Чаковский Александр Борисович. Блокада (Книга 5)

   - Да не то, товарищи! Слушайте... там!..
   Попков весь подался к раскрытому окну. Через окно, откуда-то издалека, в кабинет впорхнул прерывистый звонок трамвая. Никакой другой звук не мог так взволновать собравшихся здесь людей, как этот заурядный трамвайный звонок. Все устремились к широко распахнутому окну.
   - Сегодня по Кирочной пустили! - торжествующе объявил Попков.
   Жданов первым обнаружил, что Говоров не тронулся со своего места сидит, как сидел, только усиленно потирает руки, будто они у него замерзли. Эти нервические движения подсказали Жданову, что на душе у командующего неспокойно.
   - Товарищи! - нарочито строго окликнул Жданов остальных. - Будем продолжать работу. Командующий ждет.
   Когда все снова заняли свои прежние места за столом, Говоров сказал:
   - Я не хочу, точнее, не могу сейчас вдаваться в причины нынешнего состояния инженерных сооружений. Но мною высказаны здесь конкретные предложения, и мне хотелось бы услышать ваше мнение о них.
   - У меня есть вопрос, - слегка наклоняясь над столом в сторону командующего, подал голос Васнецов. - Вы сказали, что необходимо совершенствовать оборону, выдвигая ее вперед. Верно?
   - Верно, но это еще не все, - откликнулся Говоров. - Нам надо построить новые укрепления и в самом городе. Тысячи укреплений! И эта цифра не фигуральная. Мы должны внести серьезные коррективы в построение внутренней обороны города. Она создавалась по секторному принципу, и я полагаю, что принцип этот должен быть сохранен. Только надо покончить о иллюзиями. В прошлом за секторами были закреплены добровольческие рабочие отряды и ополченские соединения. Им предстояло принять бой в случае прорыва врага в город. Но вы же лучше меня знаете, что часть рабочих эвакуировалась вместе со своими заводами, другие не вынесли голодной зимы. Да и опорные пункты в каждом из секторов в результате бомбежек, обстрелов, наконец, погодных изменений частично пришли в негодность. Нам необходимо восстановить их и построить, повторяю, тысячи новых.
   - Кто же будет это делать? - снова задал вопрос Васнецов. - Какими силами мы сумеем выполнить такую гигантскую работу?
   Чуть пожав плечами, Говоров ответил:
   - У ленинградцев есть опыт строительства оборонительных сооружений.
   - Опять мобилизация населения? - спросил в свою очередь Попков.
   - Да, - твердо сказал Говоров.
   Попков безнадежно махнул рукой:
   - Люди измучены мобилизациями. Прошлым летом мы мобилизовали пятьсот тысяч человек на строительство оборонительных укреплений. Осенью начались мобилизации на лесозаготовки и торфоразработки. Зимой тысячи ленинградцев образовали живой конвейер от Невы до хлебозавода, подавая туда ведрами воду. Они не жалуются на это, ни о чем нас не просят, но мы должны дать им хотя бы месяц отдыха. Месяц, свободный от новых мобилизаций!
   - Это невозможно, - неумолимо ответил Говоров.
   - Почему?
   - Потому что противник стоит по-прежнему в шести километрах от города. Потому что он не упустит возможности воспользоваться слабостью нашей обороны. Случится то же, что уже случилось на "Невском пятачке" - плацдарм этот потерян главным образом потому, что не был достаточно укреплен. И вот теперь весь левый берег Невы, вплоть до Шлиссельбурга, в руках противника.
   Напоминание о потере этого клочка земли, обильно политого кровью советских бойцов, прозвучало жестоким укором. Говоров, видимо, сам ощутил это.
   - Товарищи! - заговорил он с несвойственной ему проникновенной интонацией. - Мы должны смотреть правде в глава. Враг не считается ни с нашими потерями, ни с пережитыми испытаниями. Он - враг. И мы должны исходить только из этого. Строительством новых оборонительных сооружений задача не исчерпывается. Нам предстоит сформировать из оставшихся в городе рабочих новые батальоны, но уже армейской структуры. Только таким образом город превратится в реальную крепость. На юге и юго-западе роль фортов будут выполнять Ораниенбаумский плацдарм, Кронштадт и Пулковские высоты. На севере - железобетонный пояс Карельского укрепрайона. На востоке Невская укрепленная позиция, которую еще надо создать. Сам же город станет как бы основной цитаделью крепости. Посмотрите, далее, трезвым взглядом на существующие в секторах городской обороны укрепленные районы. Кто занимал там доты в недалеком прошлом? Кадровые артиллерийско-пулеметные батальоны. На бумаге они существуют в теперь, а фактически давно растворились на полевых позициях дивизий первого эшелона. По своему предвоенному опыту начальника артиллерии укрепрайона я знаю, что артпульбаты в принципе могут вести самостоятельный огневой бой как против пехоты, так и против танков противника - в каждом из них по штату противотанковых средств не меньше, чем в стрелковом полку. И сейчас от нас требуется во что бы то ни стало восстановить эти мощные подразделения, свести их снова в систему укрепрайонов. Тогда мы сможем поочередно выводить в резерв некоторые стрелковые полки, а затем и дивизии для подготовки к активным наступательным действиям. Я просил бы вас высказаться и по этому вопросу...
