Чаковский Александр Борисович. Блокада (Книга 5)

   - У нас таких машин нет, Андрей Александрович.
   - Она нужна им для производства дрожжей, - продолжал Жданов. - И есть сведения, что одна такая машина осталась в районе Невской Дубровки.
   - А-а, - облегченно произнес Гусев, - так я сейчас дам команду Бычевскому.
   - Бычевский в данном случае не поможет, - возразил Жданов. - Машина находится на той стороне Невы, на "пятачке", в районе Восьмой ГЭС. Где-то между нашими и немецкими позициями. Надо направить туда группу разведчиков, разыскать эту воздуходувку и перебросить ее в город. Вам понятно?
   - Так точно. Но как разведчики опознают воздуходувку?
   - С ними пойдет инженер фабрики. Он может прибыть в Дубровку завтра же.
   - Ясно, Андрей Александрович. Тогда я прикажу генералу Конькову...
   - Вот, вот. Именно ему. Спасибо, Дмитрий Николаевич. У меня все.
   Жданов и сам не представлял себе, как выглядит эта машина. Знал только одно: она необходима фабрике, которой поручено освоить выпуск пищевых заменителей. А все, что касалось продовольствия, было для Ленинграда вопросом первостепенной важности. И еще он знал, что попытка отыскать нужную машину где-то под носом у немцев может стоить жизни инженеру кондитерской фабрики и кому-то из бойцов, кому-то из командиров-разведчиков. Но иного выхода не было...
   В половине второго ночи Жданов решил прилечь, предварительно распорядившись, чтобы его немедленно разбудили, если позвонит Лагунов.
   На тумбочке возле кровати, рядом с телефоном, стоял будильник. Жданов завел его на половину третьего, расстегнул воротник серой, "сталинского" покроя куртки - военную форму он не надевал ни разу - и откинулся на подушку. Заснул он сразу, только сон был каким-то поверхностным понеслись каруселью обрывки дневных забот: трасса... Лагунов... полковые пушки... минометы... дрожжи... воздуходувка...
   - Что будем делать, Леонид Николаевич? - услышал Соколов тихий голос Смирнова.
   - Не знаю, - пожал плечами Соколов. - Попробую пройти метров двести на север. А вы все пока стойте здесь, на месте.
   И он решительно зашагал налево, вдоль полыньи, в надежде, что невидимый ее край все же обнаружится. Однако чем больше Соколов удалялся от того места, где оставил Смирнова, Кушелева и проводника, тем шире становилась полынья. Значит, идти на север не имело смысла.
   Он повернул назад.
   - Ну как? - едва завидя возвращающегося Соколова, крикнул Смирнов.
   Соколов безнадежно махнул рукой и распорядился:
   - Кушелев, беги за комиссаром. Надо посоветоваться.
   - Комиссар воду не заговорит, - мрачно ухмыльнулся проводник. - Она агитации не поддается.
   - Вы, кажется, радуетесь, что дальше нельзя пройти? - возмутился Соколов.
   - Радоваться тут нечему. А только я предупреждал...
   - На кой же черт пошел с нами, если был так уверен, что не пройдем?
   - А у меня, командир, в Питере внучка махонькая живет. Не слыхал? Впрочем, что тебе с того...
   В самом факте, что у рыбака есть внучка и что живет она в Ленинграде, не было ничего необычного. Необычен был тон, каким произнес эти слова флегматичный рыбак. На этот раз в голосе его не было безразличия, а звучали одновременно и обида и вызов.
   - Сколько же внучке лет? - примирительно спросил Соколов, несколько озадаченный такой моментальной переменой в поведении человека.
   - Восьмой пошел, - глядя на лед, ответил проводник.
   - А... родители есть? - продолжал расспрашивать Соколов, теперь уже главным образом для того, чтобы как-то скоротать время до прихода Брука.
   - Ро-дители! - с сарказмом повторил старик. - Родитель ее в ополчение ушел с Ижорского, и с тех пор ни слуху ни духу.
   - А мать?
