Чаковский Александр Борисович. Блокада (Книга 5)

   И тем не менее мысль о том, что ему не только не суждено участвовать в рывке навстречу войскам Волховского фронта, но даже увидеть, как соединятся ленинградцы и волховчане, до самого последнего времени не оставляла Звягинцева.
   Теперь она, эта мысль, ушла, отодвинулась. Перед его батальонами стояла задача, простая в своей конкретности и немыслимо трудная. Не пропустить врага.
   Тревога в душе Звягинцева сменилась чувством сосредоточенного спокойствия. Такого же, какое владело им много месяцев назад, когда к линии минных полей на выделенном ему с Суровцевым Лужском участке приближались немецкие танки...
   Медленно, раздельно, точно опытный учитель взволнованному предстоящим экзаменом ученику, Звягинцев сказал комбату:
   - Пока по танкам не бей. Дай им дойти до минного поля. Должны подорваться. Если пройдут - бронебойными. Прямой наводкой. А пехоту - из станковых. Понял?
   В телефонной трубке раздался сильный грохот.
   - Что это у тебя? Комбат, что это? - крикнул Звягинцев.
   - Снаряды рвутся рядом с блиндажом, - прорвался сквозь грохот голос Ефремова.
   - Нормально, - опять подчеркнуто спокойно произнес Звягинцев, - на войне всегда стреляют. Не своди глаз с танков!
   В землянку вбежал Малинников.
   - Идут от Восьмой ГЭС! - крикнул он. - Танки, пехота!
   - Знаю, Ефремов только что доложил, - нарочито равнодушно, чтобы успокоить Малинникова, сказал Звягинцев. - Я дал команду подпустить танки на минное поле, а если не подорвутся, то прямой наводкой...
   - Правильно, - ответил Малинников и вызвал на провод командира второго батальона.
   - Ты, Сучков? - крикнул он в трубку. - Соседа справа атакуют танки и пехота противника. Видишь? Будь готов открыть фланговый огонь из орудий и пулеметов. Гляди в оба! Обстановку докладывать каждые пятнадцать минут!
   ...Шесть немецких танков приближались к минному полю перед позициями первого батальона. За танками бежали солдаты в белых халатах, едва различимые на фоне снега.
   Достигнув минного поля, два танка почти сразу же подорвались и забуксовали на месте. Но остальные четыре проскочили заминированный участок и на полной скорости понеслись вперед.
   - Бронебойными! Прямой наводкой из всех орудий! Огонь! - скомандовал капитан Ефремов.
   От разрывов снарядов поле густо заволокло дымом.
   Когда рассеялся дым, Ефремов увидел, что еще два танка горят, но два других продолжают двигаться. Они были уже совсем близко. За танками бежали солдаты.
   - Огонь, ребята! Огонь! - кричал Ефремов.
   - Товарищ капитан, вас Малинников! - в самое ухо крикнул ему связист.
   - Почему не докладываешь обстановку? - донесся из трубки голос коменданта.
   - Четыре танка подбито, - ответил Ефремов, - но два целы и совсем рядом!
   - Держитесь! Иду к вам! - крикнул в ответ Малинников.
   Не прошло и пятнадцати минут после ухода Малинникова, как сидевший у аппарата связист сообщил Звягинцеву с какой-то радостной опаской:
   - "Первый" вызывает, товарищ подполковник!
   "Первым" был командарм Духанов.
   - Что там у вас? - спросил он. - Где Малинников?
   - Ушел в первый батальон.
   Спокойно и четко Звягинцев доложил командарму о том, что первый батальон отбивает атаку противника из района 8-й ГЭС.
   - Какова обстановка в двух других батальонах?
   Звягинцев хотел ответить: "Пока спокойно", но вдруг осекся: двое бойцов внесли в землянку Малинникова. Следом шел заместитель начальника штаба УРа Соколов.
   - Сюда, на нары! - сказал им Звягинцев, прикрывая ладонью микрофон. Что случилось?
   - Осколком, осколком, товарищ подполковник! - не глядя на Звягинцева, ответил Соколов.
