Чаковский Александр Борисович. Блокада (Книга 5)

   - Я поднимусь один, - сказал Манштейн. - Двоих ваше сооружение может не выдержать.
   И полез по узкой, прикрепленной к стволу дерева лестнице.
   Данвиц остался внизу. Его лихорадило от волнения. Во-первых, он опасался, как бы русские не начали именно в эти минуты обстрел. Во-вторых, его не оставляла мысль: "Зачем приехал Манштейн? Для инспекции? Но посылать фельдмаршала с юга в самый разгар боев сюда только для того, чтобы проинспектировать их стоячий фронт, вряд ли было бы целесообразно! А может быть, он приехал для того, чтобы... Неужели готовится штурм?!"
   Данвиц посмотрел наверх. Ни площадки, ни находившегося на ней Манштейна не было видно, наблюдательный пункт отлично замаскировали.
   Наконец он услышал шум листвы и увидел, что фельдмаршал спускается.
   Сойдя с лестницы, Манштейн снял фуражку, вытер влажный лоб ослепительной белизны платком и произнес как бы про себя:
   - Неслыханно! - Потом спросил у Данвица: - Что это за трубы там виднеются?
   - Это танковый завод, господин фельдмаршал. Действующий.
   - Когда же он возобновил работу?
   - Он... не прекращал ее.
   - Значит, все разговоры о голоде...
   - Это не только разговоры, господин фельдмаршал. Насколько нам известно, бывали дни, когда в Петербурге умирало по нескольку тысяч человек.
   - И кроме того, город подвергается систематическому обстрелу?
   - Так точно, господин фельдмаршал. Но наши артиллеристы утверждают, что вести обстрел становится все трудней.
   - Почему?
   - Корректировочная авиация русских во время стрельбы засекает наши батареи, и дальнобойная артиллерия подавляет их. Разумеется, мы не прекращаем обстрелов...
   - За это время можно было превратить город в развалины! - зло заметил Манштейн. И неожиданно спросил: - Как называется улица, на которой расположен танковый завод?
   - Улица Стачек.
   - Стачек? - переспросил Манштейн. - Что это значит?
   - Я... не знаю, господин фельдмаршал, - растерянно произнес Данвиц. Наверное, это имя какого-нибудь большевика.
   - Поразительно! - пожал плечами Манштейн. - Я видел петербургские улицы. Трамваи, людей, которые расхаживают как ни в чем не бывало в то время, как вы стоите тут, совсем рядом!..
   - Мы уже привыкли к этому, господин фельдмаршал, - с горечью сказал Данвиц.
   - Придется отвыкнуть! - резко бросил Манштейн. - Чтобы покончить с Петербургом, у меня есть две недели. Максимум три.
   - Господин фельдмаршал, - чувствуя, что его сотрясает внутренняя дрожь, проговорил Данвиц, - значит, можно надеяться, что скоро?!..
   Надежды Данвица не оправдались.
   Правда, ему и его полку довелось участвовать в ожесточенных боях, однако не на улицах Ленинграда, а восточное того места, где его часть до сих пор находилась, в районе с названием, которое почти невозможно было произнести: Усть-Тосно.
   Но и там Данвиц долго не задержался, в сентябре русские сделали бросок через Неву, и немецким войскам пришлось драться на два фронта - и на западе и на востоке "бутылочного горла".
   Прорвать блокадное кольцо русским и на этот раз не удалось. В ночь на 8 октября они отвели свои части обратно за Неву. Но немецкие войска, изготовившиеся начать повторный штурм города, понесли огромные потери.
   И опять наступило затишье. Потекли дни и недели вынужденного стояния на месте.
   Наступила зима. Снова снег прикрыл поля, трясины, торфяные болота.
   Уже давно уехал Манштейн. Радио сообщило, что по дороге на Южный фронт он сделал остановку в ставке фюрера, который "вручил покорителю Севастополя маршальский жезл". О том, что Манштейн потерпел фактическое поражение под Ленинградом, в сообщениях, конечно, не упоминалось.
