Демилль Нельсон. Собор

   Стиллвей остался стоять, беспокойно переводя взгляд с Бурка на Мартина и обратно. Наконец он с трудом выдавил:
   — Какая ужасная трагедия… Но я не очень понимаю… чего, собственно, ждут от меня…
   Мартин не дал ему договорить:
   — Вы, сэр, просветите полицию, как лучше проникнуть внутрь собора и захватить злодеев врасплох.
   Стиллвей непонимающе посмотрел на него:
   — О чем вы говорите? Вы имеете в виду, что они собираются штурмовать собор? Я не желаю участвовать в этом деле.
   Мартин положил руку ему на плечо и пояснил:
   — Боюсь, вы прибыли несколько поздновато, сэр. Возможностей вести дальнейшие переговоры больше нет. Так что либо вы поможете полиции, либо полицейские прорвутся через двери и окна, что повлечет за собой множество бессмысленных смертей и разрушение храма, а в конце концов террористы подожгут и взорвут собор, а может, наоборот — сначала взорвут, а потом подожгут.
   В глазах Стиллвея промелькнул ужас. Мартин подвел его к стулу и подозвал Бурка.
   — Тебе лучше поспешить, — сказал он. Бурк подошел к Мартину и спросил:
   — Почему ты тянул до последнего?
   Мартин отступил назад и ответил:
   — Извини, но я ждал, когда капитан Шрёдер передаст Флинну планы штурма, что он и делает как раз в данную минуту.
   Бурк кивнул и подумал, что план штурма, разработанный Беллини, должен быть аннулирован во что бы то ни стало. Новый план, разработанный на основе информации Стиллвея, если только у него таковая имеется, нужно осуществить как можно ближе к сроку 6.03, что, видимо, помешает боевикам произвести взрыв. Мартин доставил Стиллвея, а потому должен заслужить благосклонность от Вашингтона. Бурк взглянул на Мартина и произнес:
   — Майор, мне хотелось бы первым поблагодарить за помощь в этом деле.
   Мартин, улыбнувшись, ответил:
   — Вижу, ты обретаешь боевое настроение. А всю ночь был таким угрюмым. Но, Бурк, если будешь и дальше работать в одной упряжке со мной, то из этого кошмара выйдешь достойно — обещаю тебе твердо.
   Бурк обратился к Стиллвею:
   — Скажите, существуют ли в соборе потайные ходы, которые могли бы дать полиции явное тактическое преимущество?
   Стиллвей сидел на стуле не шевелясь и прокручивал в памяти события этих суток, которые так хорошо начались с праздника в солнечный день, продолжились его собственным похищением и освобождением и заканчиваются пребыванием в какой-то секретной комнате в компании с двумя явно психически ненормальными людьми.
   — Я не понимаю, что вы имеете в виду, говоря о явном тактическом преимуществе, — раздраженно ответил он. — Я ведь всего-навсего архитектор.
   Мартин снова посмотрел на часы.
   — Ладно, свое дело я сделал… — Он открыл дверь. — Поторопитесь. А ты, Бурк, обещал Беллини, что будешь рядом с ним, а обещание — это святое. Ах да, попозже — если только уцелеешь — ты узнаешь по крайней мере одну большую тайну, которых множество в этом соборе. — С этими словами Мартин вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
   Стиллвей с опаской поглядел на Бурка:
   — Кто он такой? И кто вы?
   — А вы кто? Гордон Стиллвей или очередная шуточка майора Мартина?
   Стиллвей ничего не ответил.
   Бурк вытащил из портфеля свернутые чертежи, развернул их и начал пристально рассматривать. Через пару секунд он бросил листы на стол и взглянул на часы.
   — Пойдемте со мной, мистер Стиллвей, и мы увидим, стоит ли из-за вас задерживаться со штурмом.

* * *

   Шрёдер быстрыми шагами вошел в конференц-зал и направился к телефону.
   — Это Шрёдер! — сказал он оператору. — Соедините меня с Клайном!
   В трубке послышался спокойный голос мэра:
   — Слушаю, капитан, ну как, удачно?