   Бойцы опустили Малинникова на нары. Звягинцев увидел, что из рукава полушубка полковника выдран клок и мех покраснел от крови.
   - Вы что, оглохли? Почему молчите?! - донесся из телефонной трубки недовольный голос Духанова. - Я спрашиваю: какова обстановка в двух других батальонах?
   - Пока спокойно, - едва слышно ответил Звягинцев.
   - У вас что, голос пропал? - раздраженно крикнул Духанов.
   - Простите, товарищ "первый", - с трудом проговорил Звягинцев. Малинников ранен.
   - Принимай командование на себя, - приказал Духанов.
   - Здесь находится заместитель начальника штаба УРа подполковник Соколов, - сказал Звягинцев.
   - Принимай командование ты! Понял? - категорично приказал Духанов.
   - Слушаюсь, товарищ "первый".
   - И приказываю: стоять насмерть. Нужна будет помощь - звони.
   Трубка умолкла.
   Звягинцев передал ее связисту и, обращаясь к Соколову, сказал:
   - Возвращайтесь на НП. Командовать УРом приказано мне. - Затем он подошел к нарам. Посмотрел в лицо Малинникова и спросил, в первый раз называя его по имени-отчеству: - Владимир Александрович... Владимир... Ты как?
   - Жив, - стиснув зубы от боли, ответил комендант УРа.
   - Санитаров! Быстро! И комбата один на провод!
   Назвав себя, Звягинцев услышал незнакомый голос.
   - Где Ефремов? - спросил Звягинцев.
   - Только что ранило комбата. Докладываю: атака танков и пехоты отбита!
   - Кто говорит?
   - Да это я, товарищ подполковник, я, Степанушкин...
   Степанушкин был замполитом первого батальона.
   То страшное обстоятельство, что после ополчения ему пришлось служить в похоронной команде, собирать с ленинградских улиц трупы погибших от голода людей и хоронить их во взорванных аммоналом траншеях, зная, что возможности лично отомстить за смерть этих людей у него нет, ожесточило душу Степанушкина до крайнего предела.
   Когда-то добродушный, спокойно-рассудительный человек, сегодня он был полон ненависти. Ненависть к фашистам, топтавшим советскую землю, переполняла его сердце и жаждала выхода. Он хотел одного - отомстить.
   Когда батальон занял рубеж на левом берегу Невы, Степанушкин, используя каждую свободную минуту, беседовал с бойцами, стараясь подготовить их к предстоящему бою. Среди бойцов были и необстрелянные, и Степанушкин, зная, что особенно страшатся они танков, вспоминал о боях, в которых ему лично приходилось участвовать, и пересказывал эпизоды из газетных очерков об отражении танковых атак противника.
   - Танк, он тоже уязвим, - убежденно говорил замполит. - Попадешь в гусеницу, и он уже ни с места.
   И когда эти танки появились, Степанушкин, получив приказ делать все возможное, чтобы удержать бойцов от преждевременной стрельбы, пополз к орудийным расчетам.
   - Не стрелять, не стрелять! - повторял Степанушкин. - Пусть он, сволочь, думает, что у нас нет мин, нет орудий... Не стрелять!
   Он повторял это, не сводя глаз с приближающихся танков, уже видя прилепившихся к их броне немецких солдат.
   Разрывы снарядов, шум танковых моторов - все слилось воедино...
   "Не стрелять, не стрелять!.." - повторял Степанушкин.
   Прошла минута, другая. И вдруг там, впереди, одновременно раздалось несколько взрывов.
   Когда осела черно-белая пыль, Степанушкин увидел, что два танка делают судорожные рывки на перебитых гусеницах, но остальные движутся вперед.
   - Орудие... прицел... бронебойным! - услышал он голос неизвестно когда очутившегося рядом комбата...
   В самом конце боя капитан Ефремов получил сильное ранение.
   Когда атака была отбита, Степанушкин сам перенес комбата на КП батальона. В этот момент туда и позвонил Звягинцев.