   В результате осенних боев полк Данвица оказался дальше от Ленинграда, чем раньше, и у Данвица уже не было возможности разглядывать город с наблюдательного пункта.
   В конце декабря Линдеман издал приказ, в котором поздравлял свою армию с наступающим Новым годом и предупреждал о том, что 31 декабря советские войска, возможно, предпримут попытку прорыва.
   Специальным распоряжением командирам частей, расположенным вдоль Невы, он предписывал принять срочные меры по дальнейшему укреплению оборонительной полосы и, в частности, приступить к поливке склона берега водой.
   В душе Линдеман был рад, что намерение Манштейна штурмовать город не осуществилось. Победа самоуверенного, осыпанного почестями Манштейна явилась бы служебным поражением Линдемана. Ведь Гитлер прислал фельдмаршала именно потому, что уже не верил ни в нового командующего группой армий "Север" Кюхлера, ни в командующего 18-й, непосредственно блокирующей город, армией Линдемана.
   Манштейн и вел себя соответственно. Он относился к Линдеману как к подчиненному, по своему усмотрению перебрасывал войска с одного участка на другой, да и план операции по захвату города разрабатывал со штабом своей 11-й армии.
   Осуществить этот план Манштейну не удалось, он потерпел неудачу и вернулся на Южный фронт. Линдеман же, с трудом сдерживавший злорадство, не мог не понимать, что теперь опасность грозила ему самому: если русским удастся прорвать блокаду, сваливать ответственность за поражение ни ему, ни Кюхлеру будет уже не на кого.
   А о том, что к операции по прорыву русские снова готовятся, свидетельствовали данные и агентурной и воздушной разведок...
   Под Новый год в частях, расположенных на левом берегу Невы, была объявлена боевая тревога.
   Однако ночь прошла спокойно. Линдеман решил, что русские, видимо, отказались от задуманной операции или ждут исхода боев на юге страны.
   Но он ошибся в своих прогнозах.
   Утром 12 января гром орудийных раскатов потряс скованную льдом Неву.
   Уже первые часы наступления советских войск убедили Линдемана в том, что операция, начатая ими, по своим масштабам намного превосходит сентябрьскую.
   На следующий день Линдеману позвонил из Винницы Гитлер. Слова, доносившиеся по телефонному проводу, лишь частично передавали ярость фюрера, но у Линдемана было достаточно воображения, чтобы представить себе его в эти минуты.
   Гитлер кричал, что Кюхлер и Линдеман изменники, что они предают истекающие кровью под Сталинградом войска Паулюса, армия которого была бы спасена, если бы под Петербургом удалось разгромить русских и появилась бы возможность срочно перебросить с севера на юг хоть несколько дивизий...
   Линдеман был в отчаянии. Он метался, снимал части в одном месте и посылал их в другое - на выручку отступающим войскам, делал все от него зависящее, чтобы остановить медленное, но неуклонное сближение двух советских фронтов, грозящее раздавить всю немецкую шлиссельбургско-синявинскую группировку.
   Наконец Линдеману как будто улыбнулась удача. Его войска нанесли удар во фланг наступающим с запада советским дивизиям. Казалось, еще немного усилий, и русские будут сброшены обратно на невский лед. Но в это время поступили панические сигналы из шлиссельбургского гарнизона, оказавшегося под угрозой окружения...
   Незадолго до полуночи Данвиц был вызван к телефону командиром дивизии и получил приказ незамедлительно передислоцироваться под Шлиссельбург.
   - Под Шлиссельбург? - переспросил Данвиц. - Но ведь от меня до Шлиссельбурга несколько десятков километров! И кроме того, сейчас ночь, а судя по карте, никаких дорог туда нет!
   - Прекратите болтовню, полковник! - повысил голос генерал. - Вы поняли приказ? К утру полк должен быть под Шлиссельбургом или вы лишитесь своих полковничьих погон!