   Шрёдер обвел взглядом опустевшую комнату. Ручные пулеметы и бронекуртки исчезли, в углу валялись пустые коробки из-под патронов и гранат. На грифельной доске была выведена странная надпись:

   «Общий счет:
   Христиане и евреи…
   Нехристи и атеисты…»

   — Ну как, все нормально? — нетерпеливо спросил Клайн.
   Шрёдер перегнулся через стол, чтобы справиться с новым приступом тошноты, и, опустив голову, ответил:
   — Нет… никаких продлений… никаких компромиссов. Послушайте…
   Теперь Клайн заговорил с раздражением:
   — Вот как раз об этом тебе и долдонили всю ночь.
   Шрёдер глубоко вздохнул и прижал руку к животу. Клайн что-то продолжал говорить, но Шрёдер уже ничего не слышал. Мало-помалу он стал разбирать лица и фигуры людей, находившихся в зале. У стола стоял, скрестив на груди руки, Беллини, в другой стороне — Бурк, а рядом с пожилым человеком в гражданской одежде, сидящим за столом, стояли два офицера из спецназа в темных лыжных масках.
   — Капитан, но ты все равно герой, — продолжал мэр. — Не более, чем через час, тебя назначат на должность руководителя службы связи с общественностью управления полиции.
   Шрёдер внимательно разглядывал потемневшее лицо Беллини, и ему показалось, что тот смотрит на него с нескрываемой ненавистью. На мгновение ему даже пришла мысль, что тот обо всем знает, но потом он все же решил, что, вероятнее всего, Беллини просто взволнован.
   Клайн все продолжал говорить:
   — Но ты выступишь перед журналистами, пока не прозвучит последний выстрел. Да, кстати, я слышал, будто ты собираешься идти в бой рядом с Беллини?
   — Я… должен идти… Это все, что я могу сделать… — ответил Шрёдер.
   — Ты что, совсем голову потерял? Тебе не по себе, плохо себя чувствуешь? Ты говоришь, словно пьяный.
   Шрёдер нашел в себе силы взглянуть на пожилого мужчину, который, как он заметил, пристально всматривался в большой развернутый лист бумаги. Затем его взгляд скользнул вверх и остановился на Бурке, который казался почему-то печальным. Все выглядели так, будто кто-то только сейчас умер. Нет, что-то не так…
   — Ты что, успел пропустить стаканчик?
   — Нет…
   — Соберись с духом, Шрёдер. Скоро появишься на экранах телевидения.
   — Что?
   — Телевидения! Вспомни: красный огонек, большая видеокамера… Ты должен четко и ясно рассказать, что делается в соборе, и что его захватят в ближайшее время.
   Шрёдер услышал короткие гудки — Клайн положил трубку — настороженно посмотрел на нее и бросил на стол. Указав пальцем на Гордона Стиллвея, он громко спросил:
   — Кто это?
   В комнате повисла тишина, затем раздался голос Бурка:
   — Вы прекрасно знаете, кто он, Берт. Мы пересматриваем план штурма.
   Шрёдер бросил быстрый взгляд на Беллини и резко выпалил:
   — Нет! Нет! Вы…
   Беллини посмотрел на Бурка и кивнул головой, потом повернулся к Шрёдеру.
   — Я не могу поверить, что ты такое натворил. — Он подошел к нему поближе. — Что с тобой, лучший из лучших? Поторопился настучать своему дружку, подонок?
   Шрёдер судорожно замотал головой. Беллини подошел еще ближе и заорал на него:
   — Не слышу ответа, дерьмо вонючее! Твой льстивый голосок напоминает мне бульканье воды в унитазе.
   Бурк прервал его:
   — Джо, не надо так жестоко, просто забери у него оружие.
   Бурк подошел к двум полицейским, держащим автоматы наготове. Они не понимали, что происходит, но готовы были стрелять, если Шрёдер потянется к своему пистолету. Гордон Стиллвей испуганно выглядывал из-за чертежей.