   - Слушай, Степанушкин, - сказал Звягинцев, сообразив наконец, кто с ним разговаривает, - Малинников ранен. Командовать УРом приказано мне. Командиром первого батальона назначаю тебя, будь готов к отражению повторных атак.
   Затем он вызвал по телефону Сучкова и Вострышева, снова спросил об обстановке и сообщил, что вступил в командование УРом.
   Вошли санитары, и Звягинцев молча смотрел, как они перевязывают Малинникова. Осторожно переложив командира на носилки, санитары вынесли его из землянки. За ними вышел и Звягинцев - глотнуть морозного воздуха. Но почти следом за ним выбежал связной и тревожно сообщил:
   - Комбат третьего батальона срочно просит вас на провод!
   Звягинцев бросился обратно в землянку.
   - Что там у тебя, Вострышев? - спросил он, схватив трубку.
   - Противник перешел в наступление. Танки и пехота. Сильный огонь сосредоточил на стыке между моим батальоном и полком Борщева.
   Звягинцев ощутил тревогу. Он знал, что, в отличие от раненого Ефремова, ни Вострышев, ни Сучков не были кадровыми командирами. В строи этих бывших рабочих заводов "Севкабель" и "Светлана" призвала война.
   - Сколько танков? - стараясь говорить как можно спокойнее, спросил Звягинцев.
   - Пока насчитали десять, а там кто его знает! - задыхаясь от волнения, ответил Вострышев.
   - Значит, так: подпусти танки к минным полям и прямой наводкой... Действуй. Не теряйся. Ты не один. Поможем!
   Вызвав Сучкова, Звягинцев приказал ему поддержать огнем соседний третий батальон. Мысль его работала лихорадочно. Он понимал, что если немцы прорвутся на стыке между дивизией Борщева и батальоном Вострышева, то они выйдут к Неве. А это будет означать...
   - "Первого" на провод! - быстро приказал он связисту.
   Духанов оказался на месте.
   - Товарищ "первый", - сказал Звягинцев, - противник атакует в стык между...
   - Знаю, - прервал его Духанов, - только что звонил Борщев. Твоему батальону - ни с места. Я приказал командующему артиллерией армии поставить перед вашим с Борщевым передним краем заградительный огонь.
   - Разрешите лично отбыть в расположение третьего батальона, оставив за себя на КП замначштаба подполковника Соколова?
   - Разрешаю. И помни приказ: стоять насмерть!
   Звягинцев не шел, а бежал; когда добрался до КП третьего батальона, то гимнастерка под полушубком была мокрой.
   Он еще не знал, что будет делать, какое решение примет, какой приказ отдаст, он знал наверняка только одно: если немецкие танки сомнут третий батальон, они прорвутся к невскому берегу...
   - Где танки? - крикнул он, вваливаясь в блиндаж.
   - Проходят минные поля и почти все целы, - ответил, отрываясь от телефона, Вострышев. - Могут прорваться... Мин после обстрела уцелело мало!
   - Из всех орудий прямой наводкой! Слышишь?! - скомандовал Звягинцев.
   Он принял это решение мгновенно. Ждать, пока танки подойдут ближе, было невозможно: их двигалось слишком много.
   Слушая, как Вострышев передает команду командирам рот, Звягинцев опустился на табуретку, расстегнул полушубок. Ему показалось, что сквозь грохот разрывов, выстрелы орудий, треск пулеметных очередей он снова слышит слова: "В ваших руках может оказаться судьба всей операции!.."
   Немецкие снаряды падали совсем рядом. Стены блиндажа сотрясались. Засыпало песком лежавшую на столе карту, полетела обшивка стен.
   Что-то вдруг ударило Звягинцева по голове, и он, увлекая за собой Вострышева и связиста, выскочил из блиндажа.
   - Вы ранены, товарищ подполковник! - проговорил Вострышев, увидев, что у Звягинцева по лицу течет кровь. - Санитара надо позвать.
   - Кто ранен? Чего мелешь?! - раздраженно отмахнулся Звягинцев. Он не чувствовал боли.