   Так с Данвицем не разговаривал еще никто, даже сам фюрер. Он просто задохнулся от обиды и унижения, но, немного успокоившись, подумал, что лишь чрезвычайные обстоятельства могли заставить генерала говорить с ним в таком тоне. Он не знал, что случилось там, под Шлиссельбургом, но по состоянию, в котором находился генерал, понял: произошла катастрофа...
   Данвиц тотчас же поднял свою часть по тревоге. Не прошло и получаса, как полк снялся с позиций и двинулся на север.
   Гудели моторы вязнувших в сугробах автомашин. Медленно, то и дело проваливаясь по брюхо в снег, переступали лошади, таща за собой укрепленные на волокушах орудия, минометы и станковые пулеметы.
   Сам Данвиц полулежал в санях. Здесь не трясло, как в бронемашине, можно было выспаться. Чтобы не продрогнуть, он укутался русским тулупом: если на поле боя оставались убитые русские, первое, что делали немецкие солдаты, это снимали с них полушубки, теплые шапки и валенки.
   По расчетам Данвица, его полку предстояло преодолеть не менее пятидесяти километров. Скорость движения по лесистой, заснеженной местности не превышала четырех-пяти километров в час. Это означало, что к месту назначения они смогут добраться только утром.
   Чуть поскрипывали полозья саней. Пофыркивали лошади, ездовой нещадно стегал их кнутом.
   Накрывшись с головой тулупом, Данвиц попытался задремать. Но сон не шел. "Что готовит мне утро? - с тревогой думал он. - Может быть, смерть?.."
   И вдруг он представил себя в "Бергхофе". Ему показалось, что он снова видит фюрера стоящим у огромного окна, за которым белеют снежные вершины Австрийских Альп.
   "Тот мир, который я построю, будет принадлежать таким, как ты, Данвиц! - воскликнул тогда фюрер. - Я предсказываю, что Россия рассыплется в прах, в пепел при первом же столкновении с национал-социализмом! Через пять недель после того, как я укажу немецким войскам путь, мы будем праздновать победу!"
   "Через пять недель!.. - с горечью подумал сейчас Данвиц. - С тех пор прошло полтора года!.."
   Чего же он, Данвиц, добился за эти бесконечные полтора года? Чем вознаградила его жизнь? Двумя встречами с фюрером. Орденом? А еще чем? Что было еще? Что он сделал? Рвался вперед. Пробился с боями от Восточной Пруссии до Петербурга, чтобы безнадежно застыть на его окраине... Предал Крюгера... Снова вернувшись на фронт, участвовал в нескольких ничего не решивших боях. Кто виноват в том, что эта проклятая война стала бесконечной?..
   Фюрер?!..
   Но даже сегодня Данвиц не мог решиться возложить вину за все, что произошло с немецкой армией и с ним лично, на фюрера.
   Русские?!..
   И вдруг в ушах Данвица зазвучали слова: "Вы никогда не видели, как бурят землю?.."
   Миллер, проклятый капитан Миллер, уже давно истлевший в земле, неужели он оказался прав?! Неужели этот страшный народ и в самом деле похож на сплошную скальную породу?!
   "Нет, нет! - мысленно кричал Данвиц. - Разве тот долговязый парень не стрелял по его, Данвица, приказу в чекиста? Не молил о пощаде? Значит, в этой скальной породе есть трещины, есть!.."
   ...До Шлиссельбурга оставалось не меньше пятнадцати километров. Канонада становилась все громче. Данвиц откинул тулуп и огляделся. С деревьев летела снежная пыль - где-то неподалеку рвались снаряды. Данвиц подумал о том, что следовало бы усилить боевое охранение растянувшегося по лесу полка.
   В эту минуту к саням, на которых лежал Данвиц, подбежал начальник штаба. За ним, увязая в сугробах, спешил какой-то незнакомый офицер.