   Наконец Шрёдер обрел голос и залепетал:
   — Не надо… послушайте… пожалуйста… мне нужно поговорить с Флинном… потому что… ну вы понимаете… я должен еще раз попытаться…
   — Отдай свое оружие, — протянул руку Беллини, — левой рукой… поставь курок на предохранитель… красиво и легко, и смотри, не пальни в кого-нибудь…
   Шрёдер поколебался секунду-другую, затем медленно откинул полу пиджака и указательным пальцем осторожно вынул пистолет.
   — Беллини… послушайте… что тут происходит? Зачем…
   Беллини взял его пистолет левой рукой, а правой размахнулся и нанес Шрёдеру сильный удар в челюсть. Тот отлетел к двери и сполз на пол.
   — Не стоило этого делать, — упрекнул Бурк.
   Беллини потряс рукой и повернулся к Бурку.
   — Ты прав, лучше бы оторвать ему яйца и запихать ему в нос. — Он оглянулся на Шрёдера. — Попробуй только убить меня, ты, мерзавец.
   Бурк, видя, что Беллини не успокоился и вот-вот опять набросится на Шрёдера, предостерегающе поднял руку и сказал:
   — Это ничего не изменит, Джо. Остынь маленько. — Подойдя поближе, положил руку на его плечо. — Пойдем. У нас ведь дела поважнее.
   Беллини подозвал своих спецназовцев и приказал:
   — Закуйте этого гада в наручники и затолкайте его в какой-нибудь сортир поближе. — Он повернулся к Бурку: — Ты что, думаешь, я в самом деле дурак? Думаешь, я не понял, что вы все намерены прикрывать этого подонка, а как только идиотский штурм на рассвете закончится, он снова будет выглядеть перед мэром золотым пай-мальчиком. — Он посмотрел, как полицейские выводят Шрёдера, и крикнул им напоследок: — Найдите какое-нибудь место, да чтобы с крысами и тараканами… — Затем Беллини опустился на ближайший стул и, стараясь успокоиться, прикурил сигарету.
   Бурк продолжал стоять рядом, увещевая его:
   — Жизнь несправедлива, так ведь? Но кто-то все же оставил нам на этот раз благоприятный шанс. Флинн думает, что ты будешь действовать по одному плану, а ты в это время придумываешь другой. Так что все оборачивается не так плохо, верно?
   Беллини мрачно кивнул и взглянул на Стиллвея.
   — Может, и так… — Он потер костяшки пальцев руки, потом сжал и разжал кулак несколько раз. — Да, поступил я жестоко… но в то же время так хорошо на душе. — Он вдруг рассмеялся. — Бурк, подойди сюда. Хочешь знать мой секрет? Все последние пять лет я искал предлог, чтобы как следует врезать ему. — Он воздел глаза к потолку. — Благодарю тебя, Боже, ты снизошел до меня. — И снова рассмеялся.
   В зал начали постепенно входить командиры подразделений спецназовцев, поспешно вызванные из квартир в городе, и Беллини внимательно смотрел, как они заполняют комнату. «Самое худшее, что может быть в жизни, — подумал он, — это когда уже настроился вступить в бой и слышишь команду: отставить». Вот и у командиров взводов, заметил он, плохое настроение. Посмотрев на Бурка, он предложил:
   — Тебе лучше позвонить мэру и объяснить, что здесь произошло. Если хочешь, можешь прикрыть задницу Шрёдера, но даже если этого не сделаешь, Клайн все равно спустит дело на тормозах, потому что они до сих пор поддерживают его и хотят сделать из него национального героя.
   Бурк взял со стола свои куртку и свитер и собрался идти, объяснив:
   — Мне необходимо встретиться с Флинном и придумать какую-нибудь правдоподобную историю, почему Шрёдер не может прийти.