   К Вострышеву подбежал политрук третьей, левофланговой роты и, захлебываясь словами, доложил, что в расположение роты прорвались два фашистских танка, блиндаж командира роты раздавлен, а сам командир погиб.
   - В роту! - крикнул Звягинцев Вострышеву. - Немедленно беги в роту, назначь командира или принимай командование сам!
   И, повернувшись к пристроившемуся за снежным бугром связисту, приказал:
   - Соединись с комдивом Борщевым!
   Через минуту он уже кричал в трубку, пренебрегая всеми кодовыми обозначениями:
   - Алло, алло, Борщев! Алло! Вы слышите меня? Говорит Звягинцев. Танки и пехота прорвались на наши позиции. Прошу поддержки! Срочно!
   - Не тебя одного атакуют, - раздался в трубке далекий голос комдива. Меня тоже жмут танки и пехота... Ладно, постараюсь помочь.
   Не успел Звягинцев отойти от телефона, как связист снова позвал его:
   - Товарищ подполковник, комбат второй роты на проводе!
   - Что у тебя? - с тревогой спросил Звягинцев.
   - Немцы в окопах! Рукопашная!
   - Держитесь! Слышишь? Держитесь! Поможем! - И, положив трубку, крикнул связисту: - Соедини с Сучковым! Быстро!
   - Сучков на проводе! - почти тотчас же доложил связист.
   - Как у тебя, Сучков? - крикнул Звягинцев в трубку.
   - У меня спокойно. Немцев не видно.
   - Я из третьего батальона. Здесь немцы прорвались! Атакуй с фланга. Понял? Немедленно атакуй!
   В эту минуту появился Вострышев.
   - Что там? Назначил нового комроты? - спросил его Звягинцев.
   - Так точно! Старшего сержанта Яхонтова. Он комсомольский секретарь, не подведет. Армейские орудия поставили заградительный огонь, всю землю вдоль-поперек взрыли. Словом, танки подбиты. Пехоту добивают.
   Прошло несколько минут, и справа раздались крики "Ура!", заглушаемые винтовочными выстрелами и пулеметными очередями. Это спешили на помощь бойцы Сучкова.
   Но потом послышался все нарастающий гул. Звягинцев понял, что доносится гул не от переднего края, а с северо-запада.
   "Неужели немецкие танки обошли нас с тыла?!" - с ужасом подумал он. Выскочил из блиндажа и всмотрелся туда, где гудели моторы. Потом с облегчением вытер пот со лба. Он разглядел советские самоходки.
   "Молодец Борщев! Помог все-таки! - мысленно воскликнул Звягинцев. - Вот теперь посмотрим, чья возьмет!"
   Через полчаса все было кончено. Горели подбитые танки. Стояли с поднятыми руками пленные.
   Из одного фашистского танка вслед за водителем вылез офицер, таща другого, видимо оглушенного.
   Бойцы окружили пленных. Подошел старший лейтенант Вострышев и приказал:
   - Обыскать!
   В удостоверении все еще не пришедшего в себя офицера значилось: "Арним Данвиц - командир 31-го полка 96-й пехотной дивизии".
   Немецкого языка Вострышев не знал, но по погонам понял, что перед ним полковник.
   Связавшись по телефону со Звягинцевым, ушедшим на свой КП, Вострышев доложил:
   - В числе других пленных захвачен полковник. Но он оглушен или контужен. Куда прикажете отправить?
   - А кто его взял в плен - твои люди или Борщева?
   - Да вместе... - неуверенно ответил Вострышев.
   - Отправь к Борщеву, а сам давай сюда.
   ...Звягинцеву только что наскоро сделали перевязку. Он не успел еще связаться со штабом армии и не знал общего положения дел. Он знал одно: попытка врага прорваться в стык между частями УРа и дивизией Борщева отбита.
   Нет, он не считал это заслугой лишь его батальонов, немалую роль в ликвидации прорыва сыграла и сама дивизия Борщева... Тем не менее радостная, пьянящая мысль, что уровцы с честью исполнили свой воинский долг, захватила сейчас Звягинцева целиком.