   Жданов не спускал с Говорова глаз. Теперь он уже окончательно понял, что ошибся в первоначальной своей оценке этого человека. Самым легким было бы признать Говорова только толковым специалистом академического склада. Еще проще иронизировать над его памятливостью на цифры. Да, у него математический склад ума, математическая логика мышления. Но так ли уж это плохо? Жданов тщетно пытался отыскать уязвимые места в построениях Говорова. Нет, этого человека нельзя было причислить к теоретикам, оторванным от жизни. Возможно, что для него не вполне постижимы чувства людей, переживших многие месяцы блокады. Но факты ему известны! Все его предложения опираются именно на факты...
   Это течение мыслей Жданова, равно как и ход самого заседания Военного совета, нарушил один из помощников Евстигнеева. Он неслышно возник в дверях кабинета и вытянулся, глядя на Говорова, безмолвно прося извинения за свое вторжение сюда. Потом так же неслышно, ступая на носки, подошел к начальнику разведки, склонился над его ухом и передал ему какую-то синюю папку.
   Говоров едва заметно передернул плечами.
   - Разрешите доложить, товарищ командующий! - обратился к нему Евстигнеев. - Мне принесли протокол допроса пленного немецкого капитана. В показаниях этого пленного имеется кое-что, достойное внимания Военного совета. На днях - точной даты пленный не помнит - в Пушкин и Гатчину приезжал начальник штаба вермахта фельдмаршал Кейтель. Капитан лично видел, как Кейтель проследовал на наблюдательный пункт, откуда просматривается значительная часть Ленинграда.
   Евстигнеев захлопнул синюю папку и сел.
   - Что ж, - резюмировал Говоров, - полагаю, что этот факт не менее симптоматичен, чем отстранение фон Лееба. Противник готовится. Будем готовиться и мы...
   С этого заседания Военного совета Васнецов ушел со смятенной душой, которая и без того была истерзана всем пережитым.
   Безмерные страдания и муки выпали на долю каждого ленинградца. Но у тех, кто нес ответственность за судьбы города, к этому добавлялось еще и другое: они страдали оттого, что не могли остановить смерть, бесшумно шагающую по ленинградским улицам, проникающую в заводские цехи и сквозь стены жилых домов.
   Душа Васнецова страстно жаждала исцеления. Эта жажда усилилась с наступлением весны, с появлением солнца, ослепительно сверкавшего на хорошо вычищенных тротуарах и мостовых, после того, как истосковавшиеся по теплу люди наконец скинули с себя опостылевшие шубы, валенки, шали и стали походить на довоенных ленинградцев.
   Трезвый разум партийного работника все время напоминал Васнецову, что блокада еще существует, что враг по-прежнему стоит у стен Ленинграда и вообще конца войны пока не видно. Но истерзанная душа его полна была безотчетной веры в то, что самое страшное уже позади, что ленинградцы дождались возможности отдохнуть, прийти в себя, набраться сил...
   И вдруг эта речь Говорова и так тесно перекликающееся с ней сообщение Евстигнеева. Они вернули Васнецова к жестокой действительности.
   "Конечно, - размышлял Васнецов, - Кейтель не случайно приезжал под Ленинград. У немцев нет времени для развлекательных экскурсий. Ими не забыт разгром под Москвой. Теперь, когда от Москвы их отделяют уже не десятки, а сотни километров, вряд ли Гитлеру придет в голову повторить наступление на советскую столицу. Под Ленинградом же враг стоит на тех позициях, которых достиг в сентябре прошлого года. Значит?.."
   Значит, Говоров прав.
   Значит, снова тысячам ленинградцев надо брать в руки лопаты и кирки, снова месить бетон, класть кирпичи, под обстрелами врага возводить новые доты, устанавливать противотанковые надолбы, оборудовать эскарпы.