   - Приказ из штаба дивизии, господин полковник, - взволнованно произнес начальник штаба.
   Офицер, следовавший за начальником штаба, подбежал к Данвицу и, отдав честь, сунул руку за борт шинели и вынул конверт.
   Освещая карманным фонариком бумагу, Данвиц прочел:
   "Командиру полка полковнику Данвицу.
   По приказанию командующего армией движение к Шлиссельбургу отменить. Полк сосредоточить в трех километрах западнее Синявино и ждать дальнейших указаний..."
   27
   Получив от Говорова приказ, Малинников, Звягинцев, замначштаба Соколов и командиры тех батальонов, которым предстояло передислоцироваться на левый берег, направились туда на рекогносцировку. На КП УРа остался начальник штаба подполковник Остроумов.
   На Неве, по льду которой совсем, казалось, недавно рвались на штурм вражеских позиций тысячи бойцов и командиров, сейчас было пустынно.
   Только приглядевшись, Звягинцев заметил, что лед усеян телами бойцов в маскхалатах. Им, этим бойцам, павшим во время атаки, уже не суждено было подняться. Но они лежали, выкинув руки вперед, к обрывистому берегу, как бы все еще охваченные непреодолимым желанием если не добежать туда, то доползти, желанием, которое не в силах была подавить даже смерть.
   С воем проносились над ними снаряды и мины, чтобы через несколько секунд разорваться на правом или левом берегу, - артиллерийская дуэль продолжалась.
   - Давайте рассредоточимся, - сказал Звягинцев Малинникову, - я с Ефремовым возьму правее, а ты с Сучковым и Вострышевым левее. Вон у того кустарника сойдемся. - И он указал на чахлые деревца, возвышавшиеся над обрывом.
   Скоро все они были уже в относительной безопасности, в "мертвой зоне". Достигнув берега, стали медленно взбираться по пролому. Поднявшись наверх, несколько мгновений молча смотрели вокруг. Бой шел теперь километрах в трех-четырех восточное Невы, - именно оттуда доносилась ружейная и пулеметная перестрелка. Но они знали, что немцы угрожают и с юга и что эта опасность сейчас главная. Метрах в трехстах южнее того места, где они стояли, был передний край обороны одного из полков дивизии Борщева. Перед позициями этого полка, фронтом на юг, и предстояло поставить уровские батальоны.
   Командиры 16-го УРа прошли через боевые порядки борщевцев, мимо бойцов, обосновавшихся в окопах, еще недавно немецких, а теперь очищенных от трупов вражеских солдат, и, поднявшись на небольшой пригорок, спрыгнули в воронку от бомбы или снаряда. Отсюда хорошо были видны и 8-я ГЭС, и овраг, спускавшийся к Неве, и опушка тянувшегося в двух-трех километрах слева соснового леса.
   Прямо на припорошенной снегом земле разложили карту. Еще раз огляделись.
   - Значит, предложение такое, товарищи, - сказал Звягинцев. - Батальон Ефремова - будем называть его первым - расположим южнее Второго городка фронтом к ГЭС. Второй - твой, Сучков, - левее первого, до опушки леса, а третий - Вострышева - вдоль опушки. Слева от опушки оборону держит сам Борщев.
   Малинников долго рассматривал карту, слегка морщась, как от зубной боли, когда из недр железобетонной громады ГЭС раздавался очередной орудийный выстрел. Потом сказал:
   - По-моему, годится. Перед позициями нужно расположить минные поля. Но сумеем ли мы поставить мины под таким обстрелом - вот вопрос!
   - Что же делать, выбора у нас нет; - угрюмо проговорил Звягинцев. Мины все равно надо ставить, и как можно ближе к немецким позициям... Высунувшись из воронки, он посмотрел в сторону ГЭС, что-то прикидывая, потом решительно сказал: - Вот что. Я попробую поближе подобраться к этой проклятой ГЭС и осмотреть там местность. - И, видимо опасаясь, что Малинников начнет возражать, не дожидаясь его ответа, приказал комбату первого батальона: - Капитан Ефремов, за мной!