   Пройдет короткое время, и он горько ощутит потери: ранены Малинников и Ефремов, погиб командир роты и многие, многие бойцы...
   Но сейчас он думал только об одном: враг не прошел. Те, кто ведет бой на соединение с волховчанами, могут не беспокоиться о своем тыле...
   Звягинцев сидел у телефона, закрыв глаза и пытаясь представить себе, что происходит там, на северо-востоке...
   Да, не батальоны, с которыми его связала военная судьба, прорывали блокаду, - они были своего рода плотиной на пути хлынувшего вражеского потока, который, не встретив преграды, растекся бы, расширился, разлился в огненное море за спинами сражающихся советских бойцов. Крепость этой плотины определялась тем, что ставкой в борьбе были не просто жизнь, то есть физическое существование, или смерть, которая на войне обычна, а нечто гораздо большее: от исхода боя зависела судьба Ленинграда...
   28
   В ночь на 18 января Звягинцеву позвонил командарм Духанов:
   - Как обстановка? Немецких танков перед тобой больше нет?
   - Только разбитые, товарищ "первый", - ответил Звягинцев.
   - Молодец, подполковник! И бойцы твои молодцы! Передай им мою благодарность. Завтра к девяти тридцати прибудешь ко мне. Оставь за себя начальника штаба.
   ...В назначенное время Звягинцев был на КП армии. Но командующего там не оказалось.
   Звягинцев решил зайти в оперативный отдел. В блиндаже за столом сидел полковник, видимо один из операторов, и кричал в телефон:
   - Соединились?! Где? У Рабочего поселка номер один?! Вот здорово! Так бы сразу и говорил. Давай, записываю! - И полковник, прижимая плечом трубку к уху и хватая со стола карандаш, стал записывать, повторяя вслух: - С нашей стороны... замполит батальона майор Мелконян... старший лейтенант Калугов... сержант Анисимов... С волховской майор Мельников... старший лейтенант Ишимов. Все. Понял!
   Положив трубку, полковник радостно сказал:
   - Наконец-то! Соединились!
   - Товарищ полковник... - с трудом ворочая от волнения языком, проговорил Звягинцев, - я... правильно понял?.. Прорвали?!
   - Раз соединились, значит, прорвали! Ты откуда такой непонятливый?..
   Еще не веря самому себе, Звягинцев попытался осмыслить только что услышанное, но осознал, запомнил только одно слово. Оно было огромным, емким, как сама жизнь, громким, как удар гигантского колокола, радостным, как голубое небо, как солнце, - "прорвали!".
   - Товарищ полковник, - овладевая наконец собой, четко произнес Звягинцев, - я помощник начальника отдела укрепрайонов фронта. В настоящее время командую шестнадцатым УРом. Имею приказ явиться к командарму. Если он сейчас там, в Первом поселке, - разрешите мне направиться туда.
   - Хитришь, друг, - добродушно ответил полковник, - чую, на том месте побывать хочешь, так? Понимаю, разрешили бы - сам бы побежал вприпрыжку... Ладно, иди.
   На пороге появился боец с автоматом в руках.
   - Пленного привели, товарищ полковник! - доложил он. - Куда его?
   - Давай сюда, - приказал оператор и добавил: - А сам шагай в третью землянку, там особист язык знает, передай, что полковник Семенов просит зайти.
   - Спасибо, товарищ полковник! - сказал Звягинцев. - За все спасибо. И главное - за такие новости!
   Он вышел из землянки, почти столкнувшись у входа с пленным, конвоируемым двумя автоматчиками.
   - Слушай, Туликов, - обратился Семенов к вошедшему особисту, - вот какого-то оберста привели. Давай снимем предварительный допрос, а потом отправляй его куда следует.
   Туликов молча кивнул, сел за стол напротив полковника.
   - Придется вам вести протокол, - сказал он.
   Семенов вынул из планшета блокнот.
