Чаковский Александр Борисович. Блокада (Книга 5)

   Не мгновенные импульсы, не преходящие, скоротечные ситуации, не громадная власть, которой наделен командующий, диктовали Говорову нормы поведения, определяли каждый его поступок. Он делал и говорил только то, что уже всесторонне было им продумано. Подобно астроному, рассчитывающему движения небесных тел, предугадывающему появление одних и исчезновение других, подобно математику, оперирующему абстрактными цифрами и не всем доступными формулами, которые в конечном счете приводят к непреложным практическим выводам, он управлял такой сложной системой, какой являлся огромный фронт, где действуют десятки и даже сотни тысяч людей, тысячи артиллерийских стволов, сотни танков и самолетов. Однако, в отличие от астронома или математика, Говорова редко можно было застать в его рабочем кабинете.
   Он не метался беспорядочно по дивизиям и полкам, с единственной целью "дать разгон" любому встречному. На каждый день у него был четкий план и вполне определенные намерения.
   Ни один из командующих Ленинградским фронтом не посещал Ораниенбаумского плацдарма. Говоров полетел туда на беззащитном "У-2" через несколько дней по прибытии в Ленинград. И решил притом задачу чрезвычайной важности: изыскал возможность если не полного прекращения, то, во всяком случае, дальнейшего значительного ослабления террористических обстрелов города немецкой дальнобойной артиллерией.
   Уже за одно это Васнецов проникся симпатией к Говорову. И чем дальше, тем взаимные их симпатии становились глубже. По складу характера эти два человека очень отличались один от другого и тем не менее с каждым днем все больше тянулись друг к другу.
   ...В тот раз, когда Васнецов был приглашен Говоровым для ночного разговора, кабинет командующего впервые представился ему штурманской рубкой на корабле дальнего плавания. Где-то там, за стенами, увешанными картами, на громадных, необозримых пространствах, бушевала стихия войны, а здесь царило спокойствие и делалось все, чтобы выдержать в этой стихии точно заданный курс. На столе перед Говоровым, будто лоция, лежала толстая тетрадь, исписанная его четким, аккуратным почерком, а рядом с ней карманные часы.
   При появлении Васнецова командующий мельком взглянул на эти часы. Они показывали десять минут второго.
   - Слушаю вас, Леонид Александрович! - сказал Васнецов, опускаясь в кресло. - Что-нибудь случилось?
   Несколько мгновений Говоров молчал, словно не замечая Васнецова. Взгляд его был устремлен на одну из карт. Потом голова командующего медленно повернулась, и серые, немигающие глаза в упор глянули на Васнецова.
   - Прошлой ночью, как раз в это время, противник перешел в большое наступление на юге, - негромко произнес Говоров.
   В первый миг Васнецову показалось, что речь идет о южной окраине Ленинграда.
   - В районе сорок второй? - спросил он, едва сдерживая волнение. Но тут же понял, что речь идет о чем-то другом. Случись это на Ленинградском фронте, он узнал бы о том немедленно, а не сутки спустя.
   Из репродуктора, стоявшего на тумбочке у стола, негромко лилась бравурная мелодия. Васнецову вспомнилось, что несколько месяцев назад Жданов специально звонил в Москву председателю Радиокомитета Поликарпову и просил его распорядиться, чтобы для ленинградцев передавалось как можно больше веселой, бодрой музыки. Но сейчас фрагменты из оперетты воспринимались Васнецовым как совершенно противоестественный фон, на котором протекал разговор с командующим.
   - Речь идет о наших южных фронтах, - уточнил свое сообщение Говоров. Наступает армейская группа генерал-полковника Вейхса.
   О том, что на юге страны обстановка все более осложняется, Васнецов, разумеется, знал. Однако напряженная работа, которой он занимался повседневно, как-то отвлекала его от мыслей о юге. Его всецело захлестнули заботы о Ленинграде.
   Десятки тысяч людей уже работали на строительстве новых и модернизации прошлогодних оборонительных сооружений, а командующий фронтом после каждого из своих почти ежедневных объездов города неизменно твердил одно и то же:
   - Мало. Нужно привлечь дополнительные силы.