   - На Ижорском заместо мужа вкалывает. А девочка день-деньской одна. С моей рыбы только и живет. Наловлю, заморожу - и с оказией в Питер. Есть еще добрые люди, доставляют, не сожрав по дороге... - Старик помолчал и невпопад выпалил: - За то время, что с вами по льду гуляю, я знаешь сколько рыбы наловил бы!
   Эта последняя его фраза вновь пробудила у Соколова чувство безотчетной неприязни к проводнику.
   - Нытик ты, дед, - сказал он, поморщившись, и отвернулся, услышав издали громкий голос комиссара.
   - Что случилось, Леонид Николаевич? - кричал тот.
   Соколов выждал, пока Брук приблизится, и ответил совсем тихо:
   - Не видишь, что ли? Вода.
   Брук хотел что-то сказать, но тут раздался гул, похожий на раскат далекого грома. Все растерянно переглянулись, стараясь определить источник этого пугающего гула, постепенно переходящего в скрежет, точно огромные жернова давили и крошили что-то.
   - В сторону, в сторону давайте! - услышали все повелительный голос проводника и увидели, как он, до сих пор стоявший в стороне, подобрав полы тулупа, устремился к Соколову и Бруку.
   Через мгновение там, где только что стоял проводник, возникла извилистая, зигзагообразная трещина. Она начиналась у самого края полыньи и, уходя на запад, скрывалась где-то в тумане.
   - Кушелев! - крикнул Соколов. - Бегом к Дмитриеву! Передай приказание: всем взять в руки веревку и двигаться, держась за нее.
   А гул и треск уже прекратились. Очевидно, подвижка льда, сокрушившая несколько торосов, окончилась. Снова стало тихо.
   Некоторое время все молчали, устремив взгляды на майну. Наконец заговорил старший политрук:
   - Вода, о которой рассказывал Дмитриев, была ближе к берегу. Мы то место уже прошли. Значит, замерзла. Может, и эта майна скоро закроется?
   - Предлагаешь сидеть тут и ждать? - с недоброй усмешкой спросил его Соколов. - Лагерем расположиться и ждать?.. А сколько? Сутки? Двое? Неделю?!
   - Раньше января не замерзнет вся Ладога, - неожиданно вступил в разговор рыбак.
   - Погоди, отец, тебя потом спрошу, - сказал Соколов. - Первое слово комиссару.
   - Напрашивается только одно решение, - задумчиво промолвил Брук, попытаться обойти эту воду...
   Прибежал запыхавшийся Кушелев, доложил звонким своим мальчишеским голоском:
   - Ваше приказание выполнено, товарищ воентехник второго ранга!
   - Получай новое, - сказал в ответ Соколов. - Возвращайся опять к Дмитриеву, скажи, чтобы приостановил движение. - И, снова поворачиваясь к Бруку, пояснил ему: - Не хочу, чтобы люди эту чертову воду видели, пока мы с тобой не примем окончательного решения... К северу я уже ходил - там полынья.
   - Значит, к югу надо идти, - рассудил Брук.
   - Да вы что, товарищи командиры! - вторично вмешался в разговор проводник. - Карты с собой носите, компаса в такое говорите! Там же немец!
   Никто ему не ответил. И Соколов и Брук отлично знали, что примерно в десяти километрах от того места, где они сейчас стояли, находился занятый немцами Шлиссельбург. Правда, вблизи Шлиссельбурга лед охраняют пограничники. Но где они сейчас, эти пограничники? И насколько плотна их оборона? Может ли она воспрепятствовать проникновению на лед разведывательных групп противника?..
   - Если к северу майна шире, ее надо обходить с юга, - упрямо продолжал Брук. - Рискованно? Да, риск есть. А попробовать надо... - И так как Соколов сосредоточенно молчал, добавил: - Если хочешь, вернемся к людям и поставим вопрос на голосование. Лично я за исход ручаюсь.
   - В армии не голосуют, - усмехнулся Соколов.
   - Знаю. И все же есть случаи, когда можно проголосовать. Иного не придумаешь, если командира одолевают сомнения и он затрудняется принять решение.