   Ефремов, кадровый командир, был уже немолод, но в свои сорок лет не уступал в быстроте и ловкости Звягинцеву. Они скатились в овраг, потом выбрались из него и, приблизившись к громаде ГЭС на расстояние с полкилометра, залегли. Дальше двигаться было невозможно: пулеметы противника секли снег...
   - Вот здесь и нужно ставить мины, - сказал Звягинцев комбату. - Трудно будет, тяжело, и все-таки - здесь. От самого берега по всему фронту обороны. И пушки нужно выдвинуть как можно дальше на юг. Ни в коем случае нельзя пропустить немцев в овраг, иначе они там скопятся и их ничем не возьмешь. Понял?
   ...Место для своего командного пункта Малинников и Звягинцев выбрали южнее так называемых Беляевских болот, сейчас прикрытых глубоким слоем снега, не более чем в километре от позиций второго батальона, то есть от центра полосы обороны. Это место было выгодно и тем, что километрах в трех на север, где-то в районе деревни Марьино, размещался командный пункт армии.
   Перед тем как вернуться на правый берег, они решили все же уточнить, где именно находится армейский КП.
   Направились, сверяясь с картой, на север, вдоль Невы, и вскоре увидели впереди идущих в том же направлении командиров.
   - Я сейчас узнаю поточнее, где это самое Марьино, - сказал Звягинцев и ускорил шаг.
   Но командиры тоже шли быстро. Звягинцев уже не шел, а бежал. Почти догнав идущих, он крикнул:
   - Товарищи! Товарищи командиры! Погодите минутку!
   Те обернулись, и Звягинцев узнал среди них Ворошилова, Духанова и членов Военного совета 67-й армии генерала Тюркина и полковника Хмеля.
   От неожиданности Звягинцев остановился. Мысль о том, что вот уже который раз он попадает на глаза Ворошилову и может показаться маршалу выскочкой, умышленно пытающимся обратить на себя внимание высокого начальства, словно сковала его. Ему захотелось повернуться и убежать, пока Ворошилов, может быть, еще не разглядел его лица...
   Но тут раздался суровый оклик Духанова:
   - Что вы здесь делаете, подполковник?! Подойдите сюда.
   Звягинцев сделал несколько шагов и, поднеся руку к ушанке, обратился к Ворошилову:
   - Товарищ маршал, разрешите ответить товарищу командующему.
   - Отвечайте, - сказал Ворошилов, и голос его на этот раз прозвучал сухо и строго.
   - Товарищ командующий, - делая полуоборот к Духанову, произнес Звягинцев, - докладываю, что ваше приказание выполнено. Сводный батальон УРа вчера посажен на рубеж у пункта Пильня Мельница, фронтом к Шлиссельбургу.
   - Это мне известно. Что вы делаете здесь?
   - Получили приказ командующего фронтом перебросить сюда три артпульбата. Комендант УРа, я и комбаты производили рекогносцировку, потом...
   - Что потом?
   - Решили уточнить, где КП армии. Куда тянуть связь.
   - И сколько времени вы здесь бол...
   Духанов, несомненно, хотел сказать "болтаетесь", но его остановил Ворошилов:
   - Погоди, генерал. - И, обернувшись к кому-то из сопровождавших, приказал: - Карту!
   Ему подали планшет с прикрытой целлулоидом картой.
   - Покажи рубеж, который вам приказано занять, - сказал он Звягинцеву.
   Тот сдернул с правой руки варежку и ногтем провел по целлулоиду линию от Невы, перед Вторым городком, на юго-восток.
   - Так... Значит, будете прикрывать Борщева. Правильно, - кивнул Ворошилов. - Переброску начали?
   - Никак нет, товарищ маршал, успели только произвести рекогносцировку.