   - Поставьте ему табуретку, - приказал Туликов автоматчикам, - и подождите у входа. - Поежился: - Холод у вас тут собачий.
   - Сейчас затопят, я уже приказал, - сказал Семенов.
   - Садитесь, - по-немецки обратился Туликов к пленному.
   Тот послушно сел.
   - Фамилия, звание, должность? - спросил его Туликов и, выслушав ответ, продиктовал: - Арним Данвиц, полковник, командир полка.
   Данвиц был бледен. На правой щеке краснела длинная царапина. Глаза смотрели не испуганно, а как-то отрешенно. Он не боялся смерти, он думал сейчас о том, что обманут. Обманут всеми - фон Леебом, Манштейном, Кюхлером, Линдеманом и прежде всего самим фюрером... И что фюрер обманул не только его, по и всю армию, всю Германию...
   Даже теперь, на допросе у русских, Данвиц испугался этих своих мыслей, но лишь на мгновение. Он понял, что ненавидит Гитлера. Он был не в силах отомстить фюреру за свой бесславный конец, но тем сильнее его ненавидел. Ненавидел он и русских, взявших его в плен, землю, на которой находился. Ненависть, ненависть ко всему переполняла душу Данвица. Ему хотелось одного - скорее умереть.
   - Какую задачу получил ваш полк? - продолжал допрос Туликов.
   - Ударить от Синявино во фланг противника с целью выхода к Неве.
   - Давно ваш полк под Ленинградом?
   - С сентября сорок первого года.
   - И на что вы столько времени надеялись?
   - Мы рассчитывали, что русские, не выдержав блокады, поднимут белый флаг.
   - Если бы такой флаг появился, он был бы мгновенно сдернут сотнями тысяч рук ленинградцев!
   Брезентовый полог приподнялся, и в землянку шагнул долговязый боец с охапкой нарубленных сучьев.
   - Наконец-то! - с облегчением воскликнул Семенов и подул на свои, сжимавшие карандаш, закоченевшие пальцы. - Растапливайте быстрее!
   Боец опустился на корточки перед холодной печкой, открыл дверцу и стал укладывать в печку сучья.
   О том, что в землянке, куда он нес дрова, допрашивают пленного, Анатолий узнал от ожидавших у входа автоматчиков.
   Немец сидел спиной к двери и что-то говорил, видимо отвечая на заданный ему вопрос. Анатолий взглянул на сидевших за столом командиров и почувствовал, что его охватывает нервная дрожь. Одним из них был тот самый Туликов, к которому летом прошлого года Анатолий приходил в Управление НКВД с поручением от расстрелянного Кравцова.
   И вдруг он услышал, как Туликов сказал:
   - Немец говорит, что видел таких, которые легко согласились бы поднять белый флаг над Смольным... Записывать это не надо. Фашистская болтовня.
   Анатолий покосился на пленного. Ему вдруг показалось, что это и есть тот самый офицер, который допрашивал его тогда, в Клепиках, и заставил выстрелить в Кравцова.
   Анатолий застыл у печки, руки не слушались его.
   А допрос продолжался.
   - У вас по линии оперативного отдела есть к пленному вопросы? - спросил Туликов.
   - Есть, - кивнул полковник. - Пусть подойдет к карте...
   Трясущимися руками Анатолий зажег наконец спичку и сунул ее в печь. Сучья вспыхнули.
   Можно было уходить, но подняться не хватало сил. Ведь если этот немец действительно тот самый офицер, то он каждую секунду может обернуться, узнать его... И тогда сейчас же расскажет Туликову о том, что произошло тогда, в Клепиках... Скорчившись у печки, Анатолий затылком, спиной ощущал, что сзади - смерть...
   Если бы он был в состоянии трезво и спокойно оценить ситуацию, то понял бы, что и Туликов и тем более Данвиц могли его сейчас и не узнать. Но он полностью лишился способности думать. Им овладел животный страх.
   Захлопнув дверцу печки и даже забыв спросить разрешения "быть свободным", Анатолий как-то боком выскочил из землянки и двинулся куда-то, ничего не видя, не замечая вокруг.