   Беллини подошел к председательскому месту во главе длинного стола для пресс-конференций и глубоко вздохнул. Оценивающим взглядом он обвел всех двенадцать командиров и начал говорить:
   — Друзья, у меня есть для вас хорошие новости и несколько плохих. Вот только не знаю, какие из них плохие, а какие — хорошие. — Никто даже не улыбнулся, и Беллини продолжил: — Прежде чем объяснять, почему штурм отложен, хочу кое-что сказать… Боевики в соборе — это отчаянные мужчины и женщины… экстремисты… Будет бой… война… наша задача состоит в том, чтобы эти люди не узнали о наших намерениях и точном часе штурма. Мы не можем рисковать вашими жизнями…
   Раздался голос одного из офицеров:
   — Вы имеете в виду, что стрелять надо первыми, а потом задавать вопросы, верно?
   Беллини, вспомнив один военный эвфемизм по этому поводу, ответил:
   — Круши все — потом разберемся.

Глава 54

   Отец Мёрфи стоял на площадке перед склепом с пурпурного цвета епитрахилью на шее. Рядом с ним на коленях Фрэнк Галлахер торопливо исповедовался глухим дрожащим голосом. Флинн терпеливо ждал их за дверью, затем не вытерпел и позвал:
   — Заканчивай, Фрэнк!
   Галлахер кивнул священнику, встал и вошел в склеп. Флинн протянул ему листок бумаги и сказал:
   — Это часть плана штурма собора, относящаяся к твоему посту, у входа в ризницу. — Он четко проинформировал Галлахера, что ему надлежит делать, и добавил: — Можешь укрываться и здесь, в склепе, но двери держи под огнем.
   Пока Флинн говорил, Галлахер глядел на кровь, которая раньше била фонтаном из горла Пэда Фитцджеральда, а теперь лужицей запеклась на полу. Отец Мёрфи стоял в самом центре этого темно-красного пятна и, казалось, совсем не замечал его, и Фрэнку хотелось сказать священнику, чтобы он перешел на другое место, но в это время Флинн крепко пожал ему руку и проговорил:
   — Удачи тебе, Фрэнк! Помни: следующее семнадцатое марта мы будем отмечать в Дублине.
   Изо рта Галлахера вырвался какой-то непонятный звук, но он кивнул с отчаянной решимостью.
   Флинн вышел из склепа и взял отца Мёрфи за руку. Он повел его вверх по лестнице, провел через алтарный помост, а потом вниз по ступенькам в галерею. Священник высвободил свою руку и повернулся к алтарному органу. Джон Хики сидел, облокотившись о клавиатуру, и разговаривал по полевому телефону, у его ног лежало прикрытое шинелью тело Фитцджеральда. Отец Мёрфи встал на колени и откинул шинель с головы Пэда. Перекрестив его лоб, он встал и взглянул на Хики, который в этот момент повесил трубку.
   — Все делаешь тайком? — обратился Хики к священнику. — Ну и где же теперь бродит душа Пэда Фитцджеральда?
   Отец Мёрфи молча смотрел на Хики, а тот продолжал:
   — Сейчас, как порядочный священник, ты спросишь, не хочу ли я исповедаться, заранее зная, что я откажусь. А что, если я стану исповедоваться? И что, если вся моя жизнь, каждый мой грех, кощунство и богохульство, какие только можно вообразить, будут тогда прощены? Смогу ли я войти тогда в царство небесное?
   — Вы знаете, в чем должны покаяться, — ответил отец Мёрфи. Хики с силой хлопнул ладонью по крышке органа.
   — Я знал, что тут какая-то хитрость!
   Флинн опять взял прелата за руку и потянул прочь. Они прошли мимо исповедальни, и взгляд Флинна задержался на маленькой белой кнопке.
   — Умно было задумано, падре. Должен прямо сказать. — Он посмотрел через галерею на Хики. — Я не знаю, что сообщили вы, Морин или Хики, но я должен быть уверен, что никто из вас не сделал ничего, что внесло бы еще большую сумятицу по ту сторону стен собора.
   — Я до сих пор ощущаю удовлетворение от того, что сделал это, — ответил отец Мёрфи.