   - С чего ты взял, старший политрук, что я сомневаюсь? - обиделся Соколов. - Я, если хочешь знать, решение еще до твоего прихода принял. Только вот твое, комиссарское мнение узнать хотел.
   - Теперь знаешь?
   - Теперь знаю. И действовать будем так: я, Смирнов и Кушелев идем в обход майны с юга...
   - Ты забыл про меня, - напомнил Брук.
   - Нет, не забыл. Ты, комиссар, остаешься с экспедицией в будешь ждать нашего возвращения.
   - Не выйдет!
   - Выйдет, - твердо сказал Соколов. - Приказывать тебе права не имею, но прошу. Прошу остаться с людьми, - еще более настойчиво повторил он. Нельзя оставлять экспедицию без командира и комиссара. Здесь всякое может случиться. То подвижка льда, то самолеты... А деда отпустим: ему на берег не терпится. - И, не дожидаясь ответа комиссара, обратился к проводнику: Все, отец. Можешь быть свободным. Спасибо, что проводил.
   Рыбак ожег его недобрым взглядом из-под мохнатых, опушенных инеем бровей.
   - Я, командир, военной шинели не ношу. Списан вчистую еще в тридцатом.
   - Вам же сказано, что можете быть свободным! - раздраженно повторил Соколов. - И нечего про шинель напоминать.
   - Я про шинель напомнил к тому, что приказы твои мне не обязательны. Я человек вольный.
   - Слушайте, вы, вольный человек! - вспылил Соколов. - Мы в вас больше не нуждаемся. Можете идти на все четыре стороны.
   - А я желаю идти только в одну, - возвысил голос рыбак.
   - Это как же понимать?
   - А понимай, командир, так, что на юг я иду с тобой вместе. Разумеешь?.. Ну, тогда пошли давай. Не ночевать же здесь, на майне.
   Он повернулся, ударил пешней о лед и зашагал вдоль полыньи направо.
   Соколов и Брук переглянулись.
   - Чудной старик! - сказал Соколов. - Ладно, ночевать здесь действительно несподручно. Смирнов, Кушелев, пошли! Счастливо оставаться, старший политрук.
   - Сейчас счастье тебе нужнее, - тихо сказал Брук. - Желаю скорого возвращения и с хорошими вестями.
   - Постараюсь. А ты прикажи за воздухом в оба глядеть. Эти "хейнкели" здесь, видать, постоянно на бреющем ходят. За маскировкой следи. Вешки и все прочее, что на санях лежит, укройте маскхалатами, чтобы не чернело на льду. Все! Бывай...
   Соколов кивнул и пошел следом за удаляющимся рыбаком. Смирнов и Кушелев поправили за спинами свои вещмешки, вскинули на плечи винтовки и двинулись за Соколовым.
   Рыбак шел неспешным, но спорым шагом. Его широкая спина и поднятый воротник шубы маячили уже отдаленно. Чуть слышно было постукивание пешни о лед.
   Впереди, у самого горизонта, вспыхнула и погасла зеленая ракета. "Кто это и кому сигналит? - подумал Соколов. - Немцы? Или наши пограничники? Или?.."
   Он вспомнил почти невероятную историю, рассказанную Якубовским. Еще восьмого сентября немцы захватили Шлиссельбург, блокировав Ленинград с суши. Но Шлиссельбургская крепость, носящая веселое название "Орешек", осталась в руках советских моряков и армейцев, и гарнизон ее, несмотря ни на что - голод, холод, разрушительный огонь вражеской артиллерии, частые бомбежки с воздуха, многократные штурмы пехотой и танками противника, держится поныне.
   Соколову никогда не приходилось бывать в Шлиссельбурге. Мощь крепостных сооружений он представлял себе смутно. Однако даже то, что крепость эта продолжает существовать, что в Шлиссельбурге находятся не только немцы, но и советские люди, - даже это одно как бы согревало душу Соколова.
   Когда он увидел трепетный огонек ракеты, ему хотелось верить, что это гарнизон "Орешка" дает знать о себе, сигнализирует Родине, что он по-прежнему ведет бой. Или, может быть, эта ракета предназначена лично ему, Соколову, и тем, кто с ним, - указывает им верный путь, напоминает, что они не одни?..