   И это в то время, когда так остро нуждалась в рабочей силе ленинградская промышленность, сумевшая восстановить производство почти всех образцов боевой техники, выпускавшихся ею в первые дни войны! В то время, когда одни лишь боеприпасы производились уже не на пятидесяти предприятиях города, как это было в мае, а на семидесяти пяти ленинградских фабриках и заводах!
   В довершение к тому продолжалась эвакуация населения. Государственный Комитет Обороны решительно потребовал оставить в осажденном городе не более 800 тысяч человек. Да и тот же Говоров не переставал напоминать, что "в городе-крепости должен остаться лишь крепостной гарнизон" (в это понятие он включал, конечно, и трудоспособное население).
   А в результате получалось, что ленинградским рабочим, развернувшим соревнование за высокие производственные показатели, предстояло ежедневно после смены идти рыть траншеи, строить доты на перекрестках городских улиц, устанавливать противотанковые надолбы на площадях. И это сложное переплетение одного с другим всей своей тяжестью навалилось на руководителей Ленинградской партийной организации.
   Васнецов все это время жил в атмосфере, органически соединившей пафос возрождения города, чуть не задушенного блокадой, с лихорадочной подготовкой к отражению возможного нового натиска немцев на Ленинград. И вот теперь сообщение Говорова мгновенно перенесло его из этой привычной уже атмосферы, где скрежетали бульдозеры и мирно гудели станки, где снова запахло известью и свежим тесом, в мир чудовищного разгула сил разрушения.
   - Леонид Александрович, - заговорил Васнецов после молчаливого раздумья, - вы полагаете, что немцы отказались от планов захвата Москвы?
   Говоров постучал пальцем по столу и направился к правой от стола стене, где висела карта, отражавшая события на всем советско-германском фронте.
   - Подойдите, пожалуйста, сюда, Сергей Афанасьевич, - пригласил он Васнецова.
   Тот тоже подошел к карте и встал рядом с командующим.
   - Когда перед назначением в Ленинград я был у товарища Сталина, сказал Говоров, - то задал ему вопрос о предполагаемых действиях противника в весенне-летний период. Сталин ответил мне, что немцы, вероятнее всего, еще раз попытаются овладеть Москвой.
   - Значит, теперешнее их наступление на юге - для нас неожиданность? спросил Васнецов.
   Говоров скользнул по нему своим спокойным взглядом и ответил твердо:
   - Я так не считаю. Суть дела в другом...
   - В чем же?!
   - Посмотрите на карту, Сергей Афанасьевич. Противник наступает из района восточное Курска. Вот отсюда, - Говоров провел по карте ногтем. Полагаю, что ему удалось прорвать оборону Брянского фронта. А что дальше?..
   Васнецов промолчал.
   Говоров слегка сдвинул к переносице свои резко очерченные брови и продолжал:
   - Война, Сергей Афанасьевич, неделима, если так можно выразиться. Любая удача или неудача в ней на одном направлении так или иначе неминуемо отзывается на других направлениях театра военных действий.
   Васнецов невольно усмехнулся про себя. Когда-то вскоре после приезда Говорова в Ленинград, Жданов сказал, что новый командующий по своей манере разговаривать напоминает профессора на университетской кафедре.
   Сейчас Говоров действительно очень походил на профессора, разъясняющего непонятливому ученику теоретические азы войны. Так непривычно прозвучавшие для Васнецова слова - "театр военных действий" - лишь укрепили это ощущение.
   Но Васнецов по-прежнему молчал, и Говоров стал развивать свою мысль дальше:
   - Что получится, если шестая немецкая армия ударит из района Волчанска по правому крылу Юго-Западного фронта? Вот сюда, в направлении Старого Оскола?
   Васнецов промолчал и на этот раз. Он отлично знал карту Ленинградской области и мог с закрытыми глазами указать на ней любой населенный пункт. За время битвы под Москвой в его памяти почти так же четко запечатлелась карта Подмосковья, и названия тамошних, даже относительно небольших, населенных пунктов теперь напоминали ему о многом. А те пункты, которые называл сейчас Говоров, были для Васнецова пустым звуком, не говорили ему ни о чем.
   Чтобы только не молчать, он спросил автоматически:
   - Что же это будет значить?