   ...В приемной Васнецова ждал незнакомый человек. Занятый своими мыслями, Васнецов не сразу вспомнил, что сегодня рано утром ему звонил представитель какого-то главка и настоятельно просил принять его.
   В последнее время представители наркоматов и различных ведомств все чаще стали наведываться в Ленинград. Это было вполне объяснимо: в Ленинграде находилось много предприятий различного подчинения. В суровые месяцы осенне-зимней блокады, когда связь с Большой землей фактически поддерживал только Смольный, все фабрики, заводы и учреждения, не приостановившие работы, обращались со своими нуждами только в обком и горком партии. Но чем прочнее входила в быт Ладожская трасса, чем регулярнее становилось авиационное сообщение, тем больше налаживались связи предприятий с наркоматами. Регулирование этих связей и решение вопросов, требующих рассмотрения в централизованном порядке, было одной из обязанностей Косыгина. К нему и хотел адресовать Васнецов человека, позвонившего утром, но, вспомнив, что уполномоченный ГКО выехал в Сясьстрой, дал согласие принять москвича после заседания Военного совета.
   И вот он явился.
   - Слушаю вас, - сказал Васнецов, опускаясь на стул за письменным столом и указывая посетителю на стоявшие перед столом кожаные кресла. - С чем пожаловали?
   - С жалобой, товарищ Васнецов, - скороговоркой ответил тот.
   Взгляд Васнецова скользнул по листку перекидного календаря, где были записаны фамилия, имя и отчество этого невысокого роста и относительно молодого - не старше сорока лет - человека.
   - Какая же у вас жалоба, товарищ Скворцов? - спросил Васнецов. - Это шутка, конечно?
   - Зависит от того, с чем от вас уйду. Я, как вам уже докладывалось, из Главцементтреста. Нам от Ленинграда помощь нужна.
   - Не вполне вас понимаю, - пожал плечами Васнецов.
   - Дело-то простое - цемент стране нужен. А у вас в Кировском районе целый завод цементный имеется. И, конечно, законсервированный. Мы просим отдать нам часть его оборудования.
   - Почему вы пришли с этим ко мне? - спросил Васнецов и услышал, что голос его, помимо воли, прозвучал недовольно.
   - Так в Ленинграде без Смольного никуда! - развел руками Скворцов. Попков уперся...
   - Товарищ Скворцов, - тем же недовольным тоном продолжал Васнецов, поймите, Ленинград в блокаде! Сотни домов и перекрытий разрушены. Мы сами испытываем острейшую нужду и в цементе и в оборудовании.
   - Только и слышу: "Блокада, блокада!" - рассердился Скворцов. - Еще когда собирался ехать в Ленинград, меня пугали: там, мол, холод, голод, мертвецы на улицах!.. Конечно, я знаю, все это было. Но теперь-то!.. Давайте говорить откровенно: где она, эта блокада?
   - Как - где?! - воскликнул Васнецов. - Да разве вы не знаете...
   - Знаю, все знаю! - опять прервал его Скворцов. - И что немцы в шести километрах от Кировского - тоже знаю. Но в городе-то никакой блокады не чувствуется! Улицы чище, чем в Москве. Снабжение, насколько я мог заметить, вполне приличное...
   Васнецов молчал. Ему подумалось: "Этот человек либо шутит, либо просто хочет польстить. Но шутки здесь неуместны, а всякая лесть оскорбительна... Или, может быть, гостю с Большой земли действительно невозможно представить себе истинное положение Ленинграда?"
   - И даже обстрелы не дали вам почувствовать, что Ленинград не избавился от блокады? - спросил Васнецов.
   - Обстрелы?.. Это, конечно, есть. Только ведь они не помешали вам отгрохать на Кировском новый механический цех. Работают там и медно-чугунолитейный и новочугунолитейный. Вагранка в порядке. Спросите откуда знаю? Скажете - военная тайна? Да от меня, товарищ Васнецов, никакие тайны не утаятся. Все равно знаю, что и снаряды делаете, и мины, и пушки. Танки ремонтируете! Чего уж там прибедняться!
   Васнецов даже чуть растерялся от такой напористости посетителя.
   Верно, в феврале - марте на Кировском построили новый механический цех. И чугунолитейные восстановили. И на других предприятиях оборонного значения кое-что сделано - только за этот месяц они дали фронту сто орудий, почти восемьсот пулеметов, больше двухсот тысяч снарядов и столько же мин. И судостроители не простаивали - отремонтировали 227 кораблей и 360 катеров, заново построили для Ладожской флотилии тендеры, сварные металлические баржи. Верно, все это сделано. Но блокада остается блокадой. Что он, с луны свалился, этот бодрячок?