   "Нет, нет, все еще можно исправить, - повторял он точно в бреду. - Я должен попасть на передовую, повести бойцов в атаку, отбросить врага, прорваться..."
   Он твердил все это, не отдавая себе отчета в реальном положении вещей. Он даже видел себя поднимающимся из окопа, чтобы бросить гранату под гусеницу вражеского танка...
   На секунду он остановился, прислушиваясь к звукам далекого боя. А потом пошел, даже побежал туда, откуда доносилась перестрелка, где громыхали разрывы. Пот струился по его яйцу, нижняя рубашка прилипла к телу...
   А он бежал и бежал, не слыша, как ему кричат: "Куда ты? Куда ты, шалавый?!"
   Он не слышал этих недоуменно-тревожных окликов. Другие слова звучали в его ушах. Это были слова Веры, отца, того лейтенанта, который проверял у Анатолия документы, когда бойцы высадили его из грузовика.
   "Уходи! Уходи!" - кричала ему Вера. "Гоните этого человека от себя!" слышались Анатолию слова отца. "Предъявите документы!" - требовал лейтенант. "Уходи! Уходи отсюда!" - снова кричала Вера.
   И он бы бежал еще долго, если бы вдруг не почувствовал, что с разбега наткнулся на что-то острое, горячее, и это было последним ощущением в жизни Анатолия, потому что именно в этот момент осколок разорвавшейся мины разворотил ему грудь, и он упал на черный от копоти снег, чтобы уже не встать никогда.
   29
   Встретив у входа в землянку пленного, которого автоматчики вели на допрос, Звягинцев скользнул по нему равнодушным взглядом.
   Ему так и не суждено было узнать, что этот немец был тем самым офицером, которого он, Звягинцев, разглядывал в бинокль со своего наблюдательного пункта под Лугой, готовясь принять первый в своей жизни бой. Что именно этот офицер по имени Данвиц стоял тогда в горделивой позе, высунувшись из люка головного танка, в черном комбинезоне, без шлема, ветер раздувал его светлые волосы, а на лице застыла то ли брезгливая, то ли самодовольная улыбка.
   Тогда Звягинцеву почудилось, что эта презрительно-самодовольная ухмылка адресована именно ему, и он еле удержался, чтобы не скомандовать: "Огонь!" - но взял себя в руки и приказал прямо противоположное: "Не стрелять, Суровцев! Повтори командирам рот - не стрелять!"
   Все это было давно, очень давно...
   Сейчас же, встретив пленного, Звягинцев, не задерживаясь, прошел мимо. Пленных он перевидел столько, что они ему были абсолютно неинтересны. Им владело сейчас одно желание - как можно быстрее попасть к месту прорыва.
   Присев на пустую бочку из-под бензина, он вынул из планшета карту. До Рабочего поселка номер один было километров пять. Сунув карту обратно, Звягинцев двинулся к этому раньше мало кому известному, а теперь ставшему историческим поселку.
   Он шел, и все вокруг казалось ему прикрытым какой-то дымкой, в которой расплывалось живое и мертвое, движущееся и неподвижное...
   Направлялись куда-то группы бойцов, переваливались, утопая гусеницами в сугробах, танки и самоходки, устремляли к небу свои покореженные стволы разбитые орудия - наши и немецкие, земля была изрезана траншеями, а траншей набиты трупами - видно было, что совсем еще недавно здесь шел отчаянный рукопашный бой. Глядя на все это, Звягинцев повторял про себя: "Свершилось! Наконец-то свершилось!.."
   Он шел вдоль узкоколейки, по обе стороны которой тянулись прикрытые тонким слоем снега насыпи. Узкоколейкой давным-давно никто не пользовался, рельсы были занесены снегом, а насыпи немцы превратили в оборонительные сооружения: на расстоянии трех - пяти метров друг от друга в них виднелись амбразуры.
   Невдалеке бойцы складывали штабелями собранные на поле боя трупы немецких солдат и офицеров.