   - Это будет значить окружение части сил Брянского фронта, - без всякого нажима произнес Говоров. - Но это еще не все. Противник, несомненно, попытается прорваться к Воронежу...
   - И повернуть оттуда на Москву, - высказал свою догадку Васнецов.
   - Может быть, и так, - согласился Говоров. - А может случиться и совсем иначе...
   - Что вы имеете в виду?
   Говоров пошел к письменному столу. Васнецов последовал за ним.
   За столом командующий принял необычную для себя позу - положил на столешницу согнутые в локтях руки и почти вплотную наклонился к Васнецову.
   - Не исключаю, - сказал он бесстрастно, - что противника в данный момент не интересует Москва как таковая. Он может повернуть от Воронежа не на Москву, а на юго-восток, теоретически этого нельзя исключать... И тогда жаркие бои разгорятся совсем в другом месте. Им, Сергей Афанасьевич, до зарезу нужны сейчас Черное море и кавказская нефть. Экономические факторы играют в войне роль не меньшую, а подчас большую, чем захват территории и административно-политических центров противника. Когда немцам не удалось захватить Ленинград боем, они попытались отрезать его от всех источников снабжения. Похоже, нечто подобное замышляется и в отношении Москвы. Расчет, по-видимому, делается на то, что Москва вряд ли продержится долго, если будет потерян юг.
   Перспектива, нарисованная Говоровым, показалась Васнецову столь немыслимой, что он решительно отверг ее:
   - Я не верю, что товарищ Сталин допустит это!
   Говоров только пожал плечами, давая тем понять, что это восклицание Васнецова относится к сфере бездоказательных предположений.
   - Вы считаете положение столь опасным? - уже не скрывая волнения, спросил Васнецов.
   - Война всегда несет с собой опасность, - ответил Говоров, и это была, пожалуй, первая абстрактная фраза, которую Васнецов услышал от него за все время их общения. - Но на этот раз, - продолжал он, - полагаю, что опасность очень велика.
   - Даже по сравнению с прошлогодней осенью?
   - Да. И это еще не все, что я хотел сказать вам, Сергей Афанасьевич. В последнее время я неоднократно интересовался разведданными о войсках противника, атакующих Севастополь. Там сосредоточена одиннадцатая немецкая армия, и командует ею Манштейн.
   Васнецов не отдавал себе отчета, зачем Говорову понадобились данные о той именно армии. Для самого Васнецова до сих пор оставалось неизвестным даже имя ее командующего. Но поскольку Говоров назвал его, Васнецов полюбопытствовал:
   - Кто такой этот Манштейн?
   - По данным разведки, один из тех немецких генералов, которые доказали свою преданность гитлеровскому режиму. Кстати, он летом прошлого года воевал под Ленинградом.
   - Почему он заинтересовал вас теперь?
   - Меня заинтересовал не Манштейн как таковой, а его армия, - ответил Говоров.
   - Почему?
   - Потому, Сергей Афанасьевич, что она, а не другая из немецких армий послана штурмовать Севастополь. Надо полагать, что именно эта армия лучше подготовлена для овладения городом-крепостью и, конечно, располагает артиллерией большой мощности.
   - Но Севастополь-то держится!
   Говоров опять стал методично постукивать пальцем по столу. Потом сказал:
   - Думаю, что дни Севастополя сочтены. Третьего штурма он не выдержит.
   Только теперь Васнецову стал понятен ход мыслей Говорова.
   - Вы хотите сказать, что немцы могут после этого перебросить свою одиннадцатую армию или, во всяком случае, ее осадную артиллерию... под Ленинград?
   - Не исключаю.
   - Час от часу не легче, - вздохнул Васнецов. - Значит, вы считаете, что за третьим штурмом Севастополя последует штурм Ленинграда?
   Это был чисто риторический вопрос - широчайший разворот инженерных оборонительных работ в Ленинграде исходил из вероятности близкой и почти неизбежной новой попытки немцев штурмовать город.
   И все же Васнецов задал такой вопрос.
   - По логике вещей - да, - сказал в ответ Говоров и добавил к тому же: Трибуц доложил мне сегодня, что немцы усиленно минируют Финский залив, а его данные всегда точны.
   - Хотят заблокировать наш флот?