   Васнецов пристально смотрел в глаза сидящему перед ним человеку, стараясь по выражению лица проникнуть в его подлинные мысли.
   - Ну что вы на меня так глядите, Сергей Афанасьевич? - опять усмехнулся Скворцов. - Помогать другим, насколько я знаю, старая ленинградская традиция! Согласны?
   - Да, в этом я согласен с вами, - сказал Васнецов и вышел из-за стола, пересел в кресло напротив Скворцова, несколько мгновений пристально глядел ему в глаза. Потом сказал: - Послушайте, Антон Григорьевич, вы... член партии?
   - Ну, разумеется, - продолжал улыбаться тот. - С тридцать второго. Верите? Или партбилет показать?
   - Нет, нет, не надо. Я не к тому... Я... - Васнецов заговорил сбивчиво. - Я хочу, чтобы вы откровенно... как положено между коммунистами... Вам и в самом деле Ленинград представляется... таким?
   - Каким?.. А-а, понимаю! - спохватился Скворцов. - Вы на меня как на марсианина смотрите! Так нет, я, Сергей Афанасьевич, не марсианин. И если сами вы призвали меня к откровенности, так уж не сердитесь за нее. У меня создается впечатление, что ваши производственники блокадой как щитом прикрываются. А мне со стороны виднее. Конечно, все было - и голод, и холод, и десятки тысяч смертей. Но сейчас вон на Филармонии объявление висит: открываем, мол, зал после капитального ремонта! На Невском морячки за девушками стреляют. В магазинах товары есть. Мало, конечно. А в Москве их, думаете, много?..
   Васнецов не сводил удивленного взгляда с необычного собеседника. Васнецова коробило, возмущало, что этот человек с Большой земли говорит о Ленинграде как о самом обычном городе, что, зная лишь понаслышке о муках, которые пережил Ленинград, он позволяет себе высказываться о них как бы между прочим. Вся блокадная психология Васнецова протестовала против этого и требовала поставить Скворцова на место. А вместе с тем совсем другое, прямо противоположное чувство переполняло Васнецова - он радовался, что этот москвич заставил его самого посмотреть на происходящее вокруг другим, новым, непривычным взглядом.
   Васнецов мог бы многое сказать Скворцову. Объяснить, что город еще не справился с последствиями голода, что из-за нехватки рабочих рук и строительных материалов - в частности, цемента - медленно идет ремонт жилых зданий, а потому законсервированный цементный завод будет пущен в ход в ближайшие недели; поделиться своими заботами о восстановлении канализации и водопровода - воду пока удалось подать только в три с небольшим тысячи домов, - напомнить, что от огня осадных немецких батарей ежедневно гибнут десятки ленинградцев.
   И тут он вспомнил то, что слышал совсем недавно в кабинете Говорова. "Какие дома? Какой водопровод?! - подумал Васнецов. - Завтра или послезавтра снова надо поднимать население города на строительство укреплений".
   Он нахмурился и сухо спросил Скворцова:
   - Что конкретно вы просите от нас?
   Тот поспешно полез во внутренний карман пиджака, вытащил оттуда листок бумаги, развернул его и подал Васнецову:
   - Вот спецификация.
   Васнецов мельком взглянул на бумагу, положил ее на стол и сказал, вставая:
   - Оставьте. Я посоветуюсь. Посмотрим, что можно сделать.
   Скворцов тоже поспешно встал, вежливо поблагодарил:
   - Спасибо, товарищ Васнецов. С вашего разрешения, позвоню завтра утром...
   Оставшись один, Васнецов вернулся за стол. "Нет, нет! - сказал он себе. - Не надо верить ему. Враг рядом, все восстановленное может быть снова разрушено, людям еще далеко до отдыха. Надо думать только о предстоящих боях. Не обольщаться радостными, посвежевшими лицами ленинградцев! Впереди новые испытания!.."
   Он посмотрел на окно и вдруг спросил себя: "А почему я не открываю его, как это сделал Говоров?"
   Васнецов подошел к окну и попытался открыть. Но заклеенная, промерзшая за зиму и разбухшая весной рама не поддавалась.
   Он вызвал дежурного секретаря, спросил его:
   - У вас есть стамеска?
   - Что? - удивился секретарь.
