии. И тогда даже самые закаленные бойцы, которые в течение почти месяца держали врага на Лужском рубеже, а потом отбивали яростные его атаки у Пулковских высот, окажутся не в состоянии противостоять очередному натиску немцев...
   Жданов вспомнил вчерашний доклад начальника городской милиции: страдающие от недоедания люди под огнем противника бродят на окраинах города, разгребая снег лопатами, в поисках не убранных осенью картофеля и овощей. Начальник милиции спрашивал: "Как быть? Не допускать туда людей, рискующих каждую минуту стать жертвами неприятельской артиллерии и даже пулеметов, или смотреть на это сквозь пальцы?.."
   А сам Жданов, проезжая вчера по городу, видел ленинградцев, собиравших промерзлую землю на территории сгоревших Бадаевских складов. Спросил: "Зачем?" Ему ответили: "Чтобы выварить ату землю, пропитанную сахаром, и поить детей подслащенной водой..."
   Сосредоточив свои мысли на будущей Ладожской трассе, Жданов не мог, вернее, не хотел думать о том, что она еще не спасение. Не хотел признаваться самому себе, что по трассе можно будет перебрасывать лишь то продовольствие, которое уже доставлено на восточный берег Ладоги, поскольку железнодорожный узел - Тихвин - захвачен врагом. "Перебросим все, что скопилось на том берегу... Ну, а дальше? - настойчиво спрашивал себя Жданов. - Что будем делать дальше? Надеяться на обходную дорогу от Заборья к Ладоге? Но она будет готова не раньше чем через две-три недели".
   "Надо раньше!" - мысленно кричал Жданов.
   "Ну, допустим, несколько раньше, - отвечал он себе же. - Так ли уж существенно изменится положение? Ведь пропускная способность этой двухсоткилометровой дороги-времянки будет ничтожна. Не менее пяти дней, а возможно, и целую неделю будет ползти по ней частично на гужевом, частично на автомобильном транспорте груз, отправленный в Ленинград из Заборья. Нет, и обходная дорога не несет спасения. Она вместе с Ладожской трассой способна лишь временно удержать защитников Ленинграда на границе жизни и смерти".
   Жданов гнал от себя эти черные думы, убеждал себя, что главное сейчас проложить ледовую трассу. Отсутствие ее означает для Ленинграда неминуемую смерть. И в то же время сознавал, что Ладожская трасса может стать истинной дорогой жизни только при одном условии: если продовольствие, направляемое в Ленинград из глубин страны, будет поступать к ладожскому берегу прежним, кратчайшим путем - через Тихвин и Волхов. По стальным рельсам, а не по хлипким гатям.
   Но Тихвин с восьмого ноября находился в руках немцев. А Волхов хоть и удалось отстоять, но враг все еще находился на близких подступах к нему.
   Надо отбить Тихвин, отбросить немцев от Волхова!..
   На столе перед Ждановым, рядом с глубокой, наполненной папиросными окурками пепельницей, лежала телеграфная лента. Жданов взял эту ленту и стал отыскивать то место, где Москва сообщала о готовящемся наступлении на Тихвин. Вот оно: "Ставка дала указание Мерецкову форсировать наступление на Тихвин".
   Как-то оно пойдет? Сколько времени продлится? И закончится ли успехом?..
   Жданов, переживший за долгие месяцы войны столько неудач и разочарований, не мог обольщаться на этот счет, боялся принимать желаемое за действительное. К тому же он недостаточно был осведомлен об оперативной обстановке под Тихвином. Освобождение этого города Ставка возложила на 4-ю армию генерала Мерецкова, а она не подчинялась Ленинградскому фронту.
   "Но за Волхов отвечаешь ты!" - мысленно подвел итог Жданов.
   Да, за Волхов, точнее, за разгром волховской группировки противника отвечал он, Жданов. Вместе с Хозиным. И потому именно все последнее время командующий фронтом проводил в войсках по ту сторону Ладоги, сколачивая вместе с Федюнинским ударную группировку, способную отбросить врага на исходные позиции.