   - Что же вы тянете? - повысил голос Ворошилов. - Положение осложнилось. Противник готовится к повторной контратаке. Срочно перебрасывайте свои батальоны. Срочно! И передайте мою просьбу бойцам и командирам - ни в коем случае не пропустить врага. В ваших руках может оказаться судьба всей операции. Всей! Тебе ясно?
   - Ясно, товарищ маршал, - произнес Звягинцев, от волнения не слыша своего голоса.
   Но ясно было Звягинцеву далеко не все. Он не знал о том, что в течение второго дня наступления, с утра и до позднего вечера, противник четырежды контратаковал правое крыло 67-й армии - дивизию Краснова, которая так и не смогла продвинуться со столько раз политой кровью земли Московской Дубровки. Не знал, что противник вел бешеные атаки на правый фланг дивизии Борщева, успешно наступавшей накануне, и что дивизия эта теперь вынуждена отходить, обнажая фланг своего соседа - дивизии Симоняка, которая к тому времени уже продвинулась на пять километров вперед. Не знал, что еще не взят Шлиссельбург и что десятки немецких раций - дивизионных, армейских и фронтовых - непрерывно передают шлиссельбургскому гарнизону приказы держаться, обещая подмогу и сообщая о неудачах советских войск, пытающихся прорвать блокаду.
   Ему, Звягинцеву, было ясно только, что положение осложнилось и приказ маршала надо выполнить как можно скорее.
   Перебросить вооруженные пушками и станковыми пулеметами уровские батальоны на другой берег Невы было не просто. И главная трудность заключалась в том, что переходить Неву почти двум тысячам бойцов и командиров с тяжелейшим грузом пришлось днем: ждать темноты уже не было возможности.
   Малинников и Звягинцев все же надеялись, что немецкая артиллерия, сосредоточив все свое внимание на востоке, где сейчас шли бои, не успеет помешать продвижению батальонов через Неву. И надежда их оправдалась. Решающую роль сыграла быстрота, с которой бойцы, обливаясь потом и задыхаясь от напряжения, перетащили через Неву свои пушки и пулеметы. Принять командование над оставшимися на правом берегу тремя батальонами Малинников приказал Остроумову.
   Взобравшись по успевшим уже обледенеть проходам на крутой берег и выдвинувшись на указанные им позиции, бойцы под огнем противника начали устанавливать орудия и станковые пулеметы, натягивать колючую проволоку, расставлять мины. Все понимали, что контратаковать немцы могут в любую минуту.
   ...16 января днем в блиндаже Говорова раздался звонок аппарата ВЧ. Сняв трубку, Говоров услышал голос Сталина.
   - Доложите о ходе операции, - сказал Сталин.
   В трубке было слышно, как шелестят то ли листки бумаги, то ли карты, которые он перекладывал.
   - На правом фланге, в районе "Невского пятачка" и Весь" мой ГЭС, - как всегда, спокойно начал докладывать Говоров, - противник, подтянув резервы, отражает попытки дивизии Краснова продвинуться вперед или обойти ГЭС справа. В центре полосы прорыва противник пытался потеснить части дивизии Борщева к Неве. Атака отбита. Туда выдвинуты батальоны шестнадцатого укрепленного района. Дивизия Симоняка развивает наступление на Пятый городок, отражая контрудары противника. В направлении Рабочего поселка номер один введена в бой сто двадцать третья стрелковая бригада, которая имеет продвижение. Кроме того...
   - А как со Шлиссельбургом? - перебив Говорова, спросил Сталин.
   - Противник частью сил пытался прорваться из Шлиссельбурга в направлении Рабочего поселка номер два и гнал перед собой мирных жителей стариков, женщин...
   - Запомним и это, - глухо отозвался Сталин. - Какие приняты меры?
   - Противник отброшен, мирные жители спасены.
   - Это хорошо. Когда намереваетесь овладеть Шлиссельбургом?