   - Ну, нож какой-нибудь! Я хочу открыть окно...
   11
   Рано утром Звягинцев проснулся от громкого стука в дверь.
   - Кто? - крикнул он спросонья и приподнялся на локте, чтобы посмотреть, ушел ли уже Королев.
   Ивана Максимовича не было, но в комнате стоял Савельев.
   - Товарищ майор, вас в штаб обороны требуют. Поскорее приказано. Там начальство понаехало...
   - Какое еще начальство? - угрюмо спросил Звягинцев, однако снял со спинки стула гимнастерку.
   Одевался он не спеша. В последние дни Звягинцев все делал не спеша, будто во сне.
   - Да побыстрее же, товарищ майор! - молил Савельев. - Там два генерала ждут. Я за вами на "эмке" прискакал.
   Звягинцев будто не расслышал этих слов. Ему теперь все было безразлично.
   Вот уже несколько дней он старательно избегал встреч с Королевым. Нарочно придумывал себе какое-нибудь дело, чтобы прийти на ночевку попозже, когда Королев ляжет спать. А проснувшись, не поднимал головы раньше, чем тот уйдет в цех.
   И сейчас, натягивая сапоги, Звягинцев подумал мельком: "Хорошо, что эти генералы не нагрянули до ухода Ивана Максимовича".
   Наконец он взял в руку фуражку и следом за Савельевым поднялся по лестнице наверх.
   Там действительно стояла машина, выкрашенная по-летнему - в зеленый цвет с серыми разводами. "Не заводская", - отметил про себя Звягинцев все заводские машины он знал наперечет. За ветровым стеклом машины красовалось несколько разноцветных пропусков. За рулем сидел старшина. "Значит, - решил Звягинцев, - на завод в самом деле пожаловало какое-то высокое начальство".
   - Можно, я вперед сяду? - шепнул Савельев, видимо довольный полученным от генералов поручением, а еще больше - возможностью проехать километр-полтора на их "эмке".
   ...У помещения заводского штаба обороны Звягинцев издали увидел группу военных. Рефлекс кадрового командира сработал моментально - майор поспешно надел фуражку и застегнул на все пуговицы плащ.
   Машина остановилась метрах в четырех от начальства. Одного из генералов - командующего 42-й армией Николаева - Звягинцев узнал сразу. Но другой, несколько выше среднего роста генерал-лейтенант, с одутловатым лицом и с коротко подстриженными усами, был незнаком ему. За спиной незнакомого генерала маячила худощавая фигура полковника Бычевского. Тут же находились директор завода Длугач и секретарь парткома Алексеенко.
   Звягинцев взметнул к козырьку руку и, поскольку генерал с усиками был старшим по званию, представился ему.
   - Сколько вас надо ждать, майор? - недовольно буркнул тот.
   Звягинцев промолчал, только вытянул руки по швам. И в этот момент заговорил дружелюбно Бычевский:
   - Здравствуйте, товарищ майор. Командующий хотел бы осмотреть укрепления, построенные на территории завода. - Потом обернулся к генерал-лейтенанту и отрекомендовал Звягинцева; - Кадровый командир. Служил в штабе нашего округа, а затем и фронта. Участвовал в боях на Луге и под Волховом.
   - А чего же на заводе прохлаждаетесь, если боевой командир? - все так же недовольно спросил генерал.
   Хотя Бычевский и назвал его "командующим", Звягинцев не мог понять, перед кем он стоит. Ему было известно, что фронтом командует генерал Хозин, которого видел не раз. Впрочем, это не меняло сути дела. Прижимая руки к корпусу, Звягинцев ответил четко и преувеличенно громко:
   - Я здесь не прохлаждаюсь, товарищ генерал-лейтенант, а выполняю боевой приказ. Откомандирован на завод для строительства укреплений.
   - Ну вот и покажите, что вы здесь настроили, - продолжал ворчливо генерал и, повернувшись к Николаеву, вполголоса добавил: - Надеюсь, хоть тут-то нет такого киселя, как у вас на переднем крае.
   Звягинцев интуитивно почувствовал при этом, что причина недовольства генерал-лейтенанта не в нем, а в ком-то или в чем-то другом, предшествовавшем приезду начальства на завод.
   Николаев тут же был отпущен, а остальным генерал-лейтенант сказал одно-единственное слово:
   - Пошли!
   - Здесь, Леонид Александрович, не идти, а ехать надо, - подал голос Длугач. - Заводская территория под стать городу средней величины.
   - Ну что ж, тогда по машинам! - почти скомандовал генерал...