   Флинн рассмеялся и пошел дальше. Отец Мёрфи последовал за ним, и, пока они шли, Брайен продолжал говорить:
   — Так вы чувствуете удовлетворение, так вы сказали? Но, на мой взгляд, таким образом прославляется эгоизм, святой отец. — Флинн остановился в проходе трансепта, расположенного между двумя южными трифориями, и, посмотрев вверх на трифорий, по которому они только что проходили, позвал Имона Фаррелла: — Ты верующий, Имон, я знаю, но отец Мёрфи не умеет летать, и я боюсь, как бы ты не остался без исповеди.
   Фаррелл смотрел с таким видом, будто именно эту исповедь он не хотел бы пропустить. Отец Мёрфи спросил:
   — Вы раскаиваетесь во всех своих грехах, сын мой?
   — Да, святой отец, — кивнул Фаррелл.
   — Так и совершайте действия во имя раскаяния — будьте милосердны, мистер Фаррелл. Не делайте ничего, что пошло бы во вред вашему духовному спасению.
   Флинн раздраженно одернул священника:
   — Если вы будете продолжать в том же духе, больше не услышите ни одной исповеди.
   Отец Мёрфи отвернулся и пошел прочь, а Флинн очертил Фарреллу в общих чертах план штурма, добавив под конец:
   — Если мы остановим их, на рассвете твой сын будет свободен. Удачи тебе!
   Флинн подошел к широким дверям трансепта. Около них стоял священник и не сводил глаз с двух прикрепленных к ним мин цвета хаки и четырех поменьше, разложенных на полу рядом с дверью. В разных направлениях от них вились тонкие проволочки.
   — Видите ли, — как бы между прочим заметил Флинн, — когда двери станут вышибать, две верхние мины взорвутся сразу, а остальные одна за другой с интервалом в пятнадцать секунд, выплескивая в течение минуты целый град шрапнели. Все двери будут забиты корчащимися в муках телами. Стоны… подождите, вы услышите стоны… не верится, что человеческое существо может издавать столь душераздирающие крики. Боже, от этого кровь стынет в жилах, а кишки превращаются в лед, святой отец.
   Священник продолжал неотрывно смотреть на мины.
   Флинн пошел наверх.
   — Посмотрите на эти господствующие высотные точки. Как, черт бы их побрал, они могут рассчитывать на удачу? — Он подвел священника к небольшой двери в углу трансепта и пропустил вперед. Молча они поднялись по винтовой лестнице и вошли в длинный трифорий, расположенный на высоте пяти этажей над центральным залом.
   У двери стояла Абби Боланд, держа в руках автоматическую винтовку М-16. В кладовке она нашла пару халатов и надела их поверх униформы. Флинн по-дружески обнял ее и, отведя подальше от священника, объяснил план штурма и ее действия. Бросив взгляд через неф, Брайен заметил, что за ними наблюдает Джордж Салливан. Сняв руку с плеча Абби, он сказал:
   — Если мы не остановим их… И если ты сама решишь, что сколько их ни убивай, все равно пользы не будет, тогда лезь в башню колокольни. Не пытайся бежать на хоры к Джорджу… И держись подальше от Лири и Меган. Поняла?
   Абби метнула взгляд в сторону хоров и понимающе кивнула.
   — Чердак будем удерживать сколько возможно, — продолжал Флинн, — но бомбы не нанесут особого вреда башням — только они уцелеют. С Джорджем ничего не случится в южной башне.
   — Мы с Джорджем понимаем, что после всего этого больше не увидимся, — сказала она и посмотрела на Салливана, который все так же продолжал следить за ними сверху.
   — Удачи тебе! — Флинн пошел по направлению к башне, оставив ее наедине с отцом Мёрфи.
   Несколько минут спустя отец Мёрфи подошел к Флинну, и тот посмотрел на часы.
   — У нас остается совсем мало времени, так что проворачивайте свои дела побыстрее.
   — Откуда вы знаете, сколько времени у вас осталось? Позвольте мне предположить, что вам известен план предстоящего штурма до мельчайших подробностей. — Отец Мёрфи выразительно посмотрел на рулон бумаги в руках Флинна.