   На этот вопрос Говоров даже не ответил, перевел разговор в иную плоскость:
   - Я подготовил некоторые практические предложения для обсуждения с Андреем Александровичем. Хотел бы предварительно посоветоваться с вами.
   Он придвинул к себе толстую тетрадь, полистал ее и стал неторопливо пересказывать то, что было записано там:
   - Во-первых, надо немедленно усилить шестнадцатый укрепленный район. Он слишком вытянут по фронту - от Усть-Тосно до Шлиссельбурга. Эта тонкая нить наиболее уязвима в случае штурма. Во-вторых, надо добавить войск ВОГу. Чем, в сущности, он располагает сейчас? Двумя стрелковыми бригадами и несколькими очень ослабленными артиллерийско-пулеметными батальонами. При той разветвленности инженерных сооружений, которую мы сейчас создаем, этих сил явно недостаточно.
   - Где же взять дополнительные? - спросил Васнецов.
   Говоров перевернул страничку своей тетради и, глядя на нее, продолжал:
   - Нам надо иметь наготове двадцать четыре батальона с кораблей, двадцать два стрелковых батальона из пожарников и военизированной охраны предприятий. Наконец, двенадцать батальонов должна выставить милиция. Кроме того, придется, очевидно, снять с кораблей сто семьдесят пять стволов малокалиберной артиллерии. Затем ВОГ должен располагать не менее чем четырнадцатью дивизионами зенитной артиллерии, которая при необходимости будет вести огонь и по наземным целям. Следует также упорядочить патрулирование воздушного пространства над городом. Практически оно должно вестись круглосуточно.
   Говоров заглянул на следующую страничку и закрыл свою тетрадь.
   - Это все? - непроизвольно вырвалось у Васнецова.
   - Нет, не все. Нам надо в ближайшие недели построить еще не менее полутора тысяч дотов в дополнение к той тысяче, которая уже построена в течение мая - июня. Мы обязаны иметь примерно три тысячи надежных укрытий для орудий - от семидесятишестимиллиметрового калибра до двухсоттрехмиллиметровых.
   "Люди, люди! - терзался мысленно Васнецов. - Нужны новые тысячи строителей..."
   - Вот с этими предложениями и хочу пойти к товарищу Жданову, - спокойно закончил Говоров и отодвинул тетрадь в сторону.
   - Думаю, что одобрит, - твердо сказал Васнецов, - хотя все это потребует нового неимоверного напряжения сил.
   - Иного выхода нет, - как бы подвел итог Говоров. - То, что надо сделать сегодня, должно быть сделано сегодня.
   Последнюю фразу он произнес каким-то несвойственным ему тоном. И во взгляде его, брошенном на Васнецова, промелькнула вроде бы настороженность.
   "Наверное, мне почудилось это", - решил Васнецов, собираясь встать и распрощаться. Но Говоров сделал неожиданное движение, будто пытался удержать его, и подтвердил свой жест словами:
   - Я могу... попросить вас, товарищ Васнецов... уделить еще несколько минут мне лично?
   Васнецова словно громом поразило. Да Говоров ли это? Мог ли он произнести эти слова и таким тоном?
   Васнецов посмотрел ему в глаза. И удивился еще более: они, эти серые немигающие глаза, вдруг почему-то утратили всегдашний свой холодок.
   - У вас... что-нибудь случилось? - встревожился Васнецов.
   - Нет. Ничего. Но я бы хотел...
   Не закончив фразы, Говоров открыл ящик письменного стола, вынул оттуда большой лист бумаги и медленно протянул его Васнецову.
   Тот еще издали увидел, что на листе было написано от руки всего несколько строчек.
   Взяв бумагу из руки Говорова, Васнецов поднес ее ближе к настольной лампе и прочел:
   "В партийную организацию штаба Ленинградского фронта.
   Прошу принять меня в ряды Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков), вне которой не мыслю себя в решающие дни жестокой опасности для моей Родины.
   Л.Говоров".
   15
   Какую бы новую операцию ни готовил Гитлер и какова бы ни была конкретная цель этой операции, он никогда не забывал о Ленинграде.
   Внимание Гитлера могло быть приковано к битве под Москвой, как это случилось в октябре - декабре 1941 года, или к сражению на юге Советской страны, которое развернулось там летом 1942 года, но при всем том маниакальный его взгляд постоянно обращался к Ленинграду.