   Звягинцев оказался в первой машине вместе с Бычевским. Во второй вместе с генералом следовали Длугач и Алексеенко. В третьей, замыкающей "эмке" адъютант генерала и два автоматчика.
   По пути Бычевский рассказал Звягинцеву, что Ленинградский и Волховский фронты объединены теперь под командованием Хозина, а войсками, обороняющимися внутри блокадного кольца, командовать прибыл вот этот самый генерал по фамилии Говоров. Он только что осматривал передний край обороны 42-й армии в районе больницы Фореля и выразил крайнее недовольство состоянием тамошних инженерных сооружений.
   - Кричал? - сочувственно спросил Звягинцев.
   - Не-ет. Этот не закричит, он... въедается, - тоскливо ответил полковник.
   То, что Бычевский был так откровенен, говоря о новом командующем, свидетельствовало не только о доверии к бывшему сослуживцу, но и о том, что самому начальнику инженерных войск тоже влетело. Звягинцев не чувствовал угрызений совести за качество своей работы, но на всякий случай приготовился к худшему.
   Часа два водил он командующего от объекта к объекту. Шагах в двух от них шел Бычевский, чуть дальше двигались Длугач и Алексеенко.
   Командующий молча осматривал доты, опускался в траншеи, примерял на свой рост окопы, стучал кулаком по их дощатой обшивке, проверяя ее надежность. Только в одном из ходов сообщения, увидев, что между бревен сочится талая вода, обронил слово:
   - Заштопать!
   А когда все они возвращались уже к машинам, Говоров буркнул как бы нехотя:
   - Удовлетворительно. Благодарю.
   Расселись по машинам в прежнем порядке, и Бычевский долго тряс Звягинцеву руку, поздравляя с тем, что не подвел ни его, ни себя.
   У штаба обороны опять все вышли из машин. Звягинцев встал чуть в стороне, наблюдая, как командующий прощается с Длугачом и Алексеенко. Говоров сам подошел к нему. Звягинцев вскинул ладонь к козырьку фуражки.
   - Рано, - пробасил командующий. - С вами пока не прощаюсь. Хочу поговорить...
   Звягинцев опустил руку. Ему все равно было - поговорит или не поговорит с ним командующий. Ничего ведь не изменится. Ничего!..
   ...Прошло уже без малого месяцев пять с тех пор, как Звягинцев прибыл на Кировский завод. В течение всего этого времени он только два раза видел Веру. В это трудно было поверить, но это было именно так. Они жили в одном городе и в мирное время могли бы встречаться почти ежедневно - путь от Кировского завода до госпиталя на трамвае занял бы самое большее сорок пять минут. Однако теперь о трамваях и троллейбусах напоминали лишь обрывки проводов, раскачиваемых ветром.
   А главным препятствием являлся все же голод в сочетании с изнурительной работой. Скудные тыловые нормы питания уже сказались на физическом состоянии Звягинцева. Он едва держался на ногах, возвращаясь к ночи в ту каморку, где ютился вместе с Иваном Максимовичем Королевым. Не всегда хватало сил даже на растопку печки. Частенько Звягинцев, не раздеваясь, падал на кровать и с головой укрывался полушубком.
   От усталости он долго не мог уснуть, чутко прислушивался к доносящимся сверху глухим разрывам снарядов. И каждый раз ему казалось, что это не очередной обстрел, а начало немецкой артиллерийской подготовки, предшествующей наступлению.
   Но и убедившись, что это всего лишь террористический обстрел осажденного города, Звягинцев не успокаивался. Начинались думы о Вере она ведь может погибнуть во время одного из таких обстрелов.
   Теперешнее чувство Звягинцева к Вере не походило на то, которое владело им накануне войны, а равно и на позднейшее - мучительное чувство неразделенной любви, которое охватило его после той встречи в лесу, когда Звягинцев решил, что не он сам важен для Веры и нужен ей, - она рада встреча с ним только потому, что узнала, где Анатолий...
   Звягинцев ничего не спрашивал о нем у Веры - ни тогда, ни позже. То ли потому, что трагическая смерть Валицкого как-то примирила Звягинцева с его сыном, то ли по иной причине - он интуитивно чувствовал, что человек, стоявший между ним и Верой, исчез из ее души бесследно. Иначе Вера не раскрылась бы перед ним так горько и беспощадно по отношению к самой себе.
   Тогда-то Звягинцев почувствовал, что нужен Вере, что, кроме отца, он остался единственным близким ей человеком.