   Соколов невольно улыбнулся, подумав, как далеки такие иллюзии от реальности. Конечно же никто там, в "Орешке", и понятия не имеет, что четверо соотечественников бредут сейчас по льду Ладоги, вдоль проклятой майны. Ракету эту, вероятнее всего, запустили немцы, и означает она либо начало очередного артудара по той же крепости "Орешек", либо отбой огневому налету.
   ...Они продолжали свой изнурительный марш. Впереди - проводник, за ним - Соколов, по его следу - неотступный Кушелев, а шагах в пяти от Кушелева - Смирнов.
   Майна заметно сужалась, но конца ее все еще не было видно. Где-то совсем поблизости опять раздался громоподобный гул, переходящий в скрежет. Будто снаряды рвались и корежили лед.
   - Ложись! - инстинктивно крикнул Соколов, как и тогда, при появлении вражеских самолетов. Но тогда он увидел опасность воочию. А сейчас только предполагал, что по льду бьет артиллерия.
   В следующую минуту Соколов убедился, что никакого артобстрела нет и не было, а произошла очередная подвижка льда, Впрочем, это не принесло ему облегчения. Скорее, наоборот.
   От майны теперь во все стороны молниями расходились трещины, а справа от нее, в десятке метров, возник новый остроконечный торос. Шевельнулась страшная догадка: а что, если где-то к западу лед не только треснул, но и разошелся, образовав еще одну майну, подобную той, которая пересекла первоначальный их маршрут? Тогда все они - и сам Соколов, и Смирнов, и Кушелев, и проводник - могут оказаться на плавучей льдине, влекомой течением к вражескому берегу...
   Послать Смирнова или Кушелева разведать ледовую обстановку Соколов не решился, опасаясь, что в результате новой подвижки льда кто-то может потеряться. И, подумав так, с досадой обнаружил, что проводник их опять исчез куда-то.
   - Эй, отец, где ты? - приложив ладони ко рту, крикнул Соколов в появившуюся невесть откуда густую полосу тумана.
   Ему никто не ответил.
   - Смирнов, промерь лед! - приказал Соколов.
   Смирнов молча стал долбить пешней лунку. На это ушло минут десять.
   Заглянув в лунку, Смирнов доложил:
   - Сантиметров двенадцать будет. Никак не меньше. - И повторил убежденно: - Не меньше!
   Соколов тоже осмотрел пробоину и с удовлетворением отметил, что толщина льда увеличивается.
   - Вперед! - скомандовал он.
   Навстречу им уже шагал проводник. Широкая его фигура в тулупе с поднятым воротником, с посохом-Пешней в руках, с выбеленной инеем бородой напоминала не то какого-то библейского пророка, не то русского боярина допетровских времен.
   - Ты где был, рыбацкая твоя душа? - воскликнул обрадованно Соколов.
   Проводник ответил с деловой сухостью:
   - Ходил проверить лед впереди. Ничего. Крепкий.
   - А как майна?
   - Кажись, сужается. Но все одно, не перешагнуть ее: в ширину метров десять еще.
   - Есть же у нее конец! - сказал Соколов.
   - Конец всему есть, - многозначительно и чуть свысока заметил рыбак. До Шлиссельбурга путь тоже конец имеет.
   - Мы уклонились к югу только километра на четыре, - уточнил Соколов. Пройдем еще два.
   Никто не спросил его, почему именно два. Это было ясно и так: идти дальше - значило рисковать встретиться с немцами.
   ...Шли молча. Соколов все время поглядывал на тянущуюся слева полынью. Боль в ступнях, казавшаяся ему одно время нестерпимой, постепенно утихла. Может быть, потому, что промерзшие в сапогах ноги вообще утратили чувствительность. А может, от предчувствия близкого конца полыньи. И вдруг ни с того ни с сего Соколову показалось, что его ноги по самые колени окатило жаром. Не холодом, а именно жаром.