   Этот город неотступно маячил перед Гитлером. Для него Ленинград был не только важнейшим стратегическим объектом - ключом к Балтийскому морю, крупным промышленным центром. Он стал для него проклятием, злым роком, символом крушения генерального плана войны, носившего имя Фридриха Барбароссы. Ведь по этому плану группа армий "Север", устремленная на Ленинград, первой должна была достигнуть конечной своей стратегической цели...
   Гитлер уверил сам себя и как бы ощущал теперь каждой клеткой своего организма, что падение Ленинграда принесет ему духовное исцеление. Для него Ленинград стал своеобразным Карфагеном, который непременно должен быть разрушен.
   Торопя этот желанный миг, он распорядился судьбой генерала Манштейна и его 11-й армии. 23 июня 1942 года Гитлером была подписана "Директива N_45". В ней говорилось:
   "Группе армий "Север" к началу сентября подготовить захват Петербурга. Операция получает кодовое название "Фойерцаубер". Для ее осуществления передать группе армий пять дивизий 11-й армии наряду с тяжелой артиллерией и артиллерией особой мощности, а также другие части резерва главного командования..."
   "Фойерцаубер" в переводе на русский означает - "Огненное волшебство". Гитлер все еще верил в свою способность повелевать стихиями.
   Меньше двух месяцев, по его замыслу, отделяли Ленинград от гибели в "волшебном огне", который предстояло разжечь Манштейну. Для Гитлера палача и мистика - это являлось вожделенной мечтой. Однако в качестве верховного повелителя всех вооруженных сил рейха он понимал, что ход и во многом исход войны теперь решают боевые действия на юге.
   Ни на одну из операций после злосчастного "Тайфуна" Гитлер не возлагал столько надежд, сколько на это свое "второе молниеносное наступление" на юге, начавшееся 1 июля 1942 года под кодовым названием "Блау".
   Он покинул наконец свое "Волчье логово", где почти безвыездно находился с первого дня войны, и обосновался под Винницей...
   В первоначальном варианте немецкого наступления предусматривалось одновременное нанесение двух ударов: один - в обход Москвы, другой - на юге. Таким образом, предположения Сталина, что летом немцы попытаются возобновить наступление на столицу, не были лишены оснований. Но Гальдер и Йодль внесли существенную поправку в замысел фюрера. Они-то отдавали себе отчет в том, что вести "генеральное" сражение одновременно на двух направлениях немецкая армия уже не в силах.
   Лишь для видимости все оставалось неизменным. Повторилось нечто похожее на трюк, предпринятый в Берлине незадолго до нападения на СССР.
   Тогда, в ранний час майского рассвета, отряд штурмовиков вдруг окружил здание редакции центрального органа нацистской партии "Фелькишер беобахтер", а другие такие же отряды рассыпались по берлинским улицам, пугая редких еще прохожих треском своих мотоциклов. Из обращения изымался весь тираж газеты, часть которого была уже отправлена в киоски.
   Днем по Берлину поползли слухи, немедленно подхваченные корреспондентами иностранных газет: очередной номер "Фелькишер беобахтер" конфискован потому, что в нем была статья, недружественная Советскому Союзу.
   Очень быстро происшествие это получило огласку не только в самой Германии и других западных странах, о нем стало известно и в Советском Союзе. Но лишь узкий круг лиц из нацистской верхушки знал, что автором и самой этой "крамольной" статьи и приказа о конфискации из-за нее всего тиража газеты является один и тот же человек - доктор Иозеф Геббельс.
   Выдумка Геббельса имела своей целью обмануть Советский Союз, заставить его поверить, что Гитлер стремится свято выполнять советско-германский пакт; ведь якобы ради этого он не остановился даже перед публичным скандалом, компрометирующим центральный орган нацистской партии и одного из влиятельнейших министров рейха.