   Тот похлопал священника по плечу рулоном и проговорил:
   — Как вы знаете, каждый человек имеет свою цену, и она частенько кажется ничтожно малой, но разве кто-нибудь когда-нибудь подумал о том, что Иуде Искариоту, возможно, очень нужно было серебро? — Он рассмеялся и указал на винтовую лестницу.
   Они поднялись на три этажа вверх и оказались на чердаке. Флинн открыл большую деревянную дверь, и они вошли внутрь. Отец Мёрфи вгляделся в слабо освещенное пространство и заметил приготовленные дрова и молельные свечи. Обернувшись, он в упор посмотрел на Флинна, который невозмутимо встретил его взгляд, и отец Мёрфи понял, что говорить тут нечего.
   Из темноты появились Джин Корней и Артур Налти. Обняв друг друга за талии, они шли по узеньким мосткам. По выражениям их лиц стало ясно, что они заметили, с какой ненавистью Флинн и священник смотрят друг на друга. Остановившись в отдалении, они тревожно глядели на них. Длинные струйки пара вырывались из их ртов. Присутствие отца Мёрфи напомнило этим двум заблудшим душам, что не следует переступать порог, пока не пригласят.
   — Добрый святой отец хочет отпустить вам грехи, — сказал Флинн.
   Лицо Джин Корней вспыхнуло. Налти был явно смущен и испуган. От удивления брови у Флинна поползли вверх, и он, издав короткий вздох, объяснил прелату:
   — В подобных ситуациях очень трудно не потерять самоконтроля.
   Лицо отца Мёрфи оставалось невозмутимым, но он все же сделал долгий, понимающий вдох, которому, как подумал Флинн, его, наверное, обучали еще в семинарии. Брайен велел священнику оставаться на месте, а сам направился по мосткам к молодым людям. Передав Джин три листа бумаги, он быстро объяснил план действий и напоследок предупредил:
   — Они начнут с вертолетов где-то после пяти пятнадцати. — Чуть помолчав, добавил: — Не робейте!
   — Мы боимся только, как бы нас не разлучили, — ответила Джин. Налти кивнул.
   Флинн обнял обоих за плечи и пошел к священнику:
   — Осчастливьте отца Мёрфи — дайте ему спасти ваши души от геенны огненной, — с усмешкой проговорил он, а подойдя к двери, сказал священнику: — Не подрывайте моральный дух моего войска и не тяните с покаянием.
   Флинн опять вошел в башню и остановился в темном большом помещении с мутными окнами.
   Он посмотрел на часы: в соответствии с данными Шрёдера, до начала штурма оставалось по меньшей мере минут двадцать.
   Он опустился на холодный влажный пол и внезапно ощутил чувство гордости за сделанное. Одна из самых грандиозных в американской истории заварух, вызвавшая крупнейшее нарушение общественного порядка, должна закончиться самой крупной полицейской операцией, когда-либо проводившейся в этой стране, а величайшая достопримечательность Нью-Йорка отныне будет вычеркнута из всех путеводителей по городу. Имя Брайена Флинна войдет в историю. Но тем не менее он чувствовал, что все это ерунда по сравнению с тем, что все его люди — эти мужчины и женщины — охотно согласились умереть вместе с ним.
   Быстро осмотревшись, Флинн вытащил пистолет и, разбив им толстое оконное стекло, выглянул на улицу. Холодный ветер гнал темно-серые облака по чистому, освещенному ярко-желтой луной небу. На авеню ветер развевал заледеневшие от холода и сырости флаги, вывешенные на древках из окон домов. Тротуары были покрыты ледяной коркой и битым стеклом, поблескивающим в свете фонарей. «Весна, — подумал Флинн. — Господи, мне не доведется увидеть нынешнюю весну».
   У входа раздалось покашливание, и Флинн, обернувшись, увидел отца Мёрфи. Их глаза встретились. Флинн поспешно выпрямился и проговорил:
   — На этот раз вы быстро управились.