   В следующее мгновение он понял, что погружается под лед. Чтобы задержаться на поверхности, инстинктивно раскинул руки. В тот же миг сзади кто-то подхватил его под мышки и сильным рывком извлек из воды.
   Соколов увидел склонившееся над ним испуганное лицо Кушелева: глаза широко раскрыты, губы дрожат. Казалось, что весь он охвачен лихорадкой, как будто сам минуту назад был на краю гибели.
   - Ну как вы, товарищ воентехник?.. Как вы?.. Как вы?..
   Кушелев повторял только эти два слова, а закончить фразу не мог.
   Соколов поднялся на ноги. С маскхалата на мокрые сапоги медленно стекали новые струйки. Жар сменился холодом.
   - В сторону отойди! Дальше "от проруби! - кричал проводник.
   Соколов попятился. Зубы его застучали. Однако он сделал над собой усилие и сказал преувеличенно спокойно, даже с иронией:
   - Вот черт неуклюжий! - И попрекнул проводника: - А ты говоришь: лед ничего, крепкий!..
   - Крепость льда тут ни при чем! - ответил тот. - Это наш брат рыбак подложил тебе свинью, командир. Утром рыбу кто-то здесь ловил, лунок напробивал, а ты и нырнул в одну из них.
   - Ну как вы?.. Как вам?.. - твердил свое Кушелев.
   - Спасибо тебе, друг, за выручку, - растроганно сказал ему Соколов.
   - А ну разувайся давай, - не допускающим возражения тоном сказал проводник, раздирая надвое свой широченный и длинный нашейный вязаный шарф. - Попроворнее, попроворнее, - торопил он, - а то без ног останешься.
   Соколов присел на лед, раздвинул вымокшие и начинавшие уже задубевать на морозе полы шинели. Кушелев с поразительной быстротой сдернул сапоги, вылил из них воду, отжал портянки. Весь процесс переобувания занял несколько минут.
   - Пошли! - сказал Соколов уже командным голосом.
   Он сделал два-три неуверенных шага непослушными, одеревеневшими ногами, до боли сжимая зубы, чтобы не стучали от озноба, и вдруг почувствовал, что на плечи свалилось что-то тяжелое. Это проводник накинул на него свой тулуп, сам оставшись в одном ватнике.
   - Не к чему! - заупрямился Соколов, передернув плечами. - Заберите обратно.
   - Очень даже к чему, согреться после купания надо, - назидательно, совсем как малому ребенку, внушал старик. - Согреешься - заберу.
   - Спасибо, отец, - сказал Соколов, и голос его дрогнул, то ли от озноба, то ли от избытка добрых чувств.
   "Не заболеть бы, - с опаской подумал он, стараясь шагать быстрее. - Не превратиться бы из командира в обузу для экспедиции".
   На ходу он все время прислушивался к самому себе и вскоре почувствовал, что озноб проходит. Вновь возникло ощущение боли в ступнях. Теперь эта боль даже обрадовала его. "Значит, ноги не отморожены!" - заключил он.
   ...И вот они достигли конца майны. Обошли ее. На противоположной стороне лед был тоже достаточно крепким.
   От того места, где распрощались с Бруком, их отделяли теперь по меньшей мере пять километров. Соколов посмотрел на часы. Было четверть второго. Оставался шанс вернуться к экспедиции засветло. И они заторопились в обратный путь.
   Преодолеть его удалось за час и двадцать минут.
   Ровно в четыре расстались с Дмитриевым. Он вместе с группой бойцов понес в Осиновец очередное донесение. А Соколов и остальные двинулись в повторный обход майны.
   Уже смеркалось, когда они обошли ее и опять взяли направление на северо-восток, к острову Зеленец. В темноте движение замедлялось, да и очень устали все.
   Где-то далеко за их спинами, на юге, началась артиллерийская канонада. Трудно было определить, чьи орудия бьют - наши, немецкие или те и другие одновременно. Там же, в южной полусфере неба, взвивались над горизонтом ракеты - красные, зеленые, серебристо-белые.
   - Слушай, отец, - обратился Соколов к шагавшему справа проводнику, долго еще до этого Зеленца идти?