   ...Вспомнился ли тот мошеннический трюк Гальдеру и Йодлю, когда они вносили свои коррективы в план "Блау"? Очевидно, да. По крайней мере они сделали все, чтобы придать видимость реального факта другой чисто маскировочной операции под кодовым названием "Кремль". В середине мая группа армий "Центр" получила из Берлина приказ: создать в каждой армии "подвижные боевые группы для преследования противника". Перед самым же началом операции "Блау" все берлинские газеты громогласно сообщали о переходе немецких войск "в мощное наступление" не только на Южном, но и на Центральном направлениях советско-германского фронта. А в оперативной документации немецкого генштаба появилось самодовольное заключение: "Наши маскировочные мероприятия в целях операции "Блау", судя по вражеской прессе, действуют хорошо".
   Сталин уже понимал, что ошибся в своих прогнозах относительно летнего наступления немцев, но все еще не решался произвести соответствующую перегруппировку сил и даже пытался осуществить то, что в создавшихся условиях было явно неосуществимым: сочетать оборону с активными наступательными действиями.
   Он приказал любой ценой отстоять Воронеж, по-прежнему предполагая, что, в случае захвата этого города немцами, их 4-я танковая армия непременно повернет на северо-запад, к Москве. Исходя из этого же предположения, на Московском направлении удерживались значительные резервы. Сталин считал, что не сегодня-завтра им предстоит вступить в бой именно здесь.
   Но Гитлер, так и не сумев овладеть Воронежем, повернул свою 4-ю танковую армию не на Москву, а в противоположном направлении - на Кантемировку. Круто на юг свернула и 6-я немецкая армия под командованием генерал-полковника Паулюса, создавая угрозу с тыла сразу двум советским фронтам: Юго-Западному и Южному.
   Сталин оказался лицом к лицу с грозным фактом: противник расширил свой прорыв до трехсот километров и развил его на 150-170 километров в глубину. И все же самое горькое, самое нестерпимое, по-видимому, заключалось для Сталина не в этом факте, не только в потере все новых и новых территорий на юге страны. Самым мучительным для него было то, что вынужденное отступление советских войск ослабляет их моральный дух.
   И тогда он издал приказ. Самый горький, самый суровый из тех, что адресовались Красной Армии за все время войны. Содержание этого документа, вошедшего в историю как "Приказ Народного Комиссара Обороны N_227", определяли три коротких слова: "Ни шагу назад!"
   Сталин обращался со словами гневного упрека к тем, кто проникся мыслью, что возможности для отступления безграничны, напоминал им о муках вражеской оккупации, на которые обрекает советских граждан отступление Красной Армии. Требовал объявить решительную борьбу трусам, паникерам и всем иным нарушителям воинской дисциплины.
   Нет, это не был приказ отчаяния. В основе его лежала убежденность в том, что у Красной Армии имеются объективные возможности не только противостоять врагу, не только мужественно обороняться, но и наступать, бить захватчиков так же, как они уже были биты под Москвой.
   Он, этот приказ, оказался как бы трагическим прологом к величайшей из битв второй мировой войны. Еще долгих шесть месяцев оставалось до конца этой битвы. И слово "Сталинград" стало сначала символом страшной угрозы, нависшей над Советской страной, а затем превратилось в олицетворение блистательной победы Красной Армии...
   Однако до этого было еще очень далеко...
   Под горячим летним солнцем на советском юге продолжали клубиться кровавые испарения. Грохот артиллерии, лязг танковых гусениц, гул авиационных моторов заглушали все другие звуки.
   А тем временем командующий 11-й немецкой армией Фриц Эрих фон Манштейн проводил свой отпуск в Румынии. Этот отпуск был дарован ему Гитлером как награда за захваченный наконец Севастополь.
   О предстоящей операции "Фойерцаубер" Манштейн пока не знал ничего. Генеральный штаб не торопился доводить уже готовую директиву до главного ее исполнителя.
   Манштейн уехал в отпуск под звуки фанфар. Накануне отъезда ему вручили телеграмму от Гитлера, в которой говорилось:
   "С благодарностью отмечая ваши особые заслуги в победоносно проведенных боях в Крыму, увенчавшихся разгромом противника в Керченском сражении и захватом мощной Севастопольской крепости, славящейся своими естественными препятствиями и искусственными укреплениями, я присваиваю вам чин генерал-фельдмаршала. Присвоением вам этого чина и учреждением специального знака для всех участников крымских боев я перед всем немецким народом отдаю дань героическим подвигам войск, сражающихся под вашим командованием".