   - Штурм начал триста тридцатый полк восемьдесят шестой дивизии. Противник цепляется за каждый дом. Однако на двенадцать ноль-ноль в наших руках были уже шесть кварталов города.
   - Нельзя ли усилить натиск?
   - В обход Шлиссельбурга с севера и юга направлены тридцать четвертая и тридцать пятая лыжные бригады с тем, чтобы нанести удар с нескольких направлений.
   Сталин помолчал, оценивая сказанное Говоровым. Потом произнес:
   - Сегодня к вечеру надо овладеть Шлиссельбургом. И не выпустить оттуда ни одного гитлеровца.
   - Постараемся выполнить поставленную вами задачу, товарищ Сталин, ответил Говоров.
   - Завтра доложите о результатах. У вас есть ко мне вопросы?
   - Только один. Если располагаете минутой времени... Как дела на других фронтах?
   - О Волховском вы знаете. Вторая Ударная расширяет прорыв и хотя и медленно, но продвигается вам навстречу. На Воронежском фронте противник окружен в районе Острогожска. Под Сталинградом добиваем Паулюса. Сегодня освобождены Великие Луки... Так что дела неплохи. У вас все?
   - Так точно, товарищ Сталин. Спасибо за радостные вести.
   - Нам не хватает еще одной. От вас. Ждем ее с нетерпением.
   Утром 17 января на КП УРа затрещал телефон. Трубку взял Звягинцев, Малинников был на наблюдательном пункте. Капитан Ефремов, командир батальона, расположенного против 8-й ГЭС, докладывал, что немецкие танки и пехота выходят на исходный рубеж для атаки.
   Звягинцев выслушал комбата не прерывая. Он вдруг почувствовал, что его волнение разом улеглось. Всеми своими мыслями он сосредоточился на предстоящем бое. И если в эти минуты он слышал что-либо, кроме выстрелов орудий, грохота разрывов, то это были как бы издалека доносившиеся до него слова Ворошилова: "В ваших руках может оказаться судьба всей операции..."
   Тогда, когда их произнес маршал, Звягинцева охватило чувство тревоги, даже страха от сознания, что он сделает что-либо не так: не удастся без потерь перебросить через Неву батальоны или бойцы не успеют закрепиться, не сумеют под огнем противника установить минные поля... Тогда он еще не отдавал себе полностью отчета в том, почему столь многое будет зависеть от уровских батальонов... Одна мысль стучала в его мозгу: "Надо скорее... скорее... скорее..."
   Сейчас все было понятно, все стало на свои места... Держать фланг. Подорвать танки. Отсечь и уничтожить вражескую пехоту. Не пропустить противника к Неве...
   Еще совсем недавно жизнь Звягинцева складывалась из многих разнородных элементов. Он жил каждодневным воинским трудом и мечтами о будущем, он размышлял о своей военной судьбе, мучась сознанием, что все его попытки попасть на передний край оказываются тщетными, терзался мыслями о том, жива ли Вера... Теперь все это отступило. Все стало простым, ясным, как если бы он стремился к огромной, важной, но еще далекой цели и вдруг оказался возле нее. С предельной четкостью он осознал, что и как надлежит ему теперь делать. Он не думал о боевой славе, понимая, что не уровцам, а находящимся на центральном участке наступления частям предстоит войти в историю прорыва блокады, разделив эту честь с войсками 2-й Ударной армии Волховского фронта.
   Кадровый военный, он не мог не знать, что в любом сражении, а тем более в крупном, каждая часть занимает место, предназначенное ей в соответствии с замыслом командования, и с этой точки зрения "важных" и "неважных" задач нет, поскольку все эти задачи, и большие и малые, являются составными элементами операции, и от выполнения каждой из них зависит ее конечный исход.
   Несколько перефразируя строки Маяковского, он повторял про себя: "Сочтемся славою... Пускай нам общим памятником будет прорыв блокады Ленинграда..."