   Жданов поддерживал с Хозиным телефонную и телеграфную связь. Судя по сообщениям командующего, создание ударной группировки шло полным ходом, но для гарантированного успеха она была все же слабовата. Войск не хватало. Волховская операция, в свою очередь, немало зависела от того, удастся или нет в самое ближайшее время открыть движение по трассе: только по льду Ладоги можно было перебросить подкрепления в 54-ю армию.
   Таким образом, все в эти грозные дни переплеталось в единый клубок: Москва, Ленинград, Тихвин, Волхов, будущая Ладожская трасса. Но перед Ждановым на первый план выдвигалась все же Ладога. Без ледовой трассы невозможно было достаточно эффективно маневрировать наличными силами фронта, отправлять в Москву пушки, производимые на ленинградских заводах, завозить в Ленинград продовольствие, эвакуировать из фронтового города стариков, женщин и детей.
   Жданов заново перечитал телеграфную ленту и почувствовал угрызение совести: "Не все ведь рассказал членам Военного совета из того, о чем разговаривал с Шапошниковым. Даже о готовящемся наступлении на Тихвин умолчал. А может, и правильно сделал, что умолчал. Хозин-то о нем знает. Этого с военной точки зрения вполне достаточно..."
   Жданов пошел к письменному столу. Там ждала его кипа всяких бумаг. Донесения Военных советов армий и штаба МПВО. Сводка горздравотдела. Сводка суточного выпуска оборонной продукции. Письма матерей и жен с просьбами помочь умирающим от голода мужьям, сыновьям, братьям - таких писем приходит все больше и больше.
   Сверху лежал типографский оттиск передовой статьи "Ленинградской правды". Подготовленная по поручению бюро обкома статья предназначалась для опубликования в очередном номере газеты в связи с предстоящим пятым снижением продовольственных норм.
   Жданов прочел первые ее строки:
   "Большевики никогда ничего не скрывают от народа. Они всегда говорят правду, как бы жестока она ни была. Пока длится блокада, нельзя рассчитывать на улучшение продовольственного снабжения. Мы вынуждены уменьшать нормы выдачи продуктов, пока враг не будет отброшен, пока не будет прорвано кольцо блокады. Трудно это? Да, трудно, но другого выхода нет..."
   Он откинулся устало на спинку кресла. Посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать. Вздыбленные кверху часовые стрелки будто впились ему в мозг.
   "Что же происходит там, на Ладоге? Почему они молчат?! Может быть, люди, посланные на лед, уже вернулись без результата, а Лагунов и Якубовский не решаются доложить об очередной неудаче? Или разведчики идут вперед, но нарочный еще не успел вернуться? Или его постигла какая-то беда?"
   На последний вопрос не мог бы ответить сейчас никто. Ни Лагунов, ни Якубовский, ни командир мостостроительного батальона Бриков. С тех пор как тридцать бойцов и командиров спустились на лед и исчезли в прикрывавшем Ладогу тумане, связь с ними прекратилась.
   "Довольно! - приказал себе Жданов. - Никому не станет легче, если я буду изводить себя и других одними и теми же вопросами, поминутными телефонными звонками. Есть события, которые нельзя ускорить. Когда выяснится что-то определенное, меня немедленно поставят в известность. А сейчас - все! На какое-то время Ладоги для меня не существует..."
   Не досмотрев бумаг, он подошел к картам, развешанным на стене его кабинета.
   Одна из них фиксировала положение под Ленинградом. Оно оставалось в основном таким же, каким сложилось еще к началу второй недели сентября. Синее изломанное кольцо блокады, начинаясь от побережья Финского залива, перерезало приморскую железную дорогу на Ораниенбаум, упиралось в Петергоф, затем шло по самому берегу, захватывая Стрельну и Урицк, отсюда опускалось к Пушкину и Колпину, потом карабкалось вверх и там разветвлялось двузубцем - на Шлиссельбург и Мгу. А с противоположной стороны, за Сестрорецком, Ленинград отрезала такая же синяя линия, пересекавшая Карельский перешеек с юго-запада на северо-восток. Новым на этой карте было второе кольцо блокады, появившееся с восьмого ноября. Оно тянулось к южному побережью Ладоги, проходя чуть ниже Волхова, и отклонялось здесь на юго-восток, захватывая Тихвин.