   Флинн начал карабкаться по винтовой лестнице, дальше вместо нее из стены торчали вбитые скобы пожарной лестницы. Священник осторожно следовал за ним. Он никогда не поднимался так высоко ни в одну из башен и решил воспользоваться подвернувшимся случаем и увидеть колокола.
   Они зашли в самую первую от низа звонницу, где на каменной кладке у одного из разбитых слуховых окон скрючился Дональд Маллинс. На нем была бронекуртка, а лицо и руки покрыты копотью от жженой пробки, запах которой до сих пор не выветрился из холодного помещения.
   Отец Мёрфи с явным неудовольствием посмотрел на разбитые окна, а затем перевел взгляд на колокола, висящие на поперечных балках. Флинн ничего не сказал, а лишь выглянул в окно на улицу. Там все было без изменений, но все же смутно ощущалось, что что-то затевается. Он повернулся к Маллинсу и спросил:
   — Заметил что-нибудь?
   Маллинс кивнул в ответ и поинтересовался:
   — Когда начинаем?
   — Скоро. — Флинн протянул ему два листа бумаги. — Первым делом они хотят ослепить нас, чтобы мы… проворонили начало штурма. Все детали здесь, в плане.
   Маллинс зажег фонарик и пробежал глазами аккуратно пронумерованные листы, не поинтересовавшись, каким образом Флинн ухитрился их достать.
   — О, меня в этом плане нарекли «часовым в северной башне». Звучит прямо как звание сволочного английского лорда или что-то в этом роде. — Он засмеялся, а потом прочитал:

   «Если часовой в северной башне не будет снят огнем снайперов, в этом случае нужно стрелять по башне из гранатометов фугасными или (и) газовыми ракетами. Если и это не поможет, тогда вызвать к северной башне вертолет с пулеметчиками и вести огонь до тех пор, пока часовой не будет нейтрализован…»

   Маллинс поднял глаза на Флинна.
   — Нейтрализован… Господи, надо же так искалечить язык!
   Флинн заметил, что улыбка Маллинса выглядела несколько натянутой.
   — Постарайся докладывать нам обстановку по полевому телефону, — сказал он. — Не клади трубку на рычаг, чтобы мы слышали, что происходит…
   Маллинс представил себе картину: он в предсмертных судорогах катается по полу, из его рта вырываются стоны.
   Флинн между тем продолжал:
   — Если тебе удастся уцелеть под снайперским огнем, значит, уцелеешь и от взрывов, и при пожаре.
   — Это мало что изменит — я уже до полусмерти замерз.
   Флинн подошел к окну, выходящему на запад, посмотрел на висящий там зелено-золотой флаг с изображением арфы, поблескивающий льдинками, и провел рукой по поверхности материи. Потом бросил взгляд на здание Рокфеллеровского центра: сотни окон все еще светились, и в них мелькали человеческие фигуры. Подняв с пола бинокль, он стал наблюдать. Вот какой-то мужчина жует сандвич. Молодая женщина, смеясь, разговаривает по телефону. Двое полицейских в форме пьют кофе. Кто-то, также смотревший в бинокль, махнул ему рукой. Флинн опустил бинокль и проговорил:
   — У меня никогда не было ненависти к ним…
   Маллинс кивнул:
   — В этом нет ничего необычного… хотя всегда забываешь об этом… — Он повернулся к отцу Мёрфи. — Значит, время пришло, не так ли?
   — Очевидно так.
   Маллинс подошел прямо к нему и сказал:
   — Попы, врачи и владельцы похоронных контор всегда заставляют меня дрожать сильнее, чем студеный северный ветер.
   Отец Мёрфи ничего не ответил, а взгляд Маллинса стал отрешенным. Когда он заговорил, голос его был едва слышен:
   — Вы ведь с севера, поэтому слышали похоронные плачи селян. Они подражают воплям привидений-плакальщиц. Попы знают об этом, но, похоже, не возражают. — Он внимательно посмотрел на отца Мёрфи. — Ирландские священники довольно терпимы к таким вещам. Но я действительно всю ночь слышал вопли привидений, святой отец, они доносились из окна… даже когда ветер стихал…