   - А мне откуда знать? - буркнул, не сбавляя шага, рыбак.
   - Но ты же говорил там, на берегу, что бывал на этом острове, недовольно сказал Соколов.
   - Летом бывал. На баркасе плавал туда. А зимой на кой ляд он мне сдался?
   - Загадочный ты человек, отец, - сказал, помолчав, Соколов. - Понять тебя не могу... Тебе лет-то сколько?
   - Про годы девок спрашивают, когда в жены берут, - не оборачиваясь, ответил рыбак.
   - Не понимаю, - продолжал Соколов, чувствуя, что если он сейчас перестанет говорить и слушать, то остановится от усталости, от боли в ступнях, от усилившегося встречного ветра. - Не понимаю, - повторил он, зачем ты с нами пошел? Ну до майны проводил, ладно, согласен, путь там тебе был знакомый. А сейчас-то зачем, если места тут для тебя такие же неведомые, как и для нас? Сидел бы сейчас в своем Коккореве и уху варил. Или для внучки лещей морозил. На кой, как ты выразился, ляд тебе с нами валандаться?
   - Слушай, парень, - неожиданно освирепел рыбак, - ты что думаешь, душа с наганом и шинелью вместе выдается?
   - При чем тут это?
   - А при том, что у меня тоже душа есть. И может, сейчас я свое главное дело делаю. Ты вот свое главное дело исполнил? Нет?.. Ну ты еще молодой, жив будешь, война помилует - исполнишь. А мне два годика до семидесяти осталось!
   - Никто не знает, сколько ему на роду жить назначено, - задумчиво сказал Соколов. - Особенно на войне. И вот насчет главного дела я не совсем уяснил. В чем твое главное дело?
   - Это вопрос мудреный, - ответил рыбак задумчиво, после короткого молчания. - Когда я ту войну, первую, отвоевал, ну, думал, главное дело жизни сделал. Потом женился, опять полагал: главное, что мне на роду написано, исполнил, дочка появилась, новую жизнь зародил. Потом думал, главное дело - собственный дом поставить. И это исполнил... Словом, много делов переделал, и каждое в свое время главным казалось. А сейчас вот иду и думаю: не сделал ты, старик, еще своего наиглавного дела в жизни.
   - В чем же оно?
   - А вот до Кобоны вас довести.
   - Спасибо, отец.
   - Не за спасибо стараюсь, - буркнул проводник и как бы между прочим заметил: - Вот он, твой Зеленец-остров, давай причаливай.
   Соколов даже вздрогнул от неожиданности, устремил взгляд вперед, в темноту, но ничего там, кроме нагромождений снега, не обнаружил. В первые минуты он как бы лишился дара слова, хотя все в нем кричало: "Дошли! Две трети пути позади!"
   Наугад побежал вперед и вскоре наткнулся на скользкие, обледенелые камни. Из последних сил взобрался на них и вдруг остановился как вкопанный: откуда-то из-под заснеженной, скованной льдами земли до него донесся неясный человеческий говор и какие-то звуки, похожие на позвякивание солдатских котелков или касок.
   Он не смог разобрать ни слова. К тому же говор сразу смолк. Потом мелькнул огонек, но тут же погас.
   В том, что на острове были люди, Соколов теперь не сомневался.
   "Немцы! - с отчаянием подумал он. - Конечно, это немцы! Они опередили нас, поняли, что мы будем прокладывать трассу по льду, и устроили здесь, на острове, засаду".
   Все эти мысли пронеслись мгновенно. В следующую минуту он, пригнувшись, сполз обратно на озерный лед и все пятился назад, пока не столкнулся с Бруком. Положил ему на плечи обе руки и, нагнувшись к самому его уху, прошептал:
   - Стой, комиссар, там немцы!
   - Где, какие немцы? - удивился Брук.
   - Обыкновенные. Здесь, на Зеленце, - скороговоркой ответил Соколов и продолжал уже твердо, как если бы отдавал приказ: - Значит, так, я иду с атакующей группой, ты обеспечиваешь тыл.
   - Нет, - ответил Брук. - Когда бой, комиссар идет первым. На льду могу замыкающим, а в бою - нет.
   - Отставить!.. Я командир.
   - А я комиссар. Ты командуешь, а я иду в атаку.
   - А-а-а! - с какой-то безнадежностью отмахнулся Соколов и, повернувшись в сторону Смирнова, приказал: - Передай тихо по цепочке - приготовиться к бою!..
   ...Жданова разбудил резкий звонок. Он потянулся рукой в будильнику и увидел, что стрелки показывают половину седьмого. С досадой подумал: "Проспал целых пять часов. Будильник почему-то сработал с опозданием". В ту же минуту звонок раздался снова, и Жданов понял, что его разбудил телефон, а не будильник. Будильника он просто не слышал.
   Из телефонной трубки до него донесся ликующий голос Кузнецова:
   - Прошли, Андрей Александрович! Прошли до Кобоны!
   У Жданова перехватило дыхание. Ему хотелось спросить; "Когда прошли? Кто звонил? Где Лагунов?!" Однако от волнения он не мог произнести ни слова.
   Кузнецов, будто почувствовав это на расстоянии, сам ответил на так и не заданные Ждановым вопросы:
   - Звонил Лагунов! Еще час назад!
   - Почему меня не разбудили? - спросил Жданов, обретя наконец дар слова.
   - Товарищ Васнецов так распорядился. Он недавно вернулся с Кировского. Мы подумали...
   - Где Лагунов?! - прервал его Жданов. - Он в Смольном?
   - Нет еще. Будет часам к двенадцати дня.
   - Почему так поздно?
   - Не знаю. Он сказал только...
   - Соберите к двенадцати Военный совет, - снова прервал его Жданов. - И пригласите всех работников обкома и горкома, которые выезжали на предприятия.
   11
   - ...Ну дальше, дальше!.. - нетерпеливо воскликнул Жданов, когда Лагунов сделал паузу.
   Как и вчера утром, все снова сидели сейчас в его кабинете на своих обычных местах, за длинным столом - Васнецов, Штыков, Попков, Гусев, Павлов. Добавились только начальник тыла Лагунов, Якубовский и заведующие отделами обкома и горкома, выезжавшие на предприятия, чтобы обеспечить выполнение требований Ставки.
   - А дальше произошло следующее, - продолжал Лагунов простуженным голосом. - Командир взвода Смирнов вместе с проводником отправился на разведку, чтобы установить, каковы силы немцев на острове Зеленец. Но оказалось, что это совсем не немцы! В землянке находились наши пограничники. При свете далекой ракеты они увидели приближающихся к острову людей в маскхалатах и тоже приняли их за немцев. Словом, еще минута - и могли бы перебить друг друга. Однако все обошлось благополучно. Соколов и его люди отдохнули на острове, поели в тепле и отправились дальше. Последние десять километров до Кобоны они преодолели за три часа. Трасса размечена на всем ее протяжении. Лед крепкий. Выдержит не только лошадь с санями, а и автомашину... У меня все.
   Доклад Лагунова занял не более пятнадцати минут. Но за этими минутами стояли долгие часы мучений на зимней Ладоге трех десятков советских людей, упорно пробивавшихся к цели сквозь буран, сквозь туман, через нагромождения торосов, через полыньи и разводья, рисковавших собственными жизнями ради спасения жизни сотням тысяч ленинградцев.
   Жданов медленно встал из-за стола и, тщетно пытаясь скрыть охватившее его волнение, сказал:
   - Поздравляю вас, товарищи! Мне хотелось бы сейчас...
   Он намеревался сказать, что его самым горячим желанием было бы видеть сейчас здесь всех этих людей, совершивших свой негромогласный подвиг, обнять, прижать к груди каждого из них. Но в последнюю секунду он почему-то запнулся и закончил с оттенком официальности:
   - Представить всех отличившихся к наградам. Немедленно!
   И, присев опять к столу, спросил Лагунова:
   - Значит, вы уверены, что лед выдержит гужевой транспорт?
   - Не сомневаюсь, что он выдержит и автомобиль, - ответил